Половина лета (джен)

Толя с чистой совестью готов был поклясться, что не встречалось ещё на их пути города мрачнее, чем Салем. Он, как и большинство встреченных на пути городов, стоял на холме, окружённый низкими крепостными стенами, почерневшими от дождей и мха. Очевидно было, что за ними не ухаживали со времени возведения. Людей видно почти не было, только на подъезде к городу навстречу путникам попалась телега, запряжённая чахлой лошадёнкой. Правил ею мужик в натянутой на глаза шапке, а на телеге за его спиной сидела женщина, закутанная в чёрный платок. Лия быстро направила к ним своего коня и спросила возницу:

— Простите, сударь, вы не знаете…

— Не знаю, — весьма невежливо прохрипел мужик, и, недобро покосившись, стегнул конягу. Лия, пожав плечами, отъехала обратно к своим спутникам, а Толя, вспомнив, задал-таки свой вопрос:

— А кто здесь наместник?

То, как внезапно осёкся Хаурун, до этого обсуждавший с Магнусом проблему исходного состояния вещества, не предвещало ничего хорошего.

— Кардинал де Эль-Келино, — промолвил Люциус. — Его преосвященство, министр церковной политики.

Менестрель хмыкнул, не очень-то испугавшись. Судя по тому, что он подслушал лунной ночью на берегу озера, быть министром святейшему Бонифацию оставалось недолго.

Ворота города были открыты, от них вела грязная тесная немощёная улочка. Вместо привратников у ворот стояли три монаха в чёрных рясах, а четвёртый, обернувшись к ним, бубнил под нос что-то, отдалённо напоминающее молитву. Периодически монахи клали земные поклоны находящейся неподалёку от ворот луже с помоями.

— Добрый день, господа служители церкви, — громко поздоровался первый министр. Бормотание прервалось, четыре пары глаз уставились на путешественников.

— Храни вас господь, — ответил читавший молитвы монах, вытащил у себя из-за ворота большущий крест и осенил им присутствующих. Толя поёжился, вспомнив двор королевского замка и своё посвящение в солдаты.

— С чем вы прибыли в сей благочестивый град? — поинтересовался монах тем временем.

— Мы едем по надобностям государственной службы, — холодно ответствовал герцог и достал из-за пазухи заранее приготовленную бумагу. — В наши обязанности входит ревизия постоялых дворов, харчевен, кабаков, гостиниц на предмет…

— Нет-нет, помилуй господи! — Монах замахал руками. — Как можно? Нет у нас ни кабаков, ни харчевен, сие есть притоны разврата!

— Как?! — изумился Хаурун. — У вас не пьют?!

Монах недоумённо посмотрел на него.

— Пьют, сударь, отчего же не пить? Только вино продаёт святая церковь, так как только она имеет право надзирать за пороками людскими.

Хаурун явно пытался сообразить, как это соотносится, когда Магнус толкнул его, чтобы он ничего больше не сказал.

— Ну а гостиница у вас есть? — спросил тем временем Люциус.

— Гостиница есть, — подтвердил монах. — При монастыре святого Ибрагима.

— Мы должны её осмотреть, — нетерпеливо сказал министр. — Это наша обязанность — отчитаться в Белый город, хорошо ли содержат гостиницы по всей стране, как кормят постояльцев и прочее.

— Понимаю, понимаю, — кивнул монах. — Бог вам в помощь.

Люциус направил коня в ворота, и остальные двинулись за ним, радуясь, что проволочки закончились. Но тут монах забежал вперёд и раскинул руки перед ними.

— Стойте, братья мои! Не можно войти в сей град святой…

Король и министр одинаково нахмурились.

— …без исповеди и отпущения грехов!

— Р-р-р! — сказала Лия, и Магнус толкнул и её.

— Мы согласны, исповедуйте, — дипломатично согласился министр, спрыгивая с коня. Остальные последовали его примеру. Монах развернулся и повёл их в избушку, вероятно, некогда бывшую караульной. На противоположной от двери стороне висело распятие. Свет почти не проникал сквозь закопчённые стёкла. Горели лампады. Монах встал спиной к распятию и оглядел пятерых путников, выстроившихся перед ним, набрал воздуха.

— Грешники! Грешники! Кайтесь!

Толя отметил, что голос у него явно не дотягивал до того, чтобы пробирать грешные души и настраивать их на нужные эмоции.

— Кто первый? — деловито спросил монах и достал откуда-то толстенную книгу.

— Толще, чем свод законов! — шепнул Толе король, чем привлёк внимание монаха:

— Идите вы, сын мой.

Хаурун подошёл.

— Преклоните колена!

Король фыркнул.

— Да ладно, преклоню, я не гордый! — заявил он, чем добился расположения исповедника:

— К счастью, этот порок вас миновал, сын мой. Что же до остальных грехов?

Король замялся, глядя на него снизу вверх. Монах решил ему помочь:

— Не воровали ли вы, сын мой?

— А! — вспомнил Хаурун и покаянно опустил голову. — Воровал…

— Хорошо, — сказал монах. — А ещё что?

— … пирожные с кухни, — закончил король. — И ещё одну девочку к этому подстрекал. Учителям грубил, учиться не хотел, а однажды ноты порвал на кусочки, чтобы учителю музыки досадить.

— Ай-яй-яй, сын мой, — пожурил его монах. — Неуважение к учителям это грех, но то, что ты отверг развратную светскую музыку, — очень хорошо, ведь только духовная музыка достойна существования… Нет ли у тебя каких-нибудь более тяжких грехов?

Толя возмущённо задохнулся.

— Тяжких? — задумался тем временем король. — Есть. Тётушке брошь разбил — она даже в постель слегла…

— И хотела дипломатические отношения с нами прекратить, — себе под нос произнёс герцог, как Толе показалось, с насмешкой.

— Какой же это грех, сын мой? — удивился монах. — Не дело женщине украшать себя для соблазнения мужчин и тем самым быть проводником в мир наущений дьявола! Женщина должна одеваться скромно и проводить время в посте, молитве и богоугодном труде.

— А-а… — разочарованно протянул Хаурун. — Жалко, мне нравится, когда разрез на спине и серьги красивые, а платье атласное… — Видимо, он тут же сообразил, что это ему точно зачтётся как грех и спохватился: — А ещё я кота валерьянкой напоил допьяна…

Но монах не спешил его осуждать, он стоял, чуть прищурив глаза и причмокивая. Хаурун позвал его громче:

— Эй, святой отец! Я говорю, я кота валерьянкой напоил, он, бедолага, по всему двор… дому носился и углы головой сшибал.

— А? — монах как будто очнулся ото сна. — Кота? Это ничего, сын мой, разве у кота есть душа, чтобы за него тревожиться?

Хаурун молчал. Монах опять решил ему помочь:

— А скажи, сын мой, не пил ли ты вина?

— Пил, — честно признался король. — И вино, и пиво пил.

— Ай-яй-яй, — расстроился исповедник. — Винная сладость обманчива, происходит от дьявола. Вино игристо, душу вводит в заблуждение, а тело в растление… — тут Толе показалось, что монах быстро облизнулся.

— Каюсь! — поспешно подал голос король, и менестрель сообразил, что ему просто надоело стоять на коленях на холодном полу. Но монах не собирался его отпускать.

— А не был ли ты на войне?

— Нет, — признался король. — Но не отказался бы.

— Ох, беда! Ох, плохо! — заохал монах. — Война противна человеческой природе! При наступлении врагов вот это, — он потряс над головой Хауруна книгой, и Толя на секунду испугался, что он её уронит, — велит нам при наступлении врагов вознести молитву Господу, а не осквернять свои руки смертоносным оружием. Покайся, сын мой!

— Каюсь! — заверил его король.

— А не был ли ты с женщиной?

— Был, — признался Хаурун. — И такой грех совершил, что не знаю, как сказать.

Монах заинтересованно наклонился к нему.

— Какой же?

— Я её… — Хаурун замялся. — Я её за дверь голой выкинул!

Монах ахнул:

— Голой?! — и вдруг поник: — Да какой же это грех, сын мой, если ты преодолел бесовское искушение?.. Отпускаю тебе все грехи, ступай…

Следующей каялась Лия. Она изящно опустилась на колени и, не дожидаясь подсказок, затараторила:

— Ни в чём не грешен, святой отец! Не воровал, котов не спаивал, бабушку свою нежно любил, не дрался, не ругался, пьяным не напивался…

— Горд ты, сын мой, — нахмурился монах. — На женщин смотрел с вожделением?

Лия отшатнулась так, что едва не упала на спину.

— Да как можно?! — пискнула она возмущённо.

Монах задумался и спросил:

— А на мужчин? Больно ты хорош собой. Женское платье не надевал ли?

Толя по спине девушки видел, как внутри неё происходит борьба между честностью и хитростью. К счастью, хитрость победила.

— Да что вы, святой отец! Разве прилично юноше девицей рядиться?

— Ну, отпускаю тебе все грехи.

После неё настала очередь Магнуса.

— Книги читал?! — изумился монах и потряс над его головой талмудом. — Вот что нужно читать, а не ересь богопротивную! Молись и кайся!

— Каюсь, каюсь! — воскликнул алхимик.

— Вот то-то же! — сердито сказал монах. — Ну, прощаю тебе твой грех, ступай. Не читай больше книг!

— Не буду, — покорно пообещал Магнус.

Толя с министром переглянулись, и тот лёгким кивком указал ему на монаха. Менестрель подошёл с некоторой робостью. Взгляд исповедника был заранее сердитым. Вероятно, ему не понравилось, что Толя сплетает волосы в два хвоста по варварской моде, и он счёл это грехом.

— Ну, сын мой, говори начистоту: блуду предавался?

— Нет, — честно ответил менестрель. — Плоть смиряю, — добавил он. Монах обрадовался.

— Похвально! — воскликнул он. — За это прощаю тебе все грехи, иди.

Толя отошёл, немного раздосадованный. Он счёл, что это как в университете на экзамене: Магнус рассказывал, что первых студентов экзаменуют со всей тщательностью, а под конец профессора устают и спрашивают кое-как.

Люциус, напустив на себя вид скромный и покаянный, опустился на колени и даже молитвенно сложил руки. Монах оглядел его всего, особо остановился взглядом на длинных волосах и грозно вопросил:

— Ну, чем грешен?!

— Сладострастие меня одолевает, святой отец, — смиренно признался герцог. — Как женщину увижу, так соблазнить её хочется — сил нет.

— Грех! Грех! — ужаснулся монах. — Демоны тебя одолевают!

— Пробовал я было плоть свою усмирять, — скорбно продолжал министр (Толя приглушённо фыркал в кулак). — Но тут вошла ко мне горничная, и я её склонил…

— К преступному сожительству?! — ахнул монах. Люциус удивлённо посмотрел на него.

— Да нет, к столу…

Толя залился краской, одновременно продолжая пофыркивать. Хаурун, сдерживая хохот, вцепился ему в плечо. Глаза монаха вылезли на лоб.

— К столу?! Ты хочешь сказать, ты её на столе?.. Разврат! Кошмар! Спасай свою душу, сын мой, пока не поздно! Молитва! Пост! Покаяние!

— Каюсь! — воскликнул министр.

— Идите, дети мои! — грозно воскликнул монах. — Я же останусь здесь, дабы… молиться за этого несчастного!

Уходя последним, Толя уловил сдавленное бормотание:

— На столе… ну надо же — такого ещё не попадалось!

На улице несчастный тут же отвернулся лицом к стене. Плечи его подрагивали.

— Что это с ним? — спросил один из монахов.

— Переживает за свою душу, — ответствовал красный от смеха Хаурун. — Раскаивается.

Город был мрачен и безлюден. Путники направлялись по немощёным улицам в сторону монастыря святого Абраксаса и непроизвольно старались держаться поближе друг к другу.

— Где же жители? — пробормотал Хаурун наконец. — Будто вымерли все…

Ответ они получили за ближайшим поворотом. Сначала послышалось протяжное пение, потом показалось шествие. Впереди шли монахи, все как будто на одно лицо, в одинаковых чёрных рясах, с одинаково выбритыми макушками. Передние несли на плечах небольшой золотой ковчежец. За монахами, подтягивая им самыми разными голосами, отчего менестрель поморщился, не в силах слышать создавшейся какофонии, шли пропавшие жители города, волоча с собой детей всех возрастов. Кое-кто даже тащил на верёвке упирающуюся скотину.

Внезапно к остановившимся путешественникам подскочил один из монахов. Казалось, что весь он сделан из ртути: ни секунды не мог он остановиться на месте, а лицо его при каждом слове меняло своё выражение.

— Что это?! — взвизгнул он. — Кто вы такие? Почему не спешились перед Святым Платком?!

Толя попытался вспомнить, что это за Святой Платок, но тут Люциус сделал им быстрый знак слезать с коней.

— Простите, — сказал герцог. — Мы были так поражены величием сего шествия, что забыли обо всём.

— Ага, — поддакнула Лия, высовываясь у него из-за плеча. — Просто насмерть!

Глаза монаха бегали так быстро, что, казалось, он осматривает всех пятерых одновременно.

— Это потрясающе, — сказал Хаурун, приблизительно поняв ситуацию. — Никогда не думали, что увидим Святой Платок хотя бы издали!

— Вот оно как… — протянул монах. — Ну что же, вам это прощается. — Внезапно его взгляд снова стал подозрительным: — А откуда вы узнали, что это именно Святой Платок? Ведь в нашем городе хранится ещё и Святая Затычка!

На этот раз неожиданно для самого себя положение спас Толя:

— Вероятно, на нас снизошло божественное озарение! — воскликнул он, постаравшись изобразить воодушевление. — Так что мы сразу сказали себе: это не может быть ничем иным, кроме как Святым Платком!

Монах благодушно улыбнулся и тут же нахмурился:

— А куда вы направляетесь?

— В монастырь святого Абраксаса, — ответил Люциус. — Поручение министерства…

— Ступайте, — сурово сказал монах, мгновенно становясь как будто сделанным из камня. — Монастырь находится вон за той горкой.

Толя не любил монастыри: с одним из них у него было связано весьма неприятное воспоминание, но делать было нечего. Магнус тем временем напутствовал дочь:

— Лия, умоляю, никаких женских штучек, потому что монастырь мужской, и кто знает, что с вами будет, если станет известно, что вы девушка?

— Её побьют камнями, — не оборачиваясь, ответил Люциус. — По указу Эль-Келино.

— Умеете вы радовать, — процедил Хаурун, приобнимая побледневшую Лию.

В монастыре им с охотой предоставили кров, а, увидев волшебную бумажку, и вовсе растаяли.

— Давненько к нам не захаживали такие важные гости, — приговаривал привратник, запирая за ними ворота. Тон его отчего-то Толе не понравился.

В монастырской трапезной было прохладнее и светлее, чем в тесных кельях, куда их поместили по одному. Толя, не думая, ел гречневую кашу, даже забыв наблюдать за монастырским служкой, парнем примерно его возраста, который протирал столы и мыл пол.

— Странно, — вдруг сказал Хаурун. — Они что, мяса совсем не едят?

Служка услышал его слова, подошёл с мокрой тряпкой в руках и праведным возмущением на прыщавой физиономии.

— Сударь, как вы можете так говорить? Ведь сейчас мясопустный пост!

— Я и думал, что, раз мясокапустный, то мясо подадут, — поддел его Хаурун. Служка остался стоять с разинутым ртом, а король вдруг охнул, как будто кто-то стукнул его под столом ногой.

— Вы, юноша, лучше нам скажите, как тут в городе живётся? — Люциус перевёл тему, и парень вышел из ступора. — Хорошо или голодно? Развлечения есть ли? Не обижает ли начальство простой люд?

— А-а… — служка почесал затылок. — Живётся хорошо. И развлечения у нас есть богополезные и нравоучительные: еретиков и ведьм камнями бить, али на костре жечь…

Министр спокойно облизал ложку и положил её на стол.

— И что же, много уже сожгли? — поинтересовался он.

— В этом году уже шесть штук, — парень шмыгнул носом. — Зело то полезное дело. А что тут творилось, когда полторы недели тому назад приезжую ведьму жгли!

— А до этого все местные были? — холодно спросил король, оборачиваясь к нему.

— Ага, — кивнул служка. — А эта и непонятно как в город-то попала. Я её сам видел на площади. Страшна как смерть: сама рыжая, патлатая, глазищи зелёные как у кошки. Как приехала — так давай над духовным сословием в песенках своих богохульных издеваться…

Трапезная закружилась у Толи перед глазами, пол уже готов был поменяться местами с потолком, как вдруг менестреля подхватили сразу с двух сторон. Он пришёл в себя оттого, что Хаурун бил его по щекам. Приподняв голову, Толя увидел, что за плечи его поддерживает Магнус, Лия сидит с громадными от страха глазами, а любопытный служка перегнулся через стол.

— Что это с ним? — простодушно поинтересовался он.

— Дурно стало, — процедил министр, ни на йоту не сдвинувшийся с места, чтобы помочь Толе. — Ведьм боится.

Тот сел на место, опустив глаза.

— Ну так вот, — продолжал служка, которому не терпелось поделиться с приезжими историей. — Вывели её на площадь, и бандуру её принесли, на которой она играла, и конягу чахлую тож, и говорят: какое, мол, твоё последнее желание? — ибо мы люди милосердные ко всем. Она отвечает: дайте, мол, спеть. Дали ей бандуру, затянула она что-то про траву и звёздочки, а про Бога ни слова — вот ведьма-то! Поёт, а сама плачет, никак разжалобить хочет честной народ. Я сам там был, в третьем ряду стоял и всё видел!

Он не замечал, что его воодушевление не находит поддержки, и продолжал разглагольствовать, несмотря на то, что Толя, уже не скрываясь, держался за сердце, а Хаурун обнимал друга, понимая, как ему сейчас тяжело.

— Ну так вот, хотели уже её к столбу вести привязывать, как тут коняга её ка-ак подскочит, да ка-ак прыгнет на помост! Тут мы все и уразумели, что то не конь, а сам дьявол, потому что из ноздрей у него шёл дым! Ведьма вскочила на него задом наперёд, и сиганул он над головами святой братии, и понёсся через площадь, народ честной сшибая в разные стороны! У меня до сих пор синяк на таком месте, которое и назвать-то стыдно…

— Чтоб тебя шарахнуло ещё и по башке дурной, — сквозь зубы искренне пожелал Толя.

— Это за что же? — изумился служка. — Я, сударь, правду рассказываю! Ну так вот, вышиб дьявол ворота, а ведьма всё на нём сидит с бандурой и орёт так, что уши закладывает! Так никто их и удержать не смог, а ворота мы до сих пор не навесили снова, потому как разлетелись они в щепки. Вот такие чудные дела у нас происходят, вот так мы боремся с дьяволом, который наши души искушать не перестаёт...