Никак иначе (джен)

Гарри проснулся от того, что где-то рядом включили свет. Ну то есть сначала он подумал, что включили, а потом, когда открыл глаза и увидел Блэка, понял, что светилась волшебная палочка.

А Блэк сел на корточки у кровати, и Гарри увидел, какое у него странное лицо — хмурое и чуть растерянное.

— Собирайся быстрей, мы в гости идём. К бабушке.

На слове "бабушка" Сириусу представилась мать в чепце с кружевами, вязаньем и котёнком на коленях, и потянуло смеяться: дико, истерически, так, чтоб стёкла в окнах задрожали, чтоб по полу кататься и подвывать потом.

Вальпурга Блэк, леди из леди — бабушка?!

А выходит ведь, что так.

Сам-то ты кто — отец, Бродяга. Тоже звучит не очень.

Пока Гарри облачался в сириусов свитер и подпоясывался ремнём, Сириус, отвернувшись, рассказывал ему про Кричера — чтоб не боялся потом.

Предупредив ещё о том, что они будут аппарировать — "как в первый раз, помнишь, но только быстрее," — Сириус позвал Кричера. Тот вытаращился на полураздетого хозяина — не идти же Сириусу было в азкабанских тряпках, пришлось удовольствоваться джинсами, — но сказал только: "хозяин должен взять Кричера за руку, чтоб дом пустил его".

С Гарри поздороваться домовик либо не пожелал, либо забыл, и приказывать ему сделать это было лень.

И Сириус аппарировал, одной рукой прижимая к себе Гарри, а другой держась за Кричера.

* * *

Этот дом пах всё так же. И ненавидел его — так же.

Сириус отлично помнил это чувство — хочется стать маленьким и незаметным, сжаться в комок, забиться в тёмный угол — куда-нибудь подальше, подальше...

В раннем детстве Сириус так и делал — его отлавливали, выволакивали, тащили в какую-нибудь Общую Гостиную, яростно шипя на ухо — это если мать была в расположении самостоятельно заниматься сыном.

Потом, когда Сириус начал уже беситься, когда появилось уже это шальное "нахрен", когда ночами уже снилось, как дом трясётся, разваливается, оседает в пыли, но об уходе навсегда ещё не думалось, вот тогда научился действовать от противного: чем больше хотелось сжаться, тем прямей была спина.

А теперь больше всего хотелось отмотать время на десять минут назад и отказаться от приглашения.

Хотелось ещё и сейчас трансгрессировать, но то, что дом его не отпустит, Сириус знал точно.

А ещё в его руку вцепился мёртвой хваткой Гарри, и это... обязывало.

На крик точно нельзя будет сорваться, например. И сбежать малодушно в комнату, дверью хлопнув — тоже.

Как и о чём разговаривать с матерью, Сириус по-прежнему не представлял, а к её комнате они уже подошли.

Кричер молча вёл их вперёд, как какой-нибудь бог-проводник из загробного царства.

Сириус поморщился — ну и чушь лезет в голову, бред бредом.

* * *

За последнее время Гарри столько раз удивлялся, что, когда Блэк сказал собираться, всё остальное показалось ему ерундой.

Да оно и было ерундой, если подумать: ну, решил Блэк навестить мать, ну, ночью; может, у волшебников так принято.

И пучеглазого Кричера Гарри совсем не испугался, только поздоровался на всякий случай.

И даже когда они переместились уже и шли по дому, а на стенах висели головы таких же, как Кричер, Гарри было всё равно.

Вот только когда Блэк отобрал у Гарри свою руку, Гарри вдруг понял, что всё это время за неё цеплялся, как ребёнок какой-нибудь. Блэку же не нравится, наверное!

— Простите пожалуйста, сэр, я не хотел!

Сириус вздрогнул от неожиданности, попытался понять, о чём Гарри говорил. Фыркнул, спросил напрямик:

— В чём на этот раз ты считаешь себя виноватым?

— Я... Я взял вас за руку, я нечаянно, правда!

С матерью они бы сошлись, наверное, вот перед кем за жесты надо извиняться, подумал Сириус невпопад. А потом приобнял Гарри за плечи, потому что в который раз объяснять очевидное было невозможно лень.

И увидел, что дверь в комнату матери — вот она, перед ними, и Кричер замер и смотрит выжидательно.

Взгляд этот Сириуса раздражал: Кричер смотрел так же, как в детстве, когда приходил его будить.

Сириус постоял с минуту, вдохнул душный воздух и понял, что заходить попросту боится.

За дверью ждали воспоминания. Они и за дверью дома — ждали, но тут уже — гарантированно.

Проповеди, проповеди, "должен" — "не должен", горящие болью уши, "без сладкого", "без ужина", "Регулус, отойди от него", — жёсткие колени, тихий голос, вечно одни и те же духи, холодная ладонь на голове — поощрение...

Сириус тряхнул головой — да-а, Бродяга, это ты не зашёл ещё туда. А то, что ты теперь не за себя одного отвечаешь, это как, ничего?

Сириус сел на пол, прислонился к стене. Похлопал по полу рядом с собой — мол, давай, садись.

Гарри сел.

— Знаешь, — начал Сириус, не совсем понимая, зачем он это говорит, — мать моя, — мы ведь с ней в ссоре. Я из дому ушёл в шестнадцать. Ну и... сейчас так вышло, она — одна, мы вообще из семьи остались одни, считай, и она меня к себе пригласила — через Кричера.

И я подумал, что надо бы с ней поговорить.

Гарри слушал с серьёзным видом, пробормотал что-то вроде "зачем?". Сириус даже не захотел спрашивать, что "зачем" — и так ясно. Зачем возвращаться в дом, откуда сбежал.

Неясно было, какого чёрта джеймсова магия сработала так поздно.

— Ты спать не хочешь?

— Нет, сэр.

Лягушку шоколадную ему за каждое "Сириус" давать, что ли.

— Тогда посиди тихо, послушай, о чём мы говорим. И не бойся, даже если вдруг кричать кто-то из нас начнёт. И в любом случае, что бы там ни было, она тебе ничего не сделает, ага?

Дождавшись кивка, Сириус встал и решительно распахнул дверь — чем дольше ждёшь, тем страшнее, и потом, бояться здесь мог Гарри, никак не он.

* * *

Вальпурга думала, не накрыть ли ей стол — самой. В итоге приманила из комнаты старшего сына бутылку виски.

Поставила на столик два стакана — конечно, лучше бы вино и бокалы, тонкую ножку так хорошо стискивать пальцами, но иногда чем-то приходится жертвовать.

Нехрустальные, самые грубые, какие смогла найти, стаканы и ужасающее виски были рассчитаны на то, чтоб стискивать не захотелось ничего.

Вальпурга даже задумалась над тем, не переодеться ли ей, но решила, что, какое бы простое платье она ни надела, Сириус обратит внимание разве что увидев на ней маггловскую футболку.

Вальпурга нервно кружила по комнате и замечала, что в ней всё — не так.

Шторы тяжёлые, тёмно-зелёные, Сириус фыркнет только, кресла тоже старинные, и ковёр, и...

Вальпурга чувствовала себя девчонкой. Вальпурге вдруг начало безумно хотеться взмахнуть палочкой и перекрасить всё в красный, ярко-гриффиндорский цвет.

Вальпурга была жива, Вальпурга сейчас совершенно не была леди, и Вальпурга старательно отгоняла от себя мысль о том, что готовится она — ни для кого.

А перед глазами услужливо вставало лицо сына, смеющегося над Кричером. Даже, кажется, слышался голос: "Можешь передать маман, чтоб она..."

Когда Вальпурга поняла наконец, что пора взять себя в руки, дверь распахнулась.

Вот только на пороге стояли двое. Её сын и какой-то мальчишка.

* * *

Сириус твёрдо знал, что увидит, открыв дверь. Больше чем твёрдо.

Мать будет сидеть в кресле, — спина прямая, выражение лица ничего не говорит, — ничего не выражающим тоном скажет:

— Здравствуй, сын.

А на столике перед ней — если он будет, тот маленький столик, за которым Нарцисса вечно играла в чаепитие, — на столике будут стоять два бокала и вино.

Сириус никак не ожидал, что мать будет стоять у стены, вздрогнет, будто бы её застигли на месте преступления, и спросит:

— Когда ты в последний раз ел?

Подойдёт, всмотрится в его лицо, проведёт рукой по щеке, прибавит резче:

— А спал?

И прежде чем Сириус успел вспомнить, что обычно следовало за этим вот жёстким тоном, прежде чем сообразил, что сказать, мать пригласила сесть. Спросила:

— А кто это с тобой?

Вздрогнула:

— Поттер?..

— Поттер, только не Джеймс, мам.

Ох, подумал Сириус, первая фраза за много лет — как у пятикурсника. Хотя для неё он и есть подросток, другого она не помнит. Только почему сама-то выглядит испуганной школьницей?

Сириус вздохнул, поманил притихшего Гарри:

— Давай — на колени. Ко мне на колени, ага, куда ж ещё?

Чёрт, он тяжёлый.

Гарри чуть ли не впервые в жизни сидел на чьих-то коленях, и, по правде говоря, это было ужасно неудобно, тем более, что лишний раз пошевельнуться он опасался.

Но когда-то у него была и такая мечта.

А ещё Блэк не рассердился, когда Гарри взял его за руку...

— Сириус, ты не думаешь, что Гарри уже вышел из того возраста, когда сидеть на чьих-то коленях кажется удобным? Кричер, принеси стул из кухни.

— Почему "Гарри"?

— Ты считаешь, я стара настолько, что не сумею сложить два и два?

Вот теперь Сириус её узнавал. Сейчас ей полагалось сказать про беззалаберность и неподобающее отношение.

Надо было что-нибудь спросить, срочно. Или сказать.

— Дело в том, что я его отец.

— Крёстный?

— Не только. Я обещал Джеймсу, что Гарри станет мне сыном, если с Джеймсом...

Сириус не мог уже рассказывать про это обещание. Сколько раз он повторил это Гарри сегодня днём, сколько раз в Азкабане, когда решал, сбегать или нет...

— Я не думаю, что сейчас это подходяшая тема для беседы. Он с тобой и ты за него отвечаешь, так?

— Да.

Это "так" мать Блэка сказала совершенно с той же интонацией, с которой и он говорил свои "ясно", а ещё Гарри подумал, что, наверное, когда они стояли за дверью, она ходила кругами по комнате так же, как и Блэк иногда.

И понял, что она совсем, ну ни капельки ни похожа на тётю Петунью, и к такой бы он, наверное, тоже вернулся.

Стул давно уже был принесён пучеглазым, не надо было ежиминутно бояться соскользнуть с колен, и грело, расползалось в животе теплотой блэковское "да". Ещё одно — непрошенное даже — подтверждение тому, что Гарри очень, очень повезло.

— А мальчик... — Вальпурга на миг затаила дыхание, рассердилась на себя — что за глупая пауза, пусть такое позволяют себе какие-нибудь Уизли, — мальчик не желает ли пожить с бабушкой?

Гарри хотел было энергично замотать головой или даже сказать "нет": хоть Блэк и велел сидеть тихо, но он не хочет жить с этой Вальпургой, а от его мнения, наверное, что-то всё-таки зависит, если его спрашивают, хотя, может, она и Блэка спрашивает, но он же сам сейчас сказал...

— Только если его... отцу будет позволено остаться с ним. И на день, не дольше.

Вечер окончился самым лучшим образом — Вальпурга допускала такую возможность, но не очень-то в неё верила — они обнялись. Не понадобилось ни виски, ни стаканы.

Обнимая мать, Сириус заметил, что она похудела, стала тоньше, легче, корсет словно был тяжелей её, — но духами она пахла всё теми же.

И подумал, что с "на день" он погорячился.