Просто продолжать жить (гет)

Есть в Британии несколько старых волшебных домов.

Один стоит посреди Лондона, на маленькой площади, и недавно — а по меркам своей истории так вообще только что — сменил владельца. Теперь в нём живёт совсем другая семья, очень отдалённо связанная кровью с теми, кто когда-то его возводил — Поттеры. Глава семьи, его жена, двое старших сыновей и младшая дочь.

Другой находится в Уилтшире посреди лесов и лугов, хотя он укрыт чарами, но присутствует даже на маггловских картах — правда, вовсе не в качестве дома. Однако горе тому, кто попытается попасть туда без приглашения, а уж тем более, не будучи желаемым гостем — Малфои всегда отличались удивительной изобретательностью.

Ещё один стоит у белых скал Дувра. Его мало кто видел, ибо он укрыт чарами столь древними и до того сильными, что лучший волшебник может пройти совсем рядом — и ничего не почуять. Это замок простой и даже чуть грубоватой романской архитектуры, и принадлежит он сейчас двум братьям Лестрейнджам.

Четвёртый спрятан посреди густого шотландского леса и очень похож на самый обычный маггловский дом — да только рассказывают, что нежданный гость найдёт на этом месте болото с торчащими из него мёртвыми остовами деревьев, да так и заблудится в нём, а потом и утопнет… а после где-нибудь далеко, на озёрах, всплывёт вдруг через полгода его на удивление хорошо сохранившийся труп. Сейчас в этом доме живут всего двое: старик-охотник да его внук, за один удачный бросок ножа превратившийся из освобождённого преступника в героя прямо на ступенях министерства магии — Уолден МакНейр.

Пятый, что неподалёку от Эксетера, больше похож на замок из сказки, чем на обычный дом. Но если слегка приглядеться, то сказка это покажется достаточно мрачной — а впрочем, мало кому доводилось делать это, и ещё меньшему количеству людей — потом поделиться с кем-нибудь своими впечатлениями. Ибо гости попадают сюда преимущественно аппарацией, а открыта она для очень узкого круга — Эйвери никогда не славились гостеприимством. Говорят, что и нынешний, последний из них, тоже не склонен собирать здесь большие компании и откровенно предпочитает людям книги.

Есть в Британии и другие дома — не столь древние, но ничуть не меньше заслуживающие внимания.

Есть Нора, которая держится больше на магии да на честном слове, нежели подчиняясь законам банальной физики.

Есть прекрасный замок, называемый Хогвартс.

Есть, наконец, дома в Годриковой лощине, да и в Лондоне всяческого, в том числе и магического, жилья хватает — впрочем, чем маггловское хуже?

Ну и, конечно, есть ещё Хогсмид.

А ведь люди живут не только в Британии…

Вот обо всех этих местах и пойдёт речь ниже.

Дом Лестрейнджей встретил Гарри Поттера темнотой и молчанием.

Выйдя из камина, Гарри оказался в большом зале, середину которого занимал длинный тяжёлый стол с такими же тяжёлыми и грубоватыми на вид стульями. Ночь была лунной, и этого льющегося из высоких и узких окон света хватало, чтобы оценить размеры и общую пустоту помещения — но не на то, чтобы увидеть детали. Свет бликовал на лезвиях самых различных размеров и форм, развешанных по стенам, выхватывая из тьмы то широкий двуручный клинок, то странной формы наконечник алебарды.

— Мистер Лестрейндж! — крикнул Гарри.

— Хозяин сейчас спустится, ждите, — произнёс рядом чей-то голос.

Гарри оглянулся и увидел рядом с собою эльфа — довольно странного, надо сказать, эльфа: во-первых, он был одет во что-то наподобие римской тоги, а во-вторых, подпоясан огромным ножом, по размерам больше напоминающим небольшой меч. Эльф, похоже, вовсе не собирался кланяться или ещё как-то выражать почтение: он стоял, сложив на груди руки, и смотрел на Гарри, как тому показалось, весьма неприязненно. Гарри подумал, что вот такой эльф точно понравился бы Гермионе и, заулыбавшись, спросил:

— Он знает, что я здесь?

— Сами как думаете? — неожиданно спросил эльф — и добавил: — Господин.

Гарри изумлённо приподнял брови: даже вообразить подобное обхождение со стороны эльфа он, при своей довольно богатой фантазии и ещё большем опыте, мог с трудом.

— Мистер Поттер, — раздался откуда-то сверху и сбоку низкий глубокий голос. — Рад приветствовать нас в нашем доме. Атли, у нас гость, — добавил спускающийся по лестнице мужчина, обращаясь на сей раз к эльфу. Тот кивнул и исчез, а Родольфус Лестрейндж — это был именно он — громко сказал: — Свет!

Вспыхнули свечи — в светильниках на стенах и на старинной кованой люстре, больше напоминающей простой железный обод, подвешенный под потолком на цепях — их оказалось достаточно для того, чтобы ярко осветить большой зал.

— Я рад видеть вас, — повторил хозяин, подходя ближе и протягивая Гарри затянутую в светлую шёлковую перчатку руку. Родольфус Лестрейндж, на котором была простая светло-серая мантия, кажется, изо льна, выглядел лет на десять моложе, чем месяц назад на суде: его коротко остриженные волосы потемнели, хотя в них и сохранилось много седины, кожа лица совершенно очистилась от язв, а часть морщин пропала — остались в основном те, что были на лбу да шли от крыльев носа к уголкам губ. Но главное — исчезло то жуткое ощущение то ли ожившего, то ли просто недоумершего трупа, которое прежде вызывало у Гарри и отвращение, и глухую тоску. Сейчас Родольфус был определённо живым — и не просто живым, в нём уже вновь начинала чувствоваться сила, и только закрытые перчатками кисти рук напоминали о двадцатилетнем заключении в лишённом дементоров Азкабане.

— Доброй ночи, — ответил Гарри на рукопожатие, ощутив сквозь ткань холод и худобу кисти старшего Лестрейнджа. — Я хотел вас спросить…

— Я ждал вас, — кивнул тот. — Ещё раз с днём рождения. Поверьте, это искреннее поздравление.

— Простите, что так поздно, — сказал Гарри. — Надо было подождать до утра…

— Не важно, — возразил тот. — Мой брат уже спит, но я передам ему, что вы заходили — если вы, конечно, не будете столь любезны, чтобы вернуться завтра и лично поблагодарить за подарок.

— Я зайду, — слегка улыбнулся Гарри. — Когда ему будет удобно?

— Во второй половине дня — часа в четыре, к примеру. Или приходите на обед, — слегка улыбнулся Родольфус, — в семь.

— Я приду в четыре, — сказал Гарри и проговорил нетерпеливо: — Я хотел спросить вас…

— Про то, что вы видели, — кивнул тот. — Как я уже написал вам, это, к сожалению, единственное, что я помню.

— Она такая же, как в Отделе Тайн…

— Мне она тоже показалась похожей, — согласился Родольфус. — Я много думал о том, где это могло быть… это точно не у нас дома и не у Люциуса — насчёт Маркуса не уверен, хотя мы уже обыскали его родовой дом: там нет ничего похожего.

— Но вы же наверняка бывали ещё у кого-то! — сказал Гарри с некоторым нетерпением.

— Это не очень точное определение, — улыбнулся в ответ Родольфус. — Я в юности бывал много где, о чём в данном случае можно лишь пожалеть. Я даже не уверен, что этот место находится в Британии, а не на континенте. Мы с братом очень много путешествовали после смерти родителей. Понятия не имею, где это может быть.

— Там на ней написано что-то, — сказал Гарри. — Я, правда, не разглядел пока, что именно — но я постараюсь это исправить.

— Да, я обратил внимание, — кивнул Лестрейндж. — Маркус и Люциус тоже смотрели — там всё стерто, покрыто трещинами и, в общем, нечитаемо. Мы все согласны с тем, что это похоже на руны — но не сумели пока идентифицировать их. Если хотите, я приглашу завтра их с Люциусом — возможно, вчетвером мы сможем придумать разумный план поисков.

— Это вы так благодарите меня? — спросил его Гарри.

Тем временем на столе появилось вино, пара простых бокалов и большое деревянное блюдо с кусочками сырых овощей, сыра, вяленого мяса и виноградом.

— Прошу вас, — Лестрейндж сделал приглашающий жест и, подойдя к столу первым, разлил вино по бокалам и придвинул один Гарри — его движения были скупы и немного неловки, но, в целом, управлялся он очень неплохо.

— Спасибо, — Поттер взял бокал и пригубил вино: оно было терпким и ароматным. Родольфус символически придвинул ему деревянное блюдо и только потом тоже взял свой.

— Вы не ответили, — улыбнулся Гарри.

— И верно… да, вы совершенно правы. Я так благодарю вас, — склонил голову Родольфус.

— Вы уже сделали это, — серьёзно сказал ему Гарри. — Я согласен, — вернулся он к тому, ради чего пришёл: — Если вы видели одну — значит, есть и другие.

— Причем, судя по вещам вокруг, — заметил Лестрейндж, — эта арка не представляла для хозяев никакой особенной ценности.

— Она же сломана, — начал было Гарри — и замолчал, запоздало согласившись с хозяином дома.

— Не важно, — возразил тот. — Серьёзные артефакты даже в сломанном виде не хранят среди старых грабель и мётел. Я думаю, это что-то очень утилитарное... Хотя, бесспорно, нельзя не учитывать и персональную оригинальность владельца — или, возможно, его бедность: если дом крохотный, то и места для хранения вышедших из использования вещей мало. Но мне так не кажется.

— Почему?

— Из-за того, что я забирал оттуда, — пояснил Лестрейндж. — Это… я не уверен, что вино — но что-то явно спиртное и, судя по отсутствию наклеек, домашнее или местное.

— Я не обратил внимания на отсутствие этикетки, — с некоторой досадой признался Гарри.

— Вы видели всё это всего… сколько? А мы три недели возились, втроём. Плюс легилименты, — Родольфус слегка улыбнулся.

— Как вы вообще о ней вспомнили? — спросил Гарри.

— Это не я, — покачал головой Родольфус. — Я искал воспоминания о вашем крёстном для вас — мы же были в детстве знакомы. Люциус подсказал, что вы были бы рады им… ещё до того, как возникла эта идея с портретом. Мне сложно сейчас вспоминать методично, поэтому я попросил помощи у профессионала — и вот так однажды всплыла эта сцена. Увы, я даже возраст свой опознать не могу… вижу, что молод, но там темно — мне может быть и шестнадцать, и двадцать три или пять.

— У вас на руке нет кольца, — вспомнил Гарри. — Когда вы женились?

— Мы не носили колец, — возразил он.

— Жаль, — улыбнулся Гарри.

— Да, в данном случае это бы помогло, — кивнул Родольфус, наполняя его опустевший бокал.

Гарри поблагодарил его кивком и, сделав глоток, огляделся. Зал был большим — да просто огромным! Стол, за которым они сидели, стоял ближе к камину и широкой ведущей наверх каменной лестнице. В дальнем конце зала виднелись высокие двери тёмного дерева, окованные почти чёрным от времени металлом. Пол был выстлан отполированными до блеска неровными плитами, очевидно, вырезанными из местного белого камня. Окна были узкими и высокими и позволяли увидеть толщину стен: будь подоконники подлиннее, на них вполне можно было бы спать, не опасаясь при этом случайно упасть, повернувшись неловко.

Гарри перевёл взгляд на хозяина этого места.

— Могу я задать вам личный вопрос? — спросил Гарри.

— Конечно. Впрочем, я оставлю за собой право не отвечать, — по губам Родольфуса скользнула тень улыбки.

— Это было сложно — вернуть зрение?

— Нет, — улыбнулся Лестрейндж. — Я бы сказал, это было скорее больно, чем сложно.

— Больно? — переспросил Поттер так, словно бы это имело к нему самое непосредственное отношение.

— У меня был выбор: быстро и больно — или безболезненно, но медленно. Я выбрал первое. А что бы выбрали вы? — спросил вдруг Родольфус.

— Я тоже, — не задумавшись ни на миг, ответил Гарри и добавил: — Всегда, что ли, такой выбор…

— Не всегда. Но довольно часто, — отозвался Родольфус.

Они замолчали. Гарри разглядывал зал — Лестрейндж, заметив его интерес, тут же предложил:

— Хотите посмотреть дом?

— Да, спасибо, — кивнул Гарри и, бросив на него внимательный взгляд, сказал: — Вы знаете, а ваш дом ведь искали после войны.

— Нашли? — вежливо поинтересовался Родольфус — в самой глубине его глаз мелькнули искорки смеха, но лицо выражало лишь лёгкую заинтересованность.

— Нет, — улыбнулся Гарри.

— И хорошо, — смех всё же прорвался — сперва лишь во взгляде, а потом тронул губы, заставив их дрогнуть и приподняв кончики. — Поймите меня правильно, мистер Поттер, — сказал Родольфус, подводя его к висящим на стене мечам, — даже если бы его и нашли, то вряд ли сумели бы попасть внутрь — но, боюсь, домой всё равно бы вернулись не все.

— Почему? — с любопытством и удивлением спросил Гарри. — У вас здесь ловушки стоят?

— У нас здесь эльфы… живут, — мягко проговорил Родольфус — и от этого почти вкрадчивого голоса у Гарри мурашки пробежали по шее. — И я сомневаюсь, что они были бы рады подобным незваным гостям. А они в этих случаях бывают весьма… негостеприимны, я бы сказал.

— Эльфы? — уточнил Гарри. — Они бы стали драться?

— О да, — Лестрейндж подошёл к стене и, сняв один из мечей, протянул его Гарри. — Вы разбираетесь в холодном оружии?

— Не особенно, — признался Гарри, беря тот в руки. Он оказался неожиданно лёгким — куда легче, чем представлялся на вид. — Расскажите про эльфов! — попросил он настойчиво.

— Что рассказать? — спросил Родольфус. — Спрашивайте.

— Вы приказали им драться, если бы кто-то пришёл сюда в ваше отсутствие? — предположил Гарри.

— Им не нужно это приказывать, — возразил Лестрейндж. — Они это и так знают. Это их дом — и они понимают, что в отсутствии хозяев должны его защищать.

— А если бы вы оба умерли? В Азкабане? Тогда как? — Гарри было действительно интересно. — Никто бы вообще сюда никогда не попал?

— Почему же никто? — слегка удивился Родольфус. — Мы оставили завещание. Наследник бы вошёл, разумеется.

Гарри очень хотелось спросить, кто тот наследник, но он смолчал и принялся разглядывать клинок, что держал в руках. Тот был старым, покрытым характерными для дамасской стали узорами, и довольно коротким.

— Красивый меч, — сказал он, поворачивая лезвие и глядя, как на нём играет свет от свечей. — И лёгкий…

— Вам нравится? — улыбнулся Лестрейндж.

— Знаете, — признался вдруг Гарри, — я меч в руках держал дважды в жизни, и оба раза оставили у меня не самые лучшие воспоминания… и я совсем не умею с ним обращаться. Но да, нравится.

— Тогда прошу вас, примите его в подарок, — попросил Родольфус.

— Не стоит, — вежливо возразил Гарри и протянул меч обратно, однако Родольфус отступил назад и повторил очень настойчиво:

— Я так и не смог придумать никакого достойного вас подарка. Пожалуйста, если эта вещица вас вправду радует, я буду счастлив, если вы согласитесь принять её. И, если хотите, я научу вас владеть им. Это хороший меч… не слишком старый, правда, но ковка отличная.

— Мне неловко, — признался Гарри, открыто глядя на собеседника. — И я правда не знаю, что с ним делать.

— Что делать — я покажу, — пообещал Лестрейндж. — Прежде всего, его нужно правильно взять. Вот так, — он снял со стены второй меч и немного неловко взял его в правую руку — поморщился очень досадливо и, пусть с некоторым трудом, но выправил хват. — Я сейчас долго не удержу, но, в целом, главное держать ровно и не сгибать кисть — иначе в бою вы или выроните клинок, или повредите руку, — он с еле слышным вздохом вернул меч назад. — Собственно, принцип тот же, что при ударе: кисть следует держать ровно.

— Ну, раз вы обещаете научить меня, — проговорил Гарри, — тогда спасибо, — он улыбнулся с таким видом, будто решился на что-то. — Это самый странный, наверное, подарок за сегодня, — признал он. — Хотя вы ведь уже сделали свой.

— Это другое, — с видимым удовольствием проговорил Родольфус. — Если бы там было что-то действительно полезное, а так… а вот это уже по-настоящему.

— Вы любите оружие? — улыбнулся Гарри.

— Люблю, — кивнул тот. — Но научить вас с ним обращаться смогу, пожалуй, только ближе к зиме.

— Вы сказали, что можете завтра позвать Люциуса и мистера Эйвери, чтобы обсудить план поисков, — напомнил ему Гарри.

— Да, разумеется. Вы сказали, что зайдёте часа в четыре — мы будем вас ждать.

Проводив своего ночного гостя, Родольфус подошёл к окну и замер там, глядя на сияющее под луной море. Сегодня оно было спокойным, и он в который раз с момента своего возвращения остро пожалел, что не может прямо сейчас выйти на лодке — но с такими руками, как у него, это было бы или попросту жалко — если взять с собой эльфа — или безумно, если идти одному. Так что он просто стоял и смотрел — и вздрогнул от неожиданности, когда неслышно подошедший к нему со спины Рабастан обнял его и оперся подбородком о плечо.

— Как хорошо дома, — тихо проговорил он.

— Ты не спишь? — Родольфус обернулся к брату и тоже обнял его.

— Я только проснулся. И пришёл к тебе…

— Прости, что оставил тебя одного, — Родольфус погладил его волосы, стараясь не смотреть на свою уже освобождённую от шёлка руку: Снейп категорически запретил ему носить перчатки без крайней необходимости, к которой отнёс исключительно присутствие посторонних людей, ничуть не заботясь о том, каково самому Лестрейнджу видеть их вот такими.

— Тебе грустно, — сказал Рабастан, прижимаясь к нему и обнимая за шею.

— Да нет… ну, может, немного. Это пройдёт, — мягко проговорил Родольфус.

— Это из-за меня? Из-за того, что я, — Рабастан запнутся и вжался лицом в его плечо с такой силой, что стало больно, — вот такой?

— Что ты, — перепугался Родольфус, — что ты, нет, ты… — он запнулся, пытаясь подобрать слово, но у него ничего не вышло, и он просто сказал: — Мне не важно, какой ты. Асти, — он прикрыл глаза, — родной мой… у меня нет никого больше. Только ты. Разве что-нибудь ещё важно?

— Я мог бы… вернуться. Наверное, — помолчав, сказал Рабастан. — Но когда я… всё это… вспоминаю…

— Не нужно, — вздрогнул Родольфус. — Не нужно ничего делать специально. Ты — это ты. Не нужно, Асти.

— Спасибо, — благодарно прошептал тот и добавил едва слышно: — Я не хочу. Не хочу.

— Не нужно, — повторил Родольфус. — Ты только будь. Просто будь, Асти.

Они довольно долго стояли так, глядя в светлеющее окно, за которым над морем начинал заниматься рассвет — а Родольфус вспоминал другой рассвет, первый из увиденных им после того, как он обрёл зрение. Это было первым, что он потребовал от Снейпа в первый же вечер после освобождения — и хотя процесс лечения был настолько тяжёлым, что вспоминать о нём Родольфус до сих пор не любил: боль была, как ему показалось, хуже, чем при хорошем Круцио, и в какой-то момент Родольфус даже подумал, что сейчас просто сойдёт от неё с ума… но нет, обошлось — зато само излечение заняло едва сутки. Потом, правда, Родольфус отлёживался ещё столько же с плотной горячей повязкой на глазах, от которой, как ему казалось, чувствовал себя только хуже, и чудовищной головной болью, но это уже не имело значения — зрение вернулось к нему. Восстановилось оно, конечно, не сразу, и первое время видел Родольфус мутно, словно сквозь пелену — изображение то темнело, то туманилось, то расплывалось, и глаза приходилось тренировать, от чего уже через несколько часов у него начинала болеть голова. Снейп и Малфой сердились, запрещая ему делать это так интенсивно, но он, покивав, продолжал, едва они оставляли его в покое — и не только потому, что хотел как можно скорее обрести перед глазами прежнюю чёткость.

Эти тренировки успокаивали Родольфуса и придавали конкретный и чёткий смысл его существованию, помогая адаптироваться к столь внезапно и кардинально переменившейся реальности. Он был счастлив выбраться из тюрьмы, счастлив был обнять брата, счастлив если и не увидеть, то хотя бы услышать и ощутить рядом своих старых товарищей… поначалу. Но потом первые эмоции схлынули и на их место пришла тоска — непонятная ему теперь, но настолько въевшаяся в него за годы заключения, что, казалось, стала его частью.

Родольфус помнил, как проснулся в первую ночь после возвращения и не сразу понял, где он находится и что его разбудило — а когда понял, не знал, плакать ему или смеяться. Потому что проснулся он от тишины и тепла. Всё ещё слепой, всё ещё плохо двигающийся и чувствующий, он не потерял слуха — и, проснувшись, в первый момент испугался, что с ним случилось ещё и это, и теперь он останется заперт в своём умирающем теле, лишившись той способности воспринимать окружающий мир, которая стала за последние месяцы для него основной… и лишь затем вспомнил, почему он не слышит моря. И о том, что стал внезапно свободен и находится в тысячах миль от того места, где провёл последние двадцать лет, и там, где он проснулся сейчас, попросту нет никакого моря, зато рядом с ним, буквально на расстоянии вытянутой руки, в соседней постели, стоящей рядом, в этой же комнате, есть Рабастан.

В тот раз он с облегчением посмеялся — а на следующую ночь долго не мог заснуть, лёжа в темноте и в тишине, едва нарушаемой тихим дыханием крепко спящего рядом брата, и понимая, что ему отчаянно не хватает того мерного шума, который он так ненавидел все двадцать последних лет. А теперь вот не может уснуть без него…

Говорить никому он об этом не стал — лишь спросил как-то вскользь Эйвери да МакНейра, нормально ли они спят, и, услышав в ответ, что никаких проблем у них нет, лишь утвердился в своём намерении молчать. А потом было то самое лечение, которое, помимо того, что вернуло Родольфусу зрение, отвлекло его и позволило, наконец, крепко проспать пару ночей подряд… а затем началось то же самое.

Но это было не единственным, что мучило Родольфуса после освобождения. Другим, и куда более сильным и неприятным открытием стала для него неспособность долго выносить чьё-то общество. Даже присутствие Рабастана становилось для него порой вдруг едва выносимым — но с этим, по счастью, ему удавалось справляться, просто уйдя куда-нибудь ненадолго — не говоря уже о ком-то другом. Одиночество никогда его не пугало, Родольфус даже в детстве переносил его не просто с лёгкостью, но даже и с удовольствием, а за десятилетия заключения и вовсе привык к нему, и хотя, вроде бы, он рад был тому, что оно закончилось, но переносить постоянно чьё-то присутствие просто не мог. Ему это не нравилось, но поделать с этим он не мог ничего, а если пытался заставлять себя, становилось лишь хуже.

Решилось всё очень просто: как-то вечером, когда он незаметно ушёл, чтобы побыть в одиночестве, его отыскал Мальсибер и, почти что неслышно войдя в комнату, где Родольфус сидел без света и просто бездумно смотрел в окно, остановился в паре шагов от него и сказал:

— Мы глупцы и замучили тебя совершенно. Прости.

— Да нет, — Родольфус заставил себя улыбнуться, обернувшись к нему. — Я просто отвык от людей.

— И я о том же, — Мальсибер присел на стул в нескольких футах от Лестрейнджа. — А никому из нас в голову не пришло, что не все такие, как мы с Эйвом, и не всем хочется постоянного внимания. Ты извини — мы тебя больше не будем мучить, — он улыбнулся. — И с Асти побудем, чтобы ты мог отдохнуть, — он улыбнулся снова.

— Я и вправду отвык, — признал Родольфус негромко. — Я рад вам… но мне действительно тяжело быть среди людей постоянно. Я ведь никогда и не жил так.

— И не надо, — Мальсибер поднялся. — Я знаешь, о чём подумал? — сказал он, сделав был шаг к двери. — Может, вам с Асти было бы удобнее жить в смежных комнатах вместо одной? А то всё вместе да вместе…

— Спасибо, — Родольфус тоже улыбнулся с признательностью. — Так странно, что это понял именно ты.

— Потому что сам одиночество не люблю? — понимающе спросил тот. — Руди, я давно перерос ту стадию, когда судишь всех по себе. Ещё в детстве, — он рассмеялся и, кивнув ему, вышел, оставив его размышлять в одиночестве.

Но всё это было давно — а сегодня, сейчас, вернувшись, наконец, пусть даже и ненадолго, в собственный дом, ему вовсе не хотелось быть одному. Здесь было слишком много призраков — и, увы, не тех, кого можно увидеть и изгнать соответствующим обрядом.

Первым, что увидел Родольфус, выйдя из камина, был стол, на котором лежал большой слегка потемневший от времени конверт. Завещание… то, что они с Рабастаном последним оставили здесь, покидая, как они тогда полагали, этот дом навсегда.

А вторым был портрет. Портрет совсем ещё юной супруги, висящий на самом заметном и почётном месте над лестницей, над той площадкой, после которой та разделялась на два рукава. Беллатрикс словно бы ждала их — и, едва увидев обоих братьев, сказала:

— А я всё думала — кто же теперь будет жить здесь.

Рабастан вздрогнул от её голоса и шарахнулся в сторону, а потом стиснул руку брата и, зажмурившись, прошептал:

— Руди, пойдём отсюда! Пожалуйста!

— Что ты, — тревожно и быстро проговорил Родольфус, тут же приказав встречавшим их эльфам убрать портрет в принадлежавшие когда-то его жене комнаты.

— Я не хочу больше видеть её, — тихо проговорил Рабастан. — Не хочу вспоминать… Руди, пожалуйста! — его тёмные глаза были сейчас полны ужаса и отчаяния, а губы дрожали, и Родольфус, крепко и порывисто прижимая его к себе, прошептал:

— Не увидишь. Никогда не увидишь и не услышишь — я обещаю тебе.

Тем вечером они долго сидели вдвоём — Рабастан так и уснул потом на диване, и Родольфус, велев эльфам отнести его в спальню, потом полночи провёл рядом с ним, задремав ближе к утру прямо в кресле. Впрочем, он почти сразу проснулся и, тщательно укрыв брата, спустился вниз и вошёл, наконец, туда, куда отправил портрет.

В её комнату.

И замер на пороге, оглушённый воспоминаниями и задыхаясь от нахлынувшей на него острой, будто от свежей потери, боли. Здесь даже пахло, кажется, так же, и по-прежнему были разбросаны на столе бумаги, и хотя всё остальное эльфы аккуратно убрали, присутствие Беллатрикс ощущалось здесь с такой силой, будто она просто вышла куда-то и вот-вот вернётся сейчас, и скажет…

— Ты принёс мне новости, Руди?

Он вздрогнул всем телом и очень медленно обернулся. Портрет стоял, прислонённый к стене, и поэтому, наверно, казалось, что Беллатрикс просто стоит в полутьме в своём винно-красном платье и смотрит на него, требовательно оперев о бедро одну руку.

— О чём? — хрипло спросил он, не двигаясь с места.

— О Милорде, конечно, — она нетерпеливо нахмурилась. — Где ты был столько лет? Чем закончилась битва?

Мерлин…

А ведь ей неоткуда было узнать новости, сообразил он. Разве что от эльфов — но те, вероятно, не захотели ничего ей рассказывать, а сам он, уходя, подобного приказа им не дал.

Его вдруг замутило — так сильно, что он сглотнул и схватился рукою за шею, прижимая кадык в попытке справиться с тошнотой. Он развернулся, быстро подошёл к двери и, уже выходя из комнаты, сказал сухо и коротко:

— Мы проиграли. Лорд умер, — и вышел, крепко закрыв за собой дверь.

А потом обессиленно прислонился спиной к стене и медленно сполз по ней, сев на пол и вытирая выступившую на лбу испарину трясущимися руками. Ему вдруг остро захотелось сбежать отсюда и вернуться туда, где они с Рабастаном были ещё этим утром — и никогда, никогда в жизни больше не возвращаться.

Впрочем, этот странный приступ довольно быстро прошёл — но с тех пор Родольфус больше ни разу не входил в комнаты своей давным-давно покойной жены, приказав эльфам накрепко запереть ведущую туда дверь и следить, чтобы Рабастан даже при всём желании туда не вошёл.

С тех пор прошла всего пара дней, но Родольфус до сих пор неуютно чувствовал себя в одиночестве, и даже визит Гарри Поттера, ради которого они с братом, собственно, и вернулись на несколько дней сюда, не изменил его состояния. И Рабастан будто бы почувствовал это: он так и не отпустил брата, и лица тоже не поднял — он вообще почти что не отпускал его с того момента, как они, наконец, покинули Азкабан, словно стремясь возместить все эти одинокие двадцать лет разом. Родольфус не возражал — хотя первые дни видеть, а главное — ощущать брата… таким было ему очень горько и порою немного жутко. Он ведь помнил Рабастана ребёнком, очень ласковым и непосредственным, и очень подвижным, и невероятно живым — и сейчас это ощущение повторялось почти в точности, разве что без той прежней детской непоседливости… и поначалу это рвало ему душу. Но потом он привык и просто перестал думать об этом, приняв случившееся для себя раз и навсегда.

Зато Рабастан рисовал… и как! Как только Родольфус смог видеть, брат показал ему рисунки, много рисунков, которые он уже успел сделать после освобождения. А ещё был портрет Дамблдора, произведший такой фурор на суде — Рабастан первые дни и даже недели после освобождения много работал над ним, всё время ныряя в Омут Памяти, где для облегчения его задачи были собраны воспоминания о погибшем директоре Хогвартса. Родольфус немного побаивался этой картины, вернее, того, что скажет ему изображённый на ней, когда, наконец, заговорит, и потому наедине с нею не оставался. Сейчас портрет был почти что закончен, но Родольфус не понимал, может тот уже разговаривать или нет — а спросить брата… стеснялся. Хотя и не отдавал сам себе в этом отчёта.

Почти сразу же после освобождения Рабастан начал и другой портрет — Блэка. Родольфус удивился чрезвычайно, когда узнал Сириуса в набросках, но спрашивать брата не стал, а пошёл сразу к Люциусу.

Тот пояснил охотно:

— Асти спросил, как можно отблагодарить Гарри. Сказал, что обещал нарисовать для него море, но, может быть, он хотел бы что-то ещё… я выбирал между его родителями и Блэком — но родителей он не знал, а с ним всё-таки был знаком.

— А что тебе Поттер?

— Мне? — Люциус улыбнулся. — Ты знаешь… это сложный вопрос и совсем не короткий… но я, пожалуй, готов рассказать. Тебе интересно?

— Мне странно, — одними глазами улыбнулся Родольфус. — Ты когда-то очень его не любил.

— Мне не нравилось то, что происходило между ним и моим сыном, — возразил Люциус. — Я слишком поздно понял, что они с Драко ровесники и будут учиться на одном курсе. А уж сколько я с Драко наделал ошибок — это я вообще понял уже потом…

— У тебя замечательный сын, — возразил Родольфус. — Я бы гордился таким.

— Я горжусь, — серьёзно отозвался Люциус. — Но это теперь — а тогда… конечно, Поттер меня раздражал. Пока Лорд не вернулся, — добавил он осторожно.

Родольфус улыбнулся понимающе и чуть снисходительно:

— Не надо меня беречь и щадить, оставь это для Эйва и Асти. Расскажи мне лучше толком про вас с Поттером. Я хочу знать, что у тебя в семье происходит… если не возражаешь, конечно.

— Не возражаю, — искренне сказал Люциус. — Ты знаешь… когда ты… вы все сели — я только тогда понял, насколько привык к тому, что у меня за спиной всегда стоите вы с Уолли. И остаться одному было несколько непривычно. Так что, да — я хочу, чтобы ты это знал. Ну, а что происходит… это всё Уолли, на самом деле.

— Какое отношение Уолден имеет к Поттеру? — удивлённо спросил Лестрейндж.

— Ну, или Эйвери-старший, — засмеялся Малфой, — тут как посмотреть. В общем…

Он рассказывал очень долго — всё, что случилось за последние недели, подробно и с удовольствием. Родольфус слушал, время от времени задавая короткие точные вопросы, и резюмировал неожиданно:

— Бедный Драко.

— При чём здесь вообще Драко? — изумился Малфой. — Почему?

— Люци, — Родольфус посмотрел на него с удивлением: — ты не понимаешь, что он ревнует?

— Ревнует? Кого?

— Тебя, — Родольфус рассмеялся беззвучно. — К Поттеру. Люци, это даже мне очевидно. А я понять не мог, что происходит… а тут всё так просто.

— Драко ревнует меня? — недоверчиво уточнил Малфой. — К Гарри?

— Разумеется, — кивнул Лестрейндж. — Я бы не отказался от кофе, если не возражаешь.

— Кофе… да, — Люциус щёлкнул пальцами, подзывая эльфа, отдал соответствующее распоряжение и тут же продолжил:

— Ты должен мне объяснить. Почему ты так думаешь?

— Во-первых, я вижу, — начал спокойно и размеренно объяснять Лестрейндж. — Вижу, как он на тебя смотрит — я только понять не мог, что это за взгляд, но твой рассказ дал мне ответ. Во-вторых, это просто логично. Подумай сам: он всё детство соперничал с ним, потом двадцать лет ходил в должниках, а потом тот является — и занял всё твоё время. Обыгрывая его снова по всем статьям. И ты ведь умный человек — но как всегда видишь всё, кроме того, что происходит под самым твоим носом. Так ничего и не изменилось, — он взял принесённую эльфом кофейную чашку — традиционно белую, с тончайшей, едва заметной бледно-голубой каёмкой по краю, и сделал маленький глоток. На губах осталась коричневая пенка — он промокнул их салфеткой и машинально её сложил, аккуратно, так же, как всегда делал прежде.

— Мне кажется, что ты ошибаешься, — мягко ответил Люциус, — но я подумаю… и посмотрю.

— Подумай, — кивнул Родольфус, делая второй глоток и вновь промокая губы. — И посмотри, — и ещё глоток. Опустошив чашку, он вернул её на столик и, обтерев губы, положил рядом салфетку. И улыбнулся. — Но история действительно интересная… и весьма в твоём духе.

— В каком смысле?

— Тебя опять все спасают, — Родольфус улыбнулся вновь, смягчая это весьма двусмысленное заявление. — Причём самым невероятным образом… теперь вот даже Эйвери-старший понадобился. Тебе всегда везло, Люци, — почти ласково проговорил Лестрейндж.

— Везло, — кивнул Малфой. — И я сразу же поделился — как только смог.

Они рассмеялись.

— Хорошо у тебя, — неожиданно проговорил Родольфус. — Я помню мэнор другим… ты многое здесь изменил.

— Всё равно пришлось перестраивать, — пояснил Малфой. — Но ты меня озадачил с Драко.

— Я могу ошибаться, — Лестрейндж слегка качнул головой. — Я двадцать лет просидел в одиночке и совсем недавно всерьёз собирался там умереть. А тут Поттер, — его губ вновь коснулась улыбка.

— Что ты про него думаешь? — с острым любопытством спросил Малфой.

— Я думаю, что он тебе интересен, — после короткой паузы ответил Родольфус. — И что он вырос неожиданно хорошим и сильным человеком. И что я обязан ему теперь навсегда.

— Я так не думаю, — возразил Люциус. — Он не для тебя это сделал, как я понимаю…

— Нет, конечно, — согласился Лестрейндж. — Но разве это имеет значение? Я хочу чем-то ответить ему — и прошу тебя помочь мне придумать, чем именно.

— Даже не знаю, что можешь сделать именно ты, — задумчиво проговорил Люциус. — Асти-то напишет портрет его крёстного… а вот ты…

— Сириус Блэк… я его почти и не помню, — Лестрейндж задумчиво соединил кончики пальцев, постукивая указательными друг о друга. — Но это Асти… мне же придётся что-то придумывать.

— У тебя полно времени, — улыбнулся Малфой.

— Я не люблю долги. Но ты прав, время есть…

Времени было действительно много, и поначалу Родольфус попросту растерялся, не зная, что ему с ним делать. Первые дни после освобождения слились для него в один — бесконечный день в Малфой-мэноре со светом, воздухом и горячей водой, к которым ему пришлось привыкать почти заново. Заново же пришлось привыкать и к общению — и это оказалось вовсе не просто. С Рабастаном было легко — очень болезненно поначалу, но в остальном просто, потому что тому не так уж и нужны были слова. А вот с остальными… Первые дни он почти молчал — его не трогали, не требовали ответа, но говорили и говорили, рассказывали бесконечные истории то ему, то просто кому-нибудь в его присутствии. Так он вновь привыкал к словам — и разговаривать, по-настоящему, а не на банальные бытовые темы, начал, как ни странно, с Нарциссой. Она замечательно слушала и вообще казалась ему самой знакомой из всех — потому что все остальные разительно переменились. Сидя слегка в отдалении, Родольфус эти первые дни наблюдал, слушал, а потом, когда смог, и разглядывал их — тех, кто составлял его прошлое, а теперь, кажется, собирался войти и в будущее.

Люциус. Тот выглядел старше — не физически, на это Родольфус вовсе не обращал внимания, нет, он казался очень повзрослевшим и успокоившимся, расслабленным и, пожалуй, счастливым. Исчезли прежде казавшиеся самой его сутью самоуверенность и самовлюблённость, ушло и чувство собственного превосходства, никогда, правда, не касавшееся Родольфуса, но очень заметное в отношении остальных. И из-под всего этого появилась, наконец, сила…

Драко. Родольфус помнил его сперва младенцем, а после совсем мальчишкой, юношей, избалованным до чрезвычайности, а потом запуганным, запутавшимся и почти что раздавленным. И то, что он видел сейчас, ему, безусловно, нравилось: взрослый, умный, очень понимающий и внимательный — и, кажется, тоже сильный, хотя и по-прежнему держащийся в тени отца.

Северус. Снейп… Его Родольфус знал хуже всех: с остальными он был знаком с самого детства, а Снейп появился в их кругу много позже, и до первого своего заключения Лестрейндж почти не обращал на него внимания, а после ему было не до него, хотя убийство Дамблдора Родольфуса, конечно же, впечатлило. Тот всегда казался ему очень замкнутым, очень нервным и очень серьёзным — и слышать теперь его пусть язвительные, но всё же шутки и ощущать идущее от него спокойствие было странно и определённо приятно.

Ойген. Самый юный из них, даже младше Асти. Родольфус всегда считал его чрезвычайно легкомысленным и немного пустым и капризным, и никогда не предполагал, что из него выйдет что-нибудь путное — и как же он, оказывается, ошибся. Сохранив свою лёгкость и теплоту, за которую его все всегда любили, Мальсибер приобрёл тоже силу — а ещё, пожалуй, уверенность. Было в нём и что-то ещё — нечто, чему Родольфус пока не мог подобрать определения. Может быть, жизнелюбие?

Но больше всех его изумил МакНейр. Он, как и Родольфус, провёл эти двадцать лет в Азкабане — но выглядел и вёл себя так, словно никогда там не был. Сам он это, отмахнувшись пронзительно-привычным жестом, объяснял собственной невеликой волшебной силой и неусидчивостью, которая заставляла его каждый день заниматься хотя бы простыми физическими упражнениями, раз уж колдовать в камере было невозможно — а вот Лестрейндж видел в этом иное, однако с выводами пока не спешил.

И наконец, Эйвери. Маркус… Они все так или иначе опекали его когда-то, считая кем-то вроде общего младшего брата — и, как казалось Родольфусу, подхватили эту традицию и сейчас. Маркусу это, кажется, нравилось — вернее, представлялось естественным и не вызывало ни удивления, ни протеста. Он тоже, как и Родольфус, был едва жив, и по-прежнему мягок и тих, только вот, в отличие от него, насиделся в одиночестве и теперь предпочитал компанию, которую ему с удовольствием обеспечивал Ойген, не отходивший от него ни на шаг. И это удивительное постоянство нравилось Родольфусу, заставляя каждый раз улыбаться и с удовольствием наблюдать за тем, как оттаивает тот, с каждым днём становясь всё больше похожим на себя прежнего.

— Ты не устаёшь от него? — спросил ближе к концу первой недели Родольфус, когда все они сидели в летнем саду на солнце, по которому так стосковались в тюрьме.

— От Ойгена? — улыбнулся тот. — Нет, что ты… я так рад, что он рядом. Он лучше любого солнца и шоколада… а ты не рад ему разве?

— Его порой слишком много, — улыбнулся кончиками губ Родольфус. — И он слишком горяч. Он вообще — слишком. Но если ты рад — вопрос закрывается, — он прикрыл глаза и подставил лицо солнцу.

— Ты знаешь, — помолчав, сказал Эйвери, — я бы не пережил без него похороны, наверное. Да без всех вас…

— Да, — кивнул Лестрейндж, вновь открывая глаза и бросая быстрый взгляд на сидящего рядом с ним брата — тот рисовал что-то углём, держа на коленях папку, и, кажется, не замечал ничего вокруг. Родольфус перевёл взгляд на Маркуса. — Возвращение вышло весьма впечатляющим.

Они рассмеялись — Эйвери слегка нервно, а Лестрейндж-старший немного искусственно. Он вообще с трудом вспоминал, как принято выражать эмоции — возможно, потому и искал порой если не одиночества, то покоя, где можно было спокойно подумать и перестать отслеживать, насколько адекватно выражение его лица передаёт внутреннее состояние.

Они замолчали, и Родольфус погрузился в воспоминания о похоронах отца Маркуса.

Тело Эйвери-старшего вернули почти сразу — буквально через два дня. Главный Аврор — Поттер — любезно осведомился, как мистеру Эйвери будет удобнее его забрать, и нисколько не удивился, когда тот ему сообщил, что был бы признателен, если бы тело его отца отдали Люциусу Малфою. Туда его и доставили — и Люциус сразу отправил его в подвал, где оно и пролежало почти неделю, покуда первые манипуляции с вышедшими на свободу узниками не завершились и Снейп не счёл, что они все и прежде всего Эйвери готовы к чему-либо сложнее короткой прогулки по саду после завтрака или же долгого ежедневного массажа.

Они спустились туда все вместе — только Рабастан не пошёл, Родольфус, полагая, что его брату рядом с покойником совсем не место, оставил его с Нарциссой и Асторией, попросив их никуда его не пускать и отвлечь как-нибудь. Тело лежало на высоком длинном столе — по всей видимости, трансфигурированном Люциусом специально для этой цели — накрытое простым чёрным сукном. Они подошли — вшестером: Мальсибер обнимал Эйвери за плечи и сжимал его руку, то ли поддерживая его, то ли защищая, и когда Малфой убрал сукно, Маркус побелел и упал бы, если бы Ойген, а потом тут же и Снейп не подхватили его и не удержали.

— Я хочу его сжечь, — громко и чётко проговорил Маркус Эйвери, глядя на мертвеца с такой ненавистью, что даже Лестрейнджу стало не по себе. — Чтобы следа его не осталось.

— Можно прямо сейчас, — кивнул Люциус. — Адским огнём, если хочешь.

— Адское пламя в подвале — это именно то, что требуется твоему дому, — очень серьёзно проговорил Снейп.

Все рассмеялись, и обстановка слегка разрядилась.

— Зачем здесь? — возразил Мальсибер. — Давайте сделаем это красиво и символично. У вас же есть склеп? — деловито обратился он к Эйвери.

— Ему там не место, — неожиданно жёстко возразил тот.

— Так мы не будем его туда класть, — не стал спорить Мальсибер. — Мы его там сожжём.

— Не хочу, — упрямо мотнул головой Маркус. — Но здесь тоже нельзя, конечно, — добавил он мягче.

— Может быть, просто у вас на заднем дворе? — подумав, предложил Малфой. — А потом замостить это место.

— Ага. И залить бетоном, — засмеялся Мальсибер.

— Бетоном? — с внезапной заинтересованностью спросил Эйвери.

— Ну да, — кивнул Ойген с энтузиазмом. — Я думаю, в Британии не сложно достать машину хорошего бетона? Выроем яму, сожжём его там — а сверху зальём. А когда застынет — плиту положим. Гранитную, — он не выдержал и сам же опять рассмеялся — первым.

— А знаешь, — немного смущённо проговорил Маркус, — мне нравится… по-моему, это очень хорошая мысль. Отец был бы в ярости, — сказал он с совершенно ему несвойственной неприятной улыбкой. — Такое презрение всех традиций…

— Ты можешь достать машину бетона? — обратился к Люциусу Мальсибер, с трудом сдерживая смех.

— Могу, конечно, — губы Малфоя тоже дрожали от с явным трудом сдерживаемого смеха. — А водителю потом память сотрём.

— Да я сам за руль сяду! Я отлично вожу! — с азартом возразил Ойген.

— Ты не умеешь, — негромко возразил Снейп. — Ты полагаешь, разные категории прав — просто для вида существуют?

— Так я научусь, — пожал тот плечами. — Не думаю, что это так сложно. Ещё есть время.

Родольфус слушал всё это молча, чувствуя себя весьма неуютно и совсем не на месте. Они так легко говорили о каких-то машинах, которые Ойген вот даже умел… водить? Куда, как и зачем, Лестрейндж не понимал, и поймал себя на том, что непонимание это его раздражает неожиданно сильно. Вот что такое бетон, ему было известно, да и слово «машина» он знал, но общий смысл фраз всё равно ускользал от него — Люциус вдруг подошёл к нему и шепнул:

— Я тебе расскажу чуть попозже. Мы тут многое узнали теперь о магглах…

Магглы. Которых они все так… что? Знать ведь не знали, если быть честными. И даже и не ненавидели никогда… Зачем было всё это? Родольфус стиснул зубы и заставил себя отвлечься, вернуться в реальность, в нынешний миг. Они здесь сейчас совсем для другого: они собрались, чтобы закончить то, что когда-то не сумели сделать вдвоём — давным-давно, в прошлой жизни, Родольфус и Люциус хотели отыскать и убить отца Маркуса, но тогда у них ничего не вышло, а потом стало и вовсе не до того. И вот теперь…

Лестрейндж подошёл к стоящему рядом с Малфоем МакНейру. Тот кивнул, делая движение назад и освобождая ему место — Родольфус придержал его за руку и шепнул:

— Я так и не сказал тебе. Это был лучший бросок, что я видел в жизни — я смотрел после в Омуте.

Тот явно смутился и даже, кажется, покраснел, пробормотав неловко:

— Да там близко было… захочешь — не промахнёшься.

— После двадцати лет Азкабана, — мягко напомнил Лестрейндж.

— Да у меня было время потренироваться, — словно оправдываясь, начал тот — Родольфус только головой покачал:

— Это можешь Люциусу рассказывать или Ойгену. А мне не нужно. Я знаю, что я видел, и могу оценить, — он вновь коснулся его руки и вернулся на своё место, оставив МакНейра в смущении и замешательстве.

— Ну, в общем, решили, — проговорил тем временем Люциус. — Бетон будет завтра, не раньше — или ты хочешь успеть всё сегодня?

— Я подожду, — сказал Эйвери, протягивая руку и дотрагиваясь своими жуткими мёртвыми пальцами до мёртвого же лица своего отца. — Я столько лет ждал… ещё сутки не имеют значения.

Он постоял так, а потом обернул руку, обернулся к МакНейру и пристально посмотрел на него снизу вверх.

— Ты исполнил мою самую главную мечту, — тихо проговорил Эйвери — голос дрогнул, и он сглотнул, успокаиваясь. — Я думал… я был уверен, что никогда не увижу его мёртвым. А ты… и так просто, — он покачал головой. — Я думаю, когда он понял, что его убило, — он лихорадочно усмехнулся, — он был в ярости. Банальный кинжал… словно какое-то животное, — Эйвери рассмеялся нервно, заставив тревожно переглянуться Снейпа с Мальсибером — Мальсибер обнял его покрепче и прижал к себе, то ли успокаивая, то ли готовясь прервать возможную истерику. И оказался прав, потому что тот так и смеялся, пока на глазах у него не заблестели слёзы, и он не разрыдался. Ойген развернул его к себе и прижал голову к своему плечу, гладя её и шепча что-то ласковое, Люциус тут же трансфигурировал скамью, и Мальсибер опустился на неё вместе с Эйвери, делая жест остальным то ли отойти, то ли подождать. Скорее, впрочем, второе, потому что когда они все подошли, не сделал попытки их остановить, напротив, кивнул — и продолжил утешать вновь обретённого друга. А утешать он умел…

Тот, наконец, успокоился и замер на какое-то время в объятьях Ойгена, потом поднял голову, сказал виновато:

— Вы извините… просто я…

— Давай ты не будешь сейчас извиняться? — ласково попросил Мальсибер, улыбаясь ему и подавая платок. — Если мы сейчас станем обращать внимание на подобные вещи — нам лучше сразу же разойтись, потому что кроме извинений мы вообще ничего не услышим. Мы все тут познакомились в своё время с Азкабаном — не так ужасно, правда, как вы, но некоторое представление всё же имеем. Я вот как вспомню, каким когда-то вернулся…

— Он прав, Эйв, — сказал Родольфус, присаживаясь с другой стороны. — Я так и вовсе почти забыл, как разговаривать… и, боюсь, на твоём месте вёл бы себя ещё хуже. Не нужно сейчас всё это. Не о чем извиняться.

— Бетон бетоном, — меж тем проговорил Ойген, — но ведь плита же ещё. Гранитная. Ты её тоже до завтра достанешь? — спросил он Малфоя.

— Так бетон высохнуть должен, — насмешливо возразил Снейп. — Или ты её утопить в нём хочешь?

— Можно и утопить, — засмеялся Мальсибер. — А потом сверху ещё одну положить. Для надёжности.

— И саркофаг сделать, — вдруг тоже пошутил Эйвери, и все с облегчением рассмеялись. — Я думаю, одной плиты будет вполне достаточно, — сказал он, вытирая заплаканное лицо платком. — Хотя и это тоже излишне… но мне будет приятно, проходя по двору, топтать его прах.

Вот так следующим днём все они и оказались в холле старинного замка, тёмном, пыльном и пропитанном почему-то запахом прелой листвы. Источник этого странного запаха обнаружился сразу же после того, как кто-то (кажется, Малфой) осветил всё помещение мощным Люмосом: весь пол огромного холла, мебель, перила лестницы, даже подоконники высоких и узких окон были укрыты толстым слоем листьев, частью высохших, частью просто пожухлых.

— Это зачем? — спросил Ойген, настороженно оглядываясь. — И где эльфы?

— Их нужно позвать… они сами не выйдут, — Эйвери, зябко передёрнув плечами, тоже начал оглядываться. — А листья — это традиция, — объяснил он. — Когда хозяева не живут в доме, его убирают травами и цветами… видимо, эльфам было не до того, чтобы поддерживать их всегда свежими. Надо убрать всё это отсюда, а то очень на склеп похоже…

— Ставни здесь открыть можно? — поинтересовался Малфой, держа палочку наготове.

— Сейчас я эльфов найду, и они сами всё сделают, — Маркус всё осматривался, будто что-то искал.

— А просто позвать их нельзя, да? — нетерпеливо задал достаточно очевидный вопрос Мальсибер.

— Н-нет, — ответил Эйвери несколько неуверенно, и добавил: — Насколько я знаю. Они нас не слышат.

— Как так? Почему? — Ойген начал раскапывать носком ботинка листья, пытаясь добраться до пола.

— У каждой комнаты в нашем доме своя зашита, — ответил Маркус рассеяно. — А я, похоже, не в состоянии её снять…

— Знаешь где у вас об этом записано? — уточнил Родольфус. Рабастана они снова с собой не взяли — тот, впрочем, был занят портретами и их ухода почти не заметил. — Вернее, — он едва заметно поморщился, — поможете Эйву её убрать, — обратился он к тем троим, что могли сейчас колдовать.

— Не нужно! — торопливо оборвал его Маркус. — Честно сказать, я плохо помню, как здесь всё устроено, но я бы не стал пока ничего трогать. Во всяком случае, колдовать точно не стал бы. Это где-то совсем рядом… посвети мне, пожалуйста, — попросил он Мальсибера, подходя к камину. Тот просьбу исполнил, и Эйвери в ярком белом свете его палочки начал внимательно осматривать каминную полку. Потом радостно вскрикнул и, взяв что-то с полки обеими руками, с силой швырнул в камин.

Полыхнуло синим.

На стенах вдруг вспыхнули факелы, зажглась под потолком изумительно красивая золотая люстра с хрустальными резными подвесками...

— Хозяин! — зазвучало словно со всех сторон. — Хозяин вернулся!

Невесть откуда явились эльфы — пятеро, завёрнутые в какие-то совсем уже ветхие рубища, но счастливые и очень бодрые. Они обступили Маркуса Эйвери и рухнули на пол, практически по нему распластавшись. Тот смутился, поморщился, сказал торопливо:

— Встаньте! Теперь достаточно будет простого приветствия. Я не отец и не люблю этого. И я тоже очень рад вам, — он очень искренне улыбнулся. — Откройте ставни, уберите всю эту листву, проветрите… и вообще, весь дом нужно убрать. И переоденьтесь во что-нибудь новое, — попросил он. — Я… я вернусь сюда. Позже.

— Осенью, — подсказал тихо Мальсибер. — Или к зиме.

— Да… наверное. Ну, идите, — отпустил эльфов Эйвери — и те разбежались по залу, открывая ставни и окна и сгребая листья в аккуратные кучи.

— Я тут сто лет не был, — проговорил Ойген, оглядываясь, и вдруг рассмеялся: — А та книга, я надеюсь, вернулась в библиотеку?

— Ты помнишь? — тоже засмеялся Маркус.

— Ну ещё бы, — Мальсибер картинно передёрнул плечами. — Такое забудешь, пожалуй.

— Вернулась, конечно. Хотя я не знаю, что будет, если вы снова встретитесь, — Эйвери снова заулыбался.

— Да никогда! — убеждённо воскликнул Ойген — вышло так выразительно, что остальные, хоть и не понимая, о чём идёт речь, рассмеялись.

— Пойдёмте на задний двор, — предложил МакНейр. — Надо же яму выкопать. Ты сам хочешь?

— Я бы хотел, — кивнул Эйвери под возмущённые взгляды Малфоя, Мальсибера и Снейпа, обращённые на Уолдена. — Но вряд ли смогу.

— Можно символически, — ничуть не смутившись, продолжил тот. — Ты начнёшь — а мы закончим.

— Мы закончим, — с издёвкой подчеркнул Снейп. — Или ты думаешь, мы вручную рыть будем?

— Ну, ты-то точно не будешь, — незло улыбнулся МакНейр. — Враз руки сотрёшь.

— Один-один, — улыбнулся Люциус. — Яму мы, конечно, так выкопаем… руками и долго, и много чести.

— Если бы я мог сделать это вручную — я сделал бы, — тихо проговорил Маркус, с горечью глядя на то, во что сейчас превратились его руки, в которых он разве что вилку удерживал, да и то с трудом — а вот нож был ему уже не по силам.

— Давай я сделаю, — предложил Уолден. — Я не думаю, что это займёт много времени: тут лес, значит, земля мягкая…

— Ты вправду можешь? — тихо спросил его Эйвери.

— Почему нет-то? Рукавицы нужны и лопата… и заступ ещё. Большая яма?

— Нет… я думаю, нет, — торопливо проговорил Эйвери. — Мы же сожжём тело. Ты в самом деле…

— Да не о чем говорить, — отмахнулся тот.

Родольфус и Люциус молча переглянулись — и отвели глаза: шутка вдруг перестала быть шуткой…

Они вышли во двор — пустой, замощённый круглыми, поставленными на ребро камешками, между которых росла густая трава. Скользя по ним и проклиная и того, кто вообще изобрёл такую отмостку, и того, кто её выбрал сделать именно здесь, они прошли в угол и остановились в паре шагов от потемневшей и заросшей плющом стены.

— Здесь когда-то ставили позорную скамью, — сказал Эйвери. — Для эльфов или детей. Самое место, по-моему.

— Заступ нужен, — кивнул практичный МакНейр, — камни вынуть.

Снейп, ко всеобщему удивлению, немедленно трансфигурировал требуемое, потом добавил пару рукавиц и невозмутимо протянул всё это Уолдену. Тот надел их, примерился — и ловко подцепил первый камень.

— Как же я его недооценивал, — сказал негромко Родольфус, глядя на мерно и с удовольствием работающего МакНейра.

— Боюсь, что не только ты, — кивнул Люциус. — А ведь я всегда полагал, что знаю его как свои пять пальцев.

— А представь, что ты прав? — улыбнулся Лестрейндж. — И действительно знаешь свои пальцы так же… хорошо?

— Да вы не стойте тут все, — сказал им МакНейр. — Это ж часа на два… я как фута на три вырою — позову. Лопату только оставьте, — напомнил он.

— Я хочу посмотреть, — возразил Эйвери. — Я останусь.

— Говорят, — глубокомысленно заметил Малфой, — что на три вещи можно смотреть бесконечно: на горящий огонь, текущую воду и работающего человека. Предлагаю остаться и проверить последнюю часть на практике, — он трансфигурировал стулья и, расставив их полукругом, отвесил шутливый поклон, приглашая всех садиться. Они расселись, устроив Маркуса в центре — Мальсибер же устроился позади него и уселся, опираясь сложенными руками на спинку стула своего друга.

Так они и сидели, время от времени негромко о чём-то переговариваясь — а МакНейр, вытащив камни и размягчив землю, тем временем отложил заступ и теперь мерно махал лопатой. Летели комья земли — иногда Уолден останавливался, кто-нибудь подходил к нему, лил воду из палочки на руки, тот умывался, пил, обтирал лицо рукавом — и продолжал. Яма углублялась, а человек, рывший её, постепенно опускался всё ниже. Наконец, углубившись по грудь, МакНейр остановился и, опершись на лопату, спросил:

— Хватит? Или в полный рост?

— Да хватит, я думаю, — сказал Люциус. — Мы же тело сожжём.

— Ты устал? — виновато спросил Уолдена Эйвери.

— Да нет, — пожал тот плечами. — Так что? Рыть дальше?

— Извини меня, пожалуйста, — ещё более виновато пробормотал Маркус. — Но если ты мог бы…

— Без проблем, — кивнул тот и попросил: — Люци, полей мне?

Тот подошёл, спросил шёпотом:

— Ты вправду не устал?

МакНейр, по которому было заметно, что происходящее доставляет ему настоящее удовольствие, качнул головой и подмигнул ему. Умылся, выпил воды из сложенных ковшом рук — и продолжил.

— Знал бы ты, как мне перед ним неловко, — еле слышно шепнул Маркус Ойгену. — Но я… я потом места себе не найду. Я хочу закопать его. Глубоко. Навсегда. Понимаешь?

— Конечно, — ласково кивнул Мальсибер, сжимая его плечо. — Мы все понимаем. Я его плохо знал, но знаешь — мне хватило. Я бы сам его с удовольствием закопал и присоединился к Уоллу, но, боюсь, мы бы тут тогда до завтра сидели.

Они умолкли — но они вообще по большей части сидели молча, потому что говорить здесь было не о чем. Наконец, МакНейр закончил, скрывшись в вырытой яме полностью, подпрыгнул, уцепился за её край, подтянулся — Малфой сорвался с места и почему-то вместо того, чтобы использовать банальную левитацию, просто помог ему выбраться вручную.

— Так, — удовлетворённо проговорил Уолден, довольно глядя на результаты своей работы. — Ну, я думаю, этого будет достаточно.

Эйвери поднялся, подошёл к краю ямы — Мальсибер пошёл за ним и встал рядом, остальные последовали за ним.

— Глубоко, — проговорил задумчиво Люциус. — Сколько здесь кубических футов, надо померить…

— Зачем? — удивился Лестрейндж.

— Количество бетона же рассчитать. Так…

Он трансфигурировал мерную ленту, измерил, записал что-то — и попрощался:

— Я скоро буду. Эйв, сюда аппарировать уже можно, или лучше камином?

— Камином лучше, — виновато проговорил тот. — Сказать по правде, я не помню, как здесь открывать аппарацию… я потом посмотрю, а сегодня, если тебе не сложно, пожалуйста…

— Камином так камином, — кивнул тот. — Скоро буду, если машина уже готова. Заодно и тело доставлю.

Он ушёл — а пока его не было, остальные разбрелись по двору. Здесь, на заднем дворе, никто из них не был — да даже в доме бывали не все, только Люциус, и тот в детстве, да Ойген пару раз в школьные годы: отец Маркуса гостеприимством не славился, а после принятия метки сыном чуть того не убил и из дома выставил — сам же Маркус, хотя и бывал иногда здесь уже после исчезновения Эйвери-старшего, никаких гостей, конечно же, не водил, а сам жил в небольшом домике совсем в другом месте, куда даже эльфов позвать не рискнул. Двор выглядел совершенно заброшенным и в тех местах, где не был выложен камнем, зарос высокой травой и плющом. В некотором отдалении от дома виднелось несколько тоже очень старых каменных скамеек и сухой и засыпанный листьями с росших поодаль дубов фонтан в виде растущего из широкой и плоской чаши дерева, а ещё дальше, у леса, виднелась кованая ограда, напоминающая переплетённые ветви.

Отца Маркус боялся с детства. Это был именно страх — не трепет, который часто испытывают дети строгих и суровых родителей, нет, это был самый настоящий страх, который с возрастом только усилился, переходя иногда в ужас. Осуждать его было сложно: Эйвери-старший был человеком не просто неприятным — даже тогда ещё относительно молодой и вполне вменяемый Томас Марволо Риддл полагал его излишне жестоким и склонным к неоправданно опасным экспериментам. Каково было расти рядом с ним родившемуся как на грех впечатлительным и чувствительным ребёнку, представить несложно… В результате к окончанию школы Маркус испытывал к отцу только два чувства: ужас и ненависть. Не имея ни силы, ни храбрости открыто ему противостоять, он сделал то единственное, что, как ему казалось, могло бы действительно сойти за месть: много раз слыша, с каким презрением отец отзывается о тех, кто носил так называемую Тёмную метку, он сам принял её, едва только окончил Хогвартс. Ответом ему стала пущенная Эйвери-старшим в сына Авада, которую тот, правда, в последний момент всё же перенаправил в стену — а что было дальше, Маркус уже не увидел, потому что банально и постыдно упал в обморок, а затем, придя в себя и увидев в стене свежую выбоину, аппарировал к ожидавшему его в собственном доме Мальсиберу. В тот вечер они впервые напились с ним вдвоём в буквальном смысле до потери памяти — во всяком случае, Эйвери на следующий день половину прошедшей ночи не помнил. С тех пор отец с сыном ни разу не виделись — до того, как Маркуса выпустили из Азкабана, и отец не встретил его буквально у входа в министерство, пытаясь, по всей вероятности, исправить совершённую когда-то ошибку и всё-таки уничтожить сына — но был убит точным броском Уолдена МакНейра, всадившего в глазницу старшего Эйвери сотворённый Малфоем кинжал по самую рукоятку.

И вот теперь этот кошмар всей его жизни был, наконец, мёртв, и Маркус Эйвери получил подлинную свободу, в сравнении с которой померкло даже освобождение из Азкабана. Говорят, что в подобных случаях люди чувствуют пустоту или даже растерянность — но нет, ничего этого с ним не было. Всё, что он ощущал — это невероятное облегчение, торжество и счастье от того, что впервые в жизни по-настоящему, подлинно свободен. И даже невозможность пока колдовать не портила ему настроения.

Малфой вернулся быстро — спустился во двор по старым ступеням, очень довольный, спросил весело:

— Где жечь будем? Прямо в яме?

— Да, — с лихорадочным блеском в глазах сказал Эйвери. — Ты… принёс его? Где он?

— В кармане, — засмеялся Малфой, доставая небольшую картонную коробочку. Маркус рассмеялся немного нервно и тронул её своим сухим, словно ветка, указательным пальцем.

— Это так… символично, — он облизнул вдруг пересохшие губы. — Картонка вместо гроба…

— Раз мы всё делаем как положено, — проговорил Люциус деловито, — сначала нужно туда в яму соли засыпать и положить железа.

— Если всё делать по правилам, то нужны подковы и гвозди, — уточнил Лестрейндж. — Настоящие, не трансфигурированные.

— Я принёс, — кивнул Малфой. — Они в машине.

Он достал из другого кармана крохотную машинку, примерился, поставил её подальше от ямы и вернул ей настоящий размер.

— Что это? — с огромным любопытством спросил Эйвери, тут же подходя к ней и начиная разглядывать. Лестрейндж к нему присоединился, только вот выражение его лица было совсем иным: скорее озадаченным, чем любопытствующим, а ещё настороженным и встревоженным.

— Это бетоновоз, в барабане… вот здесь внутри, — Малфой указал на странную, бочкообразной формы, медленно вращающуюся часть машины, — бетон, которого, как я предполагаю, хватит с лихвой — ещё и останется. Ты же хотел маггловские похороны, — добавил он. — Не представляю ничего более маггловского.

— Я никогда не видел такого… какая сложная вещь, — проговорил Маркус почти с восхищением.

— Если тебе интересно, я тебе с радостью покажу машины, — улыбнулся Люциус. — У магглов их много… и их отлично можно зачаровывать.

— Я тоже никогда не видел такого, — сказал негромко Родольфус. — Странная вещь.

— Тебе я тоже всё с удовольствием покажу, — кивнул Малфой. — Хочешь — можем начать прямо завтра.

— Не думаю, что это так срочно, — покачал головой Лестрейндж, едва заметно нахмурившись, и добавил негромко: — Я вообще пока не уверен, что хочу этого.

— Как захочешь, — кивнул Люциус, поднимаясь на ступеньку, распахивая дверцу кабины. — Но давайте всё-таки сделаем то, ради чего собрались! Акцио, соль, — сказал он, отступая немного назад, когда рядом с ним на землю плюхнулся внушительный мешок из дерюги с надписью «Соль морская адриатическая». — Акцио, синий ящик, — сказал он — и вновь отступил, давая место большому и явно очень тяжёлому ящику, который так же, как и мешок, появился из кабины бетоновоза. — Подковы и гвозди. Кованые, разумеется, — зачем-то добавил он очевидную вроде бы вещь, левитируя мешок с солью к яме, открывая его и щедро высыпая около трети на дно. Потом проделал то же и с ящиком — подковы и гвозди сыпались с грохотом, слыша который, Эйвери улыбался. — Готово, я полагаю, — наконец, сказал Малфой. — Как ты полагаешь, достаточно? — обернулся он к Снейпу — не заметив, как на мгновенье болезненно дёрнулся Лестрейндж.

— Я вообще не вижу смысла в подобных предосторожностях, — пожал тот плечами. — Но если предположить, что они есть — то да, полагаю, этого вполне хватит.

— Эйв?

— Я не помню, — покачал тот головой. — Наверное… раз Северус так говорит — значит, так и есть. Положи его… туда. И… увеличь. Пожалуйста.

Малфой вновь вынул из кармана маленькую картонную коробочку и открыл её — лежащее внутри тело напоминало маленькую куколку, одетую в неброскую мантию. Люциус отлевитировал «куколку» в яму и вернул ей нормальный размер, и оно превратилось в тело старого, но очень крепкого человека, одна глазница — та, в которую вошёл кинжал — была закрыта чёрной повязкой, а лицо — жёсткое, неприятное — казалось вовсе не лицом, а застывшей восковой маской.

Они все подошли к краю ямы… могилы — сам Маркус Эйвери, Ойген Мальсибер, Северус Снейп, Уолден МакНейр, Люциус Малфой и Родольфус Лестрейндж и молча стояли и смотрели — вниз.

— Давай, — сказал, наконец, неизвестно кому Маркус.

Мальсибер, Снейп и Малфой переглянулись и подняли палочки, Ойген выпустил из своей струю огня, а Северус с Люциусом окружили яму невидимой, но непроницаемой для него стеной. Пламя мгновенно охватило труп и казалось, что оно стонет от удовольствия, пожирая его — и Мальсибер, разорвав связь между ним и своей палочкой, присоединился к держащим незримую стену друзьям.

Так они и стояли, пока всё внутри ямы не выгорело дотла — а затем Снейп погасил Адское пламя. За всё это время никто из них так и не произнёс ни одного слова. Люциус молча высыпал сверху оставшиеся гвозди, подковы и соль…

— Давайте закончим, — произнёс, наконец, Эйвери.

Малфой молча подошёл к машине, залез в кабину, включил зажигание… Лестрейндж вздрогнул от звука заработавшего мотора — и Ойген, заметив это, подошёл к нему и успокаивающе сжал его плечо:

— Я понимаю, как тебе это дико… но это просто механизм. Они ведь не умеют колдовать — магглы… но они научились делать потрясающие вещи.

— О да, — произнёс Родольфус негромко.

— Прости, — смутился вдруг Ойген. — Я…

— Нет, — возразил Лестрейндж. — Я был бы рад послушать, как ты вживался в их мир. Не сейчас, разумеется. После.

— Я расскажу, — кивнул Мальсибер. — Но мне было легче… у меня выбора не было, совсем никакого: либо так — либо Азкабан. Это очень стимулирует мозговую деятельность, как выразился бы Северус, — он улыбнулся.

— Расскажешь, — кивнул Родольфус.

Ему очень хотелось уйти сейчас и просто побыть в одиночестве, к которому он так привык за двадцать лет заключения. Но вместо этого он подошёл к Эйвери и сказал негромко:

— Я рад за тебя.

— Я тоже, — обернулся и кивнул тот. — Я тоже…

Малфой, меж тем, очень медленно подвёл бетоновоз к яме, остановился… медленно крутящаяся «бочка» замерла, один конец её приподнялся, открылся люк — и серый густой бетон густо потёк в яму.

Когда та заполнилась почти до краёв и Люциус, повозившись немного с бетоновозом, наконец, снова спрятал его в свой карман, они вновь окружили могилу, наполненную жидкой серой массой.

— Когда всё высохнет, положим плиту — я нашёл одну подходящую, — сказал Малфой.

— Спасибо, — Маркус с признательностью взглянул на него. — Спасибо… спасибо всем вам, — он обвёл их растроганным взглядом, в котором читались благодарность и настоящее счастье. — Я бы отпраздновал это, но ничего не готово… я даже не уверен, что здесь есть что-нибудь нужное, кроме вина…

— Отпразднуем у меня, — предложил Малфой. — А потом, когда будем класть плиту — можно тут. Как раз эльфы приведут дом в порядок… пойдёмте, — он взял Маркуса под руку. — Возвращаемся?

— Да, — кивнул тот.

И они аппарировали: Малфой с Эйвери, Снейп — с МакНейром, а Мальсибер — с Лестрейнджем.

И не увидели толпящихся в двери эльфов, на лицах которых совсем не было видно приличествующей случаю грусти.

— Можно с тобою поговорить? — услышал незаметно для себя задремавший Родольфус. Открыв глаза — и до сих пор чувствуя острое удовольствие от этого простейшего действия — Лестрейндж вопросительно взглянул на стоящего рядом с ним Мальсибера и кивнул. Тот трансфигурировал себе табурет и сел рядом. — Я очень хочу позвать вас к нам, — заговорил тот осторожно и быстро добавил: — Я знаю, что ты хочешь вернуться домой, и никакие самые лучшие гости тебе сейчас не нужны и не интересны. Но вам обоим ведь всё равно нужно восстановиться, и лечит вас Северус… а у нас океан и сейчас, летом, удивительно хорошо. У вас впереди ещё много десятилетий… и я… и я не знаю, как тебя убедить, — признался он, рассмеявшись.

— Это справедливо, — мягко улыбнулся Родольфус. — Действительно, разумнее всего было бы нам пожить какое-то время у вас, а не вам бросать всё и быть здесь. Тем более, что, в отличие от вас, у нас нет никаких дел, которые требовали бы нашего присутствия в каком-то конкретном месте.

— То есть, — с замиранием сердца заговорил Ойген, — ты…

— Я согласен, — Лестрейндж улыбнулся чуть ярче и кивнул. — Мы успеем ещё пожить дома. Тем более, ты так рад, — добавил он мягко. — И это так странно.

— Что же тут странного? — счастливо спросил Ойген. — Мы не виделись двадцать лет, я вообще думал, что никогда больше вас не увижу…

— Мы никогда не дружили, — пояснил Лестрейндж-старший, задумчиво разглядывая его. — Вы даже с Асти не были особенно близки… Я понимаю, почему рад тебя видеть я — но твоя радость мне не очень понятна. Хотя и приятна, — добавил он искренне.

— Какая разница, кто с кем дружил? — изумился Мальсибер. — Когда это было… Мы же всё равно все свои, так всегда было… а потом мы остались без вас, и я…

Его голос вдруг дрогнул, он улыбнулся слегка виновато и развёл руками.

— И ты? — подождав немного, переспросил Лестрейндж.

— Я же всегда был самым младшим, — сказал Ойген. — Я даже младше Эйва… и вдруг я остался почти что за старшего…

— Формально Снейп старше, — улыбнулся Родольфус. — Хочешь сказать, что вы поменялись ролями?

— Нет, конечно! — рассмеялся Мальсибер. — Но он один… мы вообще остались вдвоём. Потом, правда, нашлись с Малфоями… но всё равно — я всё время вас вспоминал. И сейчас — это же как вернуть своё детство и юность… ты понимаешь?

— Да, — помолчав, кивнул Лестрейндж. — Я понимаю, пожалуй. Ты всегда был очень сентиментален, — проговорил он задумчиво, — я был уверен, что после Азкабана это прошло… оказывается, нет.

— Это плохо? — засмеялся Ойген.

— Почему плохо? — удивился Родольфус. — Это просто характеристика, ни хорошая, ни плохая. Лично тебе она даже идёт. И знаешь… пожалуй, это хорошая мысль — пожить пару недель совсем в другом месте. Здесь всё очень знакомо — и в то же время чужое…

— Почему всего пару? — шутливо возмутился Мальсибер. — Я рассчитывал по крайней мере до конца лета! Можно, наверное, время от времени сюда возвращаться порталом… часто это будет тяжело, но иногда…

— Посмотрим, — уклончиво ответил Лестрейндж. — Ты говорил с Асти об этом?

— Нет пока. Сначала спрашивают у старших, — то ли шутливо, то ли серьёзно отозвался Ойген. — Что, если бы он захотел и обрадовался — а ты нет? Вышло бы, что я либо давлю на тебя таким образом, либо пришлось бы его расстраивать.

— Верно, — с откровенным удивлением кивнул Родольфус.

— Что ты так удивляешься? — спросил Ойген.

— Я не ожидал от тебя такого… понимания, — откровенно ответил тот. — Надеюсь, что это прозвучало не обидно, — добавил он. — Прости, если так — я отвык от общения.

— Я с одиннадцати лет дружу с Северусом, — рассмеялся Мальсибер. — Ты правда думаешь, что даже после долгого размышления ты способен сказать мне что-то обидное?

— Справедливо, — улыбнулся против воли Лестрейндж.

— А раз так — запомни это и даже не пытайся меня обидеть: не выйдет ничего.

— Не буду, — кивнул Родольфус. — Поговори с Асти. Если ему твоё приглашение понравится, мы его примем.

— Поговорю, — пообещал Ойген.

Рабастан откликнулся на его предложение с детским восторгом, сказав, что никогда прежде не видел ни Америки, ни океана, а рисовать ведь можно будет и там — и вопрос с приглашением был решён. Эйвери даже уговаривать не пришлось — а вот с МакНейром всё неожиданно оказалось сложнее.

— Я с радостью, — кивнул тот, — но попозже и не на два месяца. Я двадцать лет дома не был. Пару недель — с удовольствием, но больше — не обижайся. У меня дома дел полно.

Спорить с ним у Мальсибера не вышло — а Люциус, выслушав жалобу Ойгена, лишь посмеялся:

— Я попробую поговорить с ним. Хотя думаю, что ему это и не надо. Не все любят море.

— При чём здесь море? — удивился Мальсибер. — Дело вообще не в этом!

— И в этом тоже, — возразил Люциус. — Уолли — лесной житель, что он будет делать на пляже два месяца? Имей сострадание: он двадцать лет о лесе мечтал, а ты хочешь лишить его этого ещё на девять недель. Да и чувствует он себя не в пример лучше всех остальных… я думаю, ему будет вполне по силам время от времени навещать вас вместе со мной. Я ведь тоже не могу пропасть из Британии на два месяца — ты-то должен меня понимать. А вот мои дамы и Кори будут рады погостить у вас какое-то время.

Однако существовало ещё кое-что, что требовалось решить до того, как отправляться в Америку, и связано это «кое-что» было с тем условием, которое было выставлено в качестве обязательного всем освобождённым для возвращения палочек: всех освобождённых обязали пройти курс реабилитационной терапии в клинике святого Мунго у некоего доктора Августа Пая. Выбора у них, в общем-то, не было: или магический контракт на эту самую терапию — или официальный запрет на владение волшебной палочкой. Запрет, разумеется, обойти было несложно, особенно если колдовать в дальнейшем только в своих или в таких же закрытых домах, но…

Конечно, они все подписали эти контракты. Время первого визита было указано довольно расплывчато: «в течение первого месяца после освобождения», и до сих пор никто из них даже и не подумал его совершить, однако если они собирались покинуть Британию до осени, сделать это было необходимо. Они по-разному относились к этому: Маркус и Рабастан — с любопытством, Уолден — с философским спокойствием, а вот Родольфус нервничал, причём не за себя, а за брата: на суде вопрос о его состоянии, по счастью, не всплыл, но теперь…

— Кто это — доктор Пай? — первым делом спросил он у Малфоя.

— Август Пай? — переспросил тот. — Это целитель… довольно приятный человек, насколько я помню. Он специализируется на проблемах с использованием магии, от опасных форм детских выплесков до потери способности колдовать в связи с глубоким горем, к примеру.

— Ты его знаешь?

— Немного… я ведь теперь тоже целитель, — засмеялся Люциус. — Так что так или иначе знаю почти всех в Мунго… он неплохой человек. Хотя, с другой стороны, просто так он вас не отпустит и формально бумаги не подпишет. Давайте я в первый раз схожу с вами?

— Я не за себя беспокоюсь. И спасибо тебе.

— Я понимаю, — кивнул Люциус. — Но напрасно… во-первых, все целители связаны Клятвой целителя: мы не можем передавать никому сведения о пациентах.

Несмотря на свою тревогу, Лестрейндж не мог не улыбнуться на это «мы».

— Ты себя и вправду считаешь целителем, — сказал он с выражением то ли удивления, то ли восхищения. — Так странно.

— Я и есть, — пожал тот плечами. — Разве что не зарабатываю этим на жизнь и в штате Мунго не числюсь.

— Я как угодно мог представить себе твоё будущее — но целительство… почему?

— Да ты знаешь… почти что случайно, — признался Люциус. — Мне было очень скверно после войны… представь, как тогда смотрели мне вслед. А мне тогда было это важно… я не то, чтобы жалуюсь, — он улыбнулся, — но было неприятно, и я совсем не горжусь тем, как тогда держался. А потом Драко однажды ночью привёл Снейпа с Мальсибером — и пока я не оправился от шока, Северус предложил мне пойти к нему в ученики. И я подумал, почему бы и нет… я тогда мог только маггловским бизнесом заниматься и мне казалось, что я начинаю просто сходить с ума от того, что здесь мне нет и уже не будет никогда места. Глупость, — он улыбнулся, — но чтобы это понять, мне понадобилось лет… — он задумался, — много. А лечить у меня всегда хорошо выходило — пусть даже и самые простые вещи вроде сращивания переломов и лечения свежих ран.

— Тебе нравится? — внимательно его выслушав, спросил Лестрейндж.

— Ты знаешь… да, как ни странно, — признался Малфой. — Хотя это не совсем то, что я себе представлял. Это… рассказать тебе?

— Расскажи, — кивнул Лестрейндж.

— Это власть, — улыбнулся Малфой. — И любовь. Такое вот странное сочетание. Это очень сильные ощущения — когда отвоёвываешь кого-то у смерти. Или даже не у смерти, а просто у болезни…

— Власть, — повторил задумчиво Лестрейндж.

— Да, — развёл руками Малфой. — Что поделать — себя не переделаешь. Просто она другая… мне нужно было дожить до седин, чтобы понять, что настоящая власть — не отнимать жизнь, а сохранять. Убить легко… это может даже ребёнок или безумец. А ты попробуй отобрать у смерти её добычу.

— Вот теперь я тебя понимаю, — кивнул Родольфус. — Как жаль, что ты сам понял это только теперь... Впрочем, ты-то хотя бы додумался до этого самостоятельно, — тут же добавил он мягко. — А мне эта простая мысль до сих пор даже в голову не приходила.

— Тебя никогда не интересовала власть, сколько я помню, — возразил Люциус. — С чего бы тебе думать о том, что тебе не нужно?

— Ты знаешь, — слегка улыбнулся Лестрейндж, — у меня было очень много времени обдумать самые разные вещи. Но о власти я и вправду не думал. Возможно, ты верно назвал причину… впрочем, не важно. Я буду рад, если ты с нами сходишь.

На том они и договорились — но так до сих пор и тянули с этим визитом. Однако рано или поздно это сделать всё равно бы пришлось, и когда они собрались, МакНейр предложил:

— Раз там запись по одному, давайте я пойду первым — хоть знать будете, чего ждать.

— Я, пожалуй, тоже с вами схожу, — сказал вдруг Снейп. — Не хочу показаться нескромным, но рискну предположить, что мистеру Паю может быть известно моё имя. А нет — так как раз познакомимся. И обсудим план вашего излечения, — хмыкнул он.

После некоторых раздумий визиты к доктору Паю МакНейра и остальных было решено развести на день — с тем, чтобы можно было спокойно проанализировать, обсудить и обдумать увиденное. Уолден от сопровождения отказался и отправился в клинику святого Мунго один — о чём ему суждено было пожалеть, причём сразу же по приходу, потому что его появление вызвало какое-то непонятное движение, почти ажиотаж: на него оборачивались, шептались, бросали странные взгляды… Он нарочно пришёл пораньше, чтобы оглядеться, но теперь уже раскаивался в этом своём решении: четверть часа ожидания грозили оказаться не такими уж и короткими.

В приёмной доктора Пая его встретила симпатичная молодая темноволосая женщина в форменной лимонно-жёлтой мантии — и, кажется, тоже узнав, заулыбалась и встала навстречу:

— Здравствуйте, мистер МакНейр!

— Добрый день, — вежливо поздоровался он. — Я знаю, что пришёл рано. Я подожду.

— Меня зовут Роуэн МакМиллан, я целитель-стажер, — представилась та. — Хотите чаю или кофе?

— Да нет, спасибо, — немного смутился он. — Я так посижу.

К стеклянной перегородке, отделяющей приёмную от общего коридора, то и дело подходил кто-нибудь — большей частью женщины всех возрастов, они заглядывали, улыбались и исчезали, заставляя МакНейра чувствовать себя всё более и более неуютно. Встретившая его медиковедьма тем временем подошла к нему и протянула несколько листов бумаги и карандаш:

— Заполните этот вопросник, пожалуйста, чтобы не терять времени на сеансе. Если вы не против, конечно, — добавила она с милой улыбкой.

— Да нет… давайте, заполню, — кивнул он, обрадовавшись возможности на что-то отвлечься. Он придвинул к себе стоящий поодаль журнальный столик, разложил на нём листы, взял карандаш в руки — и приступил.

Первый вопрос: «Фамилия, имя». МакНейр начал писать… и почувствовал, что краснеет. Потому что пальцы слушались его недостаточно хорошо, и если метать, к примеру, ножи проблемы с мелкой моторикой не мешали, то писать — очень даже. Он ведь пера… да даже карандаша в руках двадцать лет не держал — если не больше: он даже не помнил, когда и что писал в последний раз, если не считать подписание магического контракта по освобождении. Но с именем и фамилией было не так сложно, как дальше, когда вслед за простыми вопросами о возрасте и тому подобных вещах начались вопросы, требующие развёрнутых ответов вроде «кратко охарактеризуйте свое здоровье до 11 лет и укажите тяжелые заболевания, проклятия или серьезные травмы, если таковые были». И вот тут ему стало совсем неловко, потому что он понял, что не помнит, как пишутся некоторые даже не самые сложные слова. Собственно, если быть до конца честным, то идеально грамотен он никогда не был — в написании заклинаний не ошибался, конечно, но где латынь с принципом «как слышится — так и пишется» — и где английский! Но прежде ошибки он, если и делал, то нечасто и не в элементарных словах — а сейчас он сидел и никак не мог вспомнить, как правильно пишется «ничем» и «не болел», а сообразить, как можно это переформулировать во что-то совсем простое, у него тоже не выходило.

— А вы же, наверное, совсем отвыкли писать, — спохватилась вдруг медиковедьма. — Давайте, я вам помогу? Я помню, как мне непривычно бывало даже после летних каникул — а тут двадцать лет… давайте?

— Да, спасибо, — с облегчением кивнул он, кладя карандаш на стол. Девушка присела рядом, и он начал диктовать ей ответы — она легко и быстро писала, и он залюбовался её ухоженными маленькими руками с аккуратно подстриженными ногтями.

— Ну, вот и всё, — улыбнулась она, записывая последний ответ. — И время как раз. Проходите, пожалуйста.

Она проводила его к двери, открыла её — и закрыла за ним.

МакНейр огляделся.

Помещение, в котором он оказался, было похоже на обычную комнату, а не на кабинет целителя: там имелись диван и кресла, обитые мягкой бежевой тканью, а большое окно было обрамлено светлыми шторами. Сидевший за столом доктор Пай поднялся ему навстречу, вышел на середину и протянул руку, здороваясь. Он был среднего роста и достаточно плотного телосложения, на вид — лет сорока, с яркими живыми глазами и немного озорным взглядом.

— Устраивайтесь, где вам нравится, — предложил он, делая широкий жест. — Диван, стул, кресла — располагайтесь.

— Да мне без разницы, — пожал МакНейр плечами, однако раз ему предложили выбор, сел в кресло, стоящее почти у самого окна, за которым виднелся сад — конечно же, вид был зачарованным, ибо на самом деле там просто не могло ничего подобного быть. Доктор Пай распахнул окно, и МакНейр оценил силу чар — оттуда потянуло свежим, наполненным ароматом цветущих деревьев воздухом. Доктор Пай, тем временем, поставил второе кресло напротив и взял со стола тонкую голубую папку.

— Вы второй, — весело сообщил он МакНейру.

— В смысле? — озадаченно переспросил тот.

— Второй из освобождённых, кого я здесь вижу.

— Я… а. Да.

Он совершенно забыл про Руквуда. А тот скор, однако… впрочем, ему-то чего бояться — его Отдел Тайн взял под своё крыло. Наверняка для него все эти визиты — формальность.

— В контракте указано «в течение месяца», — напомнил на всякий случай МакНейр.

— Бесспорно… и я рад видеть вас так скоро, — улыбнулся Пай.

— Чего тянуть-то? — пожал плечами Уолден. — В общем, мне велено — я пришёл. Что делать будем?

— Чай пить, — засмеялся доктор. — Вы какой любите?

— Да я не…

— Хороший чай всегда кстати, — улыбнулся Пай, ставя между их креслами небольшой столик, на котором уже был сервирован чай. Разлив его по простым белым чашкам, он придвинул одну МакНейру и устроился, наконец, в кресле, с удовольствием взяв другую. — Вы в превосходной форме, — сказал он, делая глоток. — Я ещё на суде был изумлён такой разительной разницей. Будто вы не двадцать лет провели, не колдуя, а пять от силы.

— Ну, — немного смутился МакНейр, — я не такой уж сильный волшебник… это же от силы зависит. Ну и потом, делать там было нечего, я и занимался со скуки…

— Занимались? — с любопытством уточнил доктор Пай. — Чем же?

— Да разным… я не привык сидеть без движения, очень неприятно было. Бегать там, конечно, было негде, но для тренировок-то особо много места не нужно.

— Вы делали физические упражнения? — понимающе спросил Пай.

— Делал, — кивнул МакНейр.

— Какое хорошее решение, — искренне восхитился Пай. — За последние лет пятнадцать здесь многие из освобождённых побывали — должен сказать, я такое вижу впервые. Чем планируете заняться?

— Не знаю, — пожал плечами МакНейр. — Рано пока говорить о чём-то таком… пока лето — хочу просто погулять по лесу, пожить у друзей… я двадцать лет никого не видел.

Разговор пока что не выглядел неприятным или опасным, и МакНейр взял чашку, держа её за корпус, а не за ручку, и сделал глоток — чай оказался горячим, но не обжигающим (как на его вкус — так почти что холодным). Сахар он класть не стал — хотя чай предпочитал сладкий: обнаруживать свою неловкость перед целителем ему не хотелось. Однако доктор Пай заметил и взгляд, привычно брошенный им на сахарницу, и первое движение, которое тот сделал не к чашке, а к ложке — но виду не подал, тем более что ничего неожиданного в таком поведении не было.

— Как вы вообще себя чувствуете? — поинтересовался целитель. — Наверняка у вас есть какие-то жалобы — возможно, я сумею помочь.

— У меня есть целитель, — не слишком вежливо, зато честно ответил МакНейр. — Я обязан вам отвечать?

— Нет, конечно, — мягко ответил Пай. — Могу я узнать его имя?

— Их даже двое, — усмехнулся МакНейр. — Люциус Малфой и Шимали Маузо.

— Я знаком с мистером Малфоем, — кивнул целитель, — и слышал о нём как о целителе только хорошее. Вы ведь давно с ним знакомы? — он улыбнулся.

— Со школы, — ответил улыбкой Уолден. — Мы учились на одном курсе.

— Я уверен, что мистер Малфой позаботится о вас наилучшим образом — хотя, насколько я знаю, это не совсем его специализация. А мистера Маузо я никогда не встречал, но статьи его, должен сказать, впечатляют… вы в прекрасных руках, судя по всему.

— Значит, контракт выполнен, и к вам мне больше являться не нужно? — спросил Макейр с откровенной надеждой.

— Боюсь, — мягко качнул головой целитель, — нам с вами всё же придётся какое-то время встречаться.

— Как скажете, — кивнул МакНейр.

— Итак, — проговорил доктор Пай, — есть у вас какие-нибудь жалобы?

— Нет, всё в порядке, — вполне искренне ответил МакНейр.

Он и вправду не лгал: он действительно полагал, что для человека, двадцать лет не державшего в руках палочку, у него всё просто отлично, а что не слишком — то со временем восстановится, и было бы странно ожидать чего-то другого.

— Можете показать какие-нибудь простенькие чары? — попросил Пай. — Люмос, к примеру.

— Да я забыл уже всё, — признался МакНейр. — Я же не колдовал двадцать лет. Давайте в следующий раз.

— Вам ведь вернули палочку несколько дней назад. Я ни за что не поверю, что вы не пробовали колдовать, — улыбнулся Пай. — Не обязательно Люмос. Что угодно. Это ведь не экзамен, — добавил он мягко. — Я просто хотел бы увидеть, как вы колдуете. Я понимаю, что вы не в состоянии сейчас сотворить что-то особенное — не нужно так волноваться.

— Да я правда не помню ничего толком, — с некоторой досадой проговорил он. — Двадцать лет же прошло.

— Вы знаете, — признался вдруг Пай, — у меня в Хогвартсе был очень строгий учитель зельеварения — а я ведь довольно рано решил, что пойду в целители, так что зелья для меня были предметом профильным, и знать их нужно было на «Превосходно»… вы не представляете, как я его боялся. Хотя он и был не так уж намного старше меня… но я буквально начинал заикаться, когда ему отвечал.

— А когда вы учились? — с внезапным интересом перебил его Уолден.

— С восемьдесят шестого по девяносто второй.

— Вы правда Снейпа боялись? — усмехнулся МакНейр.

Он слышал, конечно, об отношении учеников к Снейпу. И всегда очень удивлялся. Чего там бояться? По нему же всегда видно было, что о чём ни попроси — он всё сделает, хотя и обругает отменно: сам МакНейр полагал, что Снейп потому и держался так неприятно, что отказывать не умел, а так просьб было существенно меньше.

— Да, вы ведь должны были знать его… верно, — сообразил вдруг… или не вдруг доктор Пай. — Ужасно боялся! Но я вообще был робким ребёнком и всегда очень переживал на экзаменах — помнится, когда я ТРИТОНы сдавал, я даже зелье от заикания вынужден был выпить: там же комиссия, кто бы стал разбираться… посему очень прошу вас, не воспринимайте происходящее как экзамен: ну не получится и не получится, так бывает… сделаете в другой раз. Обещаю вам, это не принесёт вам никаких неприятностей — и в вашем случае будет совершенно нормально. Просто попробуйте.

МакНейр вздохнул, вынул палочку и без особой надежды произнёс: «Люмос», честно постаравшись сосредоточиться. К его немалому удивлению, на её конце возник знакомый белый огонёк, а пальцы сладко заныли, как бывало, если ему по какой-то причине приходилось очень много колдовать без перерыва.

— Ух ты, — как-то очень по-детски прошептал он. — Надо же…

— Ну, вот видите! — радостно проговорил Пай. — Замечательно. Попробуете ещё что-нибудь? Сдвинете блюдце, к примеру? Немного?

— Вряд ли… я даже заклинания нужного не помню, — Уолден засмеялся. — Хотя…

Конечно же, всё он помнил — ему просто очень не хотелось демонстрировать свою неловкость и несостоятельность незнакомому человеку. А с другой стороны, какое ему было дело до этого целителя? Никакого… да и обязан же он был сделать что-то, контракт есть контракт. Поэтому он попробовал — и к огромному своему удивлению сумел сдвинуть и блюдце, и пару чайных ложек. Кончики пальцев горели, как бывает, когда входишь в тёплое помещение после мороза, на котором долго пробыл без перчаток, и начинаешь отогревать заледеневшие руки в тёплой воде. И это было изумительное ощущение… МакНейр широко улыбался, опуская палочку и начиная разминать руки — доктор Пай ответил ему искренней улыбкой и кивнул очень довольно:

— Это великолепно. Я не ожидал ничего подобного… уверен, у вас не будет никаких проблем с восстановлением. Могу я спросить вас? Не как ваш целитель — мне самому интересно.

— Спрашивайте, — кивнул МакНейр.

— Как вам наш мир после прошедших двадцати лет?

— Сам не знаю, — честно ответил МакНейр, — я почти нигде не был. Даже не знаю, что изменилось… это лучше вы мне скажите. Сильно что-то переменилось?

— Мне сложно судить, — возразил Пай. — Я ведь жил здесь всё время. Мне кажется, что у нас почти ничего не изменилось — разве что мода да музыка. Вот про это могу рассказать, если хотите.

— Я мало что в этом всём понимаю, — отозвался Уолден, машинально насыпая всё-таки в чашку с почти остывшим чаем сахар — немного просыпалось, потому что пальцы слегка подрагивали, но никто не обратил на это внимания — во всяком случае, сам МакНейр ничего не заметил, а целитель даже не глянул в ту сторону. — Музыка — это к Люциусу, — пошутил вдруг он, — вот он да… он всё это понимает. А по мне лучше просто лес послушать или речку…

— Вы любите рыбалку? — с блеснувшим в глазах азартом спросил Пай.

— Люблю, — с удовольствием кивнул МакНейр. — Хотя предпочитаю охоту… но иногда с удочкой посидеть — хорошо, да.

— А я вот очень люблю, — признался целитель. — Особенно карпов на донную удочку…

Разговор внезапно перекинулся на рыбалку, и через некоторое время МакНейр с удивлением обнаружил, что с увлечением и удовольствием обсуждает с доктором Паем особенности ловли кефали в заливе Крас Чорч. С рыбалки они незаметно перешли к охоте, с охоты — к лесу, от леса — к холодному оружию и ножам, а от них…

— Отличный бросок был, — сказал доктор Пай. — Я уже был на улице к тому времени… очень впечатляюще.

МакНейр слегка усмехнулся:

— Да, удачно вышло. — Он глянул на собеседника, усмехнулся и пояснил: — Тот держал девочку слишком низко: лицо было совершенно открыто. Попасть было несложно.

— Я слышал, что убить человека не так просто, — мягко сказал целитель. — Мне много раз доводилось встречать тех, кто делал это…

— Ну, вы же знаете, кто я и за что был осуждён, — пожал плечами МакНейр. — А уж убить человека, который с ребёнком-заложником явился убивать собственного сына, — он снова пожал плечами. — Не вижу, в чём здесь может быть сложность.

— Вы стали героем, — вдруг весело улыбнулся Пай. — Я слышал краем уха разговоры здешней молодёжи: вас очень ждали.

— Я заметил, — слегка поморщился тот. — Это… глупо, по-моему. Какое геройство… просто никто больше не успел среагировать, а за аврорами он следил.

— Там было много народу, — задумчиво проговорил целитель. — Совсем рядом с этим человеком. Но никто ничего не сделал.

— А, — отмахнулся Уолден, — они никогда ничего не делают… не умеют просто и не приучены. Да им и не надо… ничего хорошего нет в убийстве, даже таком. Я-то хотя бы привык — а вообще это такая дрянь…

— Вы сейчас один дома живёте? — сменил тему Пай.

— Почему один? — удивился МакНейр. — Я пока у Малфоев живу — там и целители, и вообще удобно.

— Разумно, — улыбнулся целитель. Потом встал, подошёл к своему столу, посмотрел на какие-то любопытные и непонятные приборы и кивнул — кажется, удовлетворённо. — Я дам вам зеркало, — сказал он, открывая верхний ящик стола и доставая небольшое круглое зеркальце. — На всякий случай — вдруг вам захочется о чём-то меня спросить. Это магическое зеркало… вы знаете, как оно действует?

— Знаю — только не видел таких уже очень давно, — сказал МакНейр, принимая артефакт и с откровенным любопытством его разглядывая. — Как его активировать?

— Просто потереть обод. Не стесняйтесь, прошу вас — в любое время, даже ночью. И вот, возьмите, пожалуйста, — он протянул ему исписанный пергамент. — Это рекомендуемая диета, которая поможет вам быстрее восстановиться. Соблюдать её в точности нет никакой необходимости, выбирайте то, что вам нравится — достаточно общих принципов. Ну и, конечно же, сон и движение, — добавил он с улыбкой. — Если со сном возникнут проблемы — говорите сразу же, не стесняйтесь, это всё легко корректируется. И приходите, если вдруг захотите пообщаться до срока. Но если ничего не случится — жду вас через неделю в это же время, если вам удобно.

— Вполне, — он тоже поднялся. — А надолго вообще всё это?

— Наши встречи? — улыбнулся целитель. — Как минимум до тех пор, пока ваша магия полностью не восстановится… я пока не могу сказать, как скоро это произойдёт, мне не доводилось встречать прежде подобные случаи.

— Я собирался погостить у друзей в Штатах, — сказал МакНейр. — Пару-тройку недель. Это теперь будет считаться нарушением контракта?

— Ну, что вы, — возразил доктор Пай. — Конечно же, погостите, я вовсе не против. Когда вы собираетесь отправляться?

— Не знаю пока. Мы… не решили. Мы… в общем-то, — очень нейтрально проговорил он, — собирались все вместе. Там океан, солнце…

— Чудесная мысль, — кивнул доктор Пай. — Солнце и море — лучшее, что можно придумать в вашем случае. Я только просил бы вас обязательно зайти ко мне перед отбытием — можно в любой день, у меня сейчас не очень плотный график приёма, я всегда найду для вас место.

— Да, конечно, — кивнул Уолден. — Всего доброго.

— До свидания.

От Августа Пая МакНейр ушёл весьма озадаченным, так и не поняв, что он вообще там делал и зачем приходил — поговорить о рыбалке и о… кхм… геройстве? Чушь какая-то… однако сам мистер Пай показался ему человеком приятным и адекватным — и он очень надеялся, что визит обоих Лестрейнджей к нему пройдёт столь же легко.

— Мистер МакНейр? — услышал он рядом. Медиковедьма — та самая, что помогала ему заполнить опросник — стояла рядом с ним, вопросительно и немного встревоженно заглядывая ему в лицо. — Всё в порядке?

— Да… извините, я просто задумался, — ответил он. — Всё отлично, спасибо.

— Точно? — настойчиво спросила девушка. — Хотите кофе или чая? Или просто воды?

— Я в порядке, — он улыбнулся немного неловко. — Я просто отвык от общения.

— Я понимаю, — она кивнула. — Проводить вас?

— Не надо, — он очень удивился.

— А то вас там ждут, — она засмеялась, кивая на застеклённую стену. Он глянул — и, увидев нескольких молоденьких и не очень женщин в лимонно-жёлтых мантиях, перевёл вопросительный взгляд на сестру.

— Меня? Вы уверены?

— Ну конечно, — она закусила губы, чтобы не рассмеяться. — Вы же герой. Всем интересно.

— Я… ну…

Он слегка растерялся. Герой? Малфой, конечно, шутил так, но это же Люциус, он всегда говорит что-нибудь… эдакое. Но тут… наверное, целители не должны подшучивать над пациентами? Или в нерабочее время им можно?

— Тут есть другой выход, — сказала медиковедьма… мисс МакМиллан — и всё-таки рассмеялась, тут же зажав рот ладошкой. — Ох… извините, пожалуйста, — смутилась она, — я совсем не над вами!

— Да что уж, — он тоже улыбнулся. — Правда ж смешно. Нашли героя… но да, давайте лучше другим выходом. Спасибо.

— Идёмте, — кивнула она, открывая небольшую дверь — самую обыкновенную, но на один миг, протискиваясь в неё, МакНейр похолодел. Впрочем, ощущение это тут же прошло, когда девушка, обернувшись, взяла его за рукав:

— Тут темновато… вы нормально в полутьме видите?

— Абсолютно. Это я от света отвык, — признался он, щурясь. — Никак не привыкну — глаза устают к вечеру, особенно в солнечный день.

— Вы доктору рассказали? — спросила она серьёзно, останавливаясь. Они стояли в начале небольшого и неширокого коридора, в конце которого виднелись уходящие вниз и вверх ступеньки.

— Да зачем? Это ж понятно, от чего так. Привыкну — просто время нужно. Да и целители у меня есть.

— Обязательно сказать надо, — строго возразила она. — Это может быть симптомом… много чего.

— Ну, скажите, — легко согласился он.

Она даже остановилась, обернулась и проговорила с почти что пугающей серьёзностью:

— Вы уверены?

— Ну, раз вы думаете, что это нужно… да ну что вы?

Он вдруг смутился от внимательного взгляда её больших голубых глаз и отвёл глаза.

— Конечно, уверена, — твёрдо сказала она. Он вдруг вспомнил её имя: Роуэн, то есть Ровенна, и подумал, что ей идёт, пусть даже волосы у неё и каштановые. — Я передам ему, обязательно.

— Да просто в камере даже днём полутемно было, — пояснил он. — Окна-то скошенные и под самым потолком… а свечей нам не давали. Вот и отвык.

— Вам нужно тёмные очки носить, — подумав, сказала девушка. МакМиллан, вспомнил он и фамилию. Роуэн МакМиллан. Он знал старшего в их клане — ещё с детства. Интересно, жив ли он сейчас… столько лет прошло. А вот имени его он не помнил… нехорошо. Надо будет деда спросить.

— Зачем? — очень удивился он такой странной мысли. — Снова от солнца прятаться?

— Это может быть вредно глазам — сразу столько света, — упрямо сказала Роуэн. — Не хотите очки — есть специальные заклинания… я вам найду до завтра… или когда вы теперь придёте?

— Я завтра приду с друзьями, — кивнул он. — Спасибо.

— Договорились, — она улыбнулась и, развернувшись, повела его за собой по неширокому коридору, а потом и по лестнице. Спустившись, наконец, на первый этаж, она открыла дверь и попрощалась:

— До завтра.

И когда он ушёл, села на ступеньки и с мечтательной, совершенно не приличествующей молодой ассистентке доктора Пая улыбкой обхватила колени руками. Потом спохватилась, вскочила — и побежала наверх.

* * *

МакНейр же, только отойдя почти на квартал, сообразил, что надо было активировать портал прямо из Мунго — а теперь надо или возвращаться, или искать какой-то укромный уголок. Поэтому он вернулся, но отыскать дверь, в которую вышел, не сумел, и поэтому вошёл в холл — и уже оттуда вернулся к Малфоям.

Где ему прошлось воспроизводить свою беседу почти дословно — в конце концов, сбившись в очередной раз, он почти в отчаянии предложил Люциусу просто посмотреть всё самому, ибо воспользоваться Омутом Памяти он, к сожалению, пока не мог.

— Давай лучше я посмотрю, — предложил Ойген. — Я осторожно.

Они впятером (Уолден, Родольфус, Северус, Ойген и сам Люциус) сидели в кабинете Малфоя, стол которого сейчас был завален какими-то пергаментами и книгами.

— Давай он, — попросил Уолдена Люциус. — У него и вправду аккуратнее выйдет.

— Я предпочёл бы тебя, — возразил МакНейр. — Я потерплю лучше.

— Как скажешь, — вздохнул Малфой. — Давай попробуем, — он достал свою палочку и чётко произнёс, не желая пугать его: — Легилименс.

А затем опустил теперь уже своё собственное воспоминание в Омут, демонстрируя всем остальным.

— Не так плохо, — высказался Снейп первым. — Я думаю, с ним вполне можно будет договориться. Он мне кажется неплохим профессионалом.

— Да что он такого сделал-то? — с некоторой досадой спросил МакНейр. — Половину времени проболтали о рыбалке…

— Вот это и сделал, — Снейп с трудом удержал улыбку. — Отлично проделано: он увидел всё, что хотел, и при этом ты даже ничего не понял. Очень профессионально, — похвалил он.

— Я рад, что ты так высоко его оценил, — холодно сказал Родольфус, — но чем это грозит нам?

— Вам, — вздохнул Снейп. — Вам это грозит обсуждением опекунства, я полагаю. Так что тебе придётся произвести на него впечатление человека, который со временем вполне будет способен позаботиться о брате — и это само собой разумеется и не требует документального оформления.

— Что значит «со временем»? — сощурился Родольфус.

— Он же не идиот, — раздражённо сказал Северус. — И прекрасно понимает, что сейчас тебе это будет сложно: колдовать ты не можешь. Я бы предложил пока другую кандидатуру… вот Малфой подойдёт отлично. И родственник даже.

— И мы знакомы, — подхватил тот. — Я тоже об этом думал. Думаю, что вполне смогу убедить Пая.

— Асти — моя ответственность, — отрезал Родольфус, хмурясь.

— Твоя, кто же спорит, — мягко согласился с ним Люциус. — Однако рискну предположить, что мистер Пай посмотрит на это немного иначе. Но, — улыбнулся он, — мы его переиграем. И пойдём все вместе.

— Без тебя, — тут же предупреждающе сказал Снейп Мальсиберу. — Не нужно тебя сейчас там появляться. И толку никакого, и глупый риск.

— Да как скажешь, — неожиданно мирно ответил тот. — Я дома вас подожду.

Ему хотелось пойти, конечно, но спорить, учитывая общую нервную обстановку, он не стал. Напротив, сказал Родольфусу:

— В самом крайнем случае поселитесь вместе с нами — в Штатах другие законы, и наложенные на вас ограничения у нас там действовать перестанут.

— Мы подписали контракт, — отозвался тот. — Мы обязаны посещать этого… целителя.

— А мы изучим текст и посмотрим, как его обойти, — улыбнулся Ойген. — Почти любой контракт обойти можно, если знать, как… никто вас не разлучит. Хотя мне этот доктор Пай понравился.

— Какой обаятельный господин, — усмехнулся Родольфус. — Всем понравился. Даже Снейпу. Я в явном одиночестве тут.

— Он тебе не понравился? — удивился Мальсибер. — Почему?

— Умный слишком, — хмыкнул Снейп. — Да, Руди? Ты бы предпочёл какого-нибудь идиота?

— Я бы предпочёл, чтобы к нам вообще никто больше не лез, — не поддержал тот шутку.

Они проговорили ещё достаточно долго, договорившись в итоге пойти завтра всем вместе и сразу, и постаравшись успокоить Родольфуса — не слишком, правда, успешно.

* * *

— Всё будет отлично, — шепнул Родольфусу Люциус, сжимая его плечо.

Они стояли перед дверью приёмной Августа Пая, явившись точно ко времени.

— Я надеюсь, — кивнул тот, открывая дверь.

Роуэн МакМиллан поднялась им навстречу, с некоторым удивлением глядя на такую большую компанию — доктор Пай предупреждал её, что этот пациент, скорее всего, придёт с братом и, вероятно, в сопровождении мистера Малфоя, однако увидеть шестерых человек она всё же не ожидала.

— Мистер Лестрейндж? Рабастан Лестрейндж? — вопросительно проговорила она, выжидающе обводя их глазами.

— Здравствуйте, — вежливо поздоровался Рабастан — и улыбнулся.

— Мы пойдём вдвоём, — тут же сказал Родольфус.

— Прошу вас, — кивнула она. Братья показались ей совсем не похожими друг на друга, хотя рассмотреть толком она их не успела — но в приёмной остались остальные пришедшие, и, проводив братьев Лестрейнджей, она обернулась к ним. Мистера Малфоя она знала немного: встречала в клинике, и он тоже явно помнил её, кивнув как знакомой; МакНейра она, конечно же, тоже узнала и сама уже кивнула ему, коротко улыбнувшись; третьего она помнила по суду — Маркус Эйвери, тоже записанный на приём сегодня, но позже — а вот последний ей был незнаком — высокий худощавый чернокожий мужчина с короткими седыми волосами в простой тёмно-серой мантии. Посетители устроились на диване, Роуэн принесла им всем чай и подозвала к себе МакНейра — тот подошёл охотно и сразу.

— Я нашла, — сказала она, протягивая ему пергамент. — Заклинание несложное, но вы всё равно не сможете сейчас сами его наложить… хотите, я сделаю? Оно продержится пару недель… как раз глаза и привыкнут.

— А как оно действует? — спросил он, слегка улыбнувшись. Девушка ответила открытой улыбкой и, не смущаясь, заглянула ему в глаза:

— Оно будет притенять свет, когда он покажется вам слишком ярким. Со временем, когда глаза адаптируются, оно постепенно сойдёт на нет.

— Ну… давайте. Буду благодарен, — кивнул он.

— Пойдёмте в кабинет? — предложила она. — Или вам тут удобнее?

— Пойдёмте, — кивнул он, спиной ощущая внимательные взгляды своих спутников.

— А девушка-то хорошенькая, — тихонько шепнул Люциус, когда они вышли. — И так смотрит на Уолли…

— Её можно понять, — усмехнулся Снейп. — Молоденькие девочки, насколько я помню, падки на романтических героев, к коим сейчас, кажется, относится наш общий товарищ.

Малфой фыркнул тихо и покивал:

— Эдак он вообще никуда отсюда не денется и ни в какие Штаты даже не сунется. И я даже осудить его не смогу. И только попробуй посмеяться над ним! — добавил он вроде бы с шутливой, но всё же угрозой.

Снейп хмыкнул и ответил насмешливо:

— Делать мне больше нечего. Вот и будешь его лечить сам, если он, как ты выразился, «ни в какие Штаты не сунется».

Они рассмеялись тихо — а в маленькой комнате, служащей кабинетом всем троим ассистентам доктора, Роуэн МакМиллан, усадив МакНейра на стул, очень тщательно осматривала его глаза перед наложением заклинания. Тёмно-серые, яркие… Она коснулась пальцами его лица — он даже не вздрогнул, только глаза словно бы потеплели и заулыбались. Она чувствовала под пальцами неровности его кожи, морщинки, расходящиеся от внешних уголков глаз… Ничего страшного осмотр не выявил — действительно, похоже, длительное пребывание без яркого света сделало глаза более чувствительными, чем бывает обычно, как раз для подобных случаев это заклинание и было нужно. Она попросила:

— Смотрите прямо, пожалуйста.

Заклятье было коротким, и, закончив, Роуэн без особой необходимости, просто не удержавшись, провела пальцами по его лицу.

— Вот и всё, — преувеличенно весело сказала она. — Я надеюсь, это поможет.

— Уверен в этом, — он кивнул благодарно. — Спасибо.

— Ну, что вы. Не за что, — она улыбнулась. — Доктор Пай ведь дал вам диету?

— Дал, — кивнул тот. — Там ничего необычного…

— Там есть травяные сборы — если вам будет сложно найти что-нибудь, вы скажите, у нас здесь всё есть.

— Скажу, — кивнул он. И вдруг спросил: — А почему вы пошли в целительницы?

— А мы с подружкой так ещё в детстве решили, — улыбнулась она. — В школе. Ну, и мне всегда нравилось помогать кому-то… и получалось. И сейчас нравится.

— У вас здорово получается, — искренне сказал он. — Вам очень подходит.

— Спасибо, — кивнула она и предложила: — Хотите чаю или кофе? И у нас тут печенье есть…

— Давайте, — ему нравилось на неё смотреть — юную, открытую, сильную… собственно, ни о чём другом он вообще и не думал, просто любовался девушкой… Роуэн. Она тем временем мгновенно вскипятила воду и заварила чай, поставила на стол чашки, достала корзинку с печеньем… Ей следовало бы, конечно, вернуться и быть в приёмной — но, с другой стороны, ближайшие часы были заняты под тех, кто и так уже был там или в кабинете — а если доктор Пай позовёт её, она услышит и тут… и значит, можно было просто посидеть, попить чай и поговорить с человеком… они ведь должны разговаривать — а она не так мало уже умеет.

— Давайте я руки ваши посмотрю? — предложила она. — Я, конечно, не доктор Пай и не мистер Малфой, но нас тоже кое-чему учили.

Он молча протянул ей руки, спрятав смущение за улыбкой. Она взяла их в свои — выглядело это забавно и трогательно: обе её руки вполне помещались в его ладони — подержала, будто бы взвешивая, потом положила одну на стол, а вторую взяла обеими и начала разминать, неожиданно сильно и очень уверенно. То, что она делала, было очень похоже на то, что делали утром — Люциус, а вечером — Снейп, но, говоря откровенно, куда приятнее. И хотя в какой-то момент ему стало больно — как всегда становилось ближе к концу массажа — он даже не обратил на это внимания. Потом она повторила то же со второй рукой — её маленькие сильные пальцы двигались с почти завораживающей уверенностью, и он подумал, как было бы здорово, если бы это можно было делать почаще.

— Я думаю, вы быстро восстановитесь, — сказала Роуэн, закончив. — Если хотите, приходите вечером, я могу… мне будет совсем несложно делать вам массаж. Я буду рада помочь, — добавила она искренне.

— Это было бы здорово… Вам в самом деле несложно? — радостно и недоверчиво спросил он.

— Нет, конечно! Я буду рада попрактиковаться, — пояснила она. — Это не так часто бывает… так что я буду даже вам благодарна.

— Ну, на мне можете практиковаться сколько угодно, — широко улыбнулся он. — Скажите, во сколько мне приходить.

— В шесть часов… или давайте лучше в половине седьмого — все уже разойдутся, и я как раз закончу дела.

Братья Лестрейнджи вошли в кабинет доктора Пая вдвоём, хотя тот должен был сейчас ожидать только младшего. Рабастан в яркой голубой мантии, расшитой по подолу серебром, вошёл первым, Родольфус же, в самой простой, чёрной — сразу за ним, и они остановились, касаясь друг друга плечами: младший словно бы опирался на старшего, а тот глядел на вышедшего им навстречу из-за стола целителя очень строго и настороженно. То, что целитель был одет в самый обычный костюм, без этой мантии раздражающего ярко-лимонного цвета Родольфусу, пожалуй, понравилось — но и насторожило, как, впрочем, настораживало сейчас всё необычное.

— Здравствуйте, господа… как хорошо, что вы пришли вместе, — улыбаясь, проговорил доктор Пай. — Проходите, прошу вас… садитесь, где вам понравится. Чаю?

— А какой у вас чай? — спросил Рабастан, с любопытством оглядываясь. В отличие от брата, он ни капли не волновался и казался просто заинтересованным новым местом. Он и выглядел намного лучше Родольфуса: казалось, что он младше не на четыре года, а на все пятнадцать, а за несколько прошедших с момента освобождения дней его коротко остриженные волосы отросли до плеч и уже начали заметно темнеть. Он вообще восстанавливался на редкость быстро и очень легко — Снейп объяснял это активным использованием дара и его состоянием, превратившим Рабастана, по сути, в ребёнка, а ведь с детьми подобные вещи происходят гораздо быстрее.

— Чёрный. И вкусный, — Пай добавил на поднос третью чашку — помимо них, там был ещё чайник и три блюдца: с печеньем, орешками и шоколадом. — Чувствуйте себя как дома… осматривайтесь, — улыбнулся он Рабастану и, казалось бы, вовсе не обращая внимания на Родольфуса. — Здесь всё, что хотите, можно брать в руки и рассматривать.

— Что это? — тот указал на странные приборы на его столе. Родольфус молчал — его в принципе тревожила вся эта ситуация: он прекрасно понимал, что что бы его брат ни делал и ни говорил, целителю его состояние сразу же станет вполне очевидным… и что будет тогда, он не знал.

— Это то, с помощью чего можно измерить магическую напряженность вокруг волшебника или ауру если угодно, — Пай подошёл к Рабастану, и тот тут же спросил:

— А что вы видите у меня?

— У вас? Что ж, давайте посмотрим, — Пай обошёл стол и посмотрел на приборы с другой стороны. Родольфус сжал кулаки, с заметным трудом удерживаясь от того, чтобы тоже не подойти и не посмотреть… или не разбить их. — Ничего слишком плохого, — улыбнулся целитель. — Я вижу некоторые неравномерности… которые, конечно же, можно и нужно восстановить, но это ведь ожидаемо, верно? Оно не совсем обычное… вы ведь художник?

— Да, — кивнул Рабастан, оборачиваясь к брату и смотря на него вопросительно и успокаивающе. — Не грусти, — шепнул он — Родольфус заставил себя улыбнуться и кивнул, еле слышно ответив:

— Всё хорошо.

— Мне прежде не доводилось встречать здесь художников с настоящим даром, — сказал доктор Пай. — Хотя я много работал с детьми и с их рисунками…

— А можно мне посмотреть? — попросил Рабастан.

— Рисунки? Конечно, — Пай подошёл к шкафу, порылся в нём и достал довольно толстую папку. — Может быть, вы мне даже поможете, — улыбнулся он.

— Я постараюсь, — кивнул Рабастан серьёзно. — А в чём?

— Просто скажете что-нибудь… я сам не знаю, — признался целитель. — Это ведь вы художник.

— А зачем мы вообще должны к вам ходить? — спросил Рабастан, медленно раскладывая рисунки прямо у доктора на столе. — Что вы с нами будете делать?

— Ничего плохого не буду, — пообещал Пай. — Мы с вами просто поговорим… я дам вам пару советов… ничего особенного. Не волнуйтесь, — он улыбнулся. — Всё, чего я хочу — помочь вам быстрее восстановиться после заключения.

— У нас есть целитель… даже два, — сказал Рабастан. — А вы нас отпустите в гости?

Родольфус едва не застонал при этих словах — слишком быстро! Не следовало прямо сейчас говорить об этом… да и вообще его брату не следовало затрагивать эту тему, он сам бы потом обсудил это. Да поздно уже…

— В гости? Конечно же, отпущу, — кивнул целитель. — Расскажете, куда вы собрались?

— В Америку, к другу, — увлечённо заговорил Рабастан, — там океан — я не помню, видел ли его или он мне просто снился… я люблю море, и хочу посмотреть, какой — он на самом деле…

— Посмотрите обязательно, — пообещал Пай. — Вы вовсе не привязаны здесь… мы просто скорректируем график посещений. Это не тюрьма, — мягко пошутил он.

Рабастан его, пожалуй что, озадачивал. Его состояние ещё на суде показалось Паю не слишком нормальным, и нынешняя встреча подтвердила это — проблема была в том, как его атрибутировать. На первый взгляд, тот казался впавшим в детство, вот и показания приборов показывали именно детскую энергетику… но не только. Судя по тому, что Пай видел, Рабастан должен был быть вполне в состоянии осознанно колдовать. И это было странно.

Родольфус, всё это время так и стоявший у двери, подошел, наконец, к дивану и сел, не отводя взгляда от стоящих у стола брата и целителя. Ему было неуютно и очень хотелось встать и, забрав Рабастана, уйти — но было нельзя… А Рабастан, кажется, был всецело захвачен рассматриваемыми рисунками, и сейчас держал один из них в руках и печально смотрел на него.

— Что вы там видите? — спросил его Пай.

— Грустно, — ответил ему Рабастан. — Это девочка рисовала?

— Девочка, — с некоторым удивлением подтвердил целитель. — Почему вам грустно?

— Ей плохо… и одиноко, — он тихо вздохнул. — Тут ничего не сделать… это всегда грустно — когда ничего сделать нельзя.

— Почему вы так думаете? — спросил Пай, подходя ближе.

— Потому что она мечтает о том, чего никогда не будет, — он улыбнулся печально и провёл рукой по рисунку.

— Мечтает о том, чего не будет… о чём же? Вы знаете? — Пай теперь стоял совсем рядом.

— Она же нарисовала, — Рабастан показал ему рисунок, на котором по-детски был нарисован домик, семья, держащаяся за руки — мама, папа, ребёнок — и собака, которую последний держал на поводке, а над ними — голубое небо с летящей в нём большой птицей.

— Я не понимаю, — мягко проговорил Пай. — Вы можете объяснить, мистер Лестрейндж?

— Я Асти, — поправил тот. — Она хочет быть птицей… хотя бы как анимаг. Но у неё другая форма… дети же чувствуют это. Она никогда не сможет стать птицей…

— Хочет быть птицей, — негромко проговорил целитель.

Это многое… это вообще всё объясняло. Но сам он по рисунку ничего подобного не увидел…

— Как вы поняли?

— Девочка и птица похожи, — Рабастан улыбнулся. — Если перевернуть, силуэт будет почти такой же… можно, я где-нибудь нарисую?

— Конечно. Садитесь на моё место, — предложил целитель, придвигая Рабастану своё мягкое кресло и кладя перед ним стопку бумаги и цветные карандаши. Тот, ничуть не смутившись, сел, взял синий карандаш — и несколькими быстрыми, точными движениями нарисовал силуэт ребёнка, развернув его на девяносто градусов, а потом тоже повернутую на те же девяносто градусов, но в другую сторону, птицу, убрав некоторые детали — и стало вполне очевидно, что силуэты у них действительно почти одинаковые.

— Её просто никто не любит, — сказал Рабастан, снова беря в руки детский рисунок.

Это была правда: доктору Паю стоило только увидеть ту семью, которая обратилась к нему, тревожась о том, что у их почти уже восьмилетней дочери магические способности проявились всего один раз в трёхлетнем возрасте, а с тех пор даже намёка на них больше не было, как он понял, что девочку там действительно не любили — но такое, к несчастью, не лечится… однако откуда мог это узнать Рабастан?

— Как вы узнали? — спросил Пай с откровенным уже удивлением.

— Цвета исправлены, — пояснил Рабастан.

— В каком смысле? — ему действительно было интересно, и это было очень заметно: даже Родольфус почувствовал искренность этого интереса и немного расслабился, разжав, наконец, кулаки и даже сумев облокотиться на спинку дивана. Голова у него опять начала ныть — он почти привык к постоянным головным болям и даже ничего не говорил про них ни Малфою, ни Снейпу, но сейчас это его отвлекало.

— Она перекрасила себе волосы и глаза, — показал Рабастан. — Какие они на самом деле? Зелёные?

— Да, зелёные, — медленно кивнул целитель. — А волосы тёмные.

Как же он сам не подумал? Но он нигде о таком не читал… а это же так очевидно. Он и на других рисунках встречал подобное — и ведь ни разу ему даже не пришло в голову…

— Она их несколько раз перекрасила — это не сразу видно, — Рабастан провёл пальцами по нарисованному ребёнку. — Ей вообще не нужно жить с ними…

— Тут ничего поделать нельзя, — нерадостно возразил доктор Пай. — Они её родители. Спасибо вам, Рабастан, — серьёзно сказал он — тот возразил:

— Я Асти. Называйте меня так, хорошо?

— Конечно, — Пай улыбнулся. — Вы очень помогли мне.

— Мне нетрудно… хотите, я расскажу вам ещё про какие-нибудь рисунки?

— Хочу, — кивнул целитель. — Позвольте, однако, сначала задать вам пару вопросов? И мы совсем забыли про чай, — спохватился он, возвращаясь к стоящему недалеко от дивана журнальному столику и разливая чай в чашки… и снова, кажется, позабыв про Родольфуса, к огромному его облегчению.

Рабастан осторожно взял чашку, попробовал — и отставил:

— Горячий…

— Сейчас мы это поправим, — улыбнулся Пай, касаясь палочкой его чашки. — Так лучше?

Тот попробовал снова — и улыбнулся:

— Да. Спасибо. Можно? — он потянулся к шоколаду, и, получив разрешение, взял довольно большой кусок и с удовольствием отправил его в рот. — А что вы хотели спросить?

— Вы хорошо спите?

— Да, — кивнул Рабастан.

— А чувствуете себя?

— Да, — он заулыбался. — Со мной вообще всё совсем хорошо… не волнуйтесь. И Люциус есть, и… — он вдруг запнулся и оглянулся виновато на брата.

— О да, — проговорил, не замечая этого его взгляда, от которого Родольфус, кажется, побледнел и снова напрягся, целитель. — Я уже слышал, что мистер Малфой вас лечит. Я немного знаю его — и слышал много лестных отзывов. Уверен, вы в прекрасных руках. А надолго вы собираетесь в гости?

— До осени, — с видимым облегчением принял смену темы Рабастан. — Вы же отпустите?

— Я не вижу в этом ничего невозможного, — кивнул доктор Пай. — Мне нужно будет обсудить некоторые детали с вашим братом, но, в целом, я думаю, мы договоримся. Я думаю, это замечательная идея — отдохнуть на побережье, посмотреть новые земли… это лучшее, что можно придумать в вашем случае.

— Привезти вам что-нибудь? — открыто улыбнулся Рабастан.

— Разве что что-нибудь маленькое, — тоже улыбнулся целитель. — Вы не возражаете, если мы сейчас побеседуем с вашим братом? А вы пока, если хотите…

— Я могу подождать с Люциусом и остальными, — кивнул Рабастан.

— Ваши друзья пришли с вами?

— Конечно! — удивлённо сказал Рабастан. — Вы же хотите поговорить наедине?

— Если вас это не расстроит, — сказал доктор Пай.

— Нет, — улыбнулся тот. Допил чай, подошёл к брату, наклонился и обнял его за шею, шепнул: — Он хороший. Правда! Не грусти так, пожалуйста.

— Не буду, — пообещал Родольфус, тоже его обнимая и поднимаясь, чтобы проводить Рабастана.

— Итак, — сказал старший Лестрейндж, закрывая за братом дверь и поворачиваясь к доктору Паю. — Давайте открыто и сразу. Что вам нужно от нас?

— Вы вернули себе зрение, — неспешно проговорил доктор Пай. — Я не большой специалист в данном вопросе, но рискну предположить, что сделать это за столь короткий срок было очень непросто — и, вероятно, болезненно.

— Боль, которая приносит исцеление, не стоит внимания, — слегка пожал плечами Лестрейндж.

— Могу я узнать имя того, кто помог вам?

— Шимали Маузо, — Родольфус вернулся к дивану и сел так, чтобы между ним и доктором Паем оказался небольшой журнальный столик, на котором до сих пор был накрыт чай. — И Люциус Малфой, разумеется. Как часто мы обязаны бывать здесь, чтобы исполнить наши контракты?

— Один раз в неделю будет достаточно — если у вас не возникнет желания делать это чаще, конечно, — ответил Пай.

— И как долго это будет продолжаться? — Родольфус постарался задать вопрос как можно любезней.

— Пока я не сочту ваше состояние удовлетворительным, — слегка улыбнулся целитель. — Иными словами, пока вы не сможете полностью себя контролировать… и заботиться о вашем брате, конечно.

Вот оно — то, чего так боялся с самого начала Родольфус. Он заставил себя слегка улыбнуться и вежливо склонить голову, почти спокойно глядя на собеседника:

— Разумеется. У вас есть сомнения в том, что мне это по силам?

— В данный момент, я боюсь, что да, — очень мягко проговорил доктор Пай. — Я не сомневаюсь в том, — тут же твёрдо добавил он, — что вы готовы на всё ради вашего брата — вопрос вовсе не силе вашего желания. Дело именно в возможностях… а они сейчас не так велики.

— Я в порядке, — ровно проговорил Родольфус.

— Мистер Лестрейндж, — серьёзно сказал доктор Пай. — Если мы сейчас начнём оценивать ваше состояние так, как это положено, мы обнаружим, бесспорно, полнейшую неспособность колдовать на фоне общего физического истощения. В этом нет вашей вины — и нет ничего удивительного, учитывая то, через что вам пришлось пройти. Вы больны — и для того, чтобы заботиться о ком-либо, вам, прежде всего, следует сейчас позаботиться о себе. Мы все порою болеем — и когда это случается, должны уметь позволять заботиться о себе кому-то другому. Поймите, — он придвинул себе стул и сел напротив, — вы сейчас сами очень слабы. И если вы сейчас взвалите на себя ещё и достаточно непростые обязательства, может случиться беда. Тем более, речь идёт о дальней и долгой отлучке. И вам сейчас…

— Иными словами, — нехорошо сощурившись, перебил его Лестрейндж, — вы не собираетесь нас никуда отпускать?

— Я не сказал ничего подобного, — возразил целитель. — Я говорил лишь о том, что сейчас вы…

— …не в силах позаботиться о Рабастане — и потому вы собираетесь поднять вопрос о его недееспособности, верно?

Август Пай вздохнул — про себя. Реакция была вполне ожидаемой — и всё же печальной. Разумеется, он думал и о таком варианте собственных действий — но очень надеялся, что отыщется какое-то другое решение, понимая, что этим только ухудшит положение обоих братьев. И если бы они оставались в Британии, он бы и вовсе не заводил подобного разговора — потому что на данный момент Рабастан официально находился под опекой аврората в лице Главного Аврора Гарри Поттера, и, формально, Родольфус являлся просто его старшим братом, но не опекуном — однако вряд ли ведь мистер Поттер отправится в Штаты, и если там с кем-то из братьев что-то случится…

— Нет, разумеется, — ответил он как можно более спокойно — но Родольфус его, похоже, попросту не услышал — он замер, сжав кулаки так, что побелели костяшки, и медленно и глубоко вздохнул, словно переводя дыхание и пытаясь удержать себя от чего-то… воротничок его рубашки вдруг задымился и потемнел — Август Пай быстро взмахнул палочкой, брызнув на него водой и приведя этим старшего Лестрейнджа в чувство.

Выброс… сильный магический выброс, похожий на детский, но опаснее и разрушительнее, мощный настолько, что поджег мантию. Опасный… Родольфус машинально схватился затянутой в тонкую шёлковую перчатку рукой за шею — и, не почувствовав ничего, просто неловко провёл ладонью по ней, а потом посмотрел на скрывающую руку перчатку, испачканную гарью и мокрую от воды, и прикрыл глаза.

Моргана и Мерлин, как стыдно… Не сдержаться, слово избалованный, капризный ребёнок! От острого стыда Родольфусу захотелось провалиться сквозь землю — ну, или просто сбежать, но стократ хуже было понимание того, что его собеседник может быть прав.

— Мистер Лестрейндж, — донёсся до него спокойный голос целителя. — Прошу вас, выслушайте меня.

То, что с этим человеком будет непросто, Август Пай понял ещё в зале суда — но в полной мере оценил только сейчас. Ну, что же… пациенты у него случались разные. Плохо, конечно, что пришёл он не по собственной воле, а связанный магическим контрактом — очень плохо. Но с этим ничего не поделаешь — придётся исходить из того, что есть. Тем более, помощь ему в самом деле нужна, пусть даже он сам пока что не понимает и не хочет признавать этого.

— Да, — ровно отозвался Родольфус. — Простите. Конечно, я вас слушаю.

— Я, прежде всего, беспокоюсь о вашем брате, — заговорил доктор Пай, тщательно подбирая слова. — Вы хотите надолго покинуть Британию… я не против — я даже, как уже говорил, за. Я и вправду считаю, что лучшее, что вы сейчас можете сделать — это сменить обстановку, побыть в окружении друзей, полежать на пляже, посмотреть другую страну… однако вы оба связаны магическими контрактами. В тот момент, когда одни из вас их нарушит — они вступят в силу, а последствия там весьма неприятны, насколько я помню. Конечно, — добавил он мягко, — ваш брат вообще не должен был ничего подписывать: строго говоря, он не в силах полностью отвечать за себя, но думать об этом следовало раньше. Контракт подписан — и он связан им, так же, как вы. Скажите, а мистер Малфой будет сопровождать вас?

— Да, разумеется, — кивнул Лестрейндж, и добавил: — Я уверен: если со мной что-то случится, он позаботится об… о моём брате. Тем более, что мы с ним родственники, хотя и не кровные.

— Ну, вот видите? — улыбнулся целитель. — Всегда есть решение. Но я должен поговорить с ним, прежде чем дам своё согласие.

— Да, разумеется, — повторил Родольфус. — Он ждёт за дверью. Вместе с мистером Маузо.

— Очень хорошо, — кивнул Пай. — Вам, безусловно, понадобится лечение — и его, конечно, не нужно откладывать до осени. Нет ничего стыдного в том, чтобы нуждаться в помощи время от времени, — сказал он без особой надежды на то, что будет услышан — и удивился невероятно, когда Лестрейндж кивнул и проговорил тихо:

— Я понимаю. Просто мне непривычно. Но вы правы.

— Чудо, что вы вообще живы, — искренне сказал доктор Пай, поднимаясь и подходя к своему столу. — У вас очень мощная энергетика… вы очень сильный волшебник. Не колдовать двадцать лет — вы должны были бы погибнуть уже. Понимаете?

— Да, наверное, — Родольфусу очень хотелось остаться сейчас одному и просто подумать и успокоиться. И понять, что же сейчас вдруг произошло — почему он не смог сдержаться.

— Я не враг вам, — серьёзно сказал Август Пай. — Я сделаю всё, что в моих силах, чтобы помочь вам как можно быстрее восстановиться. И всё, что смогу, чтобы помочь вашему брату.

— Спасибо, — отстранённо, но вежливо склонил голову Лестрейндж. — Я правильно понимаю, что мы закончили?

— Да, — еле заметно вздохнул целитель. — Но мне нужно будет увидеться с вами ещё раз — скажем, послезавтра. Чтобы обсудить ваш отъезд. Вашему брату приходить не обязательно, если он не захочет, — добавил он.

— Я приду, — Родольфус поднялся. — Всего доброго, мистер Пай.

— До встречи, мистер Лестрейндж, — кивнул тот.

Выйдя из кабинета, Родольфус сразу же, от двери, махнул Люциусу:

— Зайди к нему, — и только потом подошёл к дивану, сел рядом с Рабастаном и, крепко обняв его, замер, закрыв глаза.

— Ты в порядке? — тревожно спросил Малфой — Родольфус мотнул головой, и тот встал со вздохом и отправился беседовать с Августом Паем.

— Идите домой, — сказал, хмурясь, Снейп. — Думаю, вам простят активацию портала прямо отсюда.

— Идите, конечно, — подхватил Эйвери.

Родольфус молча кивнул — Снейп вынул из кармана небольшую фигурку какой-то птицы и, вложив в руку Рабастана, кивнул. Тот сжал её, раздался хлопок — и братья исчезли.

Вернувшись в Малфой-мэнор, они какое-то время молча сидели, обнявшись, а потом Рабастан тихонько заговорил, гладя брата по голове:

— Не надо так за меня бояться… Я… я ведь не ребёнок, Руди… хотя и очень хотел бы им быть… Я больше всего боюсь, что что-то случится с тобой… и тогда всё вообще будет бессмысленно… не нужно так за меня беспокоиться — ты же видишь, я ничего опасного не делаю и больше уже никогда делать не буду… Не важно, кто что решит — ты же всё равно мой старший брат, Руди…

— Ты не понимаешь, — пробормотал тот, крепко прижимая его к себе. — Поттер обещал передать опеку над тобой мне… и если что-нибудь этому помешает…

— Какая разница? — шёпотом возразил Рабастан. — Ну, будет Люци… это не важно, совсем… ты же всё равно будешь меня защищать, правда?

— Буду, конечно, — кивнул Родольфус. — Всегда.

— Когда поправишься, — заулыбался Рабастан. — Ты болеешь… я же чувствую, что тебе плохо. И не хочу этого…

— Я в порядке, — твёрдо возразил Родольфус. — И скоро буду совсем в порядке. Я обещаю. Я обещаю тебе…

Малфой высунулся из кабинета буквально минут через десять, махнул Снейпу, подзывая его — и, впустив его, вновь закрыл дверь. Они вышли вдвоём через четверть часа — более чем довольные.

— А я говорил, — сказал Люциус.

— А я и не спорил, — кивнул Снейп.

Они поглядели на Эйвери и хором произнесли:

— Твоя очередь.

— Не бойся, — улыбнулся Малфой.

— Да мне нечего, кажется, — тоже заулыбался тот, вставая и заходя в кабинет.

— Мистер Эйвери, — доктор Пай ждал его, стоя посреди кабинета.

— Здравствуйте, — сказал тот, по возможности аккуратно закрывая за собой дверь. — Я Маркус Эйвери.

— Рад знакомству, — целитель приветливо кивнул ему и предложил привычно: — Прошу вас, устраивайтесь, где вам нравится. Чаю?

— Да, спасибо, — Эйвери сел на диван, но не перед столиком, а в углу, положив правую руку на подлокотник и откинувшись на спинку. Целитель придвинул к нему столик, накрытый для чая, наполнил чистую чашку, придвинул себе кресло и устроился наискосок, чтобы не смущать своего собеседника. — Можно спросить вас?

— Конечно, — кивнул доктор Пай. — С удовольствием вам отвечу.

— Чем вы так расстроили Ру… Родольфуса?

— Расстроил? — переспросил целитель. — Мне жаль, если так… уверяю вас, мистеру Лестрейнджу совершенно не о чем печалиться. Однако обсуждать с вами наш с ним разговор я не имею права, — добавил он мягко. — Во-первых, это и по-человечески некрасиво, а во-вторых, я связан Клятвой целителя. То же касается, конечно, и вас, — улыбнулся он.

— Я понимаю, — торопливо сказал Эйвери. — Я просто волнуюсь. Родольфус на самом деле очень ответственный человек… просто сейчас, возможно, он не кажется таковым — но это…

— Я ни секунды не сомневаюсь в том, что мистер Лестрейндж обладает крайне развитым чувством ответственности, — слегка улыбнулся Пай. — И убеждён, что он хочет для своего брата самого лучшего. Однако же мне бы хотелось поговорить немного о вас… если вы не против, конечно.

— Вы хотели спросить про отца? — спросил Эйвери, с удивлением понимая, что впервые в жизни совсем не волнуется при его упоминании.

— Если хотите, — кивнул Пай.

— Вы были там? — возбуждённо спросил его Эйвери.

— Я видел, что случилось в Атриуме, — кивнул целитель. — Мне показалось, что вы не были удивлены его действиями.

— Не был, конечно, — проговорил Эйвери со странной полуулыбкой. — Пожалуй, я удивился бы, если бы ничего подобного не случилось… хотя я и не ожидал, что это будет настолько, — он задумался, подбирая слова, — прямолинейно. Я был уверен, что он сделает это… — он снова помедлил, — тихо.

— Вот как, — сказал Пай после недолгой паузы.

— Конечно, — Эйвери поднял руку и привычным ещё с детства жестом потянул себя за одну из уже слегка потемневших вьющихся длинных прядей. — Сам или нет — я не знал… хотя всегда думал, что это будет кто-то другой.

— Почему? — спросил Пай так, словно они обсуждали нечто вполне обыденное.

— Я думал, он найдёт способ обойти проклятье, которое ложится на сыноубийцу и его потомков, — спокойно пояснил Эйвери. — Может быть, и нашёл, кстати, — добавил он с едва заметной улыбкой. — Но ему всё равно не понадобилось. Хотя если б не Уолл…

— Бросок был прекрасный, — кивнул Пай. — Я как раз незадолго до этого вышел и только собрался отправиться к одному из каминов, как всё это случилось.

— Уолл может, — улыбаясь, кивнул Эйвери. — Хотя после стольких лет… Я не представляю, как ему удалось сохранить такую прекрасную форму. А я вот, — он кивнул на свои руки, затянутые сейчас в такие же тонкие шёлковые перчатки, что и руки старшего Лестрейнджа.

— Он не рассказывал вам? — спросил Пай.

— Рассказывал, — возразил Эйвери. — Но я всё равно не могу понять… знаете, это как в старой шутке: объяснить я и сам могу — я не понимаю…

Он рассмеялся негромко, и Пай с видимым удовольствием присоединился к нему.

— Скажите, а как это — оказаться вдруг среди людей после двадцатилетнего одиночества? — отсмеявшись, спросил его Пай.

— О, это прекрасно! — счастливо и почти блаженно заулыбался Эйвери. — Это как, — он задумался, — мне сложно подобрать для вас подходящую ассоциацию — я вас совершенно не знаю… скажите, что вы любите делать?

— Хмм, — озадаченно протянул Пай. — Допустим, рыбачить, — решил он. — Подойдёт?

— Вполне, я думаю, — кивнул Эйвери и, задумавшись на несколько секунд, кивнул. — Представьте, что вы двадцать лет прожили в городе — пусть, скажем, в Лондоне… хотя здесь есть Темза, — возразил он сам себе, — Лондон не подойдёт. В каком-нибудь городе, где нет ни реки, ни озера, ни ручья, и вообще очень сухо и на улицах почти не бывает даже луж — и вы были уверены, что проживёте здесь всю вашу жизнь, а потом вдруг однажды утром к вам кто-то пришёл, взял вас за руку — и аппарировал на самое любимое ваше место, где вы обычно рыбачите. И там уже лежат удочки, и наживка, и… я плохо разбираюсь, что для этого нужно — в общем, там есть всё, и вы вольны оставаться там, сколько захочется, и можете теперь приходить туда в любой миг.

— Какое прекрасное описание, — почти с восхищением проговорил Пай. — Я бы, наверное, поначалу решил, что останусь там навсегда — ну, или, по крайней мере, покуда не выловлю всю имеющуюся там рыбу.

— Вы знаете, а похоже, — согласился с ним Эйвери. — Вот и мне сейчас кажется, что я не расстанусь с друзьями, покуда не услышу все их истории… хотя это, пожалуй, немного странно, потому что вообще-то ведь я всегда жил очень тихо — но вы бы знали, как это тяжело, не иметь возможности ни с кем ничего обсудить…

— О, я прекрасно в этом вас понимаю! — поддержал его Пай. — И вы не устаёте от общения?

— Нет, — покачал головой Эйвери. — Я ведь не думал, что когда-то ещё их увижу, особенно…

Он вдруг умолк, прикусив язык, и в его глазах мелькнул страх — однако Пай то ли не заметил этого, то ли решил не придавать этому никакого значения: во всяком случае, он не стал развивать эту тему, а легко сказал:

— Понимаю вас: вы не ожидали, что ваш приговор когда-нибудь пересмотрят.

— Верно, — с облегчением кивнул Эйвери и торопливо потянулся к вазочке с печеньем и, взяв одно, откусил, просыпав крошки на мантию.

— Хороший же из меня хозяин, — тут же попенял себе Пай, — чаю я вам предложить предложил, а наливать почему-то не стал, — он покачал головой и разлил, наконец, напиток по чашкам, аккуратно протянув одну Эйвери. — Вы тоже собираетесь в гости? — дружелюбно поинтересовался он, подождав, покуда его собеседник сделает первый глоток и, наконец, успокоится.

— Да, я хотел бы, — кивнул тот, улыбаясь и в то же время вновь начиная нервничать. — Я должен получить ваше разрешение, я правильно понимаю?

— Ну, я бы не назвал это разрешением, — запротестовал Пай. — Скорее, нам с вами просто нужно договориться — и я вовсе не против. Скорее, я даже за — признаюсь вам, мы обсуждали уже это путешествие с мистером Малфоем и Маузо, и я уверен, что вполне могу доверять им. Надолго вы туда собираетесь?

— Я думал, до осени, — Эйвери бросил на него вопросительный взгляд. — Возможно, до середины… но я мог бы бывать здесь иногда, — добавил он быстро. — Скажем, раз или два в месяц… если вы настаиваете.

— Я не настаиваю, — мягко проговорил Пай. — Впрочем, мне представляется это очень удачным решением. Не будем чётко определять сроки — давайте договоримся, что раз или два в месяц вы будете меня навещать… конечно, я понимаю, что ваш первый визит случится не скоро, — добавил он успокаивающе. — Вам не полезно сейчас прыгать через океан — порталы всё равно отнимают силы, которых у вас пока немного. Я дам вам вот это, — он встал и, подойдя к своему столу, достал оттуда небольшое зеркало. — Вам ведь знакомы подобные вещи?

— Сквозное зеркало? — уточнил Эйвери. — Да, конечно… зачем?

— Вдруг вам захочется побеседовать, — легко улыбнулся Пай. — Вы вовсе не обязаны им пользоваться — но если вдруг, не стесняйтесь.

— Не обязан? — переспросил Эйвери, и Пай кивнул:

— Абсолютно.

Проводив Эйвери, Август Пай позвал к себе ассистентку, закрыл дверь, сел на диван и, с удовольствием откинувшись на спинку, вытянул ноги.

— Ну? — спросил он её, кивком предлагая ей куда-нибудь сесть. МакМиллан устроилась в кресле и посмотрела на своего начальника с любопытством. — Расскажите мне, что происходило у вас в приёмной, — попросил он. — И заодно — что вы думаете о наших новых пациентах.

Она вдруг смутилась:

— Я не подумала, что это тоже может быть важно, — призналась МакМиллан. — Я… отошла ненадолго, простите, — она покраснела. Глаза целителя вспыхнули, но не от гнева, а от любопытства, и он спросил:

— И где же вы были?

— Я, — она покраснела ещё сильнее, но заговорила вполне уверенно: — Помните, я вам рассказывала о проблемах мистера МакНейра? С глазами?

— У них у всех, я полагаю, такие, — кивнул Пай. — Однако у них достаточно квалифицированные целители, чтобы решить проблему… но продолжайте же, — он подбадривающе улыбнулся. — Книга помогла?

— Да, спасибо, я нашла нужное, — тоже заулыбалась она. — Мы с мистером МакНейром немного поговорили, и я наложила его сама… мы поговорили немного, — повторила она, сама этого не заметив, — а потом я сделала ему массаж рук — и, — она опять покраснела, — мы договорились, что мистер МакНейр будет заходить вечером на дальнейшие сеансы, когда будет в Лондоне. Вы ведь не против? — спросила она.

— Нет, конечно, — успокоил он девушку. — Тем более, я знаю, что вы этому специально учились — уверен, вы выполните всё наилучшим образом. И раз уж вы решили изучать, прежде всего, мистера МакНейра, давайте начнём с него. Я бы хотел услышать ваше профессиональное мнение.

Тем же вечером в доме МакМилланов появилась знакомая и любимая всеми гостья, которая, выйдя из камина в гостиной, сразу же побежала в расположенную на втором этаже комнату Роуэн и прямо с порога, едва увидев подругу, воскликнула, обвиняюще указав на неё пальцем:

— Я тебя видела сегодня! Ты влюбилась!

— Да! — мечтательно согласилась Роуэн. — Иди сюда и садись, — она похлопала по своей кровати, на которой лежала, раскинув руки и глядя в потолок. Её комната выглядела вполне по-девичьи: светлые обои с рисунком из маленьких голубых колокольчиков и сиреневого душистого горошка, бледно-жёлтые шторы, светлая мебель — и была сейчас освещена всего лишь парой свечей, тени от колеблющегося света которых плясали по потолку и по стенам. Маргарет Финч-Флетчли, высокая кудрявая брюнетка с ярко-карими глазами, её лучшая подруга ещё со школы, а теперь ещё и коллега, правда, работающая в другом отделении, немедленно устроилась рядом и затормошила подругу:

— Ну! Рассказывай немедленно! Кто он?

— А-а-а, — протянула Роуэн, мечтательно улыбаясь. — Ты меня убьёшь. — Она села и схватила Маргарет за руки.

— Почему-у? — та даже подпрыгнула от нетерпения. — Ну, не тяни же! Вот ты вечно…

— Он… только пообещай, что ты никому не расскажешь! — потребовала Роуэн, заправляя свои короткие, не доходящие даже до плеч, густые тёмные волосы за уши.

— Не расскажу, — отмахнулась Маргарет. — Ну давай же уже!

— Он… ох, — Роуэн закрыла лицо руками, чувствуя, что краснеет. — Сама не знаю, как так вышло… и ведь не будет там ничего! Ну и ладно…

— Ты скажешь мне или нет?! — Маргарет даже притопнула ногой в нетерпении.

— Это… это… сейчас, погоди, — она вскочила и, подбежав к двери, приоткрыла её, выглянув в коридор, а затем закрыла и тщательно наложила запирающее, а затем заглушающее заклинание. А затем, вернувшись назад, прыгнула на кровать и, забравшись на неё с ногами, наконец, выдохнула: — Уолден МакНейр, — и смущённо и счастливо рассмеялась, снова прикрывая лицо ладонями.

— Ты… ты с ума сошла?! — ахнула её подруга, решительно отнимая от лица её руки. — Он же… ему сколько лет вообще?

— Знаю! — та, розовая от смущения, тряхнула своими волосами, прячась теперь за ними. — Ну и что. Это же так… я не имею права просто влюбиться? Там всё равно ничего не получится… но могу я просто порадоваться?

— Почему это не получится? — тут же возмутилась Маргарет. — Ты красивая, молодая… хочешь сказать, ты ему не понравилась?!

— Ну ты о чём вообще говоришь?! — возмутилась, хоть и не слишком-то натурально, Роуэн. — Мардж, человек двадцать лет провёл в Азкабане! Не колдуя! Ты правда думаешь, что ему вообще есть до меня какое-то дело?

— Вот именно!— фыркнула та. — И вообще, он отлично выглядит! И так кидает ножи… жалко, что я не видела. А ты ведь была там… да?

— Да, была, — кивнула Роуэн. — И да-а, — протянула она, — бросает. И вообще. Но дело не в этом. Он… другой. Я таких раньше не видела…

— Он же старше твоего папы! — напомнила Маргарет. — Сколько ему вообще лет?

— Не важно, — упрямо сжала губы Роуэн. — И вообще, кто бы говорил! — подколола она подругу. — Какая разница? Он просто мой пациент — могу я тихо в него повлюбляться? Никому же от этого хуже не будет...

— Папа тебя не убьёт, если узнает? — спросила со смехом Маргарет.

— Да как он узнает-то? — отмахнулась Роуэн. — Говорю же: у нас ничего не будет… а жаль, — она вздохнула и проговорила мечтательно: — У него такие руки красивые…

— Ну всё, — обречённо проговорила Маргарет. — Раз в ход пошли красивые руки — ты точно влюбилась. Ты когда их разглядеть-то успела?

— Они же там не колдовали двадцать лет, Мардж! Я ему массаж делала… зря я, что ли, училась? — вскинула левую бровь Роуэн.

— Массаж, значит, — насмешливо проговорила её подруга.

— Да, массаж! — с небольшим вызовом повторила Роуэн. — Это был просто массаж. Ну правда.

— Ага, — кивнула её подруга, и они рассмеялись. — Это же, вроде, не совсем твой профиль?

— Почему нет? — удивилась Роуэн. — Нельзя без массажа — руки будут болеть, и вообще, так восстанавливаются быстрее.

— И что — часто вы теперь будете так… встречаться? — с любопытством спросила Маргарет.

— Ну-у, — протянула Роуэн, — пока мы договорились, что он будет приходить вечером…

— Вечером, — насмешливо перебила Маргарет.

— Вечером, да! Ну Мардж, — Роуэн рассмеялась. — Он правда мне очень нравится…

— То есть ты хочешь сказать, что теперь ты пять вечеров в неделю будешь разминать ему руки — и у вас «ничего не будет»? Пра-авда? — Маргарет склонила голову на бок.

— Мардж! — Роуэн покраснела. — Он… по-моему, он вообще не думает в эту сторону.

— Не думает — так подумает! — сказала Маргарет очень решительно. — Он же мужчина. Взрослый. У которого двадцать лет женщины не было! Рэн, ты сама-то понимаешь, что говоришь?

— Я просто боюсь размечтаться — и разочароваться потом, — призналась Роуэн, падая на живот и болтая согнутыми в коленях ногами в воздухе.

— По-моему, ты просто сошла с ума, — решительно сказала Маргарет. — Я даже представлять этого не хочу! — заявила она и тут же спросила: — А во сколько он завтра должен прийти?

— В полседьмого, — улыбнулась Роуэн. — Хочешь — заходи, только ненадолго, ладно?

— Меня не интересуют мужчины, которые годятся мне в дедушки! — фыркнула Маргарет, и Роуэн со смехом её перебила:

— Ага — только в отцы!

— Мне просто интересно увидеть того, кто так быстро покорил твоё сердце, — с упрёком закончила Маргарет. — И вообще, — сказала она с деланным возмущением, — я встречаюсь с Даррелом — при чём тут «в отцы»?

— А как же… — с хитрой улыбкой начала было Роуэн, но Маргарет немедленно её перебила, с напором повторив:

— С Даррелом! — и обе девушки рассмеялись.

* * *

Тот же, кого этим вечером так активно обсуждали в одной из спален дома МакМилланов, лежал в этот момент на берегу озера неподалёку от своего дома и смотрел на звёздное небо. Вечер был довольно прохладным, но МакНейру он казался тёплым и едва ли не жарким: двадцать лет Азкабана приучили его к холоду и заставили почти забыть о том, что бывает как-то иначе. Здесь вовсе не было тихо: вода плескала о берег, да и подходивший к нему чуть поодаль лес тоже был полон своих ночных звуков — уханьем сов, шумом шныряющих в темноте земных хищников и слабым, едва слышным писком их добычи и ещё каким-то треском и шелестом. МакНейр слушал всё это и, время от времени распознав очередной полузабытый звук, улыбался и гладил ладонью уже примятую траву. Ему было хорошо — так хорошо, как давным-давно уже не было, и даже, может быть… Он лежал и думал о том, что ему спокойно сейчас, как, кажется, не было никогда в жизни, и пытался понять, почему. А ещё — о том, чем бы ему теперь заняться.

Хотя бы потому, что ему нужно было на что-то жить. Он понимал, разумеется, что с голоду не умрёт — и потому, что умеет охотиться, и потому, что денег в сейфе хватило бы на то, чтобы прокормить его до конца жизни, даже проживи он ещё столько же, сколько уже прожил, и потому, что, в конце концов, если всё станет совсем уж скверно, есть Малфои, которые никогда не оставят его умирать от голода… но всё это МакНейр оставлял «на самый крайний случай», до которого, как он надеялся, дело никогда не дойдёт. Ему нужен был какой-то источник дохода — прежде таковым была служба в министерстве, однако Уолден вполне разумно считал, что сейчас его вряд ли возьмут туда даже на самую скромную должность, да и сам не был уверен в том, что хотел бы такого. Обретённая так внезапно и недавно свобода была слишком сладкой, чтобы сразу же отказаться от её части — а значит, надо было придумать что-то другое. Но, как он ни ломал голову, он так и не сумел придумать, что же это такое могло бы быть — впрочем, времени у него впереди было много, и пока можно было просто лежать так, чувствуя спиной — землю, а лицом — влажный и тёплый воздух, так не похожий на тот, к которому он привык.

Он вдруг вспомнил, как Люциус учил его аппарировать — и как, не сумев объяснить то, что представляло для Уолдена единственную, зато очень серьёзную проблему, принёс ему сборник коанов и заставил прочитать едва ли не за две недели. «Путь в ничто»… какими же они тогда были маленькими и глупыми! И как переживали из-за таких простых и никому, в общем-то, не нужных вещей…

Он повернул голову и, прижав щёку к прохладной влажной траве, посмотрел на посеребрённую светом неполной луны воду. И подумал, что если для того, чтобы вернуть себе то детское ощущение полноты мира, которое он в какой-то момент потерял, нужно было провести двадцать лет в маленькой камере, где места едва хватало на то, чтобы сделать пару хороших шагов, и ни в какой день не было видно солнца, то, пожалуй, это не самая большая цена, которую он мог бы себе представить. И впереди у него ещё лет пятьдесят, а то и все семьдесят настоящей свободной жизни — без каких бы то ни было хозяев и даже, если повезёт, войн.

МакНейр рассмеялся негромко и, рывком сев, стянул с себя лёгкую куртку, затем рубашку, а потом и вовсе разделся и с разбега бросился в тёмную и показавшуюся ему удивительно тёплой воду. И поплыл, рассекая её мощными, немного неровными с отвычки гребками, смеясь и отфыркиваясь одновременно и чувствуя себя совершенно живым и невероятно счастливым.

— Какого Мордреда ему от меня нужно? — раздражённо сказал Родольфус. Они сидели вдвоём — поздно вечером, когда остальные уже разошлись спать — Снейп и старший Лестрейндж, в тёмном ночном саду: вернее, изначально сидел там Родольфус, а Северус подошёл к нему и без спроса устроился рядом. — Нас выпустили из Азкабана — какие ещё могут быть к нам вопросы? Зачем вообще нужны все эти ограничения — их не было в приговоре!

— Мой дорогой друг, — насмешливо проговорил Снейп. — Видишь ли… позволю себе напомнить, что вы все были помещены в Азкабан вовсе не за мелкие кражи и не за непристойное поведение — вас, и особенно тебя лично, отправили туда как опаснейших волшебников современности. Это раз, — он сжал левый кулак и распрямил указательный палец. — И это, безусловно, вполне справедливо в отношении лично тебя — это два, — Снейп выпрямил средний палец. — Вы провели там двадцать лет — это три, — он разогнул безымянный, — причём провели, не колдуя и в одиночестве. Следовательно, и это четыре, — он распрямил, наконец, мизинец, — никто знать не знает, что сейчас у вас в голове — и никто не хочет никаких неприятных сюрпризов. Поставь себя на их место: ты сам отпустил бы себя без надзора?

— Но отпустили ведь, — усмехнулся Родольфус.

— Отпустили, — кивнул Снейп. — Скажем за это спасибо мистеру Поттеру и одной из миссис Уизли, а также не забудем мадам Лонгботтом — и давай посмотрим на ситуацию непредвзято. И увидим, что существующие ограничения смешны в сравнении с теми, которые, по-хорошему, следовало бы на вас наложить. Я так думаю, — он усмехнулся. — И, в целом, я полагаю, что с личностью мистера Пая нам всем повезло чрезвычайно: он показался мне человеком, во-первых, неглупым, и во-вторых, хорошим профессионалом — я ничего не имею против его назначений. И я вполне убеждён в том, что его не следует рассматривать сколько-нибудь враждебно.

— Ты тоже считаешь, что я не способен защитить Асти, если потребуется? — помолчав, напряжённо спросил Родольфус.

— В данный момент — нет, разумеется, — резковато ответил Снейп. — Позволь я тебе объясню кое-что. Ты не способен, и ещё достаточно долго не будешь способен колдовать — ты понимаешь ведь это?

— Разумеется, — он слегка дёрнул плечом. — Это что-то меняет?

— Меняет, — жестковато сказал Снейп. — Потому что Асти не способен на это тоже.

— Эльфы есть, — усмехнулся Родольфус и добавил язвительно: — Я понимаю, для тебя это не самоочевидно.

— То есть, ты готов поручить Асти заботе эльфов? — вскинул Снейп правую бровь. — Ты не понимаешь, что ему требуется гораздо больше, чем могут дать самые лучшие эльфы? Не понимаешь, что свалить всю заботу о нём на эльфов — это ровно то же самое, что ты всегда делал, то есть попросту закрыть глаза и пустить всё происходящее на самотёк?

— Ты в своём уме?! — даже в темноте было видно, как побелел Лестрейндж. — Ты… убирайся немедленно, — зазвеневшим от ярости голосом велел он. — Или я уйду сам, — сказал он, поднявшись.

— Будь любезен выслушать меня до конца! — резко ответил Снейп, тоже вставая и загораживая ему дорогу. — Потому что кто-то же должен сказать тебе правду — Малфою это явно не по плечу, так что, как обычно, неприятную обязанность придётся выполнить мне. Давай вспомним, как ты поступал там, где следовало применить власть. Сколько твоему брату было, когда он начал рваться к метке? Пятнадцать? Шестнадцать? Люциус мне рассказывал, что ты уже тогда понимал прекрасно, что это такое за дрянь — а раз понимал, какого дьявола ты молчал? Да за одни разговоры об этом надо было запереть его дома и высечь так, чтобы даже мысль такую отбить! Ну, или, — он усмехнулся, — можно цивилизованнее: взять его за шкирку и уехать из Британии в какую-нибудь Австралию или хоть в те же Штаты. А ты что сделал? Ах, брат хочет к Лорду — какая досада, ну, что поделать, верно?

— За-мол-чи, — глухо проговорил Лестрейндж, стискивая кулаки так, что в них что-то хрустнуло, и делая шаг, чтобы обойти Снейпа. — Или я…

— Нет, ты меня сейчас выслушаешь, — зло сказал тот, вновь заступая ему дорогу и доставая свою палочку. — Вспомним, дальше, твою жену. Ты не видел, что с ней происходит? Не понимал, что она разум теряет? Да даже я это увидел, когда встретил её после школы! Я, мальчишка и издали! Ты не понимал, что творится? С твоим умом и начитанностью? И — уже — опытом? Ты не понимал, что её нужно запереть и показать лучшим специалистам из возможных, а не ходить следом и не позволять творить, что захочется? А ты вместо этого переложил ответственность за своих самых близких и, бесспорно, дорогих тебе людей на Лорда — как теперь хочешь переложить её на эльфов. Уравняв, таким образом, его с ними, — неожиданно рассмеялся он. — Что, пожалуй, даже забавно… но ответственным я бы это не называл. И прости за резкость, но по-другому, мне кажется, до тебя эта простая мысль просто не доходила. Теперь могу уйти, если хочешь.

Родольфус молчал, шумно и тяжело дыша, глотая словно сгустившийся вдруг вокруг него воздух ртом, пытаясь разглядеть что-нибудь сквозь застилавшие глаза обжигающе-горячие слёзы — и не замечая, как начинает покрываться изморозью воротничок его рубашки.

— Если ты вправду хочешь о нём заботиться, — несколько мягче заговорил Снейп, — тебе прежде всего нужно сейчас позаботиться о себе. Сейчас, пока вы с нами, у него есть Люциус, есть Ойген, есть я, наконец — рядом с нами с ним ничего плохого просто не может случиться. Но вы ведь вернётесь рано или поздно домой. Ему нужен рядом кто-то спокойный и сильный — а ты сейчас, извини, но…

— Я знаю, — наконец, сумел выговорить Родольфус. — Я… мы после поговорим, — он сделал шаг в сторону. — Завтра. Ты прав, наверное. Но всё завтра.

Он развернулся и ушёл в дом — Снейп проводил его долгим взглядом, но преследовать или останавливать не стал. Вместо этого он поднялся и пошёл искать хозяина дома — и без труда нашёл его в кабинете.

— Иди, спасай своего приятеля, — сказал он с порога. Люциус, сидящий за какими-то деловыми бумагами, поднял голову и посмотрел на него озадаченно:

— Которого? И что, вообще…

— Родольфуса. Мы с ним поговорили — и, боюсь, я был несколько… жестковат.

— Что ты ему сказал? — с упрёком и досадой спросил Малфой.

— То, что и должен был — но, боюсь, вышло излишне прямолинейно, — без малейшего раскаяния сказал Снейп. — Так что, ступай к нему — а то он сейчас подпалит тебе что-нибудь ненароком. Или заморозит. Или какую ещё форму примет его магический выплеск.

— Что ты ему сказал? — повторил Люциус.

— Что у него странное представление об ответственности, — вздохнув, поморщился Снейп. — И что отвечать за кого-то — вовсе не значит позволять ему всё и попросту ходить следом, по возможности, исправляя за ним ошибки. И что подобный подход уже закончился весьма скверно что с его братом, что с женой — и следует, на мой взгляд, его всё же сменить.

— Ты с ума сошёл? — ахнул Малфой, вставая. — Зачем?! Ты не понимаешь, что ему и без того сейчас трудно и плохо?

— Понимаю, — кивнул Снейп. — Потому и сказал именно сейчас. Ему всё равно плохо, — пожал он плечами, — а информацию донести было нужно. Теперь ты его утешишь — и, может быть, до него что-то дойдёт.

— Тебя вообще к людям подпускать нельзя, — сердито сказал Люциус, выходя из кабинета. Северус усмехнулся ему вслед и, взяв со стола персик, отправился к себе в комнату — спать.

Малфой отыскал Лестрейнджа в одной из самых дальних и обычно закрытых комнат: тот сидел в темноте молча, и будь Люциус не настолько внимателен, он вполне мог бы его не заметить.

— Руди, — очень мягко проговорил он, заходя в комнату и плотно закрывая за собой дверь.

— У меня нет настроения разговаривать, — отозвался тот из темноты.

— Я понимаю, — кивнул тот, подходя к сидящему в кресле у холодного камина Родольфусу.

— Тебе это безразлично, я вижу? — неприязненно спросил тот.

— Нет, — вздохнул Малфой, трансфигурируя себе кресло рядом и тоже садясь. — Поговори со мною. Пожалуйста.

— Тебя Снейп прислал? — спросил тот устало.

— В некотором роде. Ты извини его, — попросил Люциус. — Он… не всегда понимает, что и кому можно говорить — а что нет.

— Да нет, — пожал плечами Родольфус. — В целом, он всё сказал верно. Хотя ему очень повезло, что моя палочка сейчас бесполезна, — он усмехнулся беззвучно. — Не думаю, что в противном случае я позволил бы ему договорить до конца.

— Дело даже не…

— Он прав, — повторил Лестрейндж. — Резок — но прав. За что и ценю, — он опять усмехнулся. — По-своему, это было даже забавно. Поэтому если ты пришёл сюда проверять, не разбил ли я свою голову о твою стену — как видишь, нет. И я был бы признателен, если бы ты оставил меня сейчас в покое. Мне нужно обдумать то, что я услышал. Если тебе будет спокойнее, могу пообещать, что завтра я спущусь к завтраку, как обычно.

— Он мастер вызывать чувство вины, — после небольшой паузы кивнул Люциус.

— В моём случае он прав сто раз.

— Руди! — воскликнул Люциус. — Что было — то было. Бессмысленно сейчас себя ругать и винить. Или можно сразу головой вниз с крыши.

— Можно, — отозвался тот. — Но не мне. Мне — нельзя. Я… много чего ещё должен. Всем.

— Ты должен прежде всего себе. Ну же, — он придвинул кресло поближе и коснулся его плеча. — Поговори со мной. Руди. Пожалуйста.

— Я не хочу. Не могу, — поправился он раздражённо. — Я хочу просто посидеть в тишине. Я ценю, что ты пришёл — но, во-первых, в этом не было смысла, а во-вторых, я всё равно хочу посидеть в одиночестве. Уходи.

— Я тогда предложил Циссе развод.

Родольфус вздрогнул и в первый раз обернулся к Малфою. Спросил недоверчиво:

— Что? Когда?

— Развод, — повторил Малфой. — В первый год после войны. Я в какой-то момент настолько начал упиваться своими страданиями и тем, как много я потерял, как я во всём виноват и насколько мне плохо, что предложил ей развод. И если бы она согласилась — я бы уехал. Немедленно. Потому что видеть что её, что Драко мне было невыносимо. Просто физически больно. От того, что я всё проиграл, от того, что они видят меня таким… и так по кругу. Но Асти — не Цисса, — очень медленно произнёс он. — И не Драко. И когда ты дойдёшь до такого же состояния — а ты дойдёшь до него, уж ты мне поверь, потому что я узнаю в твоём взгляде свой — и прогонишь его, он ведь уйдёт. И хорошо, если, к примеру, ко мне. А если нет? А если ты скажешь ему то же, что я говорил тогда Цисси? Если ты вышвырнешь его из своей комнаты так же, как я вышвыривал Драко? А мне ведь и близко так скверно не было — я, по крайней мере, был физически вполне здоров и не проводил двадцать лет в одиночестве, не колдуя.

— Прекрати, — с болью прошептал Лестрейндж.

— И не подумаю, — жёстко ответил Малфой. — Потому что, если такое случится — то вот здесь уже действительно будет ничего не исправить. А сейчас всё как раз вполне поправимо: у вас обоих впереди ещё минимум половина жизни. И пора бы тебе уже, наконец, понять, что нам всем иногда нужна помощь, потому что мы все иногда болеем. А ты сейчас — болен. И просто поэтому не способен позаботиться ни об Асти, ни о себе. И если тебе, как всегда, наплевать на себя — подумай о брате. И о том, каким должен быть человек, который действительно сможет о нём заботиться.

— Перестань, — Родольфус судорожно, нервно вздохнул — и вдруг рванул воротничок рубашки. Люциус мигом перехватил его руки — пальцы ткнулись в ткань и заледенели, обсыпанные инеем.

— Руди, — Малфой отцепил его руки и сжал. — Посмотри мне в глаза. Сейчас же. Родольфус!

Тот вздрогнул и открыл полные боли глаза — Люциус поймал его взгляд и задержал его. Это оказалось совсем не так просто, как он полагал — но всё-таки получилось: Лестрейндж вдруг закрыл лицо руками и обессиленно откинулся на спинку кресла.

— Я тебе сейчас принесу зелье, — сказал Малфой. — Ты выпьешь — и ляжешь спать. А утром поговорим.

— Да я знаю, что ты прав… вы оба правы, — измученно проговорил Родольфус. — Просто это… не важно. Всё правильно, — он уронил руки на колени и, заставив себя улыбнуться, посмотрел на Люциуса. — Зелье так зелье. А где Асти?

— Спит давно. Я с ним эльфа оставил — если проснётся, тот сразу же скажет мне.

— Я… обидел его?

— Нет, конечно, — улыбнулся Люциус. — Он же… он прекрасно понимает подобные вещи.

— Это-то и ужасно, — прошептал Лестрейндж. — Люци, я… я не представляю, как это — признать, что я сейчас ни на что не способен.

— И не пойти сразу и не прыгнуть вниз головой с башни, да? — понимающе усмехнулся Малфой.

— Да, — Родольфус, кажется, слегка улыбнулся.

— Трудно, — понимающе проговорил Люциус. — У меня вот не получилось когда-то — подумать боюсь, что бы было со мной, если бы не мой сын… Но тебе придётся справиться самому. Я клянусь тебе: болеть вовсе не стыдно. Ты бы счёл меня слабым, если бы я заболел и попросил бы тебя пока что присмотреть за моими?

— Нет, конечно, — с некоторым удивлением ответил Родольфус.

Они замолчали… а потом рассмеялись. Оба.

— Я попробую, — сказал Лестрейндж. — Тем более, что это и вправду нехорошо: то Лорд, то эльфы… пора уже и самому, наконец.

— Что? — немного тревожно переспросил Малфой.

— Снейпа спроси, — отозвался тот, глубоко и долго вдыхая, а потом так же медленно выдыхая. — Я, по-моему, весь в инее — и замёрз. Впрочем, иней лучше огня, — он слегка улыбнулся.

— Огня? — с ещё большей тревогой непонимающе спросил Люциус.

— Я слегка поджёг свою мантию в Мунго, — легко пояснил Родольфус. — Нужно что-нибудь сделать с этим, — он неловко начал стряхивать с манжет и воротничка изморозь. — А ещё — раз уж я решил признать, что я болен и мне нужна помощь — у меня почти постоянно болит голова, и меня это уже несколько утомило. Ты не мог бы что-нибудь сделать?

— На сегодня я принесу тебе зелье — а потом мы подумаем, — пообещал Люциус. — Чаю хочешь горячего?

— Хочу, — кивнул тот. — И буду благодарен, если ты сейчас согреешь меня.

— Давай я просто камин разведу, — предложил Малфой, — я не рискну сейчас накладывать на тебя какие-либо чары. Кто тебя знает, что случится, — он рассмеялся и занялся камином, сперва, впрочем, трансфигурировав плед и накинув его на плечи Родольфусу.

С Ритой Скитер МакНейр буквально столкнулся, выходя из парикмахерской на Диагон-Элле. Перед судом их всех подстригли и чисто выбрили — и если брился он теперь по утрам с огромным удовольствием сам, то самостоятельно укорачивать быстро отрастающие волосы ему не хотелось. Он никогда не носил длинных волос, предпочитая простую короткую стрижку, прежде имел обыкновение укорачивать волосы пару раз в месяц — и после освобождения ждал этого с нетерпением, сам, впрочем, над собою посмеиваясь. К некоторому удивлению, его узнали — и, наблюдая в зеркало, как поглядывают на него другие посетители парикмахерской и сами мастера, МакНейр задумался о том, что, возможно, шутки старшего Малфоя о том, что тот бросок превратил его из бывшего преступника и страшного Пожирателя Смерти почти в национального героя, могут оказаться не такими уж шутками. Герой-не герой, но смотрели на него пристально и с тем самым выражением, с которым обычно глядят на тех, кого он прежде сам называл «звёзды-на-час», имея в виду приобретающих внезапную и недолгую известность волшебников. Его это скорее смешило, но порой вызывало и чувство неловкости: МакНейр совсем не привык быть у всех на виду. Впрочем, излишней стеснительностью он никогда не страдал, так что, по большей части, просто посмеивался над этим вниманием. Ему нравилось бывать на Диагон-Элле: одно осознание того, что он может сюда прийти в любой момент, как только ему захочется — пусть даже пользуясь камином в «Дырявом котле», а не аппарацией — доставляло ему такое удовольствие, что он заходил сюда куда чаще, чем это было ему действительно нужно.

— Мистер МакНейр! — услышал он уверенный и радостный возглас и, обернувшись, едва не столкнулся нос к носу с облачённой в ярко-малиновый шёлковый костюм Риту Скитер. — Какая дивная встреча! — пропела она, улыбаясь ему. — А я как раз думала писать вам письмо — но раз уж мы с вами так удачно столкнулись, вы не согласитесь со мной побеседовать?

МакНейр на секунду задумался. Отказаться было несложно — однако он помнил Риту Скитер достаточно хорошо для того, чтобы понимать, что уж если она проявила к нему интерес, то вряд ли оставит его в покое, покуда не добьётся желаемого. Есть люди, которым проще дать то, что они просят, чем постоянно объяснять свой отказ, и она явно была из них — и поэтому МакНейр, кивнув, улыбнулся ей открыто и немного недоумённо и просто спросил:

— Где?

— Давайте выпьем чаю в «Чайном пакетике Розы Ли», — оглядевшись, тут же предложила она. — Вы позволите вас угостить?

— Да нет, — он смущённо покачал головой. — Зачем… что вы. Вы дама… нет, так неловко.

— Как скажете, — легко согласилась она, решительно беря его под руку и ведя за собой.

Внутри чайной было светло и тихо. Скитер провела МакНейра к столику подальше от окна и в углу, но сесть спиной к свету, вынуждая, таким образом, собеседника оказаться к нему лицом, не успела: Уолден, вопреки всем правилам этикета, первым уселся за стол, оставив окно за спиной, и невежливо облокотился о столешницу. Раз уж он не мог просто отказаться от разговора, стоило провести его так, чтобы отбить у Скитер желание полностью.

— Итак, — бодро начала Скитер, заказав для себя чай и устроив в воздухе рядом с собой пергамент и своё знаменитое ярко-зелёное Прытко Пишущее перо. МакНейр к своему чаю взял ещё два пирожных: шоколадное и с фруктами. — Я поздравляю вас с освобождением, мистер МакНейр, — начала она.

— Угу, — отозвался тот, беззастенчиво разглядывая её. В конце концов, он ведь совсем недавно освободился после двадцати лет заключения — как он должен реагировать на женщину в таком подчёркивающем фигуру костюме? Красивую фигуру, надо сказать. Скитер его взгляд ничуть не смущал — напротив, она улыбалась почти призывно, впрочем, удерживаясь на той тонкой грани, что отделяет откровенное заигрывание от ни к чему не обязывающего флирта. Придвинувшись к столу, она, слегка наклонившись к собеседнику, продолжила:

— Должна сказать, вы нас всех потрясли. Я была там и собственными глазами видела ваш бросок — можно сказать, что вы поразили им всю Британию в самое сердце, и теперь оно отдано вам, — она восторженно улыбнулась. — И я не могу не спросить вас — но как?! Как мог человек, проведший двадцать лет в Азкабане, сделать такой точный бросок?

— Так это, — слегка озадаченно проговорил МакНейр, придвигая к себе как раз принесённую хозяйкой чайной чашку чая и щедро насыпая туда сахара, — ну… просто, — он застенчиво улыбнулся, пожал плечами и принялся тщательно мешать чай ложечкой, время от времени позвякивая ею о стенки.

— «Пророк» каждый день получает письма, в которых наши читатели просят найти ответ на этот вопрос, — сказала Скитер, внимательно за ним наблюдая. МакНейр перевёл взгляд от чашки с чаем на её лицо, потом опустил его ниже и застрял так на какое-то время, разглядывая её весьма откровенный вырез и продолжая звякать ложкой о стенки чашки. — Даже если вы до ареста были чемпионом по метанию ножей, — продолжила Скитер после небольшой паузы, — то как вам удалось за двадцать лет не утратить свой навык?

— Так это, — повторил МакНейр, вздыхая и переводя взгляд с выреза Скитер на шоколадное пирожное. — Да что тут… Это ж просто, — он пожал плечами, взял пирожное пальцами и разом откусил от него половину. Несколько крошек упало на скатерть, и он, положив остаток лакомства на блюдце, облизал пальцы, а потом тщательно подобрал крошки, отправив их в рот. После чего снова взглянул на Скитер и немного застенчиво ей улыбнулся.

— Ну как же просто? — терпеливо спросила она, и он увидел, как в глубине её глаз мелькнула досада. — Мы же все видели, в каком состоянии были остальные заключённые. А вас, кажется, будто и вовсе не было в Азкабане. Как вам удалось сохранить такую прекрасную форму?

— Так это, — МакНейр поглядел на неё озадаченно и почесал за ухом. — Скучно же. Я и занимался… режим, там… всякое…

Ему было очень смешно — и удерживать серьёзное и простодушное выражение лица с каждой минутой становилось всё сложнее, тем более что досада в глазах Скитер проявлялась яснее, и МакНейр не мог отделаться от ощущения, что она сразу раскусила его игру, но не знает, как заставить его это безобразие прекратить.

И не узнает.

Уолден ещё в школе понял, насколько удобна позиция туповатого примитивного существа, не способного толком связать и двух слов, и в дальнейшей жизни много раз убеждался в верности подобного вывода. С дурака какой спрос? И не добиться ничего — и подозрений ноль. А если даже и есть — то поди докажи. Ведь кто себя будет выставлять дураком добровольно?

— Мистер МакНейр, — дружелюбно и почти задушевно проговорила Скитер. — Вы не хотите со мной говорить?

— Я?— удивлённо переспросил он, озадаченно на неё глянув. — Почему? Я ж говорю…

— Мистер МакНейр, — она покачала головой. — Это было очень эффектно. И удивительно. Вы не представляете, насколько вы интересны нашим читателям… и, в особенности, читательницам, — она улыбнулась.

— Да я ж просто кинул, — с некоторым удивлением проговорил он. — И всё.

— Вы не просто кинули, — возразила она. — Вы попали.

— Конечно, попал, — кивнул МакНейр. — Зачем иначе кидать? — добавил он озадаченно.

Они посмотрели друг на друга — и рассмеялись.

— И правда, — кивнула Скитер. — Зачем бы иначе? Чем собираетесь заняться, мистер МакНейр? — сменила она тему.

— Жить собираюсь, — охотно ответил он, приканчивая шоколадное пирожное и принимаясь теперь за фруктовое. Выражение лица Скитер вызвало у него ожидание вопроса «с кем именно?», однако же та, разумеется, сказала иное:

— Жить — это очень расплывчато, мистер МакНейр. Вы небогаты, насколько я знаю — и прежде зарабатывали на жизнь, работая в министерстве в отделе, — она сделала небольшую паузу, делая вид, будто вспоминает название, — ликвидации опасных существ.

— Не знаю даже, — честно ответил он, впрочем, не забывая удерживать на лице то самое туповато-простецкое выражение, которое разом и смешило, и, как ему казалось, заставляло досадовать его собеседницу. — Да мне же много не надо… охотиться буду. Ножи вот метать могу, — он усмехнулся.

— И можете, вероятно, и других научить? — очень дружелюбно спросила Скитер.

— Что ж не научить… могу, — кивнул он — и добавил, прекрасно понимая, как можно использовать эти слова: — В министерство-то меня не возьмут…

— А вы бы хотели? — мгновенно подобралась Скитер.

— Чего ж не хотеть, — кивнул МакНейр, слизывая с пальцев оставшийся на них крем.

— Вам нравилось там работать? — деловито спросила она.

— Нравилось, — кивнул он.

— Вам нравилось работать именно в министерстве, или конкретно в отделе ликвидации? — последовал почти мгновенный вопрос.

МакНейр какое-то время молчал, сохраняя озадаченное выражение лица, а потом спросил:

— Так это ж одно и то же, — и поглядел на Скитер недоверчиво и вопросительно.

— Ну как же одно и то же, — терпеливо возразила она. — В министерстве много отделов и, в зависимости от того, в каком из них вы работаете, можно заниматься…

— Так я-то работал в этом, — перебил её МакНейр.

Скитер вздохнула.

— Если бы вас сейчас пригласили работать в министерство в, к примеру, архив, вы бы согласились? — спросила она.

— Так меня же не пригласят, — озадаченно возразил он.

— Но если бы? — настойчиво спросила она.

— Не, — качнул он головой. — Зачем думать о том, чего не будет? — укоризненно спросил он, вставая. — Вы, по-моему, надо мной просто шутите, — сказал он обиженно, кладя на стол несколько сиклей. — Мне это не нравится.

— Вовсе нет! — она тоже вскочила. — Мистер МакНейр, я просто…

— Нехорошо это, — укоризненно проговорил он. — Над людьми смеяться. Нехорошо, — он развернулся и, не обращая внимания на её протест, вышел из чайной, покусывая изнутри губы, чтобы не рассмеяться.

Из чайной МакНейр, беззвучно смеясь, вышел нарочито быстро — и, немного пройдя по Диагон-Элле, свернул в проулок, ведущий в Лютный, надеясь, что туда Скитер идти за ним не рискнёт, а если пойдёт, то уж там от неё будет несложно скрыться. Мог бы он сейчас аппарировать — не было бы проблемы, но он пока не считал возможным так рисковать, а позволить ей проводить его в Мунго, где у него через некоторое время была назначена встреча с мисс МакМиллан, он просто не мог.

Потому что это вообще её не касалось.

Но Скитер за ним не пошла, и он теперь просто медленно брёл по Лютному, в котором был в последний раз больше двадцати лет назад, рассматривая грязные покосившиеся домики и тёмные витрины и вывески. И так глубоко задумался, что, услышав громко произнесённую свою фамилию, вздрогнул и, оглянувшись на голос, онемел, увидев совсем рядом с собой стену, завешанную старыми плакатами о розыске сбежавших из Азкабана Пожирателей смерти, а также газетными страницами с их портретами. Между ними к стене были прилеплены зачарованные, горящие даже на ветру свечи, а также виднелись исписанные стихами листки пергамента.

МакНейр перевёл взгляд на стоящую неподалёку группу молодых людей и в первый момент решил было, что попал на какой-то дурацкий маскарад — потому что те были наряжены в длинные чёрные плащи, и лишь на одной девушке было красно-чёрное платье. Девушка эта казалась весьма похожей на Беллатрикс Лестрейндж — вернее, старалась добиться такого сходства, в чём весьма, на первый взгляд, преуспела. Представив, что было бы, столкнись с этими ряжеными муж и деверь покойной, МакНейр покачал головой и хотел было сказать, что это совсем не смешно, но ему не дали:

— Вы же Уолден МакНейр, да? — спросил его высокий худощавый юноша с бледным лицом, подведёнными красным глазами и гладко выбритой головой. Его голос звенел от напряжения и волнения, и МакНейр, кивнув и продолжая разглядывать эту странную молодёжь, сказал:

— Именно так. С кем имею честь?

— Обычно меня называют Лордом, — сказал тот.

МакНейр фыркнул, а потом, не сдержавшись, расхохотался.

— Лордом? — повторил он, отсмеявшись и вытирая выступившие на глазах слёзы. Потом оглядел явно сконфуженных и в то же время непонятно почему нервничающих юношей и девиц и спросил: — Так зачем звали-то?

— Вы можете называть меня Стивеном, — неохотно сказал ему бритоголовый.

— Мы хотели спросить, — вступила девушка… да, пожалуй, всё-таки девушка, или очень-очень молоденькая женщина, изображающая из себя Беллатрикс. — Вы ведь знали её? — спросила она, указывая на плакат всё с той же мадам Лестрейндж.

— Знал, — кивнул МакНейр, сам толком не зная, зачем. По-хорошему, следовало бы развернуться и уйти, предупредив их, чтобы не вздумали попасться на глаза никому из Лестрейнджей — потому что Уолдену даже представлять не хотелось, что будет, если эту дикую компанию увидит однажды Родольфус. А вот что произойдёт, если с этой «Беллатрикс» вдруг столкнётся Рабастан, ему даже и представлять было не нужно: он был уверен, что и так знает это отлично. Нет, определённо их нужно предупредить. Нельзя допускать такое.

— Скажите нам! — порывисто воскликнула «Беллатрикс», и МакНейр с трудом удержал смешок: настолько комичным и нелепым выглядело сходство с оригиналом, которого та явно пыталась добиться. — Скажите нам, кого она любила?

— Кто? — ошарашенно спросил МакНейр. Происходящее начинало напоминать ему сон — ему снилось порой нечто такое вот странное, абсурдно-нелепое, и Уолден порою шутил, что его мозг слишком примитивен для того, чтобы производить кошмары, поэтому, когда в нём случается сбой, он просто выдаёт что-нибудь максимально идиотское, такое, что и пересказать-то неловко.

— Беллатрикс Лестрейндж! — взволнованно проговорила фальшивая «Беллатрикс». — Мужа или Тёмного Лорда?

МакНейр вдруг ощутил совершенно неожиданное и непонятное ему самому раздражение. Какое этой девчонке дело?

— Мы постоянно об этом спорим, — вмешался юноша с длинными собранными в хвост русыми волосами. — Видите ли, аргументы ведь можно найти за обе позиции…

— Конечно, она любила мужа! — перебила его невысокая полная девушка с жидкими светлыми волосами. — Лорд — это же почти символ… вождь! Его нельзя любить, как мужчину — а вот Родольфус…

— Ну, ты сравнила! — перебил её коротко стриженый темноволосый парень. — Он же был просто человеком — но разве можно любить кого-то, когда есть настоящий бессмертный?

— Вот именно, что бессмертный! — возразил другой, с усыпанными веснушками худым широким лицом. — Высшее существо невозможно любить так же, как человека — она восхищалась им и была бесконечно предана, но любила она всё-таки мужа!

— Не факт! — возразила светловолосая полная девушка.

МакНейр слушал их препирательства, горячо и торопливо излагаемые аргументы, и почему-то вспоминал школьные уроки аппарации с рассуждениями о «пути в ничто», казавшиеся ему тогда столь же абсурдными и далёкими от реальности.

— Вы даже не представляете, о чём говорите, — сказал, наконец, он, прервав кого-то на полуслове. Ему больше не было смешно — ему было горько и грустно. Конечно, дети во все времена играли в войну и любили изображать из себя героев — но увидеть на месте героев самих себя и того, кому он отдал большую пока что часть своей жизни, ему было… Он задумался, пытаясь определить это чувство, и вскоре понял, что это, прежде всего, досада. Стоило пережить столько всего, отсидеть в тюрьме, освободиться, чтобы узнать, что нынешние дети играют в тот ужас, который ты отчасти сам сотворил и окончания которого когда-то так ждал.

— Так расскажите нам! — пылко воскликнула «Беллатрикс». Как её, интересно, зовут на самом деле?

— Рассказать? — переспросил он — и задумался. Что ж… может быть, это поможет. Слишком он хорошо знал, что бывает, когда романтизируют подобные вещи. — Ладно, — кивнул МакНейр. — Я расскажу. Но не здесь, — он поморщился. — И не так, — кивнул он на их наряды. — Я сейчас занят — встретимся завтра здесь в полдень… но, — строго подчеркнул он, — без всего этого вашего маскарада. Увижу хоть одного ряженого — разговора не будет, — предупредил он и, развернувшись, ушёл, чувствуя спиною их взгляды и слыша их встревоженные и возбуждённые голоса.

До Мунго он добрался немного раньше оговоренного времени и, чтобы не вызывать у мисс МакМиллан неловкость, некоторое время сидел на скамье неподалёку от входа. День был хоть и пасмурным, но жарким и душным, и МакНейр расстегнул воротник, жалея, что пока недостаточно силён для того, чтобы наложить на себя охлаждающие чары. Он совсем отвык от тепла, а жара и вовсе мгновенно заставляла его потеть, однако даже это почти не помогало ему охладиться. Ему не хотелось идти к ней таким — разгорячённым и потным — но мысль вернуться домой, вымыться и переодеться пришла к нему слишком поздно, и времени на это уже не хватало. Так что он отправился на сеанс массажа как был, лишь зайдя в туалет умыться и вымыть шею и руки.

— Добрый вечер, — встретила его мисс МакМиллан улыбкой. — Жарко сегодня… вам непривычно, наверное? — спросила она, протягивая ему стакан холодной воды.

— Очень, — кивнул МакНейр, с признательностью принимая и залпом его осушая. — И странно: прежде погода меня никогда не тревожила.

— Вы двадцать лет провели практически в одном температурном режиме, — сказала она, беря баночку с кремом и смазывая свои ладони. — И это были холод и сырость. Конечно, вам сложно адаптироваться к высокой температуре, — она взяла его правую руку в свои и начала разминать. — Но тепло хорошо для вас: вы так быстрее восстановитесь. Хотя у вас и так этот процесс идёт замечательно, — она улыбнулась ему, а он подумал, что её голубые с прозеленью глаза удивительно выразительны. — Как вам наш мир? — спросила она, с силой массируя его пальцы.

— Я видел сегодня нечто очень странное, — сказал он, продолжая ей любоваться.

— Расскажите? — попросила она.

И он рассказал. Она слушала очень внимательно, впрочем, ни на секунду не прерываясь и не ослабляя силы своих движений, а, дослушав, кивнула:

— Я про них слышала. И видела нескольких в школе. Они странные, но никому не причиняют вреда.

— Пока нет, — сказал он. — Знаете, мы тоже были романтиками в их возрасте. И мне это дико, — он поморщился, и она тут же спросила:

— Я сделала вам больно?

— Нет, что вы, — он удивился. — Даже если б и сделали, — он улыбнулся и качнул головой. — Понимаете, это как внезапный и неприятный привет из прошлого. Мне казалось, наш пример должен чему-нибудь научить… вы говорите, вы видели их. И кто же до сих пор тоскует по Тёмному Лорду?

— Я не знаю, — призналась она. — Они меня никогда не интересовали… у нас в школе таких было несколько — они держались особняком. С разных факультетов… не знаю, — повторила она, улыбнувшись. Короткая тёмная прядка выскользнула из аккуратно зачёсанных назад волос и упала на лоб, и Роуэн привычно сдула её, слегка тряхнув головой. — Ни разу не видела их на Диагон-Элле, — призналась она, начиная разминать его пальцы по одному. — Мне кажется, они обычно собираются где-то в Лютном — просто не ходите туда, и вы их больше не встретите.

— Так они же от этого не исчезнут, — возразил он. — Дело не в том, вижу их я или нет. И ведь ладно я, — он вздохнул.

— Вы думаете, кому-то из ваших товарищей это может быть ещё неприятнее? — понимающе спросила она.

— Неприятнее? — переспросил он. — Ну… можно и так сказать. Не стоило бы им кое с кем встречаться…

Роуэн понимающе кивнула и вдруг быстро и незаметно облизнула губы, словно слизывая с них стремящийся сорваться вопрос, который она в последний момент сочла неуместным.

— Хотите что-то спросить? — подбадривающе проговорил МакНейр.

— Хочу, — порозовев, призналась она. — Но не думаю, что это уместно и вообще моё дело.

— Спросите, — он улыбнулся.

— Почему вы стали Пожирателем смерти? — смущаясь, горячо спросила она. — Вы же хороший человек — это видно… почему вдруг?

— Хороший? — иронично переспросил он. Ему захотелось взять её маленькие руки в свои, накрыть их ладонями и прижать к своему лицу, но он даже не шевельнулся, а вместо этого просто ответил: — Вам кажется. Вы совсем не знаете меня и просто под впечатлением этого броска… и общего антуража, — он усмехнулся совсем не зло и проговорил почти ласково: — Не очаровывайтесь мною. Не стоит.

— А если я уже? — шутливо спросила она, и её светлые глаза с длинными загнутыми кверху ресницами сверкнули.

— На мне много крови, — сказал он серьёзно. — В этой войне не было ни капли романтики — только кровь, грязь и подлость. И всего этого я никогда не чурался.

Она промолчала, лишь опустив глаза и сосредоточенно продолжая работать над его рукой, и только когда закончила с правой и взялась за другую, вдруг попросила, не поднимая на него глаз:

— Расскажите.

— Про войну? — спросил он.

— Почему вы стали Пожирателем смерти? — упрямо повторила она.

— Вы вряд ли поймёте, — ответил он мягко, и она, вспыхнув, глянула на него почти возмущённо, но вопрос задала короткий:

— Потому что я молода?

— Потому что вы нашли своё дело, — ещё мягче возразил он, и она, удивлённо и растерянно на него глянув, спросила:

— Дело? При чём тут?

— Я в юности не задумывался, чем хотел бы заняться, — честно сказал он. — Мне хотелось служить — как я сейчас понимаю, не важно, кому и в чём. Но идти в Министерство, — он пожал плечами. — Это не то. Я искал человека, за которым пойти, а не дело — и это было глупо, конечно, — признал он. — И нашёл… ну, и идея мне казалась тогда привлекательной.

— Почему? — тихо спросила она. — Вы не любили магглорождённых?

— Да нет, — подумав, ответил он. — Я их и не знал толком… но тогда мне казалось, что да, не люблю. Я никогда не отличался ни умом, ни талантами — ничем, кроме, пожалуй что, верности, — сказал он спокойно. — И крови никогда не боялся.

Ему не хотелось говорить ей всё это. Роуэн МакМиллан не просто ему понравилась — она его волновала. Так, как прежде волновала всего одна женщина — та, которая с самого первого дня была для него недоступна, и он принял это когда-то, не рассуждая и не пытаясь переменить. И сейчас это чувство казалось ему не более уместным, чем предыдущее — но на сей раз пропасть, их разделявшая, была не социальной и не финансовой, а куда более глубокой и ещё менее преодолимой.

Потому что деньги можно заработать или, в конце-то концов, украсть, статус — достичь, но с возрастом сделать ничего невозможно. Этой девочке было едва ли лет двадцать — и не ему, стоящему на пороге шестидесятилетия, было вообще о ней думать.

Но он думал о мисс МакМиллан… В тот вечер они больше не говорили — разве что попрощались, и ему показалось, что её голос звучал суше обычного. И хотя это было именно то, чего он добивался, говоря ей то, что сказал, лучше он себя от этого вовсе не чувствовал. Нужно будет как-то отказаться от этих сеансов массажа — сказать, что… да, собственно, можно даже не врать — его же ждут на другом конце мира. Вот туда и отправиться — а по возвращении просто не возобновлять их. Выйдет и логично, и ненавязчиво — а, главное, правильно. Он просто двадцать лет просидел в одиночестве — вот и поплыл от первого же милого личика, обладательница которого отнеслась к нему с теплотой. Вполне понятный эффект… но от этого понимания ему вовсе не было легче.

Вечер он провёл, по большей части бродя по берегам озёр, правя сети и осматривая силки, в которые, к вящей его досаде, почти никто не попался. На закате он долго плавал, лежал в воде на спине, глядя на загорающиеся в темнеющем небе звёзды, а потом плавал опять, доводя себя до изнеможения — и всё равно не сумел заснуть почти до рассвета. Так что проснулся он поздно, и идти на встречу ему совсем не хотелось — но слово есть слово, и потому МакНейр в обещанный полдень появился-таки в Лютном, очень надеясь, что хоть кто-то из его странных знакомых да пренебрежёт его требованием и явится в плаще или ещё с какими-то маскарадными атрибутами. И тогда у него будет полное право развернуться и забыть об этих ряженых — надо только предупредить их всё-таки о Лестрейнджах.

Однако они послушались, и пришли все в самых простых платьях и мантиях — правда, чёрных, но придраться к этому было, увы, невозможно. Их было девять — пять парней и четыре девицы, одна из которых, та самая «Беллатрикс», действительно обладала некоторым сходством с мадам Лестрейндж.

— Мы сделали всё, как вы хотели, — сказала она. — Вы обещали нам рассказать.

— Не здесь, — возразил он, оглядев переулок. — Есть же у вас какое-нибудь спокойное место?

— Есть, — взволнованно проговорила она. — Я… мы вас проводим. Можно с вами аппарировать, да?

Он молча протянул ей руку, хотя её волнение ему совершенно не нравилось. Будет глупо, если из-за этого она ошибётся, и хорошо, если они просто окажутся в каком-нибудь другом месте, а не получат расщеп. Оба. Но уж раз ввязался…

Волновался он зря: всё прошло просто отлично, и через секунду он уже стоял посреди большого пустого помещения, больше всего напоминающего какой-то подвал. Здесь было довольно чисто и почти светло: солнце попадало сюда через длинные и узкие окна, расположенные под самым потолком, и в его лучах в воздухе кружились пылинки. Рядом раздавались хлопки аппарации, и очень скоро вокруг МакНейра собрались все те, кто встретил его в переулке.

— Вы обещали нам рассказать! — с требовательной надеждой повторила «Беллатрикс». — Здесь никто нам не помешает — расскажите, пожалуйста!

— Рассказать, — повторил МакНейр задумчиво. — Я вам лучше, пожалуй что, покажу, — предложил он — и, вдруг шагнув вперёд, сделал короткую подсечку и бросил «Беллатрикс» на колени. — Встать! — гаркнул он, хватая её за шею и так заставив подняться. Оставив её балансировать на самых цыпочках, он, не обращая никакого внимания на её пальцы, царапающие его руку, сжимающую горло девушки, спросил коротко и отрывисто:

— Имя!

Она всхлипнула то ли яростно, то ли, скорее, испуганно, и, открыв рот, попыталась что-то сказать — и он, слегка ослабив хватку, повторил:

— Имя!

— Бел…

— Имя! — прошипел он, согнув в локте руку и рывком приблизив своё лицо к её почти что вплотную. — Твоё имя! Ну!

— Эл… Элинор, — жалобно пробормотала она, и он, отшвырнув её — она упала шумно и неумело, и расплакалась — шагнул к стоящему рядом юнцу с длинными собранными в хвост русыми волосами и точно так же, схватив его за горло, повторил вопрос:

— Имя!

Кто-то дёрнулся было в его сторону, но МакНейр, даже не оборачиваясь, бросил равнодушно:

— Стоять. Ещё шаг — и я сверну ему шею! — и повторил: — Имя!

— Р-рональд, — прохрипел тот — и тоже полетел на пол.

— Ты, — ткнул пальцем в следующего, коротко стриженного и темноволосого паренька МакНейр, наводя на него свою совершенно бесполезную сейчас палочку — впрочем, этот очевидный и простой факт, похоже, не пришёл никому в голову. Болваны. — Назовись.

— Филипп…

— Августа…

— Стивен…

— Марк…

— Алекто…

— Твоё имя! — яростно оборвал полную светловолосую девочку МакНейр, в три длинных шага моментально оказавшись рядом с ней. Она попятилась и, закрывая горло руками, пролепетала:

— Но я правда Алекто… Честно…

Н-да. Глупо вышло… впрочем, похоже, они все были слишком напуганы, чтобы понять это. Ладно… тоже будет урок. Попозже.

— Имя, — ткнул он пальцем в следующего.

— Кла… Кларисса…

— Чарльз…

Всё.

Мерлин, как же они испугались.

МакНейр повелительно указал на пол и приказал:

— На колени!

Они подчинились — и он, махнув им рукой, чтобы они выстроились в шеренгу, с грустью и досадой наблюдал, как они послушно делают это, ползая коленями по пыльному полу. Как же это было похоже на то, что он сам делал когда-то! Но ему хотя бы некуда было деваться… а они?

— Снять, — МакНейр подошёл к Стивену, тому самому бритоголовому пареньку, который при первой встрече попытался представиться «Лордом», и указал кончиком палочки на его куртку. — Дальше, — коротко приказал он, доставая, наконец, нож, с которым, сказать по правде, ощущал себя гораздо увереннее, и царапая самым его кончиком парню лоб. — Снимай всё. Живо.

Тот пошёл красными пятнами, потом побелел, но МакНейр смотрел на него пусто и холодно, и Стивен, кусая дрожащие губы, начал неловко и торопливо расстёгивать пуговицы на рубашке. Когда та оказалась на полу рядом с курткой, он неуверенно взялся за ремень и, подчиняясь требовательному взгляду МакНейра, расстегнул его — и никто! Ни один из его товарищей, чьим, по всей вероятности, лидером он был, даже не попробовал за него заступиться и напасть на его мучителя! А ведь у них у всех были палочки! — и только тогда Уолден слегка скривился и махнул ему:

— Хватит.

Он вовсе не собирался по-настоящему унижать его перед всеми. Того, что уже случилось, было вполне достаточно — и МакНейр, протянув руку, потребовал:

— Палочка. Дай мне её. Немедленно.

Тот отдал — и МакНейр, думая, что парню весьма повезло, что когда-то он сам сдружился именно с Люциусом Малфоем, сумевшим вбить в своего приятеля сперва понимание важности, а потом и привычку к точным формулировкам, вложил в его руку нож и приказал, указав на Элинор-«Беллатрикс»:

— Отрежь ей ухо.

— Что? — хрипло прошептал тот.

— Ухо отрежь, — повторил МакНейр. — Или я срежу оба твоих. Живо.

— Но я… я не могу! — тот посерел и даже отшатнулся.

— Как скажешь, — МакНейр точным и быстрым движением схватил парня за загривок и приложил лезвие к краю его уха под мочкой. — Не можешь? — повторил он, глядя ему в глаза.

— Прекратите! — вдруг закричала Алекто и, вскочив, подбежала к МакНейру и повисла у него на руке с ножом, пытаясь оторвать её от замершего, словно под чарами, Стивена. — Что вы делаете?! Вы… вы… — она плакала и била его, и он, оставив мальчишку в покое, перехватил её за руки и, встряхнув, сказал:

— Всё. Вставайте. А ты молодец, — он серьёзно поглядел на всхлипывающую Алекто и разжал руки, отпуская её. — Мы закончили. Вот что такое Пожиратели смерти, — сообщил он молча глядящим на него с колен юнцам. — Вы оба — трупы, — сообщил он, указав на Алекто и Стивена, — а ты — труп в очень плохом состоянии, — добавил он, ткнув пальцем в Элинор. — За то, кого посмела изображать из себя.

Он протянул палочку Стивена владельцу и сунул свой нож за пояс.

— Зачем вы так с нами? — тихо плача, спросила его Алекто.

— Вы играете в то, о чём понятия не имеете, — сухо ответил он. — Пожиратели Смерти — это вот так. Впрочем, гораздо кровавей и жёстче. Я доступно объяснил? — он обвёл взглядом их бледные и серьёзные сейчас лица.

— Мы не играем! — подала, наконец, голос Элинор. — Мы просто не хотим, чтобы их забыли! И изображали бы монстрами!

— Почему? — спросил её МакНейр, и повторил раздражённо: — Вставайте!

— Потому что они делали то, что считали нужным и правильным! — горячо сказала она, поднимаясь. — И даже если они и были в чём-то неправы — это достойно уважения!

— Кто твои родители? — спросил МакНейр, подходя к ней.

— При чём тут… какая разница? — запротестовала она, но он повторил жёстко:

— Кто твои родители?

— Обычные люди, — она равнодушно пожала плечами.

Слишком равнодушно.

— Конкретней, — потребовал он, почти незаметным движением вновь беря в руку нож.

— Вы не сделаете мне ничего! — запротестовала она — и он, скривившись презрительно, кивнул:

— Разумеется, — и, демонстративно утратив к ней интерес, отвернулся и подошёл ко второй девушке.

Алекто.

Надо же, как неудачно её назвали… и ведь даже похожа немного — только полнее, хотя Алекто Кэрроу тоже никогда особенной стройностью не отличалась, и ниже. Но лицо такое же круглое, и цвет волос…

— А ты? — спросил он, внимательно на неё глядя. — Тебе что за дело до всего этого?

— Бел… она всё сказала, — буркнула та, настороженно и неуверенно на него глядя. — Их все ненавидят. Это неправильно… и нечестно. Никто же не знает, что было бы, если бы…

— Я показал вам, что было бы, — возразил он.

— Но тогда шла война! — воскликнула Алекто. — На войне… так нужно, наверное… а потом… потом всем стало бы лучше! — сжав кулаки, выкрикнула она. — Они защитили бы нас от магглов!

— Защитили от магглов? — удивлённо переспросил МакНейр. — Нас?

— Нас! — поддержал Алекто… как же его… да, Чарльз. — И от гриффиндорцев! Вас не было двадцать лет — вы просто не знаете!

— Так расскажите мне, — сказал, скрывая недоумение, МакНейр.

— Они везде! — быстро заговорил Чарльз. Невысокий и худощавый, со следами прыщей на щеках, он был бы, несмотря на это, довольно симпатичным, если бы не слишком слабый, скошенный подбородок, и суетливые, резкие и неловкие движения. — Магглы — везде! И мы должны всё больше и больше закрываться от них — я слышал, как родители говорили об этом с друзьями! Моя мама работает в министерстве — я слышу, как она рассказывает иногда, сколько сил им приходится тратить на то, чтобы скрывать наш мир!

— И магглорождённые! — подхватил Марк — высокий и ширококостный худой парень с волосами невнятно-рыжего цвета и усыпанным веснушками лицом. — Ладно они — но у них же есть родственники, иногда целая куча! Особенно у чёрных! И они же все знают — и что, думаете, все так и будут молчать?

— И мы же ничего, ничего не можем с ними делать — совсем! — торопливо вступила Элинор. — Закон запрещает нам вообще всё — и я не понимаю, почему мы должны от них прятаться! Мы, которые сильнее любого из них — это же унизительно и…

— Вы плохо учили историю в школе? — хмыкнул МакНейр.

— Так это было давным-давно! Все эти костры — это же глупо! — сердито ответила Элинор. — Сейчас нет никакой инквизиции — да в нас даже никто не верит! И мне обидно, обидно до слёз прогибаться перед тем, кого я могу одним щелчком уничтожить и…

— Так тебе хочется уничтожать? — спросил МакНейр, подходя к ней поближе и задумчиво разглядывая её почти в упор.

— Мы не должны от них прятаться! — повторила она, заметно смешавшись под его взглядом.

— Я задал тебе вопрос, — сказал МакНейр. — Тебе хочется уничтожать людей?

— Да не в этом же дело! — она поморщилась. — Я просто говорю, что мы ведь намного лучше них, верно? Вы же с этим согласны? — спросила она настойчиво.

— Ладно, с магглами мне понятно, — отмахнулся он от неё и вновь повернулся к Чарльзу. — А при чём здесь гриффиндорцы?

— Да потому, что им можно всё! — буквально взорвался вдруг Марк. — Им всё прощается, они по умолчанию лучшие — остальным остаётся тащиться только где-то в конце, и в соревновании этом смысла уже нет никакого! Я бы посмотрел на них сейчас — вот на нашем месте и с вами! — яростно выплюнул он.

— Я видал гриффиндорцев в бою, — осадил его МакНейр. — Должен сказать — ничего общего с вами. Будь здесь те гриффиндорцы, которых я знал, меня бы тут, пожалуй что, уже не было, — он усмехнулся. — Впрочем, те гриффиндорцы и в рабов бы не стали играть, — добавил он жёстко.

— Мы ни во что не играем! — взвилась Элинор, став на мгновенье почти похожей на Беллатрикс. — Мы не дети!

— Какая разница — дети или взрослые? — пожал МакНейр плечами. — Взрослые тоже играют.

— И при чём тут рабство? — не желала сдаваться она. — Вы все служили ему — потому что верили и любили, не так, разве?

— Любили? — усмехнулся МакНейр. — Когда мои пальцы были на твоей шее — ты любила меня? — спросил он, делая шаг в её сторону и вытягивая вперёд руку. Элинор шарахнулась в сторону, рефлекторно схватившись за горло руками, но он продолжал идти на неё, и она начала нервно и, на его взгляд, жалко отмахиваться, маша руками и пытаясь ударить его по руке. — Я спрашиваю — ты любила меня в тот момент? — повторил он, делая резкий выпад и хватая её — правда, на сей раз просто за грудки, не за горло. Она била его по руке и пыталась дотянуться до лица или тела, но не могла — длины рук не хватало. Он подержал её так ещё немного, а потом отпустил, и она сразу же отбежала назад, глядя на него зло и очень обиженно. — К Лорду можно было только прийти, — тяжело и веско проговорил МакНейр, пристально глядя на них всех. — Метка связывала с ним навсегда — и позволяла ему делать с тобой, что угодно. Мы не служили — мы были рабами. И если вы играете в эту игру — следует хорошо представлять себе правила.

— Мы так уважали вас! — обижено произнесла Элинор. — А вы… вы… — её губы задрожали.

— А я посмел вас разочаровать, — усмехнулся МакНейр. — Предпочитаю, чтобы меня уважали за дело, — отрезал он. — А не за моё рабство. На прощанье я дам вам совет, — сказал он, собираясь уходить и раздумывая, где находится этот дом и как ему отсюда добираться до ближайшего камина. Впрочем, на крайний случай у него был портал в Малфой-мэнор, врученный ему в первый же день после освобождения Люциусом. Да, пожалуй, это будет сейчас лучшим выходом — и эффектно, не то, что выбираться отсюда пешком. — Никогда не попадайтесь на глаза Лестрейнджам, — он обвёл их всех долгим тяжёлым взглядом. — Мне не жаль вас — но я не хочу, чтобы кто-то из них вновь отправился в Азкабан. А так будет, если они увидят тебя, — он ткнул пальцем в Элинор, — в том идиотском наряде.

— Но почему? — с удивлением и обидой спросила та. — Мы же наоборот… мы помним и любим его жену, и…

— Вы знать не знали её, — ему захотелось на неё рявкнуть, но вместо этого МакНейр заговорил очень чётко и медленно: — Никто из них никогда не простит глумления над её образом. А воспримут они это именно так.

— Но почему? — повторила она — и МакНейр, глядя на недоумевающие лица вокруг, с удивлением осознал, что они, похоже, и вправду не понимают.

Он попытался вспомнить себя в их возрасте — сколько им? Двадцать? Меньше? — и подумал, что ведь именно в их годы пришёл к Волдеморту. И что вряд ли этот поступок можно назвать более умным и взвешенным, нежели их маскарад.

— Потому что вы сделали из неё куклу, — сказал Уолден. — Маску, никакого отношения к реальности не имеющую. А тем, кто знал её когда-то живой, это неприятно и больно, — «и некоторые из них за причинённую брату боль могут вас и убить», — закончил он про себя.

— Из неё делают какого-то монстра! — со слезами на глазах воскликнула… как же её? — Кларисса, которая, судя по состоянию волос и наряду, тоже пыталась изображать Беллатрикс — впрочем, сейчас об этом говорили лишь чёрные, явно крашенные и завитые волосы и чёрное же с оборками платье. — А она просто отстаивала свои взгляды и была верна до конца!

— Твои родители из священных двадцати восьми? — устало спросил её МакНейр.

— Ну, при чём тут? — поморщилась она — и он жёстко ответил:

— При том, что Беллатрикс была из них. Сама подумай, что бы она сказала тому, кто, будучи менее, — он дёрнул уголком рта, — чистокровен, смеет изображать её? Саму Блэк? Для неё это имело значение.

— Мы просто помним её! — словно защищаясь, проговорила Кларисса.

— Вы не можете помнить её! — начиная раздражаться, возразил он. — Вы её не знали! И не видели никогда в жизни, ну что за бред! — добавил он, не сдержавшись.

— А вы можете нам рассказать? — жадно спросила его Элинор.

— Я могу вас научить тому, что умею, — раздражённо ответил он. — Но не собираюсь играть в ваши игры. Мне хватило своих.

Он развернулся было, чтобы уйти, но Стивен вдруг загородил ему путь и проговорил просяще:

— Научите!

— Чему научить? — МакНейр злился, и злился уже по-настоящему, и меньше всего хотел продолжать разговор.

— Драться! — Стивен сжал кулаки. — Вы же умеете!

— И кидать ножи! — возбуждённо подхватила Элинор — но благоразумно проглотила явно вертящееся у неё на языке сравнение.

— Ну, пожалуйста! — подхватила Кларисса.

МакНейр несколько растерянно оглядел их — взволнованных и сейчас таких искренних. В конце концов, ему всё равно было нечем заняться… почему бы и не позаниматься с ними пару раз в неделю? Им надоест через месяц — но, может, они успеют за это время достаточно разглядеть его, чтобы хоть немного перестать романтизировать тот кошмар, в котором он жил когда-то…

— Это будет стоить денег, — сказал он с надеждой, что денег у этих ряженых нет, а если и есть, то потратить их таким образом они пожалеют.

— Мы заплатим! — быстро сказала Элинор. — Сколько?

Вопрос поставил его в тупик. МакНейр никогда в жизни не имел дела ни с какими частными уроками, и, хотя он помнил свою договорённость с Гарри Поттером на ту же примерно тему, занятия они пока что не начинали, и он вообще не представлял себе порядок цен. Сколько может стоить такое занятие? От человека, который — напомнил он сам себе — до сих пор разве что Люмос изобразить может? Хотя речь, конечно, шла не о магических дуэлях, но всё же…

С другой стороны, брать с них много было как-то… неправильно. Но и не брать совсем ничего — тоже.

Мерлин! Как ему сейчас не хватало Люциуса Малфоя!

— А деньги у вас откуда? — спросил он, сообразив, наконец, как следует поступить.

— Какая вам разница? — почему-то насупился Марк.

— Я вас знать не знаю, — пожал МакНейр плечами. — Не хватало ещё…

— Мы не воры! — буквально взвизгнула Элинор, не дав ему даже договорить. — Мы все тут работаем, между прочим, — добавила она очень обиженно и буркнула: — Где-нибудь.

Почему-то никто из них не сказал ему ничего вроде «это не ваше дело» — хотя именно на что-то подобное он и рассчитывал. Не угадал, значит… впрочем, чему удивляться — что он знает о людях?

— Так сколько? — настырно спросил Стивен.

— Галлеон в месяц, — ответил он наобум. — Два занятия в неделю по два часа. Приходите или нет — дело ваше, сумма не меняется.

— Мы согласны, — быстро сказала Элинор, и он увидел в их глазах удивление. Интересно, в какую сторону он промахнулся? Впрочем, не важно — слово сказано, а девять галеонов в месяц — это очень неплохо.

— Ищите место тогда, — велел он. — Если заниматься здесь — нужно всё вымыть, я не готов глотать пыль.

— Мы помоем, — пообещал Чарльз.

— А когда мы начнём? — нетерпеливо спросила Элинор. — Завтра?

— Через месяц, — возразил МакНейр. — У меня дела. Впрочем, — подумав, добавил он, — можно встретиться завтра. Я покажу вам кое-какие движения — и через месяц вы покажете, чему научились самостоятельно. И решим, стоит ли вообще ввязываться. Завтра в два в Лютном у этой вашей стены, — решил он — и, сунув руку в карман, сжал портал и исчез.

Портал перенёс МакНейра в холл Малфой-мэнора — где он тут же услышал писклявый голосок эльфа, сообщившего ему, что хозяин сейчас в саду, куда Уолден, немного придя в себя, и отправился.

Люциус обнаружился стоящим под яблонями и внимательно осматривающим их ветви.

— Мордред знает что, — ворчливо проговорил он, оборачиваясь на звук шагов МакНейра. — Ты ужинал? — спросил он, оглянувшись ещё раз на яблоню.

— Нет ещё, — МакНейр подошёл ближе. — Что стряслось? — спросил он, сжимая в пальцах глянцевый яблочный лист.

— Такое впечатление, что здесь завелись лукотрусы, — задумчиво проговорил Малфой, глядя куда-то вверх. — По некоторым признакам очень похоже — я даже со справочником сверялся — но я так ни одного и не видел. Мне не жалко — я даже обрадовался бы, как понимаешь — но они же не умеют исчезать совсем уж бесследно. Четвёртый день караулю… ну да Мерлин с ним — ты откуда? — спросил он с любопытством, внимательно на него глядя. — Вид у тебя озадаченный.

— Хотел спросить у тебя, — сказал Уолден. — Что это за безумные ряженые у вас в Лютном?

— А, эти? — ухмыльнулся Малфой. — Со стеной и несколькими моими невестками?

— Ты представляешь, что будет, если их Руди увидит? — не поддержал его глумливого тона МакНейр.

— Ну, что будет, — вздохнул тот. — Я надеюсь, что к тому времени, когда у Руди вообще появится такой шанс, он уже сможет себя контролировать.

— Не хочешь предупредить его сейчас? — хмурясь, спросил МакНейр.

— И что сказать? — усмехнулся Малфой. — Руди, знаешь, у нас тут есть небольшой клуб любителей Лорда и моей почившей невестки, твоей супруги по совместительству? Я их не интересую — предатель же, все порядочные люди сели, а я вот выкрутился — а вы ждите сов и визитов? Скажи мне, зачем ему сейчас это знание? В Штатах они не столкнутся — а потом как-нибудь я расскажу. Позже, — он поглядел на МакНейра с любопытством. — Ну, а ты как наткнулся на них? Что тебя понесло в Лютный?

— Ходил посмотреть, — отозвался тот, срывая травинку и засовывая её кончик в рот. — Ничего не изменилось… так странно. Будто не было этих двадцати лет.

— Но почему именно Лютный? — удивлённо продолжал расспрашивать Малфой. — Никогда прежде не замечал в тебе любви к этому дивному месту...

— Я от Скитер прятался, — признался МакНейр, слегка усмехнувшись и с удовольствием увидев, как полыхнули азартом светлые глаза его друга.

— Скитер? При чём здесь? — быстро спросил Малфой.

— Да она у меня интервью брала, — улыбнувшись, ответил МакНейр — и добавил, наслаждаясь производимым впечатлением: — Хотя, боюсь, у неё не очень-то вышло.

— Почему не очень? — с острым любопытством спросил Малфой. — Ты говорить отказался?

— Да нет, зачем отказываться? — пожал МакНейр плечами. — Просто я… того… не поэт, в общем. В смысле, говорить не того. Да. Вот.

Они поглядели друг на друга — и расхохотались. До слёз, как мальчишки.

— Ну, что ж — почитаем завтра «Пророк», — весело сказал Малфой. — Уверен, она даже из «того-этого» способна статью сваять. И не подкопаешься ведь.

— Она тебя сильно достала? — понимающе спросил Уолден.

— Меня? — кажется, Люциус удивился. — Нет… она очень умная женщина, Уолли — зачем ей меня доставать? Прибытка на кнат — проблем на десяток галлеонов. Я скучный, — он улыбнулся. — Я давным-давно стал непереносимо скучным человеком для прессы — живу тихо, как самое обыкновенное частное лицо… а вот Снейпу досталось, — он рассмеялся.

— Так он же умер вроде бы, — озадаченно проговорил Уолден. — Для всех.

— Умер, — с удовольствием кивнул Малфой. За разговором они всё дальше удалялись от дома и, покинув сад, медленно шли теперь по широкой платановой аллее. — А трогать подобные трупы и безопасно, и прибыльно — и мисс Скитер, как отличный стервятник, конечно, не могла удержаться. Она про него целую книгу написала — я тебе покажу, если захочешь.

— И что? — усмехнулся МакНейр. — Не так страшна книга, раз автор жив?

— Ну… я тебе дам почитать, — уклончиво сказал Малфой. — Сам решишь. Но как по мне… — он покачал головой.

В этот момент на дорожку бесшумно выбежал серый в чёрную крапинку книззл и, остановившись в нескольких футах, сел, внимательно на них глядя.

— Твоё, кстати, потомство, — заметил Малфой. — Или Руди… уже не скажу, пожалуй. Будешь их забирать?

— Всех не буду, — покачал головой Уолден. — А что взял их к себе — спасибо. Дед бы с ними намучился.

— Да и им не место в лесу, — кивнул Люциус. — На самом деле, я рад, что так вышло… я тут немного развожу их, — он сделал паузу — и добавил интригующе: — И не только.

— Не только? — с любопытством переспросил МакНейр — а Малфой едва не задохнулся вдруг от этого знакомого ощущения предвосхищения реакции собеседника.

— Я же теперь целитель, — улыбнулся он и подхватил книззла на руки — тот, впрочем, мгновенно забрался к нему на плечи и встал там, слегка перебирая своими мощными лапами. — А книззлы… ты знаешь, они, оказывается, замечательные помощники. Особенно некоторые — и особенно если их обучить. Я покажу тебе, если интересно.

— Покажи, — кивнул тот. — Ты знаешь, — МакНейр почесал за ухом книззла, и тот, коротко мурлыкнув, потёрся щекой о его пальцы, — эти… не знаю даже, как назвать их — ряженые? — сказали мне такую странную вещь…

— В самом деле, — подхватил Малфой, — давай и вправду продолжим. Что сказали?

— Что-то про то, что гриффиндорцам нынче всё можно.

— А, это, — Люциус помрачнел. — Ну, — неохотно заговорил он, — в целом, да. В школе. Но это тебе лучше поговорить с Кори.

— Мне-то лучше, — кивнул Уолден. — А он со мной говорить станет?

— Он очень много о тебе слышал, — с упрёком проговорил Малфой. — Станет, конечно. Ему, пожалуй, будет полезно поговорить об этом с кем-то другим — не боясь, что расстроит нас. Ты знаешь, — проговорил он с задумчивой нежностью, — Кори меня порой почти что пугает глубиной своей ответственности и эмпатии.

— Кто, ты говорил, его крёстный? — улыбнулся одними глазами МакНейр.

— От Ойгена в нём только эмпатия, — засмеялся Малфой, — хотя я ни разу не слышал, чтобы подобные вещи вот так бы передавались. Но во взгляде на мир и в подходе к делам он порой мне до дрожи напоминает Родольфуса — и это, я должен тебе сказать, довольно печально, — он чуть слышно вздохнул. — Потому что жить так и трудно, и вовсе не радостно.

— Он всё же Малфой, — утешающе проговорил Уолден. — Не может быть всё так плохо. И он мне очень понравился.

— Я рад, что понравился… хотя я ни секунды не сомневался, — Люциус вздохнул. — Но ребёнок, который летом сам, по собственной воле ежедневно по полдня занимается — это выше моего понимания.

— Ты, помнится, жаловался, когда Драко был маленький, — засмеялся МакНейр, — что он балбес и не делает ни драккла, если над ним не стоять. Тебе выдали то, чего ты хотел — и ты опять недоволен?

— Я возмущался, конечно, — тоже засмеялся Малфой, — но при этом абсолютно его понимал. Это нормально, когда ребёнка приходится с некоторым усилием усаживать за инструмент и учебники! Ненормально, когда тот делает это сам, а вечером в кровати читает какую-нибудь «Энциклопедию юного физика», — он покачал головой. — C’est la vie.

— Хорошо, когда кое-что не меняется, — задумчиво ответил МакНейр — и в ответ на его вопросительный взгляд пояснил: — Ты снова используешь незнакомые мне слова как нечто само собой разумеющееся.

— Такова жизнь, — Малфой улыбнулся. — А ведь помнишь с каким трудом я продирался через труды по физике?

— Я уже ничего не помню, — отмахнулся тот.

Какое-то время они шли молча — Уолден порой наклонялся и срывал очередную травинку, тут же начиная жевать её стебелёк, потом, измочалив его зубами, выбрасывал — и срывал новый. День был тёплым и тихим, в траве стрекотали кузнечики, в ветвях пели птицы, и парк, по которому неспешно двигались сейчас эти двое, казался самым мирным местом на свете.

— Скажи, галлеон за уроки — это много? — спросил вдруг МакНейр.

— Чьи, какие и сколько? — мгновенно уточнил Малфой.

— Мои, — усмехнулся МакНейр. — В месяц, конечно, не за один же. Два раза в неделю.

— Галлеон в месяц? — переспросил Люциус, изумлённо вскидывая брови. Уолден слегка смешался под его взглядом и уточнил:

— Мало, да?

— Да это за урок мало, Уолл! — с досадой и возмущением ответил Малфой. — Я же знаю, что ты умеешь — и даже вообразить не могу, чему ты научился за эти двадцать лет! Я до сих пор твой бросок вспоминаю. Фантастика же.

— Ну, галлеон за урок — это разве что Поттер потянет, — хмыкнул МакНейр.

— А ты не про него спрашивал? — очень удивился Люциус. — Ты нашёл ещё ученика? Уолли, но ведь это отлично!

— Я не уверен, что готов брать деньги с Поттера, — покачал головой Уолден. — После того, что он для всех нас сделал…

— Не дури, — поморщился Люциус. — Ты хочешь сделать его обязанным тебе по гроб жизни? Он и так… в некотором роде, — он хмыкнул. — Деньги — самый простой инструмент получить желаемое и не ощущать себя должным. Не усложняй — он вовсе не беден, и от десятка галлеонов в месяц состояние его не иссякнет… так кто этот другой ученик?

— Да я не думаю, что до этого в самом деле дойдёт, — отмахнулся МакНейр. — Так… просто спросил. Так-то это идея — что я ещё умею? А жить надо на что-то.

— Надо, — кивнул Малфой, даже не пытаясь предлагать ему деньги. Хотя видит Мерлин и кто там ещё порой заглядывает сюда, он с радостью отдал бы ему половину своего состояния — и всё равно бы полагал себя должником. Потому что есть вещи, за которые расплатиться нельзя. Отдал бы — да только ведь тот не возьмёт. Проходили уже. — Так что за ученик всё-таки? И где ты его отыскал?

— Да я как-то, — МакНейр почесал переносицу, — случайно почти что пообещал этим юным придуркам их чему-нибудь обучить.

— Каким юным придуркам? — озадаченно переспросил Люциус.

— Этим ряженым, — МакНейр слегка скривился.

— Ты пообещал этому безумному фан-клубу, как, по слухам, называют их в аврорате, что научишь их драться?! Мерлин, Уолли, зачем? — ошарашенно спросил Люциус, останавливаясь и буквально уставившись на МакНейра.

— Да ты знаешь, — попытался объяснить тот, — само как-то вышло. Я так взбесился в какой-то момент…

— …что предложил им себя на роль учителя? — уточнил Малфой — и расхохотался.

— Да ты бы слышал, что они говорили! — возмутился сквозь смех МакНейр. — Слушать же невозможно! «Она просто отстаивала свои взгляды и была верна до конца», — процитировал он.

— Ну, — сказал, отсмеявшись, Малфой, — в каком-то смысле они ведь правы, Уолли. Только вот попадись они ей на пути — вряд ли методы отстаивания сих взглядов их бы порадовали. А что ж, вместо того, чтобы сразу в учителя наниматься, ты не показал им, как вся эта романтика выглядела в реальности?

— Да я показал, — возразил тот. — Слегка.

— И после этого они тебя в учителя и позвали? — насмешливо уточнил Малфой.

— Ты знаешь, — МакНейр снова заулыбался, — в целом, да.

— Ну, — подумав, пожал плечами Малфой, — хуже точно не будет. Ибо некуда. Но книззлы, должен заметить, мне нравились больше.

— Какие книззлы? — непонимающе переспросил Уолден.

— Которых ты подбирал и спасал прежде, — легко отозвался Люциус. — Хотя, с другой стороны, хоть не нунду и не мантикора, конечно.

— Да они с первой же тренировки сбегут, — отмахнулся МакНейр — но Малфой лишь усмехнулся ему в ответ, а затем развернулся и повёл его к дому.

Ужинать.

Утренний «Пророк» Люциус Малфой ждал с нетерпением — едва тот был доставлен, с жадностью развернул его, поглядел на передовицу — и захохотал.

— Что там? — с любопытством спросила Нарцисса, как раз вернувшаяся в спальню, чтобы разбудить мужа к завтраку.

— Никогда не думал, что это скажу, но иногда я просто обожаю эту женщину, — смеясь, сказал он, протягивая газету жене. — Ты посмотри, что она сделала!

Нарцисса взяла «Пророк», присела на край кровати, развернула его и, пробежав глазами статью, рассмеялась:

— Люци, но ведь это чудесно!

— Вот и я говорю, — он придвинулся к ней и, обняв её за талию, прислонился щекой к её бедру. — Теперь у Уолла проблема будет не в том, где взять деньги, а как отбиться от очередной группы учеников, — он заглянул на газетную страницу и зачитал: — «…и лично я, будь у меня хоть немного свободного времени, ни за что не упустила бы возможность поучиться у человека, оказавшегося на порядок проворнее и точнее всех служителей нашего доблестного Департамента магического правопорядка вместе взятых!»

— Что бы ни случилось, — улыбнулась Нарцисса, — Скитер не упустит возможности пнуть аврорат. Странно, что я не вижу здесь фамилии «Поттер».

— «Поттер» был в прошлый раз, — возразил Люциус. — Она обычно так часто не повторяется — да и статья не про Поттера. Но ах, как бы я хотел знать, что же на самом деле сказал ей Уолл! — протянул он, приподнимаясь и садясь рядом с ней.

— Спроси у него — он тебе скажет, — предложила Нарцисса, поднимая руку и касаясь его щеки. — Знаешь, — сказала она, отодвигая газету, — если у Уолла и вправду выйдет с учениками, я, пожалуй, прощу Скитер… — она задумалась, — что-нибудь.

— У тебя большой список? — весело спросил Люциус, приманивая халат и заворачиваясь в него.

— О да, — её глаза сверкнули, но тут же погасли, и Нарцисса легко улыбнулась. — Я, впрочем, не думаю, что ей это хоть сколько-то интересно. Стол накрыт, — она обернулась и, коснувшись губами губ мужа, встала. — Пойдём завтракать.

Самого же МакНейра разбудили совы. Было их пять, и они появились почти одновременно и тут же бесцеремонно начали его теребить: ночь была тёплой, и он спал с открытым окном.

— Да чтоб тебя, — пробормотал он, пытаясь отвязать пергамент от лапки первой из них и одновременно протирая глаза и зевая. Однако от сна не осталось и следа, едва он начал читать послание. Уроки? Учитель? Он? — Не смешно, — рассерженно пробормотал он, скомкав письмо и швырнув его на кровать. Кто, кроме его вчерашних… нет — уже позавчерашних знакомцев мог подшутить так? А ведь у них встреча сегодня… и, пожалуй, стоит им объяснить, что чувства юмора у него нет. Придурки!

Следующий пергамент постигла та же участь, как, впрочем, и третий — а вот имя на четвёртом заставило его мгновенно остыть. «Уважаемый мистер МакНейр! Понимая, что времени у Вас теперь совсем мало, я всё же рискну напомнить Вам о нашей с Вами договорённости и надеюсь, что среди Ваших уроков как-нибудь вечером Вы сумеете выкроить время и для меня. Г. Дж. Поттер.»

Сложить два и два было недолго: умником Уолден себя не считал никогда, но это была задачка для дошкольника. Значит, статью Скитер всё-таки написала — и, вероятно, именно её следствием стали эти утренние послания. Он собрал раскиданные по кровати письма и, разгладив их, снова перечитал. В самом деле — совсем не похоже на шутку… зря он завёлся. Надо было сразу вспомнить про Скитер… интересно, что она такое там написала? «Пророк» дед Уолдена не выписывал, а сам он ещё не успел даже подумать об это — впрочем, газету достать несложно, да и, в любом случае, номер наверняка есть у Малфоев. Но сперва нужно, наверное, ответить… Он оглядел четырёх освобождённых от посланий сов и досадливо почесал в затылке: вспомнить, какое из писем он с кого снял, МакНейр, конечно, не мог. Глупо вышло… а, впрочем, какая разница? Всё равно он сейчас ни с кем ничем заниматься не будет. Вот осенью…

Ответы он, в итоге, написал всем одинаковые: что сейчас должен восстановиться и позаботиться о своём здоровье, но если господин такой-то к концу лета не передумает и снова ему напишет, он с радостью обсудит с ним возможность занятий, которые сможет начать осенью.

Вернее, конечно же, почти всем. Гарри Поттеру МакНейр предложил выбрать любое удобное время и место и добавил, что будет очень рад возможности оказаться ему чем-либо полезным. Оставалось правильно распределить письма по совам — и вот тут МакНейр застрял. Все птицы были очень похожи, и вспомнить, в каком порядке он снимал с их лапок пергаменты, Уолден, как ни старался, не мог. Если бы не послание от Поттера, это бы не имело значения: он бы просто сделал ответы безличными. Но оно было, а значит, такой удобный и простой вариант отменялся.

Совы, тем временем, терпеливо дожидаясь ответа, с интересом скакали по комнате, время от времени перепархивая с кровати на стол, спинку стула, шкаф и обратно, и МакНейр, поняв, что смотреть он может на них сколько угодно, но к разгадке его это ничуть не приблизит, решил сделать то, что ему самому казалось смешным — однако же ничего иного в голову ему просто не приходило.

— Я скоро вернусь и отдам вам ответ, — сказал он птицам и, умывшись, оделся и камином отправился в Малфой-мэнор, куда попал как раз к завтраку.

— Читал? — спросил его Люциус, указывая на лежащий рядом с ним на столе «Пророк» и не утруждаясь дежурными фразами о погоде.

— Как раз хотел попросить у тебя, — отозвался МакНейр, принимаясь за традиционную яичницу и намазывая на тёплую булочку жёлтое-жёлтое масло.

— Мне невероятно интересно узнать, — сказала Нарцисса, — что ты рассказал Скитер.

— Я, по большей части, изображал Крэбба с Гойлом... Покойных, — невесело усмехнулся МакНейр. — Потом обиделся на неё и ушёл.

— Ты обиделся на Скитер? — рассмеялась Нарцисса. — За что?

— Поймал её на слове, — улыбнулся в ответ Уолден. — Мол, вы шутите надо мной — мне такое не нравится. Она меня расспрашивала, хотел бы я снова вернуться в министерство — я сперва сказал, что меня туда не возьмут, она стала настаивать, мол, а если, ну я и воспользовался моментом.

Они втроём рассмеялись, и Люциус заметил:

— Пока твой рассказ не объясняет эту статью. Прочитай, — он подтолкнул газету к нему. МакНейр взял, открыл — и, как ни старался сдержаться, фыркнул уже на второй фразе, а на середине статьи и вовсе расхохотался.

— Надо было её придушить, — резюмировал он, дочитав. — Знал же, с кем говорю.

— Да что тебе не так? — удивлённо спросил Малфой. — Прекрасная же статья. Уверен, ты уже к вечеру начнёшь сов получать.

— Если б к вечеру, — хмыкнул МакНейр. — Я ведь потому и пришёл. Ты поможешь?

— С чем, Мерлина ради? — вскинул брови Малфой, впрочем, тут же откладывая приборы.

— Давайте сперва доедим, — попросила Нарцисса. — Если дело не срочное.

— Да они, вроде, ждут, — подумав, сказал МакНейр. — Доедим, конечно… в общем…

Его рассказ про утреннюю побудку вызвал много смеха и шуток — а когда он закончил, Люциус спросил:

— Единственное, чего я не понял — это в чём тебе нужна моя помощь.

— Ты же хороший легилимент, — ответил МакНейр. — Помоги разобраться, где чья сова.

— Н-да, — задумчиво протянул Малфой. — Не самое банальное использование легилименции… но, должен сказать, решение кажется мне разумным. Пойдём к тебе — я прямо на месте и посмотрю. Ты простишь нас? — спросил он Нарциссу.

— Идите, — кивнула она, протягивая руку МакНейру и улыбаясь супругу.

С совами Малфой и МакНейр разобрались быстро — и когда последняя улетела, Люциус, оглядываясь, проговорил с ностальгией:

— Кажется, я сто лет у тебя не был… как в детство попал.

— Дед говорил, ты его навещал, — полувопросительно проговорил Уолден.

— Это не то, — отмахнулся Люциус. — Совсем же разные вещи. Это уже был не твой дом — а теперь всё как и должно быть… но тебе понадобится место для занятий, — внезапно сменил он тему. — Летом можно и на воздухе — но зимой у вас тут снег, холод и ветер — я бы поискал…

— Ну, договаривай уже, — хмыкнул МакНейр. — Идея с уроками, вообще, неплоха… если не думать о том, что я в жизни никого ничему не учил. И понятия не имею, как это делать.

— Ну, — довольно легкомысленно отозвался Малфой, — как раз это не самая большая проблема. Есть масса книг на нужную тему — я тебе найду что-нибудь для начала. А что не учил — враньё: ты прекрасно научил Драко драться. Да и мне когда-то очень помог.

— Драко был ребёнком, — возразил Уолден. — С ним всё это как-то само собой вышло… я ему просто показывал то одно, то другое. А здесь какая-то система нужна…

— Ты ведь сам сказал, что начнёшь осенью, — успокаивающе сказал Малфой. — До осени ещё полно времени — как начать, ты к тому моменту поймёшь, а дальше само пойдёт. А идея великолепная. Браво, Скитер! — он засмеялся, и тут же продолжил собраннее: — Итак, тебе нужно место.

— Да можно сарай построить, — подумав, предложил МакНейр. — Это как раз несложно — даже руками вполне можно успеть к ноябрю. А уж волшбой…

— Давай, я тебе эльфов дам? — предложил Люциус. — Они всё равно без дела слоняются, — добавил он тут же, — а так хоть разомнутся немного. Мы же мэнор после войны восстанавливали — они, я полагаю, всё помнят.

— Твои эльфы мне тут как раз мэнор и выстроят, — засмеялся МакНейр. — Да нет — мы с дедом, я полагаю, справимся. Там же ничего не надо особенного — а камней тут, — он махнул рукой, — хватит не то, что на сарай, а на целую крепость. Ты мне книжку лучше найди подходящую — вот за это я буду признателен. Я чары все эти и не знал никогда — а что знал, позабыл.

— Найду, — пообещал, пряча досаду, Люциус. — Но хоть позволь тогда лично поучаствовать, что ли! — не выдержал он.

— Тебе неймётся? — усмехнулся МакНейр — и, получив в ответ кивок, пожал плечами: — Да сколько угодно. Таскать камни — невелика премудрость, а за помощь в расчётах скажу спасибо.

— Я посчитаю, — пообещал Люциус, раздумывая о том, почему вечно так получается: тот, кому ты за свой счёт не то, что сарай — новый дом построил бы с радостью — ни за что не примет подобного, те же, на кого жаль лишнего кната, чего только ни делают, чтобы получить даром хоть что-то. Или это просто ему так везёт?

Они ждали его у стены — всё в тех же чёрных платьях и мантиях, но, как и в прошлый раз, без макияжа. На сей раз их было больше: МакНейр насчитал в плюс к прежним девятерым ещё шестерых, четверых парней и двух девушек, чьи волосы тоже были выкрашены в чёрный.

— Они тоже хотят, — сказала Элинор вместо приветствия. — Можно же?

— Можно, — вздохнул МакНейр.

Мерлин. Пятнадцать юнцов, глядящих на него, как на… Он задумался, пытаясь подобрать сравнение, не сумел, плюнул и, оглядев их всех, вздохнул и сказал:

— Ну, ведите.

Они аппарировали во вчерашний подвал — и МакНейр был приятно удивлён его чистотой. Даже узкие длинные окна под потолком блестели, пропуская теперь куда больше света.

— Ну что ж — переодевайтесь, — сказал МакНейр, обводя возбуждённо и выжидающе глядящих на него молодых людей внимательным взглядом.

— Вы не сказали, что нужна какая-то особенная одежда, — тут же парировала Элинор.

— В принципе, заниматься в повседневной одежде разумно, — не стал спорить он, — Но лучше иметь что-нибудь сменное, что не жаль порвать, запачкать и что непременно пропотеет… хотя, конечно, Репаро и очищающие никто не отменял, — сказал он — и потребовал: — Покажите обувь. Нет, это не пойдёт, — поморщился он, едва глянув на узкие, со шнуровкой, изящные кожаные ботинки на довольно высоком каблуке на ноге Элинор. — Сегодня пусть будут, но в будущем нужно что-то поустойчивее и попроще. Ну что же, — он слегка усмехнулся. — Начнём с построения. Встаньте в одну линию.

Они выстроились — неровно, но его это сейчас мало интересовало. Куда любопытнее был порядок, в котором они расположились.

Первой стояла Элинор. Слева от неё — Стивен, за ним — Марк, Чарльз, коротко столкнувшиеся плечами в борьбе за место, Кларисса, Рональд, Филипп, Августа, Алекто — и только следом за ней новенькие. Кстати, надо бы…

— Меня зовут Уолден, — представился он. — Мы пока не со всеми знакомы — так что я прошу каждого представиться ещё раз. Настоящими именами, — подчеркнул он.

— Элинор, — очень недовольно назвалась та, и он, задержав на ней внимательный взгляд и отметив для себя, что естественный цвет её волос, судя по всему, русый и, похоже, довольно неяркий, и без краски лицо у неё тоже довольно блёклое, хотя и действительно напоминает Беллатрикс чертами — так же, как и её тело похоже сложением на мадам Лестрейндж.

— Стивен, — чисто выбритый череп, светлые — серые? — небольшие глаза, прямой, немного «утиный» нос, длинное лицо с высоким лбом… судя по тому, что кожа на голове была совсем розовой, волосы у него были светлыми.

— Марк, — его он хорошо запомнил с прошлого раза. Худой, рыжий, высокий — МакНейр хорошо знал такой тип.

— Чарльз, — его он тоже запомнил. Этот скошенный подбородок — было похоже, что парень его стеснялся, но почему он тогда не отращивает бородку? Ему бы пошло — и переживаний было бы меньше. Сказать? Хотя ведь это вовсе и не его дело…

— Кларисса, — а вот её выкрашенные в чёрный волосы явно тёмные от природы — просто, видимо, недостаточно, раз она попыталась придать им цвет воронова крыла. У неё типичная английская внешность — обычная милая девочка, немного веснушек на переносице, круглые щёки, ямочка на подбородке… Лет через двадцать она, видимо, станет полной, но сейчас почти что болезненно худа — и ему остаётся только надеяться, что она не больна, а просто обходится тремя ложками овсянки в сутки.

— Рональд, — длинные русые волосы и теперь собраны в хвост, серые глаза смотрят вежливо и внимательно, чёрная мантия сшита с претензией на элегантность, ногти чистые и аккуратно подстрижены и руки ухожены… он выделялся среди них общим ощущением благополучия — и больше всех не понравился Уолдену. Слишком хорошо он таких знал… впрочем, посмотрим. Не дело судить лишь по внешности.

— Филипп, — настороженный взгляд тёмных глаз, несколько мелких шрамов на голове и руках, сжатые в нитку губы… он взволнован и нервничает — и, кажется, МакНейру знакома такая нервозность. И если он прав, этому парню занятия нужны больше, чем кому-либо другому.

— Августа, — маленькая, худенькая, из тех, про кого часто говорят «куколка»: хрупкая, большеглазая… Чёрный цвет, в который были выкрашены её тонкие волосы, категорически ей не шёл, а кудряшки, в которые те завиты, девушку просто уродуют. Она кажется здесь самой младшей, но Уолден не поручился бы за это: такие девушки и в тридцать могут выглядеть школьницами.

— Алекто, — почему же она так нервничает? И что делать с её именем, которое она явно связывает с другой Алекто — и именно ей пытается подражать внешне, в отличие от всех остальных девушек, добивающихся сходства с Беллатрикс? Она явно здесь не в почёте: стоит самой последней из тех, кто с ним уже успел познакомиться, и теребит кончиками пальцев края рукавов.

— Марлин, — пожалуй, самая симпатичная из всех девушек. Синие большие глазищи… и опять перекрашенные в чёрный от природы явно светлые волосы. Тонкие губы, аккуратный и прямой нос, изящные кисти… но она вовсе не выглядит привыкшей к вниманию девушкой. Странно… впрочем, что он-то понимает в подобных вещах?

— Арнольд, — смешной мальчишка: невысокий, жилистый, с открытым и, похоже, улыбчивым лицом, с торчащими тут и там вихрами и татуировкой в виде змеи вокруг левого уха.

— Том.

Мерлин. Невозмутимое выражение лица МакНейр, разумеется, сохранил, но внутренне в первый момент напрягся — а потом сам над собой посмеялся. Интересно, реагируют ли так же на это имя остальные его товарищи? Или только у него остался такой рефлекс. Парень, по счастью, ничем не напоминал того самого Тома: обычный английский парень с совершенно типичным британским лицом. Волосы, как говорится, соломенные — что по цвету, что, кажется по структуре — светло-голубые глаза… МакНейр ощущал себя очень глупо: и что теперь, он так всю оставшуюся жизнь и будет вздрагивать от звуков довольно распространённого имени?

— Майкл, — мулат с кожей кофейного цвета и коротко остриженными иссиня-чёрными волосами. Красавец: большие с поволокой глаза, чувственные полные губы, тонкий нос… Держался он соответственно: стоял расслабленней всех и глядел на МакНейра с любопытством и лёгким вызовом.

— Колин, — МакНейр только вздохнул про себя. Есть те, на ком словно написано «неудачник» — и именно это клеймо он видел сейчас на этом нескладном полном подростке… или, может быть, уже юноше с нечистой кожей лица и, хотя и аккуратно подстриженными, но сальными волосами.

— Анаис, — обычная неяркая девочка и единственная коротко стриженная из всех здешних девиц. Тёмно-русые от природы — и тоже выкрашенные в чёрный — тёмные волосы, уже начавшие немного отрастать у корней, светлые небольшие глаза, тонкие бледные губы… пройдёшь — не заметишь.

Все. Мерлин, как же их много! Ему вдруг стало неуютно — и вовсе не от того, что он опасался сейчас опозориться.

Но это же почти целый класс!

Пятнадцать человек! В классе у Драко было совсем чуть-чуть больше…

Откуда же они все взялись?

— Начнём с пробежки, — скомандовал он — и, встав в самый конец шеренги, первым двинулся по кругу, ловя спиной обиженные и возмущенные взгляды тех, кто теперь оказался в конце.

Часть из них начала тяжело дышать уже на втором круге, а к четвёртому выдохлись все: Уолден бежал хотя и не слишком быстро, но темп взял достаточно бодрый. Завершив круг, он остановился и, встав перед совершенно рассыпавшимся строем, скомандовал:

— Вдох на раз-два — выдох на три-четыре, — и медленно начал считать, дыша ровно и мерно.

Дав им слегка продышаться, он начал с обычной разминки: шея, плечи, руки… Они повторяли: кто с большей охотой, кто с меньшей, а кто и потихоньку начинал кривить рот. Когда же Уолден перешёл к отжиманиям, раздалась первая недовольная реплика:

— А когда мы колдовать будем?

— Не скоро, — усмехнулся МакНейр. — Хотите научиться биться по-настоящему — учитесь. А махать палочкой, — вспомнил он любимое выражение Долохова, которое тот повторял на их первых тренировках почти постоянно, — научиться недолго.

— Но мы же не магглы! — возмутился Рональд — и Уолден про себя усмехнулся: значит, верно он его просчитал. — Вы ещё нас полы мыть руками заставьте, — скривился он. — Как в школе.

— Полы мыть — дело полезное, — хмыкнул Уолден и кивнул ему: — бери палочку и иди сюда.

Тот тут же вытащил свою палочку из чехла и, держа её в вытянутой правой руке, подошёл к нему почти вплотную — так близко, что МакНейр только вздохнул. Впрочем, он ведь пока что не объяснил ему правила…

— Кто-нибудь здесь умеет заживлять раны? — спросил Уолден — и, не услышав ответа, решил: — Тогда никаких режущих — нам здесь травм не нужно. Значит, оглушающие и иже с ними, — сказал он Рональду. — Бой тренировочный, — сказал он скорее для того, чтобы не заполучить невзначай его палочку в собственность. — Заканчиваем по слову «стоп». Начали!

— А ваша па… — удивлённо начал Рональд — но закончить уже не успел: МакНейру хватило одного длинного и плавного движения, чтобы оказаться вплотную к нему и второго — чтобы вытащить из его руки палочку, а затем коротко подсечь его ноги и, заведя руку за спину, буквально воткнуть его лицом в пол. — Вставай, — он отпустил ошеломлённого Рональда и, вернув ему палочку, сделал длинный шаг в сторону. — Ещё раз.

На сей раз в него полетел Ступефай — который МакНейр легко пропустил мимо, лишь слегка подавшись назад, а затем фактически повторил свой предыдущий манёвр в точности с тем же результатом.

— Палочка, — сказал Уолден, протягивая руку обескураженному и разозлённому Рональду, помогая ему подняться, — вещь, конечно, полезная. Но в ближнем бою, как видите, довольно бессмысленная. И прежде, чем учиться биться на дуэлях по-настоящему, следует уметь делать то, что по силам любому магглу. — Он усмехнулся. — Хотите учиться по-настоящему — учитесь. А в игры играть у меня ни времени, ни желания нет.

— Хотите сказать, что магглы могут, как вы? — презрительно-недоверчиво спросил Рональд.

— Не все, — спокойно ответил МакНейр. — Но кто умеет — те могут. Невелика наука, на самом деле, — он слегка усмехнулся. — Ты как под водой двигаешься.

— В смысле? — нахмурился тот.

— В смысле скорости. Медленно очень.

— Вы просто не объяснили нам правила! — возмутилась Элинор. — Так нечестно!

— Война вообще дело нечестное, — возразил ей МакНейр. — Но можем попробовать ещё раз. Иди сюда, — подозвал он её. Она подошла, возбуждённо на него глядя и стискивая в пальцах свою палочку, и едва он скомандовал:

— Начали! — швырнула в него Петрификус. Почти невербальный — Элинор не произнесла вслух ни звука, но губы её шевелились — бессмысленное умение: всё равно слишком долго и очень, очень заметно. Да и заклятье она пустила по прямой — и уйти от него оказалось не сложней, чем от заклинания Рональда. Не мудрствуя лукаво, он и дальше действовал по той же схеме: подойти-отнять палочку-подсечь-бросить — и, аккуратно, вполсилы наступив ей на загривок, постоял так пару секунд, а затем отступил и протянул руку красной от смущения и злости Элинор. Та проигнорировала этот жест и, поднявшись, яростно выхватила у него свою палочку и тут же попыталась ударить по Уолдену Ступефаем. На сей раз он сработал пожёстче: неприятно швырнул девушку на пол и, наступив коленом на голову, довольно чувствительно прижал её к полу. А затем, встав, сказал жёстко: — С этого момента я запрещаю использовать на занятиях палочки. Будете оставлять их вместе с одеждой. Я не ставлю себе цели кого-нибудь покалечить, — пояснил он. — И покуда вы не научитесь держать себя в руках, оружие в них я держать не позволю. Кого не устраивает — не держу, — он вернул палочку теперь уже бледной, с покрытыми красными пятнами лицом Элинор и спокойно обвёл остальных долгим взглядом.

Он был уверен, что как минимум половина из них уйдёт и сам не знал, хочет ли этого. С одной стороны, куда ему такую огромную группу? По-хорошему, надо было делить их на две — и Мерлин знает, как именно. Жребием? А с другой стороны… зачем он вообще во всё это ввязался? Да потому что… «Ответом на «зачем» будет «для того, чтобы», а «потому что» ответ на вопрос «почему»», — буквально услышал он в голове голос Люциуса Малфоя и едва удержал усмешку. Так зачем же? На второй вопрос ответ ему был известен: потому что сам факт существования вот таких вот юнцов, романтизирующих то, за что он так дорого заплатил, показался ему диким и предельно неправильным. Но вот зачем? Чего он пытался добиться? Хотел показать, как это было на самом деле? Так ведь уже показал — и, судя по тому, что на эту встречу явилось народу даже больше, чем пришло в прошлый раз, с этим показом он удручающе провалился. Зачем же тогда?

Никогда ему не давались подобные рассуждения. Зачем, почему… ввязался уже — поздно думать. Он стоял и смотрел на них — а они во все глаза глядели на него, и в зале стояла напряжённая, почти звенящая тишина.

А потом Алекто напряжённо спросила:

— Вы научите нас?

На неё шикнули, стоящий недалеко от неё Рональд сердито ткнул её куда-то в бедро — и тут же сказал:

— Ну давайте заниматься уже.

— Я сказал убрать палочки, — напомнил МакНейр, всё ещё ожидая, что вот сейчас они начнут уходить — но они вместо этого на удивление послушно вытащили свои волшебные палочки и аккуратно сложили их у стены.

А потом вернулись на место и выстроились в почти ровную шеренгу.

Все пятнадцать.

— Мы остановились на отжиманиях, — напомнил МакНейр. — Разойтись на длину вытянутых рук и принять упор лёжа, — на сей раз он остался стоять и медленно начал обходить их, подходя к каждому и правя положение рук. Потом, отступив назад, опустился на пол и начал отсчёт, стараясь опускаться и подниматься не слишком быстро и не слишком медленно и внимательно глядя на своих, похоже, учеников.

Мерлин.

Сказать кому…

Был бы он аврором — немедленно бы арестовал сам себя. А ведь это не шутки, думал он, показывая очередное упражнение: как это всё выглядит, если взглянуть со стороны? А выглядит это так: бывший Пожиратель смерти, едва выйдя на свободу, начинает тренировать группу последователей.

Блестящий ход, Уолден. Именно то, чем тебе и следовало заняться.

Но и их теперь тоже уже не бросишь… И что теперь делать?

«Раньше надо было думать», — наставительно и слегка раздражённо проговорил у него в голове Люциус, и Уолден совершенно с ним согласился. Надо. Но делать-то теперь что?

Ответа он вполне ожидаемо не нашёл — и когда занятие было уже закончено, и его… ученики, да, окружили его плотной группой, протягивая ему свои галеоны, он покачал головой.

— У вас есть время подумать, нужно ли вам всё это, — сказал он, не притрагиваясь к деньгам. — Меня не будет какое-то время в Британии — может, пару недель, может, месяц. Вернусь — сам вас отыщу. И если вы к этому моменту не передумаете…

— Мы не передумаем! — выпалила Элинор. — А почему вас не будет?

МакНейр поглядел на неё удивлённо, но она и не подумала смущаться и смотрела на него с искренним любопытством.

— Не думаю, что это имеет отношение к нашим занятиям, — ответил он, наконец. — Я дам вам задание, — продолжал он, — и когда вернусь, вы покажете, что успели сделать за это время.

— И вы отберёте лучших? — опять вклинилась Элинор.

— Здесь не конкурс, — возразил он, ловя себя на том, что она начинает его раздражать так же, как когда-то раздражала та, кого она так старается изобразить. Хотя и не с такой силой, конечно. — Вы просто покажете, у кого что получится — это поможет понять, как мне с каждым из вас работать.

В её тёмных глазах ясно мелькнуло разочарование, но на сей раз Элинор промолчала.

Провозился он с ними ещё с полчаса — и, простившись, вновь активировал портал в Малфой-мэнор, подумав, что стоит, пожалуй, попросить Люциуса сделать такой же и для его дома. На самом деле, ему нужно было в Мунго — но идти туда таким потным и взбудораженным он совсем не хотел. Хотя, пожалуй, после вчерашнего разговора… но нет — в любом случае, являться так было попросту неприлично.

Из Малфой-мэнора он собирался сразу отправиться к себе домой камином, но в холле столкнулся с Люциусом, которому одного взгляда на Уолдена хватило, чтобы понять, откуда тот появился. Упустить такой случай он, конечно, не мог, и, заулыбавшись, спросил:

— Я гляжу, ты решил не ждать осени?

— Да я обещал же, — ответил МакНейр — и тут же добавил: — Хотя я только сейчас задумался, как это со стороны выглядит. Если кто-то узнает…

— А ведь узнают, — посерьёзнев, кивнул Малфой. — И выглядит это, должен сказать, достаточно скверно. Скажи, а вы с Поттером уже занимались?

— Мы договорились на завтрашний вечер, — качнул головой МакНейр и добавил немного смущённо, — и как-то так вышло, что здесь, у тебя.

— И отлично, — кивнул Малфой. — Я предлагал как раз. Мишень надо сделать… так я к чему его вспомнил, — оборвал он себя. — Ты ему расскажи. Всё как есть.

— Тебе не кажется, — с некоторой иронией спросил Уолден, — что делиться подобными вещами с Главным Аврором — не самая удачная мысль?

— Как раз напротив, — возразил тот. — Думаю, это вообще единственный способ вывести тебя из-под тех подозрений, которые непременно возникнут у аврората, как только они узнают о твоей авантюре. Правда, он непременно спросит тебя, мол, зачем? У тебя найдётся ответ?

— Да Мерлин знает, — рассмеялся МакНейр. — Я сам как раз думал. Не знаю я. Ещё худо-бедно могу сказать, почему. Но зачем… — он развёл руками.

— Книззлы же, — ответил Малфой.

— Книззлы? — нахмурился МакНейр.

— Раньше ты подбирал книззлов и прочую мелочь, которую следовало уничтожать, — напомнил ему Малфой. — Теперь ты возмужал и подбираешь бесхозных и условно опасных детей. Нормальное и очень логичное развитие личности. Поттер поймёт, — он улыбнулся. — Я даже полагаю, ему это понравится.

— А ты будто не удивлён… — задумчиво проговорил Уолден, внимательно глядя на Люциуса, и тот подтвердил:

— Абсолютно. Пообедаешь с нами?

— Я… нет, — отказался тот. — У меня дела. И я хотел попросить, — добавил он, вспомнив. — Ты можешь мне портал домой сделать? А то в Мунго-то у меня есть — а домой каждый раз через вас добираться, — он поморщился.

— Вот я болван! — поморщился Люциус. — Даже и не подумал… я сделаю, — пообещал он. — К вечеру.

— Я тогда зайду ближе к ужину, — кивнул Уолден, направляясь к камину. — Спасибо.

Мылся он долго. Стоял под душем, подставляя лицо жёстким горячим струям, растирал тело мочалкой до красноты… Он понимал, что тянет время: прощаться с мисс Макмиллан ему категорически не хотелось. Но и продолжать эти сеансы он больше не мог: слишком… да всё в них было слишком — и то, что он сам чувствовал к ней, и её раз от раза всё теплеющий взгляд, и эти её вопросы… нет, определённо, довольно — дальше будет ещё труднее. А завтра он встретится с Поттером — и отправится в Штаты.

Однако прямо с порога попрощаться он не решился — и массаж начался как обычно. Разве что мисс Макмиллан казалась ему сегодня строже и собраннее — или, возможно, ему просто хотелось так думать. Или не хотелось, но казалось более правильным…

— У вас что-то случилось? — спросила она вдруг, глядя на него очень сочувственно и серьёзно.

— Почему? — удивлённо спросил он. — Нет… нет, я просто, — он внутренне вздохнул, но заставил себя улыбнуться, — я просто пришёл попрощаться.

— Попрощаться? — тоже удивлённо спросила она, и он увидел, как дрогнули её веки и губы. Она расстроилась — так откровенно и искренне, что его сердце заныло и сжалось, и он против воли заговорил мягче, чем ему самому хотелось:

— Мне нужно восстановиться. А целитель, который готов мной заняться и который лечит моих товарищей, живёт в Штатах. Я задержался здесь — но теперь мне пора туда.

— Об этом я знаю, — с облегчением заулыбалась она. — Я просто не поняла вас… но вы ведь вернётесь? — спросила она почти утвердительно. — Через месяц или, может быть, два? К осени?

— Конечно, вернусь, — кивнул он и, не успев подумать, что делает, добавил: — Я думаю, даже и раньше.

— Руки долго восстанавливаются, — сказала она, продолжая разминать его пальцы. — Не стоит бросать массаж сразу же после конца лечения.

— Мне неловко затруднять вас, — возразил он.

— Я обидела вас вчера? — серьёзно спросила она, заглядывая ему в глаза.

— Вы? — он даже побледнел. — Что вы, нет! Конечно же, нет — да чем же?

— Своими расспросами, — она продолжала открыто смотреть на него — а ему хотелось от этого прямого серьёзного взгляда прозрачных зеленовато-голубых глаз провалиться сквозь землю. — Вы простите. Я просто… просто хотела понять вас.

— Вы не спросили ничего особенного… и неприятного, — возразил он. — Боюсь только, что ответы вас не слишком порадовали.

— Вы были честны, — возразила она. — Я просто, — она запнулась, — не ожидала. Что вы вот так сразу и прямо ответите. И я растерялась.

— Я понимаю, — он тепло улыбнулся, и она тут же заулыбалась в ответ. — Я не против вопросов. Спрашивайте, о чём хотите. В конце концов, — пошутил он, — вы ведь, в общем-то, мой целитель.

— Я просто ассистентка пока, — возразила она, слегка розовея от удовольствия.

— Я не про доктора Пая, — возразил он и кивнул на руки. — Так что я вам отвечу на что угодно.

— Тогда скажите, — спросила она, улыбнувшись, — что вы не бросите лечение и мы продолжим сеансы, когда вы вернётесь.

— Если у вас всё ещё будет желание и время, — ответил он.

Это был неверный ответ — и Уолден прекрасно понимал это.

Но сил сказать «нет» ему сейчас не хватило. В конце концов, пройдёт месяц, если не два — когда он вернётся, её интерес, пробуждённый всей этой историей у министерства, развеется, и он станет для неё просто одним из пациентов. И сможет просто тихо ей любоваться… в конце концов, ведь в этом же нет ничего дурного.

— Мистер Поттер, — встретил Люциус Малфой вышедшего из камина Гарри. — Как радостно видеть вас вновь в этом доме.

— Я даже, пожалуй, соскучился, — улыбнулся тот, пожимая протянутую руку.

— Вы со службы? — спросил Малфой. — Поужинаете с нами?

— В крайнем случае, после занятия, — качнул головой Гарри. — Бывал у меня опыт занятий на полный желудок — и никаких хороших воспоминаний он у меня не оставил.

На самом деле, Гарри больше всего сейчас хотелось просто на что-то переключиться. День выдался непростым, а неделя была ещё хуже: Британия постепенно готовилась к празднованию двадцатилетия битвы за Хогвартс, и прошедший недавно суд буквально расколол её, и сам Гарри оказался как раз на разломе. И не только как Главный Аврор, но и как тот, кто — и это было известно всем — инициировал пересмотр дел выживших Пожирателей. Он знал, разумеется, на что шёл — и всё-таки он устал. А отдыха впереди не предвиделось…

— Вам нужно, наверно, переодеться, — предположил Малфой, заметив сумку на плече своего гостя. — Позвольте, я провожу вас к вам в комнату… или вы её помните?

— Я уже ничего не помню, — усмехнулся Поттер. — Имя своё и то забыл бы, не слышь я его по сто раз на день. Так что, провожайте, — резюмировал он.

Переодевшись, Гарри посидел какое-то время на кровати, устало глядя себе под ноги на светлый ковёр с вытканными на нём полевыми цветами и думая, что совершенно забыл о том, что на данный момент является официальным опекуном Рабастана Лестрейнджа, а, следовательно, должен заранее осмотреть тот дом, где они с братом собираются провести ближайшие пару месяцев. Конечно же, следовало сделать это раньше — но до этого дня у него не было не то что свободного дня — даже часа… хотя, впрочем, теперь его тоже нет. Но сделать это необходимо — а значит, придётся где-то найти для этого время.

Он подумал о том, как кстати бы пришёлся сейчас тот самый хроноворот и, вздохнув, направился вниз.

Спустившись, он нашёл Люциуса Малфоя в гостиной — и с порога сказал:

— Я до сих пор возмутительно манкировал своими обязанностями — но надо это всё же исправить. Мне следовало, — Гарри сел в кресло и с удовольствием налил себе воды из стоявшего на столике кувшина, — сделать это раньше, конечно — но лучше поздно, чем никогда. Я должен увидеть, где и как будет жить Рабастан Лестрейндж.

— Это очень просто устроить, — понимающе кивнул Малфой. — У меня есть портал — я уверен, вам будут там рады.

— Это ведь частный дом, насколько я понимаю?

— Частный, — кивнул Люциус. — Дом мистера Маузо и его компаньонов, — пояснил он.

— Мистер Маузо — ваш учитель? — задумчиво уточнил Гарри. Он помнил того весьма своеобразного чернокожего, который однажды лечил и его — и воспоминание это до сих пор будоражило его воображение. Странный тип. Интуиция подсказывала ему, что здесь есть, как любил говорить Робардс, куда копать, но, с другой стороны, какое Гарри было дело до этого то ли американца, то ли африканца? Мало ли на земле странных людей. А досье у него было вполне пристойным…

— И весьма, признаюсь вам, суровый, — отозвался Малфой. — Я, впрочем, не жалуюсь — лучшего учителя, на мой взгляд, найти невозможно. А к суровости мне не привыкать — я давно научился ценить содержание куда больше формы.

— Я думаю, будет правильно договориться о моём визите заранее, — сказал Гарри. — Я бы, разумеется, написал хозяевам сам — но совы через океан не летают, так что, полагаю, будет и удобнее, и быстрее передать письмо через вас.

— Но зачем же писать? — удивился Малфой. — Мистер Маузо сейчас здесь — так же, как и один из его компаньонов… если хотите, можно собраться всем после вашей тренировки с Уоллом и вы сами с ними обо всём договоритесь.

— И в самом деле, — с некоторой досадой кивнул Гарри, — Маузо здесь. Да, я получил положенные бумаги из Мунго, — улыбнулся он. — И я знаю о вашей общей беседе с доктором Паем.

— Не сомневаюсь, — засмеялся Малфой — и поднялся навстречу вошедшему в гостиную МакНейру. — Не стану мешать, — сказал он и, коротко кивнув Гарри и добавив: — Не прощаюсь, — вышел, оставив их наедине.

— Спасибо, что нашли время, — искренне улыбнувшись, сказал Гарри, тоже поднимаясь навстречу МакНейру. — Я понимаю, что вам немного не до меня сейчас — и…

— Это вам сейчас не до этого, — возразил тот и пояснил: — Я читаю газеты. И знаю, как на вас все накинулись.

— Да не так, чтобы очень, — отмахнулся Поттер. — Разве что чуть сильнее обычного. Через пару месяцев все уймутся, но я знал, на что шёл. И не жалею. Ну что же — идёмте?

Они вышли в сад, где на одной из лужаек была установлена новая деревянная мишень, а рядом с ней лежало два набора ножей: метательных и обычных. МакНейр взял пару из первого набора и, протянув один Поттеру, отошёл от мишени футов на пятнадцать.

— На самом деле, бросать нож — почти то же самое, что заклинание, — сказал МакНейр. — Я объясню принцип — а дальше вопрос тренировки. Начинать лучше со специальных ножей — а потом постепенно перейдёте к обычным. В сущности, вы просто указываете рукой туда, куда хотите попасть — а нож продолжает эту линию. Очень просто. Смотрите, — он плавно и медленно поднял руку и выпустил нож — Гарри не заметил никакого усилия, однако лезвие воткнулось точно в центр мишени. — Представьте, что вы бросаете какой-нибудь Ступефай, — сказал Уолден, подходя к той и выдёргивая вонзившийся глубоко в дерево нож.

— Заклинание не требует мышечного усилия, — возразил Гарри, примериваясь.

— Ну, как не требует, — несколько озадаченно возразил МакНейр. Спорить с Главным Аврором на предмет правильного исполнения заклятий было странно и дико, но и согласиться он не мог. — В принципе, — осторожно проговорил он, — это, конечно, не в полном смысле усилие…

Поттер поглядел на него с удивлением и любопытством и, видя его неловкость, попросил подбадривающе:

— Расскажите.

— Ну, — всё так же осторожно заговорил Уолден, — в целом, некоторые боевые заклятья похожи на грамотные удары, верно? Волна по телу — и в первом случае она уходит в заклинание, а во втором — в движение. Разве нет?

— Ну, — с шутливой осторожностью проговорил Поттер, — я до сего дня полагал, что… а впрочем…

Он задумался. В том, что сказал МакНейр, было нечто очень похожее на то, что он ощущал сам — но он никогда не анализировал это чувство.

— А пожалуй, — сказал Гарри очень задумчиво. — Пожалуй, это и вправду похоже на то, что ощущаешь, колдуя… а вот с ударами интересно. Вы ведь, наверное, отлично умеете врукопашную? — спросил он.

— Умел когда-то неплохо, — кивнул МакНейр.

— Покажете? — попросил Поттер.

— А давайте, — вдруг усмехнулся МакНейр. — Тем более, что практики у меня с осени будет много.

— Не знаю, что вы такое сказали Скитер, — засмеялся Поттер, — но лучшей рекламной статьи я в жизни не видел. Знай я её чуть похуже, я бы заподозрил вас в даче взятки.

— Я сказал, что она хочет меня обидеть и что так делать нехорошо, — хмыкнул в ответ МакНейр — и в ответ на смеющийся удивлённый взгляд Поттера добавил: — А потом встал и ушёл. Ну, а что мне ещё оставалось, — добавил он весело. — Просто так от неё не отделаться… пришлось сыграть идиота.

— Она от вас не отстанет, — предупредил Гарри. — Чтобы кто-то обыграл Скитер — да она из кожи вон вылезет, чтобы восстановить свою репутацию. Боюсь, на вас объявили охоту, мистер МакНейр.

— Скитер — не аврорат, — пожал тот плечами. — Пусть охотится. — Он вдруг бросил долгий взгляд на Поттера и добавил серьёзно: — Главное, чтобы аврорат охоту не начал.

— А есть повод? — шутливо спросил Поттер, взвешивая в руке метательный нож.

— Да как посмотреть, — вздохнул МакНейр, и Гарри, вскинув брови, спросил:

— Расскажете?

— Да я, — МакНейр разом вздохнул, поёжился и усмехнулся. — Я тут на днях в Лютном наткнулся на такую странную компанию, — начал он.

— Убили кого-нибудь? — вроде бы пошутил Поттер.

— Нет пока, — усмехнулся МакНейр. — Хотя, окажись на моём месте кто из братьев — не поручусь, что этим бы не закончилось…

— Вы нашли фан-клуб, — без тени сомнения сказал Поттер — и пояснил: — Мы так в аврорате прозвали ребятишек, обклеивших стену вашими старыми плакатами, пишущих скверные тематические стихи и носящих чёрные плащи и соответствующие татуировки.

— Татуировки? — поморщился МакНейр.

— А вы как думали? — совсем уже невесело усмехнулся Гарри. — У них всё по-серьёзному… и я не представляю, что с ними делать. Наказывать их, в общем-то, не за что… но, — он покачал головой. — Надо мне было предупредить вас, — сказал он с досадой. — Они же наверняка вас всех теперь караулить там будут… так чем закончилась встреча?

— Ну… — МакНейр замялся, но в ответ на откровенно удивлённый взгляд Поттера качнул головой: — Странно она закончилась. Сказать по правде, я сам не понял, как это вышло, но мы с ними тоже договорились позаниматься. С осени. Если они, конечно, не передумают.

Повисла пауза. Поттер молчал, внимательно разглядывая МакНейра, что тот на удивление спокойно ему позволял — и, наконец, Гарри спросил:

— Зачем вам?

— Да потому что, — начал было МакНейр, но, поморщившись, сам себя оборвал: — Мерлин… сам не знаю, зачем. Могу сказать, почему.

— Скажите, — губы Поттера дрогнули, но улыбки всё-таки не случилось. — Я не так требователен к формулировкам, как мистер Малфой.

— Мне дико видеть, что кто-то может в это играть, — сказал МакНейр. — Играть в нас, — он нахмурился. — Мы все так или иначе пытаемся об этом забыть — просто чтобы можно было жить, а не ныть и не каяться — а они играют…

— Я понимаю, что вам неприятно их видеть, — сказал Поттер. — Но зачем же тогда вы решили проводить с ними время?

— Если я скажу, что не знаю, — вздохнул МакНейр, — вы мне, видимо, не поверите? Я понимаю, как это выглядит — но убеждать вас в том, что я не намерен готовить из них последователей, наверное, глупо?

— Да, выглядит всё это достаточно скверно, — кивнул Гарри. — Но я, пожалуй, вам верю… просто потому, что это слишком глупо и быстро. Да и интуиция моя, скорее, за вас, — он улыбнулся и снова качнул в руке нож. — Вы их жалеете или ненавидите? — спросил он вдруг.

— Да за что же их ненавидеть? — изумился МакНейр — и Гарри, тепло улыбнувшись ему после секундной паузы, кивнул:

— Действительно, не за что. Но вы же понимаете, что подставляетесь под удар? — спросил он серьёзно. — Устрой они что-нибудь… тематическое, вы понимаете, что немедленно сядете?

— Я не подумал об этом, — ответил Уолден. — Но что теперь делать?

— Предупредить их, — медленно сказал Гарри, очень внимательно на него глядя. — Если они и вправду хотят чему-то у вас научиться — им стоит думать об этом.

— Вы мне верите, — то ли сказал, то ли спросил МакНейр.

— Предпочитаю в данном случае ошибиться в эту сторону, — сказал Гарри — и, прицелившись, швырнул нож. Тот воткнулся в круг на мишени, обозначенной цифрой шесть, а Поттер болезненно сморщился и повёл плечом.

— Потянули? — спросил МакНейр, и Поттер ответил кислой усмешкой:

— Ранение. Давнее… сейчас уже лучше, но бывает неожиданно неприятно.

— Нож хорош тем, что кидать можно любой рукой, — сказал МакНейр. — Попробуйте левой, — предложил он — а потом, помолчав, добавил: — В камере было очень скучно. Мне всегда было интересно, что можно сделать, если чего-то лишён: ног, рук… или одной из них. Хотите, — предложил он, — я, пока буду в Штатах, подумаю, как можно было бы выстроить тренировки. Скажите только, что у вас повреждено — рука?

— Спина, — поправил его Поттер — и улыбнулся. — А вы знаете — да, я хочу. — Он рассмеялся негромко. — В конце концов, если вы взялись тренировать весь фан-клуб — чем Главный Аврор хуже? — МакНейр улыбнулся ему, и Гарри, наконец, бросил нож снова, на сей раз, левой рукой — и попал всего лишь в четвёрку. — А пока вы будете приходить в себя — я потренируюсь, — пообещал он. — А то позор же такой. И раз уж вы берётесь меня тренировать — назначьте оплату, — попросил он.

— Я никогда не давал уроков, — признался Уолден. — И не представляю цен. Люциус говорит, галлеон — но…

— Галлеон за урок будет вполне справедливо, — кивнул Поттер. — Найдётся у вас время пару раз в неделю? Час? Два?

— Да смысл час заниматься? — возразил, заметно смущаясь, МакНейр. — Только успеем размяться.

— Значит, договорились, — сказал Поттер. — А теперь покажите мне, как это делается, ещё раз — и Мерлина ради, — добавил он очень серьёзно, — поговорите с вашими учениками до того, как отправитесь в Штаты.

Постояв после тренировки под душем и кое-как растерев ноющую спину, Гарри спустился всё в ту же гостиную, где, помимо хозяина дома, увидел вовсе не Шимали Маузо, как ожидал, а загорелого черноволосого красавца, чьё лицо показалось ему знакомым, но имя в памяти само собой не всплыло.

— Вы хотели посмотреть дом, где будут жить Лестрейнджи, — сказал Люциус, поднимаясь навстречу Гарри. — Если вы будете настаивать, мистер Маузо, бесспорно, сопроводит вас, но поскольку особого желания изображать провожатого он не выказал, его компаньон и второй из хозяев дома любезно согласился взять эту миссию на себя. Мистер Ойвен Мальсибер — мистер Гарри Поттер, — представил он их.

Точно! Мальсибер. Незаконнорожденный младший брат убитого в битве Мальсибера и его наследник, объявившийся всего несколько лет назад. Гарри вспомнил их первую встречу у него в кабинете — вот откуда ему известно это лицо. Оттуда — и отчасти с колдографий в деле того, другого. Какое всё же сильное сходство… впрочем, что странного — он ведь и сам точно так же похож на отца. Кто знает — возможно, будь у него брат, они бы тоже были похожи…

— Мы знакомы, — обаятельно улыбнулся Мальсибер, протягивая Поттеру руку. Пожатие у него было крепким, а ладонь — сухой и тёплой, и всё это вместе производило весьма приятное впечатление. — Хотя я не уверен, что вы меня помните, — добавил он, открыто глядя на Гарри.

— У меня хорошая память, — возразил тот. — Профессиональная. Я отлично вас помню. И знаю, что вы с мистером Маузо компаньоны — так же, как и с неким мистером Смитом, — добавил он, вспоминая, что читал про целителя. — С ним я тоже, кстати, надеялся встретиться.

— Боюсь, это не выйдет, — немного обеспокоено отозвался Мальсибер. — Его нет сейчас в Штатах — он часто отлучается на целые месяцы, и вернётся разве что к ноябрю… я могу, конечно же, ему написать, но он не любит, когда ему мешают во время исследований — не уверен, что он откликнется. Учёный, — он с извиняющимся видом развёл руками. — Он не любит шума и чужих людей в доме — подозреваю, что одна из причин его отъезда кроется именно в этом, — добавил он.

— То есть, они не встретятся? — уточнил Гарри.

— Нет, — качнул головой Мальсибер. — Я полагаю, что нет, — поправился он. — Мистер Смит — человек весьма нелюдимый, мы и сами порой не видим его неделями…

— Удобный сосед, — пошутил Гарри. Мальсибер в ответ ответил яркой улыбкой и рассмеялся:

— Иначе они с Шимали давно перессорились бы. В общем, — мягко сменил он тему, — я буду рад сыграть роль вашего провожатого и экскурсовода и познакомить вас и с домом, и со всеми его обитателями.

— Вы имеете в виду вашу семью, — кивнул Поттер. — У вас ведь маленькие дети, не так ли? — спросил он, с интересом разглядывая собеседника и вспоминая, что знает о нём. А знал он не так уж и много: что лет до тридцати пяти тот вёл вольную жизнь в Италии, проводя часть времени в путешествиях, тратил оставленные ему, вероятно, ещё отцом деньги… Бывал он иногда и в Британии — вероятно, общаясь с теми же Малфоями и, возможно, ещё с кем-то из их компании… Вскоре после гибели брата, с которым они были, если Гарри верно понимал, довольно дружны, перебрался в Штаты, где занялся игорным бизнесом и быстро составил себе состояние. На данный момент мистер Мальсибер владел довольно известным в Лас-Вегасе казино, при котором держал неплохую гостиницу, и являлся вместе со своею супругой совладельцем второго, расположенного в одной из индейских резерваций. Супруга эта, кстати, была из коренных американцев — и они растили троих детей… в общем, типичный, на взгляд Гарри, американец. Хотя, с другой стороны, что он знал про Америку?

— Трое, — кивнул Мальсибер. — Семи, пяти и трёх лет. Это важно?

— Вы не боитесь за них? — ответил вопросом на вопрос Поттер. — Приводить в дом не слишком известных людей в таком состоянии… насколько хорошо вы знакомы?

— С детства, — легко ответил Мальсибер. — Не могу сказать, что я хорошо знал их всех — с МакНейром мы вообще познакомились позже — но, в целом, я встречал их с самого детства. И я доверяю Шимали — он не стал бы рисковать моими детьми. Да и чем это может быть опасно? — он слегка вскинул брови. — Они не маньяки — никто из них никогда не обидит ребёнка.

— Выбросы, — коротко сказал Поттер.

— Так их же лечат, — слегка удивился Мальсибер. — Да и колдовать они уже вот-вот будут… я верю Шимали, — повторил он. — Итак, — он снова заулыбался. — Когда вам будет удобно всё осмотреть?

— Я бы сказал, что сейчас, — пошутил Гарри, — но невежливо вот так…

— А пойдёмте, — кивнул Мальсибер. — Моя жена знает, что мы с вами можем в какой-то момент появиться — мы же понимали, что вы должны будете всё осмотреть — так что не удивится. У нас как раз утро — мы с вами придём прямо к завтраку.

— Уверены? — пожалуй, Поттер действительно был не против сделать всё прямо сейчас: тратить на это субботний вечер было очень обидно.

— Абсолютно! — подтвердил Мальсибер. — Я только попрошу у вас хотя бы пару часов перед обратным прыжком: порталы порталами, но всё-таки я не мальчик, — сказал он шутливо.

— Обещаю, — улыбнулся ему Поттер.

— Тогда прошу, — Мальсибер протянул ему руку, доставая второй из кармана маленького металлического ворона. — Добро пожаловать в Сан-Диего, — проговорил он — и, крепко стиснув предплечье Поттера, активировал портал, и через секунду они уже стояли в просторном и светлом холле, отделанным мрамором. — Здесь тепло, — сказал, выравнивая дыхание, Мальсибер, — наше лето не идёт ни в какое сравнение с вашим, так что я бы советовал вам трансфигурировать одежду во что-нибудь более лёгкое — или использовать охлаждающие чары. Я, с вашего позволения, выберу первый вариант, — сказал он, легонько касаясь своей мантии кончиком палочки — и превращая её в лёгкую белую рубашку с коротким рукавом, а затем создавая из нормальных брюк… короткие светлые шорты. Закончив трансфигурацию обращением ботинок в сандалии, он, улыбаясь, сделал приглашающий жест, призывая Поттера следовать за собой, и громко крикнул: — Я дома — и со мной мистер Поттер!

— Папа! — услышал Гарри нестройный и очень радостный хор детских голосов, и им навстречу буквально вылетела детская троица — Мальсибер присел, опускаясь на одно колено, и обнял всех разом, прижимая их к себе и прикрывая глаза от нежности. — Ты совсем вернулся? — загомонили два мальчика и девочка, повисая на нём. — Мы так скучали, тебя всё не было и не было, и мы…

Гарри, улыбнувшись этой милой и трогательной сцене, деликатно отвернулся, оглядываясь. Дом был явно большим — и очень светлым как по цвету, так и по общему ощущению. Почти в самом центре просторного холла начиналась широкая, мягко изогнутая лестница с красивейшими коваными перилами, ведущая на второй этаж, а слева от неё располагался большой камин со стоящей на полке медной чашей в виде раковины с летучим порохом. Двери, что вели, вероятно, во внутренний двор, были распахнуты, и в проём Гарри видел веранду, песок — и море. Или, вероятнее, океан?

— По очереди! — смеясь, говорил тем временем Мальсибер, поднимаясь, наконец, на ноги с обнимавшей его за шею маленькой девочкой на руках. — Дамы вперёд — а вы, господа, чуть позже, — он умудрялся, держа одной рукой дочь, второй разом гладить по головам и плечам обоих буквально прилипших к нему мальчишек. — Я повторюсь: у нас гость, — сказал он, похоже, и не думая извиняться за поведение своих детей — и Гарри это понравилось. — Мистер Гарри Поттер, — начал он их знакомить, — это Рейвен⁽¹⁾, — старший мальчик, с восточным, миндалевидным разрезом чёрных, как у отца, глаз и длинными, до плеч, прямыми иссиня-чёрными волосами кивнул, — Эдвин⁽²⁾, — младший, настолько похожий на брата, что казался его немного уменьшенной копией, тоже кивнул и немного застенчиво улыбнулся, — и Эйр⁽³⁾, — представил Мальсибер девочку, куда больше похожую на отца, чем её братья: её волосы вились так же, как у него, нос и губы в точности повторяли отцовские, и лишь глаза напоминали о текущей в ней индейской крови. — А это, — лицо Мальсибера словно бы осветилось изнутри, — моя жена. Эса, — он улыбнулся и протянул руку к вошедшей в в коридор дивной красоты смуглой женщине в лёгкой бледно-зелёной тунике без рукавов, едва доходившей ей до колен. — Это мистер Поттер, — представил он гостя. — Прости, что мы без предупреждения. Здравствуй, — она, приветливо кивнув Гарри, подошла к мужу, и они, приобняв друг друга за талию, коснулись губами губ друг друга — и задержались так на пару секунд дольше, чем дозволял этикет. Но затем она, оторвавшись от супруга, вновь обернулась к Поттеру и, шагнув к нему, протянула руку:

— Эса Мальсибер, — сказала она, на удивление крепко сжимая его ладонь. — Я рада, наконец, познакомиться с вами. Мы ждали вас в любой миг — и я рада, что он наступил. Позавтракаете с нами?

У неё был довольно низкий, глубокий, грудной голос, и владела она им в совершенстве — и Поттер поймал себя на мысли, что вести в дом к ней мужчин, двадцать лет не видевших женщину, кажется ему не самой лучшей идеей. Впрочем, это была не его жена и не его дом — и если хозяева так решили, его подобные вещи уж точно никак не касаются.

— Для меня это будет, скорее, ужин, — улыбнулся он в ответ. — Впрочем, какая разница? — добавил он. — С радостью.

— Я скажу эльфам приготовить что-нибудь подходящее, — пообещала она. — Что вы предпочитаете?

— Не тревожьтесь! — возразил Поттер. — Я аврор — к концу дня мне глубоко всё равно, что есть — если оно горячее, то в любом случае будет хорошим выбором.

Она рассмеялась, и её муж к ней присоединился.

— Вы видели когда-нибудь океан? — спросила она, глядя на Гарри с мягкой полуулыбкой.

— Строго говоря, нет, — ответил ей Поттер. — Хотя наши моря считаются его частью, а командировки... — он просто махнул рукой, — но, в любом случае, Тихого я не видел... вблизи.

— Не хотите воспользоваться случаем? — предложила Эса и добавила: — Вам ведь нужно осмотреть всю территорию?

— Всю, — согласился он.

В конце концов, это ведь было правдой.

— На океан не нужно смотреть, — возразил Мальсибер. — В нём нужно плавать. Пойдёмте на берег, — предложил он, направляясь к распахнутым на задний двор дверям — и Поттер послушно двинулся следом.

Они вышли на широкую, укрытую черепичной крышей веранду, и Мальсибер, сбросив с ног обувь, спросил у Поттера:

— Вам не жарко?

— Жарко, — признался тот, тоже превращая свою мантию в лёгкую рубашку, однако не трогая брюки. Впрочем, увидев, что Эса снимает свои плетёные сандалии, яркие и лёгкие — дети же изначально были босыми — он, решив, что глупо будет смотреться на пляже рядом с ними в своих ботинках, тоже разулся и, немного закатав брюки, спустился с веранды на пляж.

Песок оказался очень мелким и тёплым — и Гарри, наслаждаясь его ощущением под ногами и жмурясь от яркого солнца, отошёл немного от дома — и обернулся. И, глядя на большой красивый и светлый дом с огромными окнами и увитую каким-то незнакомым ему видом плюща веранду, разглядывая широкий пляж и сияющий под солнцем бирюзово-синий океан, подумал, что это место должно показаться вчерашним узникам раем.

Мальсибер тем временем подошёл к нему — в сопровождении всё тех же детей, явно не желавших отпускать отца никуда — и заговорил о чём-то светски-необязательном, рассказывая о здешнем климате, приливах, отливах и тому подобных приятных и даже отчасти полезных вещах.

— Я не видел пока что дома, — в какой-то момент сказал ему Поттер, — но место здесь изумительное.

— Спасибо, — улыбнулся Мальсибер, опускаясь на корточки и спуская с рук дочь. Та расстроенно завздыхала, но Рейвен тут же взял её за руку и зашептал сестре что-то на ухо — а Мальсибер подхватил на руки младшего сына, и тот, обхватив его руками за шею, приник к отцу и так замер, даже зажмурившись. — Я влюбился в океан с первого взгляда, — признался он. — И дал себе слово, что рано или поздно у меня будет дом тут, на самом берегу.

— И сдержали его, — подхватил Поттер.

— И даже построил, — рассмеялся Мальсибер. — Ну, не то, чтобы совсем сам, конечно, — добавил он, — делали всё профессионалы — но мы с компаньонами активно участвовали, — он погладил Эдвина по голове и шепнул ему что-то на ухо, от чего мальчик заулыбался и зарылся носом в его воротник.

— А ваша жена? — продолжал расспрашивать Поттер — Эса шла впереди, шагах в десяти от них, видимо, не желая мешать разговору.

— Мы тогда с нею ещё не встретились, — объяснил Мальсибер. — Эса порою грустит, что не принимала во всём этом участия — но я бы, наверное, просто не рискнул подойти к ней, пока у меня не было дома. Так что всё случилось в нужное время… хотя она и не согласна со мной.

— А что же ваш дом? — ненавязчиво спросил Поттер. — В котором вы родились?

— Так он же не здесь, — удивлённо взглянул на него Мальсибер. — И никакого океана… а я хотел жить именно тут. — Он улыбнулся и спросил: — Хотите искупаться?

— Боюсь, тогда я вообще не захочу возвращаться, — покачал головой Поттер. — Почувствую себя в отпуске — и, вновь сразу же попав в Англию, затоскую. А мне нельзя, — он рассмеялся.

— Но вы же будете навещать Рабастана? — кивнув понимающе, спросил Мальсибер. — Я был бы счастлив, если бы вы задержались здесь как-нибудь на уик-энд, к примеру — дом большой, вы нас ничуть не стесните, — очень искренне сказал он.

— Спасибо, — с некоторым удивлением и признательностью ответил Поттер. — Не уверен, что это будет удобно — но приглашение весьма соблазнительное. Я и вправду думал о том, чтобы как-нибудь его навестить — но, поскольку дом частный…

— Мы все будем вам рады, — мягко оборвал его Мальсибер. — Я с радостью покажу вам окрестности — здесь красиво, хотя и непривычно для европейца — и, если у вас будет такое желание, познакомлю с океаном поближе: можно будет выйти на яхте. Если вы вообще любите подобные вещи.

Мальчик у него на руках зашевелился и, прошептав ему что-то на ухо, сам спустился на землю — и сам же взял сестру за руку, после чего его старший брат, наконец, занял его место, тоже обнимая отца за шею и кладя голову ему на плечо. И Гарри услышал, как он шепчет:

— Я знаю, что я уже большой и тяжёлый.

— Ни капли, — разобрал он ответ. — И потом, я волшебник.

Тем временем они дошли до воды. Та оказалась неожиданно прохладной — и Гарри, чувствуя, как бегут по ногам мурашки, смотрел с некоторым удивлением, как радостно побежали по кромке прибоя дети, уже все трое, и как без малейших колебаний ступает по ней Эса.

— Тихий океан довольно холодный, — подтвердил его ощущения Мальсибер. — Но мы тут привыкли и всё равно купаемся круглый год. В конце концов, — он улыбнулся, — волшебники мы или нет? Согревающие чары творят чудеса. Но летом вода неплохо прогревается — и, заметьте, здесь мелко, и вход в воду тут очень пологий, так что всё совсем неопасно для не умеющих плавать… впрочем, я знаю, что и Рабастан, и Родольфус прекрасные пловцы — у них дом тоже на берегу, и море они оба любят.

— Вы были дружны с ними? — с видимой лёгкостью спросил Поттер.

— Мы были знакомы, — не менее легко отозвался Мальсибер. — С детства. Я бы не назвал это дружбой, не так уж часто мы виделись — но мы были, что называется, одного круга и из одной компании. А теперь… вы знаете — говорят, с возрастом некоторые становятся очень сентиментальными. Думаю, это как раз про меня, — он рассмеялся. — И потом, Шимали не любит Англию — и не мне спорить с его желанием взять, как говорится, работу на дом.

— Чем ему не угодила Британия? — шутливо поинтересовался Поттер.

— Климатом, полагаю, — слегка пожал плечами Мальсибер. — У вас всё время так сыро и холодно, и так редко бывает солнце… бр-р, — он передёрнул плечами. — Я сам там всё время тоскую по океану и солнцу. Поэтому и тяну сейчас время, — признался он весело. — Пойдёмте, однако, в дом, — предложил он.

1) Англ. Raven — Ворон.

Вернуться к тексту

2) Edwin От др.-англ. имени Eadwine: eād (богатство, процветание, удача, счастье) + wine (друг).

Вернуться к тексту

3) Эйр (древнесканд. Eir) — в скандинавской мифологии богиня-асинья, целительница, богиня врачевания.

Вернуться к тексту

Внутри дом оказался таким же просторным и светлым, как и снаружи. Поднявшись на третий этаж, Мальсибер распахнул перед Гарри первую дверь, заводя его в почти квадратную комнату с обшитыми бледно-зелёным шёлком стенами, обставленную уютно и изящно: застеленная травянисто-зелёным покрывалом кровать, кресло с удобнейшим подголовником и подставкой для ног, шкаф, комод, книжные полки…

— Мы приготовили эту комнату для Маркуса Эйвери, — пояснил Мальсибер, пропуская Гарри вперёд. — Окна смотрят на океан — как, впрочем, и во всех других комнатах.

— Вы его хорошо знаете, — сказал Поттер, внимательно на него посмотрев.

— Знаю, что он, что называется, «книжник», — улыбнулся в ответ Мальсибер. — А значит, понадобится удобное кресло и полки. Шимали настаивал на том, чтобы обстановка была простой, но при этом максимально комфортной — мы с Эсой постарались это осуществить.

— Похоже, что у вас получилось, — кивнул Поттер. — Покажете остальные?

— Конечно, — они вышли — и зашли в следующую же дверь.

Стены в этой комнате были белыми, мебель — светлой, а шторы — белыми с рисунком из мелких цветов, листьев и ягод так же, как и покрывало на широкой кровати. Ковёр на полу был заткан цветами и птицами, а у окна стоял мольберт, рядом с которым на столе лежали краски, кисти, карандаши, пастель, уголь и ещё что-то, чего Поттер не смог опознать — а также стопки листов самой разной бумаги.

— Я ничего не понимаю во всём этом, — сказал Мальсибер. — Надеюсь, что хотя бы часть подойдёт — а остальное купим потом. Эта комната смежная с соседней, — он показал на вторую дверь, — и ведёт в комнату Родольфуса Лестрейнджа.

— Здесь хорошо, — слегка улыбнулся Поттер. — Очень светло…

— Если будет нужно, можно будет все поменять, — пообещал Мальсибер, и Поттер вновь посмотрел на него очень внимательно.

— Вы очень заботливы, — сказал он.

— Я люблю принимать гостей, — кивнул Мальсибер с улыбкой. — Представить не могу, как это — двадцать лет в одиночной камере, — он нахмурился и повёл плечами, будто от холода. — Ужасно.

— И хорошо, что не можете, — кивнул Поттер и предложил: — Идём дальше?

— Прошу вас, — Мальсибер распахнул смежную дверь и пропустил его вперёд.

Стены в этой комнате были такими же белыми, а вот мебель — тёмной, а ковёр на полу, покрывало и шторы — синими. Все здесь было лаконично и просто — как и в первой комнате, тут присутствовало удобное кресло с подставкой для ног, книжные полки и удобный письменный стол с перьями, карандашами и аккуратной стопкой писчей бумаги.

— Такое впечатление, что вы всё заказывали специально для ваших гостей, — заметил Гарри, оглядываясь.

— Просто переставили кое-что, — улыбнулся ему в ответ Мальсибер. — Дом большой, и все комнаты обставлены в разных стилях… мы советовались с Люциусом. Я говорил: я люблю принимать гостей, — он подошёл к окну и коснулся пальцами стекла. — Наш дом в Пьемонте был всегда полон людей, и я даже не всегда знал тех, с кем садился за стол. И мне до сих пор иногда не хватает здесь этого, — он опять улыбнулся и предложил: — Продолжим? Осталась последняя комната.

Та была немного похожа на первую, но зелёного здесь было больше, а в углу вместо кресла в большой кадке рос средиземноморский кедр.

— Мы его потом пересадим, — сказал Мальсибер, проследив взгляд Поттера. — А пару месяцев он поживёт тут.

— Даже если бы я ставил себе цель придраться к чему-нибудь, — сказал тот, — у меня бы не вышло. Всё так идеально, что даже пугает.

— Ну, что вы, — мягко улыбнулся Мальсибер. — Это обычное гостеприимство с желанием сделать гостям приятное — и с возможностями, конечно, — он рассмеялся. — Поужинаете с нами?

— У вас тут, я так понимаю, завтрак? — шутливо возразил Поттер, послушно следуя за гостеприимным хозяином и думая о том, как же всё-таки отличаются те, кого затронула та война — и те, кого она обошла, и в чьих жизнях не было ни грязи, ни крови и которые не теряли ни близких, ни родных, ни друзей. И что слава Мерлину, что таких людей больше, чем тех, кто навсегда обречён жить со всем этим.

— У нас то, чего хочет гость, — тоже шутливо возразил Мальсибер. — И я уверен, что уже всё готово… и точно, — они спустились по лестнице и вошли в столовую, где за уже накрытым столом дети радостно доедали кто что: у Эйр в тарелке лежало несколько разноцветных кусочков фруктов, у Эдвина — маленький кусок сосиски и немного жареного картофеля, Рейвен же доедал последние ложки овсянки. — Как видите, этот принцип распространяется и на хозяев — благо один из наших эльфов больше всего на свете обожает кого-то кормить, и делает это, я должен заметить, совершенно волшебно… прошу вас, — он сделал приглашающий жест и сел за стол сам.

Едва Гарри тоже опустился на стул, на тарелке перед ним возник жареный цыплёнок с картофельным пюре и запечёнными на гриле овощами — точно такой же, как и перед хозяином дома.

Разговор во время еды вертелся вокруг Америки, Сан-Диего и незнакомых Гарри видов спорта, которые здесь практиковали на берегу океана.

— Вы непременно должны ещё у нас побывать, — говорил увлечённо Мальсибер. — Здесь чудесное лето — и если у меня будет хотя бы один день, я научу вас серфингу. Уверен, что вам понравится! — его глаза азартно блеснули. — А если вы решите взять с собой вашу семью — и им наверняка тоже! Я не встречал ещё ни одного ребёнка, который бы не влюблялся в подобное…

— Вы приглашаете нас всех в гости? — усмехнулся Поттер. — Вы ведь меня даже не знаете!

— Какая разница? — искренне изумился Мальсибер. — Я знаю вас несколько часов — и наслышан, разве этого не достаточно? А ещё я немного знаю ваших сыновей, — он улыбнулся лукаво, — пока что по рассказам, конечно, и мне невероятно интересно познакомиться с ними лично.

— По рассказам? — удивился Гарри.

— Скорпиус мне рассказывал, — кивнул Мальсибер — и пояснил, не дожидаясь очередного вопроса: — Он мой крестник, и мы очень дружны.

— Вы настолько близки с Малфоями? — слегка вскинул брови Поттер.

— Я был невероятно растроган и горд, когда Драко попросил меня об этом, — сказал Мальсибер. — И очень люблю Кори… Скорпиуса.

— Если вы знаете моих сыновей по его рассказам, — качнул головой Поттер, — вряд ли вы думаете о них что-то хорошее.

— Дети порой ведут себя жестоко и глупо, — возразил Мальсибер, — но это вовсе не означает, что они таковы. Они просто смотрят на мир иначе и не понимают многих очевидных для нас вещей… так что я пока просто заинтригован. И официально приглашаю вас с семьёй отдохнуть у нас — когда вам захочется.

— У вас тут и так будет полно народу, — рассмеялся Поттер. — Ещё и мы — это будет, пожалуй, немного слишком.

— Я понимаю ваше нежелание знакомить семью с нашими гостями, — кивнул Мальсибер. — Но я вовсе не имел в виду только эти два месяца — жизнь длинная, а осень у нас здесь тёплая. А волны даже ещё и лучше, — он улыбнулся. — Подумайте.

— Обещаю, — кивнул ему Поттер.

* * *

— Что ты сделал?

Мальсибер развёл руками и повторил:

— Пригласил Поттера в гости. С семьёй.

— Ты в своём уме? — раздражённо поинтересовался Снейп, а Люциус Малфой согласно кивнул.

— Да что такого? — с некоторым удивлением спросил Мальсибер.

— Тебе весь список огласить, или хватит первых десяти пунктов? — спросил Снейп. — Давай начнём с того, что там живу я — и ты прекрасно знаешь, насколько я буду рад такому соседству!

— Так он к тебе не войдёт, — возразил Мальсибер. — Всё зачаровано же. И не узнает, если ты…

— …буду ходить по своему дому исключительно в чёрном обличье! — язвительно договорил Снейп.

— Прости, — очень серьёзно сказал вдруг Ойген, нахмурившись. — Ты прав — это свинство.

— Причём весьма в твоём духе, — проворчал Снейп, впрочем, немного сбавляя напор. — Ты мне можешь сказать — зачем? Просто объясни. Ойген. Пожалуйста.

— Я не мог его не пригласить, — помолчав, сказал он, не заметив, как Люциус тихо вышел из комнаты, плотно прикрыв за собой дверь. — Это было бы, — он задумался, а потом негромко проговорил: — Это был бы просто не я. Но ты прав — я не имел права так делать.

— При чём здесь права? — поморщился Снейп. — Этот дом твой настолько же, насколько и мой, и ещё не хватает спрашивать разрешения, кого в него приглашать. Тем более, что, — он усмехнулся, — ты прав. Это действительно был бы не ты. И было бы скверно, если бы Поттер это почуял. И всё же это вопиюще неосторожно! — тут же добавил он. — И вовсе не из-за меня. Ты понимаешь?

— Да он же меня ни разу не видел, — возразил Ойген. — И даже колдографии если и есть — то или полудетские, или азкабанские. И я не знаю, какие из них меньше похожи.

— Необходимость держать всё время личину тебя не смущает, как я понимаю? — уточнил Снейп. — А детям как объяснять будешь?

— Так они меня видят нормальным, — ответил он удивлённо.

— В смысле? — нахмурился Снейп.

— В смысле я… я же не держу иллюзию в общем, — подумав, начал объяснять Ойген. — Это действительно трудно и отнимает так много сил... я держу её только для Поттера. Вернее, даже не совсем иллюзию, а просто воспоминание о том, каким он увидел меня при знакомстве.

— Разумно, — кивнул Снейп. — Хотя и опасно и требует куда более тонкой работы — но если тебе так проще, — пожал он плечами. — И ты готов держать её и для целой семьи?

— Думаешь, они станут так подробно обсуждать мою внешность? — возразил Мальсибер.

— Рискнёшь? — усмехнулся Снейп. — Азкабан без дементоров тебя уже не пугает?

— Могу и не рисковать, — покладисто сказал он. — И ты напрасно так реагируешь: Поттер даже не принял приглашения толком.

— Твоё везение против поттеровского, — процедил Снейп. — Ну, посмотрим. В любом случае, — он коротко усмехнулся, — слово уже сказано. Остаётся надеяться на то, что твоя Фортуна не возьмёт отпуск не вовремя.

Вот так летом две тысячи восемнадцатого года в белом доме на берегу Тихого океана появилось трое новых гостей. Рабастан пришёл в совершеннейший восторг от всего: от самого дома, от пляжа, от океана, от солнца, и уже к концу первого дня сдружился и с Эсой, и со всеми тремя детьми, особенно с Эдвином. Тот, едва увидев его рисунки, буквально прилип к младшему Лестрейнджу, который с удовольствием делал для него несложные рисунки карандашом, показывая, как их раскрашивать, и утешая, когда тот расстраивался, что сам не может их оживлять.

— У тебя просто нет этого дара, — ласково говорил Рабастан, — зато наверняка есть что-то другое… Ты ещё просто маленький и не знаешь, что именно…

Родольфус же и здесь держался несколько в стороне — впрочем, как выяснилось, за двадцать лет заключения он не растерял своего воспитания, и своей слегка старомодной вежливостью смутил Эсу… и совершенно очаровал её дочь: трёхлетняя малышка ходила за ним по пятам, ужасно смущая уже его, никогда не имевшего дела с такими маленькими детьми.

— Она мешает тебе? — спросил ближе к вечеру первого дня их появления здесь Ойген, когда все перебрались на пляж — жарить мясо на открытом воздухе и обедать. — Эйр обычно застенчива… я не ожидал, что она будет так ходить за тобой.

— Ты знаешь, — серьёзно ответил Родольфус, — пожалуй что нет… Мне странно, не скрою, но не неприятно. Я, кажется, никогда в жизни не видел таких маленьких девочек до такой степени близко.

— Мы с Эсой постараемся…

— Не нужно, — слегка улыбнулся Лестрейндж. — Пусть будет как будет. Если я совсем уж устану, я скажу тебе. Но я был бы благодарен за какие-нибудь детские книжки — я когда-то знал много историй, но сейчас ничего толком не могу вспомнить.

— Книжки есть… но Эйр больше нравятся не сказочные, а реальные истории. А от тебя она, кажется, даже учебник по зельеварению с интересом выслушает: ты её словно приворожил. Похоже, у моей дочери замечательный вкус, — засмеялся Мальсибер. — Надеюсь, когда ей придёт время выбирать мужа, она выберет кого-то не хуже.

— Это будет несложно, — невесело усмехнулся Родольфус.

День клонился к вечеру, но солнце ещё не село, и песок, на котором они сидели, был тёплым, почти что горячим. Дети — босые, мальчики — в шортах и лёгких рубашках, Эйр — в светло-голубом платьице — бегали по кромке прибоя, брызгались и что-то радостно и громко кричали, взрослые же, в основном, просто смотрели на них и на воду, почти не разговаривая друг с другом.

— Как здесь спокойно, — сказал, помолчав, Родольфус. — Ты сам выбирал место?

— Сам, — ответил Мальсибер. — Я как только попал сюда — сразу решил, что буду однажды жить на берегу. Океан — он… я тебе покажу. Ты когда-то учил меня выходить в море — теперь моя очередь.

— Я вряд ли скоро смогу хотя бы за штурвал встать, не говоря уже о том, чтобы самостоятельно развернуть парус, — покачал головой Родольфус. — А ты, значит, этому научился?

— Я много чему научился, — улыбнулся Мальсибер. — Я тебе покажу, — упрямо повторил он.

Он и вправду покажет — в ближайшие недели он много чего будет показывать своим гостям: и океан, и пустыню, и Сан-Диего, так непохожий ни на один из британских городов… И как же по-разному будут они реагировать: МакНейру, который к ним присоединится чуть позже, неожиданно очень понравится пустыня, а вот океан оставит его почти равнодушным, так же, как и сам Сан-Диего. Рабастан будет одинаково рад всему — и в то же время его, кажется, больше всего будут интересовать его рисунки, а ещё люди, а Родольфус влюбится в океан со всей скрытой в нём мощной страстью — и ещё сильнее затоскует по своему морю. Эйвери же, как и Рабастан, будет просто радоваться всему — и пустыне, и океану, и Сан-Диего, и даже Лас-Вегасу, куда Ойген отвезёт его единственного из всех гостей — но больше всего просто своей свободе… и книгам. Которых в библиотеке Мальсибера хватило бы не на одну даже очень длинную жизнь.

— Хочешь — можешь жить прямо тут, — сказал ему Ойген, в первый же день приведя сюда Маркуса. — Здесь есть и диван, и кушетка, но можно поставить нормальную кровать, — шутливо предложил он. — Хотя лично мне больше нравится читать на веранде.

— У магглов есть понятие рая, — счастливо вдыхая пахнущий книгами воздух, сказал Эйвери, — знаешь?

— Слышал, — кивнул Мальсибер. — Я старался устроить тут что-то такое.

— У тебя вышло, — улыбнулся ему Эйвери, даже не пытаясь стереть выступившие на глазах слёзы.

— Кто-нибудь из эльфов всегда будет здесь и поможет тебе найти и достать нужное, — Ойген подвёл его к шкафчикам с выгравированными на них буквами. — Здесь два каталога — алфавитный и тематический, — сказал он. — Это первый, второй чуть подальше. Бери всё, что захочешь — думаю, Северус тоже не будет против поделиться с тобой тем, что мне запрещено даже трогать, — он рассмеялся. — Такие карточки помечены в уголках красным.

— Это ведь он всё устроил? — спросил Эйвери, оглядываясь.

— Ну, не я же, — весело кивнул Мальсибер. — Ему эльфы помогали всё упорядочить. Ты погоди, — проговорил он обещающе, — вот будешь чувствовать себя лучше — он тебе ещё свою лабораторию покажет… и тогда я тебя, наверное, потеряю.

— Я же теоретик, — возразил ему Маркус. — Посмотреть мне будет интересно, конечно, но не думаю, что я там потеряюсь. Как же у тебя хорошо…

— Я тебе говорил уже, — Ойген обнял его за плечи. — Твоя комната навсегда твоя — она всегда тебя будет ждать. Считай наш дом своим, ладно?

Первые дни Мальсибер не покидал ни своих новых гостей, ни дома, однако же время шло, и ближе к концу второй недели их пребывания он всё-таки начал выбираться то в казино, то просто по делам. Ненадолго, никогда не оставляя дом больше чем на полдня — но дела требовали его присутствия, и совсем бросать их он просто не мог. Впрочем, в том же казино он старался бывать ночами, когда все в доме уже укладывались — а в Лас-Вегасе всё как раз было в самом разгаре.

— Можно с тобой поговорить? — еле услышал Ойген тихий голос, идущий от двери. Было глубоко за полночь, он только вернулся из казино и перед тем, как ложиться, стоял внизу в гостиной у распахнутого окна, глядя на залитый луной океан.

— Конечно, — он, улыбнувшись, обернулся и пошёл навстречу Рабастану, замершему у косяка. — Иди сюда, — ласково позвал он, подходя к нему и обнимая за плечи.

— Ты помнишь их? — шёпотом спросил Рабастан, когда они сели на диван. Он взял Ойгена за руку и, стиснув её обеими своими ладонями, заглянул ему в глаза.

— Кого, Асти? — мягко спросил тот, гладя свободной рукой его по предплечью.

— Тех, кого ты убил, — едва слышно проговорил он. В его тёмных глазах отражалась луна, и они блестели, словно от возбуждения — но Мальсибер не ощущал ничего похожего. Только боль.

— Помню, — помолчав, сказал он.

Рабастан ещё сильней сжал его руку и попросил:

— Поговори со мной об этом? Ты можешь?

— Могу, — кивнул Ойген. И спросил сам: — Ты не можешь говорить с Руди об этом?

— Я могу, — возразил тот. — Но ему больно… ему всегда больно видеть меня, и так будет слишком…

— Ему не больно видеть тебя, — возразил Ойген, стараясь говорить как можно ласковее и мягче, но Рабастан только покачал головой и попросил:

— Не обманывай меня, Ойген… пожалуйста, — он опять заглянул ему в глаза. — Я не могу просить Руди о том же… он не сможет иначе… ты понимаешь?

— Я понимаю, — серьёзно ответил он, накрывая их руки своей. — Он любит тебя. И привыкнет.

— Я знаю, — вновь кивнул Рабастан. — Но мне трудно молчать… ты их видишь?— повторил он настойчиво.

— Когда?

— Всегда… ночью, — подумав, уточнил Рабастан. — Или днём, если задуматься… в других лицах, на стенах, в воде…

— Ты не видишь их, только когда рисуешь? — помолчав, спросил Ойген.

— Или когда читаю или говорю с кем-то, — согласно кивнул Рабастан — и умолк. И сказал уже с совсем иной, не детской, той, прежней интонацией, которую так хорошо помнил Мальсибер: — Я же понимал тогда, что я делаю.

— В смысле? — Ойген непонимающе нахмурился.

— Что схожу с ума, — Рабастан усмехнулся. — Я сбежал сюда… в детство. В своё детство, — он прикрыл глаза, а потом и вовсе закрыл их и, отпустив руку Мальсибера, сжал виски пальцами. — Но я хотел, — прошептал он. — Хотел… понимаешь?

— Да, — помолчав, сказал Ойген.

Он действительно понимал. И не ощущал ничего, кроме бесконечной печали — и такой же бесконечной любви к сидящему рядом с ним человеку. А ведь они никогда особенно не дружили прежде… как странно поворачивается жизнь.

— Когда это получается, я их почти не помню, — снова заговорил Рабастан. — Но знаю, что они всё равно где-то там, — он неясно махнул рукой в сторону. — Я бы вернул всё… вернул их. Если бы мог.

— Я знаю, — прошептал Ойген, кладя ладонь ему на плечо.

— Я думал, — еле слышно продолжал Рабастан, — может, нарисовать их… я смог бы… но…

— Не надо, — холодея от непонятного ему самому до конца ужаса, быстро проговорил Ойген. — Прошу тебя, Асти. Не надо.

— Я мог бы, — повторил тот, вздрагивая всем телом. — Но это… так страшно… страшно, что они скажут мне… понимаешь? — он распахнул глаза и посмотрел прямо на Ойгена.

— Да, — кивнул тот, открыто и серьёзно выдерживая его полный боли и отчаяния взгляд.

— Помоги мне? — со странной, вопросительной интонацией попросил Рабастан. — Ты можешь помочь?

— Всё, что смогу, — не задумавшись, сказал Ойген.

— Ты можешь на них посмотреть? — быстро проговорил Рабастан. — Можешь?

— Легилименцией? — зачем-то уточнил Ойген.

— Да, — торопливо и возбуждённо кивнул Рабастан. — Можешь?

— Ты хочешь разделить это с кем-то? — медленно спросил Ойген.

Он чувствовал, что начинает паниковать. Ему было не просто страшно — а жутко, так, как бывало когда-то давно, в те времена, которые, он был уверен, к счастью, безвозвратно прошли. И окунаться вот сейчас, здесь, на другом конце света, в этом прекрасном и чистом доме, во всё это было просто немыслимо. Невозможно.

— Да, хочу, — кивнул Рабастан — и, схватив его за руки, проговорил умоляюще: — Но я не могу попросить Руди об этом! Понимаешь? Я не могу! С ним совсем нельзя так и…

— О да, — перебил его Ойген, понимая, что попался. — Знаю. Я посмотрю, да, — он заставил себя улыбнуться и, достав палочку, наложил на дверь фамильное заклинание. Не хватало только, чтобы сюда вошёл кто-нибудь.

Особенно Родольфус.

— Прости меня, — прошептал Рабастан, касаясь его щеки своей холодной сейчас и влажной ладонью. — Я знаю, что делаю больно. Прости, пожалуйста, Ойген.

— Я не сержусь, — мягко качнул головой он. — Ничего. Всё хорошо, Асти, — он улыбнулся и, накрыв его руку своей, осторожно отвёл её в сторону. — Сядь, пожалуйста, поудобнее, — попросил он, настойчиво нажимая ему руками на плечи. — Обопрись о спинку.

— Мне будет больно? — спросил Рабастан, возбуждённо и нервно облизывая губы. — Я не помню… мне казалось, что это не больно… но я не боюсь, нет, и я…

— Физически нет, — успокаивающе проговорил Ойген, чувствуя, как его начинает трясти. — Но ты ведь всё вспомнишь. Всё, что я увижу, ты тоже увидишь. Ты уверен, что хочешь? — спросил он с надеждой.

— Я всё равно помню, — упрямо мотнул головой Рабастан. — Забываю просто… но помню. Я не могу больше один… один нести всё это… понимаешь меня? — он потянулся и схватил его за руку. — Не могу…

— Понимаю, — кивнул Мальсибер, сжимая его пальцы в ответ. — Я разделю с тобой это. Посмотри мне в глаза, — попросил он, стискивая вторую, свободную руку в кулак с такой силой, что его аккуратно подпиленные ногти вонзились в ладонь до крови.

…Девушка… Маггла — совсем юная, почти что подросток. Их несколько, Пожирателей смерти, они в её… их доме — но Мальсибер почему-то не может разглядеть их, лишь одни смутные силуэты, и видит только Рабастана, тоже ещё совсем молодого, и эту девушку, не слишком красивую, с рябой кожей и колечком в левом ухе… Палочка в руках Рабастана дрожит, он смотрит в глаза этой девушке — они бледно-серые и прозрачные, и полны слёз и ужаса… она шепчет, повторяя как заклинание: «Не надо! Не надо! Не надо!» — и Рабастан медлит, дрожит, то ли в ужасе, то ли в лихорадке… а потом наводит на неё палочку — и Мальсибер вдруг видит под маской его глаза, а потом и лицо: его подбородок дрожит, и губы кривятся, он плачет, а зрачки его тёмных глаз расширены так, что те кажутся чёрными.

Такими же, как у самого Мальсибера.

Мерлин…

Рабастан слышит вдруг что-то — Ойген почему-то не может разобрать слов и даже не может понять, кому принадлежит этот голос, так странно — и размахивается и шепчет режущее, и горло девушки пересекает ярко-алая черта, из которой почему-то не сразу появляется кровь. Но потом она, конечно, течёт, много и сильно, и девушка, дёргаясь, хватается за горло, зажимая его руками — и Рабастан в ужасе повторяет за ней этот жест и отшатывается, и кто-то берёт его за руку, но Мальсибер снова не видит, кто это, лишь один похожий на плотную тень силуэт…

…Мужчина… Маг — на сей раз они дерутся, и Рабастан вновь бьёт его режущим, и кровь снова разлетается яркими каплями, но тот вполне ещё жив, просто ранен, и отвечает таким же режущим. Рабастан ставит щит, они снова дерутся… а потом Рабастан оглушает его и сбрасывает… Мальсибер видит, что они стоят почти на краю плоской крыши…

…Женщина… тоже маг… Мужчина… подросток… опять мужчина, и ещё один, и ещё… Магглы… маги… Мерлин, сколько же их! Ойген видит их лица — каждого, и все они смотрят, смотрят ему прямо в душу, и их взгляды режут не хуже ножа или любого заклятья…

Наконец, ад закончился, и Ойген освободился. Он вышел оттуда — и обнаружил, что сидит на полу и совсем не может дышать. Как, когда, почему он сел на пол, он вспомнить не мог, но сейчас это не было важно — нужно просто вдохнуть. Но этого не выходило, ему будто что-то мешало, не давая развернуться лёгким — и Ойген поймал себя на мысли, что если уж умирать, то ни в коем случае не здесь, не на глазах у Рабастана, которому ведь сейчас тоже… ох, Мерлин!

Мысль о том, каково должно быть сейчас Рабастану, словно прорвала плотину, и Мальсибер, наконец-то, с шумом вздохнул и, закашлявшись, вскочил и, опершись коленом о диван, наклонился к младшему Лестрейнджу. Тот полулежал с закрытыми глазами, откинувшись на спинку дивана, и его лицо в лунном свете казалось таким спокойным и бледным, что сердце Ойгена дало сбой, и он, холодея от накрывшей его волны ужаса, прижал пальцы к его шее и срывающимся голосом позвал:

— Асти! — но не услышал ответа и никак не мог отыскать пульс под пальцами…

Время тянулось и тянулось — вязкое, как болото… Ойген, замерев, задерживая дыхание, всё пытался найти пульс онемевшими почему-то от холода пальцами, когда услышал шёпот и увидел медленно раскрывающиеся ему навстречу глаза:

— Прости меня…

По щекам Рабастана катились слёзы — как Ойген умудрился их не заметить? Ойген всхлипнул и буквально кинулся Рабастану на шею, обнял его, прижал к себе и горячо зашептал:

— Асти… Как же я испугался… Асти, — он гладил его по волосам и отчаянно пытался взять себя в руки — абсолютно безрезультатно.

— Прости меня, — повторил Рабастан. — Ойген, прости…

— Что ты, — счастливо прошептал Мальсибер. — Всё хорошо… я просто очень испугался, когда открыл глаза и увидел тебя бледного и неподвижного. А слёз не заметил, — он отпустил его и просто сел рядом, продолжая обнимать Рабастана за плечи. — Ты как, мой хороший?

— Мне очень хочется отдать их тебе, — виновато и в то же время вопросительно проговорил Рабастан. — Я не хочу больше помнить их… не хочу, не могу! — его голос зазвенел и прервался. — Скажи, — он робко и в то же время настойчиво коснулся его колена, — ты можешь стереть мне память? Ты ведь умеешь, я знаю!

— Так нельзя, — покачал головой Мальсибер. — Прости меня, Асти, но так нельзя… так будет только хуже. Прости.

— Но почему? — нетерпеливо и разочарованно воскликнул он. — Я просто забуду их — и всё! Всё закончится…

— Ты забудешь, — Ойген задумался, подбирая слова, — головой. Мыслями. Памятью, наконец. Но душа помнить будет — и ты просто не будешь понимать, отчего тебе тоскливо и плохо.

— Душа, — повторил Рабастан. — А ты не можешь стереть их и оттуда?

— Нет, мой хороший, — грустно покачал головой Мальсибер. — Мне подвластен лишь разум… с душой я ничего не могу сделать. А без неё твою память трогать нельзя.

— Но они не уходят, — жалобно проговорил Рабастан. — Даже когда я про них не помню — всё равно не уходят до конца… понимаешь? Я так устал, — измученно прошептал он.

— А ты дай зарок, — предложил вдруг Мальсибер. — По картине за каждого. Не портреты их, нет, — добавил он торопливо, — просто картина, которую ты кому-то подаришь. И с каждым таким подарком один будет от тебя уходить — не к владельцу картины, конечно, а туда, где и должны находиться все мёртвые. В иной мир.

— Ты думаешь, это получится? — с надеждой проговорил Рабастан. Его глаза вспыхнули, и он подался всем телом к Мальсиберу. — И однажды они уйдут? Все?

— Я думаю, стоит попробовать, — кивнул тот. — Ты не можешь их воскресить, Асти, — он накрыл его руку своей. — Но ты можешь сделать что-то хорошее в память о них — пусть и для других людей. Это всё, что нам остаётся, — проговорил он горько и тихо.

— Ты своих тоже помнишь, ведь да? — спросил Рабастан, заглядывая ему в лицо.

— Я уже говорил тебе, — кивнул Ойген, — да. Помню. Но я не умею рисовать, — он заставил себя улыбнуться. — И просто пытаюсь делать… хоть что-нибудь. Такое, что бы, возможно, могло им понравиться. У нас у всех полно демонов, — он опять улыбнулся, уже чуть легче. — Но я очень надеюсь, что твои уйдут навсегда, — ласково и уверенно проговорил он, беря руку глядящего на него с надеждой Рабастана в свои.

— Я попробую, — серьёзно сказал Рабастан — и улыбнулся своей невозможной открытой детской улыбкой. — Спасибо тебе. Мне кажется, ты правда придумал, — он потянулся к нему и обнял в своей новой манере Мальсибера за шею. — Спасибо тебе, — прошептал он опять.

— Я рад, — шепнул тот в ответ, тоже обнимая его. — Но теперь пойдём спать, — мягко проговорил Ойген. — Уже совсем ночь — а ты просыпаешься с солнцем. Пойдём, я тебя уложу, — то ли предложил, то ли попросил он, ласково высвобождаясь из его объятья и помогая ему подняться.

— Тебе теперь будет больно со мной? — спросил Рабастан неуверенно.

— Нет, конечно, — улыбнувшись, твёрдо сказал Мальсибер. — Мне никогда не будет с тобой тяжело — что бы ты ни сделал. Хочешь ещё посидеть? — спросил — нет, почти предложил он.

— Ты можешь побыть со мной, пока я усну? — вместо ответа спросил Рабастан.

— Конечно, — пообещал Ойген, беря его за руку и ведя за собой. — Я с тобой посижу, пока не уснёшь. Или побыть до утра?

— Нет, — вздохнул Рабастан, подумав, — не надо. Ты устал, — он сжал его руку — и снова спросил тревожно: — Тебе в самом деле не будет теперь плохо со мной?

— Не будет, — покачал головой Мальсибер и взял его под руку. — Но ты прав — я и вправду устал. Я ведь вернулся с работы… но я высплюсь — и завтра всё станет, как прежде. Обещаю, — он ему улыбнулся и повёл к лестнице.

Рабастан заснул почти сразу, свернувшись клубком и натянув одеяло на голову — и, убедившись в том, что он действительно спит, Мальсибер, наконец, позволил себе сбросить улыбку с лица. Сил куда-то идти у него не было, но и сидеть здесь он сейчас тоже не мог — и потому он заставил себя подняться и, оставив в комнате на всякий случай эльфа, пошёл к океану.

Увиденное этой ночью всколыхнуло в нём то, что казалось ему давно позабытым — однако, говоря Рабастану, что помнит всех своих мертвецов, Мальсибер не лгал. Не сказал он лишь, что научился никогда не вспоминать их — но в памяти его было место, где хранились все эти лица, и сейчас они выбрались оттуда наружу, и ему хотелось даже не кричать, а по-звериному выть.

Но не здесь же!

Ойген быстро пошёл к причалу и, прыгнув с него на пришвартованную здесь яхту, просто достал палочку и прошептал нужные заклинания. У него не было сил расчехлять сейчас парус — да и желания такого не было тоже. Больше всего на свете он хотел оказаться посреди океана, но аппарировать в своём нынешнем состоянии опасался, и потому просто погнал яхту вперёд — так быстро, как только было возможно. Тем более, что океан был свободен: лодки и яхты нечасто встречаются по ночам, а более крупные суда ходят дальше.

Когда от берега осталась едва видимая на горизонте тёмная полоса, Мальсибер остановился и, сбросив одежду, бросился в воду. А, вынырнув, наконец, закричал — громко, отчаянно, до боли в горле и хрипа, срывая голос и оглохнув от этого крика. Он кричал и кричал — даже когда мог уже только хрипеть, и замолчал, лишь когда случайно глотнул воды и начал кашлять, захлёбываясь и судорожно хватаясь за ступеньки спускающейся в воду лесенки. Выбравшись из воды, Ойген, как был, мокрым упал на палубу и остался лежать так, глядя в огромное звёздное небо над головой. Ему было холодно, пусто и невероятно одиноко, и одновременно и хотелось оказаться сейчас дома, в котором сейчас было так много дорогих для него людей, и где-нибудь, куда никто из них никогда не придёт, и где можно как-то смыть с себя всё то, что, он очень хорошо это знал, смыть нельзя.

Невозможно.

Быть может, хоть у Рабастана получится…

Он лежал, глядя в небо, и вспоминал — тех, своих. Первый тренировочный рейд, после которого его рвало так, что он в какой-то момент решил, что сейчас увидит вывернутую внутренность своего желудка… Первый труп — тоже девчонка-подросток, светленькая, в розовой пижаме с сердечками… Долохов, буквально выплёвывающий ему в лицо: «Авада куда милосерднее режущего, придурок!» Мужчины, мужчины… женщины… детей, к счастью, нет — каким-то удивительным образом его чаша сия миновала… Снова мужчины…

Чёрный силуэт закрыл звёзды, и отлично знакомый Ойгену голос спросил:

— Что стряслось?

— Северус, — сипло проговорил Мальсибер, смаргивая и понимая, что, кажется, плакал.

— А с голосом что? — спросил Снейп, усаживаясь рядом с ним на скамейку.

— Сорвал, наверное, — Мальсибер сел и, опершись руками о колени Снейпа, положил голову на свои сплетённые пальцы.

— Покажи, — потребовал тот, но Ойген мотнул головой и Снейп, как ни странно, не стал настаивать. Какое-то время они сидели так и молчали, а потом Мальсибер прошептал, поднимая голову и глядя Северусу в глаза: — Посмотри.

Тот молча кивнул — и Мальсибер приготовился к новой пытке, но её не случилось: Снейп закончил, даже не дойдя до момента применения легилименции к Рабастану.

— И как? — спросил он после короткой паузы. — Получилось?

— Я надеюсь, — тихо проговорил Мальсибер. — Надеюсь, что ему это поможет. Ты не досмотрел.

— Не имею желания, — отрезал он.

— Конец не досмотрел, — возразил Мальсибер. — Асти попросил стереть ему память.

— И что? — после длинной паузы спросил Снейп.

— Я отказался, — серьёзно сказал Мальсибер.

— Как пафосно, — не менее серьёзно сказал Снейп — и Ойген, не сдержавшись, фыркнул. — Домой планируешь возвращаться?

— Ты не удивился! — слегка возмутился Мальсибер, чувствуя, как начинает, наконец, уходить из его крови поселившийся там, как ему казалось, навечно холод.

— Чему? — вскинул бровь Снейп. — Тому, что ты владеешь основами менталистики? Я перестал этому удивляться курсе, пожалуй, на пятом. В крайнем случае, на шестом. Нашем с тобой курсе, — уточнил он на всякий случай. — То есть, лет в пятнадцать-шестнадцать.

— Ты ещё год назови, — опять фыркнул Ойген, ощущая, как расслабляются сведённые прежде мышцы и как сильно ему, оказывается, хочется спать.

— Семьдесят шестой-семьдесят восьмой, — мгновенно ответил Снейп. — Хотя я ставлю на пятый курс — значит…

— Ну, хватит! — застонал Мальсибер, счастливо и устало оглядываясь в поисках одежды. — Я дико устал, — негромко признался он. — И усну сейчас прямо тут.

— Аппарировать можно, — предложил Снейп. — Если желание есть.

— И бросить тут яхту? — возмутился Ойген. — Северус, ну ты…

— Я просто сделаю из неё портал, — поглядев на него почти удивлённо, сказал Снейп.

— Ну… можно, да, — легко согласился Мальсибер. — Давай? — попросил он. — Сможешь взять нас обоих?

Вместо ответа Снейп, взяв его за руку, произнёс:

— Портус, — и, уже швартуя яхту, безапелляционно сказал: — Не смей даже думать встать раньше полудня.

— Да я вообще просплю, наверно, до вечера, — зевая, ответил Мальсибер — и на сей раз оказался совершенно прав.

Он проснулся ближе к тому времени, когда в Британии традиционно накрывали стол к чаю — и, перевернувшись на спину, полежал какое-то время, глядя в распахнутое окно на качающиеся кроны средиземноморских кедров и сверкающее за ними синее-синее море. Потом встал — и, как был, обнажённым, аппарировал прямо в океан, где долго плавал и лежал на воде. А, вернувшись, как обычно, не смывая с себя соли, высушил себя заклинанием и, одевшись, спустился, наконец, вниз.

Всех, кто был сейчас в доме, он нашёл на веранде — даже Снейпа, который, в ответ на брошенный на него Мальсибером полный признательности взгляд, вскинул брови и пожал плечами и снова уткнулся в свои записи.

— Ты вернулся! — просиял Рабастан, привычно сидевший у ног устроившегося в кресле Родольфуса и что-то набрасывавший в лежавшим на коленях блокноте. Он вскочил и, подойдя и Ойгену, заглянул ему в глаза и спросил: — Всё хорошо, да?

— Всё отлично, — Мальсибер улыбнулся ему, и тот, тут же обняв его, прошептал:

— Я их сегодня не видел!

— Это здорово, — снова улыбнулся Мальсибер и, поскольку тема была ему тяжела, тут же постарался её сменить. Ему повезло: пришедший следом за ним Сова, потянувшись, упал на одно из лежащих на полу солнечных пятен и растянулся там, приняв свою излюбленную «позу тюленя», как любил подшучивать над ним Ойген. — Смотри, кто пришёл, — сказал он, указывая Рабастану на зверя, которого тот, кажется, до сих пор так и не видел: Сова недолюбливал незнакомцев и предпочитал от них прятаться, привыкая к новым людям долго — а потом в один миг включая их в понятие «своих» и не делая больше разницы между ними и своими хозяевами.

— Какой кот! — восхищённо прошептал Рабастан.

Сова приподнял голову и посмотрел на него. Большие голубые глаза сонно мигнули, он уронил голову обратно и негромко заурчал, дёргая время от времени самым кончиком хвоста.

— Можно? — возбуждённо проговорил Рабастан, вопросительно оборачиваясь на Ойгена.

— Можно, конечно, — засмеялся тот. — Это Сова. Вообще, считается, что он принадлежит Северусу, но трогать его можно всем, кому он это позволит.

— Здравствуй, — сказал Рабастан, садясь на пол и осторожно касаясь пальцами меха на груди животного. Тот лениво тронул его мягкой лапой и заурчал громче, глядя ему в лицо своими огромными глазищами. Рабастан погладил его — сперва по груди, потом по светлому мягкому животу, потом вообще по всему телу… кот громко урчал, трогая время от времени его мягкими, с едва ощутимыми острыми коготками, лапами, а потом свернулся кольцом вокруг его руки, обхватил её передними лапами и несколько раз ударил задними — Рабастан вопросительно посмотрел на присевшего рядом с ним Ойгена, и тот улыбнулся:

— Он играет. Когда ему что-то не нравится, он просто уходит. Ты осторожнее: он может оцарапать случайно…

— Не страшно, — улыбнулся Рабастан. — Он совсем шёлковый на ощупь… я таких никогда не видел. Это американский кот?

— Тайский, если я правильно понимаю, — мягко поправил его Мальсибер. — Я плохо разбираюсь в их породах… он тебе нравится?

— Очень, — Рабастан продолжал гладить кота по подбородку и шее, которые тот подставлял ему с явным удовольствием, продолжая громко урчать. — Я даже не помню, когда в последний раз трогал кошку… у нас книззлы бывали, а у Люциуса они живут и сейчас… а обычных кошек я видел, кажется, ещё в школе…

— Ты просто внимания не обращал, — улыбнулся Мальсибер. — Наверняка где-то встречал… но да, они совершенно другие. Это обычный маггловский кот, не волшебный. Хотя мне порой кажется, что общение с Северусом не может бесследно пройти даже для обыкновенного кота, — засмеялся он. Рабастан рассмеялся тоже, потом вдруг склонился и прижался лицом к мягкому светлому животу Совы — тот как раз только что вновь развернулся на спину и, похоже, вовсе не возражал против такой фамильярности. Ойген обернулся и, глянув на Родольфуса, наблюдавшего за братом с мягкой улыбкой, сказал весело:

— Руди, как ты относишься к кошкам?

— Давай заведём такого же? — тут же сказал Рабастан, поднимая голову и тоже глядя на брата. — Пожалуйста, Руди!

— Конечно, если ты хочешь, — кивнул тот, подходя к ним и тоже садясь на пол — на корточках сидеть ему пока было неудобно и больно. — Я не могу сказать, что люблю или понимаю кошек — но почему нет. Дом большой.

— Такого же, — настойчиво повторил Рабастан. — Где таких берут? — спросил он Мальсибера.

— Понятия не имею, — сказал Ойген, — но я узнаю. Наверняка где-нибудь найдутся такие котята.

— А этого ты нашёл? — упрямо продолжал расспрашивать его Рабастан.

— Ну… в некотором смысле да, нашёл, — кивнул Мальсибер. — Я найду вам котёнка, — пообещал он. — Сам и выберешь… съездим вместе. Они довольно болтливые, — предупредил он с улыбкой.

— Не думаю, что кошачья болтливость — это так страшно, — слегка улыбнулся Родольфус — и добавил негромко, обращаясь к Мальсиберу: — Хорошо, что у вас живёт кот, а не что-нибудь более экзотическое.

— Двери придётся зачаровать — они не терпят закрытых пространств, — улыбнулся в ответ тот. — Будут сидеть и орать, пока не впустите… у нас только гостевые комнаты закрываются от него, а остальные двери его пропускают. И окна зачаровать — а то они прыгают за птицами и вываливаются.

— Это несложно, — согласился Родольфус. — Забавно: зачаровывать окна для кота…

— Но ты же не хочешь однажды получить под окнами его… выпавшего, — в последний момент смягчил фразу Ойген.

— Нет, конечно, — Родольфус с неприкрытой нежностью смотрел на брата, снова зарывшегося лицом в шерсть зверя и гладящего тихонько его шею и щёки. — Так неожиданно… Асти в детстве никогда не интересовался животными. А потом нам обоим было не до того.

— Возьми двух котят, — улыбнулся Мальсибер. — Они очень разные бывают… а то, что он у вас будет один сидеть? И Асти веселее.

— Разумно, — кивнул Родольфус. — Пусть он сам выберет. Я, правда, думал о собаке, — признался он вдруг, — но раз…

— У вас же огромный дом, — удивлённо сказал Мальсибер. — Ты можешь десять собак завести — котам это не помешает. Животные в доме — это здорово… я в детстве мечтал, — признался он. — Но у нас было не принято… у меня была сова, разумеется — а мне хотелось и собаку, и лошадь, — он рассмеялся. — А какую ты хочешь собаку?

— Большую, — улыбнулся Родольфус. — У нас были когда-то… у родителей. Я потом продал их — не до них было… а сейчас вот… это старость, — пошутил он.

— Это не старость, а мудрость, — засмеялся тихонько Ойген.

Британия же, тем временем, готовилась к празднику, который обещал стать воистину грандиозным — к двадцатилетию битвы за Хогвартс.

Праздновать было решено в школе — потому торжества и были перенесены на два месяца, со второго мая на второе июля: Хогвартс к этому времени обычно пустел, и ничто не мешало устроить там грандиозный приём; в нём, конечно же, предполагалось участие студентов, которые, собственно, и должны были вместе со своими преподавателями выступить в качестве гостеприимных хозяев.

День второго июля выдался жарким и солнечным. Гости прибывали порталами — иначе и мест бы в Хогвартс-экспрессе не хватило, и ехать пришлось бы всю ночь. Студенты или вовсе не разъезжались по домам после окончания учебного года, или прибыли накануне — в последний день июня. Приглашённых было так много, что пришлось строго расписать время срабатывания порталов, иначе в дверях в Большой зал, где были устроены ряды наподобие зрительских в театре, возникла бы давка.

Гарри, к собственному неудовольствию, вынужден был появиться отдельно от остальных приглашённых Уизли — разумеется, вместе с Джинни и Лили-Луной — мальчики давно уже были в школе.

— Не хочу я туда идти, — сказал он, стоя перед зеркалом в своей строгой торжественной мантии. — После всего, что было в этот последний месяц — не хочу.

— Не ходи, — улыбнулась неожиданно Джинни. — Представляешь, как они удивятся, — засмеялась она.

— Думаешь? — он обернулся, глядя на неё в притворном сомнении. Джинни, в нарядном зелёном платье, села на край кровати и, вытянув ноги, легко скинула с них туфли и забавно пошевелила пальцами.

— Уверена! Будет настоящий скандал — а если тебе повезёт, то вообще праздник сорвёшь, — она опять засмеялась. — Ну что? Не идём?

— Да нет, — вздохнул он, подходя к ней, обнимая и зарываясь лицом в её только что уложенную причёску. Как ни странно, Джинни не только не предприняла попытку уничтожить его на месте, как всегда делала прежде, но даже не повысила голоса, а напротив, тоже обняла его и сказала:

— Решай скорей, потому что ещё одно движение — и моя причёска перестанет подлежать восстановлению, и тогда уже я сама никуда не пойду.

Гарри от изумления широко распахнул глаза и, отстранившись, почти встревоженно заглянул ей в лицо:

— Джин, это ты? — спросил он — она лукаво посмотрела ему в глаза, так, как делала это когда-то давным-давно, когда они даже женаты ещё не были, и кивнула. — И ты меня не убьёшь? И даже не покалечишь?

— Нет! — сказала она решительно. — Я тебе уже говорила: мне надоело на тебя постоянно орать — всё равно толку нет, — она засмеялась. — Зато сейчас какой эффект! Ну что? Идём? Остаёмся?

— Ты правда готова остаться? — недоверчиво спросил он.

— Да! — она вскочила на ноги и положила руки ему на плечи.

— Ух ты, — Гарри потрясённо улыбнулся. — Нет, мы пойдём, конечно. И прости за причёску, — добавил он немного смущённо.

— Н-да, — проговорила Джинни, подходя к зеркалу. — Но, с другой стороны… можно считать, что я — за естественную небрежность, — она всё же поправила волосы. — Значит, идём? Мне обуваться?

— Идём, — кивнул Гарри, теперь ему было почему-то легко и весело, хотя, казалось бы, ситуация совершенно не изменилась.

Прибыли они одними из самых последних и, пройдя через зал, сели рядом с директором Хогвартса Минервой МакГонагалл и министром, который, поздоровавшись, посмотрел на Гарри почему-то чрезвычайно укоризненно — впрочем, того это совершенно не тронуло. Перебросившись с ним парой вежливых слов и тепло поприветствовав МакГонагалл, Гарри умолк и теперь просто внимательно разглядывал зал. Столько народу… Все выжившие и пожелавшие прийти участники битвы… вернее, конечно, не все, поправил он сам себя. Здесь были только… или почти только те, кто оборонял Хогвартс. Участников с, так сказать, другой стороны здесь, разумеется, не было — если не считать Малфоев, сидевших, впрочем, на местах родственников нынешних студентов и державшихся подчёркнуто тихо. Пригласили и тех, кто просто был в то время студентом и, конечно же, здесь присутствовали официальные лица — но их как раз Гарри почти что не видел, потому что сидел или ниже них, или в одном ряду. Пресса… Родные нынешних учеников… Места в самом низу были оставлены для студентов, которых пока не было в зале: Гарри знал из случайно услышанных обрывков детских бесед, что те готовили для гостей какой-то сюрприз, что, в частности, и стало причиной такого бурного возмущения Джеймса, когда Гарри забирал сына домой.

Наконец, авроры. Они стояли по периметру зала — и, поскольку сегодня сам Гарри и его заместитель были почётными гостями на празднике, руководил ими Ричи Кут, делая это, насколько понимал Поттер, в последний раз.

Ибо вечером после суда и знаменитого на всю Британию кинжала, сотворённого Малфоем и брошенного МакНейром, Кут вошёл в кабинет совершенно измученного уже Поттера и сказал:

— Есть разговор.

— Срочный? — с тоскою спросил Поттер, понимая, что если сейчас обнаружится ещё что-то серьёзное, он вообще не попадёт сегодня ни домой, ни туда, где ему очень хотелось побывать именно этим вечером.

— Не слишком, — понимающе отступил Кут. — Я завтра зайду.

— Да нет, — махнул рукой Поттер, прекрасно понимавший, что тот сейчас должен чувствовать. — Говори, раз пришёл. Что у тебя?

— Вот, — тот вынул руку из-за спины и положил на стол исписанный лист пергамента. Пробежав его глазами, Гарри чуть было не застонал.

— Уйти хочешь? — спросил он вместо этого, слегка отодвигая от себя заявление.

— А как я могу остаться после того, как всё провалил сегодня? — горько спросил Кут.

Гарри его понимал — но отпускать вовсе не собирался.

— Ты не один провалил, — сказал он примирительно. — Там ещё Бэддок был… да и я тоже хорош, — признал он. — Да все мы.

— Бэддок не аврор, — сухо возразил Кут. — Я ведь даже не думал о том, что может что-то такое случиться! И оказался вообще не готов. Стояли там, как бараны…

— Послушай, — Поттер вздохнул. — Ричи, я тебя понимаю — но мы все порой ошибаемся. Он всё просчитал — ну что ты мог сделать?

— Действительно, — язвительно согласился с ним Кут, интонациями вдруг напомним Поттеру давно покойного Снейпа. — Что тут было поделать. Хотя нет — погоди! — горько и зло оборвал он себя. — Я вдруг вспомнил, что мистер МакНейр, просидевший двадцать лет в Азкабане, нашёл решение! Ты представляешь?

— За вами следили, — возразил Поттер, понимая, что его возражение не выдерживает никакой критики. — Вы не могли рисковать ребёнком, тем более, — добавил он тихо, — моей дочкой. Я понимаю. А от него никто никакого подвоха не ждал.

— Ну да, — кивнул Кут. — Слушай — вечер уже… подпиши — и пойдём по домам, — попросил он.

— Ричи, — Гарри вздохнул. — И что дальше?

— Останусь простым аврором. Вернее, старшим, — он хмыкнул, — но готов от «старшего» отказаться. Какой из меня начальник…

— Хороший, — твёрдо сказал Поттер. — Давай сделаем так, — он взял пергамент и, перечитав его с демонстративным вниманием, сложил пополам. — Подожди ещё хотя бы полгода. Ну, сам подумай — кого я поставлю на твоё место? Долиша?

— Причард есть, — усмехнулся Кут. — Бьёт, как говорится, копытом. Да и его это место — мы же оба это с тобой понимаем.

— Он только недавно вернулся к обязанностям простого аврора, — возразил Поттер. — Я не могу поставить его на место начальника Отдела особо тяжких, пока не буду уверен, что он сможет её потянуть — и не могу прямо сейчас подгонять его с аттестацией. Подожди до нового года — осенью Причард, я надеюсь, сможет вновь полноценно зваться старшим аврором, и тогда к Рождеству как раз можно будет поговорить с ним о назначении. Ричи, ему тоже не просто после всего.

— Ты мне предлагаешь полгода позориться? — нахмурился Кут. — Извини, я всё понимаю — но это всё-таки слишком. Не подпишешь — я просто уйду, — сказал он упрямо. — Вообще. Из аврората.

— А мне ты что предлагаешь? — начал закипать Поттер. — Действительно Долиша на твоё место поставить?

— А почему нет? — запальчиво спросил Кут. — Он отличный аврор! И заместитель прекрасный.

— А то ты не понимаешь, — вздохнул, заставляя себя остыть, Гарри. — Ричи, ну подумай немного. Допустим, ты уходишь сейчас — и я назначаю на твоё место… не знаю, пусть даже Долиша. Ты понимаешь, что начнётся, когда Причард станет старшим аврором? Будет настоящая война в отделе — ты этого хочешь?

— Да я ничего уже не хочу, — вздохнул тот. — Но ты прав… Мордред, даже и в отставку уже не уйти! — с досадой воскликнул он. — Ладно… хорошо — я дождусь Рождества. Но потом уйду — ты меня знаешь, я не бросаюсь словами.

— Да, знаю, — кивнул Поттер. — Спасибо тебе, — искренне проговорил он, придвигая сложенный вдвое пергамент к Куту.

— Выговор мне объяви, что ли, — попросил тот, неохотно забирая его.

— Завтра разберём случившееся подробно — и хватит, — решительно сказал Поттер. — А сейчас давай по домам. Поздно уже.

— Ну, давай, — согласился с ним тот — и добавил: — Забавно… столько лет прошло — и мне опять портят жизнь Пожиратели Смерти. Вернее, один из них, — он устало посмотрел на Гарри — и рассмеялся.

— Ты жизнь сам себе портишь, — возразил тот. — Никто тебя никуда не гонит.

— Предлагаешь дождаться? — Кут усмехнулся уже веселее. — Нет уж, я лучше сам, — решительно сказал он, вставая.

Пока Поттер разглядывал своих подчинённых, стоявших в парадной форме в торжественном карауле по периметру Большого Зала, появились последние гости, министр поднялся, раздался торжественный удар гонга — и торжество началось.

Речи, речи… Гарри усердно держал лицо, продолжая разглядывать зал и чувствуя мучительный стыд от того, что сидит здесь — а не с теми, с кем в то время сражался. Лица, лица… Визенгамот почти — или даже и не почти — полным составом. Половине из них, по мнению Гарри, здесь просто нечего было делать — когда-то, когда он сам только пришёл в Аврорат и был всего лишь стажёром, он, едва получив доступ к архивам, изучил много материалов времён министерства Пия Тикнесса и хорошо помнил некоторые встречающиеся в них фамилии. Тогда, в юности, его безмерно возмутила подобная безнаказанность, и он даже поделился своими чувствами с Кингсли — и до сих пор вспоминал то, что тот ответил ему:

— Конечно, ты прав, Гарри. Но видишь ли… Если мы сейчас начнём расследовать всё это и сажать всех, кто хоть в чём-то замаран, никакого Азкабана не хватит. И война никогда не закончится. В нашей… твоей, — поправился он, — работе не менее важно уметь вовремя останавливаться, нежели не бояться идти до конца.

И хотя Гарри давно уже не просто признал, но и по-настоящему понял правоту этих слов, видеть некоторую часть Визенгамота здесь и сейчас ему было не слишком приятно.

Рядом с ним сидели Джинни и Невилл — который, как преподаватель, занимал вместе со своей Ханной почётную трибуну — и его присутствие вызывало в Гарри сложные чувства. Потому что прошёл едва месяц с тех пор, как он готовился потерять его дружбу, и хотя всё случилось совсем не так, как Гарри боялся, он до сих пор ощущал при Невилле неловкость и скованность. Впрочем, с Августой было, пожалуй, ещё хуже… хотя с ней он хотя бы никогда не был особо близок.

Оглядывая зал, Гарри встречал немало совсем не дружелюбных и не радостных взглядов, и прекрасно понимал их природу. Он ожидал подобной реакции после суда, и они мало его волновали — в конце концов, Главный Аврор вовсе не должен быть всеми любим. В некотором смысле так, пожалуй, даже и лучше.

Наконец, министр умолк, и в зал начали торжественно входить факультеты.

Первым шёл Гриффиндор. Школьные мантии, значки факультетов… счастливые, сияющие, гордые лица.

Рейвенкло. Значки, мантии… на лицах — ожидание, радость, волнение.

Хаффлпафф. Мантии и значки… у некоторых к ним приколоты цветки, роз больше всего. Радость, радость, чистая, незамутнённая радость…

Слизерин.

Гарри почувствовал, как у него поползли вверх брови. В толпе зашептались…

На входящих была всё та же школьная форма — но у каждого на голове был ещё и венок из алых и белых цветков.

Акация.

Они вошли не так, как другие, от первого курса и до последнего: сперва старшие — и Гарри заметил на груди первой девушки, высокой, с короткой стрижкой, в тонких очках значок старосты — затем младшие, а за ними — вновь старшие. У вошедшего последним юноши на лацкане тоже был значок старосты. Как и другие, они прошли под свои флаги и там встали — в том же порядке. Малыши в центре, старшие сзади и по бокам.

Словно бы они не на праздник пришли, а на бой.

Впрочем, они улыбались — их лица были сосредоточены, но улыбки казались искренними, и в глазах совершенно нет страха.

Ало-белые венки завораживали. Гарри не мог оторвать от них взгляд, вспоминая негромкий женский голос и тёмную комнату, в которой светящиеся фигурки разыгрывали одну из древнейших волшебных сказок.

Гарри посмотрел на своих сыновей и почувствовал прилив гордости и тепла: те глядели на слизеринцев во все глаза, очень серьёзно и даже едва ли не торжественно. И, кажется, тоже вспоминали ту самую сказку. Джеймс склонился к брату и что-то шепнул ему на ухо — тот кивнул, но, кажется, возразил что-то. Джеймс перевёл взгляд на отца и начал делать ему какие-то знаки, однако подойти к нему сейчас Гарри никак не мог — пришлось осадить его решительным жестом, после чего Джеймс демонстративно надулся и, отвернувшись, целых минуты две сидел смирно. Впрочем, на большее его не хватило, и он, снова склонившись к брату, опять что-то ему зашептал.

Тем временем Поттер, которому как раз пришло время произносить положенную случаю речь, поднявшись к трибуне, увитой плющом и дикими розами, обвёл взглядом притихший враз зал. Не так он собирался всё это сделать… не так. Но когда у него выходило так, как изначально он запланировал? Да никогда.

— Добрый всем день, — начал он. В ответ зашумели, раздались приветственные крики — он поднял руку, успокаивая их. И, дождавшись тишины, продолжил: — Сегодня праздник. Я не хочу говорить никаких громких слов — я не мастер риторики и вообще не оратор, — он опять переждал волну шума. — Я просто аврор. Я лишь хочу напомнить всем вам, что сегодня у нас не только праздник — но ещё и поминки. Поминки по всем тем, кто отдал здесь свои жизни в ту страшную ночь. Я плохо помню символику цветов и деревьев — я никогда не был лучшим по гербологии, — он улыбнулся своей шутке, но в зале на сей раз было тихо. — Но мне не так давно пришлось вспомнить, что среди деревьев акация — то же, что феникс среди животного мира. Дерево конца и начала, смерти и возрождения. И поэтому…

Он взмахнул палочкой — недаром, недаром он всё-таки когда-то всему этому обучался! Заклинание вышло легко, будто он всегда его знал, а не выдумал только что на бегу — и головы всех присутствующих украсили венки из белых и алых цветков.

— Я прошу тех, кто помнит и чтит павших здесь, оставить их себе до конца этого дня, — сказал Гарри, касаясь рукой своего собственного венка. — И простите, если расстроил вас. Я вечно порчу всем настроение, — пошутил он на прощанье — и спустился с трибуны.

В зале захлопали, радостно и возбуждённо зашумели — идея понравилась и была принята на ура. Гарри посмотрел на слизеринцев — и встретился с серьёзными, недоверчивыми взглядами. Они больше не улыбались — многие из старших положили руки на плечи младшим, то ли удерживая их, то ли стремясь защитить. Он встретился глазами со Скорпиусом — мальчик не отвёл глаз, глядя на него смело и почти вызывающе, и Гарри это понравилось.

Слово, тем временем, взяла МакГонагалл, а Поттер, вернувшись на своё место, продолжал разглядывать школьников. Они казались ему другими — куда более детьми, чем был он сам и его друзья в этом возрасте, хотя, может быть, Гарри так просто казалось. Они все были очень возбуждены и явно ждали чего-то, перешёптываясь и глядя то на почётных гостей, то на места, где сидели родители, то на представителей других факультетов.

— Они такие юные, — шепнул он Джинни. — Даже самые старшие.

— Мы были такими же, — ответила она, кладя ладонь ему на руку.

— Вот это и странно, — сказал он. — Я смотрю сейчас на них и не понимаю, как вообще выжил… я был младше Джеймса, когда встретился с василиском. Ты можешь представить его и василиска, Джин?

— Нет, — покачала она головой. — И даже не хочу пытаться. А ты мне казался тогда таким взрослым…

— Да я, по-моему, и был, — сказал задумчиво Гарри. — Ты знаешь, я смотрю порой на наших стажёров — и забываю, что они гораздо старше меня времён битвы… так странно.

— Сам себе всегда кажешься взрослым, — улыбнулась Джинни и, повернувшись к Лили, спросила: — Да?

— Да! — решительно ответила та, хотя и не слышала разговора родителей. Она вообще обращала мало внимания на то, что происходило сейчас рядом с ней, разглядывая зал, студентов и преподавателей.

Речи тем временем, наконец, завершились, и начался бал, открывать который следовало, конечно же, Гарри. Ему было не привыкать — как и Джинни, но ей было проще: во-первых, она танцы любила, а во-вторых, после первого танца всеобщее внимание переключалось с неё на новую партнёршу её супруга, и хотя она тоже должна была танцевать, ей хотя бы были позволительны перерывы. Гарри же ничего подобного не светило — а ведь танцы никогда не входили в число его любимых занятий. Впрочем, как обычно он себе говорил, это определённо было лучше, чем возиться с очередными отчётами.

Первый танец они традиционно провели с Джинни, а затем партнёрши у Гарри начали сменяться в соответствии с протокольным списком, который, по счастью, меньше чем через час завершился. И тогда он сделал то, что задумал заранее — пересёк под любопытными взглядами зал и, подойдя к сидящим и негромко разговаривающим друг с другом Малфоям, поклонился Нарциссе и спросил с нарочитой церемонностью:

— Позвольте вас пригласить?

— Я не собиралась танцевать сегодня, — возразила она.

— Так смените решение, — он протянул руку и спросил, улыбнувшись: — Ну неужели вы мне откажете? Прямо сейчас, у всех на глазах?

— Не дразните пикси, Гарри, — тоже улыбнулась она, но он продолжал стоять, и она, улыбнувшись опять, вложила, наконец, свою руку в его — и встала.

А потом они кружились в очередном вальсе, буквально пожираемые взглядами всех присутствующих, а когда танец закончился, Гарри, остановившись, взял её руку и почти коснулся губами, насколько позволяли приличия, тонких, пахнущих свежестью пальцев — и только потом проводил её назад, к мужу.

И праздник продолжился — и закончился только к вечеру. И когда Гарри с Джинни оказались, наконец, дома, она, развязывая на нём галстук, сказала:

— Ты их опять разозлил.

— Зато было не скучно, — возразил Гарри, стягивая галстук с шеи и отбрасывая его на кровать. Джинни только вздохнула — и, заставив тот уползти в ящик, обняла мужа за шею и погладила по голове. И он, удивлённый такой её нежностью, прижал её к себе и, зарываясь лицом в её всё ещё уложенные рыжие волосы и руша причёску, шепнул: — А мальчишки-то только завтра вернутся — дома пока только Лили. И она уже спит.

— Я знаю, — шепнула Джинни в ответ — и одним взмахом палочки погасила лампу.

А пока Британия праздновала двадцатилетие одной из самых тяжёлых своих битв, на другом конце света, на берегу океана выздоравливали — кто быстрее, кто медленнее — некоторые из её участников, и в какой-то момент Снейп сообщил Родольфусу Лестрейнджу, что им с братом пора вновь завести себе палочки.

— Можно сделать на заказ, — предложил Родольфусу Мальсибер, к которому тот пришёл с вопросом, где и как здесь можно приобрести их, — я знаю здешнего лучшего мастера. А можно отправиться в его магазин — как ты хочешь?

— Сложно сказать, — подумав, ответил Родольфус. Теперь он уже почти совсем напоминал себя прежнего, такого, каким его помнил Ойген: он уже не выглядел таким измождённым, щеки перестали казаться впавшими, а рёбра болезненно выпирать; казалось, что морщины на его лице и теле словно разгладились, седина из волос почти ушла, оставшись лишь на висках и проблескивая серебристыми нитями в не по-стариковски тёмных волосах. Но заметнее всего изменились руки. Они теперь выглядели почти нормальными — и лишь те, кто хорошо знал Родольфуса, поняли бы, что с ними что-то не так, начиная с тёмных старческих пятен и заканчивая тёмными и подстриженными под самый корень из-за своей ломкости ногтями. — Мне отчаянно не хочется никуда выходить — но надо же когда-то начинать это делать. А здесь это намного безопаснее и комфортнее, чем в Британии, да и Асти будет любопытно посмотреть здешний волшебный квартал, так что, — он вздохнул, — я думаю, мы пойдём в магазин. Ты проводишь?

— Ну, неужели одних отпущу? — качнул головой Ойген. — Мы вас оба проводим, с Северусом, и Эсу с собой возьмём. — На самом деле, — заулыбался он, — ближе всего два волшебных квартала: наш, в Сан-Диего, и тот, что в Лос-Анджелесе. Второй значительно больше — но я люблю наш, конечно. Да и камин не понадобится: доедем на машине спокойно. Решай.

— Ну, пускай тогда будет ваш, — покладисто согласился Родольфус. — Мне будет приятно, глядя на свою палочку, вспоминать это место, — он слегка улыбнулся. — Твой знакомый мастер ведь здесь?

— Я знаю обоих, — рассмеялся Мальсибер. — Но этого лучше — мы почти что соседи. Он и живёт тут совсем рядом… поэтому его просто было бы пригласить, если бы ты так решил.

— Мне казалось, — с некоторым удивлением заметил Родольфус, — что здесь вокруг, по большей части, маггловские дома. И ты просто купил это место и…

— Что ты, — в голосе Ойгена неожиданно прозвучала непонятная гордость. — Нет — это абсолютно волшебный квартал! Просто пока ещё совсем новый — здесь дома только строятся, да и то не везде: кто-то может захотеть сделать свой, у людей должна быть и возможность купить просто участок.

— Могу я спросить? — с любопытством поинтересовался Родольфус и, когда Ойген кивнул, продолжил: — Ты явно гордишься… чем?

— Ну, — тот широко заулыбался, — видишь ли… это на данный момент мой самый крупный и лучший проект. Это моя земля, — он сделал неопределённый жест. — Формально она принадлежит некоему подставному лицу, который и распродаёт её тут — потому что я не хочу, чтобы соседи знали, кому обязаны подобной выгоднейшей покупкой. Я… — он вдруг немного замялся, но, подчиняясь внимательному взгляду серых с прозеленью глаз Родольфуса, продолжил: — Понимаешь, я ведь богат. По-настоящему богат — казино приносит огромные деньги. Но деньги сами по себе — довольно бессмысленная вещь, в целом, — Мальсибер слегка развёл руками. — Зато их можно обменять на что-то приятное — вот я и обмениваю. На соседей, — он улыбнулся немного смущённо. — Земля здесь продаётся совсем дёшево — так же, как и дома — но продаю я её далеко не всем. А тем, кто мне нравится, — Ойген вскинул голову, словно готовясь защищаться или оправдываться. — Не важно, богаты они или нет — даже и лучше, если не слишком — но они все волшебники и все, — он задумался, подыскивая слово, — интересные и хорошие люди. Очень разные — но все, — он снова задумался, — с каждой из этих семей просто приятно быть рядом. Они любят и работать, и веселиться, они добры и не скупы — и они все любят новое, — добавил он осторожно. — И не боятся маггловских… или похожих на них вещей.

— Покупать соседей, — задумчиво проговорил Родольфус. — Почему ты просто не сдаёшь землю в аренду?

— Потому что это совсем не то! — пылко возразил Ойген. — Я не хочу окружать себя зависимыми людьми — я хочу жить среди равных! Сейчас я для всех — просто один из соседей, хотя и богатый и первым купивший здесь самый лучший участок. И только. Я не хочу быть лендлордом — я хочу быть товарищем. Понимаешь?

— Не знаю, — покачал головой Родольфус. — Ты продаёшь землю дешевле, чем покупал?

— В разы, — кивнул Ойген. — Здесь очень дорогой район — слишком место хорошее — но большинство волшебников, к счастью, не разбирается в маггловских ценах на недвижимость, — он снова заулыбался, очень весело и лукаво, как если бы сумел провернуть какой-то хитрый обман. — Поэтому у них и не возникает никаких подозрений, когда однажды утром они находят у себя в ящике рекламу и разовый портал — посмотреть. А мои агенты уже стараются убедить их сюда переехать.

Родольфус вдруг рассмеялся.

— То есть, — резюмировал он, — ты теряешь огромные деньги — и каждый раз, когда тебе это вновь удаётся, ты радуешься этому, как ребёнок? — уточнил он.

— Это будущее, — мягко ответил Мальсибер. — Моё, моих детей… наше. На что мне ещё тратить моё богатство, если оно оказалось не способно преодолеть тюремные стены? — грустно добавил он, и продолжил: — Лет через десять у нас будет лучший волшебный квартал во всех Штатах: я соберу здесь самых талантливых и интересных людей, понимаешь? Тот же мастер, к которому мы с тобой пойдём завтра — один из лучших во всём Западном полушарии, ну, и в Штатах, конечно — жил прежде вообще в Нью-Йорке, и там скорбят о его переезде до сих пор! А наш традиционный волшебный квартал, тот, где он держит свой магазин, стал с тех пор многолюднее — потому что многие семьи предпочитают покупать и заказывать палочки исключительно у него. Камины решают проблему расстояния — и теперь все они приходят сюда.

Родольфус молчал, с очень странным выражением лица пристально разглядывая Мальсибера, и тот, смутившись, умолк, и какое-то время они оба молчали. Наконец, Ойген не выдержал и сказал:

— Ты так смотришь… ты очень разочарован?

— Разочарован? — повторил Родольфус. — Я бы сказал, что я ошарашен. Пытаюсь подобрать какие-нибудь слова — но пока безуспешно. Так же, как безуспешно пытаюсь понять, что должно было произойти, чтобы ты стал таким.

— Каким? — с нервным смешком спросил Ойген.

— Я не знаю, как это назвать, — ответил Родольфус. — Удивительным. Парадоксальным. Мудрым. Не знаю, — повторил он.

— То есть, — тут же повеселел Мальсибер, — характеристика, в целом, положительная?

— В целом, да, — почти ласково улыбнулся Родольфус. — Ты удивляешь меня всё сильнее… и, глядя на тебя, я начинаю думать, что люди и вправду могут кардинально меняться. А может быть, я просто недостаточно знал тебя. Значит, завтра?

— Зная Северуса, я уверен, что уже завтра днём он вас спросит, где ваши палочки, — весело пояснил Мальсибер. — Впрочем, как скажешь: в любой удобный для…

— Я не против, — перебил его Родольфус. — Завтра так завтра.

Волшебный квартал в Сан-Диего напоминал Диагон-Элле разве что причудливостью домов и кривизной улиц. Он был ярким и шумным, с раскрашенными в разные цвета домиками, воплощавшими архитектуру самых разных стран и эпох. Здесь было всё: от сплошь покрытых резными двигающимися фигурками индийских домиков до вигвамов, от викторианских особнячков до украшенных прекрасной резьбой деревянных восточнославянских домов, от мрачной ажурной готики до маленьких пагод. Улицы пропахли пряной и острой едой, цветами и благовониями, и были наполнены оживлёнными громкими голосами и музыкой, тоже чрезвычайно разной, которая, смешиваясь, удивительным образом почему-то не создавала ожидаемой какофонии.

Пока Рабастан, которого держал под руку Мальсибер, восторженно оглядывался, подходя то к одной, то к другой витрине, Родольфус настороженно следил за братом, лишь время от времени оглядываясь по сторонам. Пестрота этого места его раздражала — так же, как и шум и звучащая вокруг смесь языков, из которых он понимал лишь английский.

— Тебя примут за аврора, — сказал Снейп, чувствовавший себя здесь, к некоторому удивлению Родольфуса, как рыба в воде. — Прекрати смотреть на них так, словно собираешься кого-нибудь заавадить. Здесь, конечно, привыкли к странным чужакам — но не стоит привлекать к себе столько внимания.

— Я стараюсь, — раздражённо проговорил тот. — У меня голова кругом от этой пестроты… во всех смыслах.

— Мне кажется, вашему брату нравится, — сказала Эса.

— Асти любит… всегда любил экзотику, — отозвался Родольфус. — А я просто отвык от такого количества людей.

— Здесь безопасно, — мягко сказала Эса. — Это одно из самых мирных мест в Штатах, поверьте.

— Ваш дом мне определённо кажется защищённее, — попытался улыбнуться Родольфус, но его напряжённо сжатым губам это удалось плохо.

— Тебе предлагали вызвать мастера туда, — напомнил Снейп. — И должен сказать, что это была хорошая мысль.

— Ты не представляешь, до какой степени мне хочется, вернувшись, закрыться в доме и никогда оттуда не выходить, — усмехнулся Родольфус. — Но я не думаю, что это будет лучшим решением. Так что придётся привыкать, — он поморщился и всё же спросил: — Далеко ещё?

— Нам вон туда, — показала Эса куда-то вперёд и влево. — Дом, похожий на дерево с дуплами.

Идти оказалось недалеко — и через несколько минут они подошли, наконец, к дому, и вправду невероятно напоминающему огромное, диаметром футов в пятнадцать, дерево, дверные и оконные проёмы которого и вправду больше всего напоминали закрытые стёклами дупла. Первым под звон колокольчика внутрь вошёл Снейп. Родольфус был следующим, за ним — Эса, Рабастан и, наконец, Ойген, аккуратно притворивший за собой дверь и тут же позвавший:

— Терсиу! Доброго дня! Вы не заняты?

Стоявшая за прилавком черноволосая смуглая молодая женщина заулыбалась и радостно проговорила:

— Мистер Мальсибер! Дедушка сейчас выйдет.

— Малу! — Мальсибер, сияя, подошёл к ней и прижал к груди руки. — Я уже боюсь сюда заходить: вы с каждым разом становитесь всё ослепительней и прекраснее!

— Ойвен! — мощный бас перекрыл доносящийся даже через закрытую дверь уличный шум. — Что тебе понадобилось от старого Кинтана?

— Ваше искусство, мастер, — улыбаясь, проговорил Мальсибер, склоняя голову и протягивая руку вышедшему из скрытой за прилавком двери высокому жилистому мужчине с коричневой от загара кожей и пышной, совершенно седой шевелюрой.

— Всегда дела, — пробасил тот, пожимая руку, а затем и крепко обнимая его и похлопывая Ойгена по спине. Тот ответил — а когда объятье распалось, сказал:

— Вы же знаете: лето. Горячий сезон.

— Ну показывай, кого ты привёл, — сказал тот, оглядывая пришедших. Его взгляд задержался на Рабастане, и Ойген представил:

— Родольфус и Рабастан Лестрейнджи. Мистер Терсиу Кинтан — лучший мастер волшебных палочек на двух континентах.

— Льстец, — очень довольно проговорил мастер, качая головой. — Здравствуй, моя дорогая, — поприветствовал он улыбнувшуюся ему Эсу. — Мистер Смит, — на сей раз улыбка была куда суше. — Итак, — он потёр руки. — Господам нужны палочки? Есть какие-нибудь пожелания? Какими вы уже пользовались?

— Кедр и жила дракона, — коротко ответил Родольфус. — А у моего брата была палочка из сосны с волосом единорога.

— Могу я узнать, что с ними случилось? — спросил мистер Кинтан. Взгляд его глубоко посаженных чёрных глаз, казалось, прожигал Родольфуса насквозь, и тот подумал, что совершенно не помнит своих детских впечатлений от покупки первой палочки и от Олливандера. Неужели он смотрел так же?

— Мы их сожгли, — честно ответил Родольфус. — Перед арестом. Не хотели, чтобы их сломали.

— Арест, значит, — Кинтан бросил быстрый, едва заметный вопросительный взгляд на Ойгена.

— И помилование, — мягко добавил тот.

— Что ж, давайте начнём, — кивнул Кинтан. — С кого начнём, господа?

— Можно с меня? — нетерпеливо попросил Рабастан.

— Прошу, — Кинтан жестом его подозвал и несколько секунд очень пристально его разглядывал. — Сосна, говорите? — повторил он задумчиво. — Нет, мне так не кажется… давайте попробуем эту, — он легко зашёл за прилавок и достал одну из сложенных на полках тёмно-синих с серебряным тиснением длинных узких коробок. — Прошу вас, — он открыл её и протянул Рабастану. Тот взял палочку и взмахнул, но из неё вылетело лишь несколько красных искр. — Нет, не то, — покачал головой Кинтан. — Что ж, давайте попробуем эту, — он вытащил ещё одну коробку.

А потом и ещё.

И ещё…

— Могу я задать вам вопрос? — спросил, наконец, Кинтан.

Родольфус почти невольно сделал шаг вперёд, словно пытаясь загородить собой возбуждённого и раскрасневшегося Рабастана, и Ойген тут же мягко коснулся его плеча.

— Какой? — спросил Рабастан.

— Чем вы любите заниматься в свободное время, мистер Лестрейндж?

— Я художник, — тут же ответил тот. — А ещё я люблю выходить в море с братом — но пока мы…

— …и всё же он, прежде всего, художник, — оборвал брата Родольфус. — Нужно было вам сразу сказать. Он пишет живые портреты… и не только портреты.

— Художник, — задумчиво произнёс Кинтан. — А давайте тогда попробуем… погодите минуту, — попросил он — и скрылся за той самой дверью за прилавком.

— А вдруг мне не подойдёт ничего? — встревоженно шепнул Рабастан.

— Пойдём в другой магазин, — легко отозвался Ойген, не дав Родольфусу ответить. — В Штатах их несколько. Хотя этот — лучший, и я уверен, что что-нибудь непременно найдётся.

Кинтан вернулся довольно быстро — и, протянув Рабастану уже открытую коробку, сказал:

— Попробуйте.

Рабастан взмахнул палочкой — и из её кончика вырвался сноп золотых искр, с ног до головы осыпавших его и стоящего рядом с них Ойгена.

— Получилось! — радостно воскликнул Рабастан, а Кинтан, удовлетворённо кивнув, сказал:

— Граб и волос вейлы. Вот что значат стереотипы, — он вздохнул и покачал головой.

— Какие именно? — с любопытством спросила Эса.

— Обычно такая сердцевина подходит женщинам, — пояснил тот. — Впрочем, её крайне редко сочетают с грабом… я сделал эту палочку много лет назад — пожалуй, она одна из самых старых здесь, в магазине. И художнику она и вправду должна подойти идеально.

— Она красивая, — Рабастан погладил палочку, и из её кончика вновь вырвалось несколько золотых искорок.

Та действительно была хороша: светлая, тёплого золотисто-медового цвета, с тёмными прожилками древесина была гладко отполирована и казалась тёплой даже на вид. Рукоять палочки была сделана в виде шишки с крупными, неплотно прилегающими друг к другу чешуйками, а сама она была украшена тонкой резьбой.

— Благодарю вас, — слегка поклонился Кинтан. — Я польщён, что вам нравится. Теперь давайте займёмся вами, — обернулся он к Родольфусу. — И на сей раз я буду умнее, — он широко улыбнулся, — и сразу спрошу вас: чем вы предпочитаете заниматься в свободное время?

— Ходить под парусом, — подумав, ответил Родольфус. — А сейчас… пожалуй, читать.

— Океан и книги, — задумчиво проговорил Кинтан. — Ну-с… начнём пробовать. Кедр… может быть, — пробормотал он себе под нос. — Жила дракона? Не думаю…

Он выбрал несколько коробок и, поставив их на прилавок, какое-то время внимательно их разглядывал — а затем решительно открыл одну и протянул Родольфусу:

— И всё-таки начнём с этой, — сказал он.

Родольфус едва ощутимо дёрнул плечом, взял палочку — и вздрогнул, когда та окатила его алыми и золотыми искрами.

— Маэстро, браво! — воскликнул Ойген, хлопая в ладоши — и Кинтан, очень довольно кланяясь и прижимая руку к сердцу, сказал:

— Пихта и шерсть сфинкса. Идеально.

— Сфинкс? — с удивлением проговорил Родольфус, вертя в руках ещё более светлую, чем у брата, палочку, рукоять которой украшала резьба в виде ветвей с длинными узкими и резными же листьями, а на самом её конце была врезано небольшое серебряное навершие с гравировкой в виде летящей совы.

— Тебе идёт, — негромко сказал Ойген. — И палочка такая красивая.

— К каждой из них есть чехол, — сказал, тем временем, Кинтан. — Если, конечно, хотите.

— Хотим! — тут же ответил Рабастан. — Их же надо в чём-то носить.

— Да, давайте, — кивнул Родольфус, вынимая из кармана мешочек с деньгами и крепко сжимая в руке свою новую волшебную палочку.

— Скажи, — негромко проговорил Ойген, как-то вечером застав Маркуса привычно читающим что-то в кресле на веранде. Вечер был очень тёплым, почти жарким, и лишь с океана тянуло свежестью — и хотя почти все окна в доме были открыты, да и его материал, и чары позволяли сохранять внутри приятную прохладу в самые жаркие дни, почти все его обитатели предпочитали проводить вечера снаружи. — Можно поговорить с тобой?

— Конечно, — Эйвери удивлённо вложил в книгу закладку и, закрыв, опустил на колени. — Почему ты вдруг спрашиваешь?

— Да просто… разговор не очень приятный, — Ойген виновато вздохнул и, трансфигурировав скамью в ещё одно кресло, сел рядом с другом. — Он не срочный… если ты не будешь сейчас в настроении — можно перенести.

— Что-то случилось? — взволнованно спросил Маркус, и Ойген тут же покачал головой:

— Нет… вовсе нет. Вернее, случилось, конечно… только очень давно.

— Давно, — повторил Эйвери, внимательно смотря на Мальсибера. Тот был сейчас серьёзен и даже печален, и Маркус тихо спросил: — Ты хочешь поговорить о родителях?

Тот кивнул, не отводя от его лица пристального взгляда, и сказал после небольшой паузы:

— Ты их видел потом, после суда?

— Конечно, — Маркус сглотнул подступивший к горлу комок. — Прости… Надо мне было самому предложить. Но я как-то… — он покачал головой.

— Всё хорошо, — Ойген успокаивающе коснулся его предплечья. — Столько было всего… мы же никуда не спешим. Если не хочешь… В принципе, их портреты мне всё рассказали — я просто…

— Нет, — Маркус накрыл его руку своей. Его пальцы уже не так походили на иссушенные ветки, как сразу после освобождения, но представить их на руке мумии их было всё ещё проще, нежели знать, что они принадлежат живому человеку, однако двигал он ими уже достаточно сносно и даже уже мог кое-что ощущать. — Я тебе расскажу… или покажу, если хочешь. Ты же не стал худшим легилиментом, чем был? — спросил он с улыбкой.

— Нет, не стал, — Мальсибер, в свою очередь, положил свою вторую ладонь на его холодную руку и сжал достаточно сильно, чтобы Эйвери мог это почувствовать. — Я осторожно, — пообещал он и попросил: — Посмотри мне в глаза, пожалуйста.

…Эйвери пришёл к ним через пару недель после суда — и испугался, увидев поседевшие волосы обоих Мальсиберов. Обнимая Маркуса, мать Ойгена разрыдалась, и он, сам чуть не плача от боли и мучившего его стыда, прошептал:

— Простите меня…

— Что ты, — она привычным, так хорошо ему знакомым движением погладила Маркуса по голове — и тот, не сумев больше сдерживаться, тоже расплакался.

Федерика Мальсибер — невысокая, худощавая, смуглая, черноглазая и черноволосая — была, кажется, вообще первой женщиной, которая его обняла. Матери Маркуса подобные глупости просто не приходили в голову, а матери тех, кого отец в детстве определил сыну в товарищи, не имели обыкновения проявлять столь сильные чувства в отношении посторонних детей. Некоторые из них, впрочем, и к своим особенной нежности не испытывали — как, к примеру, Вальбурга Блэк, которую Маркус в детстве боялся немногим меньше, нежели своего отца — другие же, вроде мадам Малфой, с собственными детьми были ласковы и добры, но к чужим обычно не прикасались. И поэтому, когда он на первые свои рождественские каникулы оказался в гостях у Мальсиберов, и Федерика, прощаясь с мальчиками перед сном, обняла сперва сына, а потом и его гостя, Маркус так растерялся, что замер, не зная, что следует делать, и буквально впитывая в себя всем своим существом неожиданное и такое незнакомое ему человеческое тепло. Федерика тогда вдруг прижала его к себе крепко-крепко и поцеловала в макушку, а потом погладила по волосам и снова поцеловала.

И Маркус пропал… То, что он чувствовал к ней, нельзя было назвать влюблённостью — скорее, это была мечта по той матери, которой у него никогда не было. Он даже не завидовал Ойгену — слишком невероятным казалось ему даже предположить, что он сам мог бы родиться в такой вот семье, тёплой и щедрой — Маркус просто радовался тому, что время от времени мог быть здесь. Его любили — как, впрочем, любили и принимали в доме Мальсиберов многих, оправдывая семейный девиз «Omnia sol temperat»⁽¹⁾ и радуясь, кажется, каждому гостю, а особенно — друзьям и приятелям Ойгена, которых тот с удовольствием приглашал сюда постоянно.

Но теперь, после его ареста, этот дом изменился. Из него словно ушло то самое солнце, которое, как прежде казалось Эйвери, наполняло его даже в самые серые дни, и его обитатели будто бы потеряли вместе со своим навсегда запертым в Азкабане сыном саму свою душу. Маркус знал, что Кассий, отец Ойгена, винил в том, что случилось, себя и только себя — и понимал, что он отчасти прав: это он привёл сына к Лорду… но винить или, тем более, злиться на него за это не мог. А мать… Она просто плакала — тихо и горько, и он ни разу больше так и не увидел её улыбки, которая прежде почти не сходила с её лица. Маркус стал приходить к ним довольно часто, стараясь бывать у них не реже пары раз в месяц, и когда узнал о беременности Федерики, обрадовался… только вот, кажется, рад этому был только он.

— Ты знаешь, — тихо призналась ему как-то она, — я должна была бы быть рада… И ждать его, — она тронула свой живот. — А я не могу… Мне всё время кажется, что я предаю Ойгена… словно рожаю кого-то ему на замену…

— Ну что вы… зачем, — горячо проговорил Маркус, беря её за руку. — Ойген, — его голос чуть дрогнул, — он был бы рад брату… я точно знаю — он хотел…

— Да, — она кивнула, и снова заплакала. — Старшего… Он всегда хотел иметь старшего брата…

— Но он бы обрадовался и младшему! — попытался убедить её Маркус. — Даже если бы сейчас узнал — он бы…

— Я знаю, — она прижала руку к губам. — Знаю… Он и понял бы, и согласился… и был бы рад, да… но я всё равно… — она покачала головой и, высвободив свою руку, достала платок.

— Я поменялся бы с ним местами, если бы мог, — едва удерживая слёзы, прошептал Маркус.

Он был абсолютно искренен, говоря это — он бы действительно поменялся с Ойгеном, и, пожалуй, не только в тот момент, когда сидел рядом с убитой горем, которое не смогло утешить даже грядущее рождение нового сына, матерью. Маркус не раз думал, что так было бы правильнее — в конце концов, его здесь никто не любил и не ждал, и если уж кто-то из них должен был сидеть в Азкабане, справедливее всего было бы отправить туда того, чьё заключение никому не принесло бы беды и боли. Но там оказался Ойген — и теперь его родители тихо умирали от тоски и вины, и Маркус совсем ничего не мог с этим сделать.

— Нет, что ты, — Федерика вздрогнула и, притянув его к себе, обняла, крепко прижав к себе. — Не говори так, хороший мой… Маркус, не надо.

В последний раз Эйвери видел обоих Мальсиберов буквально за неделю до её смерти — и когда он уже уходил, Федерика, бледная и исхудавшая, с кажущимся несоразмерно большим даже для беременной животом, обняла его неожиданно горячо и, целуя в обе щеки, вложила в руку что-то маленькое и холодное.

— Я хотела отдать его жене Ойгена, — сказала она, стискивая его руку в кулак. — Но пусть теперь оно у тебя будет. Может быть, однажды ты подаришь его своей…

— Что вы, — Маркус тогда почему-то вдруг испугался — и, высвободив свою руку, разжал кулак и увидел лежащее на ладони кольцо с ярким золотистого цвета прозрачным камнем. — Оно же ваше, фамильное… у вас скоро родится сын — когда-нибудь он женится и…

— Нет, — она покачала головой, улыбнувшись ему очень горько. — Нет, я прошу — возьми его, пожалуйста, Маркус! Мне будет очень приятно думать, что оно у тебя. Возьми.

— Но я… я совсем не уверен, что вообще женюсь, — смущённо признался он. — Я даже не думал об этом и…

— Всё равно, — настойчиво сказала она, снова сжимая его руку в кулак. — Оно твоё. Ты не бойся, — она заставила себя улыбнуться. — Оно чисто от проклятий и, как говорят, может поднять настроение, если грустно… Возьми, — Федерика заглянула ему в глаза, и он больше не смог отказываться.

А потом она умерла — а следом ушёл и её супруг… и Эйвери, стоя у их могилы — Мальсиберов похоронили в одной могиле и в одном гробу, рядом, так же, как они жили — в толпе многочисленных родственников плакал так, словно бы потерял собственных родителей, и больше уже не смог войти в навсегда, как он был уверен тогда, опустевший дом, тихо уйдя с поминок.

…— Прости, — сказал Маркус, когда Ойген, закончив, отпустил его, и теперь просто сидел, даже не стирая текущих по щекам слёз, и смотрел в океан. — Я совсем забыл про кольцо.

— Что? — вздрогнув, переспросил Мальсибер, оборачиваясь к нему и проводя по лицо ладонью. — Прости, я задумался… что ты сказал?

— Я забыл про кольцо, — виновато повторил Эйвери. — Оно дома… в моём доме в Уилтшире. Я отдам тебе.

— Нет, зачем? — Ойген нахмурился озадаченно и помотал головой. — Оно твоё. — Он заставил себя улыбнуться и, глубоко-глубоко вздохнув, повторил: — Оно твоё — мама подарила его тебе, пусть так и останется.

— Она хотела, чтобы оно принадлежало твоей жене, — возразил Маркус.

— Не важно, — Мальсибер снова обтёр мокрое лицо ладонью. — Она любила тебя и хотела бы, чтобы у тебя было что-то о ней на память. И я тоже, — он взял его руку в свои и сжал. — Спасибо тебе, — сказал он очень серьёзно. — За то, что был с ними.

— Я всё равно не смог ничего сделать, — горько покачал головой Эйвери. — Ни поддержать… ничего.

— Так бывает, — грустно ответил ему Мальсибер. — Ты и не мог, я думаю. Никто не смог… даже папа. Не вини себя, — попросил он, вставая. — А сейчас прости — я хочу немного побыть один.

Он ушёл к океану, и долго бродил там по кромке воды, а когда совершенно стемнело, отправил Патронуса Снейпу и сел на песок, пристально глядя на тёмную воду, в которой отражались луна и яркие звёзды.

— Ты меня напугал, — сказал Снейп, подходя к нему совершенно неслышно и садясь рядом с ним. — Что стряслось?

— Ничего, — отозвался тот. — Просто поговорили с Эйвом. О моих родителях. Мне не хочется сидеть одному, — признался он, — а видеть сейчас кого-то ещё просто нет сил. Посиди со мной? — попросил Ойген негромко.

— Молча? — осведомился тот, и Мальсибер вдруг рассмеялся:

— Не знаю.

— Ну, думай, — кивнул Снейп, ложась на песок и закидывая руки за голову. — Или тебе принципиально, чтобы я именно сидел рядом? — уточнил он.

— Не слишком, — снова засмеялся Мальсибер. — Знаешь, о чём я последнее время думаю?

— Мне казалось, — отозвался Снейп. — тебе известно, что легилименция — это не чтение мыслей. Откуда мне знать?

— Это была просто фигура речи, — упрекнул его Ойген. — Предполагалось, что ты должен сказать что-то вроде «нет, и о чём же?».

— А, — глубокомысленно сказал Снейп, и послушно повторил: — И о чём же?

— О том, — с удовольствием ответил ему Мальсибер, — рассказывать им о Тони или не надо.

— Самого Тони спросить не пробовал? — осведомился Снейп, закрывая глаза и зевая.

— Не смей спать, — требовательно сказал Мальсибер. — Об этом я тоже думал — но сперва мне нужно решить этот вопрос самому. Иначе как спрашивать?

— В смысле? — Снейп открыл глаза и удивлённо на него посмотрел.

— Ну как спрашивать Тони, не зная, хочу ли я его с ними знакомить, — нетерпеливо пояснил Мальсибер. — Как вопрос формулировать?

— А просто спросить, — хмыкнул Снейп, — по-человечески, без манипуляций, ты не хочешь?

— Это скучно, — укоризненно возразил Мальсибер — и рассмеялся. — Шучу — я вообще не об этом. Но понять надо…

— Да зачем они ему? — пожал Снейп плечами. — Особенно Эйв. А газеты он и так читает — и если ещё не впал в маразм, то сам отлично знает, где они сейчас. Раз молчит — значит, не стремится встречаться.

— Логично, — с некоторым восхищением проговорил Мальсибер. — Я так об этом не думал…

— Удивительно, — буркнул Снейп, вновь закрывая глаза. — Ещё неразрешимые вопросы имеются?

— Я тебе пришлю список, — пообещал, засмеявшись, Мальсибер. — Дай срок.

1) «Солнце согревает всё» — лат.

Вернуться к тексту

Тем же вечером поднявшийся на крышу Люциус Малфой на фоне тёмного звёздного неба увидел силуэт Родольфуса, стоявшего у ограждавших её дома перил и глядящего на серебрившийся под луной океан и на двух людей на его берегу.

— Всё хорошо?

— Слишком много людей, — отозвался, не оборачиваясь, Родольфус. — Я действительно рад всем вам. И рад быть здесь. Но пойми меня… я отвык. Я двадцать лет никого не видел — и вдруг так всё переменилось. Мне… слишком хорошо, если хочешь. И иногда мне хочется куда-то сбежать.

— Я понимаю, — кивнул Малфой. — Мне уйти?

— Да нет… я не знаю, — Родольфус усмехнулся беззвучно. — С тобой мне, пожалуй, легче всего — возможно, потому, что я привык воспринимать вас с Нарциссой и Драко как родственников, а родственники — это родственники, — он коротко обернулся и вновь перевёл взгляд на океан. — Здесь удивительно хорошо… Я почти привык приходить сюда по ночам и буду, пожалуй, скучать, когда мы вернёмся домой.

— Ты хочешь вернуться? — спросил Малфой, ложась на один из шезлонгов.

— Не знаю, — признался он, помолчав. — Но это не важно, чего я сейчас хочу: мы останемся здесь до осени. Асти тут хорошо, да и Снейпа заставлять жить на два континента я не имею никакого права — а лечиться у кого-то другого я не хочу. Посему вопрос закрыт — мы останемся здесь столько, сколько потребуется. Я думаю, ещё несколько раз мы сможем побывать в Британии вместе с тобой, но дёргать туда-сюда Асти я лишний раз не буду, так что будет это нечасто. Я ответил тебе?

— Вполне.

Они замолчали и молчали очень долго — Люциус всё не уходил, и Родольфус, наконец, сдался — подошёл, сел на соседний шезлонг.

— Я был уверен, что никогда не выйду оттуда, — заговорил он негромко. — И теперь заново привыкаю к мысли о том, что у меня по-прежнему есть масса обязанностей, от которых я совершенно отвык.

— Например?

— Например, продлить род, — улыбнулся Лестрейндж. — Что представляет известную проблему, как я предполагаю — и хорошо, если только одну.

— Могу я спросить…

— Если «какую», — не дал ему договорить Лестрейндж, — то в данном случае я имею в виду поиск невесты.

— Ты богат, — улыбнулся в темноту Малфой.

— Верно, — тоже улыбнулся Лестрейндж. — Иными словами, одно достоинство у меня есть. Но сколько бы я ни думал, у меня выходит очень уж много условий… я всё пытаюсь их сократить — и не могу.

— Расскажи? — с любопытством попросил Люциус.

— После, — качнул головой Родольфус. — Но не думаю, что это будет британка. Наше имя здесь слишком характерно известно: боюсь, та женщина, что согласится на такой брак, не подойдёт, а та, что подойдёт — не согласится.

— Почему же? — не согласился с ним Малфой. — Прошло двадцать лет, и некоторые старые семьи…

— Хватит с меня старых британских семей, — резковато оборвал его Лестрейндж. — Я хочу азиатку. Они спокойные и послушные — а большего мне не нужно.

— Ты говоришь о жене как о… — начал было Малфой, но заканчивать фразу не стал. — Куда ты спешишь?

— Я не спешу. Но делать это рано или поздно придётся — так что я не вижу смысла тянуть. Но, конечно, я не говорю о том, что это нужно сделать непременно в этом году: полагаю, будет как минимум вежливым для начала обрести форму и вспомнить, как обращаться с палочкой. Что возвращает нас к тому, с чего мы начали разговор, — он слегка улыбнулся. — Я тебя успокоил?

— Не слишком, — честно признался Малфой. — И мне не нравится идея с азиаткой — они слишком другие и не так просты, как кажется… впрочем, может быть, филиппинка? — проговорил он задумчиво. — Они красивы и обычно очень послушны и тихи… всё как ты хочешь.

— Возможно, — кивнул Родольфус. — Я не думал пока так предметно. Дай мне время.

— На мой взгляд, — улыбнулся Малфой, — у тебя этого времени много и имеет смысл подождать… скажем, год. Прийти в себя, заняться делами…

— Кстати о делах, — кивнул Лестрейндж. — Я, когда был дома, бегло просмотрел бумаги и побывал в сейфе — и с некоторой досадой должен констатировать, что богатство, если его не пополнять, не бесконечно.

Они рассмеялись.

— Какое неожиданное и мудрое наблюдение, — сказал Малфой.

— Я сам удивлён, — поддержал шутку Лестрейндж. — Однако же цифры упрямы — и они говорят о том, что пора бы мне этим заняться. И я хотел попросить у тебя совета: мир за двадцать лет изменился, и я многого о нём не знаю. А ты, как я понимаю, весьма преуспел.

— По большей части у магглов, — без малейшего смущения признался Малфой. — У них сейчас масса возможностей быстро подняться — там сейчас вообще всё очень быстро.

— Я предпочёл бы оставить магглов на крайний случай, — возразил довольно мягко Родольфус. — Я понимаю, что деньги есть деньги, и не осуждаю тебя, — добавил он. — Но всё же сам бы хотел что-нибудь более традиционное.

— Вот кстати об Азии, — немного подумав, сказал Малфой. — Китай и Япония — там сейчас много возможностей. И для волшебников тоже.

— Ты знаешь японский? — с некоторым удивлением спросил Лестрейндж.

— А почему не китайский? — засмеялся Малфой.

— Ответь, — улыбнулся тот.

— Знаю, — продолжая негромко смеяться, сказал Малфой. — И именно японский. Ты прав.

— Пусть будет Япония — я не против, — кивнул Лестрейндж. — Он сложный?

— Язык? — уточнил Малфой. — Да, — честно ответил он после кивка. — Но никто не ждёт от гайдзинов идеального произношения — там на удивление к нам терпимы. Во всяком случае, в данном вопросе. — Он улыбнулся и добавил: — Китайский, впрочем, я тоже знаю.

— На каком из диалектов ты остановился? — заинтересовался Родольфус. — Не смотри на меня так, я знаю что из там не один десяток.

— Мандаринский, — кивнул Малфой. — Правда они так щебечут, что иногда я просто им улыбаюсь в ответ и делаю вид, что действительно понимаю: — Зато у них та же иероглифическая система. С японцами. Но те однажды сдались и пишут всё же слогами.

— Мерлин, — засмеялся Лестрейндж, вставая. — Пойдём.

— В Китай? — тоже засмеялся Малфой.

— Пока нет, — полушутливо возразил тот. — В библиотеку. Уверен, там найдётся что-нибудь нужное — и ты мне расскажешь подробней о том во что инвестировать. Это любопытно. Никогда не интересовался с этой стороны Дальним Востоком.

— Вот, — назидательно проговорил Малфой, вставая. — Ты знаешь, что это Дальний Восток. — Лестрейндж удивлённо на него посмотрел, и он пояснил: — Ойген не знает. Не уверен, правда, именно про Японию, но в целом…

— Всё он знает, — отмахнулся Родольфус с тёплой улыбкой. — Во всяком случае, всё, что ему нужно.

* * *

— Что ты с ним сделал? — спросил Малфоя Мальсибер через несколько дней, когда они, искупавшись, лежали на пляже.

— Смотря с кем, — отозвался тот.

— С Родольфусом, — пояснил Ойген.

— Задействовал, наконец, его мозг, — улыбнулся Люциус. — Давно было пора — и вот представился случай.

— Да дай ты ему восстановиться нормально! — запротестовал было Ойген, но Малфой его перебил:

— Я как раз и даю. Не все могут неделями валяться на пляже и чувствовать себя от этого лучше и лучше — некоторым нужно занимать прежде всего мозги. Ты же не удивляешься тому, что Эйв проводит половину времени в библиотеке? Так чем Руди хуже?

— Ну, — подумав, ответил Мальсибер, — отчасти ты прав. Но так тоже нельзя — он всё время что-нибудь или пишет, или читает!

— Снейпу на это пожалуйся, — предложил Малфой. — И послушай, что он ответит. У меня слишком бедный словарный запас — а у него подобные вещи очень образно получаются.

— Люци, — вздохнул Ойген. — Руди сейчас опять нырнёт в свои книги, дела, ритуалы… не знаю, во что ещё — и мы его оттуда не вытащим. Я хочу, чтобы он, наконец, увидел, что мир вокруг — большой и живой, и не мутировал со временем в Руквуда. А ты его как раз туда и толкаешь.

— Ойген, — начал возражать Люциус, но тот, нахмурившись, перебил:

— Дай сказать. Эйв — это совсем другое! Он скучал по книгам, как скучают по друзьям и по дому — но посмотри, сколько мы гуляем, разговариваем, играем, наконец, в шахматы… ладно — не я играю, — он засмеялся, — но это не важно. И посмотри на Руди — он пары слов ни с кем не сказал с тех пор, как ты, как ты выразился, задействовал его мозг. Он не радуется книгам — он прячется в них. Ему больно, я понимаю, но книги этого не вылечат — только загонят внутрь. Ему надо к людям вернуться, а не прятаться от них за всем этим… ты правда не понимаешь?

— Ну, — помолчав, сказал Люциус, — если так посмотреть… пожалуй, что да. Но это… как ты странно всё-таки рассуждаешь, — он качнул головой.

— Ты просто слишком привык к нему, — мягко сказал Мальсибер. — Вы всю жизнь дружили — вот ты его и не видишь. А я смотрю со стороны — так некоторые вещи намного заметнее. Так что делай что хочешь — а верни его нам, — потребовал он с улыбкой. — Потому что Руди — не Эйв, от него библиотеку запереть не получится.

— Я хотел с тобой посоветоваться, — сказал следующим утром Малфой, подойдя после завтрака к Родольфусу.

— О чём? — с хорошо знакомой отстранённой интонацией спросил тот, и Малфой только вздохнул, признавая правоту Ойгена.

— О делах, — ответил Люциус бодро. — Конечно же, о делах.

— Советчик из меня, прямо скажем, не очень, — покачал головой Родольфус, но Малфоя это не остановило:

— Больше всё равно не с кем. И потом, я обещал рассказать тебе о нынешних магглах — а теперь у меня есть и повод. В общем…

А пока гости дома на берегу Тихого океана вспоминали, как это — жить, и учились делать это фактически заново, жизнь в Британии шла своим чередом. Вернувшиеся после празднования победы домой младшие Поттеры продолжали ежедневно бывать в Малфой-мэноре, исполняя своё задание, и время от времени вместе с ними напрашивалась и их сестра, скучавшая летом в одиночестве в городе, но не желавшая проводить всё своё время в Норе.

— Привет.

Сидящий в оконной нише на подоконнике Скорпиус внутренне застонал и обернулся на тихий голос. Девчонка. Лили-Луна. Ну за что же ему всё это?!

— Привет, — вежливо ответил он, не обнаруживая, впрочем, никакого желания покидать своё импровизированное убежище.

Лили помялась немного и всё-таки сказала:

— Я заблудилась. Мне говорили не ходить далеко по коридорам, а я не послушалась… ну и вот. Ты меня не проводишь?

— Эльф проводит, — он щёлкнул пальцами, вызывая его. Тот возник тут же — Скорпиус кивнул на девочку, сказал: — Проводи её к остальным. И следи, чтобы снова не потерялась.

— Тебя Джеймс достал, да? — спросила понимающе Лили. — Он бывает несносен. Я дома от него порой тоже прячусь.

— Он всегда такой? — удивился Скорпиус. — Даже дома?

— Дома он ещё хуже, — сказала она с уверенностью. — Я, правда, не знаю, какой он в школе, но тут он ведёт себя очень прилично.

— Вот это — прилично?! — Скорпиус так поразился, что даже забыл, что говорит с сестрой Поттеров.

— Да, — смущённо засмеялась она. — Он иногда совершенно ужасный, но на самом деле он весёлый и добрый. Просто очень активный.

— Да не то слово, — улыбнулся Скорпиус. — Хочешь, покажу тебе дом? — предложил он вдруг, спрыгивая вниз. — Только братьев своих сюда не бери, обещаешь?

— Ага, — радостно кивнула она. Он отпустил эльфа и повёл её за собой, попутно рассказывая о картинах на стенах и о комнатах, каждая из которых имела свою историю («в этой родилась в пятнадцатом веке Миллисента Малфой, говорят, прямо на полу, потому что её мама была весьма темпераментна и кровать попросту разломала, а в этой в семнадцатом была самая долгая карточная игра — играли почти полгода, за это время у одного из игроков родился сын, а у другого дочь сбежала из дома с магглорождённым»).

— Как у вас здорово! — воскликнула Лили, когда они вышли на крышу. — А я про наш дом почти ничего не знаю, он достался папе от его крёстного…

— Сириуса Блэка, — кивнул Скорпиус. — Я знаю.

— Это потому что вы родственники? — удивилась она она.

— Ну, — он слегка озадаченно на неё посмотрел, — Это потому что я знаю биографии основных британских семейств… и историю старых домов тоже.

— И нашего?

— Ну, конечно, — слегка пожал он плечами. — Я вообще много о вашей семье знаю… в смысле, официально известного, конечно.

— Почему?! — округлила глаза Лили.

— Ну как? — в свою очередь, удивился он, садясь на конёк крыши — в этом месте она была высокой и огороженной по краям каменной оградой с металлическими прутьями. — Во-первых, потому что твой отец Гарри Поттер, и во-вторых — из-за Долга Жизни, конечно.

— Так он же совсем недавно возник? — удивлённо сказала девочка, подходя к ограде — Скорпиус тут же вскочил, вынул палочку и пошёл за своей гостьей — мало ли… отсюда, правда, ещё никогда не падал случайно, только сбрасывались, но вдруг что…

— Я не про нас с твоим братом, — возразил он, — я про наших отцов.

— А что отцы?

— Ты не знаешь?

— Не-ет, — протянула Лили, заинтересованно на него глядя. — Расскажи?

— Твой отец спас моего во время войны, — объяснил он. — И я очень хотел вернуть этот Долг… но у меня не вышло, — смущённо закончил он.

— Почему не вышло? Ты же спас Альбуса? Значит…

— Спас, конечно… только поздно. Они уже разобрались с Долгом. Его же можно отдать по-разному. Иначе никаких бы долгов вовсе не было, — вздохнул он. — Извини. Мне жаль, что так глупо вышло.

— Да ты что? — она, восхищённо разглядывавшая открывающийся с крыши вид, даже обернулась. — Ты же Альбуса спас!

— Если б я знал, что никакого долга уже не надо, я бы…

— Ты бы этого не сделал?! — воскликнула она, отступая от него на шаг.

— Да нет же! — воскликнул он с удивлённой досадой. — Конечно, нет! То есть да… в смысле, спас бы — но я бы тогда тут же отказался от Долга! И ничего не было бы… но я же не знал…

— А так можно?

— Можно… только сразу. А потом уже нет.

— Всё равно ты герой, — сказала, подумав, Лили. — А Джеймс поэтому бесится. Он-то никого не спасал.

— Ну, — он заметно смутился и даже покраснел — как краснеют блондины, залившись розовой краской до самых корней волос. — Я… я просто… это случайно вышло, — пробормотал он.

— Ну, чего ты? — вскинула она брови. — Я же не Джеймс… и ты знаешь — хорошо, что ты спас не его. Он бы вообще тогда, наверное, свою шляпу съел, — она засмеялась, и Скорпиус, не сдержавшись, тоже к ней присоединился.

— Как красиво у вас… а у нас даже сада нет, — вздохнула девочка. — А тут парк, озеро… даже лес есть!

— Ты там была?

— Где, в лесу? Нет, мы только в парке как-то гуляли… у меня лис оттуда. А у мамы — книззл. Нарцисса нам подарила.

— Цисса? — озадаченно переспросил Скорпиус. — Как так? Когда она успела? Мы же тут ото всех закрыты, и…

— Это давно! То есть… ну как… я не знаю. Может, две недели назад, или неделю…

— Ясно, — помолчав, неожиданно холодно сказал он.

— Ты чего? — Лили тронула его за рукав. — Тебе лиса жалко? Он маленький, и там наверняка…

— Конечно, не жалко, — сказал он, улыбнувшись чуть-чуть через силу. — Просто я не знал, что вы были тут раньше.

— Ты расстроился? — подумав, спросила она.

— Я… немного, — вдруг искренне признал он. — Мне не сказали… но, с другой стороны, они же и не обязаны. А что за лис?

— Он лисёнок ещё, — заулыбалась Лили. — Он сейчас дома у нас, но потом я тебе его покажу… его зовут Люциус — в честь твоего дедушки.

Скорпиус попытался сдержаться, но не сумел и весело и звонко расхохотался — так, что даже на крышу сел.

— Почему ты смеёшься? — слегка растерялась девочка.

— Потому что… в общем… ему очень понравится, — выговорил он сквозь смех. — Очень здорово получилось! Правда, — от его недавней обиды не осталось и следа. — Пойдём дальше? Это была только часть дома, он большой. Потом можно сюда снова прийти… только обещай мне, что не приведёшь сюда братьев, и одна тоже ходить не будешь, — спохватился он.

— Почему?

— Потому что несовершеннолетним вообще нельзя приходить сюда, — вздохнул он. — А уж до одиннадцати лет и вовсе… если ты упадёшь — ты даже сделать ничего не сумеешь. Пожалуйста, обещай! А то мне придётся посадить сюда эльфа.

— Обещаю, — кивнула она. — А братьям почему нельзя?

— Потому что они-то отсюда свалятся непременно, — буркнул он. — Особенно Джеймс. Полезет куда-нибудь — и всё.

— Это да, — авторитетно сказала она. — Он такой… но он правда хороший. Ты увидишь.

— Не знаю, — с сомнением покачал головой Скорпиус. — Он меня так в школе замучил — ты не представляешь…

— Он рассказывал, — призналась она — и виновато добавила: — А я тогда смеялась… Прости, пожалуйста, но я же тогда тебя не знала…

— Да ничего… это, наверное, и вправду смешно, если со стороны, — кивнул он. — А вот изнутри — не очень, — добавил он тихо.

— Он больше не будет! — горячо воскликнула Лили. — Он сам сказала, что будет теперь с тобою дружить!

— А меня он спросить забыл? — резко отозвался Скорпиус. — Я, может быть, совсем не хочу с ним дружить!

— А придётся! — она совсем не обиделась. — С Джеймсом никто спорить не может! Если он решил с тобою дружить — тебе просто придётся!

— Ну, посмотрим, — фыркнул он. — Я бы не был так в этом уверен.

Они снова спустились вниз и возобновили экскурсию. На сей раз, впрочем, они заходили в некоторые комнаты — и одной из них стал большой зал, стены которого были украшены самым разным холодным оружием и картинами с батальными сценами.

— Это фехтовальный зал… ну или оружейная, как посмотреть, — пояснил Скорпиус.

— Ты умеешь фехтовать?

— Ну… не очень, — неохотно признался он. — Я недавно начал учиться. Ты… наверное, не рассказывай никому, пожалуйста.

— Почему? — удивилась она — и тут же добавила: — Ладно, не буду… а что это? — указала Лили на две скреплённые короткой цепочкой палки.

— Нунчаку, — он снял их со стены и протянул ей. — Они обычные. Бывают ещё волшебные, но их трогать не нужно. А эти простые.

— И что с ними делают?

— Дерутся. Тут всем дерутся.

— А как?

— Я… не умею. Примерно вот так, — он взял одну палку и сделал несколько ударов в воздухе второй. — Но я не уверен, что так правильно.

— Как тут здорово! — восхищённо проговорила Лили, медленно обходя комнату и не замечая удивления, с которым смотрел на неё Скорпиус. — У нас нет ничего подобного… я такие штуки видела только в книжках с картинками у дяди Рона! И, кажется, у папы еще… но мне их нельзя.

— У нас много книг об оружии. Если хочешь, можешь взять почитать… я думаю, папа не будет против, я спрошу у него.

— Правда? — радостно обернулась она — её и так яркие карие глаза заблестели. — А какие?

— Что какие? Книги? Я говорю же — их много… это нужно в библиотеке смотреть, хочешь, можно сейчас туда пойти…

— Хочу! — возбуждённо воскликнула Лили. — Пойдём, пожалуйста!

— Ты любишь оружие? — всё-таки задал он вопрос, ответ на который был уже очевиден.

— Конечно! Это же так интересно — посмотреть, чем они там все в легендах сражаются!

— Там мечи, в основном…

— Не только! Там ещё ножи, алебарды, пики, луки, арбалеты…. Куча всего!

— Тебе, наверное, справочник нужен, — подумав, сказал Скорпиус. — А лучше какая-нибудь энциклопедия… идём посмотрим, я, кажется, знаю одну.

Они почти что бегом — так Лили спешила — прошли коридор и спустились на нижний этаж, свернули пару раз и остановились перед высокими дверьми. Скорпиус коснулся их сначала рукой, а потом палочкой, и произнёс еле слышно какое-то странное заклинание — двери бесшумно открылись, и они вошли в библиотеку.

— Ух ты, — прошептала заворожённо Лили. — А мальчишки говорили, она совсем другая…

— Конечно, другая, — кивнул он. — Они же в детской работают. А это обычная. Правда, мы тут с тобой не одни — несовершеннолетних здесь всегда сопровождает эльф. Но ты просто не трогай ничего, и он не появится. Так… пойдём каталог посмотрим, я не знаю, где здесь нужные полки.

Каталог здесь очень большой и находился в идеальном состоянии: длинный ряд маленьких ящичков тёмного дуба с красиво вырезанными буквами. Скорпиус искал довольно долго, ни на секунду не выпуская из поля зрения Лили — которая, к его удивлению, никуда не лезла и вела себя на удивление спокойно. Скорпиус совсем не ожидал такого мало того, что от девочки, так ещё и от Поттер...

— Нашёл, — наконец, сказал он. — Идём.

Нужные полки располагались в глубине библиотеки — они прошли туда, и Скорпиус поднялся по деревянной приставной лестнице и вернулся, левитируя несколько толстых томов. Положив их на один из столов, он позвал Лили.

— Выбирай, какая тебе больше нравится.

…Через два часа, за которые Лили, буквально прилипшая к книгам, успела просмотреть только три из принесённых им семи фолиантов, Скорпиус, который всё это время тоже что-то читал, наконец, не выдержал:

— Ты тут ночевать собралась?

— Угу, — отозвалась Лили.

Скорпиус улыбнулся и присел рядом с ней.

— Меня никогда не интересовало оружие, — сказал он. — Что в нём такого захватывающего?

— Ну как же? — она подняла на него слегка затуманенный взгляд — и начала рассказывать.

В итоге Драко Малфой нашёл их только под вечер. Какое-то время он просто стоял в отдалении, раздумывая, как ему реагировать на зрелище двух детей во взрослой библиотеке, сидящих за заваленным парой десятков фолиантов столом и о чём-то увлечённо беседующих вполголоса. Потом улыбнулся чему-то — и негромко окликнул их:

— Добрый вечер. Вы пропустили обед и ужин — я решил проверить, всё ли в порядке.

— Папа, — растерянно проговорил Скорпиус. — Я… Мы… извини… мы увлеклись просто…

— О, я вовсе не против подобного времяпрепровождения, — улыбнулся Драко, подходя к ним поближе. — Я даже, скорее, склонен считать его правильным… но всё же не следует до такой степени пренебрегать пищей — вы оба слишком для этого молоды.

— Простите, мистер Малфой, — очень смущённо сказала Лили, — это я виновата…

— Ну что вы, мисс, — улыбнулся он ей. — Тут вовсе нет никакой вины… вы сможете продолжить завтра, а сегодня уже слишком поздно — я полагаю, вам следует хотя бы поужинать и, пожалуй, пора ложиться. Уже почти десять вечера.

— Вы не скажете маме? — горячо попросила Лили. — Пожалуйста!

— О чём? — удивлённо спросил Драко. — Я не скажу, конечно… но, честное слово, я не…

— Мама рассердится, что я весь день просидела с книжками вместо того, чтобы гулять, раз есть, где, — покраснев, призналась Лили.

— Я не скажу, — он засмеялся. — Я-то как раз считаю, что детям в библиотеке самое место… я не могу разрешить вам бывать здесь одной — у нас так не принято — но я уверен, что Скорпиус или эльфы с радостью сопроводят вас сюда в любое время… кроме обеденного и ночного. Можете оставить всё как есть до завтра, если хотите.

— Спасибо, мистер Малфой! — радостно воскликнула Лили.

— Можете звать меня Драко, — он улыбнулся.

— А вы меня тогда — Лили! — сказала она серьёзно и протянула ему руку, которую он столь же серьёзно пожал.

— А теперь — ужинать! — потребовал Драко.

— Ты что такой грустный? — спросил Драко сына, когда они после ужина остались наедине. — Что не так?

— Я совсем забыл о занятиях, — признался Скорпиус. — Я вообще сегодня ничего не делал — только…

— Тут не школа, — засмеялся его отец. — И сейчас лето — я вовсе не считаю, что заниматься следует ежедневно. Ты только что окончил первый курс, Кори!

— Я о музыке и о маггловских курсах, — возразил ему мальчик.

— Кори, — Драко даже не знал, смеяться ему или грустить, — я не понимаю, в кого ты такой… когда я был в твоём возрасте…

— Я же не ты, — улыбнулся Скорпиус. — Я знаю, что ты летом бездельничал. А мне интересно.

— Мерлин… иди сюда, — он протянул руку к сыну, и тот, помедлив, всё-таки подошёл. — Ты — самый серьёзный человек в нашей семье. Поэтому я даже рад, что сегодня ты, наконец, повёл себя как нормальный ребёнок и занялся не тем, что запланировал, а тем, чего тебе захотелось, — он обнял его и вздохнул. — Поттеры явно хорошо на тебя влияют.

— Не вообще Поттеры, а Лили, — тут же поправил его Скорпиус.

— Ну хотя бы она, — Драко спрятал улыбку. — А что братья?

— Да ничего… — неопределённо сказал Скорпиус, пряча глаза.

— Не хочешь говорить? — помолчав, спросил Драко.

— Да нечего говорить, — он вздохнул. — Мы же мало пока общались.

— Кори, — позвал Драко сына, но тот отвернулся и упрямо сжал губы, напомнив Драко его самого. — Кори, — он шутливо потряс его за плечо. — Я имею право знать твоё мнение, как ты считаешь?

— Тебе не понравится, — неохотно сказал тот.

— А ты попробуй. Ну-ка, садись, — он почти силой усадил его рядом с собой. — Расскажи мне.

— Между нами?

— Между нами, — кивнул Драко.

— Мне не нравится Джеймс. И я не понимаю, почему вдруг должен теперь дружить с ним, — признался Скорпиус.

— Ты не должен, — очень удивлённо проговорил Драко. — Единственное, о чём мы тебя просили — обходиться без драк, или хотя бы не использовать для них магию… никто не говорил ни о какой дружбе!

— Но Люциус бы хотел, — глядя в пол, сказал Скорпиус.

— Ну… отец… иногда увлекается, — тщательно подбирая слова, проговорил Драко. — Но он никогда не станет тебя заставлять и примет любое твоё решение. Тебе совсем не обязательно его всегда радовать.

— Он вот тоже хочет, — вздохнул Скорпиус.

— Кто и что хочет, Кори? — терпеливо спросил Драко.

— Джеймс. Хочет дружить. Со мной. А я — нет! — он резко вскинул голову и упрямо посмотрел на отца.

— Ты знаешь, — задумчиво проговорил Драко, — когда я только ехал в школу, отец тоже хотел, чтобы я подружился с Поттером. И у меня тоже ничего не вышло, — он засмеялся. — Я бы даже сказал, что у меня получилось обратное… так что ты — явный прогресс.

— А зачем? — с интересом спросил Скорпиус.

— Зачем что? — уточнил Драко.

— Зачем он хотел, чтобы ты дружил с Гарри Поттером? — поправился Скорпиус.

— Ну, как же... а впрочем… я же тебе действительно никогда не рассказывал, — задумчиво проговорил Драко. — Но это долго.

— Я не хочу спать, — быстро проговорил Скорпиус, с жадностью глядя на отца.

— Ну, пойдём тогда ко мне в кабинет, — кивнул Драко. — Не здесь же вести серьёзные разговоры.

Кабинет Драко — с тёмной, почти чёрной мебелью, очень простой и скупо отделанной серебром, с мягким почти белым ковром, тёмными шторами и неожиданным в этой строгой обстановке уютным мягким диваном, светлым, с вышитыми шёлком подушками с изображением листьев и трав — был одним из самых любимых его мест в доме, и сына сюда он впускал нечасто… да и не только сына. Даже жену — не говоря уже о родителях. Однако это вовсе не значило, что кроме Драко, здесь обычно никого не бывало — здесь были как минимум два почти постоянных жильца: серый пушистый книззл с яркими зелёными глазами и крохотной белой кисточкой на самом конце хвоста, и большой филин, обитающий или на шкафу, или на высоком насесте в углу. Они и сейчас были тут: филин на подоконнике — уже почти наступила ночь, и он вот-вот должен был улететь охотиться — книззл же спал на столе, раскинувшись на спине и трогательно сложив передние лапы.

— Садись, — кивнул на диван Драко сыну. Потом проговорил задумчиво, — тебе почти что тринадцать… налить тебе немного вина? Я разбавлю.

— Налей, — немедленно согласился тот.

Конечно, дело тут было не в самом вине — Драко с десяти лет иногда угощал им сына, разбавляя его в такой пропорции, что вода в бокале оставалась почти прозрачной, — вино в данном случае было символом равного взрослого разговора, и Скорпиус ценил подносимый отцом напиток именно и только за это.

— Держи, — Драко налил белого вина на самое дно бокала, потом щедро разбавил его водой и протянул сыну. Потом налил и себе — виски. Немного, от силы полдюйма, кинул туда холодные камни и тоже присел на диван.

— Значит, Поттер, — проговорил он задумчиво. — Ты понимаешь… тогда всё было совсем иначе. Отец полагал, что мне было бы полезно подружиться с мальчиком-который-выжил — для престижа, прежде всего. Ни он, ни я тогда не понимали… очень многого. Но я всё испортил… и, пожалуй, не мог не испортить, если подумать, — он улыбнулся и пригубил виски — Скорпиус повторил его жест со своим бокалом. — Я был очень нахальным и самоуверенным ребёнком… и хвастал своим отцом направо и налево. Что, как я сейчас понимаю, вряд ли могло вызвать ко мне симпатию со стороны сироты. Так что мы с Поттером разругались в первый же день… если не раньше. И так и провоевали всю школу. Пока он меня не спас. Так что, — он приобнял сына за плечи, — я буду последним, кто когда-нибудь потребует от тебя дружить с кем-то. С кем бы то ни было. Тем более, с Поттером.

— Вы были врагами?

— С Гарри Поттером? Да, пожалуй… во всяком случае, я так считал. Он меня ужасно злил, знаешь… я ведь привык, что весь мир крутится вокруг меня. А тут Поттер, на которого пялится вся школа и который что бы ни сделал — всегда прав. По умолчанию. Впрочем, это ты как раз хорошо представляешь, я думаю, — невесело добавил он. И спросил, помолчав, — скажи, можно с тобой поговорить?

— О школе?

— О ней. Можно?

— Не знаю, — Скорпиус передёрнул плечами. — Наверное.

— Мы прервёмся, если ты так решишь. В любой момент, — пообещал Драко.

— Ладно, — кивнул Скорпиус. — Но ты не будешь уговаривать меня сменить школу, как мама. Я не собираюсь сбегать.

— Не буду, — серьёзно пообещал Драко. — Я понимаю.

— Пап, — Скорпиус внимательно посмотрел на него, — на самом деле, я думаю, что это не так уж и плохо… Зато мы можем просто учиться и не думать про баллы, потому что мы всё равно проиграем. Ну, или не учиться, если не хочется, — улыбнулся он.

— Это, бесспорно, плюс, — тоже улыбнулся Драко. — Расскажи мне про тебя и Поттеров. В школе.

— Да Альбус ничего, в общем, — подумав, признал Скорпиус. — Во всяком случае, пока один.

— А когда с братом? — уточнил Драко.

— Ужасно, — вздохнул Скорпиус. — Даже не потому, что он всё время меня задирал — а потому что я же не мог ответить. Это… подло.

Драко кивнул очень задумчиво, а его сын горячо — получив, наконец, возможность выговориться — продолжал:

— А теперь он вдруг всё словно забыл и хочет дружить! Я понимаю про Долг: он боится за своего брата. Но я же не он! Я никогда не воспользуюсь тем, что Альбус теперь не может мне отвечать, я же знаю, как это!

— Ты понимаешь, — неохотно проговорил Драко, — всё… не совсем так.

— Что не совсем так? — воскликнул в запальчивости Скорпиус. — Папа, ты думаешь, что я…

— Нет, разумеется, — Драко вновь коротко и сильно обнял его за плечи. — Я не сомневаюсь в том, что ты не опустишься до такого. Я говорил про другое.

— Про что?

— Они не знали о Долге. Джеймс и Альбус не знали о моём Долге их отцу.

— Почему? — изумлённо выдохнул Скорпиус. — Почему он им не сказал?

— Ты понимаешь… он… тоже не знал.

Скорпиус замер с совершено ошарашенным выражением лица, пару раз открывая рот, чтобы что-то сказать, но так и не издав ни одного звука. Драко сморщился, словно от боли, и сказал через силу:

— Я тоже не думал, что так может быть.

— Но… как же так может быть? — наконец, сумел подобрать слова Скорпиус. — Он что… он не знал, что спас тебя? Но ты же рассказывал, как это было, он же…

— Это же Поттер, — оборвал Драко сына. — Для него спасать — так же естественно, как дышать. Ему просто в голову не пришло подумать об этом случае как о чём-то особом.

— Он совсем идиот? — выпалил Скорпиус.

Драко, как раз сделавший глоток, поперхнулся и закашлялся — до слёз. Кое-как отдышавшись, он хрипло выговорил:

— Почему?

— Что почему? — немедленно уточнил Скорпиус — истинный сын своего отца и внук своего деда, он тоже очень старался быть точным в формулировках.

— Почему ты сказал так?

— А как ещё?! — воскликнул мальчик. — Чем он думал вообще?! Он же спас тебя, это же очевидно… любому идиоту было бы очевидно!

Драко вдруг засмеялся — слегка истерично, но очень искренне, отставил стакан, прижал к себе своего сына и крепко поцеловал его в лоб.

— Ты — самое лучшее, что я сделал в жизни, — выдохнул он, не выпуская ошеломлённого мальчика из своих рук. Потом рассмеялся вновь, снова поцеловал его — и только потом отпустил. — Извини. Ты меня очень порадовал. Как, наверное, ещё никогда в жизни, — счастливо — и абсолютно непонятно пояснил он.

— Чем? — обескураженно и очень радостно спросил Скорпиус. — Что я такого сказал?

— Ты… это сложно. Я потом тебе расскажу… как-нибудь. А сейчас давай закончим тему Поттера и нашего Долга. Он не идиот, разумеется — весело сказал Драко. — Тогда была безумная ночь… это была ночь битвы за Хогвартс. Полагаю, та история в Выручай-комнате несколько побледнела на фоне победы над Волдемортом. А потом он, пожалуй, решил, что раз я молчу — значит, никакого Долга и нет. И, в общем, такая точка зрения имеет право на существование, не находишь?

— Ну, не знаю, — подумав, сказал Скорпиус. — Наверное… но всё равно это очень глупо.

— Можешь сказать ему это как-нибудь, если захочешь, — засмеялся Драко. — Но я тоже виноват… надо было просто прийти к нему и спросить, а не ждать.

— Почему ты должен был к нему приходить? — сжал губы Скорпиус.

— Потому что должник — я. А я не шёл, потому что это весьма неприятно, знаешь ли… приходить просить освободить себя. Вот так мы двадцать лет и сидели… и если бы не дурацкое стечение обстоятельств, то ты бы и освободил нас.

— Ты хочешь сказать, — подумав, спросил Скорпиус, — что мне нужно придумать для Альбуса какую-то службу как можно быстрее — и сразу ему об этом сказать?

— Тебе не в Слизерин надо было, а на Рейвенкло, — улыбнулся Драко. — Ты слишком умный. Но сейчас ты не можешь ничего выдумать — служба должна быть настоящей, а пока что ты ничего настолько сильно не хочешь. Но мы, по-моему, уже обсуждали это.

— Да, я помню… я о том, что как только что-то такое появится — будет правильно сразу об этом сказать?

— Да, — мягко сказал Драко, вставая и подходя к шкафу, где держал небольшой бар. — Я думаю, что так будет правильно.

— Я скажу ему завтра об этом. Что, как только что-то придумаю — он об этом узнает.

— Не придумаешь, — возразил Драко, разливая по бокалам яркое рубиново-алое вино, — а захочешь. Это важно, Кори. Ты должен именно чего-то хотеть — так же сильно, как жить. Или сильнее. Иначе ничего не получится.

Он вернулся к дивану с двумя одинаковыми бокалами, наполовину наполненными чистым вином, и протянул один из них сыну.

— Ты повёл себя сегодня как взрослый, — сказал он. — И я хочу, чтобы ты запомнил сегодняшний день. За тебя, Кори, — он отсалютовал сыну бокалом и медленно и почти что торжественно его осушил. Скорпиус, глядя на него восторженно и чрезвычайно гордо, повторил за ним — и когда закончил, Драко поднял его и обнял, и довольно долго стоял, гладя сына по таким же светлым, как и у него самого, волосам.

За котятами Лестрейнджи и Мальсибер отправились буквально в канун возвращения Лестрейнджей в Англию, и эту поездку Ойген превратил в весёлое приключение: начиная с самого утра и выбора транспортного средства. Мальсибер предложил Рабастану самому решить, что ему больше нравится, джип или кабриолет — и они почти час провели в гараже, пока Рабастан рассматривал и трогал обе машины, сидел в них, причём и за рулём тоже — а Родольфус за это время, похоже, как раз успел привыкнуть к мысли о путешествии в подобном предмете.

Остановились они всё же на джипе: было жарко, а дорога им предстояла неблизкая, ехать было часа полтора. Шоссе шло берегом, вдоль океана — Ойген вёл легко и быстро, да и машина была зачарована, что позволяло ему не слишком придерживаться скоростного режима. Наконец, они свернули на местную дорогу и доехали до небольшого зелёного городка, где остановились у двухэтажного светлого дома с серой крышей и большой деревянной верандой с высоким крыльцом.

— Там много котят, — предупредил братьев Мальсибер. — С дюжину, если не больше — там два помёта. Судя по тому, что я слышал, нас ждёт маленький хаос.

Он оказался прав. Котята — уже подрощенные, длиннолапые почти подростки в ярких разноцветных ошейниках — носились по отведённой им на время смотрин комнате, сметая всё на своём пути, мяукая на разные голоса и немедленно окружив вошедших. Рабастан, ахнув, тут же опустился на корточки, а потом и просто сел на пол — и котята мгновенно забрались на него, залезли на колени, взобрались по рубашке на плечи, а с них и на голову… Родольфус тем временем напряжённо и нервно смотрел на женщину — хозяйку питомника, но той, молодой шатенке в белой футболке и коротких, по икры, оливковых брюках, подобное поведение Рабастана представлялось, похоже, совершенно нормальным.

— Ну? — спросил, наконец, Ойген, садясь на корточки рядом с Рабастаном — и немедленно был атакован зверьками. — Ты выбрал кого-нибудь в этом хаосе, или нужно их как-то отсортировать и по одному вытаскивать?

— Я не знаю, — смеясь, покачал головой Рабастан. — Их так много… и хочется вообще всех.

— Всех — это слишком, — решительно сказал Ойген, снимая с себя двух настырных малышей и ставя их на пол. — Миссис Олдберри, можем мы увидеть их как-нибудь по отдельности?

— Конечно, — ответила она с улыбкой. — Прошу вас, садитесь, — она кивнула на большой диван, обитый светлой тканью в цветочек, — а я их сейчас соберу в клетку и буду вытаскивать по одному.

Клетка стояла здесь же, большая, высокая, в два этажа, и женщина, на удивление ловко поймав разбегающихся от неё котят, заперла их всех — те мгновенно залезли на стены и потолок, ловко цепляясь за прутья — и спросила:

— Вы хотели сил-табби-пойнтового мальчика, верно?

— Да, — кивнул уже разобравшийся в кошачьих окрасах Мальсибер. — Вы говорили, у вас их несколько.

— Трое, — она открыла дверцу клетки, вынула котёнка с тёмно-зелёным ошейником и принесла им — Рабастан протянул руки и взял зверька, у которого пока почти не было видно рисунка на кремово-белой шубке и только лапы, уши и хвост был тёмными и в полоску.

— Нас тоже трое, — улыбнулся Ойген. — Можно остальных сразу?

— Конечно, — она принесла двух других, в жёлтом и фиолетовом ошейниках, и Ойген, не желая ставить Родольфуса, не слишком хорошо владеющего пока руками, в неловкое положение, взял обоих.

— Ну? — спросил он Рабастана, сажая котят себе на колени и придерживая их. — Который? Или которые?

— Подожди! — попросил тот, гладя первого. Потом взял другого, третьего… Женщина улыбнулась и предложила им лимонада или чая, и они с благодарностью согласились на лимонад, а потом долго пили его и разговаривали. Ойген видел и чувствовал, как расслаблялся постепенно Родольфус — а, успокоившись, включился в разговор, расспрашивая хозяйку питомника о котах, о том, как за ними ухаживать, чем кормить, как играть и что вообще с ними делать. Та охотно и подробно отвечала на все вопросы, а он слушал очень внимательно и серьёзно, и Ойген мог бы поклясться, что Родольфус будет способен воспроизвести всё услышанное слово в слово и лет через пятьдесят. — Как его зовут? — спросил, наконец, Рабастан, держа в руках котёнка в жёлтом ошейнике. Тот был самый спокойным и ласковым из троих, и на ушах у него были самые длинные кисточки, и сейчас он настырно и методично пытался забраться Рабастану под рубашку.

— Тикки, — ответила миссис Олдберри, — но вы, конечно, придумаете ему своё домашнее имя. Они не приучены к своим именам пока. Возьмёте его?

— Да, — кивнул Рабастан и добавил вежливо, — если можно.

— Конечно, можно, — улыбнулась она. — Вы говорили, что хотите двоих — посмотрите кого-то другого, или возьмёте похожего?

— А покажите нам остальных мальчишек, — попросил Ойген, выступающий в привычной для себя роли переговорщика.

В конце концов, Рабастан выбрал ещё совершенно белого котёнка с едва заметной рыжиной на носу и хвосте — который, впрочем, как пообещала хозяйка питомника, со временем должен был стать кремовым с рыжим хвостом, лапами и ушами. Тот казался совсем маленьким и пугливым — он и в клетке сидел, забившись в угол, и на руках сперва попытался удрать, а после ткнулся носом в сгиб локтя Рабастана и так замер — видимо, своей нежностью и покорив сердце своего будущего хозяина.

Возвращались они под аккомпанемент громких кошачьих криков — закрытые в большой переноске, котята быстро осмелели и всю дорогу орали так, что Ойген в какой-то момент притормозил на обочине и наложил на них заглушающие чары. Не помогло даже то, что Рабастан разговаривал с ними всю дорогу — впрочем, едва они добрались до дома и оказались, наконец, на свободе, они тут же умолкли и отправились в сопровождении своего нового хозяина его исследовать.

Родольфус же, проводив кажущегося сейчас совершенно счастливым брата глазами, пожал Ойгену руку и проговорил очень искренне:

— Спасибо тебе.

— Да за что же? — удивился тот. — Это было весело и интересно… но ещё немного — и я бы тоже кого-нибудь оттуда унёс, — улыбается он. — Хотя Сова, пожалуй, и не обрадовался бы — а Северус бы меня так просто убил.

— За всё, — ответил Лестрейндж. — Дело ведь не в котятах. Не думал, что скажу это, но мне даже немного жаль возвращаться.

— Не скажу «так оставайтесь», — улыбнулся Мальсибер. — Знаю, что не останетесь. Но очень надеюсь видеть вас здесь регулярно.

— А мы — тебя у нас дома. Я думаю, через пару месяцев нам будет уже не стыдно принимать кого-нибудь из своих — и мы будем очень рады всем вам. Я навсегда тебе признателен и обязан, — добавил он серьёзно.

— Ну ты ещё встань на одно колено и повтори это торжественным голосом, — покивав, рассмеялся Ойген. — Давай не будем считать, кто кому чем обязан, пожалуйста, — попросил он. — Иначе мы все погрязнем в долгах и взаимных обязательствах — и это будет ужасно. Хватит уже, давайте просто спокойно жить.

— Я тебя помню мальчишкой, — сказал, помолчав, Родольфус. — И никак понять не могу, как из него вырос ты.

— Почему? — спросил с любопытством Мальсибер.

— Ты был таким… я бы сказал, лоботрясом, — он улыбнулся. — Я был уверен, что из кого-из кого, а из тебя толку не выйдет.

— Почему? — повторил Ойген с наигранным возмущением. — Чем это я тогда не угодил вашей светлости?

— Мы никогда не имели графского титула, — возразил Лестрейндж с едва заметной улыбкой. — Ты казался мне легковесным и безалаберным — всё хватал по верхам, даже экзамены сдал незнамо как…

— Ну, извини, — развёл руками Мальсибер. — Я не видел смысла страдать, чтобы получить «превосходно» вместо «выше ожидаемого», которое мог иметь без мучений. Можно подумать, этот аттестат вообще кому-то был нужен.

— И ты уже тогда понимал это, — с непонятной грустью сказал Родольфус. — А вот я — нет. А жаль, — вздохнул он.

— Ты просто всегда был очень серьёзным и очень правильным, — улыбнулся Ойген, подходя к окну и распахивая его, чтобы впустить в комнату влажный воздух. — Но ты был старшим в роду — а за мной тогда стояли родители, и я мог позволить себе вообще ни о чём не думать.

— Ты понимаешь, — Лестрейндж опустился в кресло и сложил руки на коленях, — какой парадокс… Если бы я был не таким, как ты выразился, правильным и серьёзным, а был бы безалаберным вроде тебя — может быть, Асти бы вообще не попал к Лорду.

— Ну, начинается, — Ойген вздохнул и сел напротив него верхом на стул. — И в этом ты виноват? Почему? — ласково и терпеливо улыбнулся он.

— Потому что, если бы я не был так упрям, некому было бы заставлять его ехать в школу, — грустно ответил Родольфус. — И, возможно, он не кинулся бы к Лорду за меткой, чтобы доказать мне, что может принимать важные решения самостоятельно, а удовлетворился бы тем, что настоял на досрочном завершении обучения. И не было бы никакой метки… я мог ведь отправить его учиться рисованию во Францию, как он тогда хотел. В то время я боялся так далеко отпускать его одного — но честное слово, по сравнению с тем, что было потом с нами обоими здесь, лучше бы он уехал. Да и я мог ведь поехать с ним…

— Я забыл, — серьёзно проговорил Ойген. — А ведь и правда… Я помню, хоть был тогда только на первом курсе, Асти не раз в гостиной кричал, что ненавидит школу, говорил, что как только получит СОВ, больше туда не вернётся…

— А я заставил его тогда, — с горечью и досадой сказал Родольфус. — Мне почему-то это казалось таким важным… а сейчас я даже не могу вспомнить, почему. Мы тогда крупно поссорились. А потом он вдруг перестал спорить — и однажды вернулся с меткой. Я после узнал, что он сам попросил о ней Лорда… конечно же, тот «пожаловал». Как же иначе, — закончил он с болью и замолчал.

— Тебе было тогда, — мягко проговорил Мальсибер, — сколько лет?

— Двадцать! — почти что воскликнул Родольфус. — Я был вполне взрослым, Ойген. Совершеннолетним и разумным.

— В двадцать лет взрослыми не бывают, — рассмеялся, покачав головой, Мальсибер. — Ты просто очень старался сделать всё как можно лучше. И с кем угодно другим был бы прав…

— Какое мне дело до кого-то другого? — перебил его Лестрейндж. — Я ведь знал Асти. И знал про его дар… знал прекрасно, что он художник. Это было бессмысленно и жестоко как минимум.

— У тебя ведь были какие-то основания для такого решения, — мягко возразил Ойген. — Ты ведь не просто по собственному капризу так сделал.

— Были, — недобро усмехнулся Родольфус, — какие-то. Не имеющие на самом деле никакого отношения к Асти. Я вспоминаю это всё время и понять не могу, чем и как я думал тогда.

— Головой, — улыбнулся Ойген. — Ты вообще всегда думаешь головой. Этим-то мы с тобой друг от друга и отличаемся, — пошутил он.

— А ты думаешь чем-то другим? — ответил шуткой на шутку Лестрейндж.

— Северус полагает, что да, — засмеялся Мальсибер. — А он в таких вещах разбирается, так что — да. Хотя я вообще мало думаю, — признался он с лёгкостью, — я всё больше действую по велению сердца. Голова — это для меня слишком сложно.

— Сердца, — медленно повторил Родольфус. — Может быть, в этом дело. Но сердце — не голова… оно или есть — или нет. Научиться этому не получится.

— Хочешь сказать, что у тебя нет сердца? — улыбнулся Ойген.

— Физически есть, конечно, — тоже улыбнулся Лестрейндж. — Но в том смысле, о котором…

— Чушь какая, — оборвал его Мальсибер почти сердито. — Всё у тебя есть. Выдумал тоже… ты просто вроде Северуса — такой же сосредоточенный и ответственный. Как иногда он говорит, хуже перфекционизма только его романтичная разновидность. Это когда ты стремишься сделать всё наилучшим образом… ну, а если это невозможно — тогда меланхолично решаешь, что лучше не делать вообще ничего, — пояснил Мальсибер с широкой улыбкой. — А поскольку сделать всё идеально получается не так уж и часто, романтичные протекционисты редко бывают довольны миром. Вот Северусу намного легче: зелья, как я понимаю, не требуют лишней романтики и идеал достижим. Но ты точно так же относишься к жизни в целом — а тут всё сложнее. Вот ты и мучаешься… и пытаешься всё время получать одни «превосходно» — тогда как «выше ожидаемого» ведь тоже отличная оценка, и так тоже можно замечательно жить. И радоваться.

— Как ты, — проговорил Лестрейндж задумчиво.

— Не обязательно прямо как я, — авторитетно ответил Мальсибер. — Можно как-нибудь по-другому.

Они рассмеялись, и Родольфус глубоко вздохнул, прикрывая глаза и слегка улыбаясь.

— Я совсем разучился радоваться, — сказал он, открывая глаза и внимательно смотря на Ойгена. — Но ты всё время напоминаешь мне, как это бывает. За что особенное спасибо тебе.

— Всегда пожалуйста, — легко кивнул тот. — Что-что, а это я с радостью…

Они вновь рассмеялись, и Родольфус поднялся, а когда Ойген встал тоже, подошёл и крепко обнял его.

— Глядя на тебя, я иногда думаю, что мир — это довольно приятное место, — сказал Лестрейндж. — Пойду собираться, — он разжал руки, развернулся и быстро и легко вышел.

Маркус Эйвери медленно шёл вверх по лестнице. Парадной лестнице их — нет, теперь его дома.

Было так странно оказаться, наконец, здесь. Одному — и не ощущая больше того выматывающего страха, что сопровождал его в этом месте столько, сколько он себя помнил. Зная, что внезапно резкий холодный голос не произнесёт его имя, и перед ним неожиданно не появится тот, кто с самого детства до дрожи пугал его одним фактом своего присутствия. Но нет — тот теперь лежит во дворе, залитый цементом и укрытый тяжёлой гранитной плитой, и никогда больше сюда не вернётся.

Медленно ступая по лестнице, Маркус поймал себя на ощущении, что идёт в неизвестность. Он так давно не был здесь, что не помнил толком даже собственных комнат — а в большей части дома он вообще не бывал. Никогда. Но теперь всё это принадлежало ему — и он намеревался обойти все комнаты и заглянуть во все закоулки.

— Хочешь, я пока поживу у тебя? — спросил его Мальсибер, когда они все вернулись в Британию несколько дней назад. — Разберём хоть несколько комнат…

— Хочу, — кивнул Эйвери. — Но не нужно. Я так привык уже к вам всем вновь, что мысль об одиночестве меня почти пугает — но так нельзя же. Я лучше немного приведу дом в порядок — и приглашу тебя. И всех вас.

— Возьми, пожалуйста, — попросил тот в ответ, протягивая ему бронзовую фигурку ворона. — Портал в твою комнату у нас дома. Она навсегда твоя, я говорил же? И всегда тебя ждёт. Как и мы.

— Как только смогу, я отвечу вам тем же, — растроганно пообещал Эйвери, пряча фигурку в карман. — И комнаты сделаю, и портал… я хочу, чтобы мой дом стал другим, — сказал он решительно. — У нас никогда не привечали гостей — я тоже не большой любитель шумных компаний, но ты — это ты, — улыбнулся он и поправился: — Все вы.

И вот теперь он был здесь один — конечно, если не считать эльфов, привычно не попадавшихся ему на глаза. Конечно, их в любой момент можно было позвать, но ему не хотелось этого делать. Маркус ловил себя на детском и немного смешном ощущении изучения чего-то запретного и таинственного — как будто он собирался залезть туда, куда ему был всегда запрещён вход, но вот теперь он отыскал способ запрет обойти, и его сердце трепетало от предвкушения приключения — а ещё немного от страха.

Поднявшись по лестнице, он медленно, но решительно двинулся туда, куда ему всегда вход был закрыт.

В отцовские комнаты.

Закрывавшая — или, вернее, подумал он со смешком, открывавшая — их дверь была ему хорошо знакома. Старый дуб, твёрдый, как камень, шероховатый и прохладный на ощупь. Маркус положил ладонь на бронзовую дверную ручку в виде птичьего крыла, и постояв так пару секунд, нажал.

Замок щёлкнул, открываясь хозяину дома, и Эйвери, задержав дыхание, потянул дверь на себя. Та поддалась на диво легко — и Маркус, наконец, оказался в святая святых самого страшного человека в своей жизни.

Хотя нет. Сердцем этих покоев должен быть кабинет — а сейчас Эйвери стоял на пороге комнаты, явно исполняющей роль гостиной, и она выглядела на удивление обычно и мирно. Тёмные от времени дубовые панели — впрочем, дубом были обшиты почти все стены в доме — бархатные тёмно-коричневые портьеры… Шерстяной красный ковёр на каменном полу, обитые кофейно-коричневым бархатом диван и несколько кресел… Пара невысоких столиков, стеклянные витрины с какими-то артефактами… Маркус медленно обошёл комнату, касаясь рукой каждого предмета, но открыть витрины пока не рискнул. Мерлин знает, что в них может храниться — лучше делать это вместе с хорошим профессионалом, который сможет распознать опасные вещи. Или просто взять да и сжечь всё скопом?

Впрочем, он знал, что ничего не станет сжигать, но думать так было приятно, и он, улыбаясь своим мыслям, закончил обход гостиной и, дойдя до второй, внутренней двери, решительно её распахнул — и замер на пороге.

Это была спальня.

Почему-то её вид на миг смутил Маркуса — и он, стоя в дверях, какое-то время просто её рассматривал, не решаясь туда ступить. Всё здесь было так обыденно и так просто, что он даже не сразу понял, что чувствует — а когда сообразил, рассмеялся.

Разочарование.

Он бесчисленное количество раз представлял себе её в детстве — и ни разу в его фантазиях она не была настолько простой и будничной. Обычная кровать со столбиками, но безо всякого полога, застеленная коричневым покрывалом, небольшой комод рядом, в глубине — шкаф для одежды… У окна кресло с подставками для ног и для чтения больших и тяжёлых книг, рядом — небольшой столик… обычная, скучная комната.

Маркус подошёл к комоду и выдвинул верхний ящик. Пусто… он, впрочем, этого ожидал, но разочарование ощутил всё равно. Во втором ящике тоже ничего не было, и он, закрыв его, огляделся — и сел на кровать.

Нет — он не оставит здесь ничего. Переделает всё — он не знал пока что, как именно, но здесь всё будет совершенно иначе — может, сделать тут зимний сад? Убрать стены — и сделать… так, чтобы и следов прежнего обитателя не было. Маркус понимал, разумеется, что это глупо, что так мог бы сделать обиженный на отца подросток, а не разменявший седьмой десяток мужчина — но, с другой стороны, кого ему было стесняться?

Он поднялся и распахнул дверцы шкафа.

Пусто.

Ничего… Внутри пахло старым деревом — и он вдруг понял, чем смущает его всё вокруг.

Здесь больше никем не пахло. Этот дом перестал быть жилым так давно, что отсюда ушли даже запахи.

А значит, он был чист.

Маркус широко улыбнулся, а потом рассмеялся — и, дыша глубоко и легко, распахнул дверь рядом со шкафом, которая, как он знал со слов эльфов, вела в кабинет.

И задохнулся, словно бы кто-то накинул на его горло удавку.

Посреди кабинета стояла большая клетка с двумя скелетами на полу.

Человек и кентавр. Высохшие, истлевшие, навечно прикованные к полу, они застыли в неестественных, как казалось Маркусу, позах — и он точно знал, что не хочет знать их причин.

Почему они были здесь? Забыл ли о них тот, кто поместил их сюда, или просто не счёл нужным прибрать за собой?

И что ему теперь с ними делать?

Он вернулся в спальню, снял с кровати покрывало и, открыв клетку, аккуратно опустил его на то, что осталось от тел.

И лишь потом огляделся.

Эта комната отнюдь не была ни банальной, ни скучной. Вдоль стен тянулись шкафы и столы с металлическими или каменными столешницами, на которых стояли многочисленные приборы и колбы и лежали порой жутковатые на вид инструменты. А вот записей никаких не было — ни на столах, ни в ящиках, которые Эйвери начал последовательно выдвигать. Нигде ни клочка бумаги или пергамента — и это было, пожалуй что, к счастью: по крайней мере, Маркусу не нужно было решать их судьбу. Довольно с него и всего остального…

Тела он велел эльфам схоронить в окружавшем дом лесу — и когда всё было закончено, а над могилой были уложены камни (как положено, идеальным полукруглым курганом), он тихонько проговорил:

— Простите. Мне действительно жаль, — и ушёл, не заметив, как затих ненадолго дующий весь день ветер.

Вечер Маркус провёл в библиотеке. Это было самое любимое его место в доме — и его он помнил лучше всех остальных, даже лучше собственных комнат. Здесь всё осталось, как было: уходящие под потолок полки, резные ящички каталогов, длинные дубовые столы, обтянутые толстой жёсткой кожей диваны… Будто и не было этих лет, и он только что в спешке собирал книги, что хотел унести с собой в свой маленький домик в Уилтшире, и прощался с этим удивительным местом, которое в детстве любил больше всего на свете. Ему и сейчас было хорошо здесь — хорошо и спокойно, и он, просидев до утра, велел, в конце концов, постелить себе здесь. И когда эльфы обустроили постель и исчезли, и Маркус лёг и погасил свет, он ощутил себя вдруг совершенно счастливым. Он всё детство мечтал о том, что когда-нибудь ему разрешат спать прямо здесь — но ни разу не решился даже высказать вслух такое желание. А теперь его детская мечта вдруг сбылась — а ведь он, если захочет, сможет спать здесь всегда!

Эта мысль его, уже почти задремавшего, разбудила. Он открыл глаза и обвёл взглядом высящиеся рядом полки, а затем, протянув руку вправо, провёл кончиками пальцев по кожаной обложке лежащего на столике у кровати фолианта, ощущая под ними неровности выдавленных на ней букв.

А ведь у них в доме было ещё одно место, которое всегда его интриговало.

Сокровищница.

Место, где хранились самые ценные вещи и удивительные артефакты — расположение которого традиционно было известно лишь эльфам да хозяину дома.

А значит, теперь он может его узнать!

Маркус встал и, торопливо одевшись, созвал эльфов — и когда те собрались, заметно волнуясь, попросил проводить его в сокровищницу.

И не слишком-то удивился, когда выяснилось, что идти никуда не нужно — скрытая чарами дверь находилась здесь же, за одним из стеллажей.

За ней обнаружилась узкая винтовая лестница, ведущая вниз, дальше — коридор, в конце которого вместо двери легко колыхалась тонкая занавеска, развеявшаяся туманом, едва Эйвери к ней прикоснулся.

— Люмос, — сказал он, поднимая палочку выше — и осторожно переступил порог небольшой, имеющей форму восьмигранника комнаты, в центре которой находилось что-то вроде каменного алтаря, на котором стоял Омут Памяти, тоже каменный и старинный.

Омут Эйвери трогать пока не стал и огляделся. Здесь не было шкафов — вещи располагались либо прямо на полу, либо на стоящих вдоль стен столах. Это и вправду была сокровищница: золото, серебро… Какие-то явно непростого назначения чаши, старинные клинки, цепи… Шкатулки, полные драгоценных камней… Книги и свитки — и даже глиняные таблички с характерными, похожими на следы птичьих лап знаками… Где-то здесь наверняка была опись — но сейчас Маркусу не хотелось её искать.

У него ещё будет время.

Много времени.

У него впереди ещё целая половина жизни.

Разбудил Маркуса Эйвери эльф, робко теребивший край его одеяла и повторяющий:

— Там сова, господин!

— Сова? Какая сова? — сонно спросил Маркус.

— Большая сова, господин, — радуясь, что может дать ответ на вопрос, сказал эльф.

— А почему она не… ах, ну да, — он сообразил, наконец, что находится в библиотеке, и окончательно проснулся. — Да — я сейчас, — он сел и огляделся в поисках халата, которого здесь, конечно же, не было. — Принеси мне халат, — то ли велел, то ли попросил он, а когда эльф исчез, Маркус очень довольно огляделся и с наслаждением потянулся. Да, он определённо будет время от времени ночевать здесь — в конце концов, почему бы и нет? Он хозяин — и никто теперь ему не указ.

Эльф вернулся, и Маркус, одевшись, пошёл вслед за ним в гостиную, где на столе сидела сова — причём какого-то незнакомого ему вида. Крупная птица с ярко-коричневыми перьями с белыми и чёрными пятнами время от времени недовольно трясла лапой, к которой был привязан свёрнутый в трубку пергамент.

Его имя было написано на нём полупечатными готическими буквами. Эйвери понятия не имел, кто может ему писать: друзей, кроме тех, с кем он провёл последние пару месяцев, у него не было, а уж тех, кто мог бы писать таким образом, и подавно. Уже развернув письмо, он запоздало подумал, что надо было проверить его на заклятья, но было уже поздно. Впрочем, ничего опасного внутри не было — а вот текст Маркуса весьма озадачил:

«Дорогой мистер Эйвери! Мы не сразу решились написать Вам, не желая тревожить и создавать ложное впечатление, однако же желание, всё же, познакомиться с Вами перевесило осторожность и неуверенность. Не знаем, известно ли Вам о том, что у Вашего отца, помимо Вас, были и две младшие дочери — рождённые в другом браке и в другой стране, в Германии. Мы же — их сыновья, Румерих Форстер и Берхейд Зигшпиллер. К несчастью, мы оба рано стали сиротами — можно сказать, что растил нас наш дед. От него мы и узнали о Вас — правда, к нашему сожалению, дед не слишком распространялся на эту тему. Человеком он был непростым, и расспрашивать мы, как Вы понимаете, не решались, но нас всегда очень согревала мысль о том, что он — не единственный наш родственник, и где-то далеко, в незнакомой стране у нас есть родной дядя.

Теперь же, когда наш дед — и Ваш отец — мёртв, у нас больше не осталось никаких родственников, кроме Вас, и мы бы были счастливы знакомству. О чём и просим Вас этим письмом.

Ваши, надеемся, пока ещё незнакомые Вам племянники

Румерих Форстер⁽¹⁾ и Берхейд Зигшпиллер⁽²⁾.»

Дочитав это послание, Маркус какое-то время сидел в некотором ошеломлении. Племянники? У его отца были дочери? У него были две сестры? Всё это казалось ему настолько невероятным и диким, что он даже перечитал письмо ещё раз. Сова, нетерпеливо прыгавшая по столу, не выдержала и, подобравшись к нему, требовательно клюнула в большой палец.

— Тебе придётся подождать, — вздохнул он. — Я понятия не имею, что отвечать… эльфы пока о тебе позаботятся, — сказал Эйвери, наконец, принимая решение. Он сунул письмо в карман и, поручив недовольную птицу эльфам, отправился одеваться.

…Малфой-мэнор был тих и казался пустым — но Эйвери знал, что это впечатление вполне может быть результатом наложенных на холл чар. Выйдя из камина, он огляделся и, улыбаясь от удовольствия возможности вообще говорить такое, громко произнёс:

— Есть кто-нибудь дома?

— Старшая хозяйка в саду, — немедленно сообщил ему эльф, — хозяева в кабинете у мистера Люциуса, маленький хозяин в музыкальном салоне, а младшей хозяйки нет. К кому проводить господина?

— К Люциусу, — попросил Эйвери. Это было так волшебно и здорово — вновь просто приходить в гости — и знать, что тебе рады и ждут в любое время, и всегда помогут и подскажут решение, и… и тому, что хотя у него и нет, и теперь уже, наверное, не будет семьи, у него есть друзья, а это почти то же самое.

Он поднялся по хорошо знакомой широкой лестнице и пошёл вслед за эльфом туда, куда и так знал дорогу — но спешить ему было некуда, а соблюсти традицию казалось приятным. Эльф исчез за дверью, не открывая её, а затем вернулся и распахнул — и Эйвери угодил в объятья старшего из Малфоев, с радостным удовольствием затянувшего его внутрь.

— Мы уже позавтракали, но ещё не обедали, — сказал он. — Дождёшься?

— С удовольствием, — искренне кивнул Маркус. — Но вообще я пришёл за советом, — он вынул из кармана письмо.

— Я вам нужен? — спросил Драко, вставая из-за стола. — Если нет — я бы пока вас оставил. Дел полно, — пояснил он, слегка разводя руками.

— Нет, наверно, — ответил Маркус. — Я надеюсь, что твой отец справится… но, если что, — добавил он тут же, — я тебя дождусь.

— Конечно, справится, — кивнул Драко и попрощался: — До вечера.

Он ушёл, забрав с собою портфель, и когда дверь за ним закрылась, Эйвери вынул из кармана письмо и протянул Люциусу. Тот быстро его прочёл — и по мере чтения его лицо приобретало всё более удивлённое выражение.

— Интересно, — протянул он, закончив, и кивнул Маркусу на диван. — Необычное, я бы сказал, послание.

— Думаешь, это правда? — спросил Эйвери.

— Не знаю, — покачал головой Малфой. — Но это не так сложно проверить — родство такой степени легко подтверждается кровью. Пожалуй, я склонен думать, что это действительно так… но, — он сощурился и покачал головой, — я бы не спешил назначать встречу.

— Если они и вправду мои племянники, — не слишком уверенно проговорил Эйвери, — то, наверное, нехорошо им отказывать. И потом, у меня ведь нет больше родни, — заговорил он, волнуясь. — И я…

— Не спеши, — оборвал его Люциус. — Бездетный богатый дядюшка — скверная и небезопасная роль, — он слегка усмехнулся. — Боюсь представить, кем они выросли, если их воспитывал твой отец.

— Я понимаю, что ты прав, — кивнул Маркус — и добавил, помявшись: — Но всё равно думаю: а вдруг нет? Люди же разные… у них были матери и отцы — и…

— Давай не будем загадывать, — не стал спорить с ним Малфой. — Напиши им, что сейчас дом к гостям не готов — но, скажем, через пару-тройку недель ты… а хотя, — он улыбнулся, — пригласи их на Хэллоуин. И времени впереди много — и не понадобится объяснять выбор даты. А я пока их проверю, — он потрогал подушечкой указательного пальца кончик письма.

— Я как раз хотел тебя попросить, — с благодарностью кивнул Эйвери. — Я могу попросить их рассказать о себе… наверное, это будет уместно, как думаешь?

— А вот не знаю, — подумав, ответил Люциус. — Проявленный интерес сдиссонирует с нежеланием скорой встречи… полагаю, имеет смысл пока ограничиться вежливым приглашением на Хэллоуин, словами о не готовом к гостям доме и, пожалуй, лёгким упоминанием нездоровья. Хотя, пожалуй, — протянул он задумчиво, — можно задать пару любезных общих вопросов. Мол, где учились, где живёте, сколько вам вообще лет, есть ли семьи… что-то такое. Не говорящее о тебе ничего, кроме того, что ты хорошо знаком с этикетом.

— Ты не поможешь составить текст? — попросил Маркус со вздохом. — Боюсь, я совершенно позабыл эти тонкости.

— Конечно, — улыбнулся Люциус. — Давай сейчас и займёмся, — он сел за стол и, придвигая к себе чистый лист бумаги, предложил: — Если хочешь, я могу набросать черновик, а ты прочитаешь и поправишь, что тебе покажется нужным.

— Это было бы здорово! — заулыбался Маркус. — Спасибо… как чудесно иметь друзей-дипломатов, — искренне проговорил он.

— Друзей вообще иметь замечательно, — засмеялся Люциус. — А уж дипломаты они или нет — это такие детали… дай мне десять минут.

Какое-то время в кабинете стояла тишина — раздавался лишь скрип пера и шелест переворачиваемых страниц «Пророка», свежий номер которого Эйвери взял с дивана.

— Погляди, — сказал, наконец, Малфой, переправляя другу исписанный лист. — Это просто черновик — не смотри на стиль. Что скажешь?

— Это просто отлично! — прочитав, просиял Эйвери. — Я прямо слышу твой голос… хотя и совсем на меня не похоже.

— Перепиши так, чтобы стало, — легко пожал Малфой плечами. — С другой стороны — откуда им знать? Вы незнакомы. А если они начнут анализировать текст — пускай ошибутся, — он широко улыбнулся. — Но делай, как больше нравится.

— Нет у меня сил сейчас думать, — признался Эйвери. — Я бы просто переписал — да и всё.

— Нет, ну отправлять это в таком виде нельзя, — возмутился Малфой. — Дай я приведу это хоть в какой-то порядок — а то они сочтут, что ты совсем не в себе, и Мерлин знает, на что могут решиться… а вообще, знаешь, — он побарабанил пальцами по столу, — почерк ведь может сказать очень многое. Как и вещь, которую держали в руках. Может, позволишь мне побыть твоим секретарём? — спросил он.

— Но тогда они могут причинить зло тебе, — возразил Эйвери. — Это будет…

— Мне? — Малфой рассмеялся. — Что ты, — он покачал головой. — Чтобы причинить мне вред, нужно нечто большее, нежели исписанный мной листок… но тебя сейчас этим чарам учить долго, а посторонний человек накладывать их не может.

— Ну, если так, — Эйвери тоже улыбнулся, — то я буду признателен. Ты напишешь?

— Сейчас, — кивнул Люциус. — Так… выберем дорогой, но распространённый пергамент, — он открыл один из ящиков своего старинного стола и вынул оттуда кремового цвета почти квадратный лист. — Такой можно купить не только на Диагон-элле, но и в любом волшебном квартале Британии, — пояснил он. — Никаких водяных знаков… перо возьмём… скажем, совиное — тоже пафосно, но при этом весьма банально, — он взял выбрал означенное перо. — Чернила… пусть будут эти… — Эйвери, не выдержав, рассмеялся, и Малфой тут же спросил его: — Что?

— Ты всё же совсем не изменился, — счастливо сказал Маркус. — Вообще. Словно и не было этих лет…

— Надеюсь, что ты неправ, — возразил тот весело. — Потому что я горжусь той работой, что провёл над собой — будет досадно понять, что всё это было иллюзией. Так — дай мне ещё минут десять.

Писал он, впрочем, все двадцать — а когда закончил, откашлялся и спросил:

— Прочитать тебе?

— Я могу сам, — улыбнувшись, протянул руку Эйвери, но Малфой возразил:

— Не думаю, что тебе вообще стоит держать это в руках. Я читаю?

— Давай, — вздохнул Маркус, которому от подобной заботы было немного неловко.

— «Дорогие мистер Форстер и Зигшпиллер! — начал Малфой. — Признаюсь, ваше письмо оказалось для меня полной неожиданностью, однако неожиданностью приятной. К несчастью, мой дом сейчас совсем не готов для встречи дорогих и важных гостей, да и сам я, признаюсь, ещё не настолько хорошо себя чувствую. Однако всё это мимолётно, и я буду рад пригласить вас на Хэллоуин — если вам, конечно, подойдёт эта дата.

А пока обстоятельства не дают мне познакомиться лично с моими нежданно обретёнными родственниками, мне было бы очень приятно узнать о вас хоть что-то, кроме имён. И если вы черкнёте мне пару строк о том, где и как вы живёте, где учились и, может быть, расскажете о своих семьях, я буду ждать встречи совершенно счастливым.

Ваш любящий дядя

Маркус Эйвери.»

— Любящий? — рассмеявшись, переспросил Эйвери.

— Могу убрать, — немедленно согласился Малфой.

— Да нет, пускай будет, — решительно кивнул Маркус. — Идём тогда со мной — и вместе отправим. Раз мне нельзя даже трогать его.

1) Румерих — от древнегерм. (h)ruom, hrom (слава, хвала) + rihhi, riki (богатый, могущественный; вождь, правитель). Форстер — лесник.

Вернуться к тексту

2) Берхейд — от древнегерм. bergan (хранить, беречь) + heit (состояние, род, сословие) Зигшпиллер — выигрывающий, удачливый игрок.

Вернуться к тексту

Родольфус Лестрейндж сидел и смотрел на море — их море. Голубое море под белыми скалами… Впрочем, сейчас оно не было голубым, повторяя серый цвет отражающегося в нём осеннего неба. Ветер — холодный, сырой, пахнущий зимою и солью — пробирал до костей, но Родольфус не уходил, да и не чувствовал он сейчас этого холода. Больше всего на свете ему хотелось сесть в лодку и выйти туда — в эти серые с белым волны. Но нельзя… он понимал, что пока не готов. Руки его уже вполне действовали, но слушались плохо, а уж о серьёзном колдовстве пока и вовсе говорить было рано — какое тут море… Но как же хотелось.

Он сидел тут полдня — уже темнело, и нужно было возвращаться домой. Рабастан не любил оставаться вечерами один — и эльфы тут были не в счёт — но Родольфус всё медлил… и дождался брата, неслышно подошедшего к нему и молча севшего рядом.

— Холодно, — тут же сказал Родольфус, поворачиваясь к нему. — Пойдём домой. Ты замёрзнешь.

— Ты полдня тут сидишь, — проговорил Рабастан, внимательно на него глядя. — Давай подождём, пока стемнеет. Пожалуйста. Я тепло одет — и вот, — он протянул ему тёплый плащ. — Возьми, пожалуйста.

— Мне не холодно, — отозвался тот, забирая плащ и накидывая ему же на плечи. Рабастан улыбнулся и прижался щекой к его руке — Родольфус ответил быстрым ласковым жестом и накинул капюшон ему на голову. — А вот ты и вправду замёрзнешь. Тут такой ветер.

Он обнял брата за плечи, и тот прильнул к нему и положил голову на плечо. Так они и остались — молча сидели, глядя, как угасает день, и как постепенно исчезает на горизонте граница между водою и небом.

— Идём, — проговорил, наконец, Родольфус, когда темнота окончательно почернела. Встал, помог брату подняться и повёл его к дому.

С того дня, когда они окончательно вернулись сюда из Штатов, прошло всего чуть больше недели, и Родольфус всё никак не мог надышаться морем. Он даже не думал, что настолько скучает по нему — пока не вернулся и не побродил по берегу, дыша солёными брызгами и позволяя ветру забираться к нему под одежду и пробирать его до костей. Он всегда любил холод — и поэтому, наверное, и выжил всё-таки в Азкабане — и два проведённых в жаре, под ослепительным южным солнцем месяца породили в нём тоску по родным ветрам, и он никак не мог её утолить. Даже распахнутые на ночь окна в спальне не помогали…

Рабастан тоже радовался возвращению — и всё просил Родольфуса выйти в море на лодке, а тот лишь вздыхал в ответ и мягко отказывал, каждый раз заново объясняя ему, почему это пока невозможно. А назавтра разговор повторялся… Родольфус понимал, что брат делает это не со зла, понимал, что он просто нетерпелив — так же, как и когда-то в детстве — но эта просьба каждый раз отдавалась в нём болью. Впрочем, они каждый день подолгу гуляли по берегу, и Рабастану этого пока что хватало.

Прогулки эти обычно занимали часа два, а остальное время Родольфус делил между деловыми бумагами, в которых до сих пор разбирался, и домом с садом, которые тоже следовало привести в порядок. С садом было сложнее всего: он никогда в жизни им не интересовался, за исключением разве что яблонь, и теперь ему приходилось начинать почти с нуля. Впрочем, отчасти это было и хорошо: по крайней мере, ему было, чем себя занять, и можно было пока не думать о том, о чём думать Родольфусу совсем не хотелось.

О браке.

Он должен был сделать это, хотя даже мысль о том, чтобы вновь подпустить к себе женщину, скручивала его внутренности в ком и вызывала порой тошноту. Если бы можно было без этого обойтись! Родольфус думал о том, что будущую супругу, к примеру, можно было бы попросту отселить — и содержать их с наследником… но понимал, что это не выход. Он не мог отдать воспитание собственного наследника в чужие руки — да и нечестно и неправильно это будет. И потом… ведь это будет его ребёнок. Часть их рода… Он не считал, что сможет быть хорошим отцом — но знал, что приложит к этому все усилия. И, возможно, сумеет вырастить ребёнка достойным.

А потом он вспоминал сидящую у него на коленях Эйр, внимательно слушавшую его и иногда вдруг обнимавшую за шею и шепчущую:

— Я тебя полюблю, хочешь? — и ловил себя на мысли, что хочет… и хочет услышать эти слова и из уст собственного ребёнка.

И, может быть, даже самому…

Эта мысль вызывала у него почти панику — подпустить к себе кого-то ещё? Кому из тех, кто был ему дорог, его привязанность принесла хоть что-то хорошее? Он знал, что не умеет критично воспринимать близких — и понимал, что вряд ли уже научится. Значит… значит, нужно найти такую женщину, которая бы умела и любить, и заботиться о ребёнке — и, вместе с тем, могла бы быть, при необходимости, с ним достаточно твёрдой.

Такую, которая могла бы принять Рабастана и стать ему разом и сестрой и — отчасти — сиделкой.

Такую, которая бы не любила его, и не ждала ответной любви — но которая бы не искала её и на стороне.

Такую, которая… бывают, вообще, такие?

Конечно же, брак по сговору был способен дать некоторые гарантии. Родольфус собирался быть честен — предельно честен и с семьёй, и с возможной невестой. И всё же…

Он категорически не желал видеть в этом доме кого-то ещё. Гостей — из близких старых друзей, иногда — может быть. Но хозяйку…

Вот только выбора у него не было.

Вернее, был — но он не предполагал сохранения статус-кво.

Но пока дом был совсем не готов принять кого-то ещё, да и дела их были очень запутаны — и Родольфус, с удовольствием уступая этим разумным и правильным отговоркам, откладывал мысли о грядущем бракосочетании на потом и с головой погружался в заботы.

И когда как-то вечером из камина в их главном зале вышел Люциус Малфой с какой-то тетрадкой в руках, Родольфус встретил его почти с радостью: такое неожиданное явление вполне могло предвещать загадку или, по крайней мере, проблему, которую можно будет обдумать.

— Не разбудил? — весело спросил Люциус, символически стряхивая несуществующую сажу со своего рукава.

— Я не Асти и не ложусь с солнцем, — отозвался Родольфус. — Чему обязан?

— Я понимаю, что ты сейчас очень занят, — сказал Малфой. — Но ты говорил, что с удовольствием присоединишься к поискам той арки…

— Ты нашёл что-то? — с острым любопытством спросил Родольфус.

— Возможно, — уклончиво сказал Люциус. — Я нашёл один очень старый дневник, написанный совершенно чудовищным почерком, и там, кажется, есть кое-что.

— Чей? — Родольфус с откровенной жадностью глянул на тетрадку.

— Одного моего предка, — улыбнулся Малфой. — Николас был человеком довольно… своеобразным, — он вздохнул. — И слава о нём до сих пор идёт весьма спорная. У нас его не то, чтобы вспоминать не любят — но… в общем, после него имя это у нас в семье не встречается, — он рассмеялся негромко. — Как же я соскучился по твоему дому, — проговорил он, оглядываясь. — Одно из лучших мест в мире…

— Можешь тут прогуляться, — со сдержанным нетерпением сказал Родольфус. — А пока отдать мне дневник.

— Я тебе скопировал нужные страницы, — сказал Люциус. — Я как в юность вернулся… сколько мы у вас тогда времени проводили!

— А где ещё было? — усмехнулся Родольфус. — У тебя был отец — это сдерживало. У Уолла — дед, у остальных — тоже какие-то родственники… а мы тогда уже жили вдвоём, и я себя ощущал гостеприимным хозяином, — он улыбнулся. — А ведь я совсем забыл это чувство… самому странно, — добавил он с удивлением.

— Не хочешь никого видеть? — понимающе спросил Люциус.

— Не хочу, — не стал лгать Родольфус. — Есть несколько исключений — и ты среди них — но, в целом…

— Мы меняемся, — сказал Люциус, медленно обходя зал и прикасаясь рукой то к стене, то к развешанному на ней оружию, то к подоконникам. Родольфус шёл рядом и наблюдал за ним с едва заметной полуулыбкой, больше заметной в выражении глаз, нежели в привычно сжатых губах. — Когда я сейчас вспоминаю себя двадцатилетнего, мне порой хочется зажмуриться и сказать: «Нет. Это не мог быть я. Невозможно», — он обернулся к Родольфусу. — И должен сказать, что и в отношении гостеприимства я теперь тоже стал куда сдержаннее. Дом — это дом, и мне далеко не всегда хочется там видеть кого-то ещё. Никто не ждёт от тебя пиров и застолий — и даже приёмов.

— Да уж какие приёмы, — усмехнулся Родольфус. — Боюсь представить себе, что это было бы… тебе нравится? — спросил он, заметив, что Люциус второй раз обернулся на висящий на стене кинжал.

— С юности, — признался Люциус. — Но не вздумай дарить! — тут же добавил он. — Мне нравится его хотеть — считай, это почти что традиция.

— Как скажешь, — улыбка всё же тронула и губы Родольфуса. — Но если ты передумаешь…

— Не порти всё удовольствие! — оборвал его Малфой. — Не все мечты должны исполняться — порой они, исполняясь, мрут и лежат потом тихими трупами… я лучше буду каждый раз приходить сюда и вздыхать, ощущая, как ёкает сердце.

— Вот это и называется — знать толк в удовольствиях, — сказал Родольфус. — В тебе всегда было это — но то ли я забыл, то ли тогда ты до такого уровня не поднялся.

— Что ты, — улыбнулся Люциус, — тогда я был далёк от такого, как ты сейчас далёк от любви к попойкам… но к делу, — он вздохнул и обернулся. — Вернее, как раз к попойкам. Я набросал список тех домов, где мы в то время бывали — но он, конечно, не полон. Да и никто не сказал, что в то время ты везде бывал с нами.

— Я тоже вспоминал, — сказал Родольфус. — До списка руки пока не дошли, — но, в целом, ничего нового в плюс к тому, что мы нашли со Снейпом и Ойгеном.

— Те я включил, — Люциус достал из-за пазухи пергамент и разложил на столе. — Осталось все их вновь обойти… и побывать во всех возможных кладовых и подвалах.

— Подозреваю, что это может быть не так просто, — задумчиво протянул Родольфус. — Далеко не все те, кто с радостью принимал нас лет сорок назад, теперь хоть кого-то хотя бы на порог пустят. А некоторые не смогут этого сделать чисто физически.

— Не все, — скорбно помолчав, согласился с ним Малфой. — Но на то есть ещё Поттер. В конце концов, это же ему надо, — сказал он очень разумно. — Лично я не могу сказать, что горю желанием воскресить своего шурина, — он усмехнулся, — хотя чего, конечно, не сделаешь для того, кто вас вытащил…

— Я видел вас с Поттером, — возразил Родольфус. — Не стоит рассказывать мне, что дело лишь в благодарности.

— Теперь уже не только, конечно, — рассмеялся Малфой. — И потом, мы же родня — даже если учесть ту путаницу, что возникла в середине прошлого века.

— А ещё ты когда-то так хотел его получить, — напомнил Родольфус.

— Было, — легко признал Малфой. — И вот вдруг… но он интересный человек, Руди. И хороший.

— Ты дорос до интереса к хорошим людям? — усмехнулся Родольфус.

— Представь себе, — совершенно не обиделся Малфой — и вернулся к списку: — Итак, вот что у меня вышло…

Для Уолдена МакНейра возвращение в Британию ознаменовалось двумя событиями: подготовкой к встрече со странной молодёжью из Лютного и разговором об этом с Люциусом Малфоем.

Разговор этот Люциус начал сам, усадив как-то вечером Уолдена у камина с бокалом превосходного огденского.

— Что думаешь делать с нашими поклонниками? — спросил он.

— Не знаю, — помрачнел Уолден. — Чем больше думаю — тем больше… а, — он махнул рукой. — Как раз хотел с тобой посоветоваться.

— Я понимаю, что ты привык подбирать всех, кого убить жалко, а так оставить опасно, — посмеиваясь, начал Люциус. — Беда в том, что это не книззлы и даже не мантикоры.

— Мантикор я ни разу не подбирал, — шутливо возразил Уолден.

— Тут нам всем повезло, — кивнул Люциус. — Но если серьёзно — Уолли, мне не нравится эта идея.

— Я обещал уже, — вздохнул тот. — Да и бросать их…

— Я и не призываю, — возразил Люциус. — Но ты сам-то что думаешь про их игры?

— Ты знаешь, — подумав, признался Уолден, — я когда с ними в первый раз разговаривал — мне так противно было.

— Противно? — с интересом переспросил Люциус. — Почему именно так?

— Потому что они в нас играют, — скривился МакНейр. — Как в кукол. А с меня таких игрищ хватило.

— Играют они, по большей части, не в нас, а в Беллу и Лорда, — возразил Малфой. — А взгляд интересный… я никогда не смотрел так.

— Какая разница-то? — Уолден снова поморщился. — Они видят во всём этом игру, а в нас — кукол. Меня аж замутило, когда я это понял.

— А ты им это дал понять? — спросил Люциус.

— А смысл? — пожал плечами Уолден.

— Смысл есть, — качнул головой Люциус. — Судя по тому, что я видел, ты был мил, добр и обаятелен — и ты понимаешь, чем всё это может кончиться?

— Делом займутся, — сказал Уолден. — Всё лучше, чем свечи жечь да в плащи наряжаться.

— Вот именно, что делом! — подчеркнул Люциус. — Каким только? Уолли, ты понимаешь, что ты так из них боевиков сделаешь — создашь настоящую боеспособную группу! А если им понравится? Что ты тогда им предложишь? А не предложишь — куда они пойдут с такими идеями и с полученными от тебя навыками? Сам подумай!

— И что? — вздохнул Уолден. — Бросить их?

— Мерлин! — пробормотал Люциус. — Ясно: ты уже взял их под своё крыло, и следует исходить из этого, — они переглянулись и оба разом совершенно одинаково усмехнулись. — Скажи мне, чего ты хочешь добиться? Цель какая?

— Показать бы им, как всё это было на самом деле, — сказал Уолден. — Так, чтобы пробрало — как нас на долоховских уроках. Я пробовал вроде — да, кажется, неудачно.

— Показать, говоришь, — задумчиво протянул Малфой — и вдруг улыбнулся хитро, лукаво и широко. — Какая блестящая мысль, Уолл. О да. Мы покажем.

Он подвесил стакан в воздухе и потёр руки.

— Ты что-то выдумал? — с любопытством спросил Уолден.

— Тебе понравится, — пообещал Люциус. — Надо только некоторые детали продумать… но да — мы покажем. И я не я буду, если после этого хотя бы половина не разбежится, навсегда выкинув всю эту придурь из головы.

* * *

На следующий день, подходя к месту встречи, МакНейр с облегчением увидел не такую многочисленную группу, как ожидал. Не пятнадцать человек, а всего дюжину: не было Клариссы, Августы и Колина.

— Я смотрю, здесь не все, — сказал он, подойдя к ним.

— Они струсили, — сморщив нос, сказала Элинор. — А мы готовы. И деньги принесли, — она протянула ему кошель.

— Деньги, — это хорошо, — сказало он, забирая его. — И что струсили прямо сейчас — хорошо тоже, — он внимательно осмотрел пришедших. — Что же… я вам кое-что приготовил, — сказал он, тяжело роняя слова. Они радостно переглянулись, и он приказал: — Возьмитесь за руки — у меня портал.

Тот перенёс их в полуразрушенный сарай — стоящий в лесу неподалёку от Малфой-мэнора и специально накануне соответствующим образом трансфигурированный Люциусом из вполне нормального охотничьего домика. Внутри было пусто — лишь в центре находился старый алтарь, покрытый большим куском заляпанной кровью ткани, под которым явно что-то лежало.

Или кто-то.

— Вы прошли проверку, — веско заговорил МакНейр, едва позволив им оглядеться. Их лица осветились радостью, они переглянулись и начали возбуждённо перешёптываться. — Итак, — сказал он, медленно подводя их к алтарю. — Вы просили рассказать вам, как это было — я расскажу. Сегодня по-настоящему.

— Так вы просто нас тогда проверяли? — возбуждённо спросил Стивен.

— Нельзя же было просто так вам поверить, — кивнул он. — Но теперь вам, здесь оставшимся, верю. Верю в то, что вы и вправду ностальгируете по тем временам и если бы могли — приняли бы настоящую метку.

— Приняли бы! — почти выкрикнула Элинор. Её глаза сияли, лицо пылало румянцем, и она вся казалась счастливой и возбуждённой.

— Метку я вам дать не могу, — сказал МакНейр. Он дошёл, наконец, до алтаря, и остановился рядом с ним, положив руку на ткань. Под его ладонью та промялась, и вокруг немедленно начало расплываться яркое пятно. — Но у меня есть для вас всех подарок.

Он повернулся — и резко сдёрнул ткань.

Они ахнули — и беспорядочно отступили назад, глядя на распростёртого на алтаре человека.

От Люциуса Малфоя, которого они, конечно, все очень хорошо знали и не раз видели на Диагон-Элле, сейчас не осталось почти ничего. Его роскошная мантия была изрезана в клочья, и в прорехи проглядывало израненное голое тело. Длинные волосы намокли от крови и свисали жалкими сосульками, на левой скуле была глубокая ссадина, над которой багровел огромный фингал… Он явно был зачарован и лежал совершенно недвижно, лишь беззвучно и часто дыша.

— В той последней битве мы все или сложили головы, — сурово заговорил МакНейр, — или бились до последнего, а потом отправились в Азкабан. Половина наших друзей там погибла, а другая половина отправилась умирать в Азкабан, из которого теперь вышли только мы. И лишь он, — с ненавистью и презрением сказал Уолден, — в очередной раз сумел откупиться. Предатель, — выдохнув, прошипел он, сжав кулаки. — Одних денег бы той весной ему не хватило, — он тяжело задышал было, но потом выровнял дыхание и, поглядев на их полные возмущения и ярости лица, продолжил: — Жена его метку не носила — её не за что наказывать, она не клялась. Мальчишка был несовершеннолетним — с него тоже нет спроса. Но он должен ответить. Сперва я хотел убить его сразу — но затем встретил вас. Я много думал, пока лечился, и, — он сделал шаг в сторону, — решил разделить это с вами. Я позволю вам самим это сделать, — он обвёл их долгим пристальным взглядом. — Сейчас. Начинайте. Ты, — указал он на Элинор. — Вот, возьми, — он вынул сзади из-за пояса нож и протянул ей. — Он не заслужил лёгкой смерти от заклятья — предателей мы казнили по-маггловски. Перережь ему горло.

— Й-а? — заикаясь, переспросила она, пятясь и бледнея.

— Как хочешь, — с пугающим равнодушием пожал он плечами и протянул нож Стивену. — Давай.

Этот нож взял и даже подошёл к Малфою. МакНейр махнул палочкой, снимая заклятье, и тот, захрипел, открыл единственный оставшийся целым глаз и, разлепив спёкшиеся губы, попытался что-то сказать, но закашлялся, и в лицо Стивену полетели мелкие кровавые брызги. Тот вздрогнул и, побелев, шарахнулся назад. МакНейр снова пожал плечами и, подойдя к Малфою, почти нежно провёл самым кончиком лезвия по его щеке. Потекла кровь — тот всхлипнул, громко и судорожно, и прохрипел:

— Уолден…

— Они всегда молят, — презрительно сообщил своим бледным и притихшим гостям МакНейр. — На это просто не следует обращать внимания. Ну что — есть желающие? Нет? — он ещё раз оглядел их и довольно сказал: — Ну, как говорят, была бы честь предложена. Я двадцать лет мечтал с ним покончить. Обычно мы убивали — когда не в бою, а так вот, с комфортом — каким-нибудь режущим или просто ножом. Эффектно и увлекательно, — он хищно улыбнулся. — Я люблю нож, — он развернулся и, картинно и эффектно размахнувшись, одним точным движением перерезал лежащему горло.

Вверх ударил пульсирующий алый фонтан, заливая горячей ещё кровью и МакНейра, и словно окаменевших юнцов. А потом кто-то из них, сдавленно охнув, медленно осел в обмороке. Ещё несколько человек стошнило, и пока их рвало, остальные бестолковой толпой кинулись было к выходу — однако же, не найдя ни двери, ни окон, просто беспорядочно заметались по сараю.

— Выпустите нас! — взвизгнула вдруг Анаис.

— Я закрыл аппарацию, — сказал МакНейр, обтирая лицо, по которому продолжала течь тёплая кровь, своей широкой ладонью. — Незачем. Вы же хотели стать Пожирателями, — сказал он презрительно. — Даже метки, вон, сделали, хотя и фальшивые. Вы что думали, это игрушки? Побегали с игрушечными мётлами — и будет? Врагов надо убивать! — сказал он жёстко — и медленно облизнул блестящие от крови пальцы. Их стошнило — на сей раз почти всех, а Алекто истерично разрыдалась и, зажмурив глаза, замотала головой, повторяя:

— Нет-нет-нет!

— Заткнись, дура! — тряхнула её Элинор, а затем отвесила ей пощёчину. — Вы просто псих! — крикнула она МакНейру.

— Я делаю, что привык, — равнодушно пожал он плечами. — Обычное дело — перерезать горло предателю. А вы думали, чем мы занимались? — спросил он, вытирая нож краем мантии. — Мы пытали и убивали — и нам, — добавил он, сощурившись и ухмыльнувшись беззвучно, — это нравилось.

— А вам? — спросил после долгой паузы МакНейр. — Понравилось?

— Откройте немедленно аппарацию! — потребовал Чарльз. — Мы тут больше быть не хотим!

— А что так? — кажется, искренне удивился МакНейр.

— Вы сумасшедший, — сказал ему Рональд.

— Мы так счастливы были, — дрожащим от слёз и обиды голосом сказала Элинор, — а вы… отпустите нас — мы вас не хотим больше знать.

— В аврорат мы, конечно, не пойдём, — сказал Чарльз. — Но вас знать не хотим больше. Мы все были готовы для вас… а вы…

— А я показал вам, во что вы играли, — неожиданно жёстко сказал МакНейр. Обернувшись к алтарю, он взмахнул палочкой, и чётко проговорил: — Фините Инкантатем.

Контуры трупа поплыли, и через пару секунд он превратился в обыкновенный свёрнутый в рулон плед, а вся кровь просто исчезла.

— Вы, — задохнулась Элинор. — Вы нас обманули!!! — взвизгнула она и, сжав кулаки, кинулась на него было, но ударилась о выставленный им щит.

— А с чего бы мне вас жалеть? — спросил он. — Вы желали увидеть настоящего Пожирателя — наслаждайтесь. Вы играли в нас, как в игрушки — так вот, я не кукла и развлекать вас не стану. Аппарация открыта, — он махнул палочкой. — Полагаю, желающих со мною работать больше нет?

— Нет! — воскликнула Элинор.

— Надо быть ненормальным, чтобы с вами связаться. Всех благ, — сказал Рональд — и аппарировал первым.

Они начали аппарировать — и он, не дожидаясь, пока они все исчезнут, взял с алтаря плед, встряхнул его как следует и аккуратно сложил, продолжая считать хлопки. Насчитав одиннадцать штук и никак не слыша двенадцатого, он обернулся и увидел сидящую на полу всхлипывающую Алекто.

— А ты что сидишь? — спросил он. — Или аппарировать не умеешь?

— Зачем вы так с нами? — тихо спросила она. — Мы же вас ничем не обидели…

— Я сделал ровно то, о чём вы просили, — пожал он плечами. — Вы хотели увидеть «настоящего Пожирателя» — я показал.

— Но мы же ничего вам не сделали! — всхлипнула она. — Знаете, как мы к этой встрече готовились? Мы же занимались тем, что вы показали нам — каждый день! Мы так ждали вас, а вы… вот так…

— Вы придумали себе какую-то мрачную сказку, — сказал он, — никакого отношения к реальности не имеющую. А я жил там, и заплатил за освобождение двадцатью годами Азкабана. И ваши игры мне отвратительны. Вы все, как я видел, обожаете Беллатрикс Лестрейндж — а я знал её настоящую и должен сказать, что она самолично бы перерезала горло тем, кто посмел бы в неё играть. Она была жестока — а жестокость вблизи неприглядна. И я хотел донести до вас это. Отправляйся домой, — велел он. — И найди себе другого кумира.

— Я же не Элинор, — грустно сказала она. — При чём тут мадам Лестрейндж… мне так жалко Алекто, — прошептала она.

— Кэрроу? — изумился МакНейр. — Да она тренировала на таких, как ты, Круциатус — и учила этому школьников.

— Неправда! — слегка истерично выкрикнула Алекто. — Она просто была строгой — и это уже потом про неё придумали…

— Она была садисткой, — резко оборвал её Уолден. — Садисткой, которая любила пытать — в том числе и детей. Вместе с братом. Трусливая жестокая женщина — чем она так тебя зацепила?

— Мне кажется, мы похожи, — прошептала Алекто. — Нас даже зовут одинаково…

— Поверь, — сказал он очень серьёзно. — Между вами нет вообще ничего общего. А имя — это всего лишь имя. Оно не имеет значения.

— Мы вам кажемся смешными, да? — спросила Алекто, наконец, посмотрев на него.

— Вовсе нет, — сказал он. — Вы мне неприятны. Я уже был однажды чужой игрушкой — и не собираюсь позволять кому-либо изображать меня так. А что ты тут сидишь? — спросил Уолден. Он собирался уже возвращаться в Малфой-мэнор, но оставить тут эту девчонку не мог.

— Вы разрушили всё, во что мы верили, понимаете? — вновь заплакав, сказала она. — Вообще всё… куда мне идти?

— Домой, — пожал он плечами. — И я рад, если и вправду разрушил. Нечего там романтизировать и любить — одна грязь, смерть и кровь. Как вам вообще это в голову-то пришло, — пробормотал он.

— Ну, потому что не могут быть люди такими ужасными! — неожиданно горячо воскликнула девушка. — А на грифферов этих я насмотрелась, — сказала она ожесточённо, — им вообще верить нельзя! Да они сами ничем не лучше — но они всё равно всегда правы! Так что, даже если их тогда и убивали — то поделом им!

— Они тебя так обидели? — он подошёл ближе и присел рядом на корточки. — Чем?

— Да им всё можно! — сказала она отчаянно. — Что бы они ни сделали — их всегда и за всё прощают! Конечно, их все должны были ненавидеть — да если б Лорд родился сейчас, он бы…

— Прежде ничего подобного не было, — перебил он. — Когда я учился… мы все — между факультетами не было такой разницы. Всех наказывали, — он усмехнулся. — Мы соперничали, конечно — но учителя обычно ничью сторону не занимали. Да и не имела та война никакого отношения к школе.

— Как же не имела? — горячо воскликнула Алекто. — Почему же тогда все слизеринцы были на стороне Тёмного Лорда? — спросила она с победным видом. — А все гриффиндорцы…

— Глупость какая, — нахмурился Уолден. — Отнюдь не все. И не только. А ты знаешь, — спросил он, вспомнив что-то, — что его возродил гриффиндорец?

— Что?! — ахнула Алекто. — Как это? Нет, неправда! — она даже головой замотала.

— Правда, — усмехнулся МакНейр. — Питер Питтегрю. Так что те, кто так говорит, просто врут. Факультеты — это просто факультеты. Всё, — он поднялся. — Мне пора. Отправляйся домой и найди себе другого кумира.

— Так вы, значит, не будете нас учить? — понуро спросила Алекто, тоже вставая.

— Учить? — изумлённо переспросил он. — Чему — вот такому? Ты всё ещё хочешь вот этому научиться?

— Не этому, — прошептала она. — Но вы говорили же… про другое… — она опять всхлипнула. — А просто… мы так ждали, — повторила она и прошептала: — Это же всё не по правде было…

— Я могу вас подготовить к поступлению в академию аврората, — сказал он. — Вот в этом есть смысл. А просто так готовить боевиков я не буду.

— То есть, мы обязаны будем потом пойти в эту академию? — робко спросила она.

МакНейр фыркнул.

— Это будет скучно и трудно, — сказал он. — Сплошная физкультура и никакой магии.

— То есть, — немного повеселев, уточнила она, — вы, всё-таки, будете?

— Иди домой, — сказал он, сам не зная, что ей ответить. — Можем назначить встречу на той неделе — скажем, в среду в полдень. У той вашей стены. Я подумаю.

— Спасибо! — она просияла. — Никто не ожидал просто… но все придут!

— Иди домой, — повторил он — и она, улыбнувшись ему, радостно сказала:

— До встречи — и, наконец, аппарировала.

А он только собрался активировать портал, как в стене появилась дверь, в которую вошёл смеющийся Люциус Малфой.

— В тебе умер гениальный актёр, — сказал он. — Уолли, это было потрясающе. Я сам почти поверил.

— Был бы толк, — усмехнулся МакНейр.

— Сомневаешься? — удивился Малфой.

— Ты же слышал эту девочку. Вдруг она не одна такая? — спросил МакНейр, с любопытством следя за тем, как Малфой восстанавливает вид домика.

— Вряд ли их таких будет много, — успокаивающе сказал Малфой. — А остальных — ну, что же… будешь готовить в академию, — он опять засмеялся. — Вот Поттер обрадуется. Ну, что ты мрачен? — спросил он, тщательно расставляя мебель.

— То, что она говорила о школе, — сказал МакНейр, кладя плед на один из стульев. — Кори рассказывал — но я с его слов не понял, что всё так плохо.

— Потому что Кори — умница, — отозвался Малфой. — И знает, почему так сейчас происходит. А у девочки этой мозгов — что у кошки… и я не уверен, что сейчас не оскорбил кошку, — он закончил с мебелью и принялся восстанавливать окна. — Жалеть Кэрроу — это просто… и ведь она её видела! — первое окно было готово, и он взялся за следующее. — На суде.

— Она видела сошедшую с ума женщину, — возразил Уолден. — Это не говорит ни о чём.

— Не говорит, — согласно кивнул Люциус. — Тебе её жаль, — добавил он безапелляционно, — но я очень не советовал бы тебе к ней привязываться. Она слабая, глупая и, отмечу отдельно, не слишком красивая. Это скверное сочетание, Уолл. Она влюбится в тебя — если ещё не влюбилась — и что ты будешь с ней делать?

— Да, ну что ты, — возразил он. — Нет, конечно.

— «Нет» что? — уточнил Люциус. — Не влюбится? Ты просто не сталкивался никогда с подобными типами, — улыбнулся он. — А я видел таких немало. Влюбится непременно, а потом ещё и придумает себе что-нибудь — и, в итоге, на тебя же и обидится. Не связывался бы ты с ней.

— Я обещал им, — вздохнул Уолден. — И её правда жаль. Она очень похожа на потерявшего хозяина книззла.

— Ну да, — тоже вздохнул Люциус. — Они все на них похожи. Вспомни юного Крауча — тоже был весьма неприкаянный молодой человек. И что вышло. Впрочем, я тебя не отговариваю, — добавил он мягко. — Ты всё равно всё сделаешь по-своему — и я надеюсь, что ты будешь держать меня в курсе. Раз уж я всё равно уже, некоторым образом, замешан в эту историю. Пойдёшь к ним на встречу?

— Обещал же, — ответил МакНейр. — Но, думаю, там не будет никого.

— Я бы не поручился, — покачал головой Малфой. — Но это мы скоро узнаем.

— Ты обещал мне помочь, — сказал Родольфус, едва войдя в кабинет Люциуса.

— Обещал — помогу, — кивнул тот. — С чем именно?

— С невестой, — Родольфус придвинул себе стул и сел, оперев локти о стол и сложив пальцы домиком.

— Вот прямо сейчас? — шутливо спросил Люциус.

— Надо же когда-то начать, — то ли не понял, то ли не поддержал шутку Родольфус. — Дело долгое — а уже осень.

— Ты спешишь? — Люциус подавил вздох.

— Я не вижу смысла тянуть, — сказал Родольфус. — Я, в целом, здоров — и уж точно буду в порядке, когда это станет действительно важно. Люци, меня всё это вовсе не радует — а неприятные вещи я предпочитаю делать как можно быстрее.

— Руди, — Люциус на сей раз всё же вздохнул. — Это же не разовая акция. Это навсегда. Нельзя так на это смотреть.

— Я, пожалуй, неточно выразился, — поморщился Родольфус. — Конечно, я привыкну со временем. Речь не о жене, а о процессе поиска. Честное слово, — он слегка улыбнулся, — если бы ты просто привёл ко мне женщину и сказал, что уверен в том, что она подходит по всем параметрам, я был бы безмерно признателен тебе и обязан. Но так, к сожалению, не бывает… что? — спросил он, глядя на выражение лица Малфоя.

— В таких выражениях выбирают метлу, — сказал Люциус. — Или дом. Или даже сову — но Руди! Она женщина — женщина, которая будет жить в твоём доме! И будет рожать твоих детей и потом воспитывать их… как так можно?

— Ты просто не понимаешь, — вздохнул Родольфус. — Я всем сердцем не желаю этого брака — но у меня нет выбора. И тянуть с этим я не могу тоже — это чудо, что я вообще способен после всего лечь с кем-то, — усмехнулся он с горькой иронией. — И я понятия не имею, как долго ещё сохраню эту возможность. Если бы я знал наверняка, что у меня впереди хотя бы лет пять — я бы с удовольствием подождал и поискал ту, чьё общество не будет мне неприятно. Но я не знаю — поэтому ждать не могу. Понимаешь?

— Вполне, — невесело кивнул Люциус.

— Не грусти, — мягко сказал Родольфус. — Я не прошу тебя сделать всё за неделю. Просто начать.

— Ну, давай начнём, — сдался Малфой. — Ты решил, чего хочешь? Какой она должна быть?

— Я думал о том, что ты мне рассказывал, и довольно много читал, — заговорил Родольфус. — И, полагаю, остановлюсь на японке.

— Мерлин, — поморщился Люциус. — Руди, я тебе уже говорил — это неудачная мысль. Они же вообще другие — и…

— Вот и отлично, — кивнул тот. — Ты предлагал филиппинку — я почитал про них… нет. Я и вправду хочу кого-то спокойного, но не покорного, как они, а с чувством собственного достоинства. Домового эльфа в качестве супруги я точно не выдержу.

— Руди, — с некоторым трудом сдерживая улыбку, сказал Люциус. — Все люди индивидуальны. Британцы вот — говорят — чопорны. Вспомни Ойгена.

— Он итальянец, — улыбнулся Родольфус.

— Они — старинная чистокровная британская семья, Руди! — смеясь, возразил Люциус.

— Его мать итальянка, — не согласился Родольфус. — Его отец — итальянец то ли наполовину, то ли на треть, я не помню. У них совершенно иные традиции… но я понимаю, о чём ты говоришь. Разумеется, все индивидуальны — но есть общие закономерности, основы воспитания и традиций. Я же не собираюсь хватать первую попавшуюся японку, — добавил он с укором.

— Я бы тебе и не советовал, — Люциус засмеялся. — Давай-ка я тебе для начала дам кое-что почитать. Про Японию и традиции. А ещё, пожалуй, познакомлю с одним любопытным человеком — я с ним работаю иногда.

— Кто такой? — с любопытством спросил Родольфус. — А за книги спасибо — я буду признателен.

— Они эмигранты, — Малфой встал. — Идём в библиотеку — я не ожидал твоего появления и не подготовился.

— Японцы? — Родольфус тоже поднялся.

— Да, — Люциус открыл дверь и, пропустив его вперёд, запер её за собой. — Уехали лет десять назад… или больше — я не помню, но у меня записано где-то, я посмотрю. Я всё равно собирался вас познакомить — в плане бизнеса. Но, пожалуй, он тебе заодно и расскажет что-нибудь полезное.

— Это второе, о чём я хотел с тобой побеседовать, — отозвался Родольфус. — Представь, в каком состоянии за эти двадцать лет наши дела. Порой мне кажется, что проще начать всё заново, чем распутывать их.

— Понимаю, — сказал Люциус. — И вот с этим я тебе с огромной радостью помогу — мы оба поможем. Потому что, должен сказать, что Драко разбирается в некоторых вещах уже куда лучше меня.

— Например? — спросил с лёгкой полуулыбкой Родольфус. Они дошли, наконец, до библиотеки, и сейчас Малфой уверенно вёл его вдоль высоких полок.

— Например, биржевая игра, — с удовольствием пояснил Малфой. — Он словно чует, когда и что продавать — и не знай я, что никакого хроноворота у него нет, я бы ручался, что он им пользуется. Драко будет счастлив помочь — он любит всё это, ну и по тебе он скучал, конечно.

— Люци, — сказал Лестрейндж со вздохом. — Я действительно рад тебе — и всем вам — и ценю то, как вы относитесь к нам обоим. Но Драко не мог скучать ни по мне, ни по Асти — он узнал нас совсем не в тех обстоятельствах, чтобы вспоминать потом с ностальгией. Да и мы были тогда, сказать мягко, не в лучшей форме.

— И тем не менее, — весело сказал Малфой. — Но ты лучше сам поговори с ним — он уже слишком взрослый мальчик, чтобы я выступал от его имени.

Советом Люциуса Родольфус воспользовался этим же вечером — когда после ужина Нарцисса увела Рабастана в спальню, а остальные, поднявшись из-за стола, в беспорядке рассредоточились по столовой, он подсел к устроившемуся на диване с каким-то журналом Драко и спросил:

— Можно отвлечь тебя?

— Да, конечно, — тот закрыл журнал, и Родольфус увидел, что изображения на его обложке не двигаются. — Чем могу?

— Люциус говорит, что ты мог бы помочь советом, — Лестрейндж с любопытством кивнул на журнал: — Маггловский?

— Да, — просто ответил Драко. — Я не всё успеваю днём — а быть в курсе надо.

— Твой отец утверждает, что ты финансовый гений, — сказал Родольфус.

Драко рассмеялся:

— Он сильно преувеличивает. Мне, пожалуй, везёт на бирже, и я действительно неплохо разбираюсь в некоторых вещах — но это всё. Однако чем смогу — помогу с удовольствием.

— Для начала, — улыбнулся Родольфус, — расскажи мне, что там с биржей произошло за последние двадцать лет. Что там сейчас торгуется? И что в мире волшебных денег вообще происходит?

Слушая подробный и на удивление понятный ответ Драко, Родольфус вспоминал перепуганного мальчишку, которого они с Рабастаном накануне битвы отвели в сторону — попрощаться.

— Постарайся выжить, пожалуйста, — сказал ему тогда Рабастан. — Домой мы уже вряд ли вернёмся — и, надеюсь, ты хорошо о нём позаботишься.

— Я? — Драко замотал головой. — Вы должны…

— Ни у меня, ни у Асти нет детей, — сказал Родольфус. — Только ты — тебе и быть наследником. Эльфы тебе всё покажут.

— Вы должны вернуться! — чуть не плача, упрямо проговорил Драко. — Должны!

И оказался прав — пусть и через двадцать лет. Почти дар провидца…

— Звучит не так уж и плохо, — сказал Родольфус, когда Драко закончил. — И хотя я меньше всего хочу иметь дела с магглами, мне, пожалуй, придётся. Нам нужны деньги, — пояснил он. — Сейф, конечно, наполнен — но золото не рыба, и само собою не размножается.

— Хотите, я мог бы сыграть для вас, — предложил Драко. — Мне будет приятно и вовсе не сложно.

— Думаю, мне пора научиться зарабатывать самому, — ответил Родольфус. — Но буду признателен, если поначалу ты мне поможешь.

— С удовольствием, — пообещал Драко. И добавил: — Вы же хотели ещё что-то спросить.

— Хотел, — не стал спорить Родольфус. — Но так и не решил, вправе ли.

— Спрашивайте, — кивнул Драко.

— Как вы пережили всё это?

— Ну, — Драко почему-то улыбнулся, — вот мэнор перестроили. Почти полностью — на самом деле, тут очень мало чего осталось. Его разгромили тогда — а потом пришли авроры и ещё обысками добавили. Стены остались, конечно — но и они не все. А уж всё остальное… зато я теперь, если мы вдруг разоримся, вполне мог бы пойти в строители, — он рассмеялся негромко.

— Трудно было? — безо всякой улыбки спросил Родольфус.

— Зато весело, — категорически не желая принимать его тон, сказал Драко. — Я был так тогда счастлив, что мы все свободны и живы, что всё остальное как-то потеряло значение. Папе было сложнее, — добавил он мягко. — Мне же было всего восемнадцать — что я потерял? Уважение? — он слегка фыркнул. — От него ничего не осталось ещё на шестом курсе. А уж седьмой… знаете, — сказал он вдруг, — я, на самом деле, думаю, что мне тогда повезло.

— Почему? — серьёзно спросил Родольфус.

— Я порой думаю, каким бы я вырос, если бы всё сложилось не так, — сказал Драко, приманивая графин с виски и разливая его по бокалам. — Вспоминаю себя в возрасте Кори — и холодею. Каким я был избалованным и капризным мальчишкой — самому противно.

— Тебя просто слишком сильно любили, — Родольфус принял из его рук бокал и сделал глоток.

— Любили, — кивнул Драко. — Но, по-моему, мне это больше вредило. Как я не сломался тогда — я не знаю, — он тоже пригубил виски.

— Я тогда этого очень боялся, — признался ему вдруг Родольфус. — Мне казалось, ты ходишь по грани.

— Я ходил, — кивнул Драко. — Года два. Не знаю, что меня удержало. Мне даже снится порой, — признался он вдруг, — что это, всё же, случилось. Что я сдался и стал сдавать своих одного за другим… и всё равно ни драккла не выиграл. И так и живу — слабым нытиком, всегда и всем недовольным и противным себе самому. Такая мерзость, — он скривился. — А ведь так вполне могло быть, — он сделал ещё глоток.

— Но ты удержался, — тихо сказал Родольфус.

— Я думаю, что меня удержали, — помолчав, сказал Драко. — Снейп. Он всё время за мной следил — и, я знаю, удержал пару раз от не того выбора.

— Невозможно удержать от такого, — возразил Лестрейндж. — Трусость — всегда личный выбор.

— Всё возможно, — покачал головой Драко. — И подтолкнуть можно, и удержать. Уметь только надо. Снейп умел, — он улыбнулся. — Знаете, сразу после войны мне ужасно хотелось закрыться у себя в комнате и не видеть больше никого. Никогда. Поверженного отца, совершенно раздавленную всем случившимся маму…

— Но ты не закрылся, — Родольфус теперь смотрел на него очень внимательно.

— Я попытался, — признался он вдруг. — Но меня хватило чуть меньше, чем на день. Так мерзко от самого себя стало… тоже мне, наследник Малфоев, — он фыркнул негромко. — Мне тогда как раз в первый раз один из тех снов и приснился — самый жуткий, — он повёл плечами.

— Расскажешь? — вполголоса попросил Родольфус.

— Мы были на башне, — тоже негромко заговорил Драко. — Я, Лорд и мама. Ветер… бешеный совершенно ветер. И Лорд, который знает, что это я обезоружил тогда Дамблдора. И думает, что я так и остался хозяином той палочки… и швыряет в меня Аваду. А мама шагает вперёд и принимает её на себя…

Его голос стал едва слышен, а потом и вовсе затих — и Родольфус, протянув руку, положил ладонь на его предплечье.

— Это просто сон, Драко, — проговорил он совсем тихо и очень мягко.

— Сон, — кивнул тот. — Но на этом он не закончился… и продолжение много хуже, — он снова повёл плечами и сделал большой глоток виски. — Я бы должен был… я не знаю — попытаться убить его, — Драко полувопросительно глянул на Лестрейнджа. — Ну, или сделать хоть что-то. А я… скулил и пресмыкался — и так и прожил до его смерти. А потом сдал аврорату всех, кого смог, в обмен на свободу. Причём свою — и не было мне ни до кого больше никакого дела. Даже до папы. Я проснулся тогда с таким омерзением — меня едва не стошнило, — он снова поморщился. — А потом встал, побрился, вымылся — и пошёл вниз. И больше не запирался — хотя от таких снов меня это не спасло.

— Я не думаю, что такое могло бы случиться, — серьёзно проговорил Родольфус. — Ты вовсе не трус, Драко.

— Как сказать, — возразил тот. — Вот вы — не трус, да. А я… — он махнул рукой. — Я был очень близко. И помню, что был готов. Я ведь боялся его до истерики, — признал он. — Кусал руки — вот тут, — он коснулся пальцами ребра ладони, — чтобы не скулить от ужаса, когда он был рядом. — И я не знаю, каким бы я стал, если бы Поттер его не убил тогда.

— Бояться не стыдно, — сказал Родольфус. — И легко быть героем, когда страха нет.

— Ну да, — усмехнулся вдруг Драко. — Ты — не то, чем родился, а то, что выбрал, — он плеснул им в бокалы ещё виски. — Я ведь не убил Дамблдора просто от страха. Впрочем, ладно, — он отсалютовал бокалом Родольфусу. — Если хотите — биржа завтра открыта, можем сходить туда, и я вам всё покажу, — предложил он уже вполне деловым тоном.

С возвращением в Британию Лестрейнджи, Эйвери и МакНейр обязаны были, кроме всего остального, возобновить свои визиты к доктору Августу Паю. Родольфуса эти визиты пугали — и перед первым, куда они собирался идти, разумеется, вместе с братом, он весьма настойчиво попросил его:

— Асти, ты должен сказать целителю, что хочешь, чтобы я приходил с тобой. Что я нужен тебе в кабинете. Ты понимаешь?

— Ты боишься, — сказал Рабастан и сочувственно погладил его по щеке. — Он не кажется мне злым, Руди… он меня не обидит.

— Нет, конечно, — терпеливо сказал Родольфус. — Но я не хочу оставлять вас одних. Тебя он послушает — я прошу тебя, Асти. Пожалуйста, скажи так ему.

— Я скажу, — легко согласился он. — Не грусти только, пожалуйста.

Доктор Пай отнёсся к их совместному визиту с большим пониманием. Усадив старшего Лестрейнджа на диван, он повёл младшего смотреть детские рисунки за широкий небольшой столик, рядом с которым стояло два детских стульчика, на которых они с Рабастаном и устроились. Тот, взяв папку, сразу начал что-то разыскивать в ней — а когда нашёл, разложил на столе несколько детских рисунков, один из которых Родольфус узнал: та самая картинка с девочкой-птицей.

— А вы могли бы ей кое-что передать? — спросил Рабастан, заглядывая Паю в глаза.

— Смотря что, — дружелюбно улыбнулся ему целитель. — Что именно?

— Вот, — Рабастан вынул из-за пазухи свёрнутый в трубку лист и отдал его целителю. Тот развернул — и, удивлённо вскинув брови, спросил:

— Это вы нарисовали?

— Для неё, — кивнул Рабастан. — Да. Вы отдадите?

Родольфус вытянул шею, пытаясь увидеть рисунок, и закусил губы. Почему Рабастан ничего ему не сказал? Это было неожиданно обидно — до комка в горле, и сколько бы он ни твердил себе, что Рабастан вовсе не обязан посвящать его во все свои замыслы, легче ему ни капли не становилось.

— Отдам, — пообещал Пай. — Как красиво, — он покачал головой. — Я никогда не видел вблизи такие рисунки. Портреты и картины — да, доводилось. Но чтоб рисунок…

— Так это не важно же, — удивился Рабастан — и, вдруг подняв голову, посмотрел на Родольфуса. — Прости! — тут же вскинулся он, и тот с досадой сообразил, что брат понял его состояние. — Можно? — Рабастан взял из рук Пая рисунок и, почти подбежав к Родольфусу, протянул ему. — Я только утром нарисовал и не успел сказать тебе просто, — виновато проговорил он, заглядывая брату в глаза.

— Что ты, — Родольфус стиснул его руки. Мерлин, как же не вовремя! — Всё хорошо, — как можно ласковее проговорил он. — Мне просто было любопытно — и всё. Как красиво, — проговорил он, заставляя себя посмотреть на пергамент, на котором была нарисована птичья стая. Птицы были самые разномастные — от овсянки и воробья до орла и большого чёрного ворона, с любопытством заглядывавшего за край страницы. — Столько птиц… зачем это? — очень стараясь, чтобы в его голосе не было ничего, кроме ласкового любопытства, спросил он.

Но обмануть брата у него не получилось.

— Просто, — тихо сказал Рабастан, виновато опуская голову. Родольфус увидел, как ему на колено упала крупная капля и, наплевав на Пая и на все условности, притянул брата к себе и, обняв, прошептал горячо:

— Прости, Асти. Я просто нервничаю — и был неправ. Забудь, пожалуйста, — Рабастан разрыдался, и Родольфус, понимая, что скрывать от Пая уже совсем нечего, от этой мысли успокоился вдруг, и теперь просто тихо гладил брата по голове и шептал утешающе: — Не плачь, мой хороший, не надо. Я был совсем неправ. Всё хорошо, Асти…

Доктор Пай тихо сидел за столиком, никак о себе не напоминая, но Рабастан вспомнил про него сам — затихнув, он посидел какое-то время, опираясь о плечо брата, а потом поднял голову, посмотрел на него серьёзно и грустно спросил:

— Я всё испортил, да?

— Вовсе нет, — Родольфус покачал головой. — Всё это не важно. Будет как будет, — он улыбнулся ему немного печально, но успокаивающе.

— Прости, — попросил Рабастан. — Я просто… я не успел подумать. Прости…

— Всё хорошо, — Родольфус опять улыбнулся и попросил: — Расскажи мне лучше про твой рисунок. Почему так много птиц?

— Чтобы она выбрала себе одну, — Рабастан улыбнулся сквозь ещё блестящие на глазах слёзы. — Я потом ей её нарисую отдельно — специально… какой бы она была, если бы получилось, понимаешь?

— Кто был? — качнул головой Родольфус.

— Девочка же, — сказал Рабастан нетерпеливо. — Девочка, которая хочет быть птицей — но не будет никогда… помнишь?

— Д-да, — не слишком уверенно ответил Родольфус.

И вправду — был же такой разговор в прошлый раз… в самом деле — была речь о девочке, которая что-то там такое нарисовала…

— Посмотри, — Рабастан порывисто встал и, взяв брата за руку, потащил его к столику. Доктор Пай тут же любезно придвинул небольшой пуф, и Родольфус, махнув рукою на своё намерение держать лицо и хотя бы казаться целителю как можно более нормальным, сел рядом с братом и уже со вполне искренним любопытством посмотрел на разложенные на столе рисунки. — Видишь? Вот так она — девочка, а вот так, — он повернул лист, — птица. Я нарисовал тех, кто похож на этот силуэт — может быть, она узнает кого-нибудь, и тогда я ей нарисую её по-настоящему…

— А это разве не по-настоящему? — с интересом спросил доктор Пай.

— Здесь они все просто птицы, — охотно пояснил Рабастан. — А я нарисую специально для неё… может быть, её это немного утешит.

— Может быть, — кивнул Пай с признательностью.

— Это грустно, когда тебя не любит никто, — почти прошептал Рабастан.

— Полюбят ещё, когда вырастет, — попытался утешить его Родольфус.

— Но грустно же ей сейчас, — возразил Рабастан. — Скажите ей, что она тоже может мне нарисовать что-нибудь! — попросил он Пая. — Пожалуйста!

— Я скажу, — кивнул тот. — Вы мне говорили в прошлый раз, что, возможно, могли бы подсказать кое-что, — сказал он, — если бы посмотрели некоторые другие рисунки. Вы не передумали, Асти?

— Нет, — улыбнулся тот. — Нет, конечно — давайте!

Пай отлевитировал на стол стопку тоненьких папок и, положив её перед ним, попросил:

— Посмотрите. Если не выйдет — ничего страшного.

Рабастан кивнул и, открыв первую папку, начал аккуратно раскладывать рисунки на столе — а Пай, тем временем, обернулся к Родольфусу.

— Я вижу, вы уже в куда лучшей форме, — сказал он, глядя то на него, то на приборы на столе. — Я правильно понимаю, что палочка у вас уже есть?

— Есть, — кивнул Родольфус. — Показать вам?

— Не обязательно, — довольно неожиданно сказал Пай. — Трудно колдовать?

— Нет, — почти честно ответил Родольфус. — Я забыл очень многое, конечно — но то, что помню, выходит легко. Хотя я пока не пробовал ничего слишком сложного.

— Покажете что-нибудь? — попросил Пай. — Не обязательно прямо сегодня, — добавил он тут же, но Родольфус уже вынул палочку и смотрел на него вопросительно:

— Что именно?

— Что-нибудь мирное, — улыбнулся Пай. — Мы же не хотим напугать вашего брата. Чары, трансфигурация — что вам больше понравится.

Родольфус кивнул и, сосредоточившись, превратил стоящую на кофейном столике чайную чашку в маленького белого кролика. Тот дёрнул розовым носом, потом ушами — и, спрыгнув на пол, поскакал к стоящему в углу большому горшку, в котором росло небольшое деревце.

— Замечательно! — очень довольно улыбнулся Пай. — Прекрасное владение палочкой. Я вижу, вы немало работали.

— Я хочу вернуться к нормальной жизни, — сказал Родольфус. — И вернуть опеку над братом. Конечно же, я работал.

— Я надеялся, что вы, в большей степени, отдохнёте, — сказал Пай. — Выглядите вы замечательно — но, судя по тому, что я увидел сейчас, отдыхали вы мало.

— Я наотдыхался в тюрьме на всю оставшуюся жизнь, — усмехнулся Родольфус. — Даже если я проживу ещё лет сто, проведённых там тридцати пяти лет мне вполне хватит.

— Я думаю, вполне проживёте, — оптимистично сказал ему Пай. — А можно спросить? — он поглядел на него с очень искренним любопытством. — Хотя я и не должен задавать вам таких вопросов.

— Спрашивайте, — кивнул Родольфус, хотя ему очень хотелось ответить категоричное «нет».

— Там, в камере, — заговорил Пай, — у вас ведь должны были случаться выбросы.

— Было, да, — признался Родольфус, не увидевший в этом вопросе никакого подвоха. — Мне потом приходилось долго спать почти на полу, — он слегка усмехнулся.

— Почему? — спросил Пай с любопытством.

— Сгорало всё, — коротко ответил Родольфус. — Или взрывалось. Я так раза три кровать разносил — и потом долго спал на её останках. Но это было и к лучшему, полагаю, — добавил он.

— Потому что уходила лишняя магия? — понимающе спросил Пай.

— Да, — кивнул Родольфус. — На выбросы — и лечение ожогов. Я ведь сам обгорал тоже — особенно руки, конечно. Но, как видите, шрамов нет, — он вытянул руку. — Их и не было — кожа всегда вырастала чистой.

— А у меня было море, — вдруг сказал Рабастан, который, казалось, вообще их не слушал и был полностью погружён в разглядывание детских рисунков. — Меня даже несколько раз в разные камеры переводили — и всё искали щели в стене, — он рассмеялся. — А их не было, — он широко улыбнулся.

— Ты скучал по морю? — понимающе спросил Родольфус.

— По нашему — очень скучал, — Рабастан вздохнул. — Я звал его — и порой оно слышало. А ещё у меня иногда камни слегка оживали, — с удовольствием продолжал он. — И тогда казалось, что внутри них кто-то есть… но кто — я так никогда и не видел.

— Тебе не было страшно? — спросил Родольфус.

— Совсем нет, — успокоил его Рабастан. — Там же было очень скучно… и плохо, — добавил он вдруг — и, замолчав, отвернулся и вновь занялся рисунками.

Родольфус взглянул с тревогой на Пая, но тот не стал продолжать этот разговор, а вместо этого спросил:

— Ну что — можете уже сказать что-нибудь?

— Я? — Рабастан вновь на него посмотрел. — Да — я могу. Вот, к примеру…

— Выбросы?

МакНейр задумался.

Август Пай смотрел на него с искренним интересом — хотя с кем с кем, а с этим пациентом ему работать было легко: МакНейр не оборонялся, как старший Лестрейндж, не прятался в детство от любых вопросов, хоть как-то напоминавших о прошлом, как младший, и не отвлекался на всевозможные, бесспорно, интересные, но далеко не всегда имеющие отношение к делу вещи, как Эйвери, — он просто отвечал на заданные ему вопросы, причём так подробно и точно, как мог.

— Я думаю, они должны были быть, — кивнул Пай. — Хотя вы были в такой прекрасной физической форме, что я даже не знаю, что думать.

— Я говорил же — я занимался, — сказал МакНейр. — А выбросы да, бывали, — он вдруг улыбнулся. — Вообще, это здорово было… я в первый раз испугался, а потом уже сам ждал.

— А что было? — с любопытством спросил Пай.

— Птицы пели, — ответил МакНейр. — А порой и ветки из стен росли… пару раз кровать в бревно превращалась — тоже с ветками. Дубовыми. Даже жёлуди были, — он улыбнулся. — Охранники это всё убирали, конечно — но не сразу. Знаете, — он отхлебнул чай, который, кажется, пил с истинным удовольствием, — когда бывало совсем паршиво, такой выброс можно было даже спровоцировать. Я научился — не сразу, конечно, но в какой-то момент понял, как это делать. С тех пор часто пользовался, — он улыбнулся.

— Вы научились провоцировать магические выбросы? — с острым интересом, который он даже не пытался маскировать, спросил Пай. — Расскажете, как?

— Ну, — МакНейр почесал лоб. — Нужно просто закрыть глаза и почувствовать, до чего тебе плохо — и как здорово было бы сейчас очутиться в лесу. Представить, как сквозь стены прорастают ветки, и что ты сидишь не на кровати, а на обычном бревне… в целом, это похоже на аппарацию. Только представляешь не место, а то, что вокруг.

— Показать сможете? — спросил Пай.

— Сейчас? — удивлённо вскинул брови МакНейр.

— Я был бы очень признателен, — кивнул Пай.

— Да здесь не Азкабан же, — возразил МакНейр. — Да и мне вовсе не плохо…

— А вы всё же попробуйте, — попросил Пай. — Я думаю, плохо должно быть вовсе не обязательно — скорее, нужно сильное эмоциональное напряжение. Попробуйте! — повторил он настойчиво и добавил: — Сейчас в лесу хорошо…

— Хорошо, — кивнул МакНейр, закрывая глаза. — Я попробую, — сказал он безо всякой уверенности. — Но не думаю, что что-нибудь выйдет.

Он опустил чашку на стол и, положив руки на колени, сплёл пальцы. Представлять лес было приятно — он подумал, как было бы забавно, если бы посреди этого уютного и с таким тщанием обставленного кабинета появилось одно из его любимых болот со всей живущей там живностью и что лесным котам, определённо, понравились бы здешние высокие шкафы — как, впрочем, и белкам, а летучие мыши так и вовсе бы с удовольствием там поселились. А если на месте ковра будет…

Он почувствовал так хорошо знакомое ему покалывание в ладонях и пальцах и, закрыв глаза поплотнее, поднял и вытянул руки — а потом ощутил тёплую волну в теле, почувствовал, как меняется под ним диван, и его мягкая поверхность превращается в шершавую и покрытую мхом кору.

И, открыв глаза, увидел сперва сидящую на шкафу белку, а потом и кусок болота на месте пола, по краю которого шла крупная, хоть сейчас на стол, утка, а, повернувшись, натолкнулся на полный изумления и восхищения взгляд Пая.

— Я никогда в жизни такого не видел, — потрясённо проговорил он.

— Сейчас вы скажете, что всё это, — МакНейр обвёл преобразившуюся комнату широким жестом, — свидетельствует о том, что моё лечение продвигается медленно, и до…

— Да Мерлин с вами! — оборвал его Пай. — Я полагаю… хотя не уверен — что это, на самом деле, был не совсем выброс… или даже вовсе не он.

— Вы же видели, — даже обиделся Уолден. — Я даже не прикоснулся к палочке!

— Ну, при чём же тут палочка? — покачал головой Пай. — Мерлин мой… это совершенно другое. Если я прав, конечно, — но я почти что уверен.

— Что «другое»? — озадаченно спросил МакНейр, краем глаза наблюдая за лесным котом, крадущимся к беспечно устраивающейся в траве утке.

— Беспалочковая магия, — очень довольно сказал Пай. — Но я не большой специалист… я бы, скорей, посоветовался со Сметвиком.

— Да ну, — возразил МакНейр. — Мне бы с обычной освоиться… какая уж там беспалочковая, — он шикнул на кота, не желая пачкать кабинет кровью — утка захлопала крыльями и взлетела, грузно опустившись на шкаф. Сидевшая там белка возмущённо застрекотала и одним длинным прыжком переместилась на карниз, спустилась по шторе и, взобравшись на одну из растущих теперь из стены дубовых ветвей, исчезла среди листвы.

— Вы замечательный волшебник, мистер МакНейр! — очень искренне проговорил Пай, но Уолден лишь поглядел на него очень скептически и, хмыкнув, махнул рукой.

— У меня двадцать лет ничегонеделания было, — сказал он. — Тут любой научился бы. И я понятия не имею, кстати, как всё это убрать. Интересно, их возьмёт обычное Эванеско?

— У ваших товарищей было в точности столько же времени, — возразил Пай. — Однако же никто из них и близко ничего подобного не добился.

— Они слишком умные, — рассмеялся МакНейр. — Им не до действий было.

— Слишком умные, — с интересом проговорил Пай. — А вы, значит, не слишком?

— Я? — удивился МакНейр. — Я практик. Я вообще не помню теорию — да что теорию, — он хмыкнул, — я половину заклинаний забыл. Зубрю их, как школьник.

— Ну, это вполне понятно, — Пай с любопытством покосился на шкаф, внутри которого кто-то скрёбся.

— Понятия не имею, — ответил на невысказанный вопрос МакНейр. — Надеюсь, что не кабан. Вообще, не должно бы, — проговорил он с некоторым сомнением, — но не поручусь. Видите, — добавил он тут же, — я даже управлять всем этим не в состоянии. Как есть выброс.

— Пока что я не готов с вами спорить, — мирно сказал Пай. — Но я, с вашего позволения, всё это оставлю — и посоветуюсь со знающими коллегами. Удачно, что вы на сегодня последний, — он смахнул с волос севшую на них стрекозу и, восхищённо прищёлкнув языком, сказал: — Я думаю, стоит продемонстрировать всё это мисс МакМиллан. Вы не возражаете?

— Нет, конечно, — смутившись, но старательно держа лицо, ответил МакНейр — и Пай, по всей видимости, ничего не заметив, подошёл к двери и, открыв её, позвал:

— Роуэн! Вы к нам не заглянете?

Уолден услышал звук лёгких шагов — а потом восхищённое восклицание.

— Ведь правда, это прекрасно? — с непонятным ему удовольствием спросил её Пай.

— Я никогда такого не видела! — ответила она, медленно обходя кабинет. Прячущаяся в ветвях белка вдруг прыгнула ей на плечо, и Роуэн, рассмеявшись, сказала слегка виновато: — А у меня для тебя и нет ничего… что она ест, мистер МакНейр?

— Не знаю, — честно признался он, старательно отводя от неё взгляд.

Ничего эти два месяца, оказывается, не изменили… даже сделали хуже, пожалуй: он слышал, как шумит в ушах кровь и как бешено колотится сердце. Ты сошёл с ума, Уолл — она же совсем девочка, помнишь? Погляди на неё — она…

Идея оказалась ошибкой — он понял это в тот же момент, когда всё-таки решился на неё посмотреть и упёрся в открытый, изумлённый и полный восхищения взгляд её больших светлых глаз. Она улыбнулась ему — почему-то немного печально — и сказала:

— Я знаю, что едят настоящие белки… и у меня есть бутерброд с ветчиной. Как вы думаете, она будет? Или я могу трансфигурировать ей орешки… например, из печенья, — она направилась к письменному столу, который сейчас куда больше напоминал массивный разлапистый пень.

— Я правда не знаю, — повторил МакНейр, неотрывно за ней следя.

— Интересно, — задумчиво проговорил Пай, — что будет, если её вынести отсюда. Вы не против проверить, Роуэн?

— А давайте, — согласилась она, осторожно покосившись на белку. — Заодно и бутерброд возьму, — Роуэн улыбнулась и, медленно и плавно дойдя до двери, открыла её — и вышла.

Впрочем, почти сразу она вернулась — белка никуда не делась, и с видимым удовольствием быстро засовывала в рот кусочек нежно-розового мяса.

— Полная трансфигурация, — кивнул Пай. — Удивительно — при том, что вы, насколько я понимаю, непосредственно трансфигурацию и не применяли.

— Вроде нет, — не очень уверено ответил МакНейр. — Я не слишком разбираюсь в теории, — признал он — и добавил со вздохом: — Люциуса бы… в смысле, мистера Малфоя бы сюда. Он объяснил бы.

— Я думаю, мы с коллегами сумеем разобраться и без помощи мистера Малфоя, — улыбнулся Пай. — И, полагаю, что мы можем закончить сегодня пораньше, если хотите.

— Давайте закончим, — кивнул МакНейр.

Он сам не знал, чего больше хочет: уйти или остаться и пусть немного, но побыть ещё рядом с ней. Роуэн МакМиллан. Нет, он вообще не должен так о ней думать! Но раз не может — лучше бы им вовсе не видеться, потому что…

— Как ваши дела? — услышал он вопрос Роуэн, едва они вышли из кабинета. Белки у неё на плече уже не было, и она смотрела на него, как всегда, открыто и прямо.

— Гораздо лучше, спасибо, — ответил он, постаравшись как можно вежливей ей улыбнуться.

— Как руки? — спросила она. — Хотя то, что я сейчас видела, говорит о том, что они, кажется, в полном порядке.

— Думаю, да, — сказал он. — Наверное.

— Здорово, — она улыбнулась, продолжая смотреть на него, и он вновь увидел в её глазах то же грустное выражение, что успел поймать в кабинете.

— Вас кто-то обидел? — спросил он, вглядываясь в её глаза.

— Нет, — покачала она головой. — Вовсе нет… почему вы решили?

— У вас взгляд печальный, — честно сказал он. — И я подумал…

— Нет, — в её глазах вновь промелькнула грусть. — Я просто… Я так привыкла к нашим вечерним сеансам, — сказала она и тут же добавила: — Нет, я понимаю, что вам это больше не нужно, но…

— Вас это печалит? — спросил он потрясённо — и прежде, чем успел подумать, сказал: — Мне просто неловко отнимать у вас столько времени — но если вы…

— Да! — торопливо сказала она, просияв. — Я буду рада продолжить, — заверила его Роуэн — и он не нашёл в себе сил отказать.

Направляясь на обещанную встречу к стене памяти в Лютном, МакНейр не предполагал встретить там никого — кроме, возможно, Алекто, хотя и её надеялся не застать. Предложенный Люциусом Малфоем метод был просто обязан сработать: он ведь обидел их этим розыгрышем, развенчав себя как кумира и… что там ещё говорила Алекто? Им теперь должно было быть неприятно его даже видеть — и ему очень хотелось верить в то, что и романтизировать Тёмного Лорда и Пожирателей они тоже больше не станут.

Однако же он ошибся. Его ждали. Не все, кто побывал в том сарае, но всё же довольно много народу.

— Мы думали, что вы не придёте, — сказала вместо приветствия Элинор.

— А ждёте, чтобы убедиться в собственной правоте? — усмехнулся МакНейр, разглядывая их.

Восемь человек.

Две девчонки: Элинор и Алекто — и шесть парней: Стивен, Марк, Чарльз, Филипп, Арнольд и… Колин. Последнего МакНейр уж совсем не ожидал здесь увидеть: его не было в том сарае — и до сего момента Уолден был уверен, что ему хватило той, прежней демонстрации, и только сейчас подумал, что в тот раз он мог банально оказаться занят.

Что ж, ладно…

— Вы обещали учить нас, — настырно повторила Элинор. — Мы разозлились на вас в прошлый раз, конечно — но мы понимаем, что вы сделали то, о чём мы просили.

— Я сдержу слово, — кивнул он. — Если вы скажете мне, зачем вам это.

— Вы обещали! — требовательно возвысила голос Элинор.

— Я хочу услышать ответ, — повторил он. — И славы лжеца не боюсь. Так почему?

Они молчали. Уолден видел, что ответ у них есть, но говорить его они не хотят.

— Нам просто хочется заниматься с вами, — сказала, наконец, Алекто.

— Не важно, чем? — уточнил он, и она, мучительно покраснев, опустила голову и едва заметно кивнула.

— Важно, конечно! — возмущённо проговорил Стивен. — Лично мне нравится идея с авроратом, — убеждённо добавил он, но МакНейр прекрасно видел, что он врёт.

— Мне тоже нравится, — вмешалась Элинор и даже аргумент привела тут же: — Раз уж всё было совсем не так, как мы думали.

МакНейр задумался.

Бросить их и уйти было можно, конечно… но Алекто смотрела на него с такой надеждой, а Колин и Филипп так мялись за спинами своих более бойких товарищей… Ну, уйдёт он. Кому от этого станет лучше? Если б хотя бы ему — так ведь нет: он всё равно будет о них думать. И что будет с ними? Тут, в Лютном? Как, интересно, им вообще такая дикая идея в голову пришла? Изначально?

— Я уже сказал: я могу подготовить вас к поступлению в Академию. Но занятия будут жёсткими — я с детьми возиться не умею и не люблю, — приняв, наконец, решение, соврал Уолден.

— Мы не дети! — возмутился Чарльз. — И жестокости не боимся. В смысле, жёсткости, — поправился он в ответ на усмешку МакНейра.

Не боитесь, значит? Ну, что ж… Так тому и быть, значит.

* * *

— Надо же, какие настырные, — удивился Люциус вечером, выслушав рассказ Уолдена. — Я был уверен, что ты их больше никогда не увидишь… зачем ты вообще на эту встречу пошёл?

— Я вот понять пытаюсь, как они вообще во всё это вляпались, — сказал МакНейр вместо ответа. — Ведь дикость же.

— Дикость, — кивнул Малфой. — Ещё какая. Но тут, — задумчиво проговорил он, — я полагаю, сработал эффект протеста. Ты говоришь, им лет, примерно, по двадцать?

— Где-то так, — подтвердил Уолден.

— Значит, войну они не застали, — начал размышлять вслух Люциус. — В школу пошли лет через десять после её окончания — полагаю, к тому времени нынешние милые традиции там как раз устоялись. И если эти детки были, что называется, аутсайдерами, то могли и устать от величия Гриффиндора и нашего мрачного образа — и решить, что, на самом деле, всё было совершенно не так: Лорд был героем, Белла — романтичной его сподвижницей… а тут ты, — он улыбнулся. — Со своими кинжалами.

— Кинжал был твоим, — с усмешкой напомнил МакНейр.

— Это многое меняет, конечно, — кивнул Люциус.

Они рассмеялись.

— Меня больше всего изумляет во всей этой истории, — продолжал Малфой, — что никому, кроме тебя, они не понадобились.

— Да кому такое сокровище нужно? — изумился МакНейр. — Ты их видел вообще?

— Видел, конечно, — Люциус пошевелил дрова в камине. — Дурная совершенно компания… но это же, по большому счёту, не важно. Важно то, что есть группа молодых людей — пока не слишком агрессивных, конечно, но это дело поправимое, при желании — которая явно находится в оппозиции к существующей власти и ностальгирует по старым недобрым временам. С ними же что угодно можно сделать — надо только приложить некоторое количество усилий, причём вовсе не запредельных. И как такую группу могли проглядеть — удивительно.

— Да связываться с ними, — поморщился МакНейр. — Я на них когда смотрю — вспоминаю почему-то Крауча-младшего.

— Вот как? — Малфой склонил голову набок. — Такие же фанатики — или тебе так же было его жаль, как и их?

— Было, — хмыкнул МакНейр. — С таким папашей…

— Мерлин, — пробормотал Люциус. — Он был… да ты, впрочем, сам всё знаешь, — он снова пошевелил дрова. — На чём вы сошлись в итоге? — сменил он тему.

— Они делают вид, что хотят готовиться в Академию — а я делаю вид, что поверил, — усмехнулся МакНейр. — Но, думаю, большинство быстро заскучает, когда я их стану гонять. Хотя есть там пара-тройка толковых ребят… возможно. Посмотрим.

— Я бы, — осторожно сказал Малфой, — не водил их пока домой, Уолли. Не то, чтобы я опасался, что они тебе что-нибудь сделают — но зачем им показывать это место? Пусть сами ищут, где заниматься. Им же нужно.

— Да у них есть, — отмахнулся он. — Конечно, я не потащу их к себе, — добавил он с искренним удивлением, — ты меня кем считаешь?

— С тебя станется, — засмеялся Малфой. — А что остальные ученики? Сколько набралось, в итоге?

— Ты не поверишь, — рассмеялся вдруг и МакНейр.

Вскоре после возвращения они с Поттером возобновили занятия — и через несколько уроков тот, уже почти прощаясь, спросил вдруг:

— А вы бы не хотели поработать с авроратом? — И в ответ на недоумённый взгляд пояснил: — Неофициально, конечно. Но я знаю кое-кого, кому было бы очень полезно позаниматься чем-то подобным, и кто с радостью к вам придёт. В частном порядке, конечно — по крайней мере, пока. Может, через несколько лет мы сможем изменить это — но пока, к сожалению...

— Давайте, конечно, — кивнул МакНейр. — Можно небольшую группу сделать — в выходные, наверное? Или вечером?

— С группой будет непросто всех состыковать в один день, — возразил Гарри. — Хотя, конечно, попробуйте — и в групповых занятиях, бесспорно, есть особенный смысл. У нас хорошие тренеры — но ваше умение учитывать некоторые неприятные особенности, по-моему, уникально, — он улыбнулся.

— Как ваша спина, кстати? — тут же спросил МакНейр. — Я как раз думал тут…

Они проговорили ещё с полчаса — и вот теперь Уолден уже который день пытался выстроить весьма прихотливое расписание тренировок на пятерых человек. Выходило скверно — и он, пересказав эту историю Люциусу, попросил:

— Помоги?

— Давай, — согласился тот, с удовольствием разворачивая протянутый пергамент. — Н-да, — протянул он через какое-то время. — Это только Снейпу под силу, — сказал он решительно. — И поскольку я всё равно к нему собираюсь — пусть изловчится и сделает. Как считаешь?

— Да я не против, — согласился МакНейр. — Какая разница, кто. Было бы дело сделано.

— Какое дело? — раздался от дверей голос Нарциссы, и она вошла в комнату. От неё пахло древесным соком, листьями и водой, а в руках она держала букет свежесрезанных крупных кремовых роз.

— Хотим заставить Северуса вспомнить молодость и вынудить составить расписание занятий из вот этого безобразия, — ответил ей Люциус, левитируя со столика у окна вазу. — Акваменти, — он наполнил её водой и протянул жене, и та, опустив в неё розы, вернула вазу на место.

— Можно мне посмотреть? — попросила она, опускаясь на подлокотник его кресла и легко опираясь о плечо мужа. Тот вопросительно глянул на товарища, и когда Уолден кивнул, отдал пергамент Нарциссе. — А это что? — спросила она.

Пока Люциус рассказывал ей о предложении Поттера, МакНейр молчал, просто ощущая её присутствие и вдыхая её запах, такой родной и знакомый, словно бы это он прожил с ней сорок лет. Словно не было двадцати лет тюрьмы, словно они каждый вечер встречались здесь, словно он всегда был частью её жизни и…

Но он не был. А эти двадцать лет в Азкабане — были, и они оба стали за это время другими — и больше уже не знали друг друга так, как когда-то. И с этим уже ничего невозможно было поделать.

И всё же… Скажи ему сейчас кто-нибудь умереть или убить за неё — он бы не задумался ни на миг.

Он рассматривал её осторожно — как привык делать всегда. Смотрел на оставшиеся на пальцах потёки светлого зелёного сока, почти совершенно прозрачного и едва заметно стягивавшего кожу и затёкшего под недлинные аккуратно подпиленные ногти. На чуть надорванный — вероятно, шипами — подол платья, на налипшие на туфли тоненькие травинки, на слегка выбившиеся из причёски пряди тонких светлых волос, таких же светло-золотых, как и в юности…

— У меня есть одна мысль, — сказала Нарцисса, — но её воплощение зависит от того, готов ли ты и кое-кто из твоих учеников вставать зимой до зари.

— И начинать день с занятий? Почему нет, — согласился Уолден. — Я не против. А вот за них не скажу пока.

— Ну, тогда, — она взяла из рук мужа карандаш, — можно попробовать сделать так.

— Я неделю его обходил, — сказал Эйвери, ведя Мальсибера за собой. — Я же почти нигде не был здесь в детстве — а дом огромный.

— В первый раз, когда я его увидел — в детстве — он мне показался похожим на сказочный замок, — сказал Ойген, с любопытством вертя головой и то и дело останавливаясь и что-то рассматривая.

— Только сказка та была страшной, — сказал Эйвери.

— Была, — согласился Мальсибер, — но я тогда ничего такого не знал и жалел только, что здесь никуда нельзя было ходить. Но теперь, — он заулыбался, — ты же позволишь мне посмотреть весь дом?

— Сколько угодно! — кивнул Эйвери. — Но я должен предупредить: здесь столько мест, где я сам побывал впервые только на днях — я не могу поручиться, что тебя где-нибудь не ждёт какой-то сюрприз.

— То есть следует взять в руку палочку и ступать на цыпочках? — засмеялся Ойген.

— Нет — ничего опасного тут быть не должно, — возразил Маркус, впрочем, не очень уверенно. — Меня бы эльфы предупредили…

— Если бы твой отец не запретил им, — подхватил Ойген.

— Вовсе нет, — улыбнулся Маркус. — Эльфы обязаны сообщать главе семьи обо всех опасностях в доме — и никакие приказы предыдущего хозяина после смерти им не указ.

— Какая замечательная система! — с энтузиазмом воскликнул Мальсибер. — Правда, несколько неожиданная для вас, — тут же пошутил он.

— Как раз очень ожиданная, — вздохнул Маркус. — Иначе наш род давным давно прервался бы. У нас всякое бывало — и один из моих предков ввёл это правило. Очень давно.

— Разумно, — согласился Мальсибер. — А то я, должен признать, нервничал, когда думал, как ты тут один. И о том, что мог твой родитель тебе оставить.

— Ты знаешь, — сказал Эйвери, сворачивая к библиотеке и останавливаясь, чтобы дать Ойгену возможность рассмотреть резьбу на камне, изображавшую битву каких-то похожих на ящериц тварей, — я думаю, он не ожидал, что всё вот так обернётся. И уже очень давно здесь не был. Так что самое ужасное, что я тут отыскал — два старых, почти рассыпавшихся в прах тела в клетке.

— Мерлин, — пробормотал Ойген, бледнея и останавливаясь. — И что сказал Поттер?

— Поттер? — недоумённо переспросил Эйвери. — Поттер ничего не сказал — мы не виделись… он-то при чём тут?

— Ну, он аврор, — весело сказал Ойген. — Это же его работа — искать родню в таких случаях.

— Ох, — Маркус вдруг погрустнел и сказал очень расстроенно: — А я ведь даже и не подумал, что у них, может быть, кто-то есть…

— Я бы тоже не подумал, пожалуй, на твоём месте, — тут же утешающе проговорил Ойген, подходя к нему и обнимая за плечи.

— Вот только это почему-то было первым, о чём ты сказал, — вздохнул, отворачиваясь от него, Маркус.

— Я же сказал «на твоём месте», — очень мягко проговорил Мальсибер. — Просто я…

— …просто ты — не я, — горько проговорил Эйвери. — И для тебя это показалось естественным и…

— Ты зря меня перебил, — негромко сказал Мальсибер. — Ты просто не знаешь кое-чего… или, скорее, забыл. А вот я помню. Я тебе рассажу, — он взял его под руку. — Пойдём сядем где-нибудь — не хочу на ходу.

— Идём, — вопросительно и тревожно на него глядя, Эйвери повёл Мальсибера за собой, и через пару минут они уже устроились на диване в библиотеке.

— Ты помнишь, может быть, лето восемьдесят первого года? — начал Мальсибер. — За несколько месяцев до того, как Лорд исчез в первый раз?

— Ну… помню, наверное, — не слишком уверенно сказал Эйвери. — А что? При чём здесь?

— Помнишь Дирборна? — очень мягко спросил Мальсибер.

— Н-нет, — подумав, ответил Эйвери. — Это кто?

— А может, тебя тогда с нами и не было, — задумчиво проговорил Ойген. — Карадок Дирборн — из Ордена Феникса. Его поймали — но допросить его никто так и не смог: никакое Круцио язык ему не развязывало, а Империо он сбрасывал. Даже Лорд не смог наложить. А вот я… — он неожиданно горько усмехнулся. — Я оказался редкостным болваном тогда — даже мой отец сделал вид, что ничего сделать не может, а вот я рад был утереть всем нос — и взял его под Империо.

— Я не помню, — покачал головой Эйвери. — Правда, я…

— Я тоже не помню, был ты там тогда или нет, — сказал Ойген. — Видимо, не был — потому и не понял. Лорд тогда отправил допрашивать его Руквуда — ну, а я пошёл с ними, конечно. А потом, — он вздохнул, — я устроил в лаборатории страшный бардак, и мы… в общем, он стал мышью, — Мальсибер сплёл пальцы и сжал их. — А потом мы его потеряли.

— Как потеряли? — Эйвери изумлённо уставился на товарища. — Кто — ты и Руквуд?!

— Ну, — Ойген попытался улыбнуться, — строго говоря, это произошло случайно. Мы были на пляже — и Дирборн с нами в клетке. А потом Мерлин знает откуда на пляж выбрался морской змей, и пока Руквуд и совсем чуть-чуть я загоняли его обратно, клетка опрокинулась и открылась, и Дирборн сбежал. И мы его не нашли — да и не до того было, — закончил он совсем тихо. — А потом уже искать было поздно: поди отыщи мышь на Адриатическом побережье.

Они замолчали — а потом Эйвери, сжав руку Ойгена, очень утешающе проговорил:

— Его бы всё равно убили. Ты знаешь.

— Ты тоже не понимаешь? — грустно спросил Мальсибер. — Одно дело — погибнуть за то, во что веришь. И совсем другое — умереть где-то в норе или в кошачьих когтях мышью. Которая, может, даже и не помнит, что она человек… и я сам не знаю, хотел бы я, чтобы он помнил это. Как лучше, Маркус? — тихо и горько проговорил он. — И надо ли как-нибудь сообщить его семье о случившемся? Я всё думаю об этом последние годы — и пока не нашёл ответа. Как им будет лучше? Он в любом случае давно мёртв — как они полагают, от наших рук. Легче им станет, узнай они правду? Нет? Так что мысль о родне твоих трупов была совершенно естественной, — закончил он, возвращаясь к началу их разговора. — Но естественной для меня. Понимаешь?

— Всё равно это просто свинство, — покачал головой Эйвери. — А теперь… я же похоронил их. Будет ещё сложнее…

— Не думаю, что есть разница, — возразил Ойген. — Вопрос только в том, сами мы будем искать, или взвалим всё это на Поттера. Ты как хочешь? — спросил он с мягкой улыбкой.

— Мы? — тоже заулыбавшись, переспросил Маркус.

— Я уверен, что Северус знает, что делать, — убеждённо сказал Мальсибер. — А нет — так придумает. Расскажи, кто там был?

— Я даже пола не знаю, — вздохнул Эйвери. — Только то, что это были человек и кентавр. Вообще, — сказал он очень расстроенно, — ты прав, и, наверное, нужно вызвать авроров. Я просто… мне вообще это не пришло в голову. Позвать их сюда… я понимаю, что мне бояться нечего, но…

— Авроров так авроров, — легко согласился Ойген. — Я бы написал сразу Поттеру — а то мало ли, кто придёт. Сам он вряд ли станет заниматься этим, конечно — но пришлёт кого-нибудь поспокойнее. Есть сова?

— Нет, — покачал головой Маркус. Они посмотрели друг на друга — и расхохотались.

— По-моему, — сказал, отсмеявшись, Мальсибер, — сейчас самое время обзавестись ей. Идём, — сказал он решительно и поднялся. — Я тебе подарю сову.

— А давай, — кивнул Маркус. — У меня сова была только в детстве… и та — не моя, а семейная. Отец держал сразу нескольких и дал мне одну для школы. Я так с ней и жил, когда вас... а потом она умерла.

— Значит, самое время тебе завести собственную, — сказал Ойген. — Идём.

— Можно просто в аврорат зайти, — вдруг предложил Маркус. — К Поттеру. Зачем писать, собственно?

— Зайти можно, — покладисто кивнул Ойген. — Зачем только? Дело не срочно — только отвлечёшь его без нужды. И станешь там звездой на вечер, — он улыбнулся.

— Я даже не помню, как это — отвечать ещё за кого-то, — вдруг очень тихо проговорил Эйвери. — Пусть даже и за сову.

— Ну, — ничуть не смутившись, после небольшой паузы сказал Мальсибер, — если ты внезапно умрёшь, можно приказать эльфам отдать птицу Малфоям. И в завещании указать. Или Уолдену — ей в лесу даже лучше будет, да и ему пригодится. А в остальном это несложно — да и эльфы помогут. Ну что ты? — спросил он очень ласково. — Маркус, что не так?

— Это очень смешно, — глядя куда-то в сторону, сказал Эйвери. — Но я… я всегда их боялся. Не как некоторые змей или пауков, — добавил он торопливо, — но… Я всё время боялся сломать их — они хрупкие очень… лёгкие и хрупкие подо всеми этими перьями. Когда они садятся на руку, я почти каменею — мне всё кажется, что они соскользнут, упадут и…

— Ты когда-нибудь пытался стряхнуть с себя сову, которая желает на тебе удержаться? — мягко спросил Мальсибер. — Особенно крупную?

— Нет, конечно, — покачал головой Эйвери. — Что ты! Я же говорил — это смешно… а с крупными ещё хуже: я всё время боюсь, что они своими крыльями собьют что-нибудь, разобьют и поранятся. И да, я всё знаю, — он вздохнул. — Но не думать об этом всё равно не могу.

— Ну, — подумав, сказал Мальсибер, — можно нарастить подоконники снаружи. И приучить сову оставаться там — ну, и в совятне, конечно. У вас же есть тут совятня?

— Есть, конечно, — слегка повеселел Эйвери. — Тёплая и удобная… какая чудесная идея с подоконниками! — сказал он радостно. — А потом я, может, постепенно привыкну… со временем.

— Привыкнешь, конечно, — пообещал Ойген. — Идём?

— Сейчас? — Маркус даже отодвинулся от него. — Сперва подоконники надо сделать и вообще…

— Обойдёмся пока что трансфигурацией, — безапелляционно заявил Ойген. — Пару месяцев она вполне продержится — а за это время ты всё успеешь. Пойдём — время заводить сову и писать Поттеру.

Торговый центр «Совы» на Диагон-Элле, куда они отправились после того, как зашли на почту и отправили оттуда письмо в аврорат — встретил их шорохами и полумраком. Они долго разглядывали клетки с птицами, и, в конце концов, Мальсибер начал потихоньку терять терпение.

— Тебе нравится кто-нибудь? — спросил он. — А то я сам выберу!

— Выбери! — горячо попросил Маркус. — Это же мука — выбирать из сотни одну!

— Тогда, — Ойген огляделся — и решительно направился к клеткам с сипухами. — Сэр? — вежливо обратился он к продавцу, который, похоже, заодно был и хозяином магазина — чем-то неуловимо напоминающему свои питомцев худощавому пожилому мужчине лет семидесяти. — Мы хотели бы приобрести амбарную сову. ⁽¹⁾ Девочку, до года, бело-рыжую и покрупнее.

— У меня есть для вас чудесная птица! — заулыбался тот. — Всего несколько недель, как у нас… посмотрите, — он снял со стены клетку и, открыв дверцу, позволил довольно крупной сове выбраться оттуда и усесться на протянутую Ойгеном руку. — Её всего полгода, но она прекрасно обучена! Очень спокойная и дружелюбная птица.

— Нравится тебе? — спросил Ойген, подходя вместе с ней к Маркусу.

— У нас не было никогда амбарных сов, — сказал тот. — Всё больше неясыти или ушастые… красивая, — он протянул руку и очень осторожно коснулся мягких белых перьев на груди птицы. Та склонила голову — и вдруг издала громкое: «Хеееее!»

— По-моему, ты ей тоже понравился, — улыбнулся Мальсибер — и, обратившись к продавцу, сказал: — Мы её берём. Нам ещё понадобится клетка и всё, что нужно для ухода. И какая-нибудь подробная книга об этих совах, дрессировке и о том, как за ними ухаживать, — добавил он, бросив на Эйвери лукавый и быстрый взгляд. — Как её зовут?

— У них нет имён! — даже обиделся продавец. — Мои птицы полностью готовы к новым рукам — и к тому, что хозяин даст им новую кличку.

— Как чудесно! — Ойген, продолжая улыбаться, ловко пересадил сову на плечо к буквально окаменевшему Эйвери и добавил: — Ещё нам, пожалуй, нужна перчатка, пара насестов — совятня в доме есть, но нужны комнатные — и всякие вкусности. Там вокруг лес — ей будет, где охотиться — но хочется её угостить.

— Лес — это прекрасно! — просиял продавец. — Ну, моя девочка, — ласково проворковал он, обращаясь к сове, — тебе весьма повезло! Жить в лесу — это же мечта! Не так ли, моя дорогая?

Сова вновь издала резкое, но на сей раз более короткое «Хее!» и переступила опушенными белым пухом когтистыми лапами.

— Вы ей определённо понравились, — сообщил он Маркусу. — Мистер…

— Эйвери, — несколько напряжённо ответил тот. — Маркус Эйвери.

— Альфред Илопс, — радушно сказал продавец, пожимая ему руку. — Очень рад видеть вас среди своих клиентов, мистер Эйвери.

Когда Ойген, наконец, расплатился, и пришла пора сажать сову в клетку, она заглянула вдруг в глаза Эйвери и вдруг издала низкий, похожий на лягушачье кваканье звук и, резко наклонившись вперёд, прихватила клювом прядь волос Эйвери.

— Она не любит клетку, — пояснил Илопс. — Никто их них не любит… но с аппарацией иначе нельзя. Ступай-ступай! — велел он, и сова, снова «квакнув», с явной неохотой проследовала туда.

— Ну вот, теперь ты больше и не один, — сказал Ойген, когда они, вернувшись домой, выпустили птицу в гостиной, и она отправилась её изучать, перепархивая с каминной полки на спинку кресла, а оттуда — на подоконник. — Красивая птица. Как назовёшь?

— Не знаю… Сильвия, — сказал Маркус, неотрывно следя за птицей.

— Красиво, — отозвался Мальсибер. — А почему?

— Я в детстве хотел так сову назвать, — сказал Эйвери. — Была такая в какой-то детской книжке — я уже и истории все забыл, а имя помню.

— Я помню только такую весталку, — засмеялся Мальсибер. — И богиню потом — мелкую. Хорошее имя. Ну что, — спросил он у птицы, — ты теперь Сильвия? — и та ответила ему громким «Хеееееее!»

1) В России амбарных сов называют сипухами.

Вернуться к тексту

В ответ на письмо Эйвери Поттер прислал Джона Долиша, который явился не один, а в сопровождении двух младших авроров. Маркус встретил их в одиночестве — Мальсибер, подумав, не стал ввязываться в дело, которое могло привести его на место свидетеля на очередном слушании Визенгамота, а от компании Люциуса, которого Ойген предложил позвать себе на замену, Эйвери после некоторых колебаний отказался.

— Мне давно пора научиться жить самому, — сказал он. — И сейчас, как мне кажется, самый подходящий момент.

— Я буду пока у Малфоев, — решил Мальсибер. — Приходи потом? Расскажешь, что было. А нет — я утром вернусь домой.

— Я приду, — с благодарностью пообещал Эйвери.

И вот теперь мысль о том, что двое друзей ждут его, очень поддерживала Маркуса в тот момент, когда он вёл авроров к безымянной могиле в лесу. Пока младшие авроры аккуратно её открывали, Долиш стоял в стороне рядом с Эйвери и спокойно и методично его опрашивал, делая пометки в своём блокноте.

— Почему сразу нас не позвали? — спросил он под конец.

— Я не подумал, — смущённо ответил Эйвери. — Первое, что пришло мне в голову — это похоронить их… и только потом я сообразил, — добавил он, краснея от своего вранья, — что ведь у них есть родные. Как вы думаете, вы сможете их найти?

— Ничего не скажу насчёт кентавров — не знаю, — признался Долиш. — Такого опыта у нас ещё не было — но мы, по крайней мере, попробуем. А вот с человеком, возможно, будет попроще — если это волшебник. Маггла отыскать будет сложнее — мы, конечно, передадим все данные их службам, но, — он развёл руками. — Нам бы ещё определить время смерти — хотя бы примерно, — вздохнул он. — У вас нет идей?

Эйвери покачал было головой — а потом встрепенулся:

— Эльфов можно спросить! Я не уверен, что они знают — но я поговорю с ними.

— Буду признателен, — кивнул Долиш.

Его спутники, тем временем, закончили свою работу и, вернув землю на место, уложили останки на специально принесённые с собой куски ткани и теперь вопросительно смотрели на своего командира.

— Забирайте их в аврорат, — велел тот, — отдайте нашим экспертам. Я пока задержусь, — он кивнул Эйвери: — Идёмте, поговорим с вашими эльфами.

Толку, однако, от разговора не было никакого: отец Маркуса вполне ожидаемо запрещал эльфам даже приближаться к лаборатории, и войти туда они смогли только после его смерти — как раз тогда, когда готовили дом для его нынешнего хозяина. Так что всего, чего добились Долиш и Эйвери этой беседой, были донельзя расстроенные и несчастные эльфы, которых даже их хозяину далеко не сразу удалось успокоить.

А вот осмотр лаборатории оказался куда более информативным. Долиш застрял там надолго: аккуратно брал образцы, тщательно обследовал клетку, записывал что-то, на сей раз уже не отвлекаясь на блокнот, а диктуя Прытко Пишущему перу… Эйвери какое-то время оставался с ним, но потом не выдержал и, с согласия аврора, ушёл. Сейчас, когда святую святых его отца хладнокровно и, как ему казалось, бесстрастно исследовал аврор, Маркус чувствовал, с одной стороны, какое-то мрачное торжество, представляя, в какой ярости был бы отец, если бы узнал о таком, а с другой — горечь. И сам не понимал, почему.

Он услышал тихое низкое кваканье, и что-то мягкое и тёплое ткнулось ему в ухо. Маркус обернулся и увидел сову, сидящую на спинке его кресла и внимательно глядящую на него своими большими чёрными глазами. Он осторожно обернулся, опасаясь её спугнуть, но она, конечно, не испугалась — напротив, быстро перебралась сперва к нему на плечо, а затем перепрыгнула на колени и вдруг резко поддела головой его подбородок и опять тихо квакнула.

— Ты… ласкаешься, что ли? — неуверенно спросил Маркус, и сова, довольно заквакав, вновь поддела головой его подбородок.

Появившийся через какое-то время Долиш застал трогательную картину кормления совы специальными вафлями, которые Эйвери осторожно держал во рту, с видимым удовольствием позволяя птице ловко их оттуда вытаскивать. Впрочем, на аврора ни это, ни смущение увидевшего его хозяина дома не произвело ни малейшего впечатления — и он суховато попросил разрешения пригласить для дальнейшего изучения лаборатории экспертов. Эйвери, конечно же, согласился — и, пересадив сову в кресло с такой осторожностью, будто та была сделана из тончайшего хрусталя, подошёл вместе с ним к камину и стоял там, дожидаясь возвращения Долиша в компании средних лет полного господина и высокой и тоже весьма дородной дамы, окинувшей Маркуса таким острым взглядом, что он покраснел и невольно оправил на себе мантию. Проводив всех в отцовскую лабораторию, Маркус вернулся в гостиную — и обнаружил там уже не одну, а двух сов, с большим интересом разглядывавших друг друга.

Гостью он узнал — и с досадой подумал, что совершенно забыл о своих племянниках… или тех, кто таковыми назвался. А вот они, судя по всему, про него помнили — и, поскольку осень уже давно началась и до Хэллоуина осталось всего лишь чуть больше месяца, желали дядюшке о своём планируемом визите напомнить.

Едва он отвязал пергамент от лапы совы, Сильвия, подпрыгнув к нему, выхватила письмо из его рук и, отлетев на оконный карниз, быстро-быстро его распотрошила. После чего, потеряв к нему интерес, сбросила вниз и перелетела на свой насест.

Эйвери, вздохнув, отлевитировал многострадальное письмо к себе и, развернув помятую и кое-где проткнутую когтями и клювом насквозь бумагу насквозь, прочёл:

«Дорогой дядя Маркус!

Мы с Берхейдом надеемся, что Ваше здоровье улучшилось, а Ваши планы на Хэллоуин — не изменились. Мы всегда мечтали увидеть этот самый волшебный из всех праздников в Британии, но дед был категорически против, а перечить его воле мы опасались. Теперь же мы очень надеемся, мечта наша сбудется.

С самыми тёплыми пожеланиями,

Ваши племянники

Румерих Форстер и Берхейд Загшпиллер.»

Маркус только вздохнул. Он уже успел почти забыть об этой истории — но было похоже, что его племянники всерьёз вознамерились свести личное знакомство с их дядюшкой. Интересно, узнал ли за это время о них что-нибудь Люциус? Должен был, вероятно… времени же много прошло…

Задать свой вопрос Эйвери смог только поздним вечером, когда авроры наконец-то закончили свою работу и, попрощавшись, даже вежливо извинились за то, что задержались так долго — впрочем, извинения прозвучали довольно формально, и никакого искреннего сожаления ни на их лицах, ни в тоне он не заметил.

Проводив их, Маркус накормил сов — ибо ответ племянникам он пока что не сочинил — и только тогда отправился в Малфой-мэнор.

— Я как раз собирался уже уходить, — сказал при его появлении Мальсибер. — Решил, что вы застряли там до утра. Но раз уж дождался — не уйду без рассказа.

— Ты ужинал? — спросил Люциус.

— Я даже не обедал, — признался Эйвери, только сейчас ощутив сильный голод.

— Тогда предлагаю совместить приятное и полезное, — сказал Малфой, трансфигурируя кофейный столик в обеденный. — Я подозревал, что авроры не дадут тебе продохнуть — но чтобы даже не пообедать…

Свой рассказ Маркус закончил полученным письмом — и Малфой, услышав про объявившихся племянников, весьма оживился.

— А ведь я нашёл кое-что, — сказал он с видимым удовольствием. — Сейчас принесу записи — оно того стоит, — пообещал он — и ушёл, а, вернувшись с кожаной папкой, уселся на стул и, раскрыв её, первым делом вытащил оттуда несколько колдографий. — Итак, — начал он, — знакомьтесь. Герр Форстер, — он положил на стол первый снимок, с которого широко улыбался нарядно и даже щёгольски одетый мужчина лет двадцати пяти. В его чертах вполне читалось фамильное сходство, однако же волосы у него были почти прямые и светлые, а фигура была скорее массивной, нежели склонной к полноте — впрочем, Эйвери-старший вообще был почти худ. — Двадцать шесть лет, холост, — Малфой словно анкету зачитывал. — Мать — Гертруда Форстер, урождённая — вы не поверите! — Эйвери…

— Он даже не скрывал их? — удивлённо спросил Маркус.

— Сперва скрывал, — возразил Малфой. — Но признал дочерей — их было две, Гертруда старшая, — когда они пошли в школу.

— У меня было две сестры, — тихо проговорил Маркус.

— И обе уже скончались, — кивнул Малфой. — Но давай сперва про племянников. Форстер, как и мать, учился в Шармбатоне, и закончил его… ну, я бы сказал, блестяще. Правда, — добавил он очень многозначительно, — история его обучения до того безупречна, что вызвала у меня некоторые сомнения — и я побеседовал с его учителями. Все они отмечают замечательные способности молодого человека — однако же ни один почему-то не говорил о нём с теплотой. Что, должен сказать, удивительно: яркие ученики встречаются не так уж и часто. Ещё за ним числится несколько дуэлей — из которых он вышел победителем — и некоторое количество разбитых дамских сердец, однако же ни к каким неприятным историям ни те, ни другие ни разу не приводили.

— Какой славный молодой человек! — сказал Ойген, беря его снимок. — И выглядит симпатично… глаза только уж очень холодные. А что он — женат, нет?

— Не женат и, насколько я знаю, пока что не собирается, — отозвался Малфой. — Была там, правда, одна неясная история с некой девицей… но я пока что не разобрался, так что говорить подожду.

— И всё же? — с любопытством спросил Мальсибер.

— Ну, если в двух словах, то она умерла — и у меня есть некоторые вопросы к её безвременной гибели. Но вопросы без ответов — дело бессмысленное, так что, — он вновь открыл папку, — следующий наш герой — герр Берхейд Зигшпиллер, — Малфой выложил на стол второй снимок, на котором виднелся очень похожий на своего кузена шатен с более жёстким, чем у него лицом и довольно длинными каштановыми волосами. — Сын младшей из сестёр, Герды.

— Гертруда и Герда? — недоверчиво переспросил Эйвери.

— Ну, а что, — засмеялся Мальсибер. — Можно не запоминать, кого как зовут. Удобно…

— А может быть, ему просто нравилось имя, — сказал Малфой. — Кто его разберёт… я продолжу. Итак, Берхейд старше своего кузена всего лишь на две недели — похоже, что сёстры соревновались, кто родит папе внука первой. Повезло младшей — и это создаёт, в некотором роде, возможный конфликт наследников. Впрочем, в отсутствии наследства говорить об этом бессмысленно, так что оставим пока эту тему и вернёмся к мисс Эйвери. Итак, она обошла сестру — но для неё это мало что изменило.

— Что ты имеешь в виду? — напряжённо спросил Маркус.

— Они обе умерли в один год, — пояснил Люциус. — Буквально одна за другой — едва сыновья отправились в школу. Вернее, в школы, — поправился он. — Зигшпиллер учился в Дурмштранге, и учился тоже очень неплохо — и я бы даже сказал, что отлично.

— А их отцы? — тихо спросил Эйвери.

— А отцы, — хмыкнул Малфой, — дали им, в основном, имена. Форстер сломал себе шею, угодив в грозу на метле, когда его сын даже ещё не родился — и примерно в то же время Зигшпиллера укусила какая-то редкая ядовитая тварь, и через пару часов он скончался.

— Вот поэтому я никогда даже не пытался с кем-то встречаться, — негромко проговорил Маркус. — Отец был бы рад внуку, пожалуй — но непременно бы его отобрал, а нас с его матерью уничтожил. Он даже предлагал мне нечто подобное… не так, конечно, — поправился он в ответ на изумлённые взгляды. — Просто сказал, когда я приезжал на последние рождественские каникулы, что нашёл мне невесту, и когда мы с ней родим ему внука, я могу быть свободен и хоть жить в библиотеке, если так захочу. Но я не хотел умирать, — почти прошептал он, — и ещё меньше хотел такой жизни своему ребёнку.

— Н-да, — протянул Люциус.

— Продолжай, — попросил Мальсибер. — Или дай лучше я угадаю: этот замечательный молодой человек тоже характеризуется весьма положительно?

— В целом, да, — улыбнулся Малфой. — Правда, за ним чуть больше дуэлей и чуть меньше разбитых сердец, но, в целом, всё очень сходно. Учителя о нём отзываются, должен признаться, чуть резче — но всё вполне в духе Дурмштранга. Единственное, что выбивается из общей картины, — добавил он, подчёркивая свои слова, — это то, что, как мне удалось узнать, буквально пару месяцев назад, уже после смерти деда, он подавал прошение о занятии свободного места ассистента одного из профессоров в Дурмштранге — и, несмотря на блестящие характеристики, ему категорически отказали.

— У профессоров там есть ассистенты? — с любопытством спросил Мальсибер.

— Вообще, это не относится к делу, — укоризненно заметил Малфой, — но — да, — он кивнул. — Дурмштранг же — огромная школа, где учатся дети из половины Европы… наш Хогвартс по сравнению с ним совсем небольшой — и, как рассказывают те, кто имел возможность сравнить, очень уютный. Собственно, это всё, — он положил на стол ещё несколько снимков. — Семейные фото — матери, дети… твоего отца, что характерно, нигде нет, — заметил он.

Маркус с Ойгеном склонились над колдографиями. Две очень похожих друг на друга девочки… затем — девушки, женщины… с такими же кудрявыми, как у Маркуса, волосами, и с такими же резкими чертами лица, как у их общего отца. Мальчики у них на руках — вот они в кружевных пелёнках и чепчиках, вот — в коротких штанишках, вот — в мантиях… Вот школьные снимки: команды по квиддичу, ещё какие-то группы… Обычные семейные колдографии.

— И каков вывод? — спросил Мальсибер, первым отрываясь от них.

— Меня смущает идеальность их биографий, — сказал Малфой. — Слишком всё гладко. Нет — никто, конечно, не говорит, что они непременно должны были совершить парочку убийств или хотя бы мошенничеств — но чтобы настолько… Это не биографии, а просто картинки — причём для детских нравоучительных книжек о хороших и правильных мальчиках. Мерлин, там даже дуэли все по правилам и при свидетелях!

— Не веришь ты в хороших людей, — упрекнул его Ойген.

— Ну почему, — возразил Люциус. — Верю. И горю желанием познакомиться. А там на месте и разберёмся, до какой степени всё это правда.

— До Хэллоуина ещё больше месяца, — улыбнулся Эйвери.

— Вот и прекрасно, — решительно кивнул Малфой. — Как раз хватит времени подготовиться.

— Полагаю, что расшифровал кое-что, — сказал Родольфус, когда Гарри Поттер, Люциус Малфой и Маркус Эйвери расселись у большого письменного стола в его кабинете. Это была третья встреча Родольфуса с Гарри Поттером после освобождения — первые две случились ещё летом, и с тех пор они больше не виделись, хотя Главный Аврор регулярно писал Родольфусу вежливые письма, осведомляясь о состоянии своего подопечного — и получал, разумеется, не менее вежливые ответы. Впрочем, оба знали, что настоящую информацию Поттер получает у Пая — и оба любезно умалчивали об этом обстоятельстве. Теперь же они, наконец, собрались по тому самому делу, которое, сказать по правде, интересовало Гарри куда сильнее — и Поттер пришёл сюда тоже не с пустыми руками.

О дневнике Николаса Малфоя он узнал от Люциуса ещё летом, когда тот передал ему копию некоторых его страниц, извинившись за то, что не может отдать оригинал.

— Понимаете, Гарри, — слегка извиняющимся тоном проговорил тогда Люциус, — это дело, конечно, старое и почти позабытое. Но семья есть семья — и я, сказать по правде, готов разделить с вами далеко не всё из её прошлого. Николас был неприятным человеком — и хотя я солгал бы, сказав, что мне за него стыдно, ибо странно стыдиться того, что творил пусть даже твой прямой предок, но семьсот лет назад, — я, тем не менее, не готов раскрывать вам некоторые детали его биографии. Но поверьте — здесь всё, что не касается семьи напрямую. Даже, — он сделал смущённое лицо, — некоторые любовные похождения — Мерлин знает, что может нам пригодится.

Дневник Гарри, разумеется, прочитал — хотя продираться сквозь латынь ему пришлось долго, а уж остальные использованные автором языки он и вовсе не все опознал. Но единственное, что он нашёл в отданных ему Малфоем страницах и что имело явное отношение к арке — это её рисунок, набросок на полях, не снабжённый никаким комментарием.

— Почерк у твоего предка, Люци, ужасен, — продолжал Лестрейндж, — но, в данном случае, дело не в нём, — он раскрыл отданный ему несколько недель назад Люциусом дневник на первой закладке и, коснувшись его страниц палочкой, почти беззвучно зашептал что-то певучее — и строчки на глазах начали выцветать, меркнуть, и сквозь них постепенно проступили другие. Однако стоило Родольфусу замолчать, как проявившиеся было буквы поплыли, и буквально через секунду дневник выглядел совершенно по-прежнему. Гарри смотрел на всё это со всё возрастающей в нём досадой: если бы у него самого был в руках этот оригинал, возможно, он бы… или не он, а, скажем, Гермиона могли бы обнаружить эту тайну быстрее. — Я скопировал второй текст, — сообщил Лестрейндж собравшимся, раздавая каждому по стопке рукописных листов. — Как сумел — потому что гэльского я не знаю.

— Он на гэльском? — изумился Малфой.

— Частично, по счастью, — отозвался Лестрейндж. — И у меня есть устойчивое ощущение, что твой предок знал его не блестяще и писал с ошибками — ну, или у меня неполные словари. Впрочем, я вообще не могу упрекнуть его в излишней грамотности, — улыбнулся он.

— Запомнился он в нашей семье отнюдь не литературным талантом, — пошутил Малфой. — Я тем более не знаю гэльского… а ты, Эйв?

— Говорить не могу, — сказал тот, — но читаю, конечно… но это, — он страдальчески поморщился, — не совсем гэльский, а, насколько я понимаю, один из его диалектов, к тому же, записанный и вправду на диво безграмотно… в общем, мне нужно время, — попросил он. — С листа я вряд ли переведу.

— А в целом ты узнал что-нибудь полезное? — нетерпеливо спросил Малфой Родольфуса.

— Ну… смотря, что считать полезным, — почему-то развеселился Лестрейндж. — Я узнал, например, что четырнадцатый век начался плохо — а продолжился ещё хуже. Земля оледенела, зимы снежные, лета мокрые, птицы мёрзнут на ветру и так далее.

Он умолк, весело на них глядя. Поттер нетерпеливо побарабанил пальцами по краю стола, но говорить ничего не стал, выжидая.

— Это всё, конечно, весьма трагично, — озадаченно прервал всеобщее молчание Малфой, — но я не очень понимаю, какое отношение британский климат четырнадцатого века имеет к нашему делу. Я же показывал тебе страницы, где…

— А вот, как выяснилось, очень даже имеет, — с удовольствием возразил Лестрейндж. — Опять же, не поручусь, что я понял всё верно, но после удивительно подробных описаний обрушившегося на Европу — заметь, не только на Британию — катаклизма твой предок сетует, что страдают-то все, но почему-то его драгоценный остров больше других. И что ходят слухи, что во всём виноваты Дети холмов.

В комнате повисла недоумённая пауза — а затем трое мужчин расхохотались, а Поттер лишь улыбнулся несколько натянуто и дежурно: с некоторых пор любые упоминания Детей, или Народа холмов, а также королевы Маб и Дворов не вызывали у него ничего, кроме опаски и горечи.

— Ну да, — утирая слёзы, проговорил Люциус, — это королева Маб наслала на Британию вечную зиму, чтобы Зимний двор мог повеселиться подольше. Мерлин. Я надеялся, что там будет что-то полезное.

— А там и есть, — загадочно проговорил Родольфус, незаметно бросая внимательный взгляд на притихшего Поттера. — Тот рисунок, что ты нашёл — он ведь действительно напоминает ту арку, где сгинул твой… да и мой… назовём его для простоты шурином.

— Не тяни душу! — воскликнул Люциус — Эйвери же сидел с весьма отрешённым видом, внимательно вчитываясь в полученный текст. — Что там?

— Сказать по правде, я сперва тоже отнёсся к этому, как к пересказам детских легенд — Маб, Двор, всё это… но потом, — он перелистнул несколько страниц в своей копии. — Откройте вторую закладку, — попросил он и окликнул: — Эйв!

— Угу-м-м, — промычал тот, не поднимая головы.

— Маркус Эйвери, оторвись ненадолго! — позвал Родольфус, и тот, чуть вздрогнув, наконец на него посмотрел. — Копия твоя — у тебя будет сколько угодно времени её изучить. А сейчас открой, пожалуйста, вторую закладку. Итак, — продолжил он. — Здесь есть короткий пассаж на, хвала Мерлину, нормальной латыни — вот этот: «…также говорят, что любовь некоторых наших народов к увеселениям, столь удивительная в нынешние тяжёлые времена, не так безопасна, как кажется непосвящённому взгляду», — процитировал он.

— И? — вопросительно проговорил Малфой, когда Родольфус умолк. — Николас обладал скверным характером и был человеком суровым — и терпеть не мог магглов. Вполне верю, что те его раздражали — но нам-то что до того? Руди, у нас не этнографическое исследование, а…

— Хорошо, — терпеливо кивнул Родольфус. — Если прочесть запись целиком… прочитайте, — попросил он и сделал довольно большую паузу. Дождавшись, покуда его собеседники закончат, он продолжил: — Итак, речь идёт о заседании Совета Волшебников, на котором, в частности, как раз обсуждаются причины затянувшегося природного катаклизма — и методы борьбы с ним. Хотя бы локальными.

— Это вовсе не было катаклизмом, — подал, наконец, голос Эйвери. — Это было начало Малого ледникового периода, который продлится аж до прошлого века… вернее, — поправился он смущённо, — теперь уже до позапрошлого. Он как раз начался в… если мне не изменяет память… триста двенадцатом, по-моему, году. И за несколько лет у нас тут все сады вымерзли — а потом случился Великий голод, на который чуть позже наложилась Чёрная смерть, выкосившая чуть ли не половину Британии.

— Дивные времена, — кивнул Родольфус. — И мы к этому непременно вернёмся — но пока провидцы Совету о грядущих неприятностях ничего не сказали, и мы тоже не будем забегать вперёд. Итак — Совет обсуждает, что же делать и как спасти замерзающие сады и посевы. С чего вдруг вообще всплыли эти увеселения?

— Да это же просто слухи, — пожал Малфой плечами. — Николас вообще любил сплетни — если ты заметил, их тут полдневника.

— Но в данном случае речь не о слухах вообще, — возразил Лестрейндж, — а о содержании одного конкретного заседания Совета. Который — если предположить, что волшебники в его составе, по большей части, умны — должен был бы как раз радоваться, что люди пока веселятся. А не выражать своё недовольство.

— Ну, если Совет напоминал нынешний Визенгамот, — с усмешкой проговорил Поттер, — то меня этот пассаж вовсе не удивляет. Обычное ханжество.

— Я плохо знаю нынешний Визенгамот, — мягко возразил Лестрейндж, — но мне представляется, что ситуация, в которой тогда был Совет, не слишком способствовала подобному отношению. Впрочем, — он снова взял в руки свой экземпляр копии, — мы как раз дошли до третьей закладки. Тут у нас уже начало триста шестнадцатого года — и всё очень и очень скверно. Весна была холодной и поздней, лето — дождливым, в итоге всё сгнило и сеять нечего… и не нужно никаких провидцев, дабы предсказать продолжение голода, который и так уже привёл к десяткам тысяч смертей. Волшебников он не слишком затронул — но никакого Статута в то время нет, и то, что происходит у магглов, их задевает достаточно сильно. Итак — всё действительно плохо… и посмотрите, о чём они говорят! — он немного возвысил голос и начал зачитывать: — «Никакие наши увещевания, конечно, не действуют: магглы слишком упрямы и тупы (проще волка научить жрать брюкву, чем маггла смотреть хоть на день вперёд!), чтоб ради себя же самих отказаться от дурацких плясок и песенок. В конце концов, все согласились на том, что придётся идти по другому пути, поскольку волшебники куда более сознательны и разумны — в чём лично я весьма сомневаюсь, о чём со всем удовольствием и сообщил Совету».

В комнате повисло удивлённое молчание.

— Дикость какая-то, — резюмировал, похоже, всеобщее впечатление Малфой. — При чём здесь песни и танцы?

— Вообще, — не очень уверенно проговорил Эйвери, — существуют ведь ритуалы и заклятья, влияющие на погоду…

— Но речь о магглах! — возразил ему Люциус.

— Но в то время люди не делились на магглов и магов, — сказал Поттер. — Хотя всё равно странно. И ругает он здесь магглов так яро, что видно, что речь о них… бессмыслица какая-то.

— И, наконец, последний кусок, — никак не реагируя на их замечания, снова заговорил Родольфус. — Ещё одно описания заседания Совета — двадцать третий год. «Поверить не могу, что отдал свой голос Игнатии! Я четверть века мечтал о том, чтобы вышибить эту бодливую козу из Совета — и я, я, Николас М., вынужден признать, что её бред и вправду помог! Невозможно представить себе план, менее отвратительный в своём стремлении не тревожить магглов и позволить им сохранить их праздники в неприкосновенности — и всё же, похоже, что это единственное, что мы можем сделать достаточно быстро. Она отвратительна — но… я не знаю это ругательство, господа, что-то гэльское — остальные ведь ещё хуже!» Позволю себе добавить, — Родольфус отложил бумаги, — что Великий голод закончился за год до этого заседания.

— Некоторые считают, что он длился всего два года, — возразил Эйвери. — Но да, действительно, дата его окончания размыта, и верхней границей считают двадцать второй.

— И самое интересное, — кивком поблагодарив его за дополнение, закончил Родольфус, — это ещё один рисунок на полях. Узнаёте?

— И вправду похоже на то, что мы видели в Отделе Тайн, — согласился Малфой. — Но без занавеса.

— Вернее, — медленно проговорил Поттер, — с вырванным занавесом. Я так понимаю, вот это нечто чуть ниже — он и есть.

— Похоже на то, — кивнул Лестрейндж. — Собственно, это всё. Возможно, когда Эйв переведёт всё это по-человечески, мы узнаем побольше.

— Я думаю, мне понадобится неделя, — сказал, потерев переносицу указательным пальцем, Эйвери. — Может быть, две… но дневник небольшой — постараюсь уложиться.

— Да нет никакой спешки, — сказал Малфой, вопросительно поглядев на Поттера — и тот неохотно кивнул:

— Нет, конечно. Я, кстати, тоже разузнал кое-что, — добавил он, доставая из кармана небольшую папку и возвращая ей нормальный размер. — Я порылся в министерских архивах, — заговорил он под пристальными взглядами остальных. — И, хотя материалов немного, узнал вот что. Эта арка — та, что стоит в Министерстве — находилась там изначально: упоминания о ней есть с самого появления министерства как такового. И с самого начала она числилась на балансе Отдела Тайн, так что информации у меня немного: невыразимцы не любят делиться секретами, и у меня нет способа вынудить их сделать это. Всё, что я знаю — что те залы, где она находится, относятся не к хранилищу, а к активным рабочим зонам.

— То есть, они всё ещё её изучают, — утвердительно проговорил Малфой.

— Вероятно, да, — кивнул Поттер. — Это первое. И второе, — он открыл папку и раздал всем по пергаменту. — Известно, что то ли саму арку, то ли только занавес пытались чинить — это запись из хозяйственного отдела от семьсот шестьдесят восьмого года.

Новость ожидаемо вызвала острый интерес — и Поттер какое-то время молчал, пока остальные читали.

— Какой странный состав, — сказал, наконец, Лестрейндж.

— Я тоже ожидал чего угодно, но уж никак не банального льна, — удивлённо проговорил Малфой.

— Я бы не назвал этот лён банальным, — возразил Лестрейндж. — Здесь очень много трав — полагаю, его вымачивали в их отваре — или пропитывали уже готовый. Проблема в том, что мы понятия не имеем, какие из них подошли в итоге.

— Я не знаток гербологии, — признался Поттер, — но я советовался со специалистом, — он вновь открыл папку. — Если кому-нибудь нужен список трав с пояснениями…

— Буду признателен, — кивнул Лестрейндж.

Остальные просто кивнули — и Гарри, раздав им составленные Невиллом списки, выжидающе замолчал.

— Интересно, — проговорил, наконец, Лестрейндж. — Я тоже не специалист в травах — и, как я вижу, не специалист куда больше, чем думал, — пошутил он, слегка улыбнувшись.

— Однако как странно… — негромко пробормотал Эйвери — и, поскольку продолжения не последовало, через некоторое время Малфой нетерпеливо спросил:

— Эйв, что именно странно?

— Тут некоторые травы нейтрализуют друг друга, — проговорил он очень задумчиво. — Или я путаю… но, вроде, нет… надо показать это…

— Да специалистов-то я найду, — нетерпеливо перебил его Люциус. — Но вообще я не вижу проблемы — ну, нейтрализуют. Мы же не знаем, что подошло в итоге — скорее всего, они просто проводили эксперименты.

— Да нет… хотя… да, ты прав, — Эйвери, кажется, с некоторым трудом заставил себя оторваться от списка. — Просто тут очень много таких пар — но ты прав, надо это показать какому-нибудь хорошему специалисту.

— Специалисту по чему? — спросил Поттер.

— А хороший вопрос, — после секундной паузы сказал Малфой — и рассмеялся. — Я думаю, во-первых, зельевару, во-вторых — какому-нибудь ритуалисту-историку. Тем более, что там был гэльский — я бы поискал любителей кельтов.

— Да что их искать, — улыбнулся Лестрейндж. — Я, правда, забыл уже половину, да и интересовался когда-то, по большей части, материковыми ветвями — так что хорошо было бы найти именно специалиста, причём практикующего. Но я постараюсь вспомнить — когда-то я неплохо знал всё это. И эти травы… я полагаю, тут дело не только в самом действии — хотя оно, безусловно, важно. Они все… почти все, — поправился он, — имеют, если моя память меня не подводит, общее свойство: кельты использовали их в открывающих и закрывающих ритуалах. Многие из них используют и сейчас — но некоторые в наше время почти позабыты. Подробнее сейчас не скажу — мне нужно проверить. Но если я прав, — он положил свою копию списка на стол и едва заметными движениями палочки начал расставлять названия растений попарно, — то, возможно, здесь нет никакого противоречия. Просто составов два — и ими пропитывали разные стороны занавеса. И если я прав, — повторил он, заканчивая составлять пары, — то… то составов получается три, — внезапно резюмировал Родольфус. — Посмотрите, — он скопировал то, что у него вышло, и раздал копии остальным.

— Вот зельеварение за пределами аврорского куста — это точно уже не ко мне, — вздохнул Поттер, разглядывая свой экземпляр. — Да и гербология у меня исключительно… прикладная с точки зрения борьбы с криминалом, — он улыбнулся. — Но сейчас эти знания, похоже, не слишком-то помогают. Вы можете пояснить? — спросил он Лестрейнджа.

— Парные составы, — кивнул тот, — это, как я полагаю, антогонисты: запирающий и открывающий. Рецепта я ни сейчас, ни потом не скажу — я не зельевар. Был когда-то — но, во-первых, далеко не блестящим: мог сварить какое-нибудь прикладное зелье, не больше, а, во-вторых, так давно не практиковался, что не возьмусь сейчас даже за что-то простенькое. Но общая идея прослеживается: активаторы, закрепители… А вот третий состав куда интереснее, — он глянул на Эйвери. — У тебя никаких идей нет?

— Напоминает живую смерть, — сказал тот. — Не полностью, правда, но…

— Значит, верно, — удовлетворённо кивнул Лестрейндж. — Мне тоже так показалось — но я не был уверен. Люци?

— Похоже, — кивнул тот.

— И вправду, — согласился и Поттер. — Хотя и не до конца, но состав действительно близкий.

— А говорили, что не разбираетесь, — шутливо упрекнул его Малфой.

— Так как раз моя сфера, — возразил Поттер. — Даже стыдно, что не опознал сразу.

— Раз мы все согласились на том, что это может быть нечто подобное, — снова заговорил Лестрейндж, — то я позволю себе высказать одно смелое предположение. Если третий состав, который понадобился невыразимцам для — возможно — починки Арки, это действительно какой-то аналог Живой Смерти, то вполне может быть, что там, внутри, время останавливается… или, вернее, — поправился он, — почти останавливается — потому что полностью это невозможно, конечно.

— Почему? — быстро спросил Поттер. — Какая связь между Живой смертью и замедлением времени?

— Я не уверен, — покачал головой Лестрейндж. — И могу ошибаться. И дело, конечно, не только в зелье. Но начнём с того, как оно действует. Люци, расскажешь нам? — попросил он.

— Оно замедляет все процессы в теле, почти останавливая их, однако же позволяя ему поддерживать жизнь — какое-то время, конечно, — ответил Малфой. — По своему действию оно напоминает глубокий сон — или, скорее, даже лучше сказать стазис. Но куда глубже — и эффект наступает гораздо быстрее.

— То есть, — кивнул Лестрейндж, — можно сказать, что тело начинает существовать в другом, замедленном времени. Я когда-то интересовался этой областью магии, — пояснил он в ответ на удивлённые взгляды: — Всем, что, так или иначе, связано с жизнью и смертью. Не то, чтобы я собирался жить вечно — мне, скорее, было интересно, почему всё живое непременно должно умереть. Это в какой-то степери и привело меня к Лорду… а потом я уже так глупо попался. Впрочем, сейчас это не важно, — оборвал он себя. — А ещё мне как-то встретилась приписываемая Фламмелю книга, где он писал, что зелья универсальны, и любому заклинанию или артефакту можно подобрать соответствующее. Так что почему бы зелью не быть дополнением к артефакту?

— Это всё очень познавательно, — сказал Малфой, — но всё же теория. Мне куда интереснее кажется практический вывод: если ты прав, выходит, что у нас есть сколько угодно времени на поиски нужных ответов? Для Блэка это не будет иметь значения?

— Если его вообще можно оттуда извлечь — в чём я бы не был уверен, — подчеркнул Лестрейндж, — вероятнее всего, так. Но я могу ошибаться, разумеется, — тут же добавил он, глядя на Поттера.

— Я вполне осознаю риски, — сказал тот. — Хотя был бы очень рад, окажись вы правы, мистер Лестрейндж.

— Это, к сожалению, пока никак не проверить, — сказал тот. — Я предложил бы пока остановиться на решении проконсультироваться со специалистами.

— Будь Руквуду свойственна благодарность, — заметил Малфой, когда они с Поттером, простившись с хозяином дома и решившим задержаться в гостях Эйвери, вышли из камина в Малфой-мэноре, куда Люциус пригласил Гарри на вечернюю чашку чая, — он мог бы помочь. Но в его случае даже говорить об этом бессмысленно.

— Я не стану его ни о чём просить, — отрезал Поттер.

— Да, простите, — мягко сказал Малфой. — Я глупец.

— Вы просто не держите это в голове, — пожал Поттер плечами. — Я до сих пор убеждён, что его место — в Азкабане. И дело не только во Фреде.

— Пожалуй, — согласно кивнул Малфой. — Не вините себя, — начал он, но Поттер, усмехнувшись, не позволил ему продолжить:

— Не надо меня утешать. Я не жалею о том, что сделал — да и всё равно, раз уж невыразимцы решили его получить, они бы добились своего. Возможно даже, они бы сами инициировали пересмотр дел — я не удивлюсь, если опередил их с этой идеей буквально на пару дней. Повод уж больно удачный.

— А вполне может быть, — кивнул Малфой, усаживаясь за накрытый то ли к чаю, то ли к ужину на двоих стол. Поттер сел напротив, и они оба с удовольствием принялись за еду.

— И если так, — сказал Гарри через пару минут, — то я рад, что успел первым. Иначе результат был бы совсем иным.

— Почему, собственно? — вскинул бровь Люциус. — Всё равно занимались бы подготовкой всех материалов вы.

— Потому что тогда бы я злился, — улыбнулся Гарри. — И, пожалуй, не был бы склонен подходить к вопросу так скрупулёзно. И уж точно не дошёл бы до дел Лестрейнджей — даже смотреть бы не стал.

— И так бы никогда и не узнали про арку, — заметил Люциус.

Гарри вдруг перестал жевать и, как был с полным ртом, замер — а потом, медленно сглотнув, тихо сказал:

— Вы правы. Не узнал бы.

Октябрь тем временем постепенно приближался к своей середине, и однажды за завтраком Маркус Эйвери вдруг сообразил, что ни разу в жизни не принимал у себя гостей. Вообще никогда — не считая, конечно, друзей, но это было совсем другое: они просто приходили друг к другу, и к приёму гостей эти визиты не имели ни малейшего отношения. Но теперь ему это предстояло — кем бы ни были эти новоявленные племянники, и какие бы мотивы ни лежали в основе их желания познакомиться, принять их следовало… следовало… Маркус понятия не имел, как именно. Он вообще не имел ни малейшего представления о том, как организовываются подобные вещи — и, поскольку в Сан-Диего сейчас была ночь, а ждать до вечера, пока там начнётся утро, ему не хотелось, с расспросами он отправился к Малфоям.

— Приём? — весело переспросил его Люциус, первым делом усаживая Маркуса за стол — пить чай с крохотными, покрытыми разноцветной глазурью печеньями. — О, мы непременно устроим им волшебный и запоминающийся приём. Я как раз недавно думал об этом.

— Ты мне поможешь? — счастливо спросил Маркус.

— Непременно! — с энтузиазмом кивнул Малфой. — Я даже настаиваю на том, чтобы ты позволил мне этим заняться.

— С радостью! — Эйвери прижал к груди руки. — Люци, я вообще не представляю, с какой стороны браться за это. Родители устраивали приёмы время от времени, но я никогда не имел отношения к их организации.

— Вот заодно и научишься, — кивнул Люциус. — Сейчас мне пора уходить — но вечером я зайду, и мы посмотрим, что можно сделать. А ты пока обойди дом и подумай, какие комнаты они увидят — и где будут ночевать. И обсуди возможное меню с эльфами.

Малфой появился в доме Эйвери уже затемно — однако энтузиазма у него было столько, словно он только что хорошо отдохнул, а весь день ещё впереди.

— Гостей мы обычно принимали в парадном зале, — начал Маркус, выходя ему в холл навстречу. — Я его, говоря честно, несколько недолюбливаю, хотя вообще здесь красиво.

— А ты знаешь — я же помню его! — сказал Малфой, останавливаясь почти на пороге и оглядываясь. — Гостей собирали здесь, когда положено было отмечать твои дни рождения. И если я помню правильно, тут правда красиво.

Парадный зал дома Эйвери являлся, по сути, квинтэссенцией высокой готики: внешних стен здесь, казалось, не было — их заменяли изумительной красоты витражи, разделённые узкими резными колоннами. Каждый из них был посвящён кому-то из зверей или птиц, что водились во времена строительства дома в окрестных лесах, что только усиливало иллюзию отсутствия стен. Мебель была под стать: старинная, деревянная, резная — и с теми же растительными и животными мотивами. Впрочем, большая её часть была сейчас накрыта чехлами, которые Люциус с заметным удовольствием и любопытством и снял, аккуратно сложив в углу стопкой — и через полчаса они с Эйвери стояли посреди, возможно, чуть мрачноватого, но изумительно красивого зала, в котором без труда можно было разместить человек тридцать гостей.

— Днём тут будет ещё лучше, — сказал Люциус, медленно обходя зал. — И какой стол… а стулья! Мерлин, Эйв, тут просто волшебно! Лучше, чем в Хогвартсе — и Малфой-мэнор выглядит на этом фоне чудовищным новостроем.

— У вас уютно, — возразил Маркус. — А здесь… у меня уже ощущение, что я на каком-то невероятно официальном приёме и должен…

— Ты просто неправильно смотришь, — возразил Малфой. — Я понимаю, что в детстве этот праздник был даже не для тебя, и всё всегда было чопорно — а я вот забыл и вижу сказочный лес, посреди которого стоит стол и… а вот на этом мы и сыграем, — решительно сказал он. — Я думал предложить тебе пригласить их ближе к вечеру — как и положено при торжественных обедах — но теперь у меня есть другая идея. Гораздо лучше, — его глаза озорно сверкнули. — Вы же родственники — зачем такая официальность? Я думаю, стоит устроить обед на закате — освещение здесь должно меняться очень красиво, я полагаю. Начнём засветло — и закончим уже в темноте. А потом разойдёмся спать, — добавил он как-то уж очень таинственно.

— Что ты придумал? — с некоторой опаской спросил Маркус. — Люци, мы ведь не можем наверное знать, что они…

— Не можем, — легко согласился Люциус. — Но непременно проверим. Я думаю, нам стоит собраться в эти выходные на совет… и решить, кого ещё ты пригласишь на этот обед.

— Я думал про вас с Нарциссой и про Ойгена с Северусом, — тут же ответил Эйвери. — Северус обещал, что поприсутствует — я надеюсь, он найдёт время…

— О, ни за что не поверю, что он пропустит подобное представление, — согласился с ним Малфой. — Но я бы предложил — если позволишь — слегка изменить и дополнить состав.

— Да я вообще не представляю, как и что делать, — улыбнулся Маркус, — так что, пожалуйста… ты не хочешь, чтобы Нарцисса была здесь?

— Я думаю, что в данном конкретном случае она нам слегка помешает, — кивнул Люциус. — Я бы предложил остаться в сугубо мужской компании — или уж тогда надо звать дам всем в пару. Но я бы не стал.

— Как скажешь, — покладисто кивнул Эйвери. — Тогда, значит, нас будет шестеро?

— Я бы добавил ещё двоих, — возразил Малфой. — Мне кажется, восемь — замечательное число. Ты не против позвать ещё Уолли и Руди?

— Без Асти? — с некоторым сомнением спросил Маркус.

— О, вот кому-кому, а Асти тут точно совершенно нечего делать, — решительно возразил Малфой. — Нет — Асти побудет пока у нас, а вот Руди бы нам весьма пригодился. Он умеет быть весьма… впечатляющим.

— Что ты задумал? — с некоторой тревогой спросил Эйвери.

— Я бы назвал это парадом, — таинственно проговорил Люциус. — И я нашёл ещё кое-что про твоих чудесных племянников… помнишь ту историю с трагически погибшей девицей?

— Он… это он сделал, да? — почему-то очень расстроенно спросил Маркус.

— Ну, зачем же так грубо, — мягко возразил ему Малфой. — Нет, конечно, ну что ты. Она покончила с собой, как я и говорил. Действие, удивительное для волшебницы, — подчеркнул он. — Молодая и весьма миловидная ведьма, не бедная… они встречались с ней несколько недель — а потом резко порвали. Вернее, насколько я понимаю, порвал он.

— Но так бывает, — возразил Эйвери. — Это не очень хорошо… несколько недель — не так много, и…

Он умолк, глядя на выражение лица Малфоя.

— Бывает, — кивнул тот согласно. — Многие расстаются, начав встречаться — но чтобы потом один из пары кончал с собой… мы ведь не магглы, — он качнул головой. — У каждого… или почти у каждого волшебника есть в жизни много всего, кроме влюблённости. И даже любви… но тут интересно другое. До того, как встречаться с мистером Форстером, наша мадемуазель встречалась с другим юношей. И дело шло, если не к свадьбе, то, по крайней мере, к помолвке — и вдруг она с ним порывает, и начинается этот короткий, но весьма бурный роман.

— Но так тоже бывает! — нетерпеливо воскликнул Эйвери. — Люди влюбляются иногда очень быстро и неожиданно — я не раз это видел!

— Бывает, — кивнул Малфой. — Вот только и родственники, и друзья… подруги, по большей части, нашей барышни — все, как один, уверены, что она не просто влюбилась.

— Ты думаешь, он приворожил её? — недоверчиво спросил Маркус.

— Я не могу утверждать, — кивнул Люциус. — Но если это предположение верно, самоубийство становится вполне объяснимым.

— Приворожил и бросил? — ещё более недоверчиво спросил Эйвери. — Но зачем?

— Я не думаю, что он сделал это нарочно, — ответил Малфой. — Он был тогда совсем молод — я полагаю, у него просто не вышло. Не все привороты легко снимать — скорее всего, это был первый опыт, и у него что-то не получилось. Но это я мог бы понять, — продолжил он. — Некрасиво, конечно, и вообще скверно — но… в конце концов, девушка была уже вполне совершеннолетней и могла бы, почувствовав себя скверно, догадаться обратиться к целителям — ну, или это могли бы сделать её родные. Скверно другое.

— Другое? — пылко возразил Эйвери. — Люци, но это омерзительно!

— Я бы сказал, тут очень важен мотив, — возразил он. — Одно дело, если дело в неуверенности в себе — подобное я, пожалуй, вполне смог бы понять: в конце концов, ты лучше меня представляешь, какой из твоего отца воспитатель. И совсем другое — если в равнодушии и тяге к экспериментам.

Он замолчал, и Маркус, глядя на него очень расстроенно, спросил:

— Ты же знаешь что-то ещё?

— Не то, чтобы знаю, — возразил Малфой. — Всё, что у меня есть — только статистика. И она утверждает, что у молодого человека было слишком уж много таких вот внезапно начинающихся — и столь же неожиданно заканчивающихся романов. Впрочем, никаких трагедий за ним больше не числится — так что или он научился и отвороту, или же просто обладает исключительным обаянием — и на редкость тяжёлым характером.

— А второй? — как-то совсем безнадёжно спросил Эйвери.

— Последнее, чего я хотел — это расстроить тебя, — серьёзно проговорил Люциус, резко перестав веселиться. — Не стану лгать — я с самого начала не ожидал от этих молодых людей ничего приятного, но всё же, помня о тебе, оставлял такую возможность.

— Я просто… не знаю, — вздохнул Маркус. — У меня никогда не было ни сестёр, ни братьев — а тут вдруг племянники…

— Ну, — примирительно проговорил Люциус, — в конце концов, любовные привороты — не такое уж и большое зло. Особенно если ненадолго и без тяжёлых последствий. И мы же не знаем наверняка, так ли это, а если даже и так — то не знаем причин.

— Спасибо, — грустно улыбнулся Эйвери. — Но не стоит меня утешать… расскажи лучше, что ты узнал про Берхейда. Зигшпиллера, — поправился он.

— Ты знаешь — почти ничего, — признал Малфой. — Ну, дуэли… он хороший дуэлянт и обычно выигрывает — но это нормально: зачем затевать дуэль, если не уверен в своих силах?

— Ойген бы так же сказал, — улыбнулся Маркус. — По крайней мере, когда-то.

— Что, как мы знаем, не делает его плохим человеком — даже когда-то не делало, — улыбнулся Люциус. — Учителя, правда, о герре Зигшпиллере отзываются на редкость прохладно — при том, что закончил он одним из лучших. Но причину я пока не нашёл — не поить же их веритасерумом, — он опять улыбнулся. — Ну, и отказ этот странен — они тогда буквально в последний момент нашли ассистента. Значит, не в большом количестве кандидатов было дело — но большего я не знаю. Прости, — добавил он мягко и искренне.

— Да нет, — вздохнул Эйвери. — За что? Всё хорошо… просто… ладно, — он несколько вымученно улыбнулся.

— Хочешь, обойдёмся без всякой театральщины? — серьёзно предложил Малфой. — Просто соберёмся все вместе — и пообедаем. Познакомимся с ними…

— Да нет, — покачал тот головой. — Нет… расскажи, что ты задумал. Вот соберёмся в субботу, — он заставил себя улыбнуться, — и ты расскажешь. А пока я вот ещё, о чём думаю… можешь помочь мне советом? В совсем другом деле?

— Спрашивай, — кивнул Малфой. — Сделаю, что смогу.

— Я тут разбирался в библиотеке, — начал Эйвери. — И обнаружил там целые шкафы книг в совершенно чудовищном состоянии. У некоторых даже обложки полностью отошли! — добавил он горячо. — У других листы рассыпаются, а где-то я видел даже грибок! Не говоря уже о точильщиках. Но это же не обычные книги — большинство из них нельзя просто так взять и подклеить!

— И правда, проблема, — понимающе кивнул Малфой. — Тебе нужен реставратор?

— Который умеет работать с редкими чарами, — взбудоражено проговорил Эйвери. — Беда в том, что я сам не знаю, что там и где: каталог нужный есть, но он фатально неполон! Самые опасные книги, вроде, в порядке — хотя я не могу поручиться, что они все стоят там, где надо. Отец мог и нарочно поставить что-то серьёзное среди вполне безобидных книг — и никакие эльфы бы этого просто не обнаружили.

— А я знаю, кто тебе нужен, — подумав, решительно сказал Малфой. — Берут они дорого — но дело знают отлично. Я имел дело ещё с их отцом — он, к несчастью, несколько лет назад подхватил-таки какую-то дрянь и скончался — но я видел, как работают дети, ещё тогда, и очень рекомендую. Целлеры — Джозеф и Роза. Средний брат, Абрахам, ударился в последнее время, насколько я знаю, хотя и в тематическую, но всё же артефакторику, а они на пару продолжают семейное дело. Время от времени я покупаю у них что-нибудь или же продаю… ну и порой они мне лечат какую-нибудь редкость. Если хочешь, я им напишу сегодня же — если они не слишком заняты, уверен, они с радостью возьмутся за большой заказ.

— Если ты уверен, что они справятся — я хочу, — с благодарностью кивнул Эйвери.

Целлеры, появившиеся в доме Эйвери уже на следующий день, оказались очень приятными и любезными — и совершенно непохожими друг на друга. Джозефу на вид было прилично за сорок, и был он почти болезненно худ, высок, а его нос напоминал даже не птичий клюв, а какой-то диковинный крупный коготь — что, вкупе с небольшой ухоженной эспаньолкой придавало ему одновременно и экзотический, и по-своему элегантный вид. Роза же выглядела всего лет на тридцать и могла похвастаться восхитительно женственными и плавными линиями фигуры, шапкой густых, тёмно-каштановых, почти чёрных блестящих кудрей, ярко-карими живыми глазами и миловидным лицом. Покуда они осматривались в библиотеке, Эйвери с удовольствием наблюдал за тем, как они работают, буквально с наслаждением следя за тем, как их затянутые в белые хлопковые перчатки руки умело и осторожно прикасаются к каждой книге — только после того, как тщательно обследуют на предмет разных чар.

— Работы действительно много, — сказал, наконец, Джозеф. — Думаю, даже больше, чем вы предполагали — и я бы настоятельно порекомендовал вам или заказать другие шкафы, или серьёзно отреставрировать эти. У меня есть основания предполагать, что часть проблем с книгами проистекает именно от неправильного хранения: шкафы давно уже не справляются с нейтрализацией заклинаний, в результате чего они смешиваются — и мы имеем то, что имеем.

— Тогда, я полагаю, лучше заказать новые, — кивнул Эйвери. — И я был бы признателен за контакты хорошего мастера.

— Абрахам может сделать, — сказала Роза. — Если хотите, мы можем принести вам в следующий раз колдографии его работ — если вам понравится, он с удовольствием с вами встретится.

— Я буду вам очень признателен, — искренне проговорил Эйвери.

— Как вы предпочитаете, чтобы мы работали? — спросил Джозеф. — Здесь или у себя? Многие владельцы библиотек не позволяют выносить книги из дома.

— Мне этого тоже бы не очень хотелось, — признался Эйвери, — но, думаю, некоторую часть вы можете взять с собой.

— Предпочитаете решать каждый раз на месте, или сделаете список? — деловито уточнил Джозеф.

— Давайте на месте, — почти попросил Эйвери. — Их здесь сотни, если не тысячи…

— Как скажете, — кивнул тот. — Когда вам удобно принимать вас?

— Если хотите, — предложила Роза, — мы можем уходить и приходить сами — или, например, под присмотром эльфов. И не станем тревожить вас каждый день.

— Я вовсе не против, — возразил, немного смутившись, Маркус. — Но так, действительно, можно сделать — камин в холле открыт, приходите, когда вам удобно…

— Тогда мы бы начинали в девять и работали до двух часов, — предложил Джозеф. — В будние дни, разумеется. Начать можем завтра, если желаете.

— С удовольствием, — кивнул Эйвери.

— У нас есть типовой контракт, — продолжал Джозеф, протягивая ему соответствующий пергамент. — Если хотите, можем вам оставить его изучить до завтра — и если что-то не подойдёт, обсудим условия.

— Да нет, — возразил Маркус. Люциусу он вполне доверял, и если тот порекомендовал Целлеров — значит, с ними вполне можно было иметь дело. А в деталях он всё равно ничего не поймёт… — Нет, меня всё устраивает, — решительно сказал он, оглядываясь в поисках пера. — У вас нет пера? — спросил он, не преуспев в этих поисках — и только тут вспомнив, что все писчие принадлежности остались в основном зале.

— Да, пожалуйста, — Роза тут же левитировала из своей сумки перо и чернильницу. — Но вы даже не прочитали, — добавила она с едва заметным упрёком.

— Я вам верю, — возразил Эйвери. — И другу своему, который мне посоветовал воспользоваться вашими услугами, тоже.

— Ну и отлично, — резюмировал Джозеф, пряча один из экземпляров контракта и подписывая второй.

Следующее утро — так же, впрочем, как и утро пятницы — Маркус провёл в библиотеке, наблюдая за работой Целлеров. Не потому, что намеревался её контролировать: ему просто нравилось смотреть на то, что и как они делали. Они же, похоже, вовсе не были против, просто не обращая на него никакого внимания. Прощаясь перед выходными, они забрали с собой несколько книг — а когда ушли, Эйвери показалось, что в этом отделе библиотеке стало даже больше порядка, чем было до начала работ.

По крайней мере, количество пыли точно заметно уменьшилось.

* * *

— Итак, — очень довольно начал Люциус Малфой, когда все предполагаемые участники встречи с племянниками Маркуса Эйвери собрались за субботним обедом. Вопреки этикету, никого, кроме них, за столом не было — даже Нарцисса отсутствовала, обедая с невесткой, сыном и Рабастаном в малой гостиной. — Прежде, чем я оглашу весь план, я позволю себе поделиться с вами найденной информацией. Кое-что я уже рассказал Маркусу, но, думаю, ты не будешь против выслушать всё ещё раз?

— Нет, пожалуйста, — кивнул тот.

— Итак — начнём с мистера Форстера. — Имеется некая девица…

Пока он рассказывал, Эйвери задумчиво чертил зубцом вилки по скатерти, сам не замечая, что именно, и очнулся только когда сидевший рядом Мальсибер ощутимо толкнул его под столом коленом и спросил тихо:

— Ты сейчас процарапаешь его вензелем скатерть, и тебе придётся покупать новую.

— Что? — вздрогнув, спросил Эйвери, смаргивая и глядя на чётко виднеющуюся на скатерти рядом с его тарелкой букву «Р», украшенную красивыми и сложными вензелями. — Я задумался, — сказал он, порозовев.

— Ты грустишь, что всё так? — спросил Ойген сочувственно.

— Да нет… нет, — Маркус даже помотал головой для убедительности. — Нет — хотя поначалу я правда расстроился. Но это я странный — а они такие, какими и должны быть.

Мальсибер сочувственно сжал его предплечье — а Малфой, тем временем, закончив рассказывать историю Форстера, перешёл, наконец-то, к его кузену.

— Сказать по правде, до сегодняшнего утра я был уверен, что сказать про мистера Зигшпиллера мне будет попросту нечего, — Люциус положил себе на тарелку утиную грудку и, полив её насыщенно-красным соусом, отрезал небольшой кусочек и проглотил, с видимым удовольствием прожевав. — Однако же этим утром я получил одно весьма любопытное письмо, которое лично для меня слегка прояснило непримиримую позицию преподавателей Дурмштранга по поводу этого господина. Оказывается, дуэли — не единственное хобби господина Зигшпиллера. Этот, без всяких сомнений, достойнейший молодой человек имеет также привычку к спорам. Не в смысле диспутов — а в смысле «спорим, что ты не сумеешь сбить Авадой вон с той девицы шляпу».

— Формулировка для третьекурсника максимум, — поморщился Снейп. — Или мистер Зигшпиллер так же аккуратен и точен?

— Зависит от ситуации и человека, — возразил Малфой, — но, в целом, он мастер формулировок. Максимально обтекаемых, разумеется — и не меньший мастер выбирать себе в оппоненты тех, кто подобным умением не обладает. Поговаривают, что в школе, особенно на младших и средних курсах, это ощутимо пополняло его карманы — покуда однажды он не нарвался на одну очень глупую девицу, которой, впрочем, хватило ума пожаловаться на случившееся своему деду. Вышел неприглядный скандал — его замяли, конечно, но говорят, что дед клялся, что если наш герой хотя бы подойдёт ещё раз к его внучке… Молодой человек, судя по всему, оказался весьма понятлив и больше не подходил — но дурную привычку не бросил. Только стал осторожнее.

— Ну, если выбирать между ними, — сказал Мальсибер, — второй однозначно приятнее. В конце концов, спор — как и дуэль — дело добровольное: не хочешь — не дерись и не спорь. Нынче не средние века — отказ от дуэли давно не делает тебя нерукопожатым. От приворота защититься сложнее.

— С одной стороны, да, — согласно кивнул Малфой. — А с другой — судя по всему, мистер Форстер ограничивается несколькими неделями и обходится без скандалов. В итоге обе стороны выходят из этого без особых потерь — а вот чем может закончиться дуэль или спор, не мне вам рассказывать.

— А что, — поинтересовался Снейп, — мы действительно должны выбирать? Одного из них предполагается принести в жертву — и мы определяем её прямо сейчас?

— Что ты! — засмеялся Малфой. — Какие жертвы?! Упаси Мерлин. Нет — господа вернутся домой в целости. Я надеюсь. Согласись — труп как результат совместного обеда шестерых бывших Пожирателей смерти не совсем то, что обрадует наш доблестный аврорат.

— Зачем же расстраивать аврорат, — возразил Снейп. — Есть тысячи способов не тревожить их по такому мелкому поводу.

— Не думаю, что эти господа идиоты, — сказал Родольфус. — Наверняка об их грядущем путешествии в Англию знает половина Германии.

— Ну, не половина, конечно, — улыбнулся Малфой, — но ты прав — кое-кто из их близких знакомых знает. Молодые люди с очень трогательным восторгом рассказывают приятелям о вновь обретённом дядюшке и о том, что теперь, наконец-то, смогут увидеть свою историческую, так сказать, родину. Так что убивать никто никого не будет — и ключевое слово здесь «никого».

— Ты полагаешь, — недоверчиво спросил Мальсибер, — что они попытаются прямо сразу…

— Я бы не тянул на их месте, — спокойно ответил Малфой. — Кто знает, когда им ещё представится такой случай? А так — первый большой праздник проведшего двадцать лет в Азкабане… так легко переесть жирного или выпить слишком много виски — и вот вам, к примеру, острый панкреатит, или что-то подобное. Нелепая, глупая смерть… впрочем, я могу ошибаться, — добавил он тут же. — И всё же я бы предложил подстраховаться и зачаровать всё, что будет на столе так, чтобы туда невозможно было что-либо добавить. Вообще никому — но, я надеюсь, мы все верим в кулинарные таланты эльфов Маркуса?

— Идея очень разумная, — поддержал его Лестрейндж. — Собственно, классический этикет на званых обедах это и предполагает — так что, это даже не будет выглядеть оскорбительным ни с какой точки зрения.

— Ну, а теперь, когда мы все согласились с этой простой мерой предосторожности, — с видимым удовольствием и нетерпением сказал Люциус, — я вам расскажу, как я вижу всё это.

Утро тридцать первого октября выдалось солнечным и очень холодным. Маркус Эйвери скверно спал этой ночью, но к рассвету, наконец, задремал — и, проснувшись только ближе к полудню, почти в панике, кое-как натянув халат, выскочил из своей спальни. Он проспал! Времени и так было мало — а он умудрился проспать в такой важный день!

Снизу раздавался какой-то шум, и Маркус, торопливо сбежав по лестнице, увидел стоящего посреди холла Мальсибера, увлечённо развешивающего над камином крепко спящих летучих мышей. В остальном холл был уже вполне украшен яркими оранжевыми тыквами и явно стилизованной паутиной, в которой шевелились крупные и на удивление натуралистичные пауки.

— О, проснулся? — поприветствовал хозяина дома Ойген, прикрепляя очередную мышь на место. — Выспался?

— Прости, пожалуйста! — с отчаянием проговорил Эйвери. — Я всё никак не мог заснуть — и сам не знаю, как…

— Да всё отлично! — отмахнулся тот. — Если, конечно, тебе нравятся эти декорации, — добавил он тут же. — Я всё устроил тут на свой вкус — но если ты хочешь, у нас ещё полно времени поменять всё.

— Нет, что ты, всё просто отлично! — благодарно улыбнулся ему Эйвери. — Надеюсь только, ни у кого из гостей нет арахнофобии.

— У нас точно нет, — легкомысленно отозвался Мальсибер. — И я сомневаюсь, что нам так повезёт с нашими гостями.

— Мерлин, — нервно проговорил Маркус. — Мне кажется, то, что мы задумали — это…

— Ты передумал? — спросил Ойген, вешая, наконец, последнюю мышь. — Как стемнеет — они полетят, — сказал он, — и будут носиться по всему дому… если хочешь — можно всё отменить и устроить обычный и скучный ужин.

— Нет, — помотал головой Эйвери. — Мне просто кажется, что они всё поймут. Сразу же.

— Пусть поймут, — Мальсибер пожал плечами. — Тут же главное — показать им, что отсутствие у тебя близких родственников с лихвой компенсируется наличием близких друзей, и случись что — мы их и на том свете достанем. И, кстати — я принёс твой наряд. Хочешь посмотреть?

— Хочу, — кивнул Эйвери. — Я только умоюсь — и присоединюсь к тебе…

— Позавтракай, — предложил Ойген. — Если хочешь — со мной, потому что у меня время перепуталось, и я последний раз ужинал дома, и было это, — он задумался, — часов… давно, в общем.

Завтрак Маркуса успокоил, и они с Ойгеном потратили ещё часа три, украшая обеденный зал и ведущие к нему лестницы и коридоры.

— Слушай, — сказал, когда они, наконец, закончили, Мальсибер, — а оставь это ещё на несколько дней? Я бы детей привёл показать — так здорово получилось! Они ведь не были у тебя ещё — уверен, они придут в восторг.

— Приводи, конечно, — обрадованно согласился Маркус — и тут же встревожился: — А Эйр не испугается пауков?

— Эйр вообще не умеет бояться живых существ, — успокоил его Мальсибер. — Неживых, впрочем, тоже… у меня вообще на удивление отважные дети — или, как говорит Северус, просто непуганые. Старшим мы уже рассказываем потихоньку о существующих в мире опасностях — а Эйр рано пока.

— Я буду очень рад, если вы придёте сюда все вместе, — заулыбался Маркус. — И правда, получилось очень красиво…

— Надеюсь, твои гости будут впечатлены, — подмигнул ему Ойген. — А сейчас я бы пару часов поспал — а то я на ногах уже, по ощущениям, около суток. Скажи эльфам разбудить меня за час до гостей, — попросил он — и тут же передумал: — Нет, лучше за полтора. Они будут в восемь?

— Да, — кивнул Маркус.

Идея с закатом, после некоторого обсуждения, была признана неудачной: в четыре или даже в пять вечера званые обеды никто не устраивает, а приглашать племянников просто на чай, во-первых, невежливо, а во-вторых, не очень понятно, чем их потом занимать до ночи — а план Люциуса предполагал обязательно оставить гостей на ночь.

— Тогда у меня есть даже три часа, — обрадованно решил Мальсибер.

В следующий раз они встретились только в половине восьмого — когда все остальные участники предстоящего действа, за исключением его непосредственных виновников, уже были на месте.

— А я бы на их месте сразу сбежал, — сказал Ойген, входя в библиотеку, тоже уже тематически украшенную, где вся компания ожидала гостей. — Вот посмотрел бы на нас — и сбежал.

— Надеюсь, что они предусмотрели такую возможность, — довольно кивнул Малфой. — И озаботились захватить портал. Аппарация через пролив всегда заканчивается неудачно. Особенно на нервах и без нужного навыка. Даже в воде можно ничего не найти...

— А ты предложи им свои услуги в качестве провожатого, — посоветовал Снейп.

— Да я в жизни не буду делать портал ни в какую Германию! — возразил Люциус. — Мерлин с тобой — я там был-то три раза от силы.

— Ты, главное, через пролив их перенеси — а уж дальше они как-нибудь сами, — и не подумал отступать Северус. — Отправь их в Париж, например.

— Это можно, — согласился Малфой. — Только есть у меня некоторые сомнения, что они примут помощь… нет, тебе определённо не хватает секиры, — сказал он, критически оглядывая МакНейра.

— Хороший нож впечатляет ничуть не хуже, — возразил тот. — Ну какая секира в помещении, Люци?

— Ну да, — кивнул тот и тут же добавил: — И всё же она эффектнее!

— Наконец-то я понимаю Фаджа, — улыбнулся МакНейр. — Я всё гадал с тем гиппогрифом, зачем ему понадобился весь этот цирк — а, оказывается, дело было в эффектности. Хотел бы я знать, кого он так хотел впечатлить?

— Дамблдора? — предположил Лестрейндж.

— Впечатлить Дамблдора секирой? — уточнил МакНейр — и все рассмеялись.

— Это же Фадж, — пожал плечами Малфой, вызвав этим новый взрыв хохота.

— Время, господа, — заметил Родольфус, вставая. — Без пяти восемь. Пора.

— Всё будет отлично, — шепнул Маркусу Ойген, сжимая его плечо. — Вот увидишь — мы чудно повеселимся.

Портал сработал ровно в восемь часов — и прибывшие гости увидели перед собой вместо одного человека шестерых и остановились в растерянности, переводя взгляды с одного на другого. Перед ними стояли:

высокий худой то ли араб, то ли негр в длинной белоснежной хламиде с острым взглядом и чрезвычайно неприятной усмешкой;

роскошно одетый блондин с собранными в длинный хвост волосами, одна трость которого стоила как небольшой, но приличный домик, с выражением лица человека, в принципе не понимающего отказов;

не менее роскошно одетый брюнет с точёным лицом и пронзительным взглядом чёрных глаз в ало-чёрной мантии, расшитой золотыми кадуцеями;

высокий стройный шатен с холодными, как осеннее небо, и такими же серыми глазами, чья абсолютно простая чёрная мантия почему-то притягивала к себе взгляды сильнее, нежели два предыдущих роскошных наряда;

ещё один шатен, повыше и пошире в плечах, в белой рубахе, кожаном колете и кожаных же штанах, заправленных в высокие сапоги, и с широким и длинным ножом на поясе;

и, наконец, тот, в ком они не без труда опознали хозяина дома и своего дядю — в элегантной нарядной мантии и единственного, кто здесь им просто улыбался.

— Добро пожаловать! — проговорил он, подходя к ним и пожимая руки. — Я — Маркус Эйвери.

— Румерих Форстер.

— Берхейд Зигшпиллер, — прозвучали приветствия.

Братья… вернее, конечно, кузены крепко пожали руку своего дяди и перевели вопросительные взгляды на остальных.

— Мои друзья, — пояснил Эйвери. — Мне хотелось показать вам настоящий британский Хэллоуин — и я очень надеюсь, что он вам понравится. Я вас представлю.

Судя по выражению лиц гостей, называемые дядюшкой имена были им неплохо известны — правда, не все. «Маузо» явно не сказало им ничего, на «Мальсибера» же они среагировали с удивлением — достаточным для того, чтобы понять, что они хорошо изучили биографию родственника, и это заставило Эйвери пояснить:

— Ойвен — брат моего старого школьного друга.

А вот остальные имена удивления не вызвали — как, впрочем, и удовольствия. Скорее, напротив: подобный приём явно показался гостям неожиданным и, судя по всему, не слишком-то их обрадовал. Впрочем, лицо они сохранили — и, раскланявшись, быстро завели приятную и ни к чему не обязывающую беседу.

— Прошу к столу, — пригласил всех Эйвери и двинулся первым, показывая дорогу.

Ужин прошёл почти весело — ну, или, по крайней мере, выглядел именно так. Гостей расспрашивали о Германии, о Дурмштранге и Шармбатоне — и в ответ рассказывали о Хогвартсе и об Англии. Ближе к середине обеда у Эйвери возникло ощущение, что он играет роль в спектакле, участники которого в то же время являются и его зрителями. Кем он был здесь? Хозяином Дома и, если использовать шахматную терминологию, королём: самой главной и одновременно самой бесполезной фигурой. Зато все остальные были ферзями — и Маркус задумался, пытаясь представить себе подобную партию: пять ферзей против двух. А ведь это было бы любопытно… интересно, играл ли так кто-нибудь?

Разговор тем временем незаметно свернул на школьные развлечения, и Маркус, с некоторым трудом пряча улыбку, слушал, как Малфой, время от времени отправляя в рот крохотные кусочки тушёной зайчатины, говорил:

— Маркус в школе казался таким тихоней! Тут и внешность, конечно, весьма способствовала: такой обаятельный милый мальчик с кудряшками. Я, признаюсь, тоже поверил — ну, что я понимал лет в шестнадцать? И каким же сюрпризом становились для его обидчиков начинающие буквально преследовать их неприятности!

— Это правильно, — кивнул Зигшпиллер. — Нельзя позволять себя обижать.

— Нельзя, — согласился с ним Малфой. — Так вы тоже, значит, унаследовали эту замечательную особенность?

— Особенность? — удивлённо переспросил Форстер.

— Ну, или дар, — непонятно с чем согласился Малфой.

— Мне бы такой! — с неприкрытой завистью произнёс Мальсибер.

— Для этого надо было рождаться в другой семье, — наставительно проговорил Лестрейндж. — Но ты можешь подождать, пока у Маркуса кто-то родится, и попробовать поженить ваших детей.

— Как тебе такая идея? — с энтузиазмом обратился к Эйвери Мальсибер. — Поженить наших детей?

— Мне нравится, — кивнул тот. — Только если у меня будет сын — тебе придётся завести ещё одну дочь, иначе...

— Я не против, — согласился Мальсибер. — Тем более, цель стоит того.

— Не будет ли бестактностью спросить, о какой особенности вы говорите? — не выдержал, наконец, Форстер.

— Ответ зависит от того, какую терминологию применять, — любезно ответил ему Лестрейндж. — Данную особенность называют по-разному, но чаще всего используют понятия «сглаз» или «дурной глаз». Людям, наделённым сей редкой, но замечательной способностью, нет нужды прибегать к зельям или проклятьям, дабы наказать своего обидчика: всё происходит само собой. Главная проблема — научиться этот процесс контролировать, но тут Маркусу повезло: как вы понимаете, его было, кому учить.

— Вот тут я бы с тобой поспорил, — вмешался Малфой. — Иногда учить — только портить… на мой взгляд — как раз этот случай. Зачем улучшать то, что и так действует совершенно? Наказывая обидчиков даже тогда, когда сам Маркус понятия не имеет об их действиях.

— Это не всегда удобно, — возразил Лестрейндж. — Само — это, конечно, прекрасно, но порой бывает нужда сделать это целенаправленно.

— В любом случае, мне многому приходится теперь учиться заново, — оборвал начинающийся спор Эйвери. — Об этом я даже не думал пока. Выбросов магических это никаких не даёт — потом займусь как-нибудь.

— То есть, — очень и очень внимательно глядя на Эйвери, с любезной улыбкой поинтересовался Зигшпиллер, — сейчас вы эту замечательную способность не контролируете?

— Нет, — покачал головой Эйвери — и тут же, пожав плечами, добавил: — Не вижу в этом необходимости: насколько я знаю, никаких врагов у меня нет — а если и есть кто-нибудь…

— То это их проблемы, — засмеялся Малфой. — В конце концов, Маркус — человек очень мирный… если его не трогать, конечно, — он широко улыбнулся внимательно слушающим его гостям и положил в рот ещё один кусочек зайчатины. — Дуэлянта из него никогда не получится — а вот я, помнится, в юности…

Разговор перекинулся на дуэльные правила, хитрые приёмы и забавные истории, коих почти все присутствующие знали много, и до конца ужина фамильные способности Эйвери больше не обсуждались.

За столом все засиделись допоздна, и смотреть дом Эйвери повёл всех уже ближе к полуночи.

— Честно сказать, — говорил он, когда они спускались по лестнице, — я до сих пор не уверен в безопасности многих помещений — так что не советовал бы никому ходить куда-то, кроме тех комнат, что я вам сейчас покажу. Отец, как вы понимаете, был человеком непростым, — он улыбнулся в ответ на понимающие кивки Форстера и Зигшпиллера и продолжил, — и я бы не хотел, чтобы у кого-нибудь были неприятности. Комнаты для всех вас, конечно, готовы — но в остальном я советовал бы всем быть осторожнее.

Из всего дома больше всего новоявленных племянников вполне ожидаемо впечатлила библиотека — и Эйвери, объясняя некоторый беспорядок, бывший результатом работы Целлеров, сказал слегка извиняющимся тоном:

— Некоторые книги совершенно пришли в упадок — пришлось вызвать специалистов. Да и каталоги неплохо было бы обновить: я совсем не уверен, что они полностью соответствуют действительности. Так что, к сожалению, толком показать библиотеку я сейчас не смогу.

— А жаль, — вздохнул Малфой. — Поверьте на слово, господа, — обратился он к Форстеру и Зигшпиллеру, — это место удивительное!

— Но опасное, — возразил ему Мальсибер. — Помню, брат мне рассказывал, как в юности попытался взять тут кое-что почитать…

— Защиту я тоже сейчас меняю, — сказал ему Эйвери. — Тут столько всего стояло, что даже я не мог книги вынести — это всё-таки неудобно.

— И что же, — укоризненно проговорил Зигшпиллер, — сейчас тут вообще чар никаких не стоит?

— Да от кого мне сейчас закрываться? — удивлённо ответил Эйвери. — Здесь пока не бывает никого, кроме моих друзей. Не от вас же всё это прятать, — шутливо добавил он.

— Да у вас здесь не только книги, — заметил Форстер, подходя к одному из шкафов, за толстым стеклом которого были выставлены весьма разнообразные вещи, по большей части не имеющие никакого отношения к книгам. Здесь была даже супница — старинная серебряная супница в виде морской раковины с изящными ножками в виде морских коньков. Эйвери понятия не имел, почему эти вещи хранятся здесь, а не в сокровищнице, но, не разобравшись, ничего пока что не трогал: наложенные на шкаф заклятья недвусмысленно советовали открывать его аккуратно и, желательно, в присутствии хорошего специалиста.

— Отец предпочитал хранить эти вещи здесь, — честно… или же почти честно ответил Эйвери. Потому что точно знал, что не отец поместил их сюда.

Пока Форстер с любопытством разглядывал содержимое шкафа, Зигшпиллер потянулся к одной из оставленных Целлерами на столе книг, но Эйвери остановил его предостережением:

— Я бы не трогал тут ничего, Берхейд. Мне очень бы не хотелось, чтобы с вами что-то случилось.

— Мунго и по ночам работает, — заметил МакНейр — и добавил, глядя на Зигшпиллера: — У нас отличные специалисты — лечат всё.

— Всё не лечит никто, — саркастично проговорил Снейп. — Но вы, англичане, вообще невероятно доверчивы.

— Вот поэтому я и прошу ничего тут не трогать, — примирительно сказал Эйвери. — Может быть, в другой раз, когда я здесь закончу…

После библиотеки они поднялись наверх и, пройдя пару малых гостиных, закончили импровизированную экскурсию в том же парадном зале, где и обедали. Было уже за полночь — и Маркус, пожелав всем спокойной ночи, сам проводил своих племянников в отведённые им комнаты, откуда, наконец-то, отправился к себе в спальню.

— По-моему, вышло совсем неплохо, — встретил его там сидящий на кровати Мальсибер. — Ты как?

— Устал, — признался Эйвери, садясь рядом с ним. — И ты знаешь — мне стыдно, — вздохнул он. — Почему мы все сразу решили, что они задумали что-то дурное? Обычные молодые люди… да, не без греха в биографиях — но ведь с таким дедом какими им ещё было вырасти? Мы сами-то в их возрасте разве лучше были?

— Лови, — сказал сидевший в углу комнаты уже в своём обычном обличии Снейп, которого Эйвери до этого момента даже не видел, и бросил ему на колени какой-то флакон.

— Что это? — спросил Маркус, растерянно вертя его в пальцах.

— Приправа, — коротко отозвался Снейп. — Которая, впрочем, так и не добралась до твоей тарелки. И не только, должен сказать, до твоей, хотя, — он усмехнулся, — твои гости пока об этом не знают.

— Прости, я не понял, — расстроенно сказал Эйвери.

— Я позволил себе поинтересоваться содержимым их карманов, — сообщил ему Снейп. — А потом вернул всё на место. Ну, почти всё, — он довольно неприятно улыбнулся. — Кое-что, как понимаешь, пришлось трансфигурировать.

— Но ведь стол был защищён чарами! — недоумённо сказал Мальсибер. — Мы с Люци вдвоём их накладывали.

— Нет таких чар, на которые не найдётся других, — хмыкнул Снейп. — Вынужден отдать господам должное: даже я, уже зная, на что смотреть, едва увидел их действия. Отличная работа. Не хочешь узнать, что там? — спросил он после небольшой паузы, так и не дождавшись подобной просьбы от Эйвери.

Ойген бросил на него недовольный и укоризненный взгляд и, обняв понурившегося Маркуса за плечи, притянул к себе.

— Ну, мы же знали, какие они, — мягко проговорил он. Эйвери молча кивнул, и Мальсибер, выразительно поглядев на Снейпа, спросил тихонько: — Тебе хотелось, чтоб мы ошиблись?

— Наверное, — так же тихо отозвался Эйвери. — Я сам не думал. Там яд, да? — спросил он, глядя на флакон.

— И хитрый, — безжалостно сообщил Снейп, впрочем, вставая и подсаживаясь к ним. — Вернее, строго говоря, это не совсем яд — это природный токсин. С весьма неравномерной концентрацией даже в одном куске: один из едоков может даже не почувствовать ничего, а другого похоронят. Слегка изменённый, конечно же — для надёжности. Думаю, что кроме тебя тут наутро была бы ещё пара трупов — и ещё парочка отравившихся, но не смертельно.

— Понятно, — бесцветно и тихо ответил Эйвери. Ойген развернул его к себе и крепко обнял и едва заметно качнул головой при попытке Снейпа что-то сказать. Тот слегка пожал плечами в ответ, но смолчал, и они довольно долго сидели так втроём, пока Ойген не прошептал:

— Они не стоят того. Правда, Эйв.

— Я понимаю, — тоже прошептал он.

— Ты — та самая погрешность, которую обычно даже не учитываю в расчётах, — вдруг сказал Снейп. — Тебя, в сущности, нет. Один на миллион. Обычно у таких воспитателей вырастает нечто в духе этих господ.

— Вот видишь? — подхватил Ойген. — Тебя нет. А раз тебя нет — некому и расстраиваться.

Эйвери фыркнул и против воли рассмеялся — и Мальсибер тут же подхватил этот смех, и через несколько секунд они уже весело хохотали под снисходительной, но почти тёплой улыбкой Снейпа.

— Всё, — сказал, наконец, тот. — Расходимся. Надо спать — утром нас, как я понимаю, ждёт кое-что интересное.

— Ты иди, — кивнул Ойген, — а мы ещё посидим немного. И попросим принести сюда чаю с чем-нибудь, — добавил он, полувопросительно глядя на Маркуса.

— Давай, — согласился он, вызывая эльфа.

— Делать вам нечего, — проворчал Снейп, вставая и направляясь к двери. — Доброй ночи.

— И тебе! — отозвались они хором.

"Просто продолжать жить" уходит вместе с автором до августа на каникулы. :) Но мы вернёмся! Не теряйте нас.

Автор.

Проснулся Румерих Форстер от тёплого прикосновения к щеке — и, открыв глаза, увидел в наполняющей комнату темноте смутный силуэт женщины, сидящей на краю его кровати. Обнажённой, надо отметить, женщины, всё одеяние которой составляли лишь длинные волосы, вьющиеся и тёмные, откинутые за спину и не скрывавшие ни большой высокой груди с крупными сосками, ни тонкой талии, ни… не скрывавшие ничего. Интересно дядюшка принимает гостей, успел подумать Румерих — а потом женщина, увидев, что он проснулся, наклонилась и жадно прижалась полными горячими губами к его губам.

Берхейд же Зигшпиллер и не думал спать, хотя и провёл следующую пару часов после тёплого пожелания всем присутствующим доброй ночи в постели в темноте. Оставленная практически без защиты библиотека манила его — он успел увидеть немного, но того, что попалось ему на глаза, было довольно, чтобы составить некоторое представление о скрытых в её недрах сокровищах. И мысль о том, что дядюшка, скорее всего, просто не сможет понять, что что-то пропало, не давала ему сомкнуть глаз.

Дождавшись трёх часов ночи, Зигшпиллер тихо поднялся и, одевшись и наложив на самого себя заглушающие чары, очень осторожно приоткрыл дверь и выскользнул в тёмный коридор. Ночь была пасмурной, и двигаться ему пришлось почти что на ощупь, потому что зажигать Люмос он, разумеется, не рискнул, так что шёл он неспешно, скользя самыми кончиками пальцев по одной из стен. Поворот… лестница вниз… два поворота налево… ещё одна лестница вниз… направо… коридор… раз, два, три — четвёртая дверь налево.

Он на месте.

Высокая и тяжёлая дверь библиотеки открылась сразу — и оказалась вовсе не заперта. Ни одного, даже самого простенького, заклятья! Зигшпиллер даже ощутил некоторое разочарование: ну нельзя же быть беспечным до такой степени! Оказывается, дед ничуть не преувеличил, характеризуя своего первенца, как «слабохарактерного идиота». Как же так можно? Впрочем, ему это было на руку, и Берхейд, приоткрыв дверь, проскользнул в библиотеку и только там позволил себе зажечь Люмос.

И ощутил острое разочарование и досаду.

Потому что ни на каких столах больше не было книг, а все шкафы оказались заперты — и, даже не проверяя, Зигшпиллер мог бы поклясться, что теперь на них были наложены все необходимые чары. Запоздало испугавшись, он схватился за ручку двери и рванул её на себя — и выдохнул с облегчением, когда та легко поддалась.

Значит, вот как. Дядюшка решил подшутить и поймать племянников на излишней, скажем так, любознательности. Что ж… поиграем. Берхейд ухмыльнулся и, взяв палочку, нарисовал ей в воздухе широкий горизонтальный круг и прошептал первое заклинание.

Открыть один из шкафов ему удалось только через час — и Зигшпиллер, уставший и взмокший, с жадностью принялся изучать книжные корешки. Большинство книг здесь были на латыни, и все были посвящены различным разделам охранных и защитных чар — тут ему повезло, полезная и интересная сфера. Однако вытащить хотя бы одну оказалось совсем не так просто: обложки казались намертво склеенными и друг с другом, и со стенками шкафа. Зигшпиллер задумался. Подобные заклятья часто использовались в библиотеках, и каждое в отдельности снять было нетрудно — проблема была в том, что последствия ошибки были совершенно непредсказуемы и порой фатальны для ошибающегося. По-хорошему, следовало бы закрыть шкаф и уйти, но оставаться с пустыми руками было уж очень обидно. Конечно, дядюшка принял их хорошо, и похоже, что это не последний визит в их родовой дом — и всё же…

Обдумывая всё это, Берхейд методично тянул на себя каждую книгу — и вдруг, одна из них, толстая и большая, стоящая у самой стенки, поддалась. Он потянул посильнее — и книга пусть неохотно, но двинулась потихоньку вперёд, и меньше, чем через минуту, оказалась, наконец-то, в его руках. На её чуть потёртой обложке тёмно-коричневой кожи не было никаких надписей — лишь четыре застёжки слабо серебрились в свете Люмоса. Зигшпиллер попытался было вытянуть соседнюю книгу, но та не поддалась — и он, всё же проверив оставшиеся, вынужден был со вздохом закрыть шкаф.

Однако же один трофей у него всё-таки был — и Берхейд, прижимая его к себе, вернулся в свою спальню так же тихо, как и покидал её. Проходя мимо комнаты кузена, он с удивлением услышал доносящиеся из-за двери весьма характерные звуки — и, слегка её приоткрыв, увидел… интересно, где Румерих взял эту бабу? И, главное, зачем было тащить её сюда? Брезгливо скривившись, Зигшпиллер затворил дверь и отправился к себе.

Где, положив книгу на кровать, наложил на дверь и окно затемняющие чары, зажёг свет поярче — и осторожно расстегнул первую застёжку.

Книга вздрогнула, и краешки её страниц в освобождённом углу шевельнулись. Зигшпиллер возбуждённо улыбнулся и аккуратно расстегнул следующую застёжку. Страницы зашелестели, и книга завибрировала, слегка придвинувшись к человеку. О, он обожал подобные книги! И было не так уж важно, чему они были посвящены — его всегда интересовало само их устройство. Да и содержание у них было, как правило, весьма интересным.

Открытая третья застёжка заставила книгу слегка подпрыгнуть, оказавшись почти у самого колена сидящего на кровати Зигшпиллера. Её листы, казалось, пытались выпрыгнуть из обложки и дотянуться до такого близкого человека — и тот, не сдержав улыбки, провёл по толстой коричневой коже ладонью и прошептал:

— Сейчас, — и расстегнул последнюю застёжку.

И в следующий момент вскрикнул: книга тут же схватила его за палец, и он ощутил, как кожу словно прорезали крохотные острые лезвия. Мгновенно отдёрнув руку, он сбросил книгу на кровать, схватился за палочку и вскочил. Но книгу его действия ничуть не смутили — она резво подпрыгнула и снова чуть было не вцепилась в его руку, но на сей раз он был готов и отбросил её в сторону коротким и точным взмахом палочки. Кажется, он немного поторопился — надо бы приструнить её пока… укушенный палец сильно кровил — чем бы книга ни укусила, это нечто проткнуло его насквозь, до кости. Остановить кровь было недолго, так же, как и заживить ранки — однако для этого Зигшпиллеру пришлось воспользоваться палочкой, что позволило книге подобраться к нему слишком близко и вцепиться на сей раз в бедро.

Боль была ослепительной — зашипев, Берхейд выругался и попытался было снять повиснувший на нём артефакт, однако ни одно из кажущихся ему подходящими заклинаний не оказало никакого эффекта, и он, в итоге, был вынужден просто отодрать от себя книгу, с трудом разжав руками её края и отшвырнув в угол.

Кровь текла ручьём — и, задрав мантию и спустив брюки, Зигшпиллер увидел с десяток очень мелких, но глубоких ран: словно в ногу всадили гребень с частыми остро заточенными зубьями. Краем глаза заметив движение, Берхейд на сей раз успел отшвырнуть от себя книгу — и, зло выругавшись, придвинул к комоду стул и, лишь забравшись наверх, смог, наконец, спокойно заняться раной. Было похоже, что никаких заклятий укусы не несли — во всяком случае, заживление прошло как обычно.

Однако же с бесновавшейся внизу книгой, подпрыгивавшей фута на три, срочно следовало что-то сделать.

И вот тут выяснилось, что никакие известные Берхейду заклятья на неё просто не действуют. Оставались обычные механические преграды: в конце концов, смог же Зигшпиллер оторвать её от себя! Значит, простое физическое воздействие эффективно — но для этого артефакт сперва следовало поймать.

А это оказалось не так-то просто.

Книга словно чувствовала его — и уворачивалась от его рук с ловкостью медоеда,⁽¹⁾ умудряясь при этом время от времени впиваться в него своими… хотел бы он знать, чем именно. Однако, в конце концов, человек выиграл — и, накинув на разбушевавшийся артефакт покрывало, спеленал его и, засунув всё это в ящик комода, устало откинулся на кровать. Даже залеченные, места укусов болели и неприятно припухли — и остаток ночи Зигшпиллер провёл в подборе целительских чар, благо, как дуэлянт, он знал их достаточно.

Конечно, теперь не было и речи о том, чтобы незаметно утащить с собой артефакт. Оставалось придумать какое-нибудь правдоподобное объяснение для любимого дядюшки — который, конечно же, не преминет поинтересоваться, каким образом книга вообще оказалась вне стен библиотеки. И это в то время, когда его дракклов кузен проводит время за любимыми непристойностями!

1) Медоеды считаются весьма бесстрашными и даже агрессивными животными. Их очень толстая кожа, за исключением тонкого слоя на животе, не может быть пронзена даже зубами хищных крупных кошачьих и ядовитых змей, а также иглами дикобразов. Сильные передние лапы с длинными когтями и зубы медоедов являются эффективным защитным оружием. Сами они, если ощущают угрозу, нападают на животных, чей размер значительно превышает их собственный, в том числе на коров и буйволов. Считается, что кожа медоеда так слабо прикреплена к его телу, что он может почти проворачиваться внутри неё, что позволяет ему вывернуться даже из очень крепкой хватки.

Вернуться к тексту

Впрочем, знай Берхейд, что происходило у него за стеной, он бы, пожалуй, не стал завидовать Форстеру, чья гостья оказалась столь же страстной, сколь неожиданной.

И даже, пожалуй, больше.

И если первые раза три были Румериху, определённо, приятны, то затем он начал уставать — однако девица и не думала успокаиваться.

— Ну, всё, — сказал, наконец, он, отодвигаясь от в очередной раз прильнувшей к нему девицы. — Хорош. Я не знаю, кто ты и откуда взялась — но, я думаю, тебе пора туда возвращаться.

— Что ты? — прошептала она, и он только сейчас отметил, что слышал от неё один только шёпот: она даже стонала хоть и сладострастно, но тихо. — Я теперь от тебя не уйду… Твоя я…

— Ну, тогда подожди до завтра, — хмыкнул он. Дядюшкин подарок становился немного обременительным. — Тогда и продолжим.

— Сейчас, — возразила девица — и потянулась рукой к его паху.

— Сказал — завтра! — попытался он её оттолкнуть — но сил почему-то не хватило, зато он почувствовал возбуждение. И вместе с ним — лёгкую саднящую боль. Не удивительно — сколько часов они тут уже кувыркаются?

— Сейчас, — повторила она, прижимаясь губами к его губам.

Она оказалась совершенно неуёмной, эта его странная гостья — и он сперва с некоторой тревогой, а после и страхом осознал в какой-то момент, что сопротивляться ей просто не может. Но она вовсе не напоминала суккуба… во всяком случае, насколько он себе представлял. Он пытался бороться — но эти попытки привели лишь к тому, что очередное совокупление произошло на полу, а не на удобной кровати. И когда за окном забрезжил слабый рассвет и девица, печально вздохнув, приникла к нему и прошептала, касаясь краями губ уха:

— Мне пора… Я завтра к тебе вернусь, — ему было уже почти всё равно, но он всё же ответил:

— Не надо.

— Я теперь навсегда твоя, — промурлыкала та, прикусив его мочку. — Каждую ночь. До конца. Ты ведь останешься здесь?

— Нет, — пробормотал он. — Нет.

— До вечера, — шепнула она — и, поднявшись, исчезла в стене — а у Форстера даже не хватило сил, чтобы перелечь на кровать, и он так и заснул на полу, натянув на себя край ковра.

А вот Зигшпиллеру спать не пришлось: едва он закончил с лечением и унял боль, как ящик комода, всё это время буквально ходивший ходуном, особенно резко дёрнулся — и, невзирая ни на какие чары, открылся. Книга выпрыгнула — и Берхейд, ругаясь, едва успел от неё отскочить.

Запереть её заново у него вышло едва ли не через час — и он, вновь покусанный, уставший и злой, опять принялся за лечение, ругаясь сквозь зубы и думая о том, что дед, похоже, даже с того света умудрился выставить их идиотами.

«Идиот». Не такой уж он идиот, их дядюшка — а даже если и так, то дед ни слова не говорил о его друзьях, чтоб их сожрала мантикора.

Эльфы явились будить гостей в девять утра — и если Зигшпиллер этому даже обрадовался, то Форстер, разбудить которого оказалось совсем непросто, едва не прибил лопоухую тварь: просыпаться, а тем более вставать оказалось мучительно. Тело будто набрало за ночь фунтов двести, и ему казалось, что он слышит скрип суставов, а сердце от самых простых движений начинало колотиться так, словно бы он только что оббежал весь Шармбатон по лестницам — вверх, а затем ещё вниз. Однако мысль о том, что, если он скажется больным, то, вероятно, ему будет любезно предложено остаться ещё на пару ночей здесь, придала ему сил: ещё одной встречи со своей ночной гостьей он мог и не пережить. Хотел бы он знать, что это было… не суккуб точно — но что? Впрочем, решать эту задачу можно было и после — дома. Главное было добраться туда, если не невредимым, то хотя бы живым.

Завтрак прошёл в той же компании — и так же мирно, как и предыдущий вечер. Никто не подал и вида, что с гостями что-то не так — и оба кузена подозревали, что дело тут не в хвалёной британской выдержке. Было очень похоже, что хозяин дома и его друзья знают о происходившем этой ночью в гостевых комнатах достаточно, дабы не задавать никаких вопросов.

— Скажи, — поинтересовался уже за кофе у хозяина дома Мальсибер, — а ты библиотеку хорошо запер вчера?

— Тебе нужно там что-нибудь? — любезно поинтересовался Эйвери.

— Да нет, — возразил тот. — Помню, брат мне рассказывал, у тебя там какая-то книга… живёт, — он хмыкнул. — Говорил, он из-за неё у тебя с юности так ни разу и не бывал — боялся, что она его ждёт.

— А, да, — кивнул Эйвери. — Есть такая. Даётся в руки только после определённого ритуала — а он, не спросясь, открыл — ну и всё, — он вздохнул. — Она запоминает таких — и не успокоится, пока не сожрёт. Караулит, — он снова вздохнул. — И не сделаешь ничего — только запирать…

— Удобная вещь, — заметил Малфой. — У нас такие оставляли на видных местах, уезжая надолго: отличная защита от грабителей. И следов никаких потом, если что.

— Разве это законно? — удивился Мальсибер.

— Почему нет? — удивился в ответ Малфой. — Мы же не рассылаем их своим недругам — лежат себе на столах, например, и лежат. Кто ж виноват, если вор суётся, — он равнодушно пожал плечами.

— У нас так одна дальняя родственница всех пальцев на ногах лишилась, — сказал Эйвери. — Лет двести назад… Уснула — и не заметила, как. Еле спасли тогда.

— Как это не заметила? — не выдержал Зигшпиллер. — Как можно не заметить, что тебе отгрызают пальцы?

О, он мог с уверенностью сказать, что не заметить этого невозможно.

— Так во сне же, — пояснил Эйвери. — Она только бодрствующего человека больно кусает — а спящий не чувствует ничего. Говорят, — он заулыбался, — что однажды одна из Эйвери так супруга наказала за излишнюю, — он смущённо хмыкнул, — общительность. Подсунула ему книгу — а ночью принесла в спальню.

— Милая женщина, — усмехнулся МакНейр.

— Ну, может быть, это и неправда, — не слишком уверенно ответил Эйвери. — Но легенда такая есть. Ещё кофе? — обратился он к своим племянникам.

Прощание вышло немного скомканным: Эйвери не приглашал «заходить ещё», а племянники не выказывали такого желания. Сговорились на том, что «очень рады знакомству, непременно пришлём сову» — и, пожав руки, активировали портал.

— А она правда меня запомнила? — едва исчезли племянники, спросил Мальсибер, демонстративно оглядываясь.

— Правда, — кивнул Эйвери. — Но есть ритуал — я провёл на днях. Ты не бойся, — добавил он успокаивающе. — Я бы ни за что не стал тобой рисковать.

— Да не то, чтобы я боялся, — возразил Мальсибер, — но не хотелось бы с ней встречаться. Как вспомню…

— Ну что, господа, — довольно спросил Малфой, — полагаю, можно быть уверенными в том, что никаких повторных визитов уже не будет?

— Думаю, можно, — кивнул Лестрейндж. — Скажи — а что это было за существо? У мистера Форстера?

— Н-ну, — почему-то смутился Малфой. — Я бы назвал его… её модификацией боггарта.

— Боггарта? — недоверчиво переспросил Мальсибер.

— Принцип сходный, — пояснил Малфой. — Только оно воплощает не страхи, а сексуальные фантазии — обретает самый желанный облик. А потом… в общем, я бы сказал, что это довольно приятная смерть, — улыбнулся он.

— И где ты взял этого… боггарта? — с любопытством спросил Мальсибер.

— На востоке, — расплывчато ответил Малфой. — Специально привёз.

— Ты занялся контрабандой? — с некоторым интересом поинтересовался Снейп.

— Что значит «занялся»? — наигранно возмутился Малфой. — Это единичный случай — и потом, я верну.

— Двойная контрабанда? — засмеялся Мальсибер.

— Ну не держать же мне у себя в доме эту тварь, — разумно сказал Малфой.

— А одолжи мне её, — вдруг попросил Снейп.

— Ну зачем же так радикально, — не удержался от шутки Мальсибер. — Хочешь — я тебе… — начал он — и, беззвучно захохотав, осёкся и демонстративно прикрыл голову руками.

— Ты о чём-нибудь другом вообще думать можешь? — укоризненно поинтересовался Снейп, вызвав этим уже всеобщий взрыв хохота.

— Нет! — решительно заявил Мальсибер. — Люци, отдай ему это, — попросил он. — А то он всё равно выкрадет — и подсунет тебе как-нибудь ночью. И что ты тогда скажешь Циссе?

— Скажу, что я их перепутал, — улыбнулся Малфой.

— И ведь поверит, — убеждённо кивнул Мальсибер, вновь развеселив этим всех.

— Их так используют иногда, — сказал Малфой. — Можно супруга проверить — а можно и сымитировать измену, если очень надо. Поди потом докажи. Бери, если надо — можешь даже не возвращать. Ну что, господа, — радостно сказал он, — я предлагаю этим вечером отпраздновать Хэллоуин ещё раз, на сей раз с семьями и повеселее.

— Опять, — тяжело проговорил Поттер, мрачно глядя на сидящую на полу с безмятежно-отсутствующим видом молодую женщину, рядом с которой лежал с точно таким же выражением лица полугодовалый младенец. Комната, в которой они все находились, была самой обычной гостиной: диван, ковёр, кресла…

Вызов они получили сразу после обеда и прибыли на место практически сразу — но исправить уже ничего было нельзя.

Дементоры. Это было пятое нападение с начала осени — и снова на маггловское поселение. Правда, на сей раз среди них оказалась и семья волшебников. Именно её глава, смотревший сейчас в полном отчаянии на свою жену и ребёнка, и сообщил в аврорат о нападении, которое сам он пропустил — и, вернувшись домой на обед, обнаружил мечущихся в панике по улицам магглов-соседей, а потом в гостиной увидел и тех, кто ещё этим утром был его небольшой семьёй.

— Магглы тоже пострадали, — сообщил вернувшийся с обхода Джон Долиш. — Восемь человек — остальные просто в панике.

— Восемь, — негромко повторил Поттер.

В последний раз было пятеро… что происходит?

Почему эти твари настолько активизировались? Нельзя сказать, чтобы лето было холодным, да и осень не слишком отличалась от предыдущих — ну, возможно, дождей было больше и солнце реже появлялось на небе, хотя «осень» и «солнце» в здешних краях сочетаются плохо.

— Успокоили? — спросил он, кивнув на окно.

— Работают пока, — Долиш подошёл к молодому хозяину дома и тронул его за плечо. — Я думаю, их лучше поместить в Мунго, — сказал он ему негромко. Тот только помотал головой — а потом, глянув на Поттера, шагнул к нему и с болью и яростью буквально выплюнул ему в лицо:

— Это ваша вина!

— Мы не можем охранять все британские поселения, — сухо ответил Поттер.

— Это вы выпустили их на свободу! — зазвеневшим от слёз голосом крикнул молодой человек, и Поттер с изумлением чуть было не спросил, какое отношение июньский судебный процесс имеет к нападению дементоров на деревню. Или его оппонент полагает, что дементоров натравили вышедшие на свободу бывшие Пожиратели смерти?

— Простите? — ещё суше переспросил Поттер.

— Я знаю — нам говорили в школе! — сжав кулаки, горько ответил молодой человек. — Это вы, вы и ваши приятели решили убрать их из Азкабана! Они веками там жили — и никогда ни на кого не нападали! А вы пожалели преступников — а теперь! — он захлебнулся слезами и, обернувшись, обвиняюще указал на молодую женщину и ребёнка. — Это вы сделали!

Так вот он о чём.

Поттер помрачнел ещё больше. И ведь в чём-то он прав: в самом деле, прежде дементоры нападали намного реже. Не то, чтобы никогда — но редко. Можно было, конечно, попробовать объяснить, что дементоров из Азкабана изначально увёл Волдеморт, а потом министерство просто не нашло способа собрать там их всех заново, да и слишком ужасным представлялось всем, близко столкнувшимся с этими тварями, вынуждать кого-либо, пусть даже преступников, постоянно существовать рядом с ними.

И никто тогда не подумал о том, что дементоры в Азкабане были не только злом.

Хотя, почему же никто. Кое-кто наверняка думал — не думать просто не мог. Это он, Гарри, в его восемнадцать лет понятия не имел о том, что происходит с лишёнными возможности колдовать волшебниками — но те, кто тогда принимал это решение, ведь не могли об этом не думать… и всё же поддержали это решение.

Хотел бы он знать, почему и зачем.

Однако, стоп — сейчас эти мысли были совсем не нужны. Проблему, бесспорно, необходимо было решать — но не в данный момент.

— Дементоров уже не было в Азкабане, когда Визенгамот принимал такое решение, — всё же напомнил он убитому горем парню. — Увёл их оттуда Волдеморт.

— Да у вас всегда Волдеморт виноват! — зло и отчаянно крикнул тот. — Двадцать лет прошло — а всё равно он! Вы-то тогда на что, а? — он махнул рукой и, отвернувшись, закрыл лицо руками.

— Я тут разберусь, — негромко сказал Поттеру Долиш.

— Спасибо, — кивнул Поттер, понимая, что сейчас ему и вправду лучше уйти — и не мучить несчастного своим присутствием ещё больше.

Он вышел на улицу и остановился на крыльце небольшого, последнего на улице, домика. Воздух до сих пор был ледяно холоден — хотя сам по себе день выдался достаточно тёплым — а с травы так и не сошёл иней. Поттер огляделся. Большинство калиток и дверей были распахнуты, кое-где были выбиты окна, садовая мебель на участках — перевёрнута, видневшаяся в отдалении автобусная остановка покорёжена, а стекло в ней тоже разбито… Он медленно втянул воздух, и на миг ему показалось, что он чувствует до сих пор разлитые в нём ужас и панику. И ведь они были готовы к чему-то подобному — подобные нападения на Хэллоуин и сразу после него в последние годы стали почти традицией. Но они опять не успели… сколько же здесь побывало этих тварей? Пострадавшая волшебница не могла не знать об опасности — и колдорадио, и «Пророк» предупреждали всех, и не один раз. А значит, она просто не смогла справиться — и, вероятно, дементор был не один.

Какой же паршивый день…

* * *

— Я не хочу домой, — ближе к концу вечера сказал, отведя Родольфуса в сторону, Рабастан. Они все собрались у Эйвери — Мальсибер, как и хотел, привёл на сей раз с собою жену и детей, и последние полвечера радостно носились по дому, время от времени вовлекая в свои шумные игры и взрослых, по большей части, впрочем, отца и Рабастана.

— Хочешь остаться здесь? — с некоторым удивлением спросил тот, мягко улыбнувшись младшему брату.

— Я хочу в море, — шепнул Рабастан. — Или на берег. Можно на берег? — просительно повторил он.

— Сейчас ночь, — попытался возразить ему Родольфус и попросил: — Давай завтра?

— Ну, хотя бы в парк! — настойчиво проговорил Рабастан. — К Люцу… Руди, пожалуйста! Я не хочу спать в доме… я устал от стен, — шепнул он, прислоняясь лбом к его плечу. — Здесь так хорошо, — продолжал он. — Но это всё равно стены… пожалуйста, Руди!

— Я спрошу, — сдался тот.

Ночевать в начале ноября на берегу моря Родольфус не хотел категорически — ладно бы он сам, но за Рабастана он просто боялся. Чары чарами, но ветер слишком холоден, сыр и пронзителен, чтобы так рисковать, да и сколько те чары на нём продержатся? Не настолько хорошо пока что он, Родольфус, колдует, чтобы быть уверенным в том, что они простоят до утра.

Но в парке такого ветра просто не может быть — да и с чарами ему Малфои помогут. Эта мысль была неприятной и вызывала досаду — но Родольфус без труда заставил себя откинуть её. Что ж поделать — он действительно пока ещё слишком слаб. Прогресс, разумеется, есть, и огромный — и всё же до прежнего уровня ему ещё ох, как далеко. И об этом стоит помнить — и забыть на время о гордости. По крайней мере, когда дело касается Рабастана.

— Зачем ты спрашиваешь? — мягко упрекнула его Нарцисса, когда он подошёл к ним с Люциусом с вопросом. — Наш дом — ваш дом… конечно, мы всё устроим.

— Я знаю, что это просто каприз, — помедлив, сказал Родольфус. — Но я не хочу отказывать.

— Думаю, я его понимаю, — негромко проговорил Люциус. — Мой опыт не сравнить с вашим, конечно — что такое год… но его довольно, чтобы я понял. Иногда просто невыносимо становится находиться в четырёх стенах. Мы всё устроим.

— Я даже не могу толком вспомнить, как творить подобные чары, — с горечью признался Родольфус.

— Я помню, — легко отозвался Люциус. — Но лучше ещё раз проверить.

— Ты не хочешь палатку? — попробовал всё же поговорить с братом Родольфус, когда они уже стояли в парке Малфой-мэнора.

— Я хочу спать здесь, — Рабастан провёл рукой вдоль ещё зелёной травы. — Руди, я устал от камней, — он присел на корточки и, наклонившись, прижал траву к щеке. — И от стен. Прости, — он резко поднялся и, обернувшись к брату, порывисто взял его за руки. — Я люблю наш дом. Я скучал. Но там… иногда… так много камня, — едва слышно прошептал он.

— Я понимаю, — кивнул Родольфус, успокаивающе обнимая его за плечи. — Мы останемся здесь. Сколько хочешь.

— Прости, — повторил Рабастан, и Родольфус, притянув его к себе, шепнул:

— Всё хорошо, Асти. Я вовсе не против.

— Мы тоже, — поддержал его Люциус, заканчивая накладывать согревающие и заглушающие ветер чары, покуда эльфы устраивали постель на двоих прямо на земле. — Пустить их? — спросил он, отодвигая ногой одного из вертящихся вокруг книзлов. — Или отгородить вам часть парка?

— Пусти, — оживился Рабастан, легко успокаиваясь. — Можно же? — тут же спросил он у брата.

— Да, конечно, — кивнул тот, улыбнувшись в ответ.

Он уже почти привык к этому «Можно?». Рабастан спрашивал так постоянно — и делал это куда чаще, чем даже в самом раннем детстве. Он словно стремился подчеркнуть свою детскость, будто снимая с себя ответственность за любое, самое простое решение — и Родольфус, понимая причину этого, подыгрывал ему, каждый раз твердя себе, что это стоит того, если успокаивает брата.

И всё-таки ему до сих пор было больно.

Потом они долго лежали и разговаривали, глядя в переплетающиеся у них над головой ветки, на которых ещё остались почти все листья — а когда Рабастан заснул, свернувшись клубком и спрятав лицо в подушку, Родольфус ещё долго не спал, слушая такую живую тишину вокруг и даже позволяя книззлам устраиваться на его ногах.

Он думал.

О том, что очень скоро ему предстоит вновь изменить их жизнь — и о том, до чего же ему не хочется этого делать. Но долг есть долг — и он сделает.

Скоро.

Просто… не прямо сейчас.

Ещё немного — может быть, пару месяцев. Да — он вполне может подождать до Нового года со сватовством. В конце концов, он пока не в лучшей форме — это попросту неприлично. Ну и символично, опять же… кажется, в Азии ценят символы?

Он и заснул с мыслью о том, что у них есть ещё пара месяцев спокойной свободной жизни — жизни, в которой нет никого, кроме них и самых близких друзей.

А два месяца — это ведь достаточно много…

Они даже не произнесли слов приветствий — просто стояли и смотрели друг на друга, так долго, что потеряли счёт времени. Две сестры, не видевшие друг друга почти пятьдесят лет — куда больше половины прожитых ими жизней. Непохожие, как день и ночь — и всё же в их чертах проскальзывало неуловимое и не имеющее названия сходство. Быть может, осанка, или прямой пристальный взгляд?

— Меда, — первой заговорила Нарцисса.

Андромеда написала ей через несколько месяцев после той встречи на суде, когда Нарцисса уже перестала ждать ответа на то письмо, что отправила сестре сразу после суда — и получила вежливо-безликий ответ в духе «Я несколько занята сейчас — я сообщу, когда у меня появится время». И всё же она ждала — хотя и знала, что означают такие ответы. И когда утром Хэллоуина сова принесла поздравление и предложение встретиться, где и когда самой Нарциссе будет удобно, она пригласила сестру в Малфой-мэнор на праздник, осторожно добавив, что будет рада видеть её и в любое другое время. Приглашение Андромеда не приняла — но они всё же встретились через день.

В Малфой-мэноре.

Они долго стояли прямо посреди холла и смотрели друг на друга — а потом Нарцисса всё же заговорила, и её голос будто сдвинул, наконец, застывшее время.

— Здравствуй, — проговорила она тихонько.

— Здравствуй, — отозвалась Андромеда — и сделала шаг вперёд. Нарцисса повторила её движение — и сёстры вновь замерли в нескольких футах друг от друга.

— Я тебя предала, — сказала, наконец, младшая, прямо глядя в глаза Андромеде.

— Тебе было шестнадцать, — чуть повела плечом та. — И ты была так воспитана. Я не считаю это предательством. Никогда не считала.

— Ты не ждала от меня ничего другого? — помолчав, спросила Нарцисса.

— Нет, — честно ответила Андромеда.

Честность… Они всегда были неуёмно прямы, её старшие сёстры. А вот она сама никогда не понимала такой прямоты — за что те всегда посмеивались над ней, и редко — по-доброму.

— И ты не ошиблась, — горько проговорила Нарцисса. — Я была тогда в ужасе, — она чуть заметно качнула головой. — И в отчаянии. Мне казалось, что твоя жизнь закончена. Я была удивительной дурой, знаешь, — она слегка улыбнулась.

— Ты была девочкой, — неожиданно возразила Андромеда. — Ты всегда была самой маленькой — не только по возрасту. И единственной, по кому я грустила, принимая такое решение.

— Ты скучала по мне? — брови Нарциссы дрогнули, а в голосе помимо удивления прозвучала надежда.

— Поначалу, — кивнула Андромеда. — Но я отсекла от себя ваш мир… Цисси, — она будто споткнулась на этом имени и умолкла, словно сказала то, чего говорить не собиралась.

Они замолчали. Молчание было неловким и напряжённым — и прервала его снова Нарцисса.

— Я не вспоминала о тебе много лет, — сказала она негромко.

— И когда вспомнила? — без намёка на улыбку спросила Андромеда.

— Когда твоя дочь вышла замуж, — ответила Нарцисса очень тихо. А потом добавила: — Но увидеть захотела намного позже.

— Когда и зачем? — голос Андромеды был спокоен и сух.

— Уже после, — Нарцисса подняла руку и поправила прядь волос у лица — и это было первое движение за весь разговор, не считая той пары шагов. — Когда всё закончилось.

— Но ты не написала, — констатировала Андромеда.

— Я не могла, — с горечью ответила ей сестра. — Нельзя вычеркнуть человека из благополучия — и позвать его на помощь в беде.

— А ведь я думала в то время о том, каково вам, — Андромеда вдруг медленно двинулась к ней и, подойдя почти что вплотную, коснулась подушечками пальцев её щеки. Веки Нарциссы дрогнули — как и голос, когда она ответила:

— Тебе тогда было хуже.

— Да, — просто сказала Андромеда.

Они опять замолчали — но на сей раз вместо неловкости в молчании было ожидание. А потом разом подались вперёд — и, наконец, обнялись.

— На самом деле, мы ведь совсем не знаем друг друга, — прошептала Нарцисса. Она стояла, закрыв глаза, и медленно и очень осторожно гладила сестру по тяжёлым тёмным волосам, в которых кое-где проблескивала седина. — Почти полвека прошло.

— Прошло, — Андромеда отстранилась и пристально вгляделась в её лицо. — Но ты написала. Значит, хотела видеть.

— Хотела, — Нарцисса ответила ей таким же прямым и пристальным взглядом — а потом Андромеда вдруг улыбнулась на удивление тепло и, вновь прижав сестру к себе, отпустила её и сказала:

— Расскажи мне, как ты живёшь. И жила. И покажи дом.

…Они медленно обходили дом — комната за комнатой… В кабинете сестры Андромеда надолго задержалась у колдографий, разглядывая, прежде всего, Скорпиуса — а потом, обернувшись и увидев боль в глазах у сестры, сказала непривычно мягко:

— Не ты убила её. И не твой муж.

— Я знаю, — тихо сказала Нарцисса.

— Ты не отвечаешь за Беллатрикс, — продолжала Андромеда — и в её голосе зазвенела сталь. — И никто из вас.

— Я знала, что она хочет убить твою дочь, — твёрдо произнесла Нарцисса. — И могла бы предупредить. Но не сделала.

— Я не думаю, что это изменило бы что-нибудь, — помолчав, сказала Андромеда. — Дора погибла в бою. Никакие предупреждения бы не помогли. Ничем. А тебе в ту ночь было не до моей дочери.

— Я не думала о ней, — после паузы проговорила Нарцисса. — Я не думала ни о ком, кроме Драко. И Люциуса.

— Я понимаю, — Андромеда, помедлив, шагнула к ней. — По крайней мере, могу понять.

— А должна бы была, — почти прошептала Нарцисса.

Она говорила сейчас не только и даже не столько о своей племяннице, которую так ни разу в жизни и не увидела, а о совсем другом человеке, с лёгкостью, безо всяких раздумий отправившемуся тогда с ними в школу. А ведь кто-кто, а он вполне мог бы бежать: у него не было предрассудков, объявлявших побег делом бесчестным и недостойным, не было страхов перед неизвестностью — он мог бы просто исчезнуть.

Но не стал.

А она тогда даже не задумалась о том, что… она в ту ночь вообще о нём не думала.

Даже о нём — какая уж тут племянница…

— Нет смысла страдать о несделанном, — слова Андромеды вернули её к реальности. — Мне не в чем тебя упрекнуть. Этого должно быть довольно. Расскажи мне, — вдруг попросила она, — какой она стала?

— Белла? — зачем-то переспросила Нарцисса. — Она… Ты знаешь, — она облизнула вдруг пересохшие губы, — когда они вернулись из Азкабана, мне показалось, что это уже не она. Но потом… Так было бы проще, — сказала она очень тихо. — Но это была Белла — пускай и безумия в ней стало больше. Она… всегда была прямой, резкой и бескомпромиссной. И жестокой. И эта её жестокость, — она вновь облизнула губы, — становилась всё больше. Но это всё равно была Белла… и порой… порой она становилась даже заботливой, но…

— Ты не сделаешь больнее, чем есть, — Андромеда коснулась её запястья. — Не мучай себя. Просто расскажи, — она огляделась и повела сестру к небольшому дивану, обитому светло-зелёным шёлком.

— О да, — усмехнулась Андромеда. — Белла бы не простила такое. Оборотень в семье, — её губы тронула горькая усмешка. — Должна сказать, что я сама не слишком обрадовалась.

— Я понимаю, — кивнула Нарцисса.

— Тогда никто из нас ещё не знал, что именно оборотень отдаст приказ убить Теда, — продолжила Андромеда. — Но дело было не только в оборотничестве. Он сам… он ведь был почти нашим ровесником. Младше всего лет на восемь… Уставший взрослый мужчина, без работы и какого-то дела, и не имеющий шансов когда-нибудь её получить — по крайней мере, так я тогда о нём думала. Кто мог знать, — она вдруг очень неприятно усмехнулась, — что спустя двадцать лет оборотни станут служить в министерстве и основывать благотворительные фонды.

— Ты про…

— Да, — жёстко оборвала её Андромеда. — И должна сказать, каждый раз, когда я смотрю на него, мне становится стыдно за свои мысли о моём зяте. Но тогда я была против этого брака — как и Тед, впрочем. Но что мы могли сделать, — она улыбнулась печально и горько. — А уж когда узнали о беременности…

— Белла возненавидела тогда твою дочь, — сказала Нарцисса. — С такой яростью, словно бы та нанесла ей личное оскорбление.

— Я думаю, для неё так и было, — кивнула Андромеда. — Племянник-полуоборотень — вряд ли она бы с этим смирилась. Да и не она одна, полагаю? — спросила она с иронией.

— Я не… — начала было Нарцисса.

Андромеда вдруг рассмеялась:

— Не ты. Тебе, я полагаю, в то время уже было не до этого. А вот её супруг с деверем, думаю, тоже были в ярости.

— Вовсе нет, — удивлённо сказала Нарцисса. — Асти вообще, мне кажется, об этом не знал… или просто не думал.

— Асти? — непонимающе переспросила Андромеда.

— Рабастан, — взгляд Нарциссы слегка потеплел. — Он был еле жив после Азкабана — и приходил в себя очень долго. А Родольфусу хватало, о чём подумать, и без твоей семьи — мне кажется, его в то время занимали только брат и жена.

— Я видела Рабастана на суде, — Андромеда нахмурилась. — Что с ним произошло?

— Он, — Нарцисса задумалась. — Можно сказать, что он вновь стал ребёнком. Он помнит всё, но… но не хочет этого помнить. Или, скорее, не может. Не в силах. Понимаешь? Мне кажется, он просто не вынес себя самого — и вернулся в то время, когда был счастлив и не должен был ни за что отвечать.

— Бедный Родольфус, — задумчиво проговорила Андромеда. — Какая чудовищная судьба… но довольно о них. Я, — она внимательно оглядела сестру, — пожалуй, боялась нашей встречи.

— Боялась?

— Я не представляла, какой ты стала, — Андромеда не сводила взгляда с её лица. — Я помнила тебя избалованной тихой девочкой, не осознающей свою красоту и не знающей собственной силы. Ты могла стать любой.

— Тем более, — подхватила Нарцисса, — что хорошего обо мне ты слышала мало.

— Знаешь, — Андромеда улыбнулась чему-то, — а ведь Молли со мной говорила. Тогда, летом. Она бывает очень настойчива… это было так странно… Почему ты решила действовать через неё, а не напрямую?

— Да я, — Нарцисса смутилась. — Боюсь, я разочарую тебя — но я в тот момент просто искала способ с ней помириться. И не нашла ничего другого, кроме как попросить о помощи.

Андромеда удивлённо вскинула брови — а потом рассмеялась.

— Ты осталась собою, сестрёнка, — сказала она, глядя на Нарциссу удивительно весело. — У тебя всегда в крови было умение найти выход — и причём непрямой и на удивление небанальный. Но мы засиделись здесь — пойдём, покажи мне всё же свой дом.

Когда они спустились обратно в холл, Андромеда сказала:

— Такое ощущение, будто мы здесь одни. Ты выгнала всех из дома?

— Тори… Астория у сестры, — улыбнулась в ответ Нарцисса. — Та недавно родила дочь — и Тори теперь каждую свободную минуту возится со своей племянницей. А Люци с Драко в Лондоне — по делам. Пятница — будний день... Показать тебе сад?

— Покажи, — согласилась Андромеда. — И я слышала что-то о ваших удивительных книззлах, — в её тёмных глазах неожиданно блеснули задорные искорки. — Пожалуй, это была одна из самых неожиданных вещей — второй стало известие о целительстве Люциуса. Вот от кого я ничего подобного не ждала.

— После войны, — открывая заднюю дверь и выходя в сад, где ещё цвели последние розы, заговорила Нарцисса, — нам всем было очень непросто. Был момент, когда я даже подумала, что мы не выберемся… что Люци не сможет подняться, — она коснулась рукой крупного ярко-алого цветка и пробежала пальцами по его лепесткам. — Но потом он встретил Маузо… и стало легче. А книззлы, — она улыбнулась, но улыбка вышла нерадостной, — не наши. Уолл… МакНейр их подбирал — и мы забрали их после войны к себе: его деду было бы сложно справляться с ними. Да и не место им в лесу…

— Я его помню, — безжалостно сказала Андромеда. — Немного неуклюжий молчаливый влюблённый в тебя мальчик. Должна признать, что со школьных времён он изменился.

— Я принимала его любовь, — резковато сказала Нарцисса. — С самого детства — я ведь всё поняла, сразу. Мне всегда это льстило — и нравилось сознавать, что у меня есть вот такой рыцарь.

— Многим понравилось бы, — кивнула Андромеда.

— Я даже любила его — по-своему, — она поморщилась, как от боли. — Как игрушку. Или домашнего зверя. И даже не думала, что, принимая его любовь, лишаю его всего — настоящей любви, семьи, детей… Он стал крёстным Драко, конечно — но это... — она покачала головой и умолкла. — А потом он сел в Азкабан — навсегда. А я осталась жить с мыслью, что, будь бы у меня хоть какая-то совесть, у него бы сейчас был сын. Или дочь. И я бы могла хоть что-нибудь для них сделать.

— Но он вышел, — напомнила Андромеда, глядевшая на сестру с непонятным одобрением. — Что ты будешь делать теперь?

— А что я могу? — почти с отчаянием сказала Нарцисса. — Я бы очень многое отдала, чтобы он встретил кого-нибудь. Меда, я люблю его — как любила бы брата, если бы он был у нас с тобой или у Люца, как хорошего… самого лучшего друга — и Мерлин знает, как бы я хотела увидеть его счастливым!

Андромеда хотела было что-то ответить, но её оборвал громкий и уверенный мужской голос:

— Ты — Андромеда!

Женщины обернулись и увидели стоящего в конце тропинки стройного худощавого мужчину с длинными, до плеч, тёмными кудрями и яркими карими глазами.

Рабастан Лестрейндж. Он улыбался — и улыбка эта, яркая, открытая… детская смотрелась на его отнюдь не юном лице какой-то болезненной дисгармонией.

— Верно, — ответила Андромеда, похоже, слегка смешавшись.

— Я тебя помню, — сказал Рабастан, двигаясь по дорожке навстречу сёстрам.

— Я тебя тоже, — Андромеда пошла навстречу.

Когда между ними осталось меньше фута, Рабастан вдруг резко остановился и, неуверенно протянув к ней руку, вопросительно обернулся назад — и Андромеда, проследив за его взглядом, увидела стоящего совсем рядом, за розовыми кустами с мелкими бледно-розовыми цветками, худощавого широкоплечего мужчину с тёмными с проседью волосами и настороженным взглядом холодных серых глаз.