Конечно, это не любовь (гет)

Гермиона плакала, уткнувшись в учебник по древним рунам и загородившись стопкой справочных пособий. Плакала от бессилия и отчаяния, а еще от усталости. Какой прекрасной казалась ей идея с маховиком времени в начале года! Добавить к своему дню несколько часов, чтобы успевать посещать дополнительные предметы, было исполнением мечты. Однако обернулась мечта кошмаром. Выданный ей профессором МакГонагалл маховик времени позволял возвращаться не более чем на пять часов — этого вполне хватало, чтобы успеть посетить идущие параллельно дисциплины, но было очень мало, чтобы выполнить все домашние задания и поспать. Организм, которому приходилось работать на пять часов дольше, а спать на час-два меньше положенного, не выдерживал. Гермиона чувствовала себя столетней старухой, у нее болела каждая кость, каждая клетка тела. Волосы, и раньше не слишком послушные, превратились в воронье гнездо — она не могла тратить по двадцать драгоценных минут в день, чтобы расчесывать их как положено. Кожа ее посерела, под глазами залегли мешки. Сама бы она всего этого не заметила — была слишком занята, но когда даже Хагрид (далеко не самый внимательный человек в Хогвартсе) спросил ее, чего это она такая бледная, уж не заболела ли, она взглянула в зеркало и ужаснулась. Увы, добрый Хагрид сам же добавил пару камешков к той горе, которую она держала на своих плечах. Оставить его одного воевать с Люциусом Малфоем за Клювокрыла показалось ей бесчестным, и она стала тратить время еще и на то, чтобы помочь ему составить защитную речь.

Возможно, с этой нагрузкой Гермиона справилась бы, если бы не отсутствие Гарри и Рона. Они оба не разговаривали с ней уже несколько недель, Гарри обижался за то, что она рассказала профессору МакГонагалл про присланную неизвестно кем метлу, Рон — за то, что ее кот якобы съел его крысу. Кстати, Живоглот — сумасшедшее приобретение последних летних дней — был тем, кто хоть немного спасал ее. Ночью огромная рыжая меховая подушка устраивалась у нее на груди и теплым ленивым урчанием прогоняла тоску. Но Живоглот не мог ей помочь, ведь поговорить на равных с ним было нельзя.

Поплакав, Гермиона заставила себя собраться с силами и вернуться к переводу текста, но вдруг вспомнила, что до сих пор не прочла письмо от родителей, которое сова принесла еще утром. Малодушно сказав себе, что все равно не сможет работать, пока полностью не успокоится, Гермиона вытащила из сумки конверт и сразу же заметила, что он толще обычного. Заинтригованная, она вскрыла его и вместе с письмом от родителей достала еще один конверт — белый, без штампов и марок. Внутри прощупывался сложенный вчетверо лист. Усилием воли она отложила загадочный конверт в сторону и развернула исписанный папиным почерком лист. Он сообщал, что у них с мамой все в порядке, рассказывал о работе в клинике, интересовался, как у нее дела и чем она занимается. В конце же была приписка: «Надеюсь, содержимое второго конверта тебя порадует. Не вешай нос!».

Она улыбнулась, потерла глаза и открыла наконец второй конверт, после чего едва сдержала радостный возглас. Этот крупный косой почерк она и не надеялась увидеть в течение семестра.

«Привет!», — начиналось письмо, и Гермиона хихикнула: это было совсем не похоже на Шерлока — начинать письмо с вежливого приветствия. Наверное, он долго мучился, прежде чем написал это коротенькое слово.

«Я никак не привыкну к тому, что люди — идиоты. Даже в Итоне. Но я уже говорил об этом на каникулах», — Гермиона снова засмеялась. Действительно, хотя на этих рождественских каникулах они почти не виделись (семья Холмсов ездила к каким-то дальним родственникам), о том, какие тупицы его окружают, Шерлок успел рассказать. «Ты замечала, кстати, как сложно писать письма? Я был бы рад, если бы их можно было сократить до десятка слов. Что-то вроде: „Сделай то-то и то-то, жду тебя там-то и там-то“. Жаль, ты не можешь взять с собой в школу пейджер — отличная штука. Ладно, к делу. Я придумал, как писать тебе письма — это было просто элементарно. Очевидное решение, которое почему-то раньше не приходило мне в голову! — буду слать их твоим родителям, а они — отправлять тебе. Ты можешь делать так же. Только из соображений безопасности пиши шифром (любым, я разгадаю) или симпатическими чернилами. Жду письма. И не забывай про обещание. Ш.Х».

Гермиона ласково погладила пальцами бумагу. Она словно слышала голос друга. Шерлок не злился на нее, не избегал ее. Он оставался ее другом, пусть и не забывал изредка напоминать, что дружбы не существует.

Она схватила чистый лист бумаги, которую использовала для черновиков, и написала:

«Привет, Шерлок! Я безумно счастлива получить это письмо». После этого задумалась — что же дальше? Рассказать, как родителям, о тщательной учебе и хороших отметках? Или…

Она никогда (не считая того раза с поступлением в Хогвартс) не врала Шерлоку, и быстро, не зачеркивая ни слова, написала о том, что ее действительно беспокоило. Не утаила ни ссоры с друзьями, ни ужасного поведения Рона, ни проблем Хагрида, а главное, рассказала о своем главном секрете — о маховике времени. Свернув лист, она произнесла несложное заклинание, которое открывало письмо только тому, кто произнесет вслух пароль, и, добавив короткую записку родителям, бросилась в совятню.

Когда сова унесла письмо с описанием всех ее тревог, ей стало легче дышать. Она вернулась на час (последний в этот день) назад, сделала домашнее задание по зельям, потом закончила перевод.

Шерлока менее всех на свете можно было назвать аккуратным и точным корреспондентом. От него могло приходить по четыре письма в неделю, а могло не прийти ни одного. Иногда он присылал целые исписанные тетради — чаще всего, расписывал какой-нибудь свой эксперимент или делился наблюдениями о чем-то, но обычно его письма состояли из двух-трех строк. Однако Гермиона была рада получать от него любую весточку. Он и Хагрид стали единственными ее собеседниками. Гарри изредка показывал, что был бы рад помириться, но всякий раз возвращался к Рону и принимал его сторону. Гермиона и злилась, и, при этом, понимала его — с Роном ему было интересней, у них были общие темы для разговоров, им было весело делать вместе уроки.

«Возможно, я никогда и не была им настоящей подругой, как считаешь?», — написала она в одном из писем Шерлоку. Она действительно начинала сомневаться в дружбе с Гарри и Роном. Но разве это возможно — пройти вместе два сложных испытания, а потом поругаться из-за ерунды?

«Я уже говорил тебе, что думаю. Дружба — выдумка писателей. Ее не существует», — резко ответил ей Шерлок. «И твои так называемые друзья — отличное тому доказательство».

«Тогда мы с тобой кто?», — написала она раздраженно. Шерлок замолчал почти на неделю, а потом сова принесла от него короткую записку: «Умные люди в мире идиотов. Мы вынуждены держаться вместе». Гермиона дважды прочитала строки, а потом громко рассмеялась — возможно, немного истерично, но очень искренне. Только Шерлок мог ответить нечто подобное.

Отсмеявшись, она спрятала записку в сумку и снова уткнулась в книгу — сейчас она читала даже за завтраком, чтобы успеть осилить весь материал. Невольно она завидовала Шерлоку — у него была какая-то особенность, что-то вроде фотографической памяти. Во всяком случае, как-то этим летом он наизусть процитировал ей полторы страницы из учебника зельеварения за первый курс, который листал всего один раз. Ей бы подобное умение очень пригодилось. Но приходилось обходиться тем, что есть. Едва она сосредоточилась на главе о применении трехчленных уравнений при расчете силы действия заклинания, как к ней спикировала еще одна сова, тоже школьная. Гермиона отвязала конверт, и сразу же почувствовала, как засосало под ложечкой. Плотная бумага, расплывающиеся каракули — это мог быть только Хагрид. А если учесть, что бумага до сих пор местами влажная, а чернила поплыли, можно почти точно сказать — он проиграл дело Клювокрыла. Так и оказалось. Гермиона потерянно опустила руку с письмом, а потом, почувствовав новый прилив сил, собрала вещи и бросилась в гостиную. Она должна была найти Гарри и Рона, немедленно. И только в гостиной она поняла, что с неприятными новостями придется повременить — Рон наверняка в Хогсмите, а Гарри… Что ж, было бы глупо надеяться на его благоразумие и предполагать, что он послушно проводит время в замке. Скорее всего, вооруженный двумя незаменимыми артефактами — Картой Мародеров и мантией-невидимкой, — он отправился вместе с другом на поиски неприятностей.

Сказав себе, что обязательно порыдает вечером в подушку, она вернулась к занятиям и не отрывалась от них почти до трех часов, пока голод не вынудил ее направиться на обед. Но она забыла о еде почти сразу, как вышла из гостиной — ей на встречу шли Гарри и Рон.

Она подошла к ним и остановилась.

 — Радуешься нашим неприятностям? — зло сказал Рон, и Гермиона почувствовала, что силы, поддерживавшие ее весь день, исчезают. Сглотнув соленый ком в горле, она вытащила из сумки письмо Хагрида и протянула со словами:

 — Нет. Просто хочу, чтобы вы знали.

На этом ее голос сорвался, и она совершенно позорно разрыдалась на глазах у (бывших?) друзей. И тут же очутилась в крепких объятиях Гарри. Он говорил какую-то утешающую чушь, шептал, что они не посмеют этого сделать, но Гермионе было все равно. Главное, ее друзья снова были с ней.

 — Ты больше не будешь одна этим заниматься. Я тебе помогу! — с жаром сказал Рон, и Гермиона, отпустив Гарри, бросилась ему на шею.

С Хагридом — едва сдерживающим рыдания, совершенно потерянным, — они смогли поговорить только через несколько дней, после занятия, но к тому моменту у них уже был план.

 — Мы подадим апелляцию, — сказал Рон, когда Хагрид немного успокоился.

 — Закон на нашей стороне, Хагрид, — поддержала его Гермиона.

Хагрид, правда, в положительный исход не верил, но Гермиона не сомневалась — британские законы, пусть даже волшебные, крайне справедливы. По ним никто не может осудить на смерть невиновного, будь то человек или волшебное существо. Иначе почему бы британская судебная система считалась одной из лучших в мире?

Об этом она и сказала ребятам, когда они распрощались с Хагридом. Те серьезно покивали.

 — Разревелся. Жалкое зрелище, — раздался чуть в стороне насмешливый голос Малфоя. — И это наш учитель, только подумайте!

Гермиона почувствовала, как в груди разгорается яростный огонь. Как смеет это ничтожество, этот скользкий мерзкий избалованный мальчишка так вести себя? Никогда и никому она не позволит так говорить о своих друзьях!

Все обиды за последние месяцы, всю усталость и всю злость, которой накопилось немало, она вложила в резкий, как учил папа, удар. Голова Малфоя запрокинулась, он всхлипнул, смешно вскинул руки, но даже не попытался защититься, только ловил ртом воздух. Крэбб и Гойл отшатнулись назад, не то от страха, не то от растерянности.

 — Не смей так говорить о Хагриде, злобная ты дрянь! — рявкнула Гермиона и замахнулась для нового удара, но ее руку перехватил Рон. — Пусти!

Рон отпрыгнул назад, а Гермиона выхватила палочку и приставила к горлу Малфоя. Тот затрясся. Он выглядел настолько жалко и мерзко, что ярость Гермионы исчезла так же быстро, как и возникла. Она опустила палочку и сказала:

 — Проваливай.

Он пискнул и бросился прочь. Крэбб и Гойл помчались за ним.

 — Гермиона… — благоговейно произнес Рон. Она слабо улыбнулась. Ее все еще потряхивало, но стало гораздо легче.

Еще никогда в жизни ей не приходилось драться — несколько раз в младшей школе возникали ситуации, когда ей нужно было защитить себя, но всякий раз на помощь приходил Шерлок. Не то, чтобы он сам бил ее обидчиков, вовсе нет — просто его репутация опасного сумасшедшего отпугивала всех драчунов, и он легко утаскивал Гермиону подальше от неприятностей. Конечно, сейчас он поступил бы иначе. Он ни за что не позволил бы себе утратить самоконтроль в присутствии врага. Скорее всего, он обронил бы несколько едких фраз, и Малфой с позором убрался бы прочь. Но Шерлока здесь не было, и в конце концов Гермиона решила, что нашла неплохой выход из ситуации.

Жизнь снова вошла в привычное русло. Они с Гарри и Роном вместе занимались, иногда болтали о пустяках. А после того, как Гермиона перестала посещать прорицания, у нее освободилось немного времени, и теперь она даже успевала нормально спать. И даже начавшаяся подготовка к экзаменам не могла сравниться по напряженности с теми неделями, когда она справлялась со всеми своими проблемами совершенно одна.

Триумфом обернулся для Гриффиндора финальный матч по квиддичу — они наконец-то получили кубок. И хотя Гермиона не понимала этой игры, она не могла не присоединиться к всеобщему ликованию. Правда, было кое-что, что беспокоило ее. Это были две загадки, никак между собой не связанные, но крайне важные.

Первую загадал ей Шерлок. В одном из писем в конверте обнаружилась подборка газетных вырезок — заметки о печальной смерти мальчика-спортсмена, который утонул во время соревнований в Лондоне. У бедняги по имени Карл случились судороги, и он ушел под воду. Спасатели не успели вытащить его — он захлебнулся. Казалось бы, история была крайне простой, хоть и печальной, однако к заметкам прилагалась записка: «Угадаешь, почему я знаю, что его убили?».

Проигнорировать такой вызов она не смогла и теперь вечерами вытаскивала заметки и перечитывала раз за разом, надеясь найти зацепку.

Вторую загадку, наоборот, предложила Шерлоку она сама — тоже отправила газетные вырезки с описанием преступлений Сириуса Блэка. Она не знала, что именно в этой истории ей не нравилось, но была уверена — если и есть в ней что-то подозрительное, то Шерлок это найдет.

Ее осенило неожиданно, утром перед последним экзаменом. Отбросив в сторону учебник по трансфигурации, она схватила бумагу и написала: «Там должны быть кроссовки». Но добежать до совятни она не успела — сипуха, которую она отправляла к родителям, вернулась и принесла два конверта. Отложив в сторону тот, который был подписан маминым почерком, она взяла второй, заклинанием просветила лист, чтобы прочесть написанный молоком текст, а потом убрала письмо в сумку. Свое отправила уже без энтузиазма.

Шерлок нашел разгадку, но в своей обычной манере — его ответ нужно было еще расшифровать. Увы, Гермиона поняла смысл слишком поздно, когда уже ничего нельзя было сделать.

В письме было сказано: «Если нет заклинания аннигиляции, ищи владельца пальца».