Интермеццо для проигравших (гет)

Здесь можно почитать небольшой вбоквел про Молли Уизли: https://fanfics.me/fic192493.

А ещё у «Интермеццо» появился классный тизер — забегайте посмотреть: https://t.me/zayworon/971.

Some rise by sin, and some by virtue fall.

(Shakespeare, Measure for Measure)

Мозги работают с такой скоростью, словно Гермионе снова пятнадцать и она сидит на коллоквиуме по Нумерологии, а у Вектор — настроение завалить половину курса.

Гарри дал Непреложный обет. Это само по себе поразительно с учётом того, что он, конечно, дурак и гриффиндорец, но уж никак не самоубийца — а чтобы дать Непреложный, самоубийцей быть необходимо. Взять хоть Снейпа: тот явно задолбался жить посреди балагана, который устроили Дамблдор и Волдеморт, и решил наложить на себя руки столь нетривиальным образом. Других кретинов, которые бы поклялись собственной жизнью исполнить какую-нибудь невыполнимую херню, Гермиона припомнить сходу не могла… ладно, неважно. А что важно?

Важно то, что клятву Гарри должен был дать добровольно… ну, плюс-минус добровольно — и осознанно вдобавок. Это раз.

Важно то, что Рональд начал таскаться налево ещё до рождения Хьюго; теперь это и дураку — то есть дуре — понятно. Разумеется, язык за зубами с Гарри держать Рон не стал бы — а значит, к тому времени они уже практически не общались. То есть три с половиной года Поттер ходит под Непреложным, так? Так. Допустим, даже четыре — до Рона наверняка не сразу дошло, что его любовными похождениями не слишком-то интересуются. Четыре как минимум. Это два.

Важно, в конце концов, то, что Гарри и с ней перестал общаться примерно тогда же — ну, может быть, чуть пораньше. Гермиона думала, что это она от него отдалилась, но если допустить, что процесс был как минимум не односторонним…

…Если допустить, что они перестали общаться, когда Гарри дал клятву — значит, это было пять лет назад или около того.

А что ещё интересного произошло пять лет назад?

Ну да.

— Ты до сих пор под Обетом? — спрашивает Гермиона. Возможно, слишком резко спрашивает — но ей нужно убедиться в том, что её догадки верны.

— Нет.

— Давно?

— Несколько месяцев, — фыркает Гарри. — Знаешь, всё-таки наблюдать за тем, как ты думаешь, — сущее удовольствие.

Значит, угадала.

Пять лет под Непреложным. Пять.

— Убью сукина сына, — неживым голосом сообщает Гермиона.

— Да брось, Гермиона, Малфой не при делах, — Гарри пожимает плечами. — И даже, полагаю, не в курсе.

— Это как? Подожди, — она даже руками машет, — Малфой сам мне вчера сказал, что ты лично…

— Проследил за тем, чтобы он вышел из Азкабанам живым. Ну да. — Гарри откручивает с бутылки пробку и разливает виски по стаканам. — Но это вовсе не значит, Гермиона, что…

— …что Малфой каким-то образом стряс с тебя Непреложный с клятвой вытащить его из Азкабана? — Гермиона хмыкает и приподнимает бровь. — Гарри, хорош заливать, ты его сам первым упомянул.

— Да ты дослушай, — он двигает к ней стакан. — Непреложный-то с меня стрясли. Но не Малфой, а…

В ней просыпается какой-то нездоровый азарт — как на приснопамятной Нумерологии, когда в таблицах упорно не хотели сходиться цифры.

— Подожди, — шикает она на Гарри, — я сама додумаюсь!

Гарри скрещивает руки на груди, откидывается на спинку стула и выжидательно (издевательски!) смотрит на неё поверх очков. Так и хочется намылить ему шею — наверняка ведь разгадка где-то на поверхности, совсем очевидная и отвратительно простая. Гермиона раздражённо втягивает воздух сквозь зубы и автоматически щёлкает пальцами, пытаясь поймать за хвост старательно ускользающий ответ.

И снова пора задать самый главный вопрос: cui bono. Кому выгодно, — когда-то спрашивала она себя, — освободить Малфоя? Оказалось, что Гарри; вот только этот ответ ничего не упростил. Так кому на самом деле выгодно освободить Малфоя? Да никому, чёрт возьми: очевидно, всем наплевать, не подох ли он ещё в этом своём Хаверинге. Ни единого сочувствующего слизеринца на горизонте что-то не наблюдается — только парочка чокнутых гриффиндорцев, один из которых к тому же был под Непреложным.

Гермиона неожиданно для себя задумывается о том, куда вообще залились Малфоевские приятели — Гойл, Забини, Нотт, Паркинсон… ладно, с Паркинсон история отдельная. Но остальные? Вроде бы Гойл и Нотт до сих пор в стране. Это Забини, когда запахло жареным, спешно выехал из Британии и…

Вот оно. Министерские скрипели зубами так громко, что отзвуки даже до Гермионы дошли: Забини выехал из Британии и помог леди Малфой выбраться из крепких объятий любящей Родины.

— Ну конечно, — бормочет Гермиона, поднимая наконец взгляд на Гарри. — Нарцисса.

— Я думал, быстрее сообразишь, — тянет Поттер с деланным разочарованием.

— Куда там, я скромная домохозяйка, — невозмутимо парирует она. — Мне мозги материнством отшибло.

Гарри издаёт странный сдавленный звук, который при должной фантазии можно определить как смех. Они берут стаканы и чокаются.

— В общем, такая вот история, — он разводит руками. — Даже рассказывать толком нечего.

— «Нечего»? — возмущается Гермиона. — Ты почему вообще в это дерьмище ввязался? Ну не на слабо же она тебя взяла.

— Вот уж не думал, что услышу от тебя слово «дерьмище».

— Ты за пять лет много чего пропустил. Не сворачивай с темы, Гарри, — чем она тебя прижала?

— Вот ведь вцепилась! Аврор Грейнджер, я тебя в следователи переведу, имей в виду. С таким талантом отсиживаться в архиве — преступление.

— Вот уж спасибо, старший аврор Поттер, — хмыкает она. — Только я вышла из декрета — сразу запрягаешь.

— Видел я твой выход из декрета сегодня утром. Что это вообще было?

— Гарри!

Гермиона хмурится, в упор глядя на друга.

— Ладно. Помнишь, я рассказывал, что в девяносто восьмом Волдеморт отправил мать Малфоя проверять, точно ли я окочурился?

Она просто кивает: ну да, о таком забудешь.

— Ну и вот. Когда Малфоев окончательно прижали, она заглянула ко мне на Гриммо, 12, и напомнила, что за мной должок… стребовала Непреложный. Знаешь, даже обидно как-то — как будто я сам не попытался бы помочь.

Поставить себя на место Нарциссы, а на месте Драко представить Розу или Хью — это не так уж и сложно. Совсем, в общем-то, легко. Может быть, Гермионе и впрямь отшибло мозги материнством, но… едва ли она стала бы полагаться на чьё-то «я попытаюсь помочь», будь это хоть трижды Избранный и четырежды гриффиндорец Поттер. Ей были бы нужны гарантии — и эти гарантии она выцарапала бы у Гарри когтями.

— Допустим, — кивает Гермиона. — Но какого чёрта ты не пришёл с этим к нам с Роном, Гарри? Зачем было играть в героя и разгребаться одному?

— Такого, — отзывается Гарри, — что условия Обета не позволили. Гермиона, ты правда думаешь, что я бы молчал в тряпочку пять лет, если бы не это?

Да, тут она перегнула.

— Прости, правда твоя. Но это-то ей было зачем?

— Ты будешь смеяться.

— Ну?

— Чтобы ты не придумала, как обойти условия Непреложного!

— Что-то ну вот вообще не смешно, — бурчит Гермиона и тут же уточняет: — А какие были условия?

— Вот-вот, — Гарри хмыкает и делает глоток из своего стакана.

Текст Обета он всё-таки цитирует — быстро, чётко, на память, — и Гермиона крепко задумывается, а потом морщится и качает головой: нет, открутить Гарри она не смогла бы при всём желании — в клятве нет ни единого изъяна, ни одной зацепки. Нарцисса то ли сама так умна, то ли заплатила кому-то из законников… хотя нет, вряд ли. И дело даже не в том, что это редкие птицы в магической Британии: просто никто не станет выносить на публику столь щепетильный договор. Кстати…

— Кто скреплял?

— Забини.

— Ну конечно, — раздражённо отзывается она.

— Неплохой, кстати, парень, — вдруг говорит Гарри. — На редкость вменяемый, особенно для слизеринца.

— Малфой тоже, — вырывается у Гермионы.

— Это не он ли тебя грязнокровкой шесть курсов подряд называл? — Гарри хмурится.

Гермиона опускает подбородок на сложенные руки и задумчиво смотрит на друга. Молчит, пытаясь обдумать этот справедливый, в общем-то, вопрос. Малфой ведь и впрямь жизни ей не давал в школе; по крайней мере, курса до пятого. Гарри ведь даже не представляет, насколько глубоко её задевали подначки слизеринцев — верховодил которыми, разумеется, Драко — и сколько раз она ревела в туалете Миртл после какой-нибудь спаренной Травологии, на которой ей в волосы тайком засовывали компостных червей. Не пересчитать.

— Люди меняются, — наконец говорит она, и Гарри немедленно начинает ржать.

— Потрясающе глубокая мысль, — произносит он, отсмеявшись. — Особенно для тебя.

— Не знаю, что ещё ты рассчитывал от меня услышать, — Гермиона раздосадованно дёргает уголком рта и вытаскивает из пачки сигарету.

— Я и сам не знаю. Просто… Малфой, Гермиона!

— Ты так это говоришь, будто я с ним сплю, — она щёлкает зажигалкой и замирает, словив на себе ошалелый взгляд Гарри. — Что?

— Ты права.

— А?..

— Люди меняются.

Гермиона только плечами пожимает. Затягивается. Ну вот и что тут скажешь? Малфой изменился, она изменилась, Гарри тоже изменился — и вряд ли хоть кому-то из них это принесло радость. Но и сокрушаться тоже бессмысленно. Живые — и спасибо.

— Ладно, проехали, — говорит она вместо этого. — Допустим, рассказать про Обет ты мне или Рону не мог. Но совсем пропадать зачем?

— А как ты представляешь себе наше общение? — Гарри морщится, как от зубной боли. — «Привет, Гермиона, отлично выглядишь! Я, говоришь, не очень? Да у меня проблемы, но какие — я не скажу. Как тебе погода? Пока!» — так, что ли? Ты бы всё равно заметила, что что-то не так, и выпытывала бы, в чём дело. Вспомни, с какой рожей Снейп на шестом курсе ходил по Хогвартсу — а у него-то была многолетняя привычка скрывать вообще всё.

Гермиона пытается поставить себя на место Гарри — и понимает, что он прав. Она бы всё равно жутко обиделась и сделала бы кучу странных выводов, которые не имели бы к реальности ни малейшего отношения.

— В общем, проехали, — говорит она, — я тоже хороша.

— Да нифига, — Поттер подливает в их стаканы ещё виски. — Ты тут ни при чём. Я и мужем был херовым, и отцом. Меня это не оправдывает — но вообще, знаешь, Обет как-то не способствует… не способствует, короче, ничему. Я всё время только и думал, как бы этого говнюка из Азкабана вытащить. Пять лет по звезде.

— Так уж и херовым, — это самоуничижение ей совсем не нравится.

— Херовым, херовым. Я вообще не понимал, как Джинни меня терпит, Гермиона, — качает головой Гарри. — Я же на работе буквально жил, дослужиться до старшего аврора пытался. «Приложить все силы для того, чтобы освободить Драко Абраксаса Малфоя в кратчайшие сроки», знаешь ли, и всё такое.

Гермиона морщится. Формулировка максимально говённая — с такой и впрямь не забалуешь.

— И даже так — пять лет.

— Да он вообще выйти не должен был, — ожесточённо бросает Гарри. — Я чудо сотворил, понимаешь?

— Не понимаю, — честно говорит Гермиона. — Я читала его дело, и это просто кусок фестральего помёта, а не дело, Гарри! Его развалить можно было ещё на стадии дознания. Да любой маггловский адвокат…

— Нихрена бы не сделал, потому что Малфоев хотели посадить — и посадили.

— Да здравствует британская судебная система, самая справедливая судебная система в мире! — салютует стаканом Гермиона.

— В Штатах ещё хлеще, — Гарри хмыкает. — Там Малфою сразу вышку бы выдали, МАКУСА с такими не церемонится.

— М-да, — задумчиво тянет Гермиона. — Но, можно подумать, поцелуй дементора многим лучше.

— Да брось. Даже при Волдеморте к поцелую никого не приговорили — хотя уж казалось бы.

— Ну да, Малфою просто немыслимо повезло с мерой наказания. Ты вообще его видел после Азкабана? — поджимает губы Гермиона. — Я не понимаю, как ты мог просто забрать его из тюрьмы и оставить разгребаться в одиночку… да у него даже денег на жильё не было. Классно придумано, аврор Поттер.

— Тебе не кажется, Гермиона, что я и без того достаточно для него сделал? — Гарри хмурится и отставляет в сторону свой опустевший стакан. — Да он мне за эти годы остоебал хуже орущей мандрагоры.

— И что?

— И то, что… — Гарри сдувается. Отводит взгляд. — Слушай, я просто не мог. Только и думал о том, что Непреложный наконец снят и я смогу жить своей жизнью. Смешно, да? Может, послать Аврорат к хренам.

— Что же не послал?

— Я ещё не настолько пьяный, чтобы тебе рассказать, — Гарри снова тянется к бутылке. — Давай ещё по одной.

— С меня пока хватит, — она накрывает свой стакан ладонью. — Не томи.

— Я…

Гарри отводит взгляд. Да что, Мерлина ради, он такого мог натворить?

— Гарри, что бы ты ни сделал, я всё равно буду на твоей… — начинает говорить Гермиона, но Гарри её обрывает.

— Не будешь. Я изменил Джинни.

На кухне воцаряется гробовая тишина. Гермиона переводит взгляд с Гарри на мерно тикающие настенные часы и обратно, чувствуя, что её мир разваливается на куски. Не после новостей о Непреложном обете и даже не из-за того, что натворила миссис Уизли — нет: именно сейчас, именно после этого откровения.

Потому что если она и считала, что есть на свете человек, который никогда не изменит своей жене — и не поставит под угрозу свой брак, в котором у него, на секундочку, родилось трое детей, в которых он души не чает… короче, это бы звучало как дурацкая шутка — вот только Гарри серьёзен донельзя. Как он вообще…

Стоп.

Как он мог?

— Как ты мог ей изменить? — наконец озвучивает свой вопрос Гермиона.

— Тебе объяснить, как это происходит? — раздражённо уточняет Гарри. — Технически?

— Да, блин, именно что технически! Ты же был под приворотным — так каким драным гиппогрифом ты вообще сумел сходить налево, Поттер?

— Кто вообще тебе сказал, что я был под приворотным?

— Молли… ну, в смысле, Артур сказал, а она…

— Не стала спорить с любимым мужем, да? Потрясающе, — усмехается Гарри. — Мелинда Уизли в своём репертуаре.

— В смысле?

— Гермиона, я старший аврор. Вообще — аврор. Как думаешь, — терпеливо, как маленькой, объясняет он, — нас проверяют на внешние воздействия, включая всякую зельеварческую хрень, или мы так и ходим печальными лохами, как было при Фадже? Конечно же я не был под привороткой.

— Но почему тогда…

— Я не был под привороткой, — повторяет он.

— Ты хочешь сказать, что Молли подпаивала Джинни? Только Джинни? — Гермиона смотрит на Гарри так, будто тот на её глазах превратился в Волдеморта. Или, точнее, миссис Уизли превратилась. — Да как вообще… но как ты узнал?

— Я же тебе сказал — я ей изменил, — на этот раз твёрдо повторяет Гарри. — Ну и решил признаться, конечно, начал извиняться, вся эта бесполезная херня, а она мне: ничего, Гарри, я всё равно тебя люблю, мы обязательно с этим справимся. Представляешь? Джинни — и «ничего»? Да она должна была наслать на меня столько проклятий, что в Мунго бы месяц просто разбирались, что это вообще было и кто этот мычащий ссущийся под себя гибрид упыря и квинтолапа со странным шрамом на лбу!

— И ты?..

— Заподозрил неладное, конечно. Я не совсем дурак, Гермиона. Если мне ткнуть таким в лицо, я догадаюсь, в чём дело, у меня на работе были случаи с приворотами. Да и артефакты Аврората и не такое дерьмо обнаруживали.

— А как ты понял, что это Молли?

— Да никак. Артур понял. Я, видишь ли, припёрся в «Нору» советоваться и упомянул, что основным ингредиентом этой дряни была алихоция — и вдруг оказалось, что по удивительному совпадению Молли очень любит эти цветочки. Прямо-таки в промышленных масштабах выращивает.

— Алихоция? — удивлённо переспрашивает Гермиона. — Да миссис Уизли у нас затейница.

— Ну да. Либо это она регулярно подпаивала привороткой Джинни, либо решила довести весь Девон до истерики. В общем, Молли настолько растерялась, что даже отрицать не стала.

Она устало проводит ладонью по лицу. Это всё-таки пиздец — обнаружить, что женщина, которая была тебе как мать, и мать-то, мягко говоря, так себе.

— Джинни уже знает? — осторожно спрашивает она.

— Знает.

Гермиона вопросительно смотрит на Гарри.

— Сказала, что у неё такое чувство, будто её восемь лет насиловали.

Гермиона замирает, пытаясь осмыслить эту формулировку — правдивую, справедливую, но до тошноты отвратительную.

— Гарри…

— Ну что «Гарри»? Джинни права.

— Не смей так говорить.

— А что это, если не насилие, по-твоему?

— Но это не твоя вина.

— А чья? Я восемь лет не хотел смотреть правде в глаза, Гермиона, потому что мне очень уж нравилось думать, что всё так замечательно сложилось — я выжил и женился на любимой девушке, и она души во мне не чает, и у нас дети… семья как с картинки, да? А оказалось, что меня в очередной раз наебали — и расплачиваться за мою тупость пришлось Джинни, — Гарри снимает очки и с силой трёт переносицу. — Господи.

— Как — чья? Не ты ей приворотку в чай подливал, Гарри, — отрезает Гермиона. — Миссис Уизли совсем уж… нет, ну это край.

— Я ей изменил. Я понимаю, что без этого мы ещё лет десять могли бы так прожить, но…

Гарри поднимает на неё взгляд — глаза у него воспалённые, усталые, и Гермиона впервые за это утро задумывается о том, спал ли он этой ночью. И когда вообще в последний раз спал.

— Что дальше? — осторожно спрашивает она, уже зная ответ.

— Развод, конечно, — Гарри старательно улыбается, и ей хочется залепить ему оплеуху, чтобы он пришёл в чувство. — Она оставляет мне детей, потому что, как ты понимаешь… ну, просто не готова.

— Ты сам-то готов? — Гермиона тяжело вздыхает. Нет, она вполне может представить Гарри отцом-одиночкой, и неплохим отцом, просто… чёрт возьми, ну почему у них теперь всё — так?

— А какие у меня варианты? Перепоручить их бабушке? — хмыкает Гарри, и она кивает: да, это и впрямь не вариант по целой куче причин. Причина первая: эта женщина выжила из ума. — Да ты и сама в курсе: я скорее сдохну, чем отдам детей на воспитание родственникам. Плавали, знаем.

Сравнивать Уизли с Дурслями — даже по меркам Гермионы как-то слишком.

— Не думаю, что Молли…

— А я не хочу проверять.

— Справедливо, — соглашается она. Спорить с ним сейчас явно бессмысленно. Вместо этого Гермиона хлопает ладонью по столу. — Так, Гарри, завязываем пить. Давай я тебе в гостиной постелю?

— Не хочу, — качает головой Поттер и укладывает голову на столешницу. — Поговори со мной, а? Я соскучился.

— Я тоже соскучилась, Гарри, — вздыхает она. — Расскажи о той девушке?

— О той, с которой… — он заминается.

— Угу, — Гермиона снова закуривает. — Зная тебя — всё серьёзно, да?

Кажется, этот вопрос ставит Гарри в тупик. Он выпрямляется и тоже тянется за сигаретой. Щёлкает зажигалкой, прикуривая и глубоко затягиваясь — словно паузу на размышление берёт.

— Серьёзно, наверное, — наконец говорит он. — Но это ничего не меняет.

— Хорошенькое «ничего». Это уже всё изменило. И не вздумай говорить «ну и кому от этого стало лучше?» — ты прекрасно знаешь, кому.

— Ага, ты давай ещё поверни мой поход налево как высшую добродетель, — грустно усмехается Гарри. — Мудацкий поступок, даже не отрицай.

— Даже не отрицаю. Но ты мне всё-таки не кажешься человеком, который трахает всё, что движется, — пожимает плечами она. — Давай сойдёмся на том, что оно к лучшему и что ты так больше не будешь.

Она улыбается, осознавая, насколько по-детски это звучит. И всё-таки ей хочется в это верить. В то, что самый честный, простой и хороший человек в её жизни не проебался — а если и проебался, то по крайней мере единожды. И уж по крайней мере жалеет об этом проёбе настолько, чтобы его не повторить.

Наивно, конечно, но сегодня у неё просто нет больше сил оставаться реалисткой.

— Спасибо, — Гарри крутит в пальцах сигарету, не поднимая взгляда на Гермиону. — Я думал, ты меня из дома выставишь после того, как… ну, понимаешь… Рон.

— Мне кажется, глупо равнять эти ситуации.

— Разве?

— По крайней мере, ты не врал Джинни в лицо годами. Рон завёл любовницу — и это не было ошибкой, не было единичным случаем, даже нормальным мужским решением не было. Прятался по углам, как…

— В моём случае это тоже не было ошибкой, Гермиона. Она мне нравится, давно нравилась, и предлагать ей стать моей любовницей… тебе не кажется, что это мерзко?

Гермиона молчит. Думает. Потом кивает и разливает остатки «Блишена» по стаканам.

— Это странно, наверное, но мне жалко Лаванду. Я дура, да?

— Ничуть.

— Она же по Рону с пятого курса сохла, а он повёл себя… ну, как Рон обычно себя и ведёт. Получается, что она его все эти годы любила?

— Получается, так, — Гарри качает головой, забирая свой стакан. — Что ж у нас всё так по-мудацки, а, Гермиона?

— Потому что мудаки.

Он смеётся и делает глоток виски.

— Ну да. Победив самого главного мудака, сам становишься мудаком. Так всё и работает.

Теперь очередь Гермионы смеяться — и чувствовать, как напряжение этого бесконечного дня уступает место чему-то другому. Хорошему и простому. Она и правда скучала по этой простоте — той самой, что так не хватало ей рядом с Роном, который любую дружескую подначку воспринимал как личное оскорбление.

— Дракон из тебя так себе, Гарри Поттер, но ты не уходи от вопроса. Это ведь кто-то из Аврората?

— А сама как думаешь? Я в последние пять лет из Аврората отлучался только на Рождество и Пасху — ну где ещё я бы кого-то нашёл?

— Чёртовы трудоголики. Признавайся, это Ридкалли? — Гермиона старательно хмурит брови. — Так и знала, что нельзя доверять секретаршам!

— Ага, она, — он явно сохраняет серьёзность из последних сил. — Не смог устоять перед кексами с черникой и этим её, знаешь, неповторимым шармом.

— А если серьёзно, то?..

Гарри задерживает дыхание, как перед прыжком в ледяную воду — а потом роняет короткое:

— Панс.

— Панси Паркинсон? — изумлённо переспрашивает Гермиона, не веря собственным ушам. — И этот человек мне что-то про дружбу с Драко говорил!

— «Дружбу»? «С Драко»? — Гарри вопросительно приподнимает бровь. Получается это у него, надо сказать, хорошо. Качественно.

— Не переводи на меня стрелки. Да Паркинсон тебя Волдеморту сдать предлагала!

— Как ты там говорила? Люди меняются.

Гермиона залпом опрокидывает в себя содержимое стакана. Морщится, коротко дышит через рот. Нет, всё-таки новости сегодняшнего дня — это что-то с чем-то. Чёрт-те что и сбоку Малфой.

— Нет, ну… — Гермиона с грустью смотрит на опустевшую бутылку. — Ну ведь Панси! Панси Паркинсон!

Ёбнуться.

— Она предпочитает «Панс», — рассеянно усмехается Гарри, взвешивая в руке стакан. — Знаешь, она совсем не такая, как в Хогвартсе. Нормальная.

— А я-то думала, в Аврорате нормальных не держат, — фыркает Гермиона. — Гарри, а с ней-то у вас теперь как?

— Никак, — морщится он. — Вообще никак.

— А давно вы…

— В августе, после общей пьянки в Аврорате. Наутро было неловко, я ушёл, она не была против. И всё, — Поттер трёт лоб ладонью. — Она заслуживает большего, чем одноразовый перепих с женатым мужиком, особенно после этой истории… ну, сама знаешь, с Малфоем.

Гермиона кивает: ещё бы она не знала. Магический мир — очень тесное место. Даже слишком тесное.

Как же жалко их всех, дураков, господи. Всех — и себя в том числе. Хоть вой.

— Ты ей-то это говорил?

— Нет, конечно. Мы теперь эти… очень хорошие коллеги. Здравствуйте, аврор Паркинсон, — здравствуйте, аврор Поттер.

— Ну и дурак же ты, аврор Поттер.

— Почему дурак? Она и сама не рвётся со мной об этом разговаривать.

— Ну а как ты себе это представляешь? «Гарри, ты переночевал со мной и свалил к любимой жене и детям, есть ли у нас какие-нибудь перспективы?» — нормально, да?

— Почему бы и нет! — огрызается Гарри, и Гермиона устало вздыхает. С пятого курса мало что изменилось.

— Потому что Панси, — терпеливо говорит она, — то есть Панс, да, — потому что она понятия не имеет о том, что творится у тебя в голове, Гарри. И потому что с неё, думаю, хватит… такого. Если ты ничего не сделаешь — она тоже сделает вид, что ей не особенно-то и надо. Слизеринцы, ты же знаешь.

Некстати вспоминается ещё один слизеринец и его безнадёжное «Я понимаю, что Рождество отменяется» — и Гермиона впервые всерьёз задумывается о том, чего стоили Малфою и пресловутой малфоевской гордости эти его извинения в Министерстве.

Господи, да он же унижался. Пусть, конечно, по своим, слизеринским, меркам — но всё-таки унижался перед ней.

Люди, — думает Гермиона, — меняются. Слизеринцы меняются — и кто она вообще такая, чтобы осуждать Гарри за то, что он принял это как данность?

— Знаешь, когда у вас с Панси… с Панс… наладится, приводи её в гости, — твёрдо говорит она. — Я думаю, для неё это важно.

— Для меня тоже, Гермиона, — помолчав, отзывается Гарри. — Для меня тоже.