Майская ночь, или Таинственное происшествие в Уилтшире (джен)

Лорд, как это было заведено, поднялся из-за стола первым: небрежным жестом он милостиво позволил собравшимся не вставать и удалился, негромко отдавая распоряжения молчаливо следовавшему за ним Долохову. Когда отзвуки их шагов стихли, даже пламя в камине затрещало чуть дружелюбнее; зловещие тени спрятались по углам и волшебники за столом осторожно выдохнули, не веря своей удаче. Бодрее застучали ложечки о фарфор, лица ожили, где-то даже мелькнули улыбки, а где-то, наоборот, наружу прорвалась ярость.

Беллатрикс с шумом отодвинула стул и резко встала. Она безразлично мазнула взглядом по месту, где сидел её муж, и, бросив что-то неприятное Яксли, удалилась в вихре кружевных чёрных юбок. Словно по сигналу начали подниматься и остальные гости: прощались, покидали столовую и, тихо беседуя, расходились по погруженному в сумерки дому.

Люциус поднялся из-за стола последним и, проводив до камина Нотта и Яксли, наконец, повернулся к Нарциссе. Вечер дался ему тяжело — измотал физически и морально — это было хорошо заметно по теням, залёгшим вокруг усталых глаз, по опущенным уголкам рта и прорезавшим лоб морщинам, добавлявшим Люциусу лишний десяток лет.

Неловко приблизившись, он покаянно, нелепой скороговоркой прошептал ей куда-то в пробор, что допоздна будет занят у себя в кабинете и его не стоит ждать, а затем виновато прикоснулся сухими губами к её щеке. Нарцисса застыла, придавленная чувством его вины и собственного бессилия, и позволяя его руке выскользнуть из своих пальцев; ей оставалось лишь беспомощно наблюдать за удаляющейся спиной супруга.

Она очнулась, когда эльфы начали убирать со стола: исчезали сами собой тарелки, салфетки и столовое серебро; стулья задвигались на место, а остатки еды отправлялись на кухню. Холодную говядину утром поджарят к завтраку, фрукты окажутся в пунше и выпечке, а на сконы с сыром ещё до рассвета найдутся желающие — тот же Трэверс кроме грейпфрута ни крошки не съел, и был далеко не единственным, кто имел обыкновение устраивать себе по ночам второй, а иногда третий ужины.

Нарцисса нарочно оттягивала момент, когда все дела по дому будут завершены, и ей можно будет подняться в спальню. Она украдкой вздохнула, снова представив холодную супружескую постель. Ещё одной вещью, которую она успела возненавидеть, была теперь дверь — дубовая дверь кабинета, ставшая непреодолимым препятствием между нею и мужем. Дверь, за которой Люциус проводил почти все свои вечера — он запирался на ключ и, наложив заглушающие, упорно делал вид, что работает. Нарцисса, конечно же, понимала и принимала печальную истину, что уделить ей внимание он просто не в силах. Она знала, что он будет прятаться от своих внутренних демонов и прятать их от неё, пока глаза окончательно не начнут слипаться, и очередной стакан не обнажит дно. А если она и застанет его уже в спальне, то он будет спать, забывшись тревожным сном, и лучшее что она сможет сделать — успокоить его кошмары, тихо обнимая и гладя мужа по спутанным волосам.

Вместо близости.

Нарцисса действительно любила своего супруга, слишком сильно любила, чтобы заставлять его вспоминать о себе лишний раз. Кому, как не ей было знать, насколько натянуты его нервы, для того чтобы каждый раз оказываться на высоте, будто бы именно это и было ей действительно важно? Кто лучше неё мог понять, как сильно его угнетали те несколько вечеров, когда у него от усталости и напряжения не вышло практически ничего? Никакими клятвами и словами она не смогла бы ему доказать, что есть вещи, о которых просто следует забывать — нельзя позволять им засесть у себя в голове и отравить мысли. Но что она могла сделать, если раз за разом Люциус пытался найти в её глазах отражение своей собственной неуверенности? Как могла его гордость вынести очередной провал — самый ядовитый из всех: провал как мужчины и мужа?

Нарцисса, скользила по коридорам дремлющего, но давно уже не спящего по ночам Малфой-мэнора и, повинуясь взмахам её палочки, тяжёлые портьеры скрывали за собой сад, погруженный в чернильную темноту безлунной ночи. Она задержалась у последнего распахнутого окна, подставив лицо ночному ветру, и бездумно устремила взгляд в непроглядно-чёрные небеса — ни единой звезды, точно смотришь на дно колодца. На краткий миг Нарциссе почудилось, будто она вот-вот упадёт, провалится в эту самую черноту и растворится в её глубине под взглядом неведомых сил, безразличных к судьбам простых волшебников.

Она вздрогнула и прикрыла глаза, пытаясь отогнать зловещий морок, и так замерла на миг, слушая в сгустившееся тишине, как тревожно стучит в её висках кровь — что-то оборвалось в ней, словно с тонким печальным звоном, слышимым лишь ей самой, лопнула последняя сдерживавшая её нить. Возможно, именно в этот момент события и пошли самым неожиданным и причудливым образом, но ни тогда, ни потом Нарцисса ни о чём не жалела.

Постояв немного, она позволила себе усмехнуться отчаянно и печально: трудно было поверить, что виноваты всего лишь тучи, а не чья-то нависшая над всем её миром тень, как дементор жадно пожирающая вокруг себя всё хорошее. Вот только серебристой искры Патронуса вряд ли хватило бы, чтобы отогнать эту голодную тварь от её дома даже сегодня.

Какая злая, унизительная ирония — в Ведьмовскую ночь ведьма была бессильна! О Моргана, посмотри на эту свою никчёмную дочь, ей осталось разве что попытать счастья с фонтаном феи Фортуны или молить о защите у старого пня, или… что там положено делать в подобные ночи? Нарцисса давно не задавалась такими вопросами, наверное, с тех самым пор, когда решила, что уже достаточно повзрослела, выросла из всех этих сказок и сама взяла в руки волшебную палочку. Но что ей оставалось теперь?

От отчаяния ли, по наитию или от же усталости, но её сознание будто бы раздвоилось: одна её часть, та, что звалась Нарциссой Малфой, лишь скептически качала головой, понимая всю нелепость и сумасбродность подобных мыслей. Эта часть настойчиво советовала ей отправляться спать — образованной современной волшебнице, прикоснувшейся даже к тёмным искусствам, не к лицу было задумываться всерьёз о побасёнках для деревенских ведуний; но другая, та что когда-то носила корону из маргариток, маленькая и гордая Нарцисса Блэк из глубин её памяти, упрямо нашёптывала, что пора было вспомнить о том, чему её учили… нет, даже не матушка и не тётя Вальбурга — а старшие женщины их семьи, бабушки.

Строгая и грубоватая бабушка Ирма, в девичестве Крэбб, с её сухими руками, старыми книгами и резными шкатулками, в которых Нарцисса могла копаться часами и слушать о каждом из бабушкиных сокровищ, примеряя их на себя. Проницательная бабушка Кассиопея с её ироничными понимающими улыбками, всезнающими глазами, вышивкой и окружавшим её ароматом трав. То, о чём Нарцисса не всегда могла поговорить с матушкой, она могла доверить им, а они, в свою очередь, учили её, юную и такую наивную, как заговорить удачу, перебросив улитку через плечо,⁽¹⁾ и как отвести беду, перемежая свои уроки той жизненной мудростью, которую Нарцисса смогла оценить лишь годы спустя. Если уж даже Смерть, говорили они, однажды преподнесла дары братьям Певереллам, достойно ли тогда сомневаться в щедрости самой Жизни, особенно если знать, как именно попросить и что предложить ей в дар?

Абсурдная несбыточная надежда пьянила отчаяннее креплёных десертных вин, которые так полюбила её сестра после заключения в Азкабане; но, вместе с тем, ещё никогда в жизни Нарцисса не мыслила ясней, чем сейчас. Она закрыла окно и поспешила в спальню, чувствуя, как кровь приливает к щекам, а сердце колотится в каком-то сбивчивом давно позабытом ритме.

Нарцисса скинула с себя всё, в чём была, и распахнула платяной шкаф. Где же, где же оно? Наконец, из самых глубин она бережно извлекла свёрток, который не видела более двадцати лет: мерцающий шёлк оттенка шампанского, украшенный золотым шитьём и бедфордским кружевом с драгоценной нитью, до сих пор хранил аромат весенних цветов. Запах, который она носила в юности; запах от которого Люциус терял всё своё хвалёное хладнокровие, с трудом дожидаясь момента, когда перед лицом всего волшебного мира сможет назвать её, наконец, своей, и зайти куда дальше, чем они себе позволяли, соблюдая остатки приличия из последних сил.

Платье, в котором она когда-то шла к алтарю, всё ещё было ей впору — оно село так, словно и не было всех этих лет, разве что слегка сдавив в талии. Нарцисса аккуратно расправила складки: свободная юбка не давала понять, сильно ли она прибавила в бёдрах, впрочем, в тот момент ей было решительно всё равно — всё это не имело значения, важно было лишь то пьянящее, родившееся из самых потаённых глубин её существа вдохновение, которое влекло её за собой.

Стоило ей коснуться волос, и чары, удерживавшие её причёску, развеялись. Нарцисса принялась вынимать шпильки по одной, руками, а затем, когда локоны рассыпалась по плечам, тряхнула распущенными волосами, ощутив какую-то потустороннюю неведомую ей прежде лёгкость. Ни условностей, ни украшений — сказала она себе. Вывернув наизнанку один из глухих тёмных плащей, которых в доме было уже с избытком, Нарцисса набросила на голову капюшон, застегнула под подбородком пряжку и устремилась прочь, не чувствуя под босыми ногами пола. Так легко и свободно она не бегала даже в детстве — разве что в первый год своего замужества, когда они с Люциусом… нет, сейчас не время было о таком вспоминать. Самые ценные, самые дорогие воспоминания ей пригодятся позже.

Призраком она летела через пустой спящий дом, не встретив никого из его обитателей, слово какая-то незримая сила убирала препятствия на её пути. Нарцисса легко спорхнула по лестнице, пересекла мрачный холл, а затем, миновав коридоры, распахнула заднюю дверь, что когда-то предназначалась для слуг, и оказалась в ночном саду, даже не сбив дыхания.

Несколько ударов сердца она стояла, запрокинув голову и глядя в тёмное небо, а затем закрыла глаза и замерла, вслушиваясь всем своим существом в ночь. Ночь была полна тихой, таинственной жизни, и Нарцисса, смело шагнув с крыльца, словно растворилась в ней, оставляя за спиной дом, в окнах которого всё ещё горел свет. Дождавшись, когда стена паркового лабиринта окончательно скроет её от случайных взоров, Нарцисса шепнула:

— Лампирис, — и с кончика её палочки сорвался целый рой светлячков, разогнавший непроглядную тьму мерцающим золотистым светом. Она смело сошла с дорожки и ступила босыми ступнями в холодную, влажную от росы траву, не заметив, как намок и потяжелел подол, который она и не думала подбирать. Тот звенящий, хмельной азарт, что пульсировал в её груди, вёл её за собой в глубину сада; ей даже не нужно было смотреть под ноги, чтобы найти путь туда, где она когда-то давно посадила свои первые розы.

1) Если подцепить черную улитку за рожки и перебросить через левое плечо, вам повезет — английская примета.

Вернуться к тексту