Три рубля

Торговля с Китаем находилась под постоянным наблюдением Петра I. Неслучайно одним из пунктов, вошедших в приговор по делу бывшего сибирского губернатора, было обвинение против него в попытке присвоить три алмазных перстня и алмаз в гнезде, купленные в Китае на деньги из комнаты «великой государыни царицы» Екатерины Алексеевны. Этот интерес к китайским драгоценностям был постоянен в окружении Петра I, о чем в частности свидетельствует история о «камне-лале», которую следователи из канцелярии И. И. Дмитриева-Мамонова обнаружили в книгах Сибирского приказа.

В них они нашли «скаску» нерчинского отставного пятидесятника Яна Истопникова о том, что в 1702 г. он выменял в Китае «камень лал красной, весом 19 золотников с ползолотником» за 8000 лан. В письме 12 мая 1705 г. из Киева от кн. А. Д. Меншикова было повелено купить этот камень за ту цену, что заплатил Истопников, и дать наддачи 1000 руб. 5 октября 1705 г. Истопников отдал камень в Сибирский приказ и ему было заплачено 9000 руб. из денег Сибирского приказа и Ингерманландской канцелярии. Но камня в приходных книгах 1705 и 1706 гг. «в записке не явилось».

Об этом камне кн. М. П. Гагарин рассказал следующее: в 1705 г. Ян Истопников «явил камень-лал» главе Сибирского приказа кн. Ф. Ю. Ромодановскому. Ромодановский отослал камень с кн. М. П. Гагариным к Петру I, и князь показывал его царю в Польше, в Гродне. Петр I «тот камень изволил принять у меня сам». В 1721 г, камень находился уже у кн. А. Д. Меншикова. Почему об этом нет записей в приходных книгах, Гагарин не знал, т.к. главой Сибирского приказа в 1705 г. был кн. Ф. Ю. Ромодановский.

Что-то совсем не отражена роль России. Насколько я знаю, Россия не допустила английский опиум на Амур и закрыла северный Китай для этой заразы)

Услышав об этом, вышеупомянутый господин Конрад, князь польский, по зрелом размышлении, как говорилось выше, по совету, единой воле и горячему согласию его жены Агафьи и сыновей его Болеслава, Казимира и Земовита, дал упомянутым братьям дома Тевтонского, нынешним и грядущим, землю Кульмскую и Любавскую и землю, которую смогут с Божией помощью в дальнейшем отвоевать из рук язычников со всеми правами и пользованием, которые он и предки его имели в вечном владении, не оставляя себе в них никаких прав и собственности, но отказываясь словом и делом ото всего, на что мог бы претендовать он сам или жена его, или дети, или потомки.

Да в нашем же православии тяжутся нецыи же непрямо, тяжутся и поклепав крест целуют или образы святых и на поле бьются и кровь проливают, и в те поры волхвы и чародейники от бесовских научений пособие им творят: кудесы бьют и во аристотелевы врата, и в рафли смотрят и по звездам и по планитам глядают и смотрят дней и часов. И теми дьявольскими действы мир прельщают и от бога отлучают, и на те чарования надеяся поклепца и ябедник не мирится и крест целует и на поле бьются и, поклепав, убивают. И о том ответ. Благочестивому царю в царствующем граде Москве и по всем градом своя царская заповедь учинити, чтобы таковыя волхвы и чародеи, и кудесники, и смотрящий во рафли, и во аристотелевы врата, и по звездам и по планитам смотря дней и часов, и теми дьявольскими действы мир прельщают и от бога отлучают и прочая еллинская бесования творят, и таковая вся богомерзская прелесть и святыми отцы отречена бысть. И от ныне бы и впредь та ересь попрана бы была до конца в твое христолюбивое царство. Аще ли кто впредь от православных хрестьян учнет таковыми чародействы в народе или по домом или уполь прельщати, и потом обличени будут, и таковым от царя в великой опале быти, а тем православным хрестьяном, которые учнут от них то еллинское и бесовское чарование приимати, всячески от церкви отверженным быти по священным правилом.

Повесть некоего боголюбива мужа, списана при Макарье Митрополите Царю и Великому Князю Ивану Васильевичу всей Руси, да сие ведяще, не впадете во злые сети и беззакония отъялых и прелщеных человек и губительных волков, нещадяще души, ей же весь мир не достоин прочетшеже сие, человецы, убойтеся чары и волхвования, творяте скверная Богу, и грубая и мерская и проклятая дела.

Бе некто царь правоверен, боголюбив и милостив, ходяше по заповедем Божиим и упование на милость Божию полагая и любя суд и правду; царствие ж его всеми благими изобилуемо; он же по всей вселенней яко солнце преславно сияюще, и окрестным и сопротивным страшен являшеся; воини же именем его враги побеждаху, яко огнь попалящ лица противных, никому же мощи зрети против его, понеже Бог помогаше ему. Во время ж царьства его, по действу дьяволю, прилучися некто у того благочестиваго царя синклит чародей зол и губитель муж, царем же он зело любим бе, и нача в уши влагати ложная царю; последи же, увещевая, рече: вижду, царю, яко ты царьствуеши неведением елико лет будет царствия твоего; аще ли кто былием отравным и чары деюще погубит тя, ты же сего не веси,– аз убо, царю, разумею философию, и ини мужие мудри философи есть во стране твоей, могут ведати елико лет царьствия твоего, и от всех злых чародей и от былия травнаго избавят тя, и бесстрашна сотворят. Царь же слышав, лстивая его словеса, возлюби глаголы его, и повеле ему собрати философ. Он же собра четыредесят чародей, и написа книги по действу дьяволю, сказаше царю о царьствии его ложная; царь же вмъняше в правду, и виде вмале некая и сбывшаяся от них прелстеся, впаде в сети их, нача веровати, рече: вем, яко тии мужие мудрии могут ведети лета царьствия моего, и от всех злых соблюдут мя. Той же синклит со единомышленными врачеванием нача ложная царю глаголати, и оклеветовати неповинныя, и смути царя на люди, людей же на царя, и оскорби царь неповинных различными печалми, и сам от них печаль имяше и страхование, и впаде зело сам во злые прелести их, и на кийждо день не врачеваху, то страхом и боязнию одержим бяше царь той, а от врачевания полезная мняше себе быти. Приспе же время попущением Божиим, той царь за беззаконие месть прия от Бога. Восташа на него окрестни гради, и землю его поплениша, и грады разориша, и люди поразиша, и до конца погубиша, и до царьствующего града доидоша, иде же царьский престол. Царь же в недоумении быв; той же синклит и губитель муж с единомышленными прелщаше царя лестию, рече: пошли, царю, воини, и победиши. Царь же, собрав во граде ужики своя и воины, елико имяше, и дав злата много, и посла их на супротивных, надежу имуще на врачевание их. Они же исшедше из града, и ужасошася зело, и приложишася к супротивным на царя, и яко волцы нещаднии, пририщуще нагло, хотяху взяти град, и люди убивающе. Бысть же во граде том вопль и плачь неутешим. Царь же со царицею видев злую ту беду, взятие града и посечение смертное, возопи гласом велиим; люте нам грех ради наших сотворися нам сия. И остави царицу, и быстро бежа в ложницу, и заключи двери, и нача вопити и рыдати и в перси своя бити, глаголюще: о кий грех сотворих пред Тобою, Господи, не вем, яко тако граду и нам погубление и смертное горкое посечение бысть. Бысть же ему глас страшен зело: царю, воспомяни, аз избрах тя царя, и преславна тя сотворих, ты же поругася мне отступи от мене, и приложись к бесом, остави всемогущую мою помощ и силу, совокупися со враги креста моего, на нем же аз распяхся за весь мир, и умножися злоба твоя предо мною и прогнева мя; ныне же за отступление твое месть тебе воздаю – в сем веце царьствия твоего лиших тя, и смерти горцей предаю, в будущем же веце за оступление твое, и за сия моя погибшая от тебе даси ответ, и зол суд и месть восприимеши. Он же слышав глас той страшный возопи, и востенав из глубины сердца своего: Владыко Господи, согреших, аще не помилуеши мя, сия ми земля гроб бысть. И пад на землю, яко мертв, и едва ощутися, и лежа на земли моляшеся умилными глаголы, и землю моча, и не востая от земля; и той день и нощь лежа на земли, и моляшесь и слезами землю моча, елико можаше, гортани же его и устне исохшу от многаго плача и рыдания, царицу же у двери толкущуюся и рыдающе и воплощу презрении что же (Должно быть: презре и ничтоже) глагола ей, токмо слышати ей покаяние его и рыдание. Той же злый губитель царев со единомышленными искаше предати царя сопротивным, хотяше сам избыти посечения смертного от сопротивных. На утрия ж дню свитающи свет восия во храмине, и глас бысть страшен царю: прощен еси греха того, и паки покайся, и востани, и собери люди во град, и иди на супротивных. Он же от гласа того не можаше ни мало востати, но восклонив главу от земля, рече: Господи, како могу итти, понеже во граде людие сири и убози. Глас же ему вторицею: маловере, иди и победиши. Он же востав и собрав и иде из града на сопротивных; супротивнии же видяще, и явись им множество воин зело страшных, и убояшася страхом велиим и начаша бежати. Ужики ж царевы, видевше царево одоление, а супротивных побежение, от супротивных отложишася, и паки приложишася ко царю, и вкупе всех противных избиша. И злато и серебро и все елико имяху взяти повел царь той, и возвратись во град с радостию великою. Епископ же и вси люди града, видяще такая преестественная чудеса, руце на небо воздеюще, молящеся со слезами, и сретают царя со честными кресты и с Богородичными образы, и бысть радость велия во граде том. Той же синклит, паче же реку губитель, со единомышленными рече царю: мы уврачевахом яко твое одоление будет. Царь же прелщения их поведа епископу и всем людем бывшая от них, осуди их смертию и повеле их всех пожечи огнем; оттоле же царь с епископом написати книги повеле, и утверди, и проклят чародение и в весех заповеда после таких огнем пожечи. И потом царствова в тишине и в покое безмятежно.

Московская шапка (англ. Muscovy hat) — традиционный головной убор лондонского меченосца (Sword Bearer), сопровождающего лорда-мэра Лондона при торжественных церемониях. До XIX века также изображалась на гербе лондонского Сити. Название шапки напоминает о торговле с Россией («Московией»), из которой в XVI—XVIII веках в Англию ввозилась бо́льшая часть меха.

Московская шапка сделана из соболиного меха и слегка расширяется к верху. В наше время её высота составляет около 20 см, исторически она была более высокой. Когда лорд-мэр Лондона покидает пост, меченосец снимает шапку и подаёт ему из потайного внутреннего кармана шапки ключ от сейфа, в котором хранится городская печать. Этот ключ затем торжественно передают новому лорду-мэру. Тот возвращает его меченосцу, прося хранить в безопасности. Меченосец отвечает «I shall keep it under my hat!» («Я буду хранить его под шапкой!») — и вновь прячет ключ в шапку. Эта фраза стала в английском языке нарицательной и означает в переносном смысле «хранить секрет» или «держать что-то при себе».

Печаль многу имамъ въ сердци о васъ, чада. Никако же не премѣните от злобы обычая своего, вся злая творите в ненависть Богу, на погубу души своей. Правду есте оставили, любве не имате, зависть и лесть жирует въ васъ, и вознесеся умъ вашь. Обычай поганьский имате: волхвамъ вѣру имете и пожагаете огнемъ неповинныя человѣки. Гдѣ се есть въ Писаньи, еже человѣкомъ владѣти обильемъ или скудостью? подавати или дождь, или теплоту? О, неразумнии! вся Богъ творит, якоже хощет; бѣды и скудость посылаеть за грѣхи наша и наказая насъ, приводя на покаянье.

Размытость культа Велеса в этнографических материалах XIX в. не позволяет полностью восстановить весь календарный цикл молений этому божеству. Предположительно он может быть представлен так.

1. Первая неделя января. Ряженье в звериные шкуры, маски тура, обряды заклинания скота.

2. Масленица. Комоедицы (24 марта). Медвежьи пляски, маски тура.

3. Юрьев день (23 апреля). Первый выгон скота. Языческое божество заслонено св. Георгием.

4. Турицы на троицын день (у западных славян). Связь с Велесом не ясна.

5. Жатва. Оставление в поле последних колосьев «Волосу на бородку». Хранение необмолоченных снопов для обрядового кормления скота в «велесовы дни» (2 или 6 января). Изготовление соломенной бороды, помещаемой под образами.

Поскольку самые жестокие ветры дули осенью и зимой, полагали, что Один предпочитал охотиться именно в это время года, особенно в промежуток между Рождеством и Двенадцатой ночью (Крещением), поэтому крестьяне всегда оставляли последний сноп или меру зерна, которые могли бы послужить пищей его коню.

I, Travers, by birth a Norman
To gaine victorious conquest
With Wm Conqueror in I came
As one Chief rol'd among the rest.
His querdon was a crowne
And our subjects spoyle
Some ransomed Towr and Towne
Some planted English soyle.
Tolketh his castles and herison
My captives maulger were
His daughter and heire Dame Alison
I espoused to my fere.
Thirty winters thus were worne
In Spousals mirth and glee
Four begotten she had and borne
Er crowned was Beauclard Henry.
Arnold and Jordon Fitz Travers
Th' one me succeeded, the other tooke orders
With Constance and Blanch my daughters
The one to Spousals, the other vowed cloisters

The name of Travers only appears in Domesday as borne by a sub-tenant in Hants; but it is several times repeated in the Liber Niger. Ralph de Travers, 1165, held of the See of Worcester; Bertram and Pagan de Travers, of Evesham Abbey; and Robert de Travers, of Henry Lupel in Somersetshire. Hugh de Travers was of Lincoln, and Warin de Travers of York, in 1189-90 (Rot. Pip.). Walter de Travers paid a fine in Buckinghamshire in 1197 (Hunter's Fines): and Roger de Travers occurs there and in Bedfordshire in 1202 (Rot. Cancellarii). In Yorkshire they were clearly of considerable importance. When Robert de Lacy was expelled the realm, the Honour of Pontefract was bestowed by Henry I. on "Henry Traverse, who being shortly after mortally wounded by one Pain, a Servant of his own, caused himself to be shorn a Monk, and so died within three days."—Dugdale. Two of the name, John and Laurence, were pardoned as adherents of the Earl of Lancaster in 1318. John was twice Commissioner of Array of the Honour of Pontefract, and superintended the equipment of the levies in 1316 and 1323. Laurence, in the latter year, was one of the Sub-Custodes of the peace in the Wapentake of Aimunderness; and a burgess returned for Preston in 1327.—Palgrave's Parliamentary Writs. Dalton-Travers, about half a mile south of Newsham, in the North Riding, "traxit appellationem suam a familia de Travers, ejus olim per plure annos dominis, licet eorum jam memoria diu obsoleverit."—Gale's Richmondshire. Robert, son of Robert, son of Warin de Travers (no doubt the Warin of the Pipe Roll of 1189), gave some land in Dalton to Marrick Priory (Mon. Ebor. 270). Another of the family, Thomas Travers, was one of the Conservators of the peace for Lancashire in 1320.

ИМХО, нам нужно вообще точнее определить содержание понятия Honour, "Честь".

If the estate-in-land held by barony contained a significant castle as its caput baroniae and if it was especially large – consisting of more than about 20 knight's fees (each loosely equivalent to a manor) – then it was termed an honour. The typical honour had properties scattered over several shires, intermingled with the properties of others. This was a specific policy of the Norman kings, to avoid establishing any one area under the control of a single lord. Usually, though, a more concentrated cluster existed somewhere. Here would lie the caput (head) of the honour, with a castle that gave its name to the honour and served as its administrative headquarters. The term honour is particularly useful for the eleventh and twelfth centuries, before the development of an extensive peerage hierarchy.

https://en.wikipedia.org/wiki/English_feudal_barony