В поисках солнца (гет)

Они все молча сидели в комнатушке при больнице и ждали появления врача.

«Это всё из-за меня», — отстранёно думала Руби. Если бы она не свалилась, Олив не полезла бы защищать её и не пострадала бы. Руби никак не могла справиться с осознанием этой мысли: как так, обычная мирная прогулка — и вдруг, в один момент, за несколько секунд — человек чуть не умер. И, возможно, искалечен навсегда.

При ней никогда никто не умирал, и никого не калечило, и она не могла вместить в себя тот факт, что это не понарошку, что это вправду произошло, что это уже невозможно отменить.

«Это всё из-за меня», — тихо всхлипывая, сжималась в уголочке Кайтэнь. Если бы она не настояла на совместной прогулке, четверо подготовленных к бою друзей справились бы с любой непредвиденной ситуацией. А она ещё так настаивала, так требовала, так кричала!

Она чувствовала себя так, словно своими руками толкнула Олив на волка.

«Это всё из-за меня», — закрыв лицо руками, холодно думал Райтэн. Если бы он знал, как убивают волков, он бы справился со своим раньше, а не ждал бы Илмарта. В конце концов, он был коренным анжельцем, он родился и вырос в городе, где степные волки являлись общепризнанной бедой, и где несколько раз в год устраивались целенаправленные облавы на них. Райтэн никогда в этом не участвовал — как ему теперь казалось, из-за того, что был сперва слишком молод, а потом слишком оторвался от общества. Ему думалось, что, если бы он был нормальным наследником правителя, который ответственно подошёл бы к делу своего обучения, то он бы, конечно, знал о степных волках всё — и умел бы с ними справляться, и сумел бы защитить Олив.

Он, разумеется, упускал из виду тот факт, что правители городов не умеют убивать волков своими руками, потому что не участвуют в облавах лично, и что, ежели бы он и впрямь был образцово-показательным наследником, ныне он вообще находился бы в Аньтье и даже не был бы знаком с Олив.

«Не уберёг. Опять», — думал сам в себе Илмарт, то садясь, то вставая, то начиная нервно расхаживать по небольшому пространству — комнатка была тесновата для их компании. На него волнами находили воспоминания о других людях, когда-то близких и родных, но ныне безнадёжно мёртвых.

Дерек ничего не думал. Он пытался спланировать, что делать дальше, чтобы облегчить положение и для всех вообще, и для каждого в частности.

Когда вышел врач, все они вскочили.

— Опасности для жизни, скорее всего, нет, — вынес тот вердикт. — Крови потеряно немало, но она справится. Вы сделали всё правильно, госпожа Тогнар, — повернулся он к Кайтэнь, которую помнил по практике. — И нам, полагаю, теперь удастся зарастить веко... — дальше он замялся и признал: — Не могу ничего обещать со зрением. Конъюнктивита не избежать, и...

— Конъюнктивита? — резко повторил незнакомое слово Райтэн.

— Воспаление глаза, — отстранёно пояснила Тэнь, болезненно сжимая бледные губы.

— Мы будем использовать укропную воду, — заверил врач, но голос его не казался обнадёживающим — он явно назвал это средство только потому, что от врачей ждут, что даже в безнадёжной ситуации они что-то попробуют сделать.

Всплеснув руками, Тэнь горестно воскликнула:

— Но она совсем не дезинфицирует!

Врач тихо вздохнул и отметил очевидное:

— Спиртом мы ей глаз сожжём.

— Тэнь, — вдруг вмешалась Руби. — Сульфат меди.

— Ну! — отмахнулся врач. — Яд, пожалуй, ещё хуже спирта, — и ушёл обратно к Олив.

— Мы не проверяли его на глазах, — между тем, покачала головой Тэнь. — Действительно, только отравим её.

— Я же не предлагаю неразбавленный сыпать! — всплеснула руками Руби.

Тэнь скривилась, отметая идею.

— Кто-нибудь объяснит нам, о чём речь? — холодно вмешался в разговор Райтэн, складывая руки на груди.

Сжав перед собой ладони, Кайтэнь расшифровала:

— У неё от ран пойдёт воспаление на глаз, а мы не можем его остановить, потому что дезинфицировать глаз спиртом невозможно. В таком случае используют укропную воду и некоторые другие отвары, но это помогает только при небольшом воспалении, а у неё... — голос Тэнь дрогнул. — Там всё раскурочено, чудо, что сам глаз ещё цел. Но, — её голос замер, и с трудом, сдавленно, она закончила: — Даже если мы теперь, несмотря на воспаление, его спасём, зрение уже не восстановится, скорее всего.

Илмарт грязно выругался и сел.

— А что сульфат меди? — вмешался в разговор Дерек.

Тэнь нахмурилась.

— Мы тестировали его на кожных покровах, — уклончиво ответила она. — Но глаз слишком деликатный орган...

Они снова уныло расселись по своим местам и не заметили, как Руби выскользнула наружу.

Спустя некоторое время — все они так и сидели неподвижно, лишь Илмарт иногда вставал и начинал расхаживать, — она вернулась с профессором Линаром.

— Рассказывайте, — велел он, и Кайтэнь пересказала всё то же самое, но уже на научном уровне.

Профессор слушал внимательно, время от времени задавал уточняющие вопросы и, наконец, вынес вердикт:

— Почему вы полагаете, что дезинфекция глаза с помощью сульфата меди представляет опасность для организма?

— Но это же яд! — всплеснула руками Тэнь.

— Всё на свете — яд! — отмахнулся от аргумента профессор и сурово напомнил: — По вашим же собственным расчётам, представленным, ежели моя память мне не изменяет, в вашей дипломной работе, выходит, что мы вполне можем попытаться.

— Или попросту угробим её! — с отчаянной жёсткостью возразила Кайтэнь.

Ей было безумно страшно, что сейчас эта идея будет реализована, — она боялась стать причиной смерти Олив.

— Да ладно вам, госпожа Тогнар, несколько грамм даже при приёме внутрь никого не убьют! — раздражённо отмахнулся профессор, достал из кармана склянку, и прежде, чем Тэнь успела понять, что он делает, намочил в ней платок и протёр собственный глаз.

Она громко вскрикнула; в ужасе прижала ладонь ко рту; глаза её моментально наполнились слезами.

— Вы с ума сошли!.. — истерично выговорила она. — Вы с ума сошли! — вцепилась в его руку, рыдая, и сквозь рыдания продолжая повторять: — Вы с ума сошли, вы с ума сошли, вы с ума сошли...

Профессор, у которого глаз даже не щипало, смотрел на неё с полным непониманием причин такой истерики. В той концентрации, в какой он использовал сейчас этот самый сульфат меди, тот, совершенно точно, не мог никого отравить даже при внутреннем употреблении — что уж говорить про протирание глаз!

Тэнь же, очевидно, полагала, что только что по её почину молодой гений химии отравил сам себя.

— Сколько планируете ждать, чтобы убедиться? — любезно переспросил «отравленный», пытаясь прервать эту истерику.

Дёрнувшись, Тэнь отвернулась, жалобно плача. Нервное напряжение, которое она пережила сегодня, оказалось слишком тяжёлым, и столь смелых экспериментов она не могла уже вынести.

— Ну что же вы, лаборант Тогнар, — совсем смутился профессор и неловко обнял её за плечи.

Всхлипывая, она внесла новое возражение:

— Эф-фект на-накапливания.

— Рассчитаем, — уверенно заверил профессор, который, впрочем, полагал, что никакое накапливание тут роли не сыграет.

Поскольку никто так и не осмелился вмешаться в эту драматичную сцену, Дерек решил взять дело в свои руки. Встав, он откашлялся и уточнил:

— Так может, если вы определились со степенью безопасности, стоит сейчас и передать?

Профессор, отпустив Тэнь, вдумчиво вгляделся в свой пузырёк: пытался оценить, будет ли имеющаяся у него в наличии концентрация эффективной с точки зрения дезинфекции.

— Да, вы правы, — наконец решил он и отправился в недра больницы.

Вскоре он вернулся, заверив, что ему удалось убедить врачей в целесообразности использования нового средства, и увёл Тэнь, чтобы провести всё расчёты, необходимые для её успокоения.

Друзья вновь расселись по своим местам.

Руби, которая почувствовала себя чуть лучше благодаря тому, что сделала что-то реальное и действенное для того, чтобы помочь, пришла в себя настолько, что начала разглядывать спутников — они-то, напротив, все трое всё ещё были погружены глубоко в себя и факт разглядываний не заметили.

Райтэн сидел, сгорбившись, уперев локти в широко расставленные колени и держа кисти рук так, словно планировал опереться на них подбородком — но ничем в итоге не упирался, отчего кисти эти выглядели неестественно неподвижными и словно изломанными. Лицо его, серое и бездвижное, ныне не отражало никакой мысли, как и совершенно потухшие глаза.

Илмарт, для которого, напротив, было обычным неподвижное состояние, ныне именно этим похвастаться не мог: он постоянно совершал ряд лихорадочных движений, если сидел — менял позу каждые несколько секунд, если вставал — начинал ходить. Пальцы его постоянно находились в нервической пляске, и особенно странно и неестественно было то, как он дёргал головой, вроде бы наклоняя её набок и тут же резко выпрямляя или переводя на другой бок, с тем, чтобы тут же резко переменить ей положение вновь.

Что касается Дерека, он почти лежал на стуле, вытянув ноги и прикрыв глаза, — и не замечая, что время от времени о его ноги запинается Илмарт. Эта его поза казалась вполне расслабленной — если бы не лицо. Напряжённое, словно сведённое судорогой, всё какое-то перекошенное — на него даже просто смотреть было совершенно невыносимо. Руби даже растёрла сама себе щёки — настолько ей стало казаться, что это свело мышцы её собственного лица.

Свести-то у неё свело, но явно не мышцы — а сердце.

Руби подумалось, что, если бы сейчас здесь лежала израненной волком она — никто бы не ждал её здесь и не волновался бы. Кроме, наверно, Тэнь.

«На самом деле, — вдруг подумалось Руби, — всем им было бы проще, если бы я сегодня умерла».

Сердце её переполнилось горечью и болью от этого осознания. Если бы Олив не бросилась её спасать, если бы волк разодрал её — они не сидели бы сейчас тут в таком состоянии. Да, наверно, они бы понервничали из-за этого — но лишь потому, что им грозил гнев её отца.

Только потому.

Никто не носился бы по этой комнатке, не нервничал бы и не каменел бы мучительно — никому из них она не была дорога так, как была им дорога Олив.

И, если быть честной с самой собой, она вообще никому и никогда не была дорога так, как была им дорога Олив.

Возможно, отцу, — но Руби не могла тут поручиться наверняка. Отец любил её, конечно, но по натуре он был человеком холодным и суровым. Руби охотно могла вообразить, что он приложил бы все силы, чтобы достать для неё лучших врачей и лучшие лекарства — но не могла представить его таким, какими видела теперь их.

Это отчего-то было раздирающе больно, но она совсем не могла понять, почему.

Первым о её присутствии в комнате вспомнил Дерек — он всё ещё перебирал в голове вопросы «что я могу сделать прямо сейчас?» и припомнил, что Илмарт так и разгуливает в куртке на голое тело — поскольку рубашка его пошла на повязки.

Осознав, что у него есть дело, Дерек резко встал, нашёл глазами Илмарта — тот теребил косяк двери — подошёл и сказал:

— Ключ от твоей комнаты?

Илмарт, явно не вникая в то, кто и зачем спрашивает, машинальным движением достал ключ из кармана и передал Дереку.

Тот было собрался сам и пойти — но как раз вспомнил, что есть, кого послать.

— Руби! — почти обрадованно позвал он — уходить категорически не хотелось, потому что сердце было сжато тревогой за Олив и, казалось, если уйти сейчас — с Олив непременно произойдёт что-то непоправимое.

Руби подняла на него удивлённый взгляд.

Дерек подошёл, отдал ей ключ и спросил:

— Где комната Илмарта в университете, знаешь? — она кивнула — Сходи, пожалуйста, принеси ему рубашку.

Она снова кивнула и тихо вышла.

Достигнув места назначения, быстро нашла в шкафу рубашку — Илмарт был аккуратен, и поиски не представляли никаких проблем, — и уже хотела было отправиться назад, но внимание её привела карта, разложенная на столе.

Это не было странно — везде, где Илмарт жил или работал, рано или поздно заводились карты, и везде, где они уже завелись, их вскоре становилось всё больше и больше. Руби подошла к столу потому, что карту узнала — это была одна из тех, над которой они работали вместе, Руби хорошо её помнила, как помнила и вообще любую их карту — для неё они и впрямь отличались характерами.

Ныне эта карта выглядела ужасно: вся в неровных пятнах, потёртая, изгвазденная не пойми-чем. Руби потрясённо сморгнула, ужасаясь этому кощунству — как если бы перед нею был смертельно избитый человек.

Ей потребовалось несколько секунд, чтобы осознать, что с карты тщательно удалены все её рисунки — где-то стёрты, где-то размыты, где-то почти срезаны. Толстый качественный пергамент позволял работать слоями, но, конечно, не был рассчитан на такое варварство — места, на которых ранее располагались рисунки, некрасиво, болезненно выделялись.

Невольно вскрикнув, Руби схватилась было за карту, не чувствуя, что по щекам текут слёзы, — так мучительно оказалось видеть этот почти живой в её глазах объект... искалеченным.

Не веря глазам, она провела по карте пальцами. Стёртые места мерзко кололи кожу.

Руби задрожала; прижала ладонь ко рту, сдерживая рыдания.

Она с несомненной ясностью осознала, почему он так поступил.

Она прекрасно представляла себе, что и ему искалеченная карта принесла столько же боли, сколько и ей, — и вообразила, насколько же отвратительны были ему её рисунки, если он своими руками сотворил такое надругательство над собственным созданием.

Ей сделалось так нестерпимо больно, будто он не рисунки сдирал — а слоями сдирал с неё кожу, мышцы, покровы внутренних органов.

Единственная мысль, которая билась у неё в голове в этот момент, — «Лучше бы я сегодня умерла!»

...она сама не помнила, как добрела обратно до больницы и принесла рубашку, что говорила там и как шла домой.

Всё, на что ещё хватило её сил сегодня — это написать отцу с просьбой приехать так быстро, как он сможет.

Потому что ей казалось, что она не выдержит тут теперь и дня.