Интермеццо для проигравших (гет)

There’s no trust,

No faith, no honesty in men, all perjured,

All foresworn, all naught, all dissemblers.

(Shakespeare, Romeo and Juliet)

Стоит ей вернуться домой и зайти в свою спальню, как взгляд немедленно падает на лежащее на комоде письмо от Рональда. Гермиона со злостью опускает на него тяжёлый кувшин с цветами — как на мерзкое насекомое, которое хочет раздавить. В общем-то, она бы и не против.

Вот только, к сожалению, так это не работает.

И одного прочтения хватило, чтобы содержание письма намертво отложилось у неё в голове — и захочешь, а не вытряхнешь: Рональд хочет развестись как можно скорее, потому что сделал предложение этой своей… Лав-Лав. Он — видите ли — сделал — ей — предложение.

Скотина.

Гермиона и сама не знает, почему эта новость заставляет её чувствовать себя настолько паршиво. Всю дурацкую лёгкость после сегодняшнего разговора с Малфоем как ветром сдуло, стоило ей только снова посмотреть на конверт.

И ведь, казалось бы, что такого? Она хотела этого развода. Хотела поставить точку в этой истории.

Или не так уж и хотела?

Ещё как хотела.

И всё-таки сейчас Гермиона чувствует себя почти униженной. Ещё хуже ей становится при мысли о том, что она себя так чувствует. Её не должно это трогать, она не должна думать об этом, ей вообще стоило бы радоваться тому, что они перестанут быть мужем и женой даже на бумаге — но Гермиона думает о том, как ужасно несправедлива вся эта история. Как ужасно несправедливо, что Рон снова с кем-то, снова счастлив, снова живёт нормальной жизнью — а ей достались развалины их неудавшегося брака.

И даже то, что таким развалинам многие позавидовали бы, сейчас не слишком-то утешает.

Она представляет, что Скитер напишет, когда история с разводом выплывет наружу — и тошно делается: брошенная героиня, жертва измены, обманутая жена. И под всем этим — гаденькое злорадное «сама виновата». Синий чулок, неспособный построить карьеру или семью. Короче говоря — сбитый лётчик.

А вот Рональд — не сбитый лётчик, нет. Рональд радуется жизни и, как выяснилось, вовсю планирует свадьбу. Хотя, скорее, это Лав-Лав планирует — наверняка уже заказала у мадам Малкин платье, которое выглядит так, словно кто-то взорвал сотню лебедей.

Гермиона брезгливо морщится и падает на кровать, закрывая лицо ладонями.

Если бы ей дали возможность вернуться в прошлое и поговорить с самой собой, она — помимо довольно очевидного «не выходи за Рона» и не менее очевидной карты с расположением хоркруксов — всенепременно порекомендовала бы себе ни в коем случае не портить отношения со Скитер.

Потому что если уж ты портишь отношения со Стикер — заодно портишь отношения со всей прессой магической Британии. А это, что ни говори, чревато последствиями. Например, такими: никакого тебе тихого развода — как только правда выплывет наружу, на пороге появится целая толпа писак, готовых разорвать тебя на мелкие клочки ради парочки жареных фактов. Нет, может быть, будь Гермиона хорошей девочкой и не запри Риту в банке из-под пикулей, без проблем всё равно не обошлось бы — но теперь уже не проверишь.

Она издаёт протяжный стон, представляя, во что превратится её жизнь через пару-тройку недель.

В полнейший и окончательный бардак, вот во что. И не только её.

Снова колет какая-то дурацкая детская обида: видимо, Рон и впрямь любит Браун, раз уж готов ради неё подпортить свой образ героя войны и безупречного семьянина; он ведь всё-таки не знает наверняка — Непреложный, как ни крути, с неё не взял — что их сделка «молчание в обмен на Малфоя» по-прежнему в силе… и всё-таки готов рискнуть. Интересно, многим ли он мог бы поступиться ради неё, Гермионы? Возможности проверить у неё никогда не было.

Это был идеальный во всех отношениях брак — благословлённый семьёй Рона, друзьями и всей страной. Идеальный. За исключением того, что они друг другу совершенно не подходили.

Больше всего на свете Гермионе хочется сейчас оказаться дома у родителей. Попросить совета у папы, хорошенечко пореветь в объятиях мамы, спрятаться ото всех и всего в своей старой комнате… одна беда — с родителями они теперь чужие люди. Может быть, не совсем чужие — но и не в тех отношениях, чтобы заявиться к ним на порог и сообщить, что её жизнь развалилась на кусочки. Не оценят.

Гермиона переворачивается на бок, медленно выдыхает и изо всех сил старается не расплакаться.

Разумеется, попытка проваливается. Она так и засыпает — зарёванная, растрёпанная и одетая, совершенно обессилевшая от слёз и усталости.

Это был слишком долгий и слишком странный день.

Слишком долгий странный день, который превращается в слишком долгую и странную неделю. Дата подачи заявления о расторжении брака сначала надвигается с неумолимостью парового катка. Гермиона упорно старается поддерживать видимость того, что с ней всё в порядке: возится с детьми, таскается на работу в Министерство, мило болтает с миссис Гилберт и проводит очередную встречу с Малфоем. У неё даже получается держать лицо — во всяком случае, до тех пор, пока не наступает четверг и их делу не дают ход. И вот тогда всё начинает стремительно нестись ко всем чертям.

Это уже не паровой каток, это грёбаный Хогвартс-экспресс.

Ни она, ни Рональд не заинтересованы в том, чтобы устраивать из развода спектакль: никто из них не хочет проверять, на чью сторону встанет переменчивая в своих симпатиях толпа милейших тётушек вроде Молли Уизли. Он, конечно же, печётся о своём публичном образе… а она так и не забыла злосчастный конверт с соком бубонтюбера, который ей прислали на четвёртом курсе. У Гермионы нет ни малейшего желания выяснять, на что готовы безумные фанатки Рональда, решившие, что их рыцарь без страха и упрёка нуждается в защите от почти бывшей жёнушки, чёртовой мегеры.

Она разрывается между домом и Министерством, где они с Роном вынуждены объясняться, кажется, перед половиной страны: как, почему, зачем и не хотят ли они попытаться сохранить брак. Доходит до смешного: им назначает встречу лично директор служб Визенгамота и пытается — мягко, но весьма настойчиво — убедить забрать заявление и, видите ли, попробовать начать сначала. «Дело молодое», подумать только!

Гермиона всё сильнее убеждается в том, что Министерство, будь на то воля чинуш, никогда не дало бы им развестись — слишком уж важен для этих козлов красивый фасад их с Роном брака: то ли хотят создать идеальную сладкую картинку для домохозяек, то ли надеются таким образом прорекламировать институт семьи… так или иначе, оба этих благих начинания с треском провалились.

Что совершенно не помешало Визенгамоту дважды за две недели «потерять» их документы.

Ушлёпки драккловы.

В пятницу утром какой-то репортёр из «Пророка» наконец вынюхивает, что они разводятся — и, отловив Гермиону в министерском лифте, старательно пытается вытряхнуть из неё хоть какую-то информацию. Гермиона не менее старательно сдерживается, чтобы не послать этого мудака туда, куда фестралы в хорошую погоду не долетают — и это самая долгая поездка в лифте за её жизнь. Миссис Уизли, прокомментируйте то; миссис Уизли, прокомментируйте сё… чёртов журналюга отлипает, только поймав их с Роном в объектив своей мыльницы.

Прямо на фоне двери с табличкой «Бракоразводные процессы».

Не ослепи их вспышка, Рон наверняка хорошенечко почесал бы кулаки об морду этого горе-фотографа и отобрал бы у него плёнку — господь свидетель, Гермиона не стала бы возражать. Увы, писака исчезает в лифте быстрее, чем они приходят в себя.

Впрочем, уже на следующее утро она получает злосчастный снимок — точнее, свеженький выпуск «Пророка» с этим снимком, — прямо в руки. Они с Роном красуются на первой полосе под огромным заголовком «Разочарование года: брак Героев дал трещину». Гермиона издаёт протяжный стон и закрывает лицо подушкой, заодно вспоминая, что сегодня — ну почему именно сегодня, а? — вдобавок ко всему ещё и суббота, а значит, ей нужно заявиться прямиком в змеиное гнездо… то есть в Министерство.

Да чёрта с два она туда сегодня сунется.

Гермиона через силу умывается, одевается и даже кое-как приводит себя в порядок при помощи косметики и безотказного «Гламора». Отправляет с Тито письмо Малфою — мол, не будет ли он так любезен встретиться с ней в маггловской части Лондона. Дожидается ответа — Малфой, к счастью, так любезен будет. Готовит детям завтрак. Вливает в себя чашку крепкого кофе.

Это просто день, который нужно перетерпеть. Неделя. Месяц.

У Гермионы достаточно опыта для того, чтобы понимать: волна осуждения, ненависти, косых взглядов будет не слишком долгой. Другое дело, что Гермиона и размеры волны представить тоже может — и прекрасно знает, что выстоять будет непросто.

А у неё, как назло, совсем не осталось сил. Впрочем, остались или нет — а пережить это всё равно как-то придётся.

Гребучий «Пророк» с его гребучими писаками.

Гермиона делает глубокий ровный вдох и идёт собираться на встречу с Малфоем, на ходу размышляя, куда бы его затащить на обед и чем объяснить своё нежелание встречаться в Министерстве.

Да и чёрт бы с ним. По ситуации разберётся — не привыкать.

Она уже почти привычно аппарирует к двери в квартиру Малфоя. Стучится. Малфой открывает спустя мгновение — собранный, какой-то странно сосредоточенный, явно дожидавшийся её.

— Привет, — Гермиона снимает перчатки. — Как насчёт хорошего чая?

— С удовольствием, — Драко запирает дверь, берёт её за протянутую ладонь и легонько кивает.

А потом запоздало понимает, что аппарация для волшебника с заблокированной магией может обернуться чем угодно. Но руку отдёрнуть не успевает: его уже начинает тащить сквозь пространство, и остаётся только зажмуриться, помолиться Мерлину и покрепче сжать Грейнджерову ладонь. А потом всё заканчивается — и он немедленно приваливается к так удачно оказавшейся поблизости кирпичной стене, пытаясь отдышаться и глядя на основательно побледневшую Грейнджер: на ту, видимо, снизошло то же самое озарение, что и на него.

— В следующий раз, — хрипло бормочет Драко, — в следующий раз мы немного потеоретизируем перед тем, как провернуть что-то такое, ладно?

— Ладно, — слабым голосом отзывается Грейнджер. А потом начинает совершенно неприлично ржать, и ему остаётся только присоединиться.

Оказывается, с ней здорово смеяться.

Он думает об этом, пока они выбираются из какого-то узкого проулка и идут по, кажется, Камдену. Об этом — и о том, что ещё несколько недель назад и представить не мог, что общение с Грейнджер может приносить ему удовольствие. А ведь это и правда так: она крупно ему помогла — с лекарствами и вообще. Может быть, Драко просто ужасно истосковался по общению с людьми (нормальными людьми, а не аврорами и лично Уизли) за годы в тюрьме и месяцы после, но общество Грейнджер действительно кажется ему приятным. При ближайшем рассмотрении она оказывается умной, интересной, смешной — и, дракклы её подери, ужасно тактичной ведьмой… в общем, полной противоположностью всему тому, что он когда-то себе надумал.

Тем поразительнее, что такая женщина досталась в жёны такому завораживающе тупому уёбку, как Уизли. С другой стороны, и сам Драко совершенно не заслуживал Тори.

Видимо, некоторые вещи объясняются только запредельным везением.

Интересно, так ли повезло самой Грейнджер? Почему-то он сомневается. С другой стороны, шесть или сколько там вместе прожитых лет — достаточная проверка для брака; так что, очевидно, «противоположности притягиваются» и прочая романтическая ерунда всё-таки работает. Или просто Уизли ведёт себя как конченая скотина только в Аврорате.

Так или иначе, а Драко стоит порадоваться появлению Грейнджер в его жизни — в чём он полностью отдаёт себе отчёт: ну да, от этой своей «лёгкой простуды» он едва ли умер бы, но на улице в результате необходимости выбирать между едой и оплатой аренды оказаться мог вполне. И вот оно уже куда больше похоже на смертельно опасное приключение. А ещё лекарства. А ещё нормальные — насколько это возможно — инспекторские проверки. А ещё эти вот дурацкие разговоры, после которых наконец-то хочется жить, а не в деталях воображать собственное самоубийство.

Тем больше неловкости он испытывает при мысли о том, что планирует сегодня провернуть. Маленькая такая хитрость, которая здорово упростит ему жизнь — и о которой Грейнджер даже не догадается в силу классической гриффиндорской слепоты к подобным вещам. Как дети, честное слово.

То, о чём она не догадается, ей не навредит. А ему помочь очень даже может.

Они наконец оказываются то ли в небольшом ресторанчике, то ли в очень приличном кафе — Драко интересно, насколько выбор заведения случаен, но предпочитает этот вопрос оставить при себе: это прозвучит как удивление вполне неплохим по части выбора мест вкусом спутницы. Он отодвигает для неё стул — и это ставшее привычным ещё в детстве и простое, вроде бы, действие ощущается почти событием: в одиночной камере редко возникает необходимость соблюдать светские условности, да и выход на свободу в этом отношении мало что изменил. Этикет, риторика и иностранные языки теперь явно были ни к чему — для чего в этой новой жизни, скажите на милость, ему мог бы понадобиться французский? Comment ça va, мадам инспектор, je n'ai pas transgressé les règles.

Отчитываться перед ней ему в любом случае приходится. Пока они ждут меню, Грейнджер достаёт из сумки папку с анкетой — несколько страниц абсолютно бессмысленных вопросов — и кладёт перед ним вместе с маггловской ручкой. Ей, к счастью, Драко пользоваться умеет — да и чего там, в общем-то, уметь? Это писать пером он учился долго и упорно, потому что у будущего лорда Малфоя должен быть красивый почерк — раз; потому что про чары ручкой по бумаге царапать что-то совершенно бесполезно — два; потому что он даже по части чистописания не должен уступать однокурсникам — три.

— Обед с меня, — торопливо говорит Грейнджер, когда к ним возвращается официант. Драко и не думает спорить: здешняя кухня ему явно не по карману, а она приглашает. Интересно, можно ли считать, что он ей и её доверием пользуется? Пользуется: несколько таких обедов — и он сможет выкроить деньги на что-то чуть менее насущное, чем картошка и лук, но столь же необходимое. Скажем, на перчатки. Так что она либо дура, либо всё-таки ведёт какую-то игру: никто в здравом уме не станет доверять слизеринцу, особенно если этот слизеринец — Драко Малфой.

— Договорились, — он заставляет себя улыбнуться.

Всё равно это унизительно. Терпеть издёвки Хислоп ради нищенской зарплаты помощника аптекаря, считать каждый кнат, искренне радоваться подачкам от Грейнджер. Если бы отец дожил до этого… может быть, и хорошо, что не дожил. Все считали лорда Малфоя беспринципным изворотливым ублюдком, но Драко прекрасно знает, что это не так: отец был слишком честолюбив — может быть, куда честолюбивее него самого. Порой Драко кажется, что окончательно подкосил его не первый срок в Азкабане, а новое положение при Тёмном Лорде: отец просто не умел быть низшим из низших, последним из последних, лишённым палочки пленником в собственном доме. А вот Драко, оказывается, умеет и так.

И всё-таки заказанные на чужие деньги тунец и спаржа не лезут в горло.

Он почти заставляет себя жевать — бесплатный обед есть бесплатный обед — и украдкой смотрит на Грейнджер, снова поражаясь тому, как херово она выглядит: никак не гордая героиня войны, на которую молится вся магическая Британия. Скорее — просто очень, очень уставшая молодая женщина, старательно эту усталость прячущая. Почему-то вспоминается лето перед шестым курсом и измученная ожиданием мама — тогда у неё под глазами залегли точно такие же тени, которые она точно так же пыталась маскировать чарами. Но сила чар имеет свои пределы — да и лёгкое мерцание «Velum Glamori» Драко теперь сможет узнать при любых обстоятельствах, даже без магии. Насмотрелся.

А может быть, ему всё это кажется, и «вуаль» Грейнджер набросила просто потому, что волшебницы вообще это заклинание обожают. Обычное дело.

Обычное — и не его. Если бы Грейнджер нуждалась в свободных ушах, то наверняка дала бы понять, что хочет поговорить. Но она просто заказывает чай и наблюдает за тем, как Драко заполняет анкету. Точнее, как замирает, сжав ручку и уставившись на один из вопросов.

— Грейнджер, — тихо говорит он, будто опасаясь, что его услышит официант и это будет иметь последствия, — я забыл.

— Что забыл?

— Когда выходил на обед в четверг. Не могу вспомнить.

И это паршиво. Действительно паршиво. За всё то время, что Грейнджер была его инспектором, он ни разу — сказывалось то ли чёткое расписание, то ли отсутствие стоящего над душой Уизли, — не ошибся при заполнении министерских бумаг. Но последние две недели выдались совершенно безумными — и он даже не всегда записывал в свой блокнот данные для анкеты.

Доигрался.

Драко успевает перебрать в уме все кары, которые Уизли обещал ему за паршиво заполненную анкету, — и припомнить, сколько ошибок успел допустить ещё до смены инспектора, судорожно размышляя о том, суммируются ли они. А потом Грейнджер говорит:

— Ну так придумай.

— Что?

— Придумай ответ, — она улыбается. — Ты что, впервые забыл какую-нибудь ерунду для анкеты?

— Да.

Теперь Грейнджер хмурится:

— Как ты всё это запоминал?

— Записывал. Заучивал. Но не в последнюю неделю, и вот резу…

— Мерлин милосердный, Малфой, — перебивает она. — Зачем?

— Затем, что после десяти отметок о несостыковках в анкете инспектор сможет отправить моё дело на дознание, — странно объяснять это собственному инспектору. — А эта перспектива меня, знаешь ли, не вдохновляет.

— Малфой, — фыркает она. — Я тебя умоляю. Кто будет проверять?

— Вообще — ты. Или тот аврор, которого ко мне приставили, чтобы…

— Подожди, — она даже головой трясёт. — Какой ещё аврор? Никто к тебе не приставлен.

— В смысле?

Он в упор смотрит на Грейнджер. Та, кажется, не шутит.

— В прямом. Надзирающие чары, отслеживание переписки, блокировка магии — да. Но кто будет тратить на тебя время авроров — да хоть стажёров, — если даже Скабиор до сих пор на свободе, не говоря уже о Рабастане Лестрейндже?

Драко чувствует, как краснеет. Какой же он идиот.

— Но ты всё ещё можешь спросить у Хислоп, когда я выходил обедать или… да что угодно можешь спросить.

— Малфой, — Грейнджер тяжело вздыхает. — Серьёзно? Я не собираюсь ничего спрашивать у мадам Хислоп, так что прекращай зазубривать эту ерунду. Просто придумывай что-нибудь… ты же слизеринец, бога ради.

Да уж, он слизеринец. А ты, Грейнджер, однозначно гриффиндорка, раз так упорно кладёшь палец за пальцем в пасть мантикоре — будто и не подозреваешь, что та может откусить тебе руку по самое плечо. Драко просто кивает и «что-нибудь придумывает» — потому что, хоть убей, не может вспомнить, что там было с обедом в четверг.

С анкетой наконец покончено, и Драко протягивает ей бумаги. Осторожно спрашивает:

— Аппарируешь со мной до Косого переулка? Боюсь не успеть в «Слаг».

Он весь напрягается, дожидаясь ответа. Ему очень, очень нужно, чтобы она согласилась: Мерлин знает, когда в следующий раз представится подобная возможность.

— Ага, — кивает Грейнджер, и он едва заметно выдыхает, — мне как раз нужно купить микстуру от кашля… слушай, у меня к тебе встречный вопрос.

— Какой?

— Секунду… — Грейнджер подзывает официанта и просит счёт. Расплачивается.

Драко коротко обжигает ставший почти привычным стыд. Приходится утешаться тем, что как минимум один хороший обед он ей теперь должен — и этот долг рано или поздно обязательно вернёт. Главное — до этого светлого дня как-нибудь дожить.

Грейнджер не задаёт свой вопрос ни на лестнице, ни по пути в безлюдный переулок, откуда им придётся аппарировать. Она очевидно тянет время и колеблется — и Драко начинает нервничать, не понимая, чего ожидать от этого её «встречного вопроса». Весь его опыт кричит, что ничего хорошего: нормальные вопросы обычно и задают нормально.

— Малфой, — наконец неуверенно говорит она, — я хотела спросить… какие у тебя планы на Рождество?

Сказать, что Драко опешил — ничего не сказать. Он поднимает на неё вопросительный взгляд.

— Я просто подумала… — и снова эта пауза, — я тут подумала, может быть, ты захочешь заглянуть в гости. Без подарков, само собой. Просто…

Теперь, кажется, наступила очередь Грейнджер заливаться румянцем. Она торопливо берёт его за руку и аппарирует — Драко снова тащит по невидимой узкой трубе дракклы знают куда. Он надеется, что всё-таки в Косой.

— Я… слушай, это очень щедрое предложение, — говорит он, наконец отдышавшись. — Но не думаю, что Уи… что твой муж придёт в восторг от такой компании. Но спасибо, правда.

Грейнджер умолкает — и умолкает надолго: видимо, эта мысль в её гениальную кудрявую голову до сих пор не приходила. Драко сжимает кулаки в карманах пальто: могла бы и запомнить, что это её мордредов муженёк оставил на его лице тот самый фонарь, который осветил их первую встречу в Аврорате.

— У него, — говорит она уже у входа в «Слаг и Джиггерс», — будут другие дела в это Рождество, уж поверь.

Драко молча толкает дверь и щурится, напряжённо высматривая за кассой Хислоп. Та, слава Мерлину, выплывает из подсобки как раз вовремя, чтобы увидеть, как Драко входит в аптеку в компании Гермионы Грейнджер, героини грёбаной войны. А сам Драко с удовольствием наблюдает за тем, как выражение лица старой карги меняется с недовольно-брезгливого на заискивающее… как он и планировал.

— Мистер Малфой… миссис Уизли, — старая ведьма чопорно кивает Грейнджер и поспешно убирает что-то со стойки.

— Можно мне десять унций вашей микстуры от кашля?

— Конечно, миссис Уизли, — елейным тоном Хислоп можно дверные петли смазывать.

А теперь вторая часть — спонтанно придуманная, но и упускать такую возможность грешно. Едва старуха отходит от стойки — Драко прекрасно знает, что та остаётся в зоне слышимости, — он, помедлив, говорит Грейнджер:

— Знаешь, я с удовольствием встречу Рождество у тебя. Спасибо за приглашение.

Зря.

Зря он это — она прекрасно поняла, что он только что провернул. Драко понимает, что поняла, ещё до того, как заканчивает фразу: глаза Грейнджер расширяются, а потом она торопливо косится на замершую у стеллажа с зельями и декоктами Хислоп — та даже дыхание задержала, прислушиваясь… и, несомненно, прекрасно всё расслышала. Грейнджер снова переводит взгляд на него: грустный и совершенно растерянный, почти потрясённый — и ещё в этом взгляде есть что-то такое, для чего он не может подобрать правильное слово.

Его коротко колет что-то вроде стыда.

Впрочем, очень коротко. Он, в общем-то, не сделал ничего такого, чего стоило бы всерьёз стыдиться.

— Спасибо, мадам Хислоп, — Грейнджер, надо отдать ей должное, мгновенно берёт себя в руки. Расплачивается за два флакона микстуры, торопливо засовывает их в сумку. Безоблачно улыбается старой перечнице. — Хорошего вам дня!

Драко наблюдает за тем, как она скрывается за дверью, а потом уходит в подсобку, оставляя Хислоп без информации — пусть немного подумает над тем, что только что увидела: скорее всего, её выводы будут столь же благоприятны для его будущего, сколь и далеки от истины. Впрочем, теперь они будут ещё дальше от истины, чем полчаса назад: он, несомненно, облажался. Поторопился, решив, что стоит разыграть не только карту с аппарацией на порог «Слага», но и чёртов джокер — приглашение на Рождество.

Это он напрасно, но и времени всё обдумать у него не было. А вот растущие к зиме счета за квартиру и нулевые шансы на повышение оклада — были, да.

Она ведь и сама сказала сегодня: он слизеринец.

Вот он и придумал что-нибудь. А поскольку он определённо не лучший человек в Лондоне, то и идеи у него… в конце-то концов, Грейнджер должна была сообразить, с кем связывается. Драко кромсает чемерицу — опять эта чемерица — и старается не думать о карих растерянных глазах, глядящих на него так, словно он одновременно оскорбил, унизил и ударил их мордредову обладательницу.

И не думает. Вполне успешно не думает, пока ближе к вечеру не заглядывает под стойку с кассой и не обнаруживает там сегодняшний номер «Ежедневного пророка». Пока с первой полосы в него не упирается взгляд Грейнджер, такой же растерянный и — вот оно, это слово, — загнанный, как сегодня днём. Пока по голове не огревает кричащий о разводе героической пары заголовок.

Пока он наконец — как ему и полагается — не чувствует себя полнейшим, окончательнейшим, худшим в мире мудаком.