Конечно, это не любовь (гет)

Лондон ничуть не изменился. Он был таким же неряшливым, раздражал постоянной стройкой и толпой людей, но это радовало. Шерлок шел по набережной Темзы, поглядывал на дурацкий «Глаз», перекрывший вид на Парламент, и чувствовал себя бесконечно довольным жизнью. Он наконец-то был дома.

Последние три года оказались для него непростыми. Сначала на протяжении нескольких месяцев он, одержимый идеей закончить хогвартское расследование, раз за разом погружал себя в наркотический сон, с каждым разом пробуя все более сильные препараты, идя на опасные эксперименты по их скрещиваю — проводил лабораторные работы в собственных венах. Чаще всего ему хватало мозгов предварительно тщательно рассчитать все возможные эффекты и последствия и заготовить препараты-антагонисты, который могли бы быстро снять отравление. Но были случаи, когда ярость на бессилие собственного ума и воображения заставляла его забыть о предосторожностях.

Осознание того, что он совершает ошибку за ошибкой, накрыло его внезапно, когда он с трудом пережил очередной заход. Изучая список веществ, которые он собственноручно закачал в себя, он почувствовал невероятное отвращение. Он, Шерлок Холмс, человек с блестящим умом, способный видеть людей насквозь, превратился в жалкого наркомана, живущего от дозы к дозе, от видения к видению. И, что отвратительнее всего, об этом знали как минимум два человека — Майкрофт и Гермиона. Сейчас, по прошествии двух лет, он, пожалуй, готов был признать, что они делали все возможное, чтобы спасти его, но тогда пришел в бешенство. Неужели ему мало было унижения в собственных глазах, чтобы добавлять к этому сочувствие со стороны посторонних? Он ненавидел сочувствие во всех формах, но особенно — в такой, когда оно смешивается с жалостью и презрением, а сверху щедро приправляется «братской» или «дружеской» заботой и потоками нравоучений.

Прекратить общение с Гермионой оказалось просто — достаточно было не отвечать на ее письма и не влезать в неприятности (каким-то образом она всегда знала, если он оказывался в опасности). Оставайся она в Британии, она рано или поздно навестила бы его и потребовала бы объяснений, но она была в Чехии и могла разве что заваливать его совами.

Скрыться от Майкрофта оказалось куда трудней. Он был повсюду, следил за каждым шагом Шерлока, находил его в самых недоступных местах. И тогда Шерлок решил сбежать. К его большой удаче, родители сделали на совершеннолетие отличный подарок — открыли доступ к счету с весьма неплохой суммой. Шерлоку потребовалось два дня, чтобы изучить банковскую систему и вложить половину средств под проценты в облигации национального банка, и еще месяц, чтобы на оставшиеся деньги подготовить побег так далеко, как смог придумать.

Штаты встретили его непривычной жарой, в которой пришлось отказаться от привычного, хотя и несколько пообтрепавшегося пальто, адской смесью кокни и детского лепета вместо нормального языка и ощущением свободы. Здесь не было Майкрофта с его слежкой, Гермионы с ее совами и родителей с их бесполезными советами. Он мог делать то, что пожелает, жить так, как считает нужным, не оглядываясь на других людей. В первый же день ему подвернулось несложное, но интересное дело, которое он раскрыл за полчаса. Правда, сразу после этого он оказался в полицейском участке — местные бобби почему-то решили, что, раз уж он так все хорошо разгадал, значит он и есть преступник. Впрочем, Шерлоку не составило труда убедить их в том, что они идиоты, и выйти на свободу. В дальнейшем дела подворачивались ему с завидной регулярностью, и он даже научился не попадать в полицию всякий раз, как приходит в участок с версией.

Несмотря на высокий уровень свободы, мысль о наркотиках больше его не посещала — напряжение он снимал, выкуривая по две пачки крепких сигарет за день, а от сумасшедших видений его тошнило.

Он обжился в Лос-Анжелесе, обзавелся мобильным телефоном, и его номер достаточно скоро стал известен в узких кругах тех, кому требовалась помощь. Правда, часто его путали с адвокатом или киллером, но он умел доходчиво объяснять людям их неправоту. Например, он получил огромное удовольствие от дела мистера Хадсона. Попав в полицию по подозрению в двойном убийстве, он написал Шерлоку СМС с просьбой о помощи, и Шерлок не замедлил эту помощь оказать — в своей манере, правда. За два дня он не только собрал все доказательства его вины, но еще и нашел свидетельства того, что Хадсон развивал наркобизнес — и передал всю информацию в полицию. Разумеется, это лишило его обещанного Хадсоном «сказочного вознаграждения», но доставило невероятное моральное удовлетворение.

В конечном счете, он твердо уверился в том, что будет жить в Лос-Анжелесе или любом другом мегаполисе Штатов — свыкся с жарой, потерял где-то пальто, приобрел пистолет и разрешение на него, научился вместо «До свидания» говорить «Бывай» с тем самым чудовищным американским акцентом и завел нескольких знакомых как среди крупных бизнесменов, так и среди бездомных. И первые, и вторые приносили ему бесценные сведенья о жизни города и нередко позволяли раскрывать преступления, не покидая своей маленькой однокомнатной квартирки.

Событие, которое изменило это решение, произошло не в реальном мире. В одну из ночей, закончив очередное дело, он долго не мог заснуть — мысли, обычно находящиеся под его полным контролем, разбредались, и он никак не мог навести порядка в Чертогах. Скорее всего, причина была в голоде — он не ел двое суток, не желая отвлекаться на пищеварительный процесс, который всегда тормозил размышления и забирал слишком много энергии. Сейчас, когда загадка была разгадана, следовало немедленно поесть, но в доме не было ничего — оставшийся кусок черствого хлеба он съел после прошлого дела, и с тех пор в магазин сходить не удосужился.

Он лежал на диване, раздираемый голодом и внезапно возникшей ленью. Наконец лень одолела, и постепенно он провалился в некое подобие сна, из тех, которые протекают на грани с реальностью. Сначала он отчетливо осознавал, что лежит в своей комнате, но потом заметил, что она несколько отличается от привычной. Это были мелочи, вроде количества пулевых отверстий в стене или царапин на крышке стола, но он сразу заметил их. Неожиданно стол скрипнул и начал расти вверх. Минута — и Шерлок понял, что уже не лежит, а стоит возле стола, который подозрительно напоминал статую какого-то животного. Шерлок моргнул несколько раз и понял, что животное — горгулья, причем не обычная, а та, что охраняет вход в кабинет Дамблдора. Повинуясь не столько голосу разума, сколько интуиции, Шерлок отскочил в сторону — и вовремя, в горгулью ударило мощной волной заклинания, и она завалилась, открывая проход на узкую винтовую лестницу. Шерлок убедился, что никто из сражающихся неподалеку волшебников не видит его, и проскользнул внутрь. Он оказался в кабинете Дамблдора. Да, несмотря на то, что в последний год здесь царил мрачный профессор, это был целиком и полностью кабинет Дамблдора, точно такой, каким его описывала Гермиона — круглая комната, заставленная странными приборами, в центре которой на возвышении помещался массивный письменный стол. Стены были уставлены полками с книгами и завешаны большими картинными рамами. Сейчас они были пусты. Все, кроме одной. Дамблдор восседал в кресле, больше похожем на трон, и, соединив кончики пальцев, хитро улыбался.

 — Ты все разгадал, мой мальчик, — произнес Дамблдор мягко, и Шерлока передернуло от этого обращения — не столько от фамильярности, сколько от осознания того, что даже нарисованный, этот человек значительно умнее него.

 — Это было не сложно, — заметил Шерлок.

 — Сложности далеко не всегда нужны, — пожал плечами Дамблдор. — Самый простой план обычно оказывается наиболее удачным.

 — В ваш план закралась ошибка.

 — Такое тоже случается, — покладисто произнес Дамблдор. — Правда, это ничего не меняет, что лишний раз доказывает изящество моего плана.

 — Профессор Снейп, — вспомнил Шерлок, — однажды назвал все, что у вас происходит, игрой, в которой вы — игрок, а остальные — фигуры.

Дамблдор снова кивнул и развел руками:

 — Что делать, если иначе нельзя. В любом случае, игра в нашей жизни — единственное, что имеет значение. Если не хочешь стать фигурой или пешкой, начни свою игру.

Шерлок не успел ответить, стены кабинета стали расплываться, подернулись рябью и пропали — Шерлок проснулся с колотящимся сердцем.

Итак, он все-таки выяснил, что нашел бы за дверью кабинета директора. Конечно, можно было бы задать вопрос, как изменился ход событий с его вмешательством, но Шерлок вдруг понял, что его это не интересует. Что бы он ни выдумал себе, та игра уже закончилась, и давно. Гермиона и ее недоумки-друзья выжили, профессор со скверным характером и еще сколько-то десятков неинтересных Шерлоку людей погибли — конец истории. Но Дамблдор из сна был прав, игра — это то, что придает жизни смысл. Сам Шерлок играл ежедневно, каждое его дело был, по сути, игрой, в которой он мерился умом, а иногда и силой со множеством противников, иногда жалких, а иногда опасных.

Шерлок думал об этом на протяжении всего следующего дня и неожиданно для себя пришел к выводу, что хочет играть на своем поле. Лос-Анжелес стал ему привычен, но он оставался чужим. Лондон — вот его город. Он знал его наизусть, каждую улицу, каждый поворот. Он любил его воздух, любил долгие сумерки и яркие, подсвеченные уличными огнями ночи. В конце концов, он не совершил никакого преступления, чтобы скрываться. Пора было возвращаться домой.

Приняв решение, он действовал молниеносно. Еще неделю назад он заканчивал дела в Америке, а теперь шел, вдыхая знакомые запахи Лондона. Он никому не сообщил о своем возвращении и толком не знал, чем займется. Нужно было найти какое-то жилье — не слишком дорогое и в удобном районе, обзавестись сим-картой, съездить к родителям.

Сам толком не замечая, куда идет, он свернул с набережной и направился на север. Не прошло и получаса, как ноги сами принесли его на Чарринг-Кросс-роуд. Он остановился посреди улицы в нерешительности. Все это время он наслаждался полной свободой от всякий привязанностей и был уверен, что полностью освободился от них, однако вот, он стоял под окнами старой квартиры Гермионы и судорожно размышлял, хочет ли он войти. Сделать это — значило объявить о своем возвращении, вызвать на себя лавины ее гнева, оказаться в положении оправдывающегося. Он не хотел всего этого, однозначно, но вместо того, чтобы развернуться и уйти, он перешел на другую сторону улицы и заглянул в окно, закрытое тонким тюлем. Разумеется, Гермиона все еще жила в этой квартире и уже давно вернулась из Праги. Кроме того, конкретно сейчас ее не было дома.

Именно это разрешило все сомнения Шерлока. Он решил, что просто войдет внутрь и убедится, что она в порядке, после чего вернется тем же путем, то есть через крыши и задний двор, и займется поиском собственного жилья.

За время его отсутствия ничего не изменилось — окно по-прежнему легко открывалось нехитрым способом, магнитом и проволокой, а охранные чары все так же легко пропускали его. Он притворил окно и вошел в квартиру.

Внутри перемены были заметны. Книг стало еще больше, диван сменила кровать с удобным матрасом, на полу появился новый, но по-прежнему с длинным ворсом ковер. Разумеется, никуда не делась и вечная аккуратность, даже на рабочем столе предметы были разложены в строгом порядке и выровнены с точностью до миллиметра. Единственное, что не лежало на месте, была книга — она осталась в кресле. Шерлок поднял ее и положил обратно. Это была «Смерть в облаках» Агаты Кристи. Кажется, он так и не дочитал ее до конца.

Постояв некоторое время посреди комнаты, Шерлок снял куртку, которая теперь, в Лондоне, вызывала раздражение, и расположился на ковре. Книга и количество сажи возле камина однозначно указывали на то, что Гермиона ненадолго отправилась на работу, но скоро вернется.

Он прикрыл глаза и уже собирался отправиться в Чертоги, чтобы провести время с пользой, но его тело, перенесшее долгий перелет, а потом прогулки по городу, оказалось слабее сознания — он уснул.

Разбудили его запахи кофе и горячего шоколада. Он открыл глаза и тут же услышал:

 — Чашка на столе.

Гермиона была на кухне, а чашка горячего кофе действительно обнаружилась на столе. Понадеявшись, что она не станет травить его или поить сывороткой правды, он сделал глоток и отставил чашку обратно.

 — Ты ведь знаешь, что я хочу убить тебя, Уильям Шерлок Скотт Холмс? — прошипела Гермиона входя в комнату.

Сама она изменилась значительно сильнее, чем ее комната. Избавилась от половины своих ужасных волос, стала красить ногти, рассталась как минимум с двумя парнями за последние два месяца, а сегодня крупно поспорила со своим начальником. Впрочем, в конкретный момент эти подробности Шерлока не слишком интересовали — ее взгляд в сочетании с обращением по полному имени сулил как минимум взрыв. И как минимум, опасный для его здоровья.

Решив, что лучше всего его предотвратить, он собирался было сказать что-нибудь о ее последних романтических отношениям и тем самым отвлечь от неприятной темы, но не успел, потому что она, вместо того, чтобы начать шипеть, повисла у него на шее и тихо сказала:

 — И не смей вырываться.

Он послушно замер — объятия, это, пожалуй, наименьший ущерб, которым он мог бы отделаться.

 — Какая же ты задница, — продолжила Гермиона, не отпуская его шею, и Шерлок волей-неволей был вынужден положить руку ей на спину.

Когда Гермиона отстранилась, Шерлок увидел, что она плачет, и отвернулся — вечно она рыдает по пустякам. К тому же, его резко заинтересовали особенности освещения в ее квартире — видимо, она выбрала очень неудачные лампы, от которых резало глаза. Или же, что еще вероятней, лампы вовсе не причем, а вот кондиционер в самолете сыграл с Шерлоком злую шутку и обеспечил насморком. Так как с освещением сделать было ничего нельзя, а болеть он ненавидел, он сказал:

 — Кажется, ты остановилась на двенадцатой главе.

Гермиона издала какой-то неопределенный звук, потом села в кресло, зашуршала страницами и неторопливо прочла: «Лорд Хорбари стоял перед буфетом и с несколько рассеянным видом пил что-то из тонкого высокого стакана». Шерлок нахмурился, припоминая, кто же этот лорд и чем он не угодил детективу, а вспомнив, уселся с чашкой кофе обратно на пол, откинул голову на подлокотник кресла и закрыл глаза. Ему предстояло поторопиться, если он хотел найти убийцу мадам Жизель раньше, чем Пуаро. Его мучили смутные сомнения, что в этой истории с осой в самолете что-то нечисто.