Интермеццо для проигравших (гет)

No legacy is so rich as honesty.

(Shakespeare, All's Well That Ends Well)

Ну, допустим.

Допустим.

До…

— А ну стоять! — прикрикивает Гермиона на опасно накренившуюся в сушилке тарелку.

Она уже битый час выплясывает по кухне с палочкой в одной руке и полотенцем в другой, пытаясь соорудить обед для трёхлетки в самом разгаре кризиса этого самого трёхлетнего возраста и ужасающе переборчивой пятилетки. Дело осложняется тем, что бытовая магия всегда была её нелюбимым разделом Заклинаний, а фантазия иссякла ещё пару дней назад — на омлете с украшением из изображающих сказочный лес овощей.

Бывала она в этих сказочных лесах — из сказочного там одни единороги, да и те дохлые.

Так, значит, этим двоим она соорудит запечённую курицу и… ну да, брокколи у неё на голове окажется скорее, чем в их тарелках. Брокколи не пойдёт.

А ведь, если вдуматься, Запретный Лес — отличная метафора для её жизни в магическом мире. Ёлки какие-то, бурелом, слева конченые идиоты, справа дорогие и близкие кретины, направление движения определяешь чуть ли не наугад, где-то неподалёку околачивается Волдеморт, вокруг живописно разбросаны околевшие единороги — это пусть будет метафора для её надежд и прочих несбывшихся чаяний… так, на обед будет тушёная морковка, и пускай только попробуют завыделываться… ах да, и драматично сбледнувший с лица Малфой, куда ж без него. Короче говоря, пикничок что надо.

Между прочим, встреча с Малфоем назначена на одиннадцать, а сейчас уже четверть девятого. И если кто-нибудь из её дорогих отпрысков зайдёт на кухню и заноет насчёт морковки, то Гермиона, ей-богу, закричит.

Ей и без того хочется выйти на задний двор и хорошенечко повопить, распугивая ворон и соседских собак: это ж надо было так вляпаться с этим инспекторатом. Ну вот кто её, спрашивается, за язык тянул и заставлял отбивать у Рональда столь сомнительное удовольствие? Сама дура, вот что. Думала, достаточно будет просто чуть-чуть вмешаться и выделить пару часов своего драгоценного времени для того, чтобы изменить ситуацию к лучшему? Ну и получай.

Если она не ошибается, если и впрямь нащупала правильную ниточку этой ночью — спать-то как хочется, мамочки! — то автоматически получила в нагрузку к Малфою нераспакованную коробку удивительных открытий и полный букет головняка в придачу. Радость-то какая.

Гермиона Грейнджер терпеть не могла ошибаться. Гермиона же Уизли прокручивает собственные выводы в поисках слабых мест — не потому что себя проверяет, а потому что простоты хочется отчаянно: вот чужие, вот свои; вот гад и сволочь Малфой, а вот хорошая Тонкс; вот нормальные ребята из Аврората, которые честно делают свою работу… а вот и синица, которая часто ворует пшеницу в Аврорате, который построил Шеклболт. И протоколы подмахивает, дрянь этакая.

А ведь хочется свято верить, что не было никаких там подлогов в ходе расследования, никаких махинаций в суде, никакого подкупа неподкупной британской прессы. Всё нормально, всё хорошо, можно и дальше жить спокойно — и самые сложные выборы снова будут между морковкой и брокколи, а не между «копать под своих» и… и чем? Вот правда, чем — и, главное, зачем?

— Тебе что, больше всех надо? — жалобно спрашивает у своего отражения в окне Гермиона.

Дура, как есть дура. Почуяла какой-то подвох и немедленно встала в гриффиндорскую стойку — как будто её хоть кто-нибудь об этом просил. А почему? Потому что иначе не умеет, вот почему. Но, как и было сказано ранее, — допустим.

Допустим, она всё-таки права и Малфоя… ну, не подставили, конечно — какая уж тут подстава с такими-то художествами. Скажем так: сгустили краски. Наскребли побольше отягчающих. Целенаправленно подводили под Азкабан, не посмотрев на все сопутствующие обстоятельства вроде угроз семье и весьма меняющих общую картину свидетельских показаний — помнится, Гарри в Визенгамоте два месяца разве что не ночевал. Ну да, ангелом Малфоя назвать не получится при всём желании, но… так, теперь добавить соль и помешать, грязную посуду в мойку… но ведь это вовсе не отменяет того факта, что при желании это дело в два (ну, три?) счёта развалил бы любой маггловский адвокат — а уж Люциус наверняка жилы рвал, чтобы открутить единственного наследника от Азкабана.

Ещё и Тонкс, подписавшая ту самую бумажку. Зачем? Может быть, чтобы выслужиться перед новым режимом? Она ведь тогда ещё работала в Аврорате — точнее, в том сомнительном заведении, что осталось от Аврората после падения Министерства — и пыталась вытягивать оттуда важную для Ордена информацию с легендой о разрыве с опальной матушкой и возвращении к корням… на третьем-то месяце беременности. Гениальная идея. К счастью, когда всё-таки запахло жареным, Тонкс успела залечь на дно — но и нескольких месяцев ей хватило, чтобы подписать этот убогий протокол из Соутолла и подставить Малфоя. Для чего? Почему?

Спросить по очевидным причинам уже некого.

И всё-таки зачем Тонкс это понадобилось, когда Министерство уже было во власти Волдеморта? Никакие подставы — как и честные отчёты — тогда попросту не сработали бы: с тем же успехом можно было написать в рапорте, что пожирательская шайка раздавала в том поезде карамельки.

Ничерта в этом пасьянсе не сходится. Так, теперь овощи в духовку — и можно начинать собираться в Аврорат.

А ещё один интересный вопрос…

Гермиона смотрится в зеркало и жалобно вздыхает: на голове взлохмаченная метла, под глазами круги. Краше в гроб кладут. Да и плевать бы, не на свидание идёт. Так вот, этот самый интересный вопрос заключается вот в чём: стала бы Тонкс подставлять собственного кузена или всё-таки нет. С одной стороны, не такой она была человек. С другой… родственные связи у чистокровных весьма странная вещь, и тётушку Беллатрикс Нимфадора-не-называй-меня-Дорой-Тонкс заавадила бы к чёртовой бабушке, даже не моргнув, так? Так.

Так, а надеть что? Ну, пусть будет вот это. Джемпером и джинсами под мантию в Министерстве нынче никого не испугаешь, да ещё и в субботу.

Ладно, зайдём с другого конца. Люпин. В семнадцать все эти страдания Тонкс по Люпину казались Гермионе сущей ерундой — зачем, скажите на милость, так убиваться из-за человека, который в грош тебя не ставит? Уже почти бывшая миссис Уизли прекрасно понимает: затем. К тому же Тонкс и Люпин были двумя великовозрастными идиотами, а с таких спрос особый… ладно уж, о мёртвых или хорошо, или — суть в том, что мнение Люпина в те времена для Тонкс было чем-то вроде морального компаса. А Люпин ничего подобного в жизни бы не одобрил. Разумеется.

Значит, одно из двух: либо Тонкс не понимала, что творит, либо прекрасно понимала и считала, что Малфою не навредит… или и вовсе действует ему во благо.

Гермиона смотрится в зеркало. Шибко лучше картинка в нём не стала — всё та же почти разведённая почти многодетная мать в возрасте почти под тридцать; тут бы не чиновничью уверенность всем своим видом бы источать, а на месяцок в Мунго нервишки подлечить. Впрочем, всё-таки лучше обычного — по крайней мере, коралловый джемпер хоть немного освежил цвет лица и всё такое. Гермиона достаточно времени провела в компании министерских кумушек, отвечавших за «стиль героини» на бесконечных приёмах, чтобы начать разбираться в таких вещах хоть немного.

Так вот — благо. Каким образом во благо Малфою могло послужить сокрытие смягчающих обстоятельств при совершении особо тяжкого преступления? Ерунда какая-то.

Или не ерунда. Если вспомнить, что тогда творилось в стране и на кого Малфой работал, вполне сходится: попытки удержать подельников от насилия расценивались бы как малодушие — и убравшая куда подальше хотя бы задокументированные подтверждения этого малодушия Тонкс думала, что сослужила кузену хорошую службу. Потом в случае чего можно было бы просто засвидетельствовать это на суде… и кто же знал.

Мысленно повинившись перед Тонкс за собственную мнительность, Гермиона вздыхает и идёт будить детей.

— Лондонский мост падает, падает…

Хью возится под одеялом — ни дать ни взять сонный воробушек, а Гермиона размышляет о продолжении песенки: что ваш узник сделал вам, сделал вам, сделал вам… да много чего наш узник сделал. Достаточно, чтобы отхватить приличный срок в Азкабане и радоваться тому, что его скостили вдвое. И никакие серебро с золотом Люциуса тут не помогут. С чего ты вообще взяла, Грейнджер, что здесь были какие-то сложные подковёрные игры? Потому что привыкла к многоходовкам Дамблдора и теперь дуешь на воду, вот почему.

— Роза, мы чистим не только передние зубы, солнышко, — она сидит на бортике ванны и наблюдает за тем, как дети приводят себя в порядок. — Хью, пожа… пожалуйста, блин, перестань.

— Ты куда?

Хьюго и впрямь перестаёт и переключается на своё любимое занятие: задаёт неудобные вопросы. И это в три-то года! Гермиона почти наверняка знает, куда Шляпа распределит её ребёнка: по нему, конечно же, Рейвенкло плачет.

— На работу, — угу, пять лет тебя на работу не слишком тянуло, а тут раскочегарилась. — У меня появились важные дела, теперь я буду чуть чаще бывать в Министерстве.

— А мы?

— Скоро придёт миссис Гилберт, приготовит вам завтрак и включит мультики, зайчик, — Гермиона недовольно вздыхает, — Роза, зубы мы чистим сколько?

— Две минуты… ну мам!

— Давай-давай, ещё полминуточки.

Она даже успевает приготовить на завтрак овсянку с изюмом до прихода их бессменной няньки — миссис Гилберт ей, конечно, бог послал: соседка скучает по собственным подросшим внукам и всегда готова посидеть с Розой и Хью, если Гермионе нужно куда-то отлучиться. Теперь отлучаться придётся чаще — и она искренне надеется, что у Донны хватит терпения… и не объяснишь же ей, что происходит, — даром, что тоже волшебница.

Скорее уж попытки найти справедливость для опального Пожирателя — да ещё и не какого-нибудь, а Малфоя! — вызовут у неё вопросы. Много-много вопросов.

Что там, даже у самой Гермионы есть вопросики.

Например: почему Малфой получил условно-досрочное и почему именно теперь. Всё-таки такой поворот подразумевает не только раскаяние (раскаешься тут, когда из Азкабана выпнуть дементоров так и не вышло), но и готовность самого гуманного суда в мире — бишь Визенгамота — пойти навстречу заключённому. И, коль скоро Гермиона правильно припоминала, выпускать Пожирателей Министерство вовсе не торопилось ни после Первой Магической, ни теперь.

В запутанных юридических делах первейший вопрос всегда один и тот же: cui bono? И если ответ на вопрос «кому было выгодно посадить Малфоев?» предельно очевиден (да кому угодно!), то с «кому выгодно освободить Малфоя-младшего?» дело посложнее будет. Особенно с учётом того, что пять лет назад дражайшая магическая пресса склоняла Малфоев на все лады, здорово повлияв на и без того не самое тёплое мнение магического сообщества об этой семейке. Сейчас Гермиона наконец соображает, что — нет, для полной уверенности ей всё-таки нужны подшивки «Ежедневного Пророка» за начало двухтысячных, — что те статьи были бессовестной заказухой. Тогда-то она, наивная двадцатилетняя дурочка, считала, что писаки вроде Скитер просто-напросто отрабатывают свой нелёгкий хлеб.

И всё-таки, кажется, ни одному Пожирателю так кости в «Пророке» не мыли, как лорду Малфою и его наследнику. А ведь для приспешников Волдеморта было заготовлено немало и водички, и мыла… вполне достаточно, чтобы большая часть хоть немного замешанных во взаимодействии с Пожирателями чистокровных магов предпочла вывести капитал из страны и самим убраться куда подальше. Впору было бы решить, что вся эта журналистская кампания — часть хитрого плана по развалу экономики Магической Британии, да только сложновато развалить то, чего в принципе не существует.

Да и маги из «Священных двадцати восьми», как оказалось, деньги предпочитали вкладывать не в лавочки в Косом, а в маггловское производство, которое этой самой магической экономике что шло, что ехало. Так что чистокровных просто беспроблемно выдавили из страны — ну, не всех, конечно: семьи вроде Лонгботтомов или Макмилланов только выиграли… не говоря уже об Уизли. Уж этим-то Рон (нет, в первую очередь — Гарри, если быть совсем уж откровенной) подарил золотой билет.

От необходимости переосмысления вроде бы давно знакомых событий голова вот-вот загудит — а ведь даже ещё девяти нет. Кофе, кофе, корону за кофе…

Гермиона не слишком-то заморачивается — просто заливает кипятком молотый, а пока кофе настаивается, ставит перед детьми тарелки с кашей.

— Хью, не болтай ногами. Давайте завтракайте, маме скоро на работу.

— Мам, а папа когда приедет?

Да уж, это тебе не чинная тишь хогвартской библиотеки, прерываемая лишь шелестом страниц да мерным звуком шагов мадам Пинс. Смешно — ей тогда мешали думать шепотки сидящих за соседним столом хаффлпаффцев. Ой, мне бы твои проблемы, тогдашняя Гермиона… вот какие вопросы действительно мешают думать. В принципе любое думанье отменяют.

И что ему ответить? Роза тоже уже навострила уши — даже ложку отложила.

— У папы очень много работы, Хью, — о эта проверенная поколениями матерей-одиночек утешительная полуправда. — Но он обязательно придёт к нам в гости, когда работы станет поменьше.

— А когда вы помиритесь?

— Мы обязательно помиримся, зайчик, — а теперь неприятная часть. — Просто жить теперь будем отдельно. Мы втроём — здесь, а папа — в нашей старой квартире.

Наверняка она сейчас нарушила с десяток педагогических заповедей. Но если в чём-то Гермиона и была уверена — и никакие книжки её не переубедят (спешите увидеть, только одно представление): с детьми нужно разговаривать честно… по возможности. Хотя бы о глобальных вещах. Иначе потом проблем не оберёшься — примеров тому Гермиона успела повидать предостаточно.

— Ла-а-адно, — задумчиво тянет Хьюго.

Слава Мерлину.

На чём она там остановилась?

Давай вспоминай.

На кофе она остановилась, а то как же. Конечно же, заварился он до состояния густой чёрной нефти, а потом ещё и остыл — но и делать новый времени уже нет, так что Гермиона смиренно цедит это и возвращается к мыслям о Малфое. Точнее, о послевоенных годах — таких странных и далёких, что сейчас восстановить хронологию кажется… нет, реальным, конечно. Но не без пары-тройки тех самых годовых подшивок «Пророка».

Нет, бесполезно. К тому же пора собираться — тем более, что в дверях уже стоит миссис Гилберт, чем-то неуловимо напоминающая Спраут и Макгонагалл одновременно — та ещё смесь… впрочем, для приходящей няни — самое то.

— Здравствуйте, Донна, — кивает ей Гермиона. И добавляет виновато: — Я сегодня часов до трёх, наверное. Приготовила обед, чтобы вы не возились… и вы тоже берите, пожалуйста.

— Милая, ну что ты так переживаешь? Мне ведь только в радость.

Самое удивительное — Гермиона верит. Улыбается:

— Вы моя спасительница!

Миссис Гилберт только усмехается, а Гермиона накручивает длинный шарф на горло и рассеянно размышляет о том, что, возможно, её соседка — примерно такая же любительница разруливать чужие проблемы, как сама Гермиона… и наживать на этой почве побольше собственных. Вон, Роза с Хьюго уже вопят, что не хотят злосчастную морковку на обед. Поспешив ретироваться от греха (то есть от собственных детей) подальше, миссис Грейнджер-Уизли шагает в камин — и спустя секунду оказывается в министерском Атриуме.

Время не самое раннее, но здесь пока пусто: сотрудники этого богоспасаемого заведения не отличаются любовью к труду на благо Магической Британии, так что раньше полудня пытаться выловить кого-нибудь на рабочем месте — мероприятие зачастую безнадёжное. До своего затяжного декретного отпуска Гермиона обычно отводила утро под работу с бумагами… да и остальной день, строго говоря, тоже. Она никогда не работала в поле — и не потому что не потянула бы. Просто после перехода в Аврорат («Милая, зачем тебе работать отдельно от Рона? Будете присматривать друг за другом, а то ведь совсем не видитесь, даже ужинаете вместе не всегда») Молли очень аккуратно убедила её в том, что офисная работа по расписанию пойдёт на благо семьи — в отличие от разведывательных вылазок к гриндилоу на кулички и опасных боевых операций.

В этом была своя правда, и Гермиона согласилась. Перевелась в Аврорат — на непыльную тихую работу младшего аврора, пытающегося навести порядок в авгиевых конюшнях мракоборческого архива. Конюшни наполнялись новым содержимым быстрее, чем она успевала разгребать, энтузиазма в ней оставалось всё меньше, через год она забеременела Розой — и махнула рукой: идея на время отказаться от бессмысленной работы ради мужа и ребёнка казалась логичной. Правильной.

В лифте Гермиона перебрасывается с другими такими же ранними пташками дежурными «добрутрами» и старательно игнорирует заинтересованные взгляды.

Её возвращение в Аврорат едва ли можно назвать победоносным. Скорее уж ужасно неловким, будто каждый встречный видит всю её подноготную: начиная с неудачного брака и заканчивая безнадёжно разрушенной карьерой. Впрочем, они ведь и видят. Ну да, ну да, «самая яркая ведьма своего поколения», гордость Гриффиндора, зубная боль Снейпа. Она подавала такие большие надежды, но увязла в быту и теперь меняет подгузники и по вечерам вытаскивает из волос ошмётки брюссельской капусты.

Удивительно, что Скитер ещё не накатала по этому поводу очень трогательную и очень злорадную статью. Ох и крепко же нынче Министерство держит «Пророк» за морду, раз даже бедная Рита не может и слова вякнуть против осточертевшей ей ещё десять лет назад Грейнджер.

Выйдя из лифта и оказавшись в пустом коридоре Аврората, Гермиона тихонько выдыхает. У неё есть ещё почти полчаса на то, чтобы попытаться расслабиться — почему-то ужасно не хочется, чтобы Малфой увидел эту её дурацкую нервозность и принял на свой счёт. И так будет нелегко — да и было уже в понедельник. Главная проблема заключается в том, что она не имеет ни малейшего, в сущности, понятия о том, как правильно вести себя с её — слово-то какое, а — подопечным.

Если по-хорошему, то просто спросить бы, чем она может ему помочь. Поинтересоваться, что же происходило пять лет назад на дознании и суде, в конце-то концов.

А если смотреть на вещи здраво, то с Малфоем можно… ну, не только по-плохому, конечно, но вот по-хорошему нельзя точно.

Потому что бывший Пожиратель. Потому что слизеринец. Потому что Малфой.

«По той же причине, что делает бессмысленной смену инспектора».

Раздаётся стук в дверь — и Гермиона выпрямляется за столом, стараясь не думать, как выглядит стучащая рука. Это, если что, совершенно не её дело и не её проблема.

— Входите, мистер Малфой.

В конце концов, она просто его инспектор, а не адвокат или, боже упаси, подруга.