Никак иначе (джен)

Гарри с остервенением тёр капот «Форда» дяди Вернона. Ещё никогда он так не радовался работе; он бы, наверное, собственную машину так не мыл.

Работа отвлекала от мыслей, а их было много, одна другой страннее.

И все пугали.

Вот почему — ага, пятнышко, ты так просто не отделаешься! — вот почему Дурслям вдруг пришла блажь переехать в Бирмингем?

Гарри никогда бы не поверил, что тётя Петунья согласится покинуть Тисовую улицу, да ещё так поспешно.

За полдня собраться могли кто угодно, но не Дурсли. И сказать с решительным видом: "Ночевать будем в Бирмингеме!" — кто угодно, но не дядя Вернон.

Ну да, ему тут предложили престижную какую-то работу.

Ну и что?

И пусть они теперь могут «позволить себе то, о чём раньше даже мечтать не смели!» — всё равно.

Тем более, позволить-то себе могли Дурсли, а Гарри — что?

Джинсы спадают как спадали, и футболка всё так же висит мешком.

Банду себе Дадли и здесь найдёт.

А суета перед переездом!..

Гарри знал, конечно, что в этом доме много вещей, но чтоб настолько...

Пирамиды коробок, по десятому разу перепакованные сумки, потерянные вещи, страх что-нибудь забыть, «Вернон, проверь!»

Гарри тогда к сборам не допускали, рявкали: «Не путайся под ногами, мальчишка!», и он слонялся по постепенно пустеющим комнатам и думал.

Думать было о чём.

Например, почему на вечные, привычные окрики хочется как-то ответить, крикнуть тоже.

Ведь понятно, что нельзя, что накричат ещё сильней или запрут, — так что такое?

Почему ему хотелось и хочется, чтоб относились как-то по-другому?

Будто он нормальный, будто имеет на это право, ага.

Что за бред.

С блестящего «Форда» от такого мытья должна была бы уже слезть краска.

Почему от раздражённого «мальчишка!» накатывает злость?

Всё ведь как всегда, Дурсли всегда такими были, что же с Гарри вдруг стало не так?

Хочется заботы — как будто кому-то надо о нём таком заботиться.

Что он, пятилетний, что ли — мечтать? Возвращение в детство, ага. Будто непонятно, что ничего такого не может быть.

И Гарри заработал тряпкой ещё яростней.

Тётя Петунья велела идти обедать, и Гарри что-то жевал, когда ему в голову пришла ещё одна странность: сон!

Гарри вдруг ясно вспомнил, как проснулся ночью, думал, что запомнит это обязательно, обязательно, что это необходимо запомнить, а утром мучился: забылось всё.

Ни малюсенькой подробности, ни детали: не вспоминалось ничего, сколько бы он ни сидел, ни стискивал голову руками.

А сейчас вдруг всплыло сразу всё.

Там был человек. Человек умел превращаться в собаку.

И человеку Гарри был нужен.

Гарри с трудом проглотил то, что было во рту.

…Я не сошёл с ума, твердил Гарри про себя, сидя на своей любимой скамейке.

Я не сошёл с ума. Это просто сны, обыкновенные сны, мало ли что кому снится.

Но убедить себя не получалось, наоборот, всё больше и больше появлялось подтверждений.

Может быть, тётя Петунья из-за этого, из-за того, что он псих, теперь не выпускает его из виду?

И смотрит, как на какую-нибудь змею, будто он в любой момент может укусить или что похуже.

Она и раньше так смотрела, но только иногда — когда Гарри что-нибудь ненормальное делал, а теперь — почти всё время.

Что же такое?..

Это как паззл.

Почему-то Гарри казалось, что именно из его паззла несколько кусочков потерялись, — и что теперь с ним делать?..

* * *

Сириус очнулся и увидел две одинаковые люстры.

Люстры дрожали, чуть покачивались и норовили расплыться. Сириус моргнул, встряхнул головой, силясь собрать их в одну. Сел.

Обхватил голову руками.

Что-то ведь было до, что-то важное, но что?

Воспоминания никак не желали приходить, Сириус вырывал их у памяти по одному — как пёс, отгрызающий куски от добычи.

«Феликс». Питер. Оправдан. Где Гарри?

И закрутилось в мозгу, как на испорченной пластинке: «Где, где, где, где…»

Крутилось всё время. Пока искал палочку, спускался по лестнице, спрашивал у Тома: где, что?..

Пока аппарировал к Хогвартсу. Пока стоял у ворот, думал: что теперь.

Когда что-то там, внутри, скрипнуло, створки дрогнули, и он понял: его ждут.

…Кресла в директорском кабинете были мягкие, но голос его обитателя — ещё мягче.

Он очень сожалеет, что ему пришлось так поступить. Он просто боялся, что Сириус совершит какую-нибудь глупость.

Гарри? Гарри у родственников. Нет, не в Сурее. Нет, он не думает, что Сириусу нужно это знать. Любая помощь, вплоть до работы в Хогвартсе, но не это. Даже по выходным, ну, пусть Сириус скажет, разве Дамблдор может вполне ему доверять?

На этой фразе Сириус смог в полной мере осознать происходящее.

Он сидит в кабинете директора, утопая в кресле, в руках у него неведомо как успела уже оказаться чашка с чаем, а Гарри у Дурслей, и страшно представить, что думает.

Уточнил в последний раз:

— То есть вы отказываетесь рассказать мне, где сейчас Гарри?

— Думаю, так действительно будет лучше.

Выводил из себя этот тон: спокойный, благожелательный, будто речь шла о том, класть или не класть петрушку в суп.

— Для тебя, наверное, уже не секрет, что Волдеморт не умер.

— Не секрет, — произнёс Сириус сквозь зубы.

Хотелось закричать, разнести к чертям весь этот ужасающе уютный кабинет, но Сириус держался, рассматривал свои джинсы, глубоко дышал.

Если даже он оставит здесь всё в руинах, это ничем не поможет Гарри.

Только — расход сил. Никакой пользы, Бродяга, совершенно никакой, тихо, тихо.

— Сириус, я понимаю, для тебя всё это тяжело. Просто выслушай, пожалуйста, тебя это ни к чему не обяжет.

Просто послушай.

Сколько в этом голосе было понимания — не приторно-карамельного, а глубокого, чистого, янтарного, как коньяк.

Выбора нет. Из Хогвартса — аппарировать — нельзя. Слушать так и так придётся, надо хотя бы не потерять лицо.

Хорошая мина при плохой игре — это твоё всё, Бродяга, давай.

Где твоя сдержанность недавно приобретённая, как с Гарри будешь управляться?..

— Я вас очень внимательно слушаю, — не вышло — не сквозь зубы.

И заструилась речь — тихая, серьёзная, — а Сириус обалдело вертел в руках чашку и недоумевал: зачем, неужели всерьёз надеется — убедить?

–… Без Гарри нам эту войну не выиграть. Ты увидишь и поймёшь — потом. Поверь, я знаю, что делаю, это — не зря. Всё окупится.

— Я понимаю. Я всё это очень хорошо понимаю, — проговорил Сириус медленно, и мелькнуло в голове шальное желание изо всех сил швырнуть в Дамблдора чашкой, чтоб — осколки и кровавые струйки.

— Мне нельзя видеться с Гарри, нельзя сближаться, я его испорчу, так?

— Рад, что ты всё понял. Счастливое детство одного мальчика не стоит жизней десятков человек, правда?

— Согласен абсолютно. Конечно, не стоит.

Сириус хотел встать и уйти, но голос удержал в кресле:

— Прости меня. Я не думал, что хоть раз смогу в ком-нибудь так ошибиться.

Если тебе нужна помощь, любая — скажи, я помогу.

Сириус мотнул головой — спокойно, спокойно, осталось выдержать пару минут:

— Нет, не сейчас. Думаю... позже. Я хочу... привыкнуть. Спасибо.

Встал, повернулся, чтобы уйти, но вспомнил ещё кое-что:

— Скажите, директор, а если я умру? Без возможности видеться?

Дамблдор не ответил.

Идя по какому-то маггловскому кварталу, Сириус ждал, когда начнётся боль.

Думал, что до неё надо много всего успеть.

Соображалось плохо: вся та злость, что он так долго сдерживал, выплеснулась в конце концов в него самого, и теперь разъедала изнутри, плавила внутренности, расслабляла мозг, лишала воли.

Отбирать Гарри через суд?

Проголосует хоть кто-нибудь за недавно оправданного преступника? Сколько там человек за Дамблдора и сколько — против?

Сириус шагал вперёд и вперёд, механически перешёл дорогу, шарахнулся от машины…

Настигало осознание: одному — не справиться.

Думать мешало ещё и беспокойство за Гарри: как он там сейчас? Что думает?

Да он с ума сойдёт раньше, чем Сириус что-то предпримет!

Гарри-Гарри.

Сириус сел прямо на краешек тротуара, вздохнул.

Всё — из-за его долбаного неумения терпеть боль. Был эгоистом — им и остался. Много его вмешательство крестнику принесло хорошего?..

От безысходности хотелось выть.

Сириус задрал голову, посмотрел на небо. Ну давай, боль, приходи быстрей, хорошая.

Искупление.

Ага, Бродяга, а Гарри станет легче из-за того, что тебе больно? Какого тогда чёрта здесь рассиживаешься, если нет?

После нескольких минут целенаправленного поиска Сириус нашёл лазейку для надежды: портал не работал не просто так. Блэки не делают неисправных порталов, тот случай был не крайний, всё можно изменить.

Вопрос: как.

Сириус встал, зашагал дальше, думая уже всерьёз: если выход есть, не может быть, чтобы он его не нашёл.

А что, интересно, будет, если ему прийти на площадь Гриммо? Откроется дом? Если извиниться? А в доме мать и Кричер, который найдёт Гарри где угодно.

А ещё Рем есть, Тонксы...

Он не один, и он так просто не сдастся, чёрт возьми.

Перебирал в уме актив: деньги — много, Оборотки чуть, зеркала...

Сириус резко остановился. Зеркала. Одно так и лежит у него в кармане, ещё с той достопамятной прогулки.

Вопрос — сохранил ли своё Гарри.

И ещё вопрос: следят за ним или нет.

Сириус огляделся, покачал головой: нет, здесь он не был, неизвестный квартал.

Отыскал общественный туалет и нырнул внутрь, зашёл в свободную кабинку, захлопнул дверь.

Сунул в карман руку: слава Мерлину, не разбилось. Действуют ли осколки, Сириус не знал.

Наложил глушилку. Сказал:

— Гарри Поттер.

В зеркале было темно.

Повторил:

— Гарри Поттер!

Зеркало безмолвствовало.

И вот тогда вихрем ворвались в голову мысли: как он там, что делает? А если сейчас зеркало бросит и разговаривать не захочет? Что понапридумывал? А если, не дай Мерлин, астма опять? От переживаний — запросто...

* * *

Гарри понял, что запутался окончательно, и собрался уже идти в дом, как вдруг откуда-то из-под его зада раздалось тихое:

— Гарри Поттер.

Всё, всё, он точно сумасшедший!..

Гарри вскочил, сунул руку в задний карман, наткнулся на острое, зашипел от боли.

Выдернул руку, слизал кровь.

— Гарри Поттер! — сказали требовательнее. Голос был мужской, взволнованный, до боли почему-то знакомый.

Гарри даже захотелось убежать, чтоб не придавило воспоминаниями: не сейчас, не надо!

Но вместо этого он, как загипнотизированный, полез в карман другой рукой, осторожно вытащил осколочек — зеркало? Почему в кармане?..

Уронил и инстинктивно поймал в полёте, порезал другую руку и не заметил: из зеркала на него смотрели!

Да-да, совершенно определённо сощурился серый глаз.

— Как ты? — спросил обладатель глаза.

Гарри даже не знал, какой вопрос ему задать первым.

— Погоди. Ты ведь просто говорить не желаешь, да? — в голосе почему-то звучала надежда.

А Гарри вспоминал и не мог вспомнить: где, где, где он слышал этот голос, и это было мучительно.

— Ты помнишь, кто я? — настаивали из зеркала, а Гарри хотелось закричать: замолчите, замолчите, ну пожалуйста!

Вопросы отвлекали, вопросы сбивали...

— Гарри!

И Гарри вспомнил. Это совершенно определённо был голос человека из его сна.