Wish You Were Here (джен)

К ночи все раненые были уложены в постели, Гелли ушла обратно в своё карантинное убежище, лишние помощники разошлись.

Лон-Гор остался один наедине с заляпанным кровью полом. Никто и не подумал помыть его, когда раненых распределили по палатам.

Так, швабра, тряпка, ведро и моющее средство лежат в кладовке. Лон-Гор достал их и поставил ведро в раковину, включив воду.

Никто не знал, каковы условия на Беллиоре, поэтому экипажу выдали минимум техники и предписали пользоваться ею поменьше. Коммуникаторы применялись только в экстренных случаях, а электронного мойщика полов вообще не предусматривалось — он был только на звездолёте и предназначался исключительно для уборки корабля.

Обычно Лон-Гору не было до этого дела, но сейчас он был крайне недоволен.

Он рос в небедной семье юриста и диктора главного канала, и его семья могла позволить себе дорогую бытовую технику, с которой никогда не пришлось бы махать шваброй.

Лон-Гору было тридцать три, когда грянул День Возвышения. Он уже окончил лучший медицинский университет и продолжал жить, не заморачиваясь с такими вещами, как готовка или уборка. Потом у всех появились рабы-арзаки, и эти проблемы в принципе перестали волновать общество.

Как врач, Лон-Гор не разделял всеобщего потребительского отношения к арзакам — в конце концов, они были такими же людьми, которым просто не повезло в ходе каких-то политических событий. Арзаки были полезны и заслуживали адекватного отношения. Скорее домашние животные, нежели вещи.

Изменил мнение Лон-Гора, как ни парадоксально, Мон-Со. Или штурман — как посмотреть.

В полёте они от скуки создали мультсериал про борьбу народа эльфов за свою свободу. В их маленьком мирке из четырёх человек это казалось просто забавным развлечением, но когда Ильсора вывели из анабиоза…

Лон-Гор не мог не размышлять, не мог не сравнивать ситуаций. А после штурманского «Вы хоть осознаёте, что мы сотворили?» он понял, что больше не сумеет относиться к арзакам как раньше.

В полёте Лон-Гор изучал их культуру, готовил блюда их кухни, вспоминал от нечего делать выученный в юности их язык… Хоо, да он ещё на Рамерии наплевал на необходимость гипнотизировать арзаков ради большей эффективности своих ассистентов!

Таинственный диверсант, подготовивший арзакские книги и рецепты, достиг своей цели. Его работу завершил Кау-Рук с его извечным наплевательством на идеологию.

— Мой полк-кх-овник, вы так потоп устроите!

Лон-Гор проморгался, выходя из воспоминаний, и с глупым видом уставился на переполненное ведро. Вода уже хлестала через край, заливая брюки и рубашку.

— Давайте лучше я!

Лио-Лай отобрала у него ведро, выплеснула треть содержимого, капнула туда моющего средства и бросила тряпку.

— Есть перчатки? Ага, есть.

Она нашла в кладовке уродливые жёлтые перчатки, надела их, выжала тряпку и, хитрым образом намотав её на швабру, принялась мыть полы.

— Уйдите, пожалуйста, мой полковник. Мешаете.

— Как закончите, приходите пить чай, — сказал Лон-Гор и удалился в кабинет.

Он чувствовал себя немного идиотом. Не в состоянии выполнить таких простых действий! Примерно также было, когда он в первый раз готовил пиццу. Назвать скалку дубинкой и двадцать минут таращиться на растущее тесто вместо того, чтобы вовремя приготовить начинку. Точно идиот.

Но научился же! И полы мыть научится.

Пока Лио-Лай наводила порядок, он заполнил электронные медкарты, продумал пути лечения и поставил чайник.

Уборка заняла полчаса или чуть больше. За это время за окном окончательно стемнело, но Лон-Гор не включал верхних ламп, довольствуясь уютным настольным светильником.

Лио-Лай вошла и устроилась на диване. Она по-прежнему часто кашляла, сплёвывая что-то в платок. Лон-Гор потребовал показать.

В складках платка лежало в общей сложности три десятка оранжевых лепестков.

— Подробности, — потребовал врач, переключая сканер на нужный режим.

— Кашель начался давно — в день, когда Риэм получил перегипноз. Это — вчера вечером. В среднем, по лепестку в две минуты.

Сканер высветил голограмму анализа лёгких. Полупрозрачное изображение выглядело бы даже красиво, будь Лон-Гор художником. Но он был врачом, и для него бронхи, опутанные тонкими зелёными побегами, и доли лёгких, заполненные оранжевыми цветами, выглядели отвратительно.

Лон-Гор когда-то читал про алевию из научного интереса и помнил, что она развивается долго — года полтора, в среднем. Цветы появляются месяцев через шесть. В случае Лио-Лай прошло тринадцать дней. Беллиорская мутация болезни или что-то другое?

— Как это лечить? — поинтересовалась Лио-Лай, мрачно разглядывая голограмму.

— Алевия — болезнь неразделённой любви. Теоретически, вам надо подойти к тому, кого вы любите, и спросить, любит ли он вас. Если да, вы спасены.

Лон-Гор поморщился: всё сказанное звучало до ужаса бредово. Болезнь любви, лечение признанием — как будто у них тут любовный роман, а не экспедиция!

— Он в коме, — сказала Лио-Лай.

— Кто? — не понял Лон-Гор. Она что, в Мон-Со влюбилась? Ну, логично — он её спас на поле с эльтайнами…

— Риэм.

Ну да, конечно. Какой, к ранвишам, Мон-Со, когда есть Риэм?

Повисла слегка неловкая тишина. Лио-Лай, видимо, было странно признавать перед кем-то свои чувства к арзаку. Лон-Гор пытался осмыслить тот факт, что кто-то из «послевозвышенного» поколения заметил в арзаке человека в реальности, а не в порядке эксперимента, как Сор-Ан.

Прежде, чем кто-либо успел что-то сказать, снаружи послышалось гудение двигателей.

Лон-Гор выглянул в окно. На площадку садился покорёженный вертолёт. От него тянулся трос к уже приземлившейся груде обломков. Двадцать пятый и шестнадцатый.

Вылетев из замка, Лон-Гор кинулся к ним.

Вокруг уже столпились часовые. Они-то и просветили врача: в кабинах никого не было.

* * *

Анна много говорила с Эларом в следующие дни. Рассказывала о его матери, с которой дружила с детства, об отце, об арзаках в целом…

Элли в это время металась по всей стране. Во-первых, в Голубой стране заметили что-то неладное: кому-то понадобилось выковать какой-то особый забор, его послали к Киру Алину, а у того вместо дома — уголья. Сам кузнец бесследно исчез.

Во-вторых, сбежавший Рин-Сай пропал где-то по пути в Ранавир. По словам злорадствующих белок, его унесли железные дровосеки.

Волшебный ящик перекочевал в Изумрудный город, к Страшиле Трижды Премудрому. Он-то и передал через птичью эстафету: в Ранавире готовят военную операцию против Изумрудного города.

Элар-Шен тут же вспомнил свой последний сон, часть которого уже сбылась. Ещё в тот день Анниа поведала, что в семье Шеннари по наследству передавался дар предвидения.

И вот теперь Элару стало страшно. Картина с перевёрнутым вертолётом в горах прочно засела в его памяти. Элар-Шен убеждал себя, что это мог быть любой вертолёт с одиннадцатого по девятнадцатый, а ещё двадцать или тридцать первый. Но внутренний голос тут же шептал: тогда цифры были бы расположены по-другому.

Смерть грозила именно Мон-Со и никому иному, и Элар не находил себе места от беспокойства.

Комэск был значимой фигурой для каждого лётчика. Он был суров, требователен, но всегда заботился о своих подчинённых.

В тридцатые годы противостояние в Вайклеме обострилось, и туда гнали уже не самых стойких, а всех подряд. Иначе нельзя было объяснить, как туда попал, например, Сор-Ан, лейтенант Сестра. Или сам Элар-Шен — рассеянный болван, пришедший из агроавиации.

Для него полковник Мон-Со значил куда больше. После откровенно ненавидящих детей воспитателей приюта, равнодушных преподавателей и сокурсников в училище и академии комэск воспринимался как прямо-таки замечательный человек.

Он много орал, если кто-то косячил, мог отвесить хорошую затрещину — вплоть до звёздочек перед глазами. Но у его лётчиков всегда были тёплые одеяла, еда и лекарства. Он ухитрялся найти всё необходимое, даже когда на фронте были перебои с поставками.

Мон-Со мог лично вынести подчинённого из горящей машины и дотащить до полкового лазарета, мог… да многое мог! И ещё больше делал.

Он не стал исключать Элар-Шена из списка экспедиции, хотя имел полное право это сделать; не собирался сдавать его за полукровность; практически в одиночку спас всю эскадрилью у Чёрных камней…

Элар Шеннари мог без колебаний назвать Мон-Со самым дорогим для себя человеком. И осознание того, что ему грозит смерть, не давало Элару покоя.

Во время боя они с Элли собирали лётчиков. Вернее, Элли прыгала туда-сюда с помощью туфелек, а Элар-Шен относил менвитов в городскую больницу.

Он стоял на берегу канала и ждал, когда мастер Лестар разрежет стекло утонувшего вертолёта. Было время посмотреть на бой и увидеть, как бревно, брошенное орлом, облетает вертолёт Сор-Ана и врезается в кабину комэска.

В этот момент Элару пришлось нырять за Рен-Саем, и он пропустил всё, что было дальше.

В канале больше никого не было, и лейтенант остался в больнице, куда перенесли телевизор.

Он как раз показывал вертолёт, объятый пламенем. Элар-Шен понимал, что Элли туда не полезет, и непрестанно молил комэска, чтобы он долетел. Только бы он долетел!

И Мон-Со справился. Он добрался до Ранавира, вовремя покинул вертолёт и приземлился живым.

Дальнейшее Элар снова пропустил, потому что надо было отправить в Ранавир посылку, как это обозначил Вей-Кан, увидев ящики.

В таких, как выяснилось, Тилли-Вилли всегда перевозил по стране раненых. Там были специальные крепления для сломанных конечностей, корпуса и головы, мягкие подстилки и вентиляция.

Железный великан ушёл, и сразу же прилетела Кагги-Карр, начальник связи Гудвинии, та самая ворона с золотыми колечками. Она сообщила, что экипаж пятого уволокли неизвестные железные рыцари, которые перемещались сходным с туфлями Элли способом. Ворона отдала приказ искать, где они выйдут.

— Нет, эта мерзость мне тут ещё менвитов похищать будет? — рявкнула Элли, распугав стаю воробьёв на крыше. — Элар, будь осторожен, пожалуйста, когда выходишь за пределы Озёрного края или этого города, — попросила она уже спокойнее.

Лейтенант только кивнул. Куда ему выходить? Не в Ранавир же?

Оказалось, как раз-таки в Ранавир. Вечером Элар начал потихоньку перегонять вертолёты, заодно прихватывая на тросах те, что были не на ходу. У него были туфельки и обруч-невидимка — чудесные средства защиты.

Приземлив оба вертолёта, Элар-Шен не удержался и заглянул в лазарет.

Мон-Со лежал в четвёртом отсеке карантина. Он был жутко бледен, а правый глаз у него почему-то был открыт и невидяще таращился в потолок.

Элар с детства помнил, как больно долго держать глаза открытыми, поэтому он осторожно опустил веко, едва касаясь кончиками пальцев. Потом ещё приоткрыл окно, чтобы не было так душно, и переместился обратно в Озёрный край.

* * *

Сор-Ан снова ночевал в лазарете. На этот раз — в менвитской палате, так как мест теперь хватало.

У него долго не получалось заснуть. Болела вывихнутая лодыжка, ныли порезы от битого стекла. Вот голова почему-то не болела, хотя Олкар днём констатировал сотрясение мозга.

Помимо этого, Сор-Ан снова и снова прокручивал в мыслях последние минуты боя. Хоо, он своими руками чуть не убил комэска! Увернулся, да. Но подставил товарища, да к тому же командира.

Комэск выжил только чудом и теперь лежал в реанимации. И неизвестно, позволят ли ему после восстановления остаться на службе.

Сор-Ан наконец задремал, но сон ему приснился самый что ни на есть сотрясенномозговый.

Кто-то ходил по палате, стуча копытами, и заглядывал за ширмы. Когда он добрался до Сор-Ана, лейтенант увидел за отодвинувшейся ширмой лицо Элар-Шена.

— Ты спятил — так громко цокать? — недовольно спросил Сор-Ан у видения.

— Где комэск? — поинтересовалось оно в ответ.

— В карантине, идиот! — шикнул Сор-Ан. — В четвёртом отсеке.

— Спасибо!

Ночной глюк ушёл, честно стараясь цокать потише.

Утром Сор-Ана разбудил оглушительный вопль:

— Эй, рамерийцы! Вылезайте, покусай вас тигр!

Лейтенант подскочил, встал коленями на подушку и выглянул в окно. Судя по шорохам в палате, все, кто мог встать и лежал у окон, сделали то же самое.

Окна очень удачно выходили на передний двор замка. Там, за ограждением из колючей проволоки, стоял исполинский железный рыцарь. Он держал в руках здоровенную деревянную коробку, а на плече у него сидел кто-то из лётчиков, отчаянно семафоривший руками.

— С добрым утром, парни, — вздохнул капитан Сол-Дит. — Вот и Рен-Сай приехал.

Сор-Ан присмотрелся. Ну да, это Рен-Сай. А что в коробочке?

На крыльцо замка выскочили генерал, Лон-Гор и штурман. Часовые старательно целились в гиганта, но лучевые пистолеты ему явно были нипочём.

— Я вам ваших лётчиков принёс, — миролюбиво сообщил рыцарь и перечислил: — Семь экипажей полных, один живой лётчик, один погибший пехотинец. Ещё один экипаж не найден.

Исполин положил коробку на землю, ссадил с плеча Рен-Сая и, сбросив на него какую-то тряпку, ушагал в лес.

Лон-Гор побежал обратно в замок, а штурман кинулся к коробке. Как выяснилось, это куча скреплённых между собой ящиков, и в них лежат менвиты, которым, похоже, уже оказали необходимую медицинскую помощь.

Беллиорцы подобрали раненых врагов, подлечили их и вернули своим.

* * *

Рен-Сай не спал всю ночь — он боялся упасть с плеча Тилли-Вилли.

Рыцарь продолжал болтать, и ему требовался собеседник. Лётчик уже охрип, но всё-таки что-то отвечал.

Рано утром, даже до побудки, Тилли-Вилли дошагал до Ранавира.

Он постоял немного, с любопытством разглядывая лагерь и засуетившихся часовых, а затем заорал:

— Эй, рамерийцы! Вылезайте, покусай вас тигр!

На крик сбежалось командование. Рен-Сай замахал руками, надеясь, что его опознают с такого расстояния. Штурман махнул рукой в ответ.

— Я вам ваших лётчиков принёс, — поведал Тилли-Вилли и перечислил содержимое кучки гробов.

Он опустил их на землю, поставил сверху Рен-Сая, которого аккуратно снял с плеча, набросил на него коврик и ушёл.

Рен-Сай сжал пальцами края коврика и замотался в него как в плед. Наконец-то вернулся. Наконец-то среди своих. Жаль, что брата нет рядом.

Полковник Кау-Рук похлопал Рен-Сая по плечу и отправил в лазарет. Лейтенант вошёл туда одновременно с Тин-Мором, явившимся на осмотр.