Никак иначе (джен)

Вот почему боли так долго не было — она не его ждала — Гарри!

Да он-то тут при чём? Что там Сохатый думает — мучить собственного ребёнка?

Подавив порыв крикнуть в небо что-нибудь нелицеприятное, Сириус спросил:

— Совсем "очень"?

Гарри кивнул.

— Сколько сможешь потерпеть? Вообще хоть немного — сможешь?

Гарри вздохнул, видно было, что сосредоточиться ему — ох как сложно.

— Н-н-не знаю. А что это вообще?

Может, быстро как-нибудь всё вспомнит, понадеялся Сириус, вряд ли, конечно, вряд ли, но попытаться-то стоит.

— Помнишь, я тебе рассказывал про обещание?

Гарри помотал головой.

— Что я обещал твоему отцу, что стану тебе вторым отцом, если с ним что случится, — помнишь?

Рассказывать об этом в спешке, походя, в трёх словах было странно.

Гарри посмотрел на Сириуса каким-то пустым, безразличным взглядом: дескать, даже если помню, дальше-то что?

Нет, так не пойдёт. У него-то воспоминание было и надежда — а у Гарри?

Ничего, появится сейчас. Даже не надежда, а вполне определённое знание, что всё будет хорошо.

Боль Дамблдор проигнорировать не сможет. Боль из тех аргументов, ради которых можно изменить планы. И нужно.

Директор кто угодно, но не садист. Гарри, денно и нощно страдающий физически, ему не нужен.

Всё правильно. Немного боли за грядущее нормальное детство — цена невысокая, да...

Ч-ч-чёрт, огромная.

— Гарри, тебе нужно потерпеть час. Сможешь?

Гарри кивнул.

— Ты мне словами ответь, пожалуйста.

— Да, сэр, смогу.

Голос-то, ох, какой тусклый голос.

Был бы рядом, написал бы формулу посложнее, чтоб повторял про себя, а так — ну чем займёшься в запертой комнате?

Это всего лишь значит, Бродяга, что действовать ты должен ещё быстрее. И подбодрить как-нибудь на прощание — знать бы ещё, как.

— Гарри, ты же сильный, я знаю, ты астму терпел, не пискнув.

Ты же молодец у меня.

— А вы...

Ну хоть заинтересовался чем-то.

— Что я?

— Вы сколько терпели?

Сириус задумался.

— Больше недели, точно.

— Так что же думаете, что я не смогу час?

Чуть не фыркнул.

— Гарри, тебе десять, мне тридцать. До встречи.

Вот и хорошо, что у него боевой задор, точно гриффиндорец, продержится, а ему теперь надо как-то побыстрее попасть к Дамблдору.

Сириус спрятал зеркальце в карман, потёр виски, раздумывая.

Сову послать? Пока найдёшь её, пока долетит, пока Дамблдор прочтёт. Да и что написать, чтоб поверил?

Как ещё связываются маги? Обычные вот маги, у которых ни сквозных зеркал, ничего?..

Патронус, точно. Вспомнить бы, как его слать, говорящего-то.

И укрыться — не хватало ещё сейчас Статут нарушить.

Дамблдор ответил быстро: велел аппарировать к Хогвартсу, обещал открытые ворота и разговор. Ждал в кабинете, серьёзный, усталый.

— Мы с тобой тогда очень плохо распрощались, Сириус. Я рад, что ты захотел договорить.

Сириус почувствовал вдруг себя на его месте — каково это, когда видишь в первую очередь фигуры, а во вторую — всё-таки людей?

И людей этих тебе жаль, и поэтому всё — как сквозь вату, — через эту вот мудрость, через безразличие по самому большому счёту, потому что — всех отпустил заранее, готов на жертвы?

Тем более, когда не сам так хочешь, а — должен. Вынужден, потому что больше некому, и иначе — просто жертв будет больше.

Душной, самого удивляющей ненависти уже не было, была только тихая жалость, почти — понимание.

У директора правда большая и, может, даже правильная, у него — своя, немудрёная, маленькая, — Гарри должен расти рядом, вот она вся, — но он в эту правду вцепится зубами и отстаивать будет — до последнего.

И сейчас так выпало, ему повезло, что сбывается — она, не директорская, и можно перевести дух, но какое тут может быть злорадство.

Начал без предисловий:

— Гарри больше не может там быть.

— Почему?

Дамблдор ответил совершенно серьёзно, без капли недоверия в голосе — видно, понял по взгляду, что Сириус не просто так переубеждать пришёл.

— Потому что он — второй участник обещания. Первый — я.

— Что за обещание?

— Я обещал Джеймсу стать для Гарри вторым отцом, если с ним что-нибудь случится. Не сделал и получил боль, правда, не сразу.

Каждый, кто не выполнял важное для Джеймса обещание, по-настоящему важное, награждался головной болью. И мучился, пока не выполнял-таки.

Я Гарри-то из-за этого похитил, невмоготу было. А сейчас понятно, что я не решаю ничего, решаете вы, а вам Гарри важней, вы, если он пострадает, прислушаетесь, — Сириусу казалось, что он говорит совсем не то, неубедительно, неправильно. Дамблдор смотрел так, будто Сириус лгал от первого до последнего слова, будто вот-вот собирался сказать: ничего правдоподобней не мог придумать?

— Директор, я пробовал уже, что это за боль, Гарри так долго не выдержит, отдайте его мне, дайте обещанию исполниться, я всё расскажу потом.

Тишина. Смотрит испытующе. Да что же не верит, что, время, время!

Сириус чуть не взвыл от собственного бессилия, попробовал достучаться ещё раз:

— Читайте мысли, поите Веритасерумом, что хотите делайте, только быстрее!

У меня он, может, и не таким вырастет, но, чёрт возьми, здоровым! Это же важней?

Дамблдор сгорбился, не отвечал, смотрел в никуда. Минута слабости, ага, перестановка и признание поражения, — но что ж так невовремя?

Сириус повторил, чувствуя себя почему-то бестакным идиотом, подавив порыв усесться перед директором на корточки:

— Важней?

— Ну конечно!

Дамблдор встряхнулся, распрямился и снова стал похож на самого себя.

Посмотрел на Сириуса одним из тех взглядов, после которых хочется захлебнуться в признаниях собственной неправоты.

Сириус помолчал секунду, потом не выдержал:

— Вы долго ещё меня проверять собираетесь? Увидите же, если я вру, да у меня шансов нет против вас!

— Я сейчас.

И Дамблдор шагнул в камин, в зелень пламени, до последнего момента не сводя с Сириуса взгляда, решая что-то про себя.

Сириус походил взад-вперёд по директорскому кабинету, уселся зачем-то на стол, вцепился в столешницу.

Фыркнул, представив, как сейчас зайдёт какая-нибудь Макгонагалл. Или ученика какого нерадивого притащат, ну-ну.

А в голову, огибая весёлую ерунду, лезло всякое: не обнаружит ли Дамблдор Гарри здорового — мало ли, собьётся что-нибудь, перестанет работать магия?

Там же тонко всё, держится неизвестно на чём...

Лучше б не было ничего, ни боли, ни дальше, или лучше б он себе тогда голову об стенку в этой камере расшиб, и всем бы было хорошо, и Гарри бы не дёргался, и Дамблдор бы не суетился, и ничего бы не сбилось вообще.

Когда Гарри увидел, что по садовой дорожке идёт тот самый Дамблдор, он испугался так, как не пугался никогда в жизни.

Вдруг он всё откуда-нибудь знает, зеркало заберёт, как же тогда?

И одновременно: чуть ли не обрадовался — может, вылечит зато? Хотя зачем ему...

Страх легко одолел надежду, и, когда тётя Петунья открыла дверь, Гарри сжался в углу. Только потом понял: ведь он же вообще ничего о волшебниках не должен знать, надо притворяться, что не страшно!

— Здравствуй, Гарри. Не бойся. Я от твоего крёстного.

— Вы врёте? — спросил Гарри недоверчиво.

Но если врёт, зачем тогда вообще про крёстного говорит? Может, это он так Гарри проверяет, помнит он Сириуса или нет?

— Как ты себя чувствуешь? — проговорил Дамблдор тихо, не рассчитывая на ответ, осторожно заглядывая Гарри в сознание.

И мысленно отшатнулся: сколько там было боли, сильнейшей, невыносимой, коцентрированной.

— Нормально.

Очень плохо, когда человек, однажды стёрший тебе память, вот так на тебя смотрит. Что он думает, что собирается сделать?..

Дамблдор неожиданно цепко схватил его за плечо, Гарри закричал, рванулся, но вокруг уже было то самое ничто, которого он так испугался тогда, в самый первый раз, когда Блэк за ним пришёл.

А потом вокруг стали — ограда и ворота, а потом — Гарри почти не помнил, как они дошли, голова болела нестерпимо, сопротивляться не было сил и не хотелось, — потом кабинет, ковёр и Блэк, сидящий на столе.

Гарри сначала вырвался, кинулся, ударился об стол, прижался, шмыгнул носом, и только потом усомнился: а это правда, Блэк настоящий?

Или как тот... боггарт, опять волшебное что-то и лживое?

— Это ты? — спросил совсем по-детски, а ну и что, ну и всё равно.

— Ну а кто же ещё, — Блэк как положил руки ему на плечи, так и не убирал, прижимал к себе сильно-сильно.

— Тихо, Гарри, тихо-тихо-тихо.

Крестник вжался, впечатался в Сириуса всем телом, обнял судорожно — не оторвёшь.

Со стола пришлось тихо слезть.

— Ну всё-всё-всё. С тобой я, ясно? С то-бой.

Обнял сам — наконец-то по-нормальному. Застыли.

Не сразу, далеко не сразу Сириус отстранил Гарри от себя:

— Ладно, мы же не можем так всю жизнь, правда?

И вот тут Гарри удивил его в очередной раз.

— А ты можешь как-нибудь доказать? Ну, вдруг ты боггарт...

Сириус расхохотался, сказал сквозь смех, качая головой:

— Дура-ак, боггарты пугают только. Ну, скажи вопрос, я отвечу.

— Чем вы меня кормили в первый вечер?

— Колбасой. Голова как?

— Не болит совсем! А ты меня заберёшь, да?

— Я уже.

— А он как же? — Гарри спросил, не понижая голоса, кивнул на Дамблдора.

— Не говори о людях так, будто их рядом нет. Спроси сам, не бойся. Спроси-спроси.

Ну-ка, что директор ему ответит?

— А почему вы?..

Гарри ничего не мог понять. Этот человек стёр ему память, — да этот человек столько сделал для того, чтоб Гарри жил с Дурслями, а теперь они с Блэком сидят рядом, а он не мешает! И сам же Гарри сюда привёл!

— Я... передумал. Тебе Сириус потом расскажет о причине, а пока — не желаете ли вы оба пообедать?

Сириус, если говорить начистоту, больше всего желал выпить, но об этом и речи быть не могло.

* * *

— И учебники взял все?

— Да.

— И билеты?

— И билеты!

— Совсем ничего не забыл, что ли?

— Да нет...

— Это очень плохо. Ты должен что-нибудь забыть, а я, как полагается порядочному опекуну, суетиться и паниковать.

Гарри фыркнул: вообще-то, собирались они вместе.

Но он и так бы не испугался, за этот год он уже давно научился понимать, когда Сириус шутил, а когда нет.

Это было довольно сложно, потому что шутил отец с серьёзным видом, не улыбаясь.

Он вообще не так часто улыбался, зато каждый раз, когда всё-таки да — по-настоящему, прямо сиял.

Но вообще, есть вещи поважней и получше улыбок.

Например, когда просыпаешься не от окрика и не от стука в дверь, а сам, потому что не работал накануне и спать тебе не мешали.

Или — от того, что тебя трясут за плечо: "Просыпайся давай, кто вчера летать хотел?"

Или когда на твой День Рожденья тебе дарят настоящие подарки, много, и говорят за завтраком: "Выбирай сам, что будем делать, сегодня твой день".

И ты теряешься и не знаешь, и тогда тебе предлагают: хочешь с Ремом на велосипедах, еду с собой, хочешь в Хогсмид, хочешь — а, это знаю, что хочешь, расскажу я тебе о родителях, ещё бы не, — и заклинания мы с тобой сегодня не учим, выходной.

Или когда зимой выбегаешь, не надев шапки, потому что позвали и надо быстрей, потом простужаешься, и отец кричит: думать надо потому что! — и отпаивает чаем.

Или когда идёшь по Косому переулку, и отец говорит: нет, кошку не рассматриваем, как это о чём я, ты чего, без фамилиара собрался в Хогвартс ехать.

Или когда в том же Косом переулке дерёшься с Малфоем, и сначала на вас обоих кричит мадам Малкин, потом на тебя кричит малфоевская мать, потом приходит отец и кричит не на тебя, а на них всех. Даже не разбираясь.

И только дома спрашивает: что дрались-то, кто начал?..

Или когда знаешь, что как бы там, в Хогвартсе, не пошло, письмо ты домой напишешь точно и письма этого будут ждать.

Или когда решаешь подыграть и говоришь серьёзно:

— Если я скажу, что забыл какой-нибудь носок, это поможет?

И уж точно лучше всяких улыбок, когда тебе на прощание сжимают плечи и говорят:

— Удачи.

* * *

Так всё и должно было случиться, подумал Сириус, глядя, как Хогвартс-экспресс медленно отходит от платформы.

Только так. И никак иначе.