Чаепитие графства Чешир

— Это правда, что вы повысили голос на профессора Амбридж?
— Да, — сказал Гарри.
— Вы обвинили её во лжи?
— Да.
— Возьмите-ка печенье. Вы чудесный мальчик.

— Хм… Вы знакомы с буддийским текстом "Катехизис Шанкары"?

— Боюсь, что нет.

— Тогда я расскажу вам о нем. В основе его — это отнюдь не терапевтический учебник — идея истинного эго и мнимого эго. Истинное эго — бессмертная часть человека, которая должна отправиться в нирвану — так сказать, душа. Мнимое же эго — обычное сознание, опутанное иллюзиями — осознанием вас, меня и всех, кого мы когда-либо знали довольно хорошо. Так? Так. Дальше: состоит это мнимое эго из скандх, как они это называют. К ним относятся ощущения, восприятия, способности, самосознание и даже физическая форма. Крайне ненаучно. Да. Но все это не то же самое, что неврозы, жизнеложь мистера Ибсена или галлюцинации — нет. Каждая из пяти скандх есть часть того неповторимого сочетания, что мы называем личностью, а затем наверх выступают неврозы и все прочие неприятности, следующие за ними и дающие нам работу. Да? Да. Я прочел вам эту лекцию, потому что нуждаюсь в эффектных терминах для того, что сейчас скажу, а я хочу сказать кое-что эффектное. Вот посмотрим на скандхи, как они лежат на дне водоема; неврозы рябят на поверхности воды; "истинное эго", если оно есть, закопано глубоко в песке на дне. Так. Рябь заполняет zwischenwelt между объектом и субъектом. Скандхи — часть субъекта, основная, единственная ткань его существа. Итак, вы согласны со мной?

— С очень многими оговорками.

— Хорошо. Теперь, установив общие черты модели, я буду ею пользоваться. Вы играете со скандхами, а не с простыми неврозами. Вы пытаетесь выправить у этой женщины всеобъемлющую концепцию ее самой и мира. Для этого вы пользуетесь «яйцом». Это то же самое, что играть с психотиками или с обезьяной. Все вроде бы идет хорошо, но… в какой-то момент вы можете сделать что-то, показать ей какое-то зрелище или какой-то способ видеть — что нарушит цельность ее личности, сломает скандху и — пфф! — словно пробито дно водоема. В результате — водоворот, который унесет вас… куда? Я не хочу иметь вас в качестве пациента, молодой человек, молодой мастер, поэтому я советую вам не продолжать этот эксперимент. «Яйцо» нельзя использовать в такой манере.

Рендер швырнул сигарету в огонь и начал загибать пальцы:

— Во-первых, вы возводите мистическую гору из мелкого камешка. Я всего лишь направляю ее сознание на прием дополнительной области восприятия. Во многом это простая передача работы других чувств.

Во-вторых, ее эмоции были крайне интенсивны вначале, потому что это была действительно травма, но мы уже прошли эту стадию. Теперь это для нее просто новинка. Скоро станет привычным.

В-третьих, Эйлин сама психиатр, она опытна во всех этих делах и прекрасно знает деликатную природу того, что мы делаем.

В-четвертых, ее самоосознание и ее желания, или ее скандхи, или как вы их там зовете, тверды, как Гибралтарская скала. Вы же понимаете, какая напряженность требовалась от слепой, чтобы получить то образование, какое она получила? Нужна была стальная воля, эмоциональный контроль и аскетизм тоже…

— …Если все же что-то из этих сил сломается в неуловимый момент тревоги, — Бартельметц грустно улыбнулся, — пусть тени Зигмунда Фрейда и Карла Юнга будут рядом с вами в долине мрака… И в-пятых, — неожиданно добавил он, глядя в глаза Рендеру, — она привлекательна?

Рендер отвернулся к камину.

— Очень мудро, — вздохнул Бартельметц. — Я не могу сказать, то ли вы покраснели, то ли на вашем лице отблеск пламени. Боюсь, однако, что вы покраснели, и это означает, вы сознаете, что сами можете стать источником возбуждающего стимула. Вечером я зажгу свечу перед портретом Адлера и буду молиться, чтобы он дал вам силы успешно соревноваться с пациенткой в вашей дуэли.

Рендер посмотрел на Джил, которая все еще спала, протянул руку и поправил ее локоны.

— Во всяком случае, — сказал Бартельметц, — если вы будете продолжать и все пойдет хорошо, я с великим интересом прочитаю о вашей работе. Я говорил вам когда-нибудь, что лечил нескольких буддистов, но так и не обнаружил "истинного эго"?

…когда всё закончилось мы были счастливы не меньше чем две недели
помню как в Косом
у лавки Оливандера с обрушившимся фасадом
стоял какой-то дряхлый старик
в аврорской шинели
плакал
и пытался всех оделить подтаявшим шоколадом

расхристанный юноша с тиком от круцио и шрамами на запястьях
звенел смехом
как промытое бутылочное стекло
пьяная полувейла кружилась в пляске
и кричала
сдох мать его
понимаешь
сдох

а в модной лавке косоглазая ополоумевшая магичка
благоговейно целовала кружева на подоле мантии
да что там
мы все вели себя глупо и неприлично
и пели как виолончели в чужих объятиях

а потом всё закружилось
скукожилось
и поблёкло
после войны у порядочного человека дел много
хоть отбавляй
выяснилось что от защитных заклинаний мутнеют окна
выяснилось что было ошибкой победу ставить на май

выяснилось что магия это ужасно скверно
общество осуждает
и с давних пор
потому что магия суть порождение омерзительного модерна
и потому что магию использовал Волдеморт
потому что все волшебники генетические убийцы

запустили популярную кампанию #я_не_маг
мы отрекались
ломали палки
ну а кто-то из принципа
шёл партизанить
в черёмуховый овраг

мы выволокли на свет божий семейные связи с маглами
завели смартфоны
кеды
пенициллин
новый лозунг
амагичность как свободный выбор наше новое благо
начертан в каждом доме над местом где ранее был камин
ибо только в стерильности для нас
грешников
есть спасение

на волшебство теперь установлен жёсткий лимит
по две карточки в месяц на душу населения
а для вас в виде исключения Поттер три

каждый последний четверг месяца я отстёгиваю погоны
мы встречаемся
тайком
стыдясь своей душевной боли и наготы
собираем наши карточки
и на кончике палочки Гермионы
расцветает голубое пламя
просто
для красоты

Слоновельблуды и Толкин

Русское слово "верблюд" восходит к праслав. velьbǫdъ, которое считается заимствованием из гот. ulbandus «слон», которое происходит от греческого слона («элефас», «элефантос»).

Толкин, надо сказать, полюбил готский язык еще в юности: «В школе существовал обычай вести дебаты исключительно на латыни, но для Толкина это было проще простого: в одном дебате, в роли греческого посла к сенату, он вообще всю свою речь произнес по–гречески. В другой раз он ошарашил своих соучеников, когда, в роли варварского посланника, бегло заговорил по–готски…» ("Биография Толкина" Х. Карпентера).

В то время Толкин делал на своих книгах надписи на готском и даже «перевел» на готский свое имя, так что у него получилось «Ругинвальдус Двалаконейс» (Ruginwaldus Dwalakōneis). Однако ему не хватало готских слов – их запас в известных памятниках ограничен, - и потому Толкин стал придумывать слова «под звездочкой»: брал немецкие и английские слова и, применяя определенные правила, «делал» из них готские. Например, слово «мирувор» сам его автор возводил к придуманному им готскому слову «миду» (родственное английскому mead) + реально существующее готс. «приятный» + ряд трансформаций.

В какой-то момент, ближе к концу учебы в университете, Толкин взял блокнот и начал писать в нем словарь придуманных им готских слов, озаглавив его на готском «Язык великого народа, или готская речь». Но быстро остановился и начал вместо этого писать в этом блокноте «Квэнийский лексикон». В итоге в квэнья попало много слов, подозрительно напоминающих готские - в том числе и слово ulband, которое в раннем квэнья стало означать "чудовище, великан". Что забавно, на ту же букву U в том же самом словаре есть слово ulumpe, которое как раз означает "верблюд".

Слово же «улбанд», кроме того, - одно из имен Мэлько в "Утраченных сказания" - «Улбан(д)». А «Улбанди» - имя великанши, матери Косомота (Готмога, который в "Утраченных" – сын Мэлько).

История такая: то ли учёба в Литинституте, то ли общая когнитивная усталость породили во мне большое утомление от чтения художественной литературы. Я всё ещё довольно заинтересованно читаю научную литературу или философскую, но вот с художкой скука побеждает.

Кроме нескольких авторов, один из которых — Павич.

Милорад Павич — моя старая и большая страсть, потому что читать его — это не читать, а видеть сны. Я тону в его повествовании так, что реальная жизнь наконец становится далёкой и малозначительной, её место заменяет полотно метафор, более точных, чем любое прямое высказывание. Сейчас я читаю три его книги одновременно, обращаясь к каждой по внутреннему направлению, не задумываясь о концепциях «прочитать»/«дочитать».

Однажды я сформулировала для себя, почему я отдаю предпочтение южно- и западнославянским авторам, формулировка эта выглядит так:

[…] они объединили в себе русскую неделимость философии и литературы и более утончённый европейский слог. Проза Павича и Кундеры, Грабала и Петровича растёт из чувства границы, из зыбкости и отчаяния — это та область, где она всё ещё может сохранять гласность, выдерживать планку поэзии, не опускаться до вульгарного уравнения «проза есть повествование».

Помимо того, Павич знаток знаковых систем. Он строит повествование на кроссворде, колоде Таро, зодиакальном круге, и моя любовь к символам и семиотике находит в его романах удовлетворение.

Я читаю «Звёздную мантию» и предсказываю развитие событий.
Я не попадаюсь в ловушку «Пейзажа, нарисованного чаем», выбирая разгадывать слова, а не выстраивать хронологию истории.
В «Конях Святого Марка» я узнаю все географические наименования, и на месте героев вижу своих белградских друзей.

Камни венецианских набережных меняются под моими ногами, когда я ориентируюсь в городе, опираясь на текст «Другого тела», а не на карту, сложенную за три года жизни здесь в моей голове.

Мало какая литература настолько вливается в меня; большое счастье, что Павич вообще существует.

Баллада о Трансильванских Авиалиниях

В одну прекрасную ночь прошлого столетия рейтинг просмотров малоизвестного румынского исторического фильма основательно превысил рейтинг четвертьфинала чемпионата Европы по футболу. Чтобы понять масштабы бедствия, нужно знать, что европейский футбол, соккер, конечно, уступает в популярности крикету, но австралийские телезрители даже сейчас преданно смотрят его глубокой ночью в реальном времени, несмотря на необходимость вставать по утрам на работу. Ну а в те аналоговые поры аудитория была еще больше. Никакие шедевры мирового кинематографа спорить с футболом не могли – а тут невесть какая картина на невесть каком неанглийском наречии.

Как же вышла такая статистическая несообразность? Нетрудно сказать.

На пострадавшей телестудии работал редактором субтитров некто N. Мало что обладатель такого британского английского, что окружающим хотелось слушать его и слушать – так вдобавок еще и замечательный (и ядовитый) рассказчик. (Едем мы как-то через ночной город и знакомит он приезжую даму с красотами Сиднея так: «Это – Эдуард VII, сын королевы Виктории, наш величайший король, если мерить их на фунты. Он славился толщиной. Ещё он славился тем, что у него было превеликое множество любовниц.
- Да кто ж не славился? - спрашивает гостья, вспоминая все, что ей доводилось слышать и читать об английских монархах.
- Королева Виктория. – невозмутимо ответил N.
И ведь правда же. Чего не было – это любовниц.)

Так что руководство киноредакции, как-то подслушав N в коридоре, тут же навесило на него дополнительную работу: представлять кинофильмы перед вечерними сеансами. Поставило перед фактом и унеслось, возражений слушать не желая.

Любой сотрудник нашего отдела разъяснил бы руководству меру его ошибки (измеряемую в Эдуардах). Но отдел не спрашивали. Зачем? Язык, манеры, способность увлекательно воспеть даже метлу – что тут может пойти не так?

Во-первых, все. Во-вторых, первым N попался тот самый румынский полуисторический фильм про господаря Влада Дракулу. Где оный господарь – со всеми выдающимися качествами – был главным положительным персонажем. Кино, соответственно, показывали ночью, потому что сочетание всеобщей изобретательности в деле смерти, масштабов этой деятельности и той самой положительности исключало присутствие детей у экранов. То есть, коллегу N – который был обязан все это внимательно посмотреть – в довершение несчастий, еще и оторвали от любимой ночной смены.

И нежная душа N не вынесла. Поэтому перед показом, со вкусом представив аудитории весь исторический фон, он с каменной физиономией заявил телезрителям, что компания «Трансильванские авиалинии» проводит конкурс. Человек, первым правильно указавший число людей, посаженных на кол в этом фильме, получит бесплатные авиабилеты в независимую Трансильванию и обратно с бесплатной же путевкой по дракульим местам.

Все это, естественно, происходило в прямом эфире.

Как только камера выключилась, то самое руководство бросилось на N и попыталось взять его за грудки (что было довольно сложно из-за разницы в росте): «Что ж ты, гад, творишь?!»
Перед глазами руководства явно представала босховская череда судебных исков.

- Ах ну что вы.- ответил коллега N с той же мерой невозмутимости.- Во-первых, нет никакой независимой страны Трансильвании. Во-вторых, нет никаких «Трансильванских авиалиний». А в-третих, вы этот фильм не смотрели, а я смотрел. Там в одной из сцен на колах сидит половина турецкой армии. Так что какую бы цифру ни указали зрители, мы всегда можем сказать, что они ошиблись на единичку, и никто и никогда нас не уличит – согласитесь, турком больше, турком меньше...

В общем, рейтинг передачи взлетел, на студию пришло несколько мешков писем с подсчетами посаженных на кол, а также десяток поздравлений с удачным розыгрышем и одно кляузное письмо о том, что Трансильвания является подло отторгнутой исторической частью Венгрии и шутки тут недопустимы.

Карьера N как ведущего на этом, однако, закончилась к большому его облегчению. Ибо важнее языка, обаяния, таланта рассказчика и даже чувства юмора в N было то, что был он – интровертом.