Война Смотрителя (джен)

— И скоро? — раздражённо вопросил высокий человек, в свободной куртке с длинными чёрными волосами, заплетёнными в косички. На смуглом лице сквозь невозмутимость проглядывало раздражение.

— Осталось немного, Лайсус — спокойно и как-то размеренно ответствовала собеседница.

Низенькая, даже маленькая для человека — человеком она и не являлась. Серебряное, серебрящееся миллионами искорок платье её подчёркивало неестественную бледность кожи и удивительно большие для человека или иного гуманоидного вида глаза. Такие не могла создать Творец — слишком уязвимо. И эволюция здесь тоже ни при чём. Директор в очередной раз пожалел, что это тело нельзя изучить. В единственном оно экземпляре.

— Конкретней, — бросил Лайсус. Вздохнул. — Сколько раз, Заря, ты повторяла это? Чем быстрей я смогу перехватить контроль, тем меньше будет нарушений. Система расшатана! Мне нужен оперативный…

— Я стараюсь, — перебила она. — Работа закончена на девяносто девять и девяносто одну десятую длины… примерно. С каждым метром я ускоряюсь, но нелинейно. И мне неизвестно точное положение точки выхода. Неделя, Лайсус, или месяц. Возможно, я упрусь в другой Коридор завтра или сегодня. Кроме того, у меня несколько проектов, один из которых имеет высочайшую актуальность. Важнее, чем твой Отдел.

— Важнее душеворота? — прищурился он. Что задумала эта чертовка? И он, и Технический Директор не отрывают глаз, но что можно понять в её экспериментах? Объяснять — не желает. А Старший запретил силовые воздействия. Вернее, предупредил, что она свободна будет ответить. И что могущество Зари… неизвестно. Не высоко, не низко — просто неизвестно. Даже ему.

— Лифт, — коротко ответила Заря. Лайсус почувствовал внутреннюю дрожь. Лифт. Он обязан… нет. Он даже не Смотритель. Возможно, Фуад сможет заставить её… — Даже не думай! — повысила она голос, не меняя, однако, невыразительной интонации и размеренного темпа речи. — Это то, ради чего я сюда явилась.

— ТВЛ не дозволено трогать никому! Только Старший…

— …и я, — она подняла на него яркие, чуть светящиеся глаза. — Мне, его Хранительнице, позволено. С разрешения Старшего. И когда он будет здесь, проект должен быть готов. Ты потерпишь, господин Директор Отдела. Всех благ, — резко повернулась на носках и исчезла в хороводе серебряных искр.

Лайсус же поспешил в другой Отдел. Технический Директор должен знать.

Эвита то улыбалась, то плакала. Один за другим проходили выступления магистров иллюзий, и каждое из них западало в душу, возносило или обрушивало вниз. Все реальные проблемы словно отдалились. За это она обожала Фестивали. Отдохнуть душой и вобрать частицу жизненного опыта магистров. А вот и последнее представление…

Она вышла из толпы. Бледно-серая, переливающаяся, стоит вглядеться, сотнями цветов мантия с лёгким полупрозрачным капюшоном. И лицо, дрожащее, точно морок, то и дело переходящее в другое, то радостное, то грустящее, то вдохновлённое, то отчаявшееся. Гласом, в котором переплелись сотни интонаций, она молвила:

— Я расскажу вам историю, дамы и господа, — Эвите показалось, точно все иилги на Фестивали (или в мире?) увидели её. Магистр, но кто? Не угадать. Идеальная маскировка, чего и следовало ожидать.

Она подняла руку — и пала тьма. Только её фигурка в ореоле нежного светло-серого сиянья. Иллюзия — верхний её слой? — спала, а она чуть улыбнулась, спокойно-вдохновлённо начала:

— То было давно, и тысячи лет минуло с тех пор, — снова вскинула руку — и растворилась во мраке, кой, в свою очередь, пропал в разгорающемся свете. — А может быть это, — голос бесплотный шепнул, — происходит прямо сейчас?

Он шёл…

Тенью тихой скитался он по земле,

Сгорбленная фигура бредёт по трескавшейся от жара земле. Тенью от живого кажется он. Кожа его потрескалась, плоть его точно просохла, но он идёт и идёт — неумолимо, чеканит шаг за шагом.

Имя забыто его, точно сон,

— Ты умеешь мечтать.

Обернулся Странник одинокий.

Она была эфемерна и нереальна. Словно шелест бумаги под сухим жарким ветром, трепетали её очертанья. И не мог он сказать, высока она или низка, сильна или слаба, жива или мертва. Облик её был преломлением мыслей его и души, и подумалось ему, что видение это, а не реальность.

— Ты умеешь мечтать, — улыбнулась она. — Так бывает, Странник. Мечта не имеет границ. Ты позвал, ты воплотил, и здесь я, плоть от мыслей твоих и дух от духа твоего; идея и цель, горы движущей веры крупицею воплощённая.

Улыбнулся Странник. Надежда в нём точно очнулась ото сна. Распрямился он. Словно сила незримая — подхватила его. Подхватила и понесла вперёд. Бред ли, глюк ли — но он был жив. И должен был… что?

Безумья свет спустился на людей,

Усталый Странник брёл вдаль, чтобы мир возродить. Источника знаний Странник не знал, но точен он был. Бродяга искал подземный комплекс — без людей, но рабочий. Доверенным лицом некогда стал и допуск к секрету тому был положен ему.

Не помнил Странник, сохранил он не всё. Глубоко похоронили тайну комплекса и надёжно. Был он последней надеждой и верным путём. Знанья о нём были стёрты, почти все о них — позабыли. Остались лишь избранные Хранителями Будущего они назывались.

Странник — не Хранитель, но был их снабженцем. Высшего класса снабженцем, ответственным, в определённом смысле, за все внешние связи. И даже он о Фабрике знал — исчезающе мало. Но он имел широчайшую аналитику и острый ум. Потому вычислил, где, и теперь искал — три точки, раскиданные по миру. Три места, что могут быть целью.

Он шёл, а бесплодные пески

Он люк неприметный в руинах нашёл — то склад был вторичный проекта. Но данных там не было — данных не сыщешь нигде; улики, однако, найти всё же реально.

За шагом лишь шаг. Сквозь тени и смерть. Сквозь боль и надежду. Он не знал, почему погибли все до единого. Но безжизненными были и глубочайшие бункера, что нашёл он во тьме настоящего. Туда не достали ведь бомбы. Склад за складом, места, что сокрыты в тени он искал — и находил. С каждым фрагментом он понимал. Понимал он замысел долгий и тонкий, годами, веками начатый назад.

Осколки складывались воедино. Фабрика была автономна. Автономна и забыта руководством. Хранители Будущего были малозначимой группой Организации. Финансируемой. Плохо финансируемой. Постепенно перешедшей на самофинансирование. Забытой неспроста. Забытой намеренно. Тогда же и пропало прошлое руководство. По одному, но за десяток лет сменилось. Исчезло. Ушло на Фабрику?

Старанья его вознаградились с лихвой. Анализ финансовых потоков прошлого дал примерную область. Логистической анализ сузил её. Но этого не доставало. Он знал теперь, что Фабрика скрыта. Он не знал, как. Но способ определённо уходил за пределы понимания науки. Нечто, с чем имела дело Организация. Фабрика была закрыта на Ключ. И Ключники были мертвы.

Сквозь ледяные пустоши — льдинки пара изо рта — он шёл. Через хладные дебри ледников прорывался он. Казалось, сама Леди Удача хранила от смерти. И надежда. Его надежда. Она шептала на ухо. Подсказывала и поддерживала. Её сила переполняла его. Он дошёл.

Сквозь покров льда пробился вниз. Очистил вход. Использовал раздобытый в жарком, мёртвом граде код. Прошёл тамбур. Ледяная база Ключника — тишина и мрак. Заглох уж генератор, и тело Хранителя нашлось за пультом управленья. Разобраться было просто. Несколько тумблеров, несколько сенсоров — комбинацию уж заучил — и Ключ активен. Можно идти.

От тени он к тени по солнцу шагал,

Странник Фабрику миру явил, но место её оставалось ещё неизвестным. Из точек же трёх две остались вариантами цели.

Прошёл через север, прошёл через юг:

Он не знал, что было началом катастрофы, но мир словно блек и гас, точно нереальным вдруг стал. А сверху, так ярко, так реально…

Расколото небо над твердью земной,

Одна точка оказалась обманкой, искусной, но не Фабрикой, нет. Отчаялся он уж почти, но надежда, ангел, верой явлённый ему, утешила, направила и поддержала. Порою — физически он на неё упирался. Как? Он не знал, как иллюзия разума обрела материальность.

Он шёл в пелене, что клубилась по шею,

Кто знает, сколько он брёл? Кто знает, мог ли он сгинуть в тумане? Но вот она, цель! И туман от неё-то — отхлынул. И точно светились старые символы Врат, что вели за пространство, привычное людям. Туда, откуда возможно людей возродить.

Он коснулся Ворот, и они отворились. И Фабрика радость ему принесла. Рабочие все механизмы. Здесь можно людей воссоздать и память вложить, здесь можно предметы собрать, и техники, и обихода. Но стоило ему вновь вернуться к Вратам, как увидел, что в них проник уж туман. И что за Вратами нету уж мира: расколото небо да дымка пуста. Тогда вопросил он надежду, облачённую в плоть. И услышал:

— Величья молчанье, отчаянья свет…

Вздохнул, осознав её мысль:

— Кто я, а кто он, — стиснув зубы, спросил он. -

И бросил усталый взгляд за Врата, закрывая их — навсегда? А ангел его кивнула серьёзно:

— Приму я тяжёлую, долгую ношу.

Он шёл…

Он шёл меж ржавых конструкций и улыбался тьме в своей душе. Бумаги чистый лист, очередной, наполнился лишь скорбью и усталостью, царящими в его душе. Свежий, прохладный, снежный ветер омывал его лицо, а он всё шёл и шёл вперёд. Туда, в пелену. Он знал: бураны что когда-нибудь да стихнут. Они всегда стихают, правда?

…так и должна была закончиться, эта история. Воплощение мечты уйдёт, оставит безумца — гибнуть одному, гибнуть медленно, тоскливо. Как заканчивается всё, закончится и жизнь того мира. Жизнь его мира, например. Фабрика в истории — аллюзия на его Лаборатории. Лаборатории пока ещё живы… ведь так? Погодный имитатор работает как надо, неотключаемая сволочь. Ещё немного, и…

Раньше это зрелище поразило бы его величественностью. Теперь же вздымающиеся в мутные небеса высотки, ограждённые снежной пеленой, сияющие неоном фонарей, грустную лишь вызвали усмешку. Строили, строили — и, наконец, построили. Сперва Лаборатории — на кровавые деньги спонсора, давно мёртвого, втайне от него самого. Затем и установку, в далёкие те годы надеясь изменить уклад сам жизни.

Идея была довольно банальной, но социологи дали добро. Пред внешней угрозой человечество сплотиться и станет чем-то лучше, чем мрачное общество, описанное в киберпанковских книгах прошлого. Установка изменения климата призвала Холод. Лаборатории закрылись куполом метелей, исчезнув ровно на полвека, надеясь застать новый, лучший мир.

Подозрения высказывались сразу, но лучшие умы, инженеры и физики, просто пропали через десять лет, пока мир только сознавал наступающий Холод. Лаборатории стояли в оке снежных бурь, снабжённые запасами продовольствия чуть ли не на века вперёд. Тогда же обнаружилось, что Холод — уже автономное явление, равно как и купол метелей вокруг. Отключение установок ничего не дало. Экспедиции чрез метели пройти просто не могли, а кабельная связь с внешним миром однажды просто перестала работать. А потом они умерли. Один за другим, в основном — от старости. Остался лишь он. Киборг. Не лучший, нет, просто человек, родственники которого обеспечили набор имплантов «Вечность». Хорошо иметь родственников-миллиардеров. Плохо остаться одному. Навечно одному.

Когда умер последний, он всё же решился и прошёл сквозь метели, едва не погибнув. И обнаружил пустынный и мёртвый мир, скованный льдами. Парочка ещё рабочих спутников, до которых он достучался, не нашла радиопередач. А затем накрылись и они. Он остался один. Навсегда.

Рука привычно отворила толстые прозрачные створки с осыпавшимися буквами «Main Laboratory». Главный исследовательский корпус. Там, на первых подземных этажах, он устроился теперь. И там же комп, забитый историями смерти и забвения. Он безумец? О да… что это? Звук! Новый, отличный от привычных цветов, свет, новый, отличный от привычных цветов звук. Он обернулся.

Он шёл…

Он шёл по тесному коридору, на ходу касаясь сенсоров планшета. Красные лучи мрачно светили в окно; холодные, зловещие, привычные лучи. Он закончил писать и отдал команду. Через три целых пять сотых секунды на планшете появилось «Записано в основное хранилище». Интересно, зачем он дублирует? Да, основное хранилище — механическое, банальные чёрточки и точки на твёрдом теле — какой там материал? — охлаждённом почти до абсолютного нуля. Да, главхран продержится дольше него, дольше планшета, возможно, он переживёт убежище — кто знает… Но что ему до этой и прочих историй? Их никто не прочтёт. Некому. Он один.

Вздохнув, он поёжился. Холод. Помещение максимально изолировано, он держит наиболее оптимальную температуру, но всё равно как-то зябко. Впрочем, эти пару градусов подарили ему пару сотен лет жизни — в отличие от остальных. Теперь их корабли вращаются около умирающей звезды склепами, а он мёрзнет, но пока жив. Ненадолго.

Иногда ему казалось, что холод не настоящий. К физическому — давно уж должен был привыкнуть, но как справиться с живым воображеньем? Холод смерти. Холод угасания. Совсем как тот Холод, о котором он написал. Скоро он допишет, и очередная история ляжет в архив, что переживёт, возможно, и этот затухающий гигант. Холодная вечность…

…что увидит тот выживший, наивно надеющийся, что он не один? Возможно, конструкции Лабораторий не выдержат и обрушатся вниз? Или это лишь его галлюцинация? Постойте, что это? Он обернулся.

Он шёл…

Сквозь тьму и тьму шёл он вперёд. И надежда была утеряна. И свет — лишь на кончике палочке. Волшебной, чёрт бы её побрал, палочки. Инструменте чародея. Он жив, пока горит сей свет, но много ли ему осталось? Когда он не сможет шептать заклятье вслух, раз за разом зажигая огонёк? Когда хищные тени прыгнут на него и заберу, как остальных?

Он не помнил, сколько шёл. Он немного жалел, что оказался магом. Обычные люди погибли быстро, волшебников тьма тронула не сразу. Возможно, потому что была вызвана одним из них? Что это? Демон? Заклятье? Воплощённая Смерть? Он не знает. Он знает лишь, что темнейший из магов однажды решился на ЭТО. Он был среди тех, кто видел место ритуала. Тогда его вырвало. Ритуал «Кроатоан». Говорят, все знающие маги пришли в ужас.

А потом в мир пришла тьма. Дни становились короче. А ночью спасти мог лишь свет, неважно, электрический ль, магический ль. Впрочем, через дня три электрический свет отказал. Тьма как-то смогла испортить генераторы — все до единого. Возможно, потому что она была колдовской тварью, а колдовство легко портит незащищённую технику?

Теперь только заклятье света на волшебной палочке отделяло его от смерти. Палочка занята светом, и, значит, он больше ничего не может колдовать. Хотя нет. Он мог бы телепортироваться — палочка здесь не нужна. Вот только телепортация перестала работать тоже. Почему? Он не знал.

Теперь остался он, палочка с дрожащим светом и тьма да бессмысленные шаги. Свет выхватывает из тьмы пустые здания. Он остановился возле скамейки. На удивление, тьма не трогала растения, но без света трава жухла. Это вход в сквер, да? Он присел. Нет, было кое-что ещё, кроме света, тьма и палочки. Была свободная рука и тетрадь. Зачем он пишет о писателе в мёртвом корабле, что в пустоте глубокого космоса? Проекция, сублимация или как там оно? Не любил психологию. Он любил научную фантастику.

Одной рукой он достал тетрадь, одной рукой открыл, расположил на поудобней, раскрыл на нужном месте, достал ручку. Что же случится с космическим писателем? Возможно, разгерметизация? Он огляделся. Тьма продолжала зовуще шептать голосами людей и зверей, знакомых и нет, ею поглощённых. Хищная, влекущая тьма. Он повторил заклятье света, и тени отступили.

«Нет, разгерметизация — это слишком просто, — усмехнулся он. — Реальность страшней. Я напишу… что это?»

Он обернулся.

Он шёл…

…по дороге, которой несть конца. Он не находил сил остановиться — усталый человек. Последний человек в мире. Иногда, прямо на ходу, он делал наброски и зарисовки, такие же безысходные, как окружающее.

Под ногами — слякоть. Что это было? Биологическое оружие? Мутация? Проклятие мумий или ещё какое фэнтази? Он не знал. Он просто шёл по земле, покрытой зеленоватой гнилью, от сухого места до сухого. Строки, полнящие белые в клетку листы, точно весточка из прежней жизни, успокаивали. Рюкзак с тетрадями — на спине, ткань, как и его куртка — непромокаемая. Куртку снимал сушиться на ночь. Удивлялся, как успевает высохнуть в такой влажности.

На небе, как всегда, облачный покров. Изредка показывалось солнце — раз в неделю. Он вошёл в очередной мёртвый город. Или — живой? Зелёная, похожая на водоросли, влажная плесень плетьми свисала со зданий. Некоторые — вообще как большие живые холмы. Запах тухлятины и гнилости. На позеленевших дорогах изредка попадаются белые пятка — кости людей. Плесень съела их. Она не съела только его.

Лучше бы — съела? Кем он стал? Руки — в перчатках. Резиновых — чтобы не намокла тетрадь. Неутомимость — он мог идти и не спать неделями. Или спать днями подряд. Последний месяц он не останавливался. Казалось, стоит остановиться — станешь таким же. Аморфным куском плесени. Сколько он ещё выдержит? Иррациональный страх гнал вперёд, вперёд, сквозь мёртво-живые развалины, не быстро, не медленно, просто вперёд… стоп, что это? Он обернулся.

Он шёл…

…если это можно так назвать. Поскольку обычные шаги не могут опираться буквально на ничто. Воображаемая опора. Куда хочешь, там и будет. Препятствий нет. Шагай хоть сквозь стены. Только от земли слишком далеко не оторвёшься — а жаль.

Почему он ещё существует? Непонятно. Аномалия? Магия? Проклятие? Ответов нет. Его руки проходят сквозь любую материю — он не может даже прочесть книги. Никакого контакта с миром, кроме глаз и ушей. Разве что с одеждой своей — хорошо, что она не изнашивается. И хорошо, что у него есть записная книжка, в которой теперь можно писать бесконечно — волшебство?

Да он сам — волшебство! Призрак. Самый настоящий призрак. Только вот живых, чтобы смотреть на него, нет. Может, в каких глубоких бункерах? Или в далёких городах? Он не знал. Идти — долго. Впрочем, куда спешить? Но здесь, в столице, живых нет. Лишь радиоактивные развалины. И неестественная тишина. Он вообще слышал звуки приглушённо.

Ему оставалось лишь идти да писать. Про цепочку апокалипсис, например. Атмосфера способствовала. С каждым обследованным бункером надежда всё ускользала и ускользала. А на развалины шёл снег. Он шёл и шёл, искал и искал… пока за спиной не раздался громкий звук. Он обернулся.

Он шёл…

По развалинам.

Он шёл…

По руинам.

Он шёл…

Во тьме.

Он шёл…

В холоде.

Он шёл…

Одинокий.

Он шёл…

Отчаявшийся.

Он шёл…

Пока не замер. И не обернулся.

Что такое мечта? Какова сила надежды? Что может вера? Кому, как не ей ведомо то.

В пустынных Лабораториях окликнула его.

В холодной пустоте позвала его.

В круге хищной тьмы привлекла внимание.

Остановила в мокром городе.

В развалинах заставила обернуться.

Яркий образ в Лабораториях.

Блеклый образ в мраке космоса.

В свете заклятья тень.

На плесени иллюзия.

Отголосок в столице.

Мир за миром. Вверх по лестнице. Демиург за демиургом. Шаг за шагом. И чем дальше, тем меньше её было. От той, кто держала его за руку, воображаемого образа и тени мысли. Она взлетела по лестнице, и бесконечность раздвинулась, пропуская её. Отголосок идеи, оттенок надежды и боли услышан был. И вдруг Эвита осознала себя. И осознала безмолвную просьбу из глубин иллюзий, точно луч света из тёмной бездны.

Рассказчица смотрит ей в глаза. В её власти всё изменить. Рассказчица смахивает капюшон. Серые глаза, лёгкие морщины, длинные тёмные волосы с сединой. Во взгляде немой вопрос, адресованный из глубин бездны. И прежде чем подумать, Эвита кричит:

— Да!

И тысячи иилгов вторят ей. Кивает рассказчица. Улыбается грустно и светло. И бездна распахивается перед ними. И ручка, перо, воля, желание, бег пальцев меняет реальность. Переписывает миры. Писатель за писателем. Мир за миром.

И призрак находит живых. И люди снова заселяют шар Земли. И плесень тает на глазах, и скелеты становятся оживают. И тьма отпускает людей, рассеивается под светом солнца — найден был контрритуал. И космический корабль, застрявший у звезды, находит патрульный крейсер. И Холод отступает, а в подземных убежищах спасена вся флора и фауна…

Серая дымка уходит. Мир собирается воедино. Кусочек за кусочком. В сиянии воплощается она. Странник одинокий слышит: «ты не один». И Фабрика начинает работу. Потому что надежда — есть. Потому что мечта выше рамок реальности. Белоснежный отсвет ангела крыл на мгновение является иилгам и слышат они: «спасибо».

А потом виденье тает — точно не исчезает, а удаляется куда-то дальше. Будто закрывается окно. Они ведь останутся жить — где-то там, куда они только что взглянули, правда? Эвита выдыхает. Поднимает глаза.

— Благодарю за выбор, — кивает ей, и каждому иилгу в зале рассказчица. И разводит руки — и небо над головой, только что бывшее мрачно-тёмным, озаряет яркий солнечный свет.

Стоило Эвите прийти в себя, как она заметила Андру — с той самой сказительницей рядом. А чуть дальше — саму Пророчицу, внимательно наблюдающую, как навстречу Андре — будто бы постаревшему Андре! — и магистру-сказительнице выступила другая пара. Седая девушка и мужчина, чем-то неуловимым на Андру похожий, оба в чёрном.

— Илла Сказительница, — улыбнулась седая девушка с глазами старухи. — Далеко же завели нас мечты… Но сколько они стоят, Обманщица? Какая цена иллюзорным надеждам? Прах и тлен, — дрожь страха от неведомых образов, стоящих за этими словами, пробежала по спине Эвиты. Она поёжилась.

— И вновь ты поднимаешь этот спор, — улыбнулась сказительница, и дрожь предвкушения сменила страх. Весь самоконтроль Эвиты тонул в образах и словах этих обеих. — Но в этот раз мы не одни. Чья же Симфония выше, о Страдальница?

Мужчина, составляющий седой пару, властно взял её за руку, ступил вперёд. Синхронно с ним, словно в зеркале, сказительница подхватила за руку Андру. Они встали друг напротив друга, и улучшенный слух Эвиты уловил синхронный шёпот:

— Веди ты, — седая — своему спутнику. — Позволь мне…

— Ты — мой фон, — сказительница — Андре. — Позволь мне…

Эвита заворожённо смотрела, и странное чувство охватывало её. Словно сейчас она будет свидетелем чего-то невероятного, чего-то судьбоносного. А затем седая и сказительница широко распахнули руки, словно желая объять мир, и настала тьма. Тьма — и тишина.

Вспыхнул маленький огонёк, рывком разворачиваясь в пламенную сферу. Ощущение тела пропало, ощущение магии исчезло — но она осознала этот шар Первородного Огня всеми чувствами сразу. Она была им. И увидела смутную, светлую и добрую, непременно всемогущую фигуру. Мать. Мать вселенной. И Творец улыбнулась ей. И произнесла Она Слово. И Слово упало в Огонь, и стало Слово Песнью.

Тысячи голосов, миллионы образов, миллиарды существ и улыбка Творца. Строгая и щедрая. Она подарила жизнь. Она подарила разум. Пламенными искорками раздала она души, строгим гласом и тёплым объятьем учила их, а потом — ушла. Оставила вселенную миллионам разумных. Перед глазами пронеслись все, от знакомых людей до ирреально страшных неверен. Эвита чувствовала — Творец была не одна, но она была направляющей силой, а сотни меньших мотивов — лишь пришли ей на помощь извне. Та, Кто Напела Бытие, ушла, оставив своих учеников и учениц следить за разумными и за мирами. Присутствие её погасло, и одиночество пронзило сердце особой тишью…

Теперь Эвита осознала, что разворачивающееся повествование имело четыре источника. И одиночество пела Печаль — имя-прозвище само просилось на язык — творение вселенной вёл Андра… нет, Андра-Яалш, не иначе! Откуда это второе имя? Она не знала. Свет Творца выражала сказительница, Илла Имфоли, а учеников Творца — Андра-Яалш и Акнис Дораго, спутник Печали. Акнис же помогал с… фоном? Но ненадолго четыре роли слились воедино. Вот они разделились — и Андра с Печалью отступили назад, а вперёд выдвинулись партии Иллы и Акниса.

Четыре партии переплелись в единой порыве, Песне борьбы и Песне возвышения, а в то время…

Тень Иллы Имфоли обнаружила следы атрибутивной силы в одном из опаснейших мест Внешних Пределов. И была развеяна.

Старший Помощник Сеадор отдал приказ начальнику научного отдела военного министерства империи Фэйре. Вакцинация будет проведена в кратчайшие сроки.

Технический Директор настороженно следил за показаниями своей Консоли, прихлёбывая чай.

Хранительница Заря приступила к прокладке последнего участка Служебного Коридора номер 90002.

Кристалл Рода Пророчицы получил успокаивающие вести.

Смотритель Ферет принял решение, личным вмешательством сократив время подготовки атаки до минимального.

Десятая разведгруппа Иллы была уничтожена в полном составе.

Мераш вздохнул про себя и отправил Огнетворице сообщение. Точнее, это сделают анонимно друзья его друзей по только что отданному сигналу.

Вторая Симфония обрела новое вместилище и предвкушающе улыбнулась. Буря грядёт.

…а в это линия реальности замерла на высочайшей точке, готовая ринуться по одному из путей. Неустойчивое равновесие. Переходный период от первой к второй эпохе Третьего Дома.

Тысячи лет проносились перед глазами. Она видела, как рождались, как умирали, как перерождались, как уходили за грань. Она видела, как крепли ученики Творца, как пристально следили за разумными, оставленными Ею на попеченье. И светлые надежды их пела Илла, и железную волю их пел Акнис. А потом она увидела и самого Дораго. Один из первосотворённых, один из высших, один из сильных, возвышался он над прочими… но другая фигура заслоняла его. Старший, так к нему обращались. Яалш — такое имя даровала ему Творец. И пела Илла Яалша, и Акнис пел себя, и столетья летели мгновеньями.

Менялась вселенная. Вот Акнис набирает влияние, вот новые Смотрители и Смотрительницы, Помощники и Помощницы, Ключники и Ключницы, Служительницы и Служители присоединяются к Персоналу, всё больше их и больше, и редеют ряды прямых учеников Творца, и отступают угрозы, и век сменяет век…

Песня четверых всё ускоряется и ускоряется, события размываются, только атмосфера и какие-то общие события видны ещё. Вот яркой, тревожной, трагичной вспышкой проносится смерть чуть ли не всего Персонала — так называют себя хранители вселенной и воли Творца её. И с каждой нотой крепнет и растёт линия Акниса, подхватывая и подбирая другие. И с каждой нотой слабнет линия Яалша, уступая более ярким Смотрителям — но остаётся главной.

Особая она, линия Яалша. Со столетьями, пролетавшими в секунды, крепнет она, не растёт вширь, но становится всё более холодной, колючей и, вместе с тем, надёжной. Напоминает она военный марш и тяжёлые раскаты грома, безмерность Кристаллов Рода и стальную волю их Глав. Она ведёт Персонал — и всю вселенную! — за собой. И тени отступают перед жёстким светом, и непробиваемым щитом укрываются живые миры, и заразу выжигает хладное пламя. Нельзя остаться равнодушным, смотря на работу Старшего Смотрителя.

Никто и не оставался. Мелодия отражает саму себя, переливаясь в мириадах оттенков. И Страдальница поёт скорбь и боль, печаль и горечь, что ложится на сердца Персонала, смертных и самих миров. И холодно кивает Яалш этой скорби, ожесточая душу. И не сдаётся. Берёт ответственность. Ведёт дальше.

Но вот Акнис Дораго понимает, что пора что-то менять. Что вселенная застыла в стазисе. Стазисе вечной боли. Что Персонал борется с симптомами, но не с причиной. Что надо применить свою власть — к смертным.

И он начинает менять. И власть его такова, что взгляда достаточно, чтобы величайшие маги падали к ногам могучего и мудрого Смотрителя. Тонкой и прочной сетью оплетает он Персонал и Внутренние Пределы, сетью интриг и влиянья. Однако бдит Яалш, и сеть не укрылась от взора его. И проходит он по нитям до центра, и сознаёт он предательство.

Два Смотрителя сходятся в Большом Координационном Зале. Обвиняет Яалш Акниса — прямо отвечает тот. Сталкиваются два Смотрителя — в полной мере. Две личности, два мировоззрения, два пути и два пониманья. Два дерзанья, две воли, две власти и два смысла. Желал Акнис возвысить смертных властью, данной ему Творцом. Желал Яалш незримо ограждать их, позволив возвыситься самим. И горькую свободу Яалша поёт Скорбящая, и светлую мечту Акниса поёт Илла, и холодную рациональность поёт Яалш, и яростную страсть поёт Акнис.

Скрещиваются клинки. Сшибаются идеи. Сталкиваются воли, сметающие законы самой реальности, словно фигуры с шахматной доски. Два вихря сливаются в один и расходятся — проиграл Акнис. Но светлая, яростная мечта его — проникает в Яалшев ум. И не только в его.

Песня идёт всё быстрей. Подробностей уже не видно. Но видно, как Мечта охватывает Яалша и прочих Смотрителей. Но извращают её умы Смотрителей, и тёмная жажда власти сменяет свет стремлений. Сменяет — и вдруг, внезапно гасит мелодию Яалша. Чёрной волной прокатывается она по вселенной, гибнет сама, и гибнет Персонал. Всё стихает.

Из пепла катастрофы и колыбелей рожденья восстают цивилизации. Возвышается Лиодор, многоцветной симфонией ширясь и ширясь. Тихая, неслышимая нотка вновь выдвигается на передний план. Не сразу вычленила её Эвита, но знакомые переливы, пусть слабые, пусть изменённые, улавливает она. Яалш. Андра-Яалш, Яалш-Андра вновь вливается в симфонию вселенной и симфонию Лиодора. Вот к нему присоединяется иная песнь, многомерная, отражающая саму… надежду? Надежду, искусство, утончённость, свободу и мечту. Илла поёт себя. Эвита осознаёт, что личные Песни и Иллы, и Скорбящей давно уже летят во вселенной — просто не замечала она их, увлеклась иным. Настолько огромна была симфония Дома, что никакого не сознанья не хватит уловить её всю.

Сливается Симфония надежды с холодным долгом. Рядом с Яалшем встаёт Илла. Сливается тёмная Песнь печалей и грустей с пожаром страсти Акниса, скрывавшегося в фоновых мотивах. И холодный свет Персонала возвращается в Дом. И тёмный огонь Акниса снова охватывает его в попытке приблизить мечту. А потом глядёт Фестиваль Иллюзий, где новое воплощение примет старое противоречье.

Саму себя видит Эвита. Видит рассказ Иллы, точно светлый зов сквозь тьму. Видит песнь четырёх, захватившую двор и уходящую далеко на просторы вселенной — и за них? Отражается песнь в песни, яркость в яркости, а история в истории. Вновь и вновь проносятся события. В какой-то момент Эвита ощущает, что может влиять на песнь. Что её выбор, здесь и сейчас, способен сместить баланс — в сторону ли Акниса-Скорбящей, в сторону ли Яалша-Мечтающей. Сознаёт, что видят то же и другие: каждый из тысяч иилгов во дворе влияет на Песнь. Каждый из миллиарда на планете — пусть и в меньшей мере, будучи дальше от истока. Каждый во вселенной. А может, и кто-то дальше?

А потом Эвита различает мелодию Пророчицы. И скользит в будущее, где ветвится Песнь. Зрит два будущих Лиодора. Зрит и, не колеблясь, выбирает. Выбирают и остальные. Завершающе гремит симфония, следуя выбору, и замолкает. Замолкает, чтобы продолжаться незримо и вечно — огненная Песнь Матери вселенной, подхваченная твореньями Её.