Эпический Пух
© Michael Moorcock

Примечание автора: «Эпический Пух» был первоначально опубликован в качестве эссе BSFA , пересмотренный для его включения в книгу « Волшебство и дикий романс» 1989 года «Изучение эпической фантазии» и слегка переработанный для этой публикации. Это было написано задолго до публикации и заслуженного успеха трилогии Филиппа Пулмана «Его темные материалы», которая, на мой взгляд, заслуживает всякого оптимизма, который я здесь выразил. Эссе не пыталось разобраться со всей фантазией, такой как Алиса в Стране Чудес или другие детские фантазии, но только эпическая фантазия от ее истоков в романтической поэзии до наших дней.

Некоторые выделенные фразы указывают дополнительные комментарии автора: наведите курсор на эту фразу, чтобы прочитать примечание.

Эпический Пух

Почему Кольца широко читаются сегодня? В то время, когда, возможно, мир никогда больше не нуждался в подлинном опыте, эта история, по-видимому, дает образец этого. Предприниматель в Оксфорде сказал мне, что, когда он устал или не в своем роде, он отправился на « Кольца» для восстановления. Льюис и другие критики считают, что ни одна книга больше не имеет отношения к ситуации с людьми. WH Auden говорит, что он «держит зеркало единственной природой, которую мы знаем, нашей собственной». Что касается меня, я перечитывал Кольца во время похорон Уинстона Черчилля, и я почувствовал отчетливую параллель между ними. В течение нескольких коротких часов пустяки, которые обычно поглощают нас, были приостановлены, и люди имели общее значение: лидерство, величие, доблесть, время, оттачиваемое вневременностью, и общие черты. Люди стали временно людьми и почувствовали жизнь внутри них и вокруг. Их корпоративная жизнь немного поработала и сделала возможным изменение обновления, например, происходит только один или два раза в жизни.

На протяжении столетия по крайней мере мир все более демифологизировался. Но такое состояние, по-видимому, чуждо реальной природе людей. Теперь приходит писатель, такой как Джон Рональд Рейель Толкин и, как ремифологизатор, странно согревает наши души.

Клайд С. Килби: «Значение в Властелине колец», «
Тени воображения» , 1969

Я иногда задавался вопросом, насколько приход пара повлиял на викторианскую балладную поэзию и романтическую прозу. Например, чтение Дансаны часто напоминает мне, что его ранние истории были написаны во время поездок на поезде:

С платформы и на поезд
достался Уэллер, Роллори и молодая Ираина.
Забыв о сексе и подоходном налоге,
были Соранарн, Маммолек, Аканакс:
И в их мечтах господин
Дансаны Мислид обнял шнур связи.

Прозой, чаще всего отождествляемой с «высокой» фантазией, является проза детской комнаты. Это колыбельная; он предназначен для успокоения и консолидации. Это музыка для рта. Он часто пользуется не напряженностью, а отсутствием напряженности. Он ходит; он подружится с вами; это говорит вам утешительную ложь. Он мягкий:

Однажды, когда солнце вернулось по лесу, принеся с собой запах мая, и все ручьи Леса радостно звенели, чтобы снова оказаться в их собственной симпатичной форме, и в лужах лежали мечты о жизни, которую они имели увидели и великие дела, которые они совершили, и в теплом и тишине Леса кукушка тщательно пробовала свой голос и прислушивалась к тому, нравится ли ему это, и голубки тихонько жаловались себе на их ленивый удобный способ, это была вина другого человека, но это не имело особого значения; в тот день, когда этот Кристофер Робин свистнул каким-то особым образом, и Сова вылетела из Сто дерева Акров, чтобы увидеть, что нужно.

Винни-Пух , 1926

Это преобладающий тон «Властелина колец и водораздела», и это главная причина, по которой эти книги, как и многие аналогичные в прошлом, успешны. Это тон многих забытых британских и американских бестселлеров, хорошо запоминающихся детских книг, таких как «Ветер в ивах» , вы часто слышите его в региональной художественной литературе, адресованной местной аудитории, или в более сложной форме Джеймс Барри ( Дорогой Брут , Мэри Роуз и, конечно же, Питер Пэн ). В отличие от тона Э.Несбита (« Пять детей и т. Д.»), Ричмал Кромптон (книги Уильяма) Терри Пратчетт или красноречивый Дж. К. Роулинг, он сентиментален, немного дистанцирован, часто задумчив, мелочи ретроспективен; он содержит немного остроумия и много прихотей. Юмор часто бессознателен, потому что, как и у Толкиена , авторы воспринимают слова серьезно, но без удовольствия:

В один летний вечер удивительная новость дошла до Айви Буша и Зеленого Дракона. Гиганты и другие знамения на границах Шира были забыты по более важным вопросам; Г-н Фродо продавал Bag End, действительно, он уже продал его - Sackville-Bagginses!

«И за хороший бит тоже», - говорили некоторые. «По выгодной цене, - говорили другие, - и это более вероятно, когда госпожа Лобелия покупает». (Отто умерла несколько лет назад, в зрелый, но разочарованный возраст 102.)

Только почему мистер Фродо продавал свою прекрасную дыру еще более спорно, чем цена ...

Братство Кольца , 1954

Мне сказали, что несправедливо процитировать из ранних частей «Властелина колец» , что я должен искать в другом месте, чтобы найти гораздо лучшие вещи, поэтому, открывая его полностью наугад, я нахожу некоторое улучшение по существу и письму, но это тон все еще есть:

Пиппин снова стал сонливым и не обращал внимания на Гэндальфа, рассказывающего ему об обычаях Гондора, и о том, как у Властелина Города были маяки, построенные на вершинах возвышенных холмов вдоль обеих границ большого диапазона, и поддерживали посты в этих точках, где свежие лошади всегда были готовы вывезти своих командиров в Рохан на Севере или в Белфалу на юге. «Уже давно светятся маяки Севера, - сказал он; «и в древние времена Гондора они не были нужны, потому что у них были Семь Камней».

Пиппин беспокойно пошевелился.

Возвращение короля , 1955

Правда, Толкин, по общему признанию, поднимается над такими вещами в некоторых ключевых сценах, но часто такая сцена будет разрушена ужасным стихом, и замечательно, как часто он отвлекается от последствий предмета. Подобно Честертону и другим православным христианским писателям, которые заменили веру на художественную строгость, он видит мелкую буржуазию, честных ремесленников и крестьян, как оплот против Хаоса. Эти люди всегда сентиментальны в такой фантастике, потому что традиционно они всегда являются последними, кто жалуется на любые недостатки социального статус-кво. Они знакомы всем, кто когда-либо смотрел английский фильм тридцатых и сороковых годов, особенно военный фильм, где они представляли солидный здравый смысл, противостоящий извращенному интеллектуализму. Во многом Властелин Колец , если не совсем анти-романтичный, антироманский. Толкин и его товарищи «Inklings» (доны, которые встречались в Оксфордских комнатах Льюиса, чтобы прочитать их работу в процессе друг друга), имели необычайно двусмысленное отношение к романтике (и почти ко всему остальному), что, несомненно, является причиной его трилогии много запутанных моментов, когда напряжение полностью растягивается. Но он мог, в лучшем случае, производить прозу намного лучше, чем у своих современников в Оксфорде, которые, возможно, не испытывали чувства уважения к среднеевропейской поэзии. Он утверждал, что его работа была в основном лингвистической в ​​своей первоначальной концепции, что в ней не было никаких символов или аллегорий, но его убеждения пронизывают книгу так же тщательно, как и книги Чарльза Уильямса и К. С. Льюиса, которые сознательно или неосознанно, способствовали их ортодоксальному торизму во всем, что они написали. Хотя есть аргумент в пользу реакционного характера книг, они, безусловно, глубоко консервативны и сильно противостоят городу, что и заставляет некоторых ассоциировать их с каким-то вагнеровским гитлеризмом. Я не думаю, что эти книги являются «фашистами», но они, конечно же, не совсем спорят с просвещенным торизмом 18-го века, с которым английский так часто бывает в эти расстроенные времена. Они не задают никаких вопросов о белых мужчинах в серой одежде, которые каким-то образом справляются с тем, что лучше для нас.

Эпический Пух
© Michael Moorcock

Страница 2

Страница 2 из 5

Я полагаю, что я так противно откликаюсь на Льюиса и Толкина, потому что я нахожу эту конфессиональную ортодоксию столь же неприятной, как любая другая самоотверженная мизантропическая доктрина. Следует, наверное, почувствовать некоторую симпатию к нервозности, которая иногда появляется под их густыми слоями душной самодовольства, характерной для второсортного школьного учителя, так весело издевающегося над Пиком и Роулинг, но симпатии трудно выдержать в зубах своей скрытой агрессии, так часто сопровождается глубоко укоренившимся лицемерием. Их теории оправдывают настроение разочарованного и полностью дискредитированного раздела репрессированного английского среднего класса, слишком боясь, даже когда он падает, делать какие-либо прямые жалобы («Они выгнали нас из Родезии, вы знаете»), в меньшей степени из все к Высшему Власти, их Тори Богу, который, очевидно, провалил их.

Это были самые продаваемые романисты, такие как Уорвик Дидинг ( Соррелл и сын ), которые после Первой мировой войны адаптировали сентиментальные мифы (в частности, миф о жертве), которые сделали войну терпимой (и помогли обеспечить нам возможность несут дальнейшие войны), предоставляя нам жалкую этику пассивной «порядочности» и самопожертвования, посредством которой мы, британцы, смогли утешить себя в нашей моральной апатии (даже Бьюкен остановился в своих антисемитских диатрибах, чтобы предоставить несколько из этих). Модерация была правилом, и это умеренность, которая разрушает фантазию Толкина и заставляет ее потерпеть неудачу как подлинный роман, не говоря уже о эпопее. Маленькие холмы и леса этого Суррея разума, Шира, «безопасны», но дикие пейзажи повсюду за Широм «опасны». Опыт самой жизни опасен. Властелин колец - пагубное подтверждение ценностей упадка нации с морально обанкротившимся классом, чья трусливая самозащита в первую очередь отвечает за проблемы, на которые Англия ответила безжалостной логикой тэтчеризма. Человечество высмеивалось и маргинализировалось. Сентиментальность стала приемлемой подписью. Так мало людей, похоже, могут отличить друг от друга.

Властелин колец гораздо более глубоко укоренился в своем инфантилизме, чем многие из наиболее явно несовершеннолетних книг, на которые он оказал влияние. Это Винни-Пух, представляющий собой эпос. Если Шир является пригородным садом, Саурон и его приспешники - это те старые буржуазные бугабу, которые безмозглые футбольные болельщики бросают свои пивные бутылки за ограждение худших аспектов современного городского общества, представленного в целом страшным, отсталым класс, для которого «хороший вкус» является синонимом «сдержанности» (пастельные цвета, пронзительный протест) и «цивилизованное» поведение означает «обычное поведение при любых обстоятельствах». Это не отрицает того, что мужественные характеры встречаются в Властелине Колец , или желание бороться со злом (никогда не определено), но почему - то эти отважные герои принимают на аспекте отставных полковников наконец вынуждены написать письмо Времена, и мы не уверены, потому что Толкин не может заставить себя приблизиться к своим пролям и их сатанинским лидерам - если Саурон и К ° будут такими же злыми, как нам говорят. В конце концов, любой, кто ненавидит хоббитов, не может быть плохим.

Привлекательность Шире имеет некоторое сходство с обращением к «Гринвуд», которая, безусловно,, укорененных в большинстве из нас:

Летом, когда овечки будут шене.
И листья будут большими и длинными, В весеннем
лесу полно веселиться.
Слушайте песню о птице;
Чтобы увидеть, как олень притягивает к доле,
И оставим Хиллс хи,
И тень их в зеленых левах,
Под деревом зеленого дерева.
Сказка о Робин Гуде

(цитируется в « Древних метрических сказках» , 1829)

Однако нет счастливого окончания Романса Робин Гуда, в то время как Толкин, идущий против зерна своего предмета, заставляет одного на нас - как вопрос политики:

И, наконец, самое старое и самое глубокое желание - Великий Побег: Побег из Смерти. Сказочные рассказы содержат много примеров и способов этого - которые можно назвать истинным эскапистом или, я бы сказал, беглым духом. Но так делают и другие истории (особенно научные), так же как и другие исследования ... Но «утешение» сказок имеет еще один аспект, чем образное удовлетворение древних желаний. Более важным является Утешение счастливого конца.

JRR Tolkien, «О сказочных историях»,

Великие эпосы достойно смерти, но они не игнорировали его, и это одна из причин, почему они превосходят искусственные романы, которыми Властелин Колец является лишь одним из самых последних.

С самого начала промышленной революции, по крайней мере, люди стремились к идеальному сельскому миру, который, как они считают, исчезли - идя на мифическое состояние невиновности (как это сделал Моррис) так же глубоко, как израильтяне жаждали Эдемского сада. Этот отказ от удовольствия или получения удовольствия от реалий городской индустриальной жизни, эта стремление обладать, опять же, взглядом ребенка на природу сельской местности, является фундаментальной темой в популярной английской литературе. Романы, установленные в деревне, вероятно, всегда продают романы в городе, возможно, потому, что большинство людей сейчас живут в городах.

Если я нахожу эту ностальгию по «исчезнутому» ландшафту немного странной, то это, вероятно, потому, что, как я пишу, я могу смотреть из своего окна на двадцать миль превосходной сельской местности к морю и малонаселенному побережью. Этот округ, как и многие другие, имеет, казалось бы, безграничные пейзажи большой красоты и разнообразия, неиспорченные чрезмерным туризмом или уродливыми формами промышленности. В других городах крупные города, конечно же, разрушили окружающую местность, но быстрый транспорт теперь позволяет лондонеру тратить время, которое им понадобилось, чтобы добраться до Бокса Хилл сорок лет назад, чтобы добраться до Нортумберленда. Я думаю, что это простая неофобия, которая заставляет людей ненавидеть современный мир и его изменяющееся общество; это ксенофобия, которая делает их неспособными представить, какая сельская красота может лежать за пределами их конкретного Шира. Они предпочли бы читать мисс Рид и «Шепот лошадей» и делиться жалкой жалобой или двумя на пригородном поезде, планируя, как обычно, провести свой отпуск в Борнмуте, потому что они не могут позволить себе отправиться в Испанию в этом году. В любом случае, они не хотят сельской красоты; они хотят солнечный день, прекрасный вид.

Писатели, такие как Толкин, ведут вас к краю Бездны и указывают на прекрасный чайный сад внизу, показывая вам шаги, вырезанные в скале, и напоминая вам, что вы немного осторожны, потому что ручные рельсы - это пустяки, как вы опускаться; они еще не получили одобрение, чтобы поместить новый.

Эпический Пух
© Michael Moorcock

Page 3

Страница 3 из 5

Мне никогда не нравился АА Милн, даже когда я был очень молод. В его тоне есть элемент конспиративного убеждения, что подозрительный ребенок может обнаружить в раннем возрасте. Пусть все будет уютно, кажется, что (детские книги, в конце концов, часто написаны консервативными взрослыми, которые хотят сохранить нереальное отношение к детству); давайте забудем о наших проблемах и пойдем спать. На что я мог бы помешать сидеть в своей маленькой постели и ответить нецивилизованным дурным вкусом.

По словам К. С. Льюиса, его фантазии для детей - его серия «Нарния» из семи книг, начиная с «Льва», «Ведьма и гардероб» и заканчивая «Последней битвой», были преднамеренными произведениями христианской пропаганды. Книги являются своего рода версией Религиозного трактата книг Оз, написанной Э. Несбитом; но Э. Несбит редко разрешал себе ужасный синтаксис Льюиса, полный навязчивых предложений, хромых квалификаций, расплывчатых прилагательных и неосознанных повторений; и она не могла бы записать детей так же тщательно, как этот бездетный дон, который оставался богатым приверженцем бакалавра большую часть своей жизни. И Баум, и Несбит писали более энергично и осторожно:

Старый Момби считал себя очень мудрым, чтобы выбрать форму Гриффина, потому что его ноги были чрезвычайно флотивом, а его сила была более устойчивой, чем у других животных. Но она не рассчитывала на неутомимую энергию Пила-Лошади, чьи деревянные конечности могли бежать целыми днями, не ослабляя их скорости. Поэтому, после тяжелого бега часа, дыхание Гриффина началось, и он тяжело дышал и тяжело дышал, и двигался медленнее, чем раньше. Затем он достиг края пустыни и начал бегать по глубоким пескам. Но его усталые ноги опустились далеко в песок, и через несколько минут Гриффин упал вперед, полностью измотанный и лежал на пустынных отходах.

Глинда подошел мгновенно, верхом на все еще энергичной Пила-Лошади; и, размахивая тонкой золотой нитью из своего пояса, Волшебница бросила его на голову тяжелому и беспомощному Гриффину и так разрушила магическую силу трансформации Момби.

Ибо животное, с одним свирепым содроганием, исчезло из виду, а на его месте была обнаружена форма старой ведьмы, яростно впиваясь взглядом в безмятежное и прекрасное лицо Волшебницы.

Л. Франк Баум, Земля Оз , 1904

Эльфрида уволилась, и в следующий момент было ясно, что поэзия Элфриды была более сильной, чем Эдред; также, что небольшая плохая грамматика является мелочью для могущественного Mouldiwarp.

Поскольку стены комнаты Эдреда отходили все дальше и дальше, пока дети не оказались в большом белом зале с аллеями высоких столбов, простирающихся во всех направлениях, насколько вы могли видеть. Зал был заполнен людьми, одетыми в костюмы всех стран и всех возрастов - китайцы, индейцы, крестоносцы в доспехах, пудренные дамы, дублеры-джентльмены, кавалеры в кудрях, турки в тюрбанах, арабы, монахи, аббатства, шуты, гранды с ершами их шеи и дикари с килтами соломы. Каждый вид платья, о котором вы могли подумать, был там. Только все платья были белыми. Это было похоже на redoute, который является причудливым платьем, где гости могут носить любое платье, которое они выбирают, только платья должны быть одного цвета.

Люди вокруг детей мягко толкнули их. И затем они увидели, что в середине зала был серебряный трон, который был выпущен с бахромой тряпкой из серебристого и зеленого цвета, а на ней, с Mouldiwarp, стоящим с одной стороны, и Mouldierwarp, с другой, Mouldiestwarp сидел в состоянии и великолепии. Он был намного больше, чем любой другой родинок, и его мех был серебристым, как перья лебедя.

Э. Несбит, Удача Хардинга , 1909

Вот типичный отрывок из первой книги Лорда Лорда Нернии, которая была выше тех, кто следовал за ней, и является лучшим, чем средний пример прозаической фантастики Льюиса для детей или взрослых:

Было почти полдень, когда они обнаружили, что они смотрят вниз по крутому склону у замка - маленькому игрушечному замку, из которого они смотрели, где они стояли, казалось, были все остроконечные башни. Но Лев торопился с такой скоростью, что с каждым мгновением он становился все больше и до того, как они успели даже спросить себя, что это такое, они были уже на одном уровне с ним. И теперь он больше не выглядел как игрушечный замок, а нахмурился перед ними. Никакое лицо не смотрело на зубцы, и ворота быстро закрылись. И Аслан, совсем не расслабляясь, бросился прямо в пулю к нему.

«Дом ведьмы!» он плакал. «Теперь, дети, держись».

В следующий момент весь мир, казалось, перевернулся, и дети почувствовали, как будто они оставили свои внутренности позади них; потому что Лев собрался вместе для большего прыжка, чем любой, которого он еще сделал, и прыгнул - или вы можете назвать это летающим, а не прыгать - прямо над крепостной стеной. Обе девочки, затаившие дыхание, но невредимые, оказались упавшими с его спины посреди большого каменного двора, полного статуй.

Лев, колдунья и волшебный шкаф , 1950

В детстве я обнаружил, что эти книги не показали мне уважения, с которым я привык, от Несбита или Баума, который также дал мне более плотное, лучшее письмо и более широкий словарь. Трусливый лев был гораздо более привлекательным персонажем, чем книги Аслана и Кромптона Уильяма были в высшей степени свободны от нравственных уроков. Думаю, мне понравилось бы больше работы Алана Гарнера, Сьюзан Купер и Урсула Ле Гин. Они проявляют большее уважение к детям и значительно больше талантов в качестве писателей. Вот Гарнер:

Но когда его голова очистилась, Кон услышал еще один звук, такой красивый, что он больше не нашел отдыха; звук рога, как луна на снегу, а другой ответил на него с пределов неба; и через Бродачана побежали серебряные молнии, и он услышал копыта и голоса, призывающие: «Мы катаемся! Мы едем!» и все облако было серебро, так что он не мог смотреть.

Копыта-колышки приблизились, и земля пульсировала. Кон открыл глаза. Теперь облако мчалось над землей, врываясь в отдельные славы, которые раздирали и обостряли мотки звездного света, и были всадниками, а во главе их было величие, увенчанное рогами, как солнце.

Но когда они пересекли долину, один из всадников опустился, и Колин увидел, что это Сьюзан. Она потеряла почву, хотя ее скорость была не меньше, и свет, который ее сформировал, умер, а на его месте была меньшая, сплошная фигура, которая остановилась, в одиночестве, в белом следе езды.

Всадники поднялись с холма в воздух, растут на небе, и на их встречу пришли девять женщин, их волосы, как ветер. И они проехали вместе всю ночь, над волнами и за пределами островов, а Старая Магия была свободна навсегда, а луна была новой.

Луна Гомрат , 1963

Очевидно, Гарнер - лучший писатель, чем Льюис или Толкин. В трех фантастических романах «Weirdstone of Brisingamen» (1961) «Луна Гомрат» (1963) и « Элидор» (1965) его слабость, как и у подобных авторов, является его сюжетной структурой. В более поздней, более структурированной книге «Служба совы» (1970) он значительно улучшился .

Эпический Пух
© Michael Moorcock

Page 4

Страница 4 из 5

Этот недостаток структуры никоим образом не проявляется в Урсуле К. Ле Гин, Джиллиан Брэдшоу или Сьюзан Купер. По моему вкусу Сьюзан Купер выпустила одну из самых лучших последовательностей романов своего типа (современные дети, вовлеченные в древние мистические конфликты). У них много магии Массефилда « Одева» . Ее последовательность, «Темная восходит» , имеет несколько прекрасных моментов. Самые сильные книги - это заголовок и последний том « Серебро в дереве» (1977), а некоторые из лучших сочинений можно найти в «Сером короле» (1975):

Они уже не были там, где они были. Они стояли где-то в другое время, на крыше мира. Вокруг них было открытое ночное небо, как огромная черная перевернутая чаша, и в нем вспыхивали звезды, тысячи на тысячи блестящих колючек огня. Будут слышать, как Бран быстро вздохнул. Они встали, подняв глаза. Звезды сверкали вокруг них. Звука не было нигде, во всей необъятности пространства. Будешь чувствовать волну головокружения; казалось, что они стояли на последнем краю Вселенной, и если они падали, они падали бы из Времени ... Когда он смотрел на него, он постепенно узнавал странное обращение к реальности, в которой они держались. Он и Бран не стояли в безвременной темной ночи, наблюдая за звездами на небесах. Это было наоборот. Они сами наблюдались. Каждая пылающая точка в этом огромном безграничном полушарии звезд и солнц была сосредоточена на них, созерцая, рассматривая, судя. Ибо, следуя поиску золотой арфы, он и Бран бросали вызов безграничной силе Высшей Магии Вселенной. Перед ними они должны стоять незащищенными, и им будет разрешено проходить, только если они имеют право по рождению. Под этим беспощадным звездным светом бесконечности любой неправдоподобный соперник был бы втиснут в небытие так же легко, как человек мог бы вытащить муравья из его рукава.

Урсула К. Ле Гин в своей трилогии «Волшебник Земли» (1968), «Гробницы Атуана» (1971) и « Самый дальний берег» (1972) - единственная из этих трех, которая полностью раскрыла свои истории в полностью придуманном мире. Она пишет свои книги для детей как добросовестно, как пишет для взрослых (она является ведущим и очень восхищенным автором, чья работа завоевала множество наград). Вот отрывок из самого начала, опять же с его отголосками Золотой ветви Фрейзера :

В тот день, когда мальчику было тринадцать лет, в день раннего великолепия осени, в то время как яркие листья на деревьях, Огион вернулся в деревню из своих ровингов по гористой горе, и состоялась церемония прохода. Ведьма взяла у мальчика свое имя Дуни, имя, которое его мать дала ему в детстве. Безымянный и голый он вошел в холодные источники Ар, где он поднимается среди скал под высокими скалами. Когда он вошел в воду, облака пересекли лицо солнца, и большие тени скользнули и смешались вокруг воды вокруг него. Он перешел на дальний берег, содрогнувшись от холода, но медленно и прямо, как он должен был пройти через эту ледяную, живую воду. Когда он подошел к берегу, Огион, подождав, протянул руку и обнял руку мальчика, прошептав ему свое истинное имя: Гед.

Таким образом, он дал свое имя одним очень мудрым в использовании власти.

Волшебник Земли

Ллойд Александр - еще один американский писатель, который добился значительных успехов своими книгами, созданными в изобретенном и решительно кельтском мире фантазий, но, по моему вкусу, он никогда не успевает сопоставить три, о которых я говорил. Он использует больше клише и записывает мелочь вяло:

Рогатый Царь стоял неподвижно, подняв руку. Молния разыграла его меч. Гигант плакал как горящее дерево. Рога оленей превратились в малиновые полосы, маска черепа бегала, как расплавленный железо. Из горла Антлерского короля поднялся рев боли и ярости.

С криком Таран бросил ему руку на лицо. Земля грохотала и, казалось, открылась под ним. Тогда ничего не было.

Книга Три , 1964

Один из них тоже немного устал от Херна, который появляется здесь. Еще одно наследие от Фрейзера. Иногда он появляется в книгах такого рода почти как смущение, как будто конвенция требует его присутствия: стареющий и довольно расплывчатый епископ делает свое дело в официальных службах.

Есть еще много таких фантазий, которые сейчас написаны для детей, и в целом они значительно лучше, чем подражания, написанные якобы для взрослых. Возможно, авторы чувствуют себя более непринужденно, когда пишут о них и для детей, - как будто они вынуждены говорить меньше лжи (или, по крайней мере, отвечать на несколько фундаментальных вопросов) себе или своей аудитории.

Среди этих новых писателей Джиллиан Брэдшоу выпустила еще одну трилогию Артура. Этот, однако, написан с точки зрения Гвалчмаи, сына короля Оркнейского и королевы Моргаве (которая может быть волшебницей). Он встречает Сидхе, некоторые из которых помогают ему, когда он путешествует, чтобы быть с королем, который сражается в отчаянной битве против саксонских захватчиков. Писание Брэдшоу ясное и яркое, ее рассказ повествования идет в ногу и воодушевляет.

Она подняла руки, и Темнота прыгнула. Но она снова была далека, и я стоял в Камлане. Я поднял голову и увидел, что Лодж стоит на западе, напротив Моргауза, держа его за остров над островом, чтобы королева не могла прикоснуться к нему. Позади был свет слишком блестящий, слишком славный, чтобы его можно было увидеть. На мгновение я увидел, что эти два столкнулись друг с другом, а затем мое поле зрения сузилось. Я видел остров и фигуры армий. Я видел в нем семью и себя. Армии начали двигаться, и возникли звуки битвы. Я понял, что видел вещи, которые еще впереди, и был в ужасе. Я закрыл лицо руками и заплакал: «Больше нет!»

И внезапно наступила тишина.

Ястреб мая 1981 года

Последующие книги в этой последовательности - « Царство лета» (1982) и « В зимней тени» (1983).

Некоторые из романов новых детей на самом деле демонстрируют более оригинальные подарки и большие таланты, чем большинство из них, якобы для взрослых. По моему мнению, Робин МакКинли является одним из лучших из них. Ее «Синий меч» (1982) выиграл медаль Джона Ньюбери в 1984 году, и она создает отличную репутацию. «Синий меч» - первая из ее хроник Дамара. У нее есть свежий и интересный подход к жанру, который сразу же превращает ее в нечто собственное. Ее стиль прочен, изящен и устремлен, качеств, которые являются большим облегчением после столь многих clunking архаизмов и cuticisms, которые обитают подавляющее большинство современных фантазий. Ангарад Кру, молодая женщина, которая является ее центральным персонажем, гораздо более приятна, чем племя длинноногих, слегка неловких, любящих пони подростков, которые слишком часто появляются в последних фантазиях. Снова письмо Маккинли заставляет меня жаль, что я не мог прочитать их, когда был молодым. Они были бы прекрасным противоядием к мягкому тарифу, который обычно становился приемлемым на всех бесчисленных самолетах и ​​полу-самолетах английского среднего класса, когда я был молод.

Сила, которая омывалась над этим лицом, которая скатывала руки, в меч и щит, была силой демонов, и Гарри знал, что она не подходит для этого, и, несмотря на жару Гонтурана в ее руке, ее сердце было холод со страхом. Два жеребца снова поднялись и потянулись, чтобы разорвать друг друга; шея белого жеребца была теперь покрыта кровью, как настоящие ленты, которые он носил в своей гриве. Гарри поднял руку меча и почувствовал шок от ответа, обрушились мечи с мечами, и искра вылетели из крушения, и казалось, что дым поднялся от них и ослепил ее. Горячее дыхание всадника было на ее лице. Его губы расступились, и она увидела его язык: он был алым и больше похож на огонь, чем на живую плоть.

Синий меч

Прочитав много из этих современных фэнтезийных историй, я остался впечатлен количеством авторов книг для взрослых, которые описывали их персонажей как детей и число детских писателей, которые производят совершенно зрелых и разумных персонажей, которые мыслят и действуют разумно. Я решил, что подобные Маккинли предпочтут сделать больше работы для взрослых. Возможно, причина, по которой они не делают, заключается в том, что они находят, что могут, пишут для подростков, сохранять большее уважение к своей аудитории.

Эпический Пух
© Michael Moorcock

Page 5

Страница 5 из 5

Появилась еще одна разновидность книги, своего рода художественная выдумка Пуха, созданная Ричардом Адамсом, которая заменяет животных для человеческих героев, содержит знакомый набор оттенков англиканского торичества среднего класса (все эти книги, похоже, быть написанным с небольшим листом) и, безусловно, уже более коррумпирован, чем Толкин. Адамс - худший писатель, но он должен чрезвычайно обратиться к тем многочисленным читателям, которые никогда не теряли своей тоски по поводу того, что первый раз, когда Фриссон был изгнан из сада мистера Макгрегора,

Когда Одунчик закончился, Акорн, который был на наветренной стороне маленькой группы, внезапно начал и откинулся назад, с ушами, и ноздри подергивались. Странный запах ранга был сильнее, чем когда-либо, и через несколько минут все услышали тяжелое движение. Внезапно, по другую сторону пути, папоротник расступился, и там выглядела длинная собачья голова, полосатая черно-белая. Он был направлен вниз, челюсти ухмылялись, морда приближалась к земле. Позади они могли просто различить большие мощные лапы и мохнатое черное тело. Глаза смотрели на них, полные дикой хитрости. Голова двигалась медленно, вдавливая темные участки дерева в обе стороны, а затем снова фиксировала их жестоким, ужасным взглядом. Челюсти открылись шире, и они увидели зубы, сверкающие белыми, как полосы вдоль головы. В течение долгих мгновений он смотрел, и кролики оставались неподвижными, не глядя без звука. Тогда Бигвиг, который был ближе всего к тропе, повернулся и вернулся назад среди других.

«Лендри», - пробормотал он, проходя мимо них. «Это может быть опасно, и это может быть не так, но у меня нет никаких шансов. Давай уйдем».

Watership Down , 1972

Следующим шагом Адамса к этому был Шардик (1974), лучше написанный, по-видимому, для взрослых, и такой же глупый. Это был большой медведь, который умер четырьмя нашими грехами: Мартиред Пух . Позже The Plague Dogs (1977) продемонстрировали почти параноидный консервативный мизантроп.

Я иногда думаю, что по мере того, как Британия отказывается от мечты о более слабом прошлом, мало кто надеется на лучшее будущее, ее средние классы все чаще обращаются к фантазии сельской жизни и говорящих животных, о безопасности лесов, которые являются образцом бумаги на стене детской комнаты. Старые хиппи, домохозяйки, государственные служащие, участвуют в этом задумчивом трансе; ничего не едят как опасные или экзотические, как лотос, но жевание вместо этого на форме слегка обезболивающей британской капусты. Если большую часть американского sf можно было бы назвать роботами, о роботах, для роботов, то основная часть английской фантазии, похоже, написана кроликами, кроликами и кроликами.

Как много дальше?

Из детских писателей только Льюис и Адамс виновны, по моему мнению, в том, что они производят полностью испорченный романтизм - сентиментальные просьбы о смягчении стремления, которые лежат в основе своего рода консерватизма. В случае Льюиса это успокаивающее, тревожное успокоение «Зачем пытаться играть Моцарта, когда легче играть Роджерса и Гаммерштейна?» отношение к его научной фантастике, особенно ужасный, но влиятельный эксперимент в критике . Но это, во всяком случае, незначительные цифры. Это Толкин, которого больше всего читают и поклоняются. И именно Толкин больше всего предал романтическую дисциплину, более того, чем когда-либо Теннисон мог в Идиллии короля , который пользовался подобной модой в викторианской Англии.

Коррумпированный романтизм столь же нездоровый, как и коррумпированный реализм, скажем, Айн Рэнд. Несколько очевидную иронию Кабельла легче взять, чем менее очевидную сентиментальность Толкина, в основном потому, что письмо Кабелла более остроумное, более изобретательное и более дисциплинированное. Я нахожу Уильяма Морриса наивным и глупым, но по-настоящему добросердечным (и лучшим утопистом, чем фантазистом); Дунсаны я нахожу легким, но безобидным. Льюис говорит за статус-кво среднего класса, как, более тонко, Чарльз Уильямс. Льюис использует материал фантазии, чтобы проповедовать проповеди, столь же неприятные, как и любые, которые можно найти в викторианской сентиментальной фантастике, и он пишет плохо. Группа друзей, поздравляющих друг друга, часто может гарантировать, что любое письмо, выходящее из него, остается поспешным и неполированным.

Идеальная фикция должна предлагать нам убежать и заставлять нас, по крайней мере, задавать вопросы; он должен обеспечить освобождение от тревоги, но дать нам некоторое представление о причинах тревоги. Лин Картер в своих « Мнимых мирах» - единственная книга, которую я смог найти по общему сюжету эпической фантазии, - использует аргумент, знакомый тем, кто привык читать извинения от такого рода sf или триллера, который чувствует себя вынужденным оправдать его филистерство: «Обвинение« эскапистского чтения », - говорит Картер, - чаще всего выровнено от фантазии и научной фантастики теми, кто забыл или пропустил тот простой факт, что практически все чтение - вся музыка и поэзия, искусство и драма, философия в этом отношении - это временный выход из того, что вокруг нас ». Как и многие его коллеги в профессиональном мире, Картер выражает отвращение к художественной литературе, которая не является преимущественно эскапистом, обвиняя ее в том, что она «удручающая» или «негативная», если она не предоставляет ему моральных и психологических удобств, которые ему, по-видимому, нужны , Неортодоксальный взгляд, такой, как современник Толкина Дэвид Линдсей ( Voyage to Arcturus ), считается негативным. Это, конечно же, ответ тех, кто глубоко и часто бессознательно связан с их культурными презумпциями, которые рассматривают их как нападение.

Картер отвергает Спенсера как «скучного», а Джойс «титаническим», и пишет в клише, эвфемизмы и убого искаженный синтаксис, говоря нам, что прерафаэлиты были «lisping exquisites» и что Форд Мэдокс Браун (1821-93) был молодым человеком привлекли к движению динамичного валлийского (рожденного Уолтемстоу, недалеко от Лондона) Морриса (1834-96), и что, поскольку Толкин получил CBE (а не рыцарство), мы должны теперь назвать его «сэром Джоном», но Картер, по крайней мере, не сноб, некоторые американские приверженцы (и нет никого более привлекательного, чем провинциальный американский литературный сноб - Гор Видаль, являющийся наиболее развитым примером). В недавней антологии, составленной Робертом Х. Бойером и Кеннетом Загорски «Фантастическое воображение» , мы находим следующее: «В дополнение к тому, что все они являются высокой фантазией, истории, отобранные здесь, являются хорошей литературой». Среди авторов, которые можно найти в томе, - К. С. Льюис, Джон Бьюкен, Фрэнк Р. Стоктон и Ллойд Александр, ни один из которых не может сравниться с литературными талантами, например, Фрицем Лейбером , чья работа была в основном опубликована в коммерческих журналах и жанр в мягкой обложке. В течение многих лет американские поклонники триллера с претензиями игнорировали Хэмметта и Чандлера в пользу уступающих английских писателей, таких как Д.Л. Сейерс, и здесь мы видим то же самое, что и у американских писателей-фантастов. Те, кто производит самое близкое приближение к английскому стилю, получают наибольшую оценку. Те, кто использует более энергичные американские модели, считаются менее литературными! Суть вещи остается: восхищенные писатели не являются «литературными» или «грамотными». Так часто, как они не льстит чувствам на середине бровей и усиливают сентиментальность среднего класса и, следовательно, не угрожают тщательно продуманному набору социальных и интеллектуальных предположений.

Тем не менее, Теннисон, у которого были его моменты, вдохновил лучших поэтов, которые следовали за ним, который искал источник его вдохновения и благороднее использовал его. Как Swinburne, так и Morris могли, например, использовать старые балладные счетчики более эффективно, чем сам Теннисон, отказываясь, в отличие от него, изменять свою прочность. Несомненно, Толкин также вдохновит писателей, которые возьмут его сырье и поставят их в более благородное использование. Хотелось бы поверить, что день деревенского романса наконец завершен.

Коммерческий жанр, который развился из Толкиена, вероятно, является самым ужасным эффектом для всех. Я вырос в мире, где Джойс считался лучшим англоязычным писателем 20-го века. Я полагаю, что Фолкнер лучше, а другие выбирают Конрада, скажем. Томас Манн - образцовый гигант моральной, мифической фантастики. Но представить фантазию Толкина в такую ​​дискуссию - печальный комментарий к нашим стандартам и нашим амбициям. Является ли это признаком наших тупых времен, когда Властелин Колец может заменить Улисса в качестве образцовой книги своего века? Некоторые из писателей, которые наиболее рабски подражают ему, похоже, используют английский как довольно неисторический второй язык. Так много из них невероятно плохо, что они бросают вызов описанию и вряд ли стоит перечислять индивидуально. Терри Пратчетт однажды заметил, что всех его читателей называют Кевином. Ему повезло, что он, кажется, единственный Терри в фантастической стране, который умеет писать достойное сложное предложение. То, что такие писатели также зависят от повторного использования сюжетов своих литературных начальников и вознаграждены за это мягкое повторение, не удивительно в мире фильмов о сенсации и производстве поп-групп. То, что они вознаграждены щедрыми образами самых успешных шлюх, также неудивительно. Притворяться, что эта увлекательная капуста - это нечто большее, чем худший вид пульповой истории или западного, однако, является удручающим признаком нашего интеллектуального упадка и наших свободно падающих академических стандартов.

"Ромео и Джульетта" как пропаганда браков по расчету.