Иммунитет (джен)

Ночи на Тисовой были сначала безумными, страшными и болезненными — тело утром ныло, видимо, мышцы сводило судорогой. Ему снились василиск, мертвая Джинни, мертвый Рон, рыдающая Гермиона рядом и… смеющийся директор. Этот сумасшедший смех и был последней каплей, и он просыпался и больше не мог заснуть, хватая ртом горький и тяжелый воздух, пока не вспоминал наконец, что умеет дышать. Гарри даже завтракать почти не мог, так его мутило. И с этим надо было что-то делать…

Он стал стараться спать как можно меньше, для чего даже начал делать летние задания, сперев у Дадли небольшой фонарик, а потом и комплект батареек к нему. И ему совершенно не было стыдно или страшно, если вдруг найдут. Но щели у двери он тщательно закрывал тряпками, точнее собственной одеждой. Еще не хватало, чтобы его от дела отвлекали… От усталости он чувствовал себя почти стариком, но переключение внимания помогало.

Сначала жить было просто тяжело, и даже родственники казались меньшим злом, чем эти треклятые сны. Потом он и вовсе стал ходить, как сомнамбула, даже тетка почти перестала загружать его домашними делами. И не говорила ни слова, если он вдруг отключался посреди дня, даже (о, святотатство!) в гостиной — днем ему, хвала мирозданию, никогда ничего не снилось. Гарри был за это весьма благодарен и мирозданию, и тетке. Даже начал сам убирать посуду после еды, совершенно не обращая внимания на то, как тонкие брови Петуньи Дурсль каждый раз встают аккуратным домиком.

Дадли… нет, он не продолжал гнобить Гарри, он был не совсем уж идиотом. Потому как в чем смысл издеваться над бревном? А кузен непонятным образом этим самым бревном и был. То есть стал. Чтобы понять это, большому Дэ хватило всего пары тумаков, которые оказались проигнорированы так, словно их вовсе не было. Обозлившись, он через день попробовал еще раз, с тем же точно результатом: Гарри был словно вообще неживой. Сначала стало страшновато. А потом просто неинтересно. И он со спокойной душой попросту забыл о кузене. Ну ладно, почти забыл.

Вернон Дурсль в течение трех недель прошел все те же стадии, что и его сын. Так что жизнь у Дурслей для Гарри стала более-менее сносной, по сравнению с тем, какой была. Вот только он на это никак не реагировал и был не в состоянии как следует оценить…

А потом в нем словно что-то перегорело, и сны стали казаться просто странными. Противными и странными.

А потом… в нем проснулось любопытство. И он начал задавать вопросы. И вспоминать. И снова спрашивать и спрашивать себя: а как это вообще могло случиться? А почему было так? А не так, например? И не мог на них ответить. Зато удивляться — мог. Прежде всего, самому себе.

Гарри так ждал писем от своих друзей, с первого дня, как оказался вновь на Тисовой аллее, в доме ненавистных родственников… Любые несколько строк от друзей, безусловно, скрасили бы его существование здесь. И то, что он до сих пор не получил даже коротенькой записки, было обидно до ужаса.

Да, он обязательно выяснит причины, как только увидит тех, кто решил, что для того, чтобы называться его друзьями, вполне достаточно общаться с ним в школе. А писать летом, когда он один и ему хуже всего, совершенно не обязательно. Его снова захлестнуло обидой, но вдруг просочилась мысль о том, что, сколько ни дуйся он на Рона с Гермионой, это ничего не изменит. А ведь есть еще и другие странные вещи. И, наверное, он все-таки что-то может изменить. Вот только что именно?

Он опять задумался…

* * *

Начал он с самого простого и злободневного.

«Почему родственники так относятся ко мне?

Если я не урод, не придурок, ведь последний год в школе показал совершенно ясно, что я нормальный волшебник. Вот, точно. Волшебник.

Боятся волшебства? Но разве так ведут себя, когда боятся?»

Он вспомнил, как ему рассказывали про крысу, загнанную в угол. Кто же это был? Кажется… нет, лицо ускользает из памяти… Но смысл он вспомнил!

И отчего-то это знание о крысе показалось ему истинным. Впрочем, он еще откуда-то знал, что любое утверждение можно и нужно проверять на практике. Плевать, откуда, главное — никто не мешает ему попробовать. Хотя бы в саду или в сарае, точно, в сарае, на мышах, это ж почти что те же крысы, только маленькие!

Откладывать он не стал. Попробовал.

И офигел. Зажатая в угол мышка яростно сопротивлялась, до того, что бусины глаз едва не вылезали из орбит. В конце концов, кроха едва не прокусила несколько слоев ткани, которой он обмотал руку. И ведь извернулась, выскочила, оставляя куски шерсти и капли крови на тряпке, вызвав у него невольное уважение.

«Так вот, значит, как бывает… Значит, и так… можно?» — Гарри был потрясен своим открытием. Но вопросы, снова вопросы… Они его так скоро с ума сведут!

Значит ли это, что поведение родственников изменится, если он не будет угрожать им своим волшебством? Или наоборот, лучше пригрозить? А потом объяснить, попробовать договориться, но уже на своих условиях?

«И все же лучше никогда не давать загнать себя в угол», — услышал он смутно знакомый голос в своей голове.

Ну почему, почему он даже не попробовал учиться беспалочковому колдовству, ведь это было возможно!

Стоп. А это он откуда знает? И кто мог бы его учить? Точно не Дамблдор… Декан? Образ строгой МакГонагалл тоже как-то не вязался с этой мыслью. Перед глазами вставали только книжные полки. Библиотека? Нет, там другие, не закрытые стеклом… Книжный шкаф. Где? Чей?

Ревизия собственной памяти не предоставила ему ничего, кроме очень нехороших подозрений, перерастающих в неприятную же уверенность: кто-то что-то делал с его памятью. И Гарри вдруг понял, что такое настоящая злость. О нет, Малфой может даже не мечтать довести Гарри так, чтобы он почувствовал что-то похожее. Эта новая злость была невероятной, заполняющей его целиком, согревающей изнутри, яркой и… классной. Она помогла ему почувствовать себя живым.

В конце концов, у него не было ничего своего, кроме его памяти и его тела! Это его и только его, и никому не позволено… Он никому не позволит!

Гарри не видел, как сжались его губы и заиграли желваки, а лицо стало выглядеть взрослее, с жестким, как у хорошего снайпера, прищуром. Он просто продолжал внутренний разговор то ли с самим собой, то ли с воображаемым собеседником.

Сейф в Гринготтсе? Помилуйте, вы еще доберитесь туда. Ну, нагребет он галлеонов, а куда с ними потом? Хотя… он совсем дурак, наверное. Это ж деньги. Можно хоть купить что угодно, хоть комнату снять. А еще того золота, наверное, хватит даже и на дом! Да он совсем ненормальный, что за все это время ни разу не подумал о таком.

Но сейчас с головой его явно что-то происходило. Точнее, в его голове. И Гарри это нравилось.

Во-первых, он спокойно закончил за пару недель все летние задания, что им дали в Хогвартсе. И это оказалось на удивление просто, хотя берясь за перо, он так совсем не думал. Теперь же он легко понимал прочитанное и на удивление все помнил, даже не стараясь специально. И это было просто здорово!

Голова продолжала работать и генерировать вопросы.

Он схватился за тетрадку, толстую, в обложке с красивым рисунком, но немного надорванную. Дадли из-за этого ее просто выкинул, а Гарри совершенно без разницы, было бы где записать, потому что он хочет это видеть. Иначе то, что творится в голове, рано или поздно сведет его с ума.

«Было бы с чего, — вдруг пронеслось в мыслях знакомое ехидство. — Это что, я сам о себе? Мне Снейп ничего не подлил незаметно перед каникулами?»

Он хихикнул, тут же признав эту мысль абсолютно бредовой, и открыл тетрадь. Мысленно показав язык вредному зельевару и ответив: «Э, нет, есть с чего. Теперь — точно есть. А раньше… возможно, вы были правы, профессор».

До его дня рождения оставалось немного меньше месяца.

* * *

В тетрадке появились первые строчки… Вопросы, его попытки ответить, одно цеплялось за другое и росло, как снежный ком. Зато в голове хоть немного стало проясняться. А то Гарри даже начал перечитывать учебники, чтобы хоть как-то отвлечься от неприятных мыслей, и заодно приятно удивился, обнаружив, что все помнит.

Первым он записал самое удивительное для него тогда, позапрошлым летом.

Зачем было посылать столько сов?

И рядом оставил место, где тут же начал придумывать ответы, которые, увы, тоже оказались вопросами:

Разозлить Дурслей? Испугать их? Для чего? Чтобы они вдруг стали добрее ко мне или наоборот?

Удивить меня? Зачем?

Он продолжал писать.

«Чулан под лестницей» — значит, тот, кто писал письмо…

"Э нет", — Гарри сам поймал себя на неточности и зачеркнул последние два слова.

Тот, кто подписывал адрес на конверте, знал, где я жил все это время! Или не все время? Но где-то мой адрес точно был. У кого?

В то, что маги не могут понимать, что значит жить в чулане, он не верил.

Значит, кто-то, кто подписывал конверт, не мог не знать, что он, Гарри, просто не в состоянии ответить на письмо! Тогда зачем? Может, его самого тоже испугать хотели? Или… хотели, чтобы он поверил в волшебство? А ведь может быть, что так. Так и запишем…

…Хотели, чтобы я поверил в волшебство… Удалось!

Почему Дурсли решили, что могут спрятаться, уехав?

И как меня нашли? С помощью какого колдовства? Почему я не спросил?

Дурак потому что.

Выяснить!!! Но КАК? У кого я могу спросить?

Он тут же вспомнил первого, кто говорил с ним на запретную тему. И снова озадачился.

Хагрид. Ночью. Почему я не испугался? Или мне тогда было уже все равно?

И почему Хагрид, а не МакГонагалл?

Он вспомнил рассказ Гермионы о том, как ее и ее семью просвещала их декан. Он даже узнал кое-что полезное для себя — Грейнджерам предоставили гораздо больше информации. Декан была, конечно, куда грамотней, чем лесничий. Тогда почему ему, ничего не знающему о мире волшебства, послали не очень-то умного полувеликана? Как бы он ни любил Хагрида, как-то глупо было отрицать очевидное.

МакГонагалл, которая всегда занималась магглорожденными, в грозу не ходок: кошки сырости не любят? Гарри хихикнул неожиданно включившемуся собственному ехидству. МакГонагалл он уважал и немного боялся, а тут вдруг… Ладно, но что бы помешало профессору трансфигурации обеспечить себе идеальные условия хоть банальным зонтом, хоть вообще любым щитом себя любимую закрыть? А что мешало вообще до утра подождать — прекрасная же была погода… Вообще, кто ночью-то вваливается к незнакомым людям, да еще без приглашения? Бред какой-то.

Почему ночью? Опять — испугать? Для чего? Дурслей или… меня?

Появление Хагрида в то время и так — бред! Кому и зачем это было надо?

Гарри задумался, как все могло бы быть…

Аккуратная гостиная Дурслей, в которой вполне смотрелась бы строгая и подтянутая МакГонагалл с ее средневековыми манерами, вспомнил поведение лесничего и в очередной раз засомневался в собственном уме. Ну и памяти, да. Нет, с Хагридом ему было легко и просто, с МакГонагалл он бы точно не смог такого почувствовать, но…

Хагрид был с ним простым и искренним, но он действительно знал не так уж и много, особенно, как потом выяснилось, не смог ответить на многие его вопросы, да и… сколько вообще правды он рассказал? — мелькнула крамольная мысль. Мир пошатнулся и начал нехорошо крениться.

Почему я поверил — сразу и всему, что говорил Хагрид?

Потому что хотел… А почему хотел-то? Узнать о родителях правду!

Резкие буквы едва не порвали бумагу… Но ниже легла новая ровная строчка:

…и потому что сам Хагрид в это верил. И он мне понравился.

Раз мне кто-то нравится, значит, я во всем ему верю?

Что-то царапало внутри, когда Гарри смотрел на последнюю строчку…

Гарри нарисовал смешную рожу со сведенными в кучу глазами, хмыкнул, добавил к ней очки и шрам и перевернул страницу.

Гринготтс: почему мой ключик у Хагрида? И у кого он должен быть?

И дальше пошло само:

Почему с такой кучей денег в сейфе я хожу в Дадлиных обносках? Ведь поменять галлеоны на фунты — плевое дело!

Почему я не съездил на Косую аллею еще раз, ведь я все запомнил?..

Так… И почему я продолжаю сидеть, как дурак, тут, вместо того, чтобы просто выйти на улицу… «Ночной рыцарь», кажется, в любое время «готов к употреблению» — Гермиона рассказывала. Он в очередной раз немного позавидовал ее всезнайству. Стоп, а как он собрался вызывать его, палочка-то заперта? Ах заперта, горе-то какое…

Гарри фыркнул, доставая из-под тощего матраса шпильку тети Петуньи. Все-таки полезно иногда прибирать дом собственными руками. Да и от Дадли с его придурками-подпевалами есть польза, не зря они одно время отбирали его ключ от школьного шкафчика. Уже после недели их новых развлечений Гарри прекрасно научился обходиться без ключа. Проволочкой, щепкой, чем угодно тонким и твердым.

Петунья Дурсль хлопотала на кухне, Дадли сидел за своим компьютером, дядя на работе… Красота. Даже если тетка вдруг выйдет, он найдет, что ей сказать. Гарри быстро спустился и подошел к чулану. Ему даже минуты не пришлось ковырять замок, как тот открылся. Он вошел, спокойно поднял крышку сундука, достал палочку, немного подумав, достал все оставшиеся там книги и преспокойно вернулся к себе наверх, в «самую маленькую спальню». Сейчас он составит план, а завтра…

Могу ли я поговорить с Дурслями, не вызывая у них агрессии?

Он захлопнул тетрадь, предпочитая получить хоть какие-то ответы сразу. «Практика — вот самая убедительная вещь», — прозвучал в голове чужой и в то же время очень близкий голос.

— Отец? — шепнул Гарри. — Учитель?

Ответа, естественно, не дождался, тряхнул головой и поспешил на кухню. Тетка уже звала обедать.

* * *

— Тетя, можно мне спросить?

Петунья посмотрела на племянника, быстро доевшего суп. Другой еды для него было не предусмотрено, но руки дернулись сами и положили мальчишке порцию тушеного мяса с салатом. Он удивился, но быстро проглотил и это. Черт, почему она не замечала, что он такой тощий? Что соседи-то скажут? И только потом она кивнула. Может быть, даже хорошо, что мальчишка наконец заговорил, а то как приехал, так определенно был не в себе. Ей даже не хотелось снова называть его ненормальным, уж слишком это было похоже на правду.

— Мне бы в больницу… в Лондон.

Она поджала губы:

— В нашем городе вполне неплохая поликлиника.

И тут же спохватилась: в обычной поликлинике вряд ли стоит демонстрировать то, что происходит с племянником. Строго говоря, там не стоит демонстрировать его самого. Хотя мальчишка, кажется, сделал наконец правильные выводы из своего состояния. Лечиться ему действительно надо. Она вздохнула.

Гарри молчал, собираясь с духом.

— Тебе надо в вашу специальную больницу?

Нет, она вовсе не хотела облегчить ему задачу, она хотела, чтобы все вопросы наконец разрешились, да побыстрей.

Гарри кивнул.

— Я поговорю с Верноном. Может быть, он отвезет тебя завтра. Обратно вернешься автобусом, остановка возле вокзала, с которого ты ездишь в школу.

Племянник смотрел на нее так, словно у нее посреди лба вырос еще один глаз, а потом сорвался мыть посуду. Снова. Сам. Хм-м-м, а может, не лечить? Запихав эту мысль поглубже, Петунья выдала пару распоряжений, касающихся садика, и предпочла поскорее покинуть кухню. Что-то в мальчишке было не так. Что-то при этом мальчишке было не так с нею.