Отель «Очаг» (гет)

Утром Том проснулся от холода: окно всё еще было открыто, а на дворе почти декабрь. Он вскочил с постели, торопливо накладывая на себя согревающие чары. Зубы стучали, руки не слушались. Его спасло только то, что он уснул в верхней одежде. Уснул в верхней одежде!

Испытав острый приступ отвращения к запаху смолы, Том мигом пришёл в себя.

Спустившись через некоторое время в холл за чем-нибудь очень горячим, он с удовлетворением осознал: среда. Сегодня Фоули работала всю ночь, а значит два грядущих дня будет где-то пропадать. По её словам, в кафе на Пуддинг-лейн у Дэйзи — неважно, хоть в аду. Главное, что за это время ни одна живая душа в отеле не обратится к Тому по имени и ни слова ему не скажет. Так что по средам и четвергам он почти понимал, каково это — наслаждаться жизнью.

За стойкой регистрации в такие дни стояла брюнетка с лошадиным лицом, которую звали, кажется, Дорис или Бекки. Из минусов: она была медлительна и нерасторопна, из плюсов: не знакома с Томом.

Сидя за круглым столиком, он церемонно разгладил белую скатерть и полной грудью втянул кофейный аромат.

— Ах ты негодник!

«Проклятье», — Том обернулся.

Пожилая женщина в шляпе остановилась у камина, где бушевало голубоватое, словно газовое, пламя. Среди полупрозрачных языков огня кто-то безостановочно вертелся волчком. Очевидно, небезызвестный призрак Биффа Стоероса был местным Пивзом. Старуха развернулась и вытаращилась на консьержку:

— Ну что ты стоишь, Дорис! Позови хотя бы Гвендолин, её-то он слушает, — кряхтела та. — Мне срочно надо попасть на Съезд почётных колдуний Хартфордшира, а трансгрессировать я уже двадцать лет как разучилась!

— Да, мэм, — прогнусавила Дорис и меланхолично пошаркала наверх.

Том, в свою очередь, принялся пить кофе как можно быстрее. В памяти издевательски промелькнули огромные, почти совиные, глаза и отдающийся эхом вопль: «Настоящий монстр!»

— Бифф, дурья ты башка, а ну вылезай немедленно! — старуха сотрясала воздух кулаками, не замечая, как шляпа съехала вбок.

Призрак, надо отдать ему должное, пронзительно завизжал: угрозы его только раздраконили. Голубоватое пламя вырвалось из каминной арки и поползло по дымоходу вверх.

— Сгинь, нечисть проклятая! — не унималась женщина, отступая назад и извлекая из кармана волшебную палочку.

— Конфундо! Остолбеней!

Бесполезно. Очевидно, что бесполезно. Цветные лучи буравили каменную кладку, оставляя пробоины. Том с ленивым интересом наблюдал за побоищем. Пожалуй, некоторые заклятия из его тёмного арсенала могли бы урезонить призрака.

Когда уже во всю «горел» потолок, и лапы призрачного огня потянулись к выходу, в зале с хлопком появилась Гвен. Пшеничные волосы растрёпаны, под распахнутой мантией — лёгкая белая сорочка. Том отстранённо скользнул взглядом вниз по тонкой обнажённой ноге и наткнулся на нелепые домашние туфли.

— Бифф, — тихо, но строго воззвала к порядку Гвен.

От звука её голоса пламя мигом свернулось, точно громадный спрут поджал щупальца. Всё стихло.

Из камина с виноватым видом выступил здоровенный пузатый парень лет четырнадцати на лицо. Голова опущена, одежда — скреплённые шнуровкой куски ткани. Он потушил ногой последний шальной огонёк на полу и поднял полный раскаяния взгляд.

— Ты меня расстроил, Бифф. Я ведь разрешаю тебе играть по ночам, когда гости спят.

Тот отчаянно закивал.

— Мы договаривались или нет? — наседала Гвен.

— Да-да, договаривались, — бубнил виновник себе в пузо.

— Я обещала Министру магии, что ты будешь слушаться, а иначе…

Том усмехнулся этой детской уловке, а вот мальчишка весь сжался и замотал головой:

— Не надо, не надо!

— Они не прогонят тебя, Бифф, если прекратишь доставлять гостям неудобства.

— Я больше не буду, — пообещал тот, видимо, не в первый раз.

— Не подводи меня, пожалуйста, — устало заключила Гвен, и призрак спрятался от стыда в темноте камина.

— Хвала Мерлину! — выдохнула старуха, пряча палочку и хватаясь за сердце.

— Не беспокойтесь, миссис Уэллс, вам нельзя волноваться. До вашего Съезда почётных колдуний ещё десять минут, вы всё успеваете, — уверила её Гвен, глянув на большие часы с римскими цифрами. — Камин свободен.

Тем временем Дорис доковыляла до рабочего места. Гвендолин бросила на неё страдальческий взгляд, но ничего не сказала. В этот момент их с Томом глаза встретились. Она вздрогнула то ли от неожиданности, то ли от хлопка аппарации в камине, и тут же отвернулась, приглаживая причёску.

Это было так на неё не похоже: Гвен поспешила к лестнице, не проронив ни слова. Том поднялся с места со странным ощущением незавершённости, вызванным, конечно, недопитым кофе, и трансгрессировал.

Надо признать, молитвы его были услышаны, и Гвен прекратила рассказывать многочисленные истории, только сдержанно здоровалась.

Тридцатого ноября, когда настало время продлевать срок проживания, она оставила Тому бланк и спряталась за стойкой. Приняв деньги, она кивнула и поспешно отвернулась, делая вид, что занята делами, как минимум, государственной важности.

Том тем временем холодел вместе с погодой. Строить из себя паиньку стало сложнее, чем когда-либо. Он не спал ночами, а по утрам появлялся на работе чернее тучи. Горбин то и дело бросал недовольные взгляды и что-то бубнил себе под нос.

Чтобы сойтись с зажиточными клиентами во мнениях, Тому теперь приходилось пускать в ход всю свою сосредоточенность, словно он выполнял ритуал из какой-нибудь воющей книги. В конце концов, он справлялся, он всегда справлялся.

Внутри между тем повисло тяжелое, гнетущее чувство. Неопознанное и ведущее войну. Том даже оставил в покое говорящее зеркало. Оно тоже почему-то перестало обращать на сожителя внимание, только однажды задумчиво протянуло: «Когда уже здесь появится кто-нибудь другой? Мне надоел твой унылый вид».

Вернувшись во вторник вечером в отель, Том замер в коридоре четвёртого этажа: откуда-то сверху доносился непривычно громкий голос Фоули, которая явно с кем-то спорила, не иначе. Том машинально двинулся на звук.

«Проверь вон ту лестницу. Тебе понравится». Он бесшумно поднялся по узким ступеням; незнакомая железная дверь приоткрыта, из щели веяло холодом. Он заглянул вовнутрь.

Снежинки сахаром укладывались на плоскую крышу здания, тонкая фигура ярким пятном светилась на фоне вечернего сапфирового неба. Гвен ходила взад-вперед с лиловой книжкой, в которую даже не смотрела, и самозабвенно декламировала:

«В котле золотом коварное варево

Брызжет, бурлит, кипит.

Выпей отвар и белое марево

Тебя целиком поглотит».

Что ж, по всей видимости, она до сих пор не бросила свои стишки, и профессор Бири в своё время в ней не ошибся. Вернувшись в номер, Том запер дверь и задумался. Увиденное воскресило в памяти череду не самых приятных воспоминаний.

Герберт Бири был вторым после Дамблдора преподавателем, у которого староста Слизерина не состоял в числе любимчиков. Поначалу профессор был более чем расположен к Тому, пророчил ему блестящую карьеру в Волшебной академии драматических искусств:

«С вашей-то внешностью, мистер Реддл!».

Том лишь вежливо отказывал. Такого рода комплименты его отнюдь не прельщали, напротив — с каждым разом внутри росло отвращение.

В начале пятого курса Бири в очередной раз попросил его остаться после урока и завёл пламенную речь:

— На днях я закончил работу над сценарием «Мохнатого сердца чародея» и хотел бы предложить вам главную роль.

Том вскинул брови.

— О, не говорите, что не слышали этой знаменитой сказки барда Бидля! — воскликнул Бири.

Том молчал, потому что не слышал в принципе ни единой сказки.

— Видите ли, красивый молодой волшебник считал, что любовь — это слабость. Он обратился к Тёмным искусствам, чтобы защитить сердце от постыдной влюблённости. Он извлёк сердце из груди и спрятал в подземелье, где оно обросло шерстью. Гордый и убеждённый в своей правоте, он упивался собственным безразличием. Но однажды встретил красивую, любящую ведьму…

Том потерял самообладание, на лице выступило неприкрытое презрение. Челюсть профессора взлетела вверх, он замолчал прямо посреди фразы, глубоко оскорбившись таким отношением к делу.

Надо отдать Бири должное, он тоже искал во всём выгоду. Смекнув, что от Реддла ничего не добьёшься, он перестал не только заводить с ним внеклассные беседы, но даже на уроках предпочитал вызывать кого угодно другого.

Не то чтобы Тома это задевало. Травология была в конце списка предпочитаемых им предметов. И всё же изредка он любил потешить самолюбие безупречными ответами на этих уроках. Просто чтобы полюбоваться уязвленным взглядом человека, не забывшего обиду, насладиться тем, как он нехотя добавляет Слизерину законные очки.

Том каждый раз с нетерпением ждал повода продемонстрировать знания, хоть и понимал: Бири ценил только тех студентов, которые ходили на его спектакли, играли в его спектаклях и шили костюмы для его спектаклей. Гриффиндорцы, обожавшие внимание, и пуффендуйцы, которые зачастую просто стеснялись отказать в помощи, были в числе его любимчиков.

— Мисс Фоули! — окликнул её Бири после совместного урока со Слизерином. — Передайте Лукасу, что наша репетиция переносится на завтра.

— Да, профессор, — кивнула Гвен, пшеничные волосы которой в то время доходили до поясницы.

Том фыркнул, провожая сокурсницу оценивающим взглядом. Неужели ей удалось получить роль гриндилоу? Или служанки?

Месяц спустя, в вечер Хэллоуина, Большой зал превратился в партер театра. На возвышении, где обычно стояли преподавательские столы, оборудовали огромную сцену с чёрным бархатным занавесом. Зачарованный потолок был сплошь усыпан звёздами, огромные праздничные тыквы сверкали зловещими треугольными глазами. Том рассадил младшекурсников на отведённые им места, а сам сел с краю, намереваясь улизнуть при первой же возможности.

Свечи погасли, грянул оркестр. На сцену вышел долговязый пуффендуец Лукас Стеббинс в старомодной мантии. Очевидно, его взяли на главную роль только потому, что больше никто не согласился принимать в этом участие.

Длинное туловище, короткие руки и маленькая голова — со временем всё это сгладилось и преобразилось, но тогда, на пятом курсе, на Стеббинса больно было смотреть. И уж тем более видеть на сцене. Он выглядел так, словно случайно там оказался, словно искал тихий уголок, чтобы скрыться, но по ошибке попал под свет софитов, прямо в центр всеобщего внимания. По залу прокатился недобрый смешок. Слизеринцы уж придумают пару ободряющих прозвищ для юного артиста.

Стеббинс был воплощением стереотипного представления о пуффендуйцах: скромный, дружелюбный и трудолюбивый. Трудолюбивый хотя бы потому, что не поленился выучить роль — эти невыносимо длинные и скучные стихи, от которых всю школу клонило в сон. Какая же бесполезная трата времени.

Том усмехнулся своим мыслям, представляя себя там, на сцене, вместо этого простофили. Ведь ему предлагали главную роль. Ему, хорошо сложенному красавцу, который не только своим видом, но и сущностью походил на того гордеца, каким и задумывался главный герой. В исполнении Стеббинса, этот персонаж полностью потерял свой шарм, и вскоре стало очевидно: постановка провалена.

Том осмотрелся, оценивая свои шансы на побег, и наткнулся взглядом на главного виновника торжества — Герберта Бири. Профессор сидел в первом ряду, нетерпеливо ёрзая. Он почти вскочил со стула, словно бы ожидая чего-то и пытаясь приблизить момент, который спасёт представление. Должно было произойти, по меньшей мере, чудо, чтобы его надежды сбылись.

А что было дальше, Том вспоминать не любил.

Под переливы арфы на сцене оказалась Фоули, которая играла не гриндилоу и даже не служанку, а не иначе как невесту чародея. То ли музыка нагнетала обстановку, то ли это были какие-то специальные закулисные чары, но Гвен, в воздушном белом платье и с длинными светлыми волосами, словно излучала свет. Прижав руки к груди, она с чувством читала стихи. Безнадёжный Стеббинс в её присутствии даже преобразился, и словно бы воодушевился, переняв её живость.

Том напомнил себе, что он староста, поэтому не может просто так покинуть зал, и ему придётся досмотреть представление до конца.

Сказка, если её можно было так назвать, закончилась неутешительно. Чародей, обезумев, убил девушку, кровожадно выдрав сердце из её груди. При виде алого, пульсирующего и весьма реалистичного сердца в руке Стеббинса, зал притих.

Том же не отводил взгляда от окровавленного тела в белом платье. Вся эта фантасмагория казалась ему сущей нелепицей, но он продолжал рассматривать пленительные светлые локоны, распластанные по сцене.

Чародей в личине Лукаса Стеббинса чересчур равнодушно погиб, а мелодия скрипки оборвалась на трагичной ноте, словно тоже не выносила его актёрской игры. Свет, наконец, погас, и зал взорвался аплодисментами.

К сцене подлетели пуффендуйцы с цветами, Гвен смеялась, отвешивала поклоны, выглядела счастливой и… такой, как всегда.

Это был её звёздный час, и, пожалуй, заслуженно. Роберт Лестрейндж, наблюдавший за происходящим, хмыкнул: «Если бы не концовка, я бы точно что-нибудь взорвал».

Чуть позже зрительный зал превратился в просторную площадку для танцев. Стулья исчезли, тут и там возникли круглые столики с длинными чёрными свечами, заиграла лёгкая, расслабляющая музыка, но Том оставался напряжённым. Он заметил в толпе пёстрых мантий белое платье, с которого Фоули даже не стала сводить искусственную кровь, чтобы поддержать атмосферу Хэллоуина.

Она танцевала со Стеббинсом, который сейчас был заметно увереннее, чем на сцене, и откалывал какие-то шутки ей на ухо. И она рассмеялась.

Стакан в руке Тома внезапно треснул, что не ускользнуло от стоявшего рядом Лестрейнджа:

— Если бы я не знал тебя, то подумал бы, что ты ревнуешь, — ухмыльнулся Роберт, проследив за взглядом товарища.

— Если бы я не знал тебя, то подумал бы, что ты самоубийца, — парировал Том, то ли шутя, то ли угрожая.

Лестрейндж поднял ладони в знак своей полной капитуляции, а Том нашёл глазами черноволосую Аделину Розье. Не секрет, что она вздыхала по нему вот уже два месяца, если не два года.

Тому не понравилось замечание Лестрейнджа, так что своими действиями он демонстративно опровергал сказанное перед всем миром и, в первую очередь, перед самим собой.

Розье была законченной слизеринской стервой, но стоило Тому её окликнуть, как девушка тут же поплыла навстречу, бросив компанию недоумевавших друзей. Сложилось впечатление, что если бы Аделина сейчас и танцевала с кем-нибудь другим, то, не раздумывая, отшвырнула бы кавалера, чтобы принять это вожделенное предложение.

Том прекрасно знал, какой эффект производил на окружающих, особенно в парадной мантии, особенно с дежурной улыбочкой. Аделина Розье, эта разъяренная мантикора, вмиг становилась под его взглядом податливой кошкой, что только добавляло ему баллов.

Вдвоём они выглядели более чем презентабельно. Об этом свидетельствовали многочисленные взгляды, что ловил на себе Том, и был уверен, что ловила и Аделина. Она — аристократка, которую с детства приучали к светским обычаям, и он — от природы грациозный, схвативший налету те уроки танцев, что давали когда-то в Хогвартсе.

Сейчас, лёжа в тёмном номере, он и сам себя не понимал. Перестал понимать спустя полгода после того Хэллоуина. Том многое переосмыслил с тех пор, так что некоторые воспоминания теперь вызывали в нём отторжение и непринятие. Что ж, в конце концов, он был всего лишь мальчишкой, который ещё не совершил свои первые значимые шаги на пути к абсолютному могуществу.

Да, помнится, на пятом курсе состязание факультетов рисковал выиграть Пуффендуй. Бири добавил барсукам столько очков, что к концу года они во всю готовились к торжеству в свою честь. Но вот незадача, в последний момент Том так некстати спас всю школу от смертельной опасности, чем и принес своему факультету двести рекордных очков. Так что Большой зал на прощальном ужине украсили не жёлтые, а серебристо-зеленые флаги.

И как жаль, что к тому времени его окончательно перестали волновать гонки за изумрудами в факультетских часах, иначе Том наверняка бы порадовался победе Слизерина.

Стоя в тот день на возвышении перед всей школой, он вполуха слушал дифирамбы Диппета. Кажется, ещё одна бесполезная награда «За заслуги перед школой» будет пылиться в Зале трофеев. О, как бы хотел он самолично растоптать её и разбить вдребезги, и всё по единственной причине: мерзкое имя, выгравированное на табличке.

Из всех ликующих слизеринцев и разочарованных Хагридом гриффиндорцев — из всего зала Том почему-то запомнил только два лица: сосредоточенное и недоверчивое — Альбуса Дамблдора и его полную противоположность — восхищённое лицо Гвен. Проходя к своему столу, Том расслышал её голос среди гула толпы, она крикнула: «Молодец!»

Потухла свеча. Глядя в чернеющий потолок, Том усмехнулся про себя: наивная.

Он помнит, как ускорил шаг и как сел не на своё обычное место, а спиной к пуффендуйскому столу. Чей-то визгливый хохот действовал на нервы. Среди всеобщей суматохи никто не заметил, как золотая вилка в кулаке Тома расплавилась и обвисла — он пытался обуздать подступившую злость.

Примечания:

Биффу Стоеросу имя досталось от громилы Биффа из «Назад в будущее», а прозвище скрывает великое русское «дубина стоеросовая». Бифф и Пивз — фонетически похожи.