В поисках солнца (гет)

Загрузив Дерека разного рода проектами, господин Михар планировал уже возвращаться в столицу — ему оставалось только решить вопрос с дочерью.

У той, неожиданно, возникли проблемы с выбором направления обучения.

Сперва она вроде как заявила, что хотела бы перейти на медицинское, но потом, кажется, передумала. Кажется — потому что прямо она ничего ему не сказала, но постоянно уходила от разговора на эту тему, отмахивалась, тянула и вообще вела себя самым раздражающим Михара образом.

В конце концов, он резко поставил вопрос ребром: остаётся ли она у химиков, переводится ли к медикам — или вообще покидает университет?

Руби закраснелась, запнулась и призналась, что у неё есть интересный проект по парфюмерии, и она сама теперь не знает, чего ей больше хочется.

— Парфюмерия? — с живым интересом переспросил Михар.

В числе прочего, он занимался поставками духов, поэтому этот вопрос ему не был чужд.

— Я составляю словарь, — заметив интерес отца, Руби весьма оживилась.

Следующие пять минут она горячо и быстро рассказывала о своём проекте — и господин Михар счёл его весьма толковым и полезным, что и высказал вполне определённо и веско. Руби покраснела от удовольствия и радости.

— Не знал, что ты так хороша в даркийском, — отметил отдельно он, поскольку считал переводы такого рода особенно продвинутым уровнем владения языком.

Смутившись, Руби призналась:

— Ну, на самом деле, с даркийским мне как раз помогает Дер... — она даже огорчилась этому обстоятельству, вообразив, что после этого признания отец перестанет считать её работу такой уж выдающейся.

— Деркэн? — удивился Михар. — Он знает даркийский?

Волнуясь и горячась, Руби рассказала об основной проблеме её словаря: мол, Деркэн-то прекрасно понимает даркийские термины, но не знает их анжельских аналогов, а она — как раз наоборот, поэтому, благодаря совместной работе и сопоставительным таблицам, им и удаётся найти все аналогии.

— Весьма выдающаяся и достойная похвалы инициатива, — охотно похвалил Михар, задумываясь.

Версия «ниийский купец» бодро сдала лидирующие позиции предположению «какой-то даркиец».

Во всяком случае, Михару было тяжело выстроить гипотезу, зачем бы человеку, толком и не занятому в парфюмерии, учить специфические термины этой науки на чужом языке. Гораздо вероятнее было, что даркийский у его нового приобретения — родной.

«До чего же, всё-таки, любопытно!» — сложив перед собой пальцы домиком, задумался Михар. В голове его выстраивались версии — одна другой занятнее. Впрочем, он почти сразу взял себя в руки и вернул внимание проблемам дочери.

— Так что, — уточнил он, — разве нельзя учиться на медика и при этом заниматься личным проектом по парфюмерии?

Руби опустила глаза и замялась.

Спустя минуту призналась тихо-тихо:

— Мне переводить понравилось...

Работа над словарём, больше напоминающая головоломку, и впрямь доставляла ей большое удовольствие. Ей было безумно интересно сопоставлять рецепты, проводить аналогии, выискивать соответствия, пытаться найти знакомые корни... Ей, к тому же, очень нравилось работать с Дереком: он относился к этому проекту весьма эмоционально. Лицо его выразительно и ярко отображало работу мысли; он часто рассуждал вслух — всегда о чём-то крайне интересном — иногда вскакивал, начинал расхаживать и жестикулировать. Руби, по правде сказать, очень не хотелось, чтобы работа со словарём закончилась — а она неизбежно подходила к своему закономерному финалу — ведь других причин работать в паре с Дереком у неё не было, и она весьма сомневалась, что он согласится на какой-нибудь новый проект с ней.

Так что Руби окончательно запуталась в своих желаниях и стремлениях — и, естественно, вслед за ней запутался и господин Михар, который вообще впервые услышал о том, что она интересуется переводами.

Руби так-то раньше и не интересовалась ими; но теперь!..

Переводами, конечно, можно было заниматься и вне университета — но Руби всё ещё цеплялась за надежду вернуться в проект с картами, и поэтому категорически не хотела университет оставлять. В итоге она так и не могла ни на что решиться. Переводиться к языковедам — начинать всё с нуля, жаль двух потраченных лет. Уходить к медикам — это дальше от Тэнь, а Тэнь терять не хотелось. Оставаться у химиков — а что дальше, после окончания учёбы?

Все эти соображения даже внутри её головы выглядели путанными, хаотичными и противоречивыми. И уж конечно она не могла высказать их отцу — ведь это наверняка обличило бы перед ним, как она глупа и нелепа!

Поэтому она пыталась уйти от разговора, как могла.

Немудрено, что господин Михар в её метаниях тоже не разобрался, отложил решение вопроса до лета и отбыл в столицу с напутствием разобраться в себе и своих желаниях по поводу будущего.

Здесь у Руби вообще не пошло, потому что она знать не знала и уметь не умела понимать, чего ей хочется.

Впрочем, нет. Одно своё желание она осознавала вполне чётко: ей очень хотелось вновь заниматься картами. Вспоминая то время, которое она проводила с Илмартом и Дереком, обсуждая географию и историю, перешучиваясь, рисуя и фантазируя, она теперь думала, что это было и вообще лучшее время в её жизни — и теперь оказалось особенно больно осознавать, что она всё потеряла из-за интриги, которая и не выгорела толком.

Руби даже пришла к крамольному выводу, что интриги — это вообще не её. Правда же! Насколько же бесталанной интриганкой нужно быть, чтобы потерять то, что было тебе ценно, ради того, что тебе толком и не сдалось?

Конечно, Руби уже и забыла, что в то время брак с Райтэном очень даже ей сдался — но теперь, с той точки, в которой она находилась, ей думалось, что вся интрига её была пустой, бессмысленной тратой времени, ни к чему не приведшей и никому не принесшей пользы.

К чести её отметим, что вздыхала и тосковала она недолго; её боевой сильный характер не предполагал долгих вздохов, и мысли её, не желая пленятся прошлым, упрямо обращались в будущее.

Про будущее своё она размышляла так.

Карточный проект зависел от Дерека и Илмарта. Дерек, положим, принял бы её обратно — во всяком случае, Руби так казалось по той причине, что он и теперь был с нею приветлив и не гнал её прочь с этим её переводом, а, напротив, помогал. Но Илмарт!

Всё упиралось в Илмарта, разумеется, и тут Руби совершенно не могла понять, в чём же, собственно, дело.

Она вспоминала снова и снова тот день, когда он её разоблачил. Напряжённый и страшный день, и из-за этого многое из памяти стёрлось. Но Руби отчётливо, точно помнила, что Илмарт не был так уж шокирован известием, что она что-то там изображала перед Райтэном, и даже сам выдвинул план, который поможет ей уладить это дело и не потерять притом Райтэна — прямое признание.

Когда же, когда и почему она успела стать ему настолько омерзительной, что ему невыносимы стали даже её рисунки на его картах?

Сколько Руби ни ломала себе голову — понять, в чём дело, она так и не сумела.

Тогда она постановила внутри себя, что ей требуется разговор с ним.

Решиться на этот разговор оказалось неожиданно сложно. Руби несколько раз хотела было подойти к нему — когда он тренировался с другими гвардейцами или когда работал над картами — но всякий раз ощущала совершенно непреодолимую робость. И не подходила.

Особенно мучительна почему-то была мысль, что люди вокруг увидят её и сразу поймут, какая она глупая и жалкая.

Она сделала вывод, что нужно как-то отловить Илмарта, когда он один — и даже смогла несколько раз уличить такие моменты — но подойти по-прежнему было боязно.

В последний раз они общались — если это можно было назвать общением — в день, когда была ранена Олив. И Руби бы, определённо, решила бы, что он ненавидит её теперь именно из-за того, что из-за неё чуть не погибла его подруга, — но та истерзанная карта, которую она нашла в его комнате, свидетельствовала о том, что он начал ненавидеть её раньше.

В конце концов, измучившись вконец своими попытками понять, Руби приняла волевое решение просто подойти и поговорить. Просто взять и сделать это.

Она дождалась момента, когда он дежурил на воротах университета — это был отличный шанс поговорить с ним наедине — и заставила себя подойти к нему.

Он, впрочем, явно не был настроен на общение, и попросту её проигнорировал — хотя она стояла рядом добрых три минуты, перекачиваясь с пятки на носок и не решаясь начать разговор.

Наконец, она открыла было рот...

И поняла, что не знает, что сказать.

Закрыв рот, она сбежала и позорно расплакалась где-то в тихом уголке. Она сама не знала, отчего плачет, и презирала себя за этот плач, и самой себе казалась весьма жалкой — и, чем более жалкой она себе казалась, тем сильнее плакала, а чем сильнее плакала — тем более жалкой себе казалась.

На другой день она решилась поговорить — с Дереком. Потому что Дерек, во всяком случае, не делал вид, что её не существует.

— Дер, — привлекла она его внимание, отрывая от работы с переводом, — а ты не знаешь, почему Илмарт так меня ненавидит?

Он хмыкнул, постучал пальцем по книге, опёрся подбородком на ладони, чуть прижмурил один глаз, снова хмыкнул, а потом взглянул на неё пронзительно и остро и спросил с толикой даже дружелюбия:

— А того, что ты заманила в весьма скверную ловушку его друга, недостаточно?

Руби мучительно покраснела.

Она впервые сейчас осознала свои действия как «заманить в ловушку» — возможно, потому что Дерек их видел именно так, а ей теперь хотелось смотреть на всё глазами Дерека, потому что ей казалось, что он один может ей помочь и объяснить, что с ней происходит и как теперь с этим быть.

— Но мы же развелись!.. — обиженно буркнула она, защищаясь.

Ей казалось несправедливым, что её не простили после того, как она исправила свою ошибку.

Дерек вздохнул, передёрнул плечами и отметил:

— Ну, знаешь ли, и цену за развод твой отец запросил немаленькую!

Руби замерла. Лицо её сделалось бледным, отчего кожа стала казаться болезненно-тонкой.

— О чём ты?.. — выговорила она скорее безвыразительно, чем с вопросительной интонацией.

Она полагала, что отец потому разрешил развод, что она попросила его об этом.

Дерек в очередной раз вздохнул.

Больше всего ему хотелось сказать, что это взрослые мужские дела, которые её не касаются, — во всяком случае, они же с Михаром договорились обойтись без впутывания женщин, и со стороны Дерека это обязательство означало, что он не будет использовать Руби.

Однако, уже было открыв рот, чтобы сказать то, что намеревался — что ей в эти дела лезть не стоит — он вдруг вспомнил Эсну.

Это случилось так ярко и неожиданно — он не думал о ней уже несколько недель — что он даже чуть вздрогнул. Как живая, предстала она перед его внутренним взором: взволнованная, обиженная, поникшая, с живой жалобой в голосе рассказывающая ему, что все, буквально все говорят ей, что расследование обстоятельств смерти её первого мужа — не её дело. Что ей не стоит в это лезть. Что мужчины сами разберутся.

«Почему они всё решают за меня!» — звенели в его голове ньонские слова так ясно, словно она произнесла их только что.

Дерек почесал бровь.

«В конце концов, я ведь никуда её и не впутываю, так?» — решил он сам в себе и коротко рассказал Руби об условиях, на которых её отец согласился на развод.

К концу рассказа он уже успел пожалеть о своём решении — Руби выглядела совершенно опрокинутой.

— Но я думала... — почти беззвучно выдохнула она, нелепо провела ладонью по лицу, нервно рассмеялась и потеряно взмахнула руками.

— А! — испытующе глядя на неё, отметил Дерек. — Ты, кажется, начинаешь понимать, в чём тут фокус, да?

Она посмотрела на него растеряно и беспомощно.

Он откинулся на спинку стула, спокойно положил руки перед собой на стол, чуть наклонил голову набок и с большим удовольствием выговорил:

— Твой отец ведь очень хорошо всё придумал. Ведь хорошо же всё вышло! — с некоторым издевательством в голосе напомнил он ей её же слова. — И ты довольна, и Райтэн свободен, и господин Михар своего не упустил. Всем же хорошо, Руби, ведь так? — насмешливо заключил он.

Руби покраснела пятнами.

Конечно, всё вышло хорошо.

Но есть большая, огромная, гигантская прямо-таки разница между отцом, который выполнил просьбу дочери, и отцом, который выкрутил свою интригу, попутно вписав в эту интригу исполнение просьбы дочери.

Руби почувствовала себя так, словно стоит, совершенно обнажённой, на скалистом обрыве где-то высоко в горах, и ветер, кусочки льда и мелкая каменная крошка со всех сторон избивают её, сшибая с ног куда-то в обрыв.

Человек более эмоциональный выразил бы это чувство словами: «Меня предали».

Руби назвала это: «Я неблагодарная дочь» — и почувствовала вину за то, что смеет обижаться на отца.

— Он сделал, как должно, — тихо выразила она свою мысль, защищая его — потому что в издевательском тоне Дерека ей почудилось обвинение.

— Безусловно, — серьёзно кивнул тот, снова облокачиваясь на стол и устраивая подбородок на ладонях. Глядя на неё внимательно и спокойно, продолжил: — Как должно поступить блестящему политику. — Кивнул сам себе и, неожиданно резко откинувшись на спинку стула, выразил в упор: — Но как бы хотелось, чтобы он поступал не как политик, а как любящий отец, да?

Провокация, определённо, достигла цели: он высказал прямо то, что она старательно пыталась запрятать поглубже, сделать вид, что этого желания не существует, что оно неважно. Именно от этого его слова остро резанули её сердце, и она резко ответила:

— Он вполне позаботился обо мне.

— О, да! — подхватил мысль он и тягуче отметил: — Даже отдельно обговорил в наших условиях, чтобы я позаботился о твоём эмоциональном комфорте. Полагаю, это была ключевая причина, по которой он пытался сладить со мной добром.

Этим признанием и без того деморализованная Руби была и совсем уж дезориентирована.

— О моём... эмоциональном комфорте? — тихо, почти беззвучно повторила она то, что особенно её потрясло.

— Да-да, — небрежно отмахнулся Дерек, как будто вопрос и не стоил обсуждения. — Чтобы я похлопотал за тебя перед Илом и Тэном, да и сам был любезен, знаешь ли!

Она застыла, пытаясь понять и принять полученную информацию.

Нет, она знала, конечно, что Дерек её не любит, что он не простил ей интриги вокруг Райтэна, — но всё же его доброта к ней казалась ей искренней. Она думала, что, пусть они и не могут быть друзьями, он, во всяком случае, готов поддержать её, направить, помочь. Ей мечталось, что она всё же сумеет однажды... ну, пусть не так, как он дружит с Олив и Илмартом — и тем более с Райтэном! — но хоть как-то, хоть немножко стать ему дорогой, важной, ценной.

Мысль о том, что он добр к ней только потому, что этого у него потребовал её отец, выбила у неё почву из-под ног.

Постукивая пальцами по книжке, которая лежала перед ним, Дерек наблюдал за ней с любопытством почти живодёрским — хотя наблюдать толком было и не за чем, потому что она попросту застыла, лишь моргая время от времени совершенно растерянно.

— Неприятно, да? — наконец, злым каким-то шёпотом уточнил он. — Думать, что ты человеку симпатичен, что у вас есть отношения — живые, искренние! — а потом узнать, что ты — всего лишь часть его интриги.

Она закаменела; можно было подумать, что она и вовсе этого не услышала, если бы не дрожащие, выцветшие губы.

С минуту он продолжал наблюдать её, всё так же постукивая пальцами по книге.

Наконец, она разомкнула губы и тихо, жалобно спросила:

— И что же?.. ты... теперь всегда будешь меня ненавидеть, да?..

Он вежливо приподнял брови и тоном самым что ни на есть любезным спросил:

— А разве может раб любить своего господина?

Она вскрикнула мучительно, тонко; прикрыла покрасневшее от стыда лицо руками.

Ему вдруг сделалось её жалко.

Он вообще был жалостлив. Конечно, он не раз за этот разговор напоминал себе, что Руби верить нельзя, и что она может изобразить всё, что ей вздумается, чтобы получить то, чего ей хочется.

Но все эти, безусловно, логичные соображения не очень-то приживались в нём, когда он видел перед собой страдание — неважно, искреннее или изображённое.

Он не мог для себя однозначно решить вопрос, играет ли Руби сейчас или нет — но ему пришла в голову мысль, что, если предположить, что она не играет, то его действия становятся жестокими.

С минуту он взвешивал внутри себя вероятности и, поскольку был человеком благородным и добрым, пришёл к выводу, что пусть уж лучше он поведётся на очередной обман, чем запутавшаяся девчонка страдает от его жестокости.

Ему, к тому же, пришло в голову соображение, что он скорее срывает на ней досаду на господина Михара — тому-то он не мог ничего сделать, и поэтому всё, что ему оставалось, это пытаться задеть его через дочь.

Именно это соображение сделалось для него решающим.

«Я пытаюсь задеть её, чтобы отомстить ему, — чётко обозначил он собственную стратегию, которая теперь, названная прямо, вызвала у него стыд и отвращение. — А мы ведь договорились не впутывать женщин!»

Вздохнув, он потёр лоб, встал и подошёл к ней.

— Ну, Руби, — начал он, и в голосе его было гораздо больше тепла, чем обычно, — прости меня, я от досады говорю. Честное слово, я не ненавижу тебя, и, даже если бы у нас не было договора с твоим отцом, всё равно постарался бы помочь тебе.

Она глубоко, тяжело вздохнула, отвела руки от лица, бросила на него больной, пронзительный взгляд и отметила:

— Ты был бы ко мне добр, да. Но теперь у тебя нет выбора: ты обязан быть ко мне добрым, — с горечью и затаённой злостью на отца заключила она.

Он пожал плечами и грустно согласился:

— И то, что теперь у меня нет выбора, обесценивает мою доброту, да.

Губы её мучительно задрожали.

Он вздохнул и привлёк её к себе, обнимая.

Она расплакалась.

Ей очень хотелось, чтобы её любили просто так, потому что сами так решили, а не потому, что приказал её отец.

Дереку сделалось совсем уж жалко её. Она виделась ему теперь глупой, запутавшейся девчонкой, на которую и злиться-то невозможно — кто же злится на ребёнка, который и сам не понимает, что творит.

«Но она уже не ребёнок», — напомнил он себе — как бесчисленное количество раз напоминал себе это, когда речь шла о Грэхарде.

«Совершеннейший ребёнок!» — возразил внутренний голос, и, сам того не заметив, Дерек взял Руби под ту же опеку, под которой держал и Грэхарда.

— Ну! — погладив её по волосам, попытался переключить её внимание он. — Зато у тебя есть Тэнь!

Помогло лишь частично; вытерев слёзы, Руби отстранилась от него, затем покачала головой и глухо отметила:

— Я не стою её дружбы.

Он усмехнулся краешком губ и заверил:

— Бесполезно убеждать кого-то из Тогнаров, что ты не стоишь их дружбы. Они, если уж выбирают человека, то остаются верны ему навсегда.

Она невольно хмыкнула — в его голосе была целая бездна теплоты, адресованной, конечно, Райтэну. Но ей в этот момент казалось, что немного этой теплоты досталось и ей.