"Л" значит Лили. Часть II (гет)

По дороге на работу Лили осторожно расспросила Берту и уверилась в своих подозрениях: та не помнила ровным счетом ничего из сказанного — ни об авроре по имени Эшли, ни о законопроекте мадам Мелифлуа. Получается, это был Дар? И тогда, в кафе, и еще раньше, в Хогвартсе — когда Берта вот так же что-то ляпала, а все считали ее болтуньей и сплетницей, которая сует нос не в свое дело...

После такого открытия молчать было невозможно. Лили опасалась, что Эдди поднимет ее на смех, но он внимательно выслушал всю историю, попросил воспоминание об обеде, а потом унес куда-то думосбор — как выяснилось позже, показать начальнику того аврора, чтобы его на несколько дней сняли с дежурства. Хотелось надеяться, что этого хватит и предсказание не сбудется, но тут она сделала все, что могла. В отличие от загадки Амброзиуса — вздохнув, Лили поплелась в библиотеку, искать информацию о Дамьене Кротком и Квинтии Маккуойд.

Большую часть недели она копалась в пыльных старых томах. Пришлось даже сделать несколько запросов в архивы Визенгамота и архивы Совета волшебников, которые частично сгорели при Великом пожаре, а частично достались свежеобразованному Министерству магии. Там и нашлось настоящее сокровище — гравюра с изображением Квинтии Маккуойд, украшающая редкое издание ее «Методов нарезки ингредиентов». Лицо, очерченное слишком грубыми штрихами, казалось щекастым и одутловатым, глаза навыкате чуть косили, но это точно была она. Та белокурая девушка, которую Лили видела в воспоминаниях Амброзиуса... и которая погибла за две недели до его смерти — если верить записям в тех же архивах, отравилась неправильно сваренным жаропонижающим.

Тут явно чувствовалась какая-то связь — Лили думала об этом, поднимаясь на лифте в атриум. Соседи вполголоса переговаривались о новой статье в «Пророке»: мельница слухов все молола и молола новую чушь, на этот раз — возражения на возражения Тибериуса Огдена. Откровения какой-то магглорожденной, которая прониклась, усовестилась, отказалась от ворованной магии и стала добровольно принимать подавляющее зелье. Кто-то вслух усомнился (кажется, тоже невыразимец, Лили как-то видела его на общем собрании): мол, это точно утка, способность колдовать связана с особым строением мозга, и подавить ее невозможно.

Лили мысленно усмехнулась — много он понимает! Очень даже возможно, если пить то зелье, которое придумала миссис Снейп. Другое дело, что вряд ли авторы статьи имели в виду именно его — оно применяется только в колдомедицине, для лечения темной скверны... да и вообще, откуда этим фанатикам знать рецепт? Он есть только у Северуса и его мамы, а они вряд ли бы стали с ними делиться...

— Какая великолепная магия — зелье, позволяющее отключать ее по желанию! — воскликнул кто-то в дальнем углу кабины, перекрывая лязг и грохот работающего лифта. Подозрительно знакомый голос — грассирующая «р», манера растягивать звуки... и это не говоря об удушливо-сладковатом аромате одеколона. Она повернула голову — ну да, так и есть, у золоченой решетки стоял Пьер. Боже, да он хоть иногда думает о других людях? Или только о своих квантах вероятностного поля? Подумать только, а ведь раньше ей казалось, что это Северусу плевать на всех, кроме себя...

В этот момент лифт остановился, решетчатые двери распахнулись, и ответ его собеседника Лили так и не расслышала. И к лучшему, пожалуй — ей не хотелось окончательно разочаровываться в людях. Хватит и той мерзкой истории с законопроектом, и ужасных французских поговорок.

Остаток недели промелькнул почти незаметно. В субботу Лили навестила родителей и предложила помочь им с уборкой перед Петуньиной свадьбой — зачем надрываться самим, если есть магия? Да и гладильную доску можно заколдовать, и пусть утюг приводит в порядок наволочки и простыни, пока они с мамой пьют чай и болтают на кухне. Обрадованная мама согласилась и предложила Лили остаться у них на ночь, но та отказалась и аппарировала домой — чтобы провести остаток вечера у камина, с кружкой какао и книжкой по магическому домоводству.

А в воскресенье они с Мэри пошли в театр, на новый спектакль братьев Прюэттов — «Меч Годрика, или Гриффиндор наносит ответный удар». Лили надела ту нарядную зеленую мантию с летней распродажи и зачесала наверх волосы; правда, прическа грозила быстро развалиться: пока она вертелась перед зеркалом, разыгравшийся Нарцисс куда-то загнал половину шпилек, а переделывать не было времени, и пришлось оставить все как есть.

Мэри тоже надела мантию от «Твилфитт и Таттинг» — только темно-синюю, точно небо на рассвете. Лили заметила, что в ушах подруги блестят и переливаются крупные алмазные серьги.

— Подарок Джеймса, — пояснила Мэри, протягивая билет сидевшей у входа гаргулье — та клацнула пастью, выхватывая глянцевый квадратик из затянутой в перчатку руки. — Когда-то они принадлежали его бабушке.

— О, здорово, — откликнулась Лили. — Значит, у вас все серьезно?

Она вложила в пасть гаргульи свой собственный билет, и каменные челюсти задвигались, пережевывая плотный картон.

— Угу. Вот только его отец... — Мэри поежилась. — Нет, он не против, по-моему, ему даже нравится, что я магглорожденная, просто... мне заранее жаль того, кто попробует ему перечить, — с неловким смешком закончила она.

Лили приподняла брови — чтобы ее бесстрашная подруга, и вдруг перед кем-то робела?! — но тут дубовые двери распахнулись, и за ними открылось огромное фойе, заполненное ведьмами в нарядных мантиях и волшебниками в костюмах и цилиндрах. Словно рой светлячков, в воздухе парили тонкие восковые свечки — в отполированном до блеска мраморном полу горели и переливались яркие точки. Домовые эльфы с подносами на головах разносили напитки, и казалось, что среди частокола людских ног снуют серебряные грибы на ножках.

У дальней стены белела статуя — меловым утесом возносилась над толпой, высоко вскинув кудрявую голову. Ее поза казалась безмятежной, но вместе с тем исполненной внутреннего достоинства — в ней чувствовалась та спокойная гордость, которая уже все доказала и больше не нуждалась ни в каких подтверждениях. В одной руке она держала маску, другой сжимала длинный меч. Мельпомена? Надо же, какая красавица...

Тем временем подошла их очередь. Они отдали плащи деловитому эльфу в алой тоге и заплатили за программку. Эльф протянул им глянцевый буклетик с крохотными крылышками — как у снитча, только белыми, а плащи сунул в вышитый ридикюль с чарами расширения пространства. Уже в который раз Лили подумала, что такая штука, наверное, очень удобна в поездках. Петунья в декабре как раз собиралась в свадебное путешествие во Францию — вот бы уговорить ее принять такой подарок... Можно даже не ридикюль, а кожаный чемоданчик, как в той лавочке в Косом переулке...

Мимо прошуршали шелками две пожилые ведьмы — одна в строгом пенсне, другая в шляпе с чучелом птицы. Лили последовала за подругой; та свернула в самую толчею, рассекая толпу так же привычно и непринужденно, как бушприт — океанскую гладь. По сторонам негромко переговаривались волшебники, между ними лавировали эльфы, стараясь не уронить начищенные подносы: в высоких бокалах искрилось и пузырилось игристое вино, пахнущее летом и свежими ягодами. Чей-то локоть врезался в бок, кто-то больно наступил на ногу, но впереди уже маячили двери в зрительный зал — высокие, резные, из мореного дуба, и рядом с ними во весь рост возвышалась статуя Мельпомены, похожая на неприступную скалу, о которую разбивалось людское море.

Спикировавшая с потолка программка едва не задела прическу — Лили ловко увернулась, пристроилась за чьей-то широкой спиной и удачно проскользнула в зрительный зал. Здесь горели только канделябры на стенах — там, куда доставал их свет, шелковисто блестела и переливалась алая обивка, но середину рядов затапливала тень, и там красные кресла казались черными. Далеко впереди мелькнули знакомые светлые волосы и нарядная мантия. Спохватившись, Лили бросилась за подругой, обогнала какую-то ведьму с мальчиком, протиснулась мимо тучного волшебника, загородившего дорогу, и снова увидела Мэри. Та уже успела найти их места — третье и четвертое в пятом ряду — и как раз садилась в кресло. В ее руке вяло трепыхала крылышками глянцевая программка.

Лили заторопилась к ней — свернула в проход, споткнулась о складку на ковре и почти плюхнулась на соседнее сиденье. Мэри глянула на нее из-под челки:

— Что, тоже не соблазнилась их вином? Ну и правильно — редкостная кислятина... Даже не сравнить с тем, что подается к столу у Поттеров, — и сморщила нос, разворачивая яркий буклетик. Белые крылышки встрепенулись в последний раз и поникли. — О, Слизерина будет играть Хэмиш Грейг! Магглорожденный, представляешь? То-то взбесятся чистокровные снобы!

Лили рассеянно кивнула — это имя ей ничего не говорило. Осторожно потрогала бордовый подлокотник — нежный ворс словно погладил пальцы; потом бросила взгляд на занавес — тоже темно-красный и бархатный, расшитый блестками, которые складывались в очертания созвездий... Прямо как мантия Дамблдора, он как-то раз надел такую на праздничный обед в Хэллоуин. С потолка свисала монументальная люстра — толстые цепи, которые могли бы удержать и дракона, мягко обвивали тяжелое золотое кольцо. Вычурные изогнутые рожки напоминали зубцы короны, но свечи в них почему-то не горели.

— Люстра испорчена, — заметив, куда она смотрит, пояснила Мэри. — Шипит, искрит и плюется огнем — чей-то ребенок испугался злого волшебника из «Мохнатого сердца» и со страху схватился за мамину палочку. Джеймс просто до слез хохотал... говорит, там такое переплетение чар, что хрен снимешь — жалко, не они с Бродягой придумали...

Лили представила вооруженных таким заклинанием Мародеров — и содрогнулась. Это ж страшнее взрывопотама, у того хотя бы рог одноразовый!

— Ой, да ладно тебе! — фыркнула Мэри. — Можно подумать, твой Снейп не отвечал им тем же! Честно говоря, я вообще не понимаю, что ты в нем нашла: развлекаться не умеет, работает непонятно где, да еще и сомнительные знакомства, сплошь Упивающиеся да сочувствующие... Скажем, тот же Малфой — давно бы прижали гада, да улик не хватает.

Злость накатила, как цунами — внезапной удушливой волной, от которой сдавило горло и перед глазами повисла жаркая пелена. Господи, сколько можно, два месяца не виделись, а она опять за свое! Гнусный Снейп и великолепный Джеймс, великолепный Джеймс и гнусный Снейп — что, ну что ей сказать, чтобы она наконец запомнила и унялась?!

— Твой Джеймс — мерзавец и лжец, — выпалила Лили. — Северус им помог, а они с Блэком его чуть не убили, вот и врут теперь, чтобы хоть как-то оправдаться... Не веришь мне — спроси у Ремуса, — добавила она, потому что Мэри выпрямилась и уставилась на нее во все глаза, комкая в кулаке смятую программку.

Запахло цветочными духами — шурша длинной юбкой, на кресло впереди уселась нарядная дама. Собранные в высокую «башню» каштановые волосы открывали длинную шею, в тонких мочках сверкали длинные серьги.

Лили вдохнула, выдохнула и постаралась взять себя в руки.

— Перестань ругать Северуса, и я больше не скажу ни слова о Джеймсе, — она понизила голос, чтобы не смущать ту роскошную даму с прической. — А то обидно, знаешь ли, каждый раз о нем гадости слушать. Ты мне подруга, в конце концов, или кто?

Мэри потупилась и пробормотала что-то невразумительное — дескать, подруга, и именно поэтому хотела как лучше, — но тут им пришлось привстать с кресел, пропуская волшебника в строгом костюме, а потом места рядом с Лили заняла счастливая парочка: блондинка в сиреневой мантии и ее спутник — плечистый и стройный, с добродушным румяным лицом. Над ним порхала и трепетала крылышками позабытая программка — точно голубка, каких рисуют на свадебных открытках.

Что-то во внешности соседа показалось ей смутно знакомым, но тут свечи в канделябрах замерцали и погасли, и сверкающий занавес поехал в сторону — начинался спектакль. Лили откинулась на спинку кресла и приготовилась смотреть представление.

Годрик Гриффиндор оказался неожиданно хорош: высокий и статный, с роскошными кудрями и такой невероятной харизмой, что половина зала покачивалась в такт его ариям и только что не подпевала. Похоже, над его внешностью поработала целая команда трансфигураторов — но он двигался и держался так органично, что об этом было можно догадаться только по сходству с известными портретами, особенно с тем, на котором он купил меч у гоблинов, а они пришли требовать его обратно. «Слуги Рагнука», кстати, тоже играли великолепно — и не скажешь даже, что за масками серых коротышек скрывались актеры-люди... или все-таки не люди? Судя по рассказам Дейзи и Роуз, с братьев Прюэттов сталось бы и настоящих гоблинов нанять...

Исполнительницы главных женских ролей тоже не подкачали: в глазах печальной Ровены, казалось, светилась вся мудрость мира, а деловитая и боевая Хельга сразу полюбилась зрителям — зал просто лег, когда она отняла у Годрика его меч, чтобы сразиться с садовыми гномами. Лили живо вспомнилась профессор Спраут — да уж, если бы кто-то посмел угрожать ее любимым растениям, расправа была бы скорой, страшной и неотвратимой. Как тогда с прыгучими луковицами — Блэк и Поттер на спор пробрались в теплицу, а потом целую неделю ходили в синяках и воняли драконьим навозом. У Хельги они бы так легко не отделались, ей даже Годрик не смел перечить, только время от времени вздыхал и просил обратно свой меч, потому что подлый и коварный Салазар Слизерин совсем распоясался и отбился от рук.

После такой характеристики Лили ждала, что главный злодей будет каким-то особенным, но в итоге сильно разочаровалась. То ли дело было в самой роли, то ли Хэмиш Грейг ее как-то неправильно играл, но Слизерин казался скорее вымученным и карикатурным, чем по-настоящему страшным. Гротескный и недалекий, картинно и картонно злодеистый, он старательно унижал магглов, среди которых сам же и родился — то обзывался «грязнокровками», то махал палочкой, пытаясь наколдовать хоть один Круциатус, но постоянно промахивался... Словом, он скорее смешил, чем пугал — особенно когда в пьесе впервые прозвучало его прозвище, Тот-Кого-Нельзя-Обосрать.

— От него с давних пор

И в мозгах, и в кишках запор...

Хор продолжал петь, рассказывая историю его единственного удачного изобретения, Кишечной порчи, и опешившая Лили покосилась на соседей — но Мэри беззвучно хихикала в кулачок, блондинка в сиреневой мантии откинулась на спинку кресла и смеялась в голос, а ее раскрасневшийся спутник утирал с лица слезы. Кто-то закашлялся, кто-то затопал и пустил от восторга зеленые искры — словом, шум стоял такой, что Лили пропустила момент, когда певцы замолчали и на сцене появился новый актер. Высокий и худощавый, в наглухо застегнутом плаще, он откинул со лба черный капюшон, и на его бледном перекошенном лице вспыхнула торжествующая усмешка.

— Ты — шут и червяк, — его громкий голос волной раскатился по притихшему зрительному залу. — Жалкая пародия на предка нашего Повелителя. А вот как выглядит настоящая Кишечная порча.

Он выбросил вперед руку с палочкой и произнес несколько слов на латыни — игравший Слизерина актер отступил на шаг, но вдруг остановился и схватился за живот. Зеленая мантия между его пальцами стремительно темнела и набухала, потом что-то мягко оттолкнуло его ладонь и полезло наружу — какая-то розоватая лента в красных разводах и сгустках, влажно блестящая в свете софитов...

Человек в плаще лениво шевельнул палочкой, и в нос шибануло вонью, как будто Плакса Миртл опять затопила туалет. Салазар Слизерин — нет, Хэмиш Грейг! — выпучил глаза и захлебнулся криком, и все взорвалось светом и воплями. Завизжала та роскошная дама с прической-башней, и мужчина справа схватил за руку свою спутницу — сам он уже стоял на ногах, протягивая ей что-то маленькое и блестящее; она взялась за эту вещь, и они оба исчезли.

В ушах звенели крики, стоял звон и грохот — кто-то побежал, кто-то выкрикнул заклинание; Лили дернула Мэри за мантию, складываясь пополам и утыкаясь лицом в колени, и еще успела краем глаза заметить пурпурную вспышку... Кресло спереди вздрогнуло, и сидящая на нем женщина замолчала и больше не шевелилась. Лили сползла с сиденья, стараясь не высовываться и как можно ниже пригибать голову, а потом ее колени коснулись пола, и она отважилась покоситься налево — Мэри не только выхватила палочку, но даже, кажется, что-то колдовала.

Лили выглянула из-за кресла, пытаясь понять, в кого целится Мэри. Прямо перед сценой двое мужчин — похожих, как две капли воды, с огненно-рыжими волосами и одинаковыми пушистыми усами — спиной к спине отбивались от пяти или шести противников, умудряясь зеркально повторять движения друг друга, точно в каком-то диковинном танце. Никого из актеров нигде не было видно — только Хэмиш Грейг лежал на спине, наполовину заваленный кусками реквизита и обрывками декораций. Его рука свешивалась с края сцены, а нога в черном ботинке упиралась в ствол трансфигурированного дерева, которое уже начало превращаться обратно в метлу.

От этого зрелища Лили замутило, но тут один из рыжих близнецов отпрянул к сцене, уходя от ядовито-розовой вспышки, а второй развернулся и полоснул врага чем-то невербальным... кажется, Диффиндо — тот вскрикнул и попятился, его правая рука повисла плетью, и брызнула кровь, как вишневый сок. В этот миг другой их противник сделал движение палочкой, и к братьям с шипением понеслась какая-то черная гадость — Лили даже не успела задуматься, как заклинание само сорвалось с языка, и перед сценой полыхнул гигантский радужный щит от пола до потолка. Черная дрянь растеклась по нему смрадной пленкой — вздулась пузырями, закапала на пол...

Кажется, тот колдун сообразил, что братьям кто-то помог — он завертел головой, оглянулся на ряды кресел, но тут где-то сзади загрохотало, что-то тяжелое ударило так, что вздрогнул весь зал, а потом звуки смолкли, словно партер со всех сторон обложили ватой, и в тишине послышались шаги. Все ближе и ближе, остро запахло озоном и кровью, и Лили отважилась выглянуть в проход — по ступенькам спускалась высокая фигура в черном плаще. Ее лицо полностью скрывал капюшон, только в прорезях блестели глаза — и низкий, хрипловатый женский голос произнес:

— Заканчивайте с ними, мальчики... Мортмордре!

Женщина остановилась всего в нескольких шагах от пятого ряда, и из ее палочки вырвалось светящееся облачко — поплыло к сцене, рассыпалось мелкими огоньками... и, медленно поднимаясь к софитам, собралось снова — в зеленый череп, у которого изо рта выползала змея.

Лили закусила губу, чтобы не закричать в голос — она знала, что это такое, видела эту штуку в газетах... Сердце колотилось как бешеное — надо что-то делать, сейчас эта ужасная женщина подойдет сюда и их заметит... Она оглянулась на Мэри, но та уже сообразила, что пора удирать, и Лили, поколебавшись, вслед за ней опустилась на четвереньки и поползла вдоль кресел к другому проходу.

Подол мантии, как живой, норовил опутать лодыжки, стиснутая в кулаке палочка только мешала, и красный ковер сбивался под коленями в складки — Лили скинула туфли, переложила палочку в зубы, и ползти стало легче. Но потом в нос забилась пыль, ей страшно захотелось чихнуть, и дурацкая прическа выбрала именно этот момент, чтобы окончательно развалиться — освободившиеся волосы свесились прямо на глаза, и она долбанулась плечом о сиденье. Но вовремя прикусила язык и даже не зашипела, а затем ряд внезапно закончился, и вместо ножки следующего кресла рука нащупала только пустоту.

Лили выпрямилась и наконец-то откинула с лица проклятущие волосы. И справа, и слева было тихо — ни женщины, ни тех, кто дрался у сцены, только канделябры рассыпали блики на опустевший зал. Фух, кажется, пронесло, можно аппарировать. Она представила свою гостиную и схватила за руку Мэри, но та вдруг рванулась в сторону — только затрещал тонкий шелк, и свет канделябров заиграл на ее светлых волосах и синей переливчатой мантии...

— Джеймс!

Мэри неслась вверх по ступенькам, размахивая палочкой и выкрикивая заклинания — что-то грохнуло, проломив магический барьер, сквозь дубовые двери хлынули люди, и все опять наполнилось звуками и движением. Лили вздрогнула — в груди похолодело от ужаса, но ноги сами понесли ее за подругой. На бегу она вскинула палочку и выставила щит от брызг — и вовремя: об него расплескалась ядовито-желтая клякса, но Мэри попала в того волшебника Ступефаем, и он доской повалился на пол. Кто-то с кем-то сражался, повсюду виднелись черные плащи и парадные аврорские мантии, где-то в гуще боя мелькнуло лицо Поттера — кажется, он тоже пытался к ним пробиться, но в его очках полыхнул малиновый отсвет близкого проклятия, и Лили опять развернула свой щит, а Мэри достала его противника Импедиментой.

И в этот миг по глазам ударила ослепительная белая вспышка. Кто-то закричал, и локоть пронзило болью — рука онемела, жгучий разряд прошил ее до самого плеча, электрическими иголочками заплясал под кожей. Проморгавшись, Лили увидела на полу оторванную ножку кресла — похоже, ее приложило рикошетом от чьего-то Редукто.

Поттер и Мэри исчезли, растворившись в гуще драки. В зале было светло как днем, повсюду мелькали отблески заклинаний, в дикую какофонию мешались выкрики, шлепки и удары — и треск, и оглушительное шипение...

Страх куда-то ушел, в крови словно вскипали и бурлили пузырьки от игристого вина — мимо пронесся багровый луч, а за ним второй, синий, но Лили легко уклонилась от обоих, а потом от третьего, ярко-зеленого луча. Рука потихоньку начинала слушаться, и она попробовала взмахнуть палочкой, закрыла щитом одного аврора, затем второго — как вдруг поняла, что именно шипело у нее над головой.

Люстра. Кто-то зажег люстру.

Белые свечи походили на зубцы пылающей короны — горели так жарко и яростно, что слепили глаза, трещали и гудели, рассыпая во все стороны искры, и люстра подпрыгивала на золотых цепях, раскачиваясь и заходясь мелкой дрожью. Потом свечи выбросили еще один сноп искр — будто плюнул дракон, и на алых креслах внизу расплылась черная клякса. Остро запахло паленым, Лили еще успела увидеть, как на смятой программке затрепетали первые язычки пламени — и, опомнившись, кинулась к выходу из зала. По дороге бросила Реннервейт в какого-то контуженного аврора, который слабо шевелился у стены, потом наложила на себя дезиллюминационные чары — и наконец каким-то чудом проскочила свалку в дверях и выбежала в фойе.

Здесь было гулко, пусто и почти темно: хрустальные люстры не горели, только из высоких стрельчатых окон падал уличный свет, расплываясь на полу жидковатыми лужицами. У стены белым призраком возвышалась статуя Мельпомены. Позади все еще кипело сражение, сплетались разноцветные лучи и доносились выкрики, остро тянуло гарью и дымом, и кто-то, кажется, уже заметил пожар... Зябко поежившись, Лили обхватила себя руками — горячка боя схлынула, и ее колотила дрожь. Ноги налились свинцовой тяжестью и свинцовым же холодом; взглянув вниз, она обнаружила, что стоит на мраморном полу в одних чулках. Туфли остались там, в пятом ряду, у кресла с замолчавшей женщиной...

Передернувшись, Лили схватилась за первое, что подвернулось под руку — за маску, которую держала Мельпомена... и замерла, затаив дыхание, потому что все звуки внезапно стихли, будто кто-то повернул выключатель, а потом фойе насквозь прошил ртутно-блестящий луч — уткнулся в дальнее окно, и стекло взорвалось, звеня и разлетаясь крошевом осколков.

— Авада Кедавра! — выкрикнул задыхающийся мужской голос, и в полированном мраморе пола пронеслась зеленая вспышка... мигнула — и погасла.

Кто-то рассмеялся — мерзким скрипучим смехом, похожим на скрежет железа по стеклу, и в центре фойе из ниоткуда появилась высокая фигура в черном. Складки плаща текли и колыхались, обманывая взгляд и скрадывая движения — а потом что-то полыхнуло, от черной фигуры потек язык пурпурного пламени, но перед зрительным залом скрестился с алым лучом, и они оба рассыпались искрами.

Лили стояла ни жива ни мертва, затаила дыхание, отчаянно молясь, чтобы ничем себя не выдать — от того, что творилось в дверях, ее защищала только статуя Мельпомены. Осторожно шагнула назад — и лопаток коснулось холодное и жесткое, она вжалась в каменную стену, всем телом ощущая, как ползет по виску ледяная капля пота, но так и не решилась ее смахнуть. Господи, только бы никто не подошел ближе, дезиллюминационные чары долго не выдержат...

— Конфринго!

Похоже, тот мужчина в дверях попытался взорвать хрустальную люстру, но его черный противник даже не шелохнулся. Только взметнулся сверкающий серебряный щит — загудел, как гонг, отбрасывая в сторону чужое заклятье, и статуя, за которую держалась Лили, вздрогнула и хрустнула. Отколотая кисть... не та, с маской, а другая, с рукоятью меча — упала, покатилась, глухо стуча о пол...

Серебряный щит потух. Мужчина в черном небрежно, почти лениво выписал палочкой широкий зигзаг, и с ее кончика сорвался малиновый луч, чиркнул наискось по дверному проему... что-то захрипело, коротко взбулькнуло, потом мягкий, глухой шлепок — и тишина.

Лили зажмурилась, но сразу же открыла глаза — ничего не видеть было еще страшнее, чем видеть все. Сердце грохотало, и каждый его удар болезненным эхом отдавался в горле, а по лицу градом катился пот — щекотал шею, сползал за воротник... Ее хриплое дыхание казалось слишком громким в этой неестественной тишине, и человек в черном склонил голову набок — будто прислушался... но нет, пронесло. Он вздернул подбородок, зашагал к дверям в зрительный зал, что-то насвистывая и помахивая палочкой, точно приглашая подойти ближе, и его каблуки лязгали о мраморный пол — клац, клац, клац-клац-клац...

Лили не шевелилась. Не отважилась даже сунуть руку в карман, чтобы вытащить палочку.

Упивающийся перестал свистеть и остановился всего в нескольких шагах от нее — так близко, что из темноты проступило лицо, бледное и словно перекошенное, с асимметричными скулами... О Боже! Тогда, на сцене — это был он, он проклял того актера! Убийца сокрушенно покачал головой, сделал быстрый, еле уловимый жест — и на полу зашуршало и двинулось что-то темное и бесформенное, поползло от дверей, оставляя размазанный след, замерло у правой ноги статуи, прямо в пятне белесого и крупитчатого света, похожего на лужицу гноя...

Человек. Это был человек. Мертвый — рот раззявлен в беззвучном крике, и провалы вместо глаз, и ниже шеи, там, где грудная клетка... там копошились, вздрагивали, хлюпали остатки проклятья, и из черного, влажного, развороченного нутра торчали белые осколки костей.

Не удержавшись, Лили зажала рот рукой — ее мутило, голова кружилась, она узнала мертвеца... Это он сидел на соседнем кресле, пришел с той блондинкой в сиреневом, а когда началась суматоха, протянул ей портключ и вернулся с подмогой. И раньше, в кафе — когда обедал с Питером Петтигрю и тем аврором со шрамом... живой и румяный, чистил у входа ботинки и старался не наследить, а сейчас лежал на полу, неподвижный и мертвый, и его темные волосы разметались по гладкому мрамору, а под туловищем растекалась кровь.

У его головы белела рука Мельпомены — десница, все еще сжимающая рукоять меча, такая светлая и невыносимо чистая, что Лили опять затошнило. И запах... о Господи, этот запах — почти как в лавке мадам Пик... Она сглотнула, но он продолжал ввинчиваться в ноздри, ржавым привкусом оседая на языке, и черный убийца взмахнул палочкой — Лили едва не завизжала, когда отломанная мраморная кисть поднялась в воздух, подлетела к искалеченной Мельпомене и с громким чпоканьем встала на место.

Репаро. Он наколдовал на статую Репаро.

Упивающийся сощурился, словно любуясь своей работой, восхищенно прищелкнул языком, запахнулся в плащ — и исчез. Без поворота, без характерного хлопка, просто взял и растворился в воздухе. Лили огляделась по сторонам — сейчас он появится снова, наверное, это какая-то уловка... Но в фойе было тихо и пусто. Из зрительного зала не доносилось ни звука, только сквозь разбитое окно задувал ветер, и уличный свет играл на крошеве осколков, а у ног Мельпомены лежал мертвый аврор Эшли.

И лишь тогда она отважилась оттуда аппарировать.

* * *

Той ночью она так и не заснула. Нарцисс мурчал, топтался по одеялу, даже пару раз лизнул ее в лицо, но потом фыркнул, задрал хвост и ушел спать на напольную подушку — надоело, видно, что хозяйка все время ворочается... Но лежать неподвижно она не могла, поэтому сдалась и встала.

Ее бил озноб, колотил так, что зуб не попадал на зуб — не спасал ни Петуньин кашемировый свитер, ни мамины теплые носки. Она спустилась на кухню, чтобы сварить какао, но только зря расплескала молоко: непослушные руки не могли удержать палочку, а дрожащие губы — повторить заклинание. В голове было пусто — ни одной связной мысли, и все как в тумане; она мерила шагами комнату и снова и снова слышала вопль того несчастного актера, чувствовала, как содрогнулось кресло с замолчавшей женщиной, видела зеленый череп над сценой и неподвижное лицо аврора Эшли...

Эти картины намертво въелись в память, словно заползли прямо под кожу — стоило смежить веки, и они снова и снова вставали перед глазами. Мертвые лица смотрели отовсюду — с туалетного столика, из пустого коридора, из камина, который она разожгла... И запах. Кровь, и гарь, и пыль под сидениями, и почему-то сладковато-душный одеколон Пьера... Он пропитал волосы, прилип к телу, от него не спасали никакие очищающие заклинания, а пойти и помыться она не решалась.

Потом Лили вспомнила, что надо вытереть молоко и убрать на место какао, но подпрыгнула и чуть не выронила банку, когда в кухонное окно кто-то постучал. Сердце дрогнуло — в черноте стекла плавало бледное перекошенное лицо, и на мгновение ей почудилось, что тот Упивающийся ее выследил и пришел за ней... но нет, это было отражение. Всего лишь ее собственное отражение. Она повернула ручку и впустила лохматого желтоглазого сыча — тот отдал ей запечатанный конверт и ускакал к кошачьей мисочке, лакомиться кормом Нарцисса.

Мэри писала, что они с Джеймсом проломили стену и сумели выбраться из зала, вот только Сириуса немного зацепило в свалке, так что сейчас они все в Мунго. На обратной стороне записки как раз осталось место для ответа, в ящике нашлась маггловская авторучка, и очень скоро недовольный почтальон захлопал крыльями, унося конверт в предрассветную тишину, а Лили так и осталась стоять у французской двери, прижавшись лбом к холодному стеклу.

Угольно-черная ночь бледнела и мутнела, наливаясь утренним туманом. В серой гуще проступали призраки вчерашних видений: вспышки заклятий, языки пламени, пляшущие на крылатой программке, отколотая рука Мельпомены — и те фигуры в плащах, которые сражались с аврорами в зале... Пальцы крепче сжали палочку, которую Лили всю ночь не выпускала из рук, и в голове шевельнулась вялая мысль — надо наложить на дом защитные чары, и плевать, что подумают соседи. Пусть считают сумасшедшей — лучше так, чем... как аврор Эшли. Или тот актер, который играл Слизерина.

Содрогнувшись, она поспешила в прихожую и потянулась за плащом, но на вешалке было пусто. Ну конечно, он же так и остался в театре, в ридикюле у того домового эльфа... Пришлось достать из шкафа старое маггловское пальто — но даже застегнувшись на все пуговицы и отперев дверь, она не сразу заставила себя выйти наружу.

Коньки соседних крыш и каминные трубы терялись в серой мути. Мостовая под ногами бугрилась гладью брусчатки, расходилась в стороны узором рыбьей чешуи, и в решетке водостока размокшей склизкой массой застряли опавшие листья. Сырой воздух наполнил легкие, и Лили взмахнула палочкой — Каве Инимикум, Сальвио Гексиа, Фианто Дури... упрощенная версия, та, над которой она работала на дополнительных занятиях у профессора Флитвика... Одно заклинание за другим — ее уютный домик из серого ракушечника то озаряли всполохи перекрещивающихся лучей, то затягивала росистая паутинка.

После очередной инкантации туман шевельнулся. В нем проступили очертания чего-то высокого и черного, похожего на человека — и сердце ушло в пятки, язык примерз к небу, а на кончике палочки красным огоньком зажегся Ступефай... Но тут темная фигура вышла вперед, и Лили чуть не всхлипнула от облегчения.

Это был Северус.