Lux in tenebris (гет)

Меня всегда учили, что грязнокровки – это грязь, отбросы общества… Бесполезный, никчемный мусор… Все до последнего… Кроме разве что… Кроме разве что тебя.

оbsessmuch «Eden»

Прошло две недели с того дня, как Гермиона получила в подарок новое платье. Что-то изменилось с тех пор, она была почти уверена в этом. Макнейр по-прежнему редко смотрел на нее, бросал короткие фразы, но вместе с тем каждый раз, стоило только войти в его кабинет, Гермиона ощущала напряжение, которого не было раньше. Прежде он просто не замечал ее, а теперь старался не замечать.

Поворачиваясь к нему спиной, она чувствовала его взгляд. Они стали чаще встречаться. Не будучи приверженцем идеальной чистоты, он захотел, чтобы в кабинете ежедневно наводили порядок, и всякий раз при этом наблюдал, как Гермиона моет полы и вытирает пыль. Макнейр перестал спускаться в столовую на ужин, требуя, чтобы еду ему в кабинет приносила она. Он стал аккуратнее одеваться и чаще бриться. Чутье подсказывало, что такие перемены связаны с ней, но Гермиона старалась не думать об этом. Макнейр был воплощением всего самого дурного: жесток, некрасив и довольно невежествен – даже длинные фразы давались ему с трудом; она боялась его как беспринципного мерзавца, который с легкостью может убить, но в то же время... Гермиона не хотела себе в этом признаваться, и все же ей льстило, что хотя бы такой медведь, как Макнейр, считает ее привлекательной.

«Однако это может плохо закончиться», — одергивала она себя, когда мысли снова обращались к запретной теме.

За прошедшее время Гермиона передала еще два послания Люциусу. Они даже успели немного пообщаться: он рассказал ей о том, как поживают Уизли, она – о внутреннем распорядке спецлагеря. Именно от нее Малфой узнал, что каждую ночь здесь автоматически устанавливаются блокирующие и сигнальные чары. С полуночи и до шести утра нельзя пользоваться магией: заклинания не действуют, и включается сирена. Это сделано во избежание диверсий со стороны заключенных, которые могли бы попытаться отобрать палочку у надсмотрщика и бежать. К тому же выходов из лагеря несколько, а именно четыре, они меняются, и заранее нельзя предугадать, какой будет рабочим завтра. Каждое утро комендант лично выбирает, какие ворота открывать. Остальные блокируются, выйти через них невозможно даже с палочкой.

— Серьезно, — протянул Люциус, откинувшись на спинку кресла. Они разговаривали в кабинете Макнейра под защитой Отвлекающего и Заглушающего заклятий. – А я-то думал, почему в эту цитадель меня всегда свита сопровождает.

— У них все довольно неплохо организовано. Надо полагать, генератором идей был не Макнейр.

Малфой усмехнулся.

— Есть еще что-нибудь новенькое?

Гермиона заколебалась. Она хотела обсудить с Люциусом один разговор, который случился накануне и оставил тревожный осадок, хотя, собственно, сказано ничего особенного не было. Но, сколько бы Гермиона ни успокаивала себя, гнетущее чувство прочно поселилось в душе.

Начиналось все как обычно: она занималась уборкой в кабинете Макнейра, а тот что-то писал в приходной книге. Писанина давалась ему нелегко, комендант хмурился и то и дело потирал лоб. Наконец он не выдержал, и Гермиона вздрогнула от его резкого голоса:

— Как же мне это надоело! Еще не зима, а они уже мрут как мухи!

У Гермионы упало сердце. Она знала, что во время последней проверки убили двенадцать человек. И все из-за пневмонии. А ведь на дворе только ноябрь! Страшно представить, что будет дальше. Сколько заключенных доживет до весны? Ведь, несмотря на то, что к концу месяца обещали заменить спецодежду на утепленную, лекарства по-прежнему не выдавались. И Гермиона не выдержала. Она сама не поняла, как у нее вырвалось:

— Почему вы не лечите их? Всего пара зелий — и они здоровы. Ведь вам нужны рабочие руки, зачем терять людей?

Макнейр выронил перо и изумленно уставился на нее. Гермиона и сама испугалась своей смелости.

— Почему? – переспросил комендант. На минутку задумался, словно решал, стоит ли отвечать, но все же продолжил: — Зачем их лечить? Месяцем раньше, месяцем позже… Еще возиться с ними… — он передернул плечами и вернулся к своей работе.

— Но как можно… Они же люди! – в отчаянии воскликнула Гермиона. Такое преступное пренебрежение просто в голове не укладывалось, и в бывшей гриффиндорке на мгновение рассудок уступил место эмоциям.

— Грязнокровки, — поправил комендант, – всего лишь грязнокровки. И если Темный Лорд… э-э-э… Если они пока живы, то это… э-э-э… пока. Рано или поздно с ними будет покончено.

— Но как?..

Макнейр даже не посмотрел на нее, только сделал слабый жест рукой, словно отгонял муху.

— Грязь ни к чему.

На лбу у него залегла складка, и Гермиона поняла, что комендант сердится. Она решила больше не искушать судьбу и вернулась к своим обязанностям.

Именно этот разговор и не давал Гермионе покоя. Что было в нем такого важного? Она обдумывала каждую фразу, каждый взгляд и не могла понять. Макнейр не поведал ничего нового, сказанное им было чудовищно, но вполне предсказуемо. Гермиона подозревала (да и не только она), что Лорд не заинтересован в сохранении жизни заключенных, что конкретной даты нет, но неминуемо наступит день, когда он сотрет спецлагерь с лица земли. Так что же тогда?

Гермиона уже открыла рот, чтобы поделиться своими страхами, но передумала. Ей надо еще раз все внимательно проанализировать. Незачем опять выставлять себя перед Малфоем маленькой девочкой, которая хочет, чтобы ее утешали.

— Нет. Ничего.

* * *

Ночью, лежа у себя в комнате и перебирая в памяти все события дня, Гермиона поняла, что именно ее так зацепило в словах коменданта. Он говорил так, будто вынужден объяснять очевидный факт. Ничто не могло поколебать его уверенность в том, что чистокровные – единственная раса, достойная жизни. Переубеждать, спорить, взывать к лучшим чувствам в такой ситуации было бессмысленно, стенка, и та охотнее бы прислушалась. И все же… «С ними будет покончено». Не с вами. Он словно бы исключил Гермиону Грейнджер из числа грязнокровок. Но тогда… она вздрогнула и поплотнее закуталась в одеяло.

«Лучше не думать об этом. Рон освободит всех нас. Рон и… Люциус», — решила она, успокаиваясь.