Интермеццо для проигравших (гет)

Though I am not naturally honest, I am sometimes so by chance.

(Shakespeare, The Winter's Tale)

Конечно же, они напились. Совершенно банально накидались. Надрались, откровенно говоря.

С Малфоем надрались, Мерлин милостивый.

Нет, началось рождественское утро вполне чинно и даже в каком-то смысле тривиально: в семь утра Гермиона — босиком и в дурацкой зелёной пижаме в горошек — спустилась в гостиную, сжимая в одной руке подарок для Малфоя, а в другой — неприятно холодящий пальцы вредноскоп. Присела возле коробок с малфоевскими подарками детям (там, она уже знала, были плюшевый медведь для Хью и кукла для Роуз) и поставила металлический волчок на остриё.

Вредноскоп издевательски покачался несколько секунд и упал на бок с глухим стуком, возвещающим о том, что Малфой не замышлял ничего плохого, а у неё всё-таки паранойя.

— Я бы обиделся, Грейнджер, — устало произносит Малфой, — но какой смысл?

Гермиона вздрагивает и оборачивается: он стоит в дверях кухни со стаканом воды в руках и наблюдает за ней. Бог весть сколько уже наблюдает. Она чувствует, как щёки начинают гореть: слова «неловко» явно недостаточно, чтобы дать исчерпывающую характеристику этой ситуации.

— Ни малейшего, — Гермиона сгребает с пола вредноскоп и засовывает в карман. И добавляет так, словно это всё объясняет: — Дети.

— Дети, — задумчиво повторяет Малфой, — да. И всё-таки в свой дом ты меня позвала. Но не доверяешь. Ты странная, Грейнджер.

— Не совсем. Не то чтобы, — Гермиона всё-таки украдкой кладёт под ёлку крошечный свёрток с надписью «Драко» на этикетке. К несчастью, Роуз уже научилась читать, а значит, от воспитательной беседы в случае чего будет не отделаться. Впрочем, кажется, Рождество вообще получается щедрым на… на интересные беседы, да.

— Но?

— Я не знаю, Малфой. Дело вообще не в тебе, подарок от кого-то малознакомого я бы в любом случае проверила, — она поднимается на ноги. — Я за них боюсь. Постоянно. Доволен?

— Не сказал бы, — Малфой сонно трёт глаза ладонью. — Хочешь кофе?

— Я думала, ты обиделся.

— Не настолько, Грейнджер, чтобы так запросто лишать себя законной дозы кофеина. Пошли, — Малфой скрывается в дверях кухни, и Гермионе остаётся только последовать за ним.

На кухне она садится за стол, подбирает под себя ноги и как-то очень заторможенно наблюдает за тем, как он колдует — другого слова и не подберёшь — над туркой с кофе. Зельевар, что тут ещё скажешь? Идеальный, прирождённый зельевар, лишённый возможности нормально работать по призванию.

По кухне разносится запах свежесваренного кофе — терпкий и прекрасный до одурения. Гермиона проводит по лицу рукой, пытаясь взбодриться, но всё происходящее всё равно кажется ей каким-то странным мороком: вот она сидит на своей кухне, а Драко Малфой варит кофе. Нет, даже не так: Малфой варит им кофе. Им двоим. Вот он ставит перед ней кружку, и Гермиона благодарно кивает, обнимая её ладонями и чувствуя, как по замёрзшим пальцам растекается тепло.

— Это странно, — только и говорит она.

— Что? Кофе?

— Ты. Всё это, — она поводит головой, указывая на кухню, плиту с дымящейся туркой, окно с валящим за ним снегом. На самого Малфоя.

Тот только пожимает плечами, садясь напротив. Делает глоток из кружки и блаженно прикрывает глаза.

— Сто лет не пил нормального кофе, — поясняет он.

— Почему ты на меня не злишься? — спрашивает Гермиона. — За вредноскоп.

— Я ведь уже сказал, Грейнджер. Какой смысл? — он наконец смотрит на неё, и ей становится не по себе под этим взглядом — спокойным и уверенным. Совсем не то, чего ожидаешь от Малфоя. — Я знаю, что ты неплохо ко мне относишься. По крайней мере, куда лучше, чем большинство людей, которые меня окружают… вон, кретинский поступок мне простила — хотя и была совершенно не обязана. А что не доверяешь… так мне никто не доверяет, Грейнджер. Это нормально.

Гермиона очень хотела бы с этим поспорить. Очень. Вот только она вспоминает, как вчера миссис Гилберт отчитывала её, словно девчонку, и даже не пытается отрицать очевидное. Просто делает глоток кофе и поднимает взгляд на Малфоя. Некоторое время молчит, без зазрения совести, не скрываясь, разглядывает — и почти не узнаёт.

Он повзрослел, наконец понимает она. Чертовски повзрослел. Все они чертовски повзрослели, оставаясь при этом всё теми же растерянными сопляками, какими были восемь лет назад — только со взрослыми работами, детьми, мужьями, тюремными сроками, паническими атаками и Мерлин знает с чем ещё.

— Как ты выдерживаешь? — тихо спрашивает Гермиона. — Всё это дерьмо.

Она почти уверена, что Малфой её всё-таки пошлёт.

— А сама? — лучше бы послал. — Уизли, развод, «Пророк»… Мордред и Моргана, Грейнджер, да ты меня чуть не прибила вчера из-за сраной пуговицы! Это что, нормально, по-твоему?

— Не из-за пуговицы, — вяло сопротивляется она. — Не настолько я больная.

— Ну да, из-за того, что я тронул тебя за плечо. И плюшевых мишек с вредноскопом проверяешь. Грейнджер, магглы называют это ПТСР.

— А то я не знаю, — уже вполне от души огрызается Гермиона, отодвигая кружку. Проснуться у неё получилось и без кофе, спасибо, Малфой. — Зато у тебя артрит, близорукость — думаешь, я не вижу, как ты щуришься? — и чёрт знает что ещё. Вот это-то нормально, да?

— А чего ты хотела после пяти лет в Азкабане? — шипит он. — И давай потише, дети спят.

— Я хотела бы, чтобы ты наконец выпил грёбаный костерост, — Гермиона и впрямь приглушает голос. — Или гордость не позволяет?

— Я его и выпил, — Драко пожимает плечами. — Он просто не работает, как надо.

— Почему? — она запоздало понимает, что постановка вопроса дурацкая.

Малфой усмехается. Пожимает плечами.

— Ты ведь понимаешь, почему магглорождённые не обеспечивают своим семьям очень долгую и здоровую жизнь, правда?

— Потому что Статут…

— Хуятут, — фыркает Малфой. Получается почему-то совсем не обидно. — Я тебя умоляю, кого вообще волнует Статут? Вот тебя бы, скажем, сильно заботил бы Статут, если бы заболели твои родители? Не тупи, Грейнджер, не в этом дело. Просто наши зелья крайне слабо работают на магглах. Мне как-то Снейп объяснял, эта хрень порогом Макфарлана называется.

— Но ты-то маг.

— С полностью заблокированной магией, ага, — иронии в голосе Малфоя хоть отбавляй. — Какой из меня маг? Да если ты мне сейчас дашь свою палочку, я ею только камин растопить смогу. У меня даже стихийных выбросов быть не может.

Гермиона ошарашенно молчит. Она знала, конечно же, о печати. Знала, что Малфой не может пользоваться магией осознанно. Но это…

— Но это же… — у неё просто слов нет.

— Что?

— Бесчеловечно.

— И когда Министерство волновали подобные мелочи? Нашла гуманистов.

— Хорошо. Тогда — это просто опасно! Когда они снимут печать, магия может запросто разнести половину… им что, обскуров мало?

— Если снимут, Грейнджер, — как-то очень устало произносит Малфой. — Что крайне маловероятно, если ты ещё не поняла.

— Обязаны.

Гермиона упрямо поджимает губы, но прекрасно понимает: он прав. Слишком много несостыковок в деле Малфоя, слишком старательно под него копала пресса, слишком… слишком уж это всё было чересчур.

— Да нихрена они никому не обязаны. В том-то и проблема, — он укладывает подбородок на сцепленные руки. — Грейнджер, вот правда, я очень ценю твою… ммм… хотел сказать — гриффиндорскую придурь, но ладно, назовём её верой в человечество. Но, уж поверь мне, в Аврорате совсем не ангелы сидят. Ещё два месяца назад я был абсолютно уверен в том, что рано или поздно меня запихнут обратно в Азкабан и я там сдохну.

— Извини за Рона, — Гермиона опускает взгляд на кружку с кофе. Остыл почти.

— А ты-то тут при чём? Ладно, Грейнджер, это всё ещё разговор для бутылки огневиски, а на дворе всё ещё семь утра. Давай я лучше тебе твой подарок отдам.

Гермиона кивает, надеясь, что Малфой не слишком-то потратился.

— А я тебе — твой. Уже под ёлкой, если что.

Часто говорят, что сложно подарить что-то тому, у кого всё есть. Гермиона с удовольствием послала бы этих умников к чёртовой бабушке: всю прошедшую субботу её куда больше занимал совсем другой вопрос: что подарить тому, у кого, по большому счёту, нет ничего. И почему-то ей казалось, что книга в данном случае — вообще не лучший подарок.

Возможно, стоило отдариться чем-нибудь простым и дешёвым — но нет; ведь у Гермионы, конечно же, возникла идея. Ужасная, бредовая, непомерно затратная по нынешним меркам Малфоя идея — которую она, разумеется, немедленно осуществила и теперь с замиранием сердца следила за тем, как он борется с дурацкой ленточкой на свёртке.

Когда ленточка всё-таки оказывается побеждённой, в гостиной повисает такая тишина, что её, кажется, можно резать ножом.

— Всё нормально? — осторожно спрашивает она у Малфоя и торопливо добавляет: — Извини, если это слишком, я просто…

Она просто.

Драко молчит, глядя на лежащее в его ладони кольцо лордов Малфоев. Кольцо, которое, как он думал, было для него безвозвратно потеряно у «Борджина и Бёрков» — гоблинская работа, платина и зелёный сапфир; целое состояние, заложенное им за сто галлеонов ради крыши над головой и куска хлеба. Наследие его семьи. Всё, что осталось ему от отца.

Драко проводит по оправе камня кончиком пальца и поднимает на Гермиону неверящий взгляд.

— Как ты…

— После войны владельцы «Борджина и Бёрков» обязались отчитываться обо всех артефактах, перекупленных у бывших сторонников Волдеморта, — голос Грейнджер звучит как-то сдавленно, почти виновато. — В декабре Борджин предоставил данные за последние четыре месяца, информацию о продаже кольца недавно подшили к твоему делу… я подумала, что ты захотел бы его вернуть.

— Я… да, — Драко не знает, что ей сказать. — Да. Спасибо, Грейнджер. Правда — спасибо. Знаешь, он ведь обещал мне не перепродавать его до марта… старый козёл.

— Ты не злишься?

Драко качает головой и опускается в одно из стоящих у камина кресел, взвешивая на ладони кольцо. Взвешивая собственные эмоции. Злится ли он? Драккла с два. Да, может быть, ему неловко. Чудовищно неловко за собственную неспособность выкупить отцовское кольцо — как и за то, что его собственный подарок для Грейнджер на фоне того, что она только что для него сделала, будет выглядеть бледно. Мягко говоря. И всё-таки…

— Мерлин, Грейнджер, не глупи, — выдыхает Драко, — это лучший рождественский подарок из всех, что я получал. У меня и так перед тобой уже, наверное, Долг жизни, но это…

— Какой ещё Долг жизни, Малфой? Не выдумывай.

— Я сейчас предельно серьёзен, если ты ещё не поняла.

А ведь она и впрямь, кажется, не понимает, что для него сделала. Дурацкие гриффиндорцы с их дурацким благородством-по-умолчанию. Поттер вот, теперь Грейнджер — хорошо хоть, что у Уизела с беззаветным альтруизмом херово, иначе бы Драко сразу всей их золотой троице задолжал. Что было бы, как ни крути, немного перебором даже по его — весьма изменившимся за последние годы — меркам.

— Для Долга жизни нужно что-то покрупнее, чем…

— Чем спасение жизни? — язвительно уточняет Драко.

— Малфой, ты мне подарок обещал, — бурчит Гермиона, и он улыбается — так неумело и так старательно она переводит тему, — вот и давай его сюда.

Ему становится чертовски неловко за ту ерунду, что он приготовил для Грейнджер. Это, конечно, и в подмётки не годится её подарку — и впрямь самому ценному из всех, что она могла ему преподнести, и дело тут даже не в сумме, в которую ей обошлось кольцо. Хотя, конечно, и в сумме тоже: Драко даже думать боится, сколько запросил за фамильную драгоценность Малфоев горбатый скряга Борджин или его ушлый компаньон Бёрк — пятьсот галлеонов, тысячу? Подарок для Грейнджер обошёлся Драко в двадцать — и при этом сожрал почти все его сбережения.

Две последние недели он всё свободное время в аптеке проводил за попытками сделать для неё духи. К счастью, у Хислоп нашлись и экстрактор Сокслета, и делительная воронка — Драко всегда подозревал, что в этой подсобке можно и докси лысого найти, если догадываться, где искать. По крайней мере, небольшую брошюрку «Духи́ и ду́хи: парфюмерный справочник зельевара» Драко там и впрямь выкопал и взялся изучать — а потом и попытался сварить, руководствуясь советами из книжки, что-то своё.

Точнее — что-то её.

Какая она, Грейнджер? Что он вообще о ней знает? Что приходит на ум, когда он думает о ней? Пыль библиотеки Хогвартса и терпкий ладанный запах книжных корешков. А ещё? А ещё россыпь перца — нет, не злого чёрного, а розового: её фырканье над его дурацкими шутками. А ещё — «Эрл Грей» с двумя чайными ложками сахара, который она готова, кажется, пить бесконечно, — бергамот. Или её глаза — такого странного оттенка: тёмный мёд с золотыми брызгами апельсинового сока. И где-то глубоко под всем этим: тёплая надёжность корицы, чистота мускуса и — теперь он точно знает — мягкость ванили.

Когда-то очень давно, на самом первом занятии по зельеварению, Снейп обещал научить их заваривать славу и разливать по бутылкам известность — но нужно было, оказывается, вовсе не это: Драко понятия не имеет, как повторить в одной-единственной склянке духов дракклову Гермиону Грейнджер.

Потому что Грейнджер — сложная.

Он протягивает ей флакон с притёртой пробкой, чувствуя себя полнейшим дураком.

Как можно собрать воедино всё, что она собой представляет? Тёплые вечера на его кухне и то вежливое безразличие, за которым она пряталась от него; разговоры о Хогвартсе и холодное «присаживайтесь, мистер Малфой»; этот удивлённый взгляд и прохладные пальцы, скользнувшие по его ладони, чтобы забрать флакон; благодарную улыбку и крошечную морщинку между бровей — ей не понравилось, да? Почему-то Драко хочется провалиться сквозь землю или хотя бы сделать вид, что ему будет глубоко наплевать, если его подарок окажется в мусорном ведре вместе с осколками уродской вазы от Молли Уизли.

Так почему ему не плевать?

— Попробуешь? — осторожно спрашивает он. На лице Грейнджер появляется странное виноватое выражение.

И тут до него доходит очевидное. Драко даже тихонько смеётся — Мерлин, ну какой же он кретин, а.

— Ты не пользуешься духами, да? — он заставляет себя улыбнуться. — Извини, я должен был сообразить.

— Малфой…

— Знаешь что, просто забудь. Я придумаю что-нибудь ещё и…

— Малфой, чёрт возьми, — перебивает она его, — послушай, я понятия не имела, что ты… я бы предупредила.

— Конечно, — он продолжает улыбаться.

— Чёрт, — повторяет Грейнджер, засовывая флакон в карман кардигана, — прекрати. Я очень благодарна тебе за подарок и… да нет, просто благодарна. Правда. Просто это очередная тема для бутылки огневиски — а сейчас без четверти восемь утра — и вообще Рождество. С Рождеством тебя, Малфой.

— С Рождеством, Грейнджер, — отзывается он.

Дурак.

К счастью, от неловкого молчания их спасают дети, ворвавшиеся в гостиную — и Драко улыбается уже вполне искренне, глядя на то, как они терзают обёрточную бумагу, добираясь до своих подарков: Роуз уже вполне может читать сама, а маленькому Хьюго надписи с ярлыков расшифровывает Грейнджер. Славные. Все они славные. И дети, и даже — а может быть, особенно — Гермиона.

— Мам, не могу открыть! — Хью морщит нос и, кажется, готов вот-вот расплакаться над свёртком.

— Драко поможет… да? — Грейнджер как-то неуверенно смотрит на него, будто ожидает, что он может отказаться.

— Грейн… Гермиона, ну конечно же, я помогу, — он садится на пол рядом с ними и чувствует себя до странности своим, распаковывая подарок и вручая Хьюго плюшевого медведя. Медведя немедленно обнимают и прижимают к груди — и Драко тихонько выдыхает.

Да и Роуз её кукла, кажется, понравилась.

— А теперь, — Грейнджер поднимается сама и протягивает ему ладонь, — идём готовить. Иначе не успеем к посланию королевы.

Драко вопросительно смотрит на Грейнджер. Она что, собирается аппарировать в Лондон вместе с детьми, чтобы постоять на какой-нибудь площади и послушать, как маггловская королева говорит что-то о Рождестве?

— А, — она понимающе улыбается, — ты же не знаешь. Королева каждый год выступает с речью по телевизору, слушать послание — это традиция. Начало в три, так что у нас не слишком много времени. Сходишь за дровами?

И да, Драко идёт за дровами, топит камин в гостиной, помогает Грейнджер возиться на кухне с индейкой и пудингом — короче говоря, занимается абсолютно нормальными рождественскими делами. Может быть, не такими, как когда-то в Мэноре — с домовиками у них и дел-то толком не было, — и всё-таки нормальными.

Возможно, ему стоило бы возблагодарить Мерлина за то, что он встречает Рождество здесь, а не пялится в стену азкабанской камеры, кутаясь в тонкое одеяло. Но Драко благодарен не Мерлину и не Поттеру даже, который вытащил его из тюрьмы и тут же исчез с горизонта, а Грейнджер.

Он машинально крутит отцовское кольцо на пальце и украдкой косится на Гермиону, которая пытается одновременно посматривать в телевизор и успокаивать хныкающего сына — тому явно спать хочется больше, чем слушать пространную речь королевы о разрыве между поколениями. Помедлив, Драко встаёт и аккуратно подхватывает Хьюго под мышки.

— Отдыхай, — негромко говорит он вскинувшейся было на помощь Грейнджер, — уложу и вернусь. Роуз, пойдёшь с нами?

Это наглость. Вести себя подобным образом в её доме, с её детьми, с ней — непозволительная наглость для такого, как Драко. И всё-таки это получается словно само собой — так просто и так естественно, как будто они дружат уже добрый десяток лет и помочь ей с капризничающими детьми — обычное дело. И за это он благодарен ей тоже.

Да и вообще список «за что Драко Малфой благодарен Гермионе Грейнджер» за три неполных месяца разросся до каких-то совершенно неприличных размеров — и самое пугающее, что состоит он из самых разных и порой самых неожиданных вещей. Вот, например — за право дарить слишком личные и совершенно бесполезные подарки; за то, что она просто кивает и поудобнее устраивается на диване, когда он уводит детей из гостиной; за то, что спустя полчаса они вместе моют посуду и Грейнджер вполголоса рассказывает ему о том, как магглы празднуют Рождество.

Ему с ней просто.

И это совершенно, оказывается, бесценно.

Гермиона думает об этом весь день. Не думать у неё просто не получается с учётом того, что это Рождество — с ума сойти — лучшее за несколько последних лет: оно не омрачено ни ссорами с Роном, ни попытками Молли научить её тому, как быть хорошей женой и матерью. А с Малфоем ей спокойно.

Вероятно, миссис Гилберт, узнай это, сдала бы колдомедикам. Да и сама Гермиона ещё полгода назад покрутила бы пальцем у виска, скажи ей кто-нибудь о том, что… да обо всём этом. Перечислять бесполезно — слишком много вещей из сегодняшнего дня можно запросто вписать в перечень «совершенно невозможно». Карман оттягивает флакон с духами, Малфой перетирает вымытые Гермионой тарелки и рассказывает ей о том, как запорол какое-то зелье на позапрошлой неделе… все эти глупые маленькие взрослые вещи, по которым она, оказывается, чертовски соскучилась — как только можно соскучиться, когда день за днём, месяц за месяцем проводишь в компании двоих маленьких детей. То есть в полном, в общем-то, одиночестве.

Или дело всё-таки не в этом?

Уложив детей на ночь, Гермиона заглядывает в гостиную — и замирает в дверях, глядя на сидящего на диване Малфоя. В освещённой блеском гирлянд полутьме тот выглядит каким-то особенно усталым и осунувшимся — и даже не замечает её, когда она тихонько проходит на кухню: сидит, уставившись невидящим взглядом на пляшущее в камине пламя.

Возвращается она с бутылкой виски и парой стаканов.

— Я не пользуюсь духами уже девять лет, — говорит Гермиона и опускает бутылку на стоящий перед диваном столик. — Разливай.

— Девять лет, — повторяет за ней Малфой и тянется к бутылке. Осторожно принюхивается, открутив крышку. — Маггловский… что тогда случилось?

— «Лагавулин», — она кивает и опускается в кресло. — Это был девяносто седьмой, мы тогда прятались в лесу Дин. Я накрыла то место всеми защитными заклинаниями, какие мне тогда только в голову пришли, но… в общем, я подошла к самой границе лагеря, а там были егеря. Облава. И Скабиор — он был там за главного — учуял запах.

Гермиона делает глубокий медленный вдох и впивается ногтями в ладони.

— Но вас ведь не тогда поймали, — Малфой ставит перед ней стакан с виски.

— Нет. Это было потом. Но тогда… он был в футе от меня, понимаешь? Мне казалось, это длится часы. Я стояла и боялась дышать, боялась шевелиться — если бы у меня под ногой хрустнула ветка, нас бы схватили. Если бы Скабиор подался на этот фут вперёд, нас бы схватили. И всё из-за того, что мне, девятнадцатилетней дуре, захотелось политься духами. В лесу.

На самом деле всё было ещё сложнее. Ей хотелось, чтобы Рон порадовался тому, что она пользуется подаренными им духами.

Он, кстати, ушёл из лагеря в ту ночь.

— Ты ведь понимаешь, что твоей вины в этом…

— А самое глупое знаешь что? — перебивает она, словно торопясь договорить. — Самое глупое, что мне тогда так хотелось закричать. Прямо Скабиору в лицо. Я как будто с ума тогда сошла.

— Но так и не закричала.

— Не закричала, нет.

— Пей.

Гермиона послушно опрокидывает в себя содержимое стакана — одним глотком, наплевав на то, что с «Лагавулином» так вообще-то не обращаются. В горле немедленно становится горячо, а на глазах выступают слёзы.

— Не могу себя заставить, — подытоживает она, — с духами. Не могу, хотя тоже глупо. Как будто за углом егеря ходят… в две тысячи-то шестом.

— Грейнджер, это не глупо.

— Глупо, — упрямо повторяет она и ставит свой стакан на стол. — Давай ещё.

Малфой молча кивает и допивает содержимое своего стакана.

— Даю, — отдышавшись, соглашается он. — Подожди секунду, жарко.

Он стягивает свитер — и до Гермионы вдруг доходит, что за все эти месяцы она ни разу не видела его в футболке. А спустя ещё пару мгновений она понимает, почему: на шее Малфоя, чуть ниже правой челюсти, красуется азкабанская татуировка — руны и цифры.

Блядь.

Драко прослеживает направление её взгляда и мысленно костерит себя за собственный идиотизм. Потирает ладонью татуировку — содрать бы эту дрянь вместе с кожей, да только он сомневается, что её в принципе можно свести. У отца так и не получилось.

— Грейнджер, да ты заслуживаешь ещё один орден к своему первостепенному Мерлину, — усмехается он. — Расслабился и забыл про неё, представляешь?

— А я забыла, что они это делают, — отзывается Гермиона.

— О да. Они это делают, — фыркает Драко, а сам вспоминает, как проплакал всю свою первую ночь в Азкабане. Последнее, чего тебе хочется в двадцать один, — чтобы тебя клеймили, как скотину. — Как и много чего ещё. Забей, Грейнджер, давай лучше ещё по одной.

— Давай, — соглашается она. Протягивает свой стакан. — Но забивать я не хочу. Достали уже… забивальщики.

Драко разливает. Это не старый огденский, конечно, но стоит признать: ничуть не хуже. Может быть, даже лучше.

— А магглы молодцы, — он делает ещё один глоток из стакана. — Метро, виски…

— ...адвокаты, нормальная судебная система, права заключённых, — подхватывает Грейнджер.

Бутылка маслянисто поблёскивает в отсветах сияющей на ёлке гирлянды. Драко запрокидывает голову на спинку дивана, чувствуя, как по телу разливается тепло.

— Не уверен, что это можно сравнивать. Если бы брат или друг жертвы какого-нибудь маггловского маньяка охранял урода, все твои замечательные маггловские штуки не сработали бы.

— Ты себя сейчас с маньяком-убийцей сравнил? — удивлённо спрашивает Грейнджер.

Мерлин.

— Грейнджер, — устало говорит он. — Ты же умная. Ты наверняка читала моё дело, читала все протоколы допросов, ты же всё прекрасно понимаешь.

— Тебе было семнадцать.

— Я был совершеннолетним.

— Они тебя шантажировали. Он тебя шантажировал. Угрожал твоей семье. Да одно это…

— Ничего не меняет. Грейнджер, не делай из меня святого.

— А ты не делай из меня дуру, — раздражённо обрывает она. — Я прекрасно понимаю, чем ты занимался во время войны… даже если этого нет в твоём деле.

— Да ну? — усмехается Драко, допивая свой виски и наполняя стакан снова. Почему-то ужасно хочется надраться. — Тогда объясни мне одну вещь, пожалуйста.

— Какую?

— Почему ты со мной возишься, Гермиона?

Он впервые назвал её по имени — просто так. Не при детях, потому что те просто не понимают, почему взрослые едва не переругиваются в каждом разговоре. Просто так.

Гермиона едва заметно вздрагивает.

— Потому что мне не похуй, наверное, — пожимает плечами она, взяв себя в руки. — И поскольку концепцию непохуя объяснить достаточно непросто, давай этим и ограничимся, а?

— Нет.

— Наливай.

— Наливаю. И всё-таки почему, м?

— Я знаю тебя с одиннадцати лет, Драко, — отплачивает она ему его же монетой, — этого, по-моему, вполне достаточно, чтобы…

— Я тебя ненавидел. Ты меня ненавидела.

— Не нагнетай, — она подхватывает со стоящей на столике тарелки обветрившийся кусок яблока. — Я тебя не ненавидела. Просто не понимала, почему ты ведёшь себя как конченый мудак без особой на то причины.

Хмель в голове заставляет Гермиону сползти с кресла и устроиться на ковре. Как ни крути, так гораздо удобнее. Она смотрит на Малфоя снизу вверх и снова натыкается взглядом на грёбаную татуировку. Если кого она сейчас и ненавидит — так это министерских уродов, считающих нормой… такое.

— А ты правда меня ненавидел? — спрашивает Гермиона неожиданно даже для себя самой. Едва ли она хочет знать ответ на самом деле.

— Да, — отзывается он, не глядя на неё. Так и сидит, запрокинув голову и разглядывая потолок. — Поэтому и не понимаю.

— Ну и не понимай на здоровье, — фыркает она. — Какая разница, почему?

Малфой тоже сползает на пол, прихватив с собой стакан и бутылку. Гермиона окидывает её критическим взглядом: оказывается, половину они уже уговорили.

— Сейчас я тебя не ненавижу.

— Вот уж спасибо! — она не может удержаться от смеха.

— Нет, серьёзно. Это… это странно, Грейнджер. Для меня — странно. Мордред, да я тебя чуть не убил тогда, в Выручай-комнате!

— Мы были детьми, Малфой. В лучшем случае — подростками, которых все предыдущие годы стравливали взрослые. И я сейчас не только про Снейпа говорю — Макгонагалл была немногим лучше. А Дамблдор? Да после одной его выходки с передачей кубка Хогвартса на первом курсе вы и должны были возненавидеть нас всех… иногда мне кажется, что он сделал это вполне сознательно.

— Веришь в то, что старый маразматик был не таким уж и маразматиком?

Гермиона качает головой. Тихонько выдыхает, чувствуя, что голова уже где-то совсем под потолком.

— Верю. Ты?

— Верю. Это была какая-то долгая игра в тёмную, так что мне с самого начала была камера в Азкабане приготовлена. Может быть, та самая, в которой до этого сидел Блэк.

— Подожди, — Гермиона даже слегка трезвеет: слишком уж неожиданный оборот приобретает разговор. — Ты тоже думаешь, что Сириуса…

— Посадили без вины, в отличие от меня? Конечно, — пожимает плечами Малфой. — Почему ты так удивляешься, Грейнджер? Если припоминаешь, я Блэк по матери — а уж семейную историю мне вдалбливали хорошо… даже когда дело касалось предателей крови.

Гермиона некоторое время молча обдумывает сказанное. Малфой тянется за её стаканом, задевая тыльную сторону ладони пальцами. Тёплые. Руки у него неожиданно тёплые.

— Держи. Так вот: если бы мне на первом курсе — да хоть бы и на последнем — сказали, что я буду праздновать Рождество в твоём доме, сидя рядом с тобой на ковре у камина и надираясь маггловским виски… да я бы решил, что мой собеседник ебанулся, понимаешь? Какой ковёр, какое, к дракклам, Рождество… да я бы скорее в свою нежную дружбу с Поттером поверил, чем в это. Но не срослось как-то.

— Что?

— Дружба с Поттером. Выдернул меня из Азкабана и au revoir.

— Что?.. — глупо повторяет Гермиона.

Если бы не две трети бутылки на двоих не слишком-то пьющих взрослых — она бы точно протрезвела сейчас окончательно.

— Поттер, — медленно, членораздельно повторяет Малфой, — вытащил меня из Азкабана. Грейнджер, ты меня вообще слушаешь?

— Нет, ты уверен? Откуда ты знаешь?

— Да он сам меня оттуда забрал, — в голосе Малфоя слышно недоумение. — Ты разве не знала? Вы же с ним лучшие друзья. Я думал, он перед тобой обо всём отчитывается.

Гермиона невесело усмехается. Вот поди тут объясни, как так вышло, что с Гарри они уже давно не лучшие друзья — и едва ли вообще друзья.

— Не отчитывается. Мы уже несколько лет разве что открытками по праздникам обмениваемся.

И, кстати говоря, на это Рождество отправить дежурную «счастья-вам-в-наступающем-году» отписку семейству Поттеров она благополучно забыла.

Но, кажется, у неё только что появился более чем весомый повод вручить её Гарри лично.

Кивнув на бутылку, на дне которой плещутся остатки виски, Гермиона ставит свой стакан на ковёр перед Малфоем.

— Разливай.