Болотная барышня (джен)

Поздней ночью сквозь глухую чащу леса пробиралась чудного вида процессия. Путь указывал рослый крестьянин, рядом лошадь везла повозку с богатой поклажей, а за ними след в след шли купцы, коих было по меньшей мере с дюжину. Лишь блуждающие кругом загадочные болотные огоньки да фонарь в руках крестьянина слегка рассеивали тьму чащобы.

Крестьянин двигался вперёд твёрдой поступью, чувствовал себя в лесу словно рыба в воде, разве что изредка посматривал назад, проверял, в порядке ли лошадь и не потерялись ли его спутники. Купцы же, напротив, к пешим прогулкам не привыкли, пыхтели, отдувались и пугливо оглядывались по сторонам. Всё ждали, что на них из-за деревьев кто-то набросится.

К чести купеческой братии надо сказать, что лес тот зрелище представлял не из приятных. Свет от фонаря то и дело обнажал уродливые выкорчеванные пни, где прежде росли деревья, на смену твёрдой земле под ногами скоро пришла противная топь и коряги, покрытые мхом, а из звуков слышно было лишь самих путников да уханье совы где-то вдали.

Долго ли, коротко ли, а только вышли путники на старую гать — брёвна да хворост давно уж прогнили и легко прогибались под ногами, сапоги быстро промокли — уж больно часто проваливались в топкую жижу. Тут и там болото так опасно вздыхало и булькало порой, что тут уж и человеку посмелее впору было перепугаться.

— Пришли, — послышался низкий голос крестьянина.

Они остановились посреди грязного, мутного болота. Нигде не укрыться было от болотной тины и сырости; цвел ещё багульник — белели цветки, точно крошечные призраки; искривлённые, тощие деревца скрипели под ветерком. Всюду протянулась унылая зыбкая топь — покуда хватало человеческого взора.

Сквозь толпу купцов пробился главный из них, самый решительный. Он не без сомнения взглянул на зелёные воды, затем неловко прокашлялся, натянул на лицо любезнейшую из улыбок и нарочито уверенно продекламировал во тьму ночную:

— Хозяйка леса, купцы с дарами к тебе пришли, кланяться изволим, так покажись же, сделай милость!

Зычному голосу купца вторила лишь тишина. Повисло неловкое молчание. Купец уж не выдержал, к крестьянину обратился с вопросом, то ли точно место он указал, а тот лишь утвердительно кивнул, что, мол, место верное, ошибки быть не может.

Прочие купцы к тому моменту начали перешёптываться.

— Да, Кузьма, — язвительно заметил один из них, — хорошенькую шутку ты придумал. Заставил нас поверить в бабушкины сказки!

— Сразу всё было понятно, а мы, — добавил в сердцах второй, — пошли на поводу у суеверий. Нет здесь никаких духов и не было отродясь. Одно лишь гадкое, — тут еле заметная рябь пошла по болотной воде, — противное, — ветер подул ни с того, ни с сего, — болото!

Тут уж ветер засвистел во всю мочь, воды болотные заволновались с такой силой, что никак уж нельзя было оставить без внимания, и вся вода, вся тина, вся грязь болотная прямо на глазах у оцепеневших от страха купцов в одночасье слились в единую фигуру.

И не успели даже купцы опомниться от этакого потрясения, как к ним уже обращался капризный девичий голосок.

— Ну? Чего надо?!

* * *

Началась, однако, эта история не в лесу, а слегка пораньше в одном губернском городе неподалёку. Город тот расположился далеко-далеко на западе матушки-России и носил гордое название Ашлоханск. По одну сторону от него протянулись высокие горы, а по другую — дремучий лес, болото и близлежащие деревни.

В обычное время Ашлоханск мало чем мог похвастаться. Испокон веков жизнь здесь текла вяло и неторопливо, а умы здешних жителей занимала одна лишь рутина да подготовка к нескончаемым праздникам. Есть, чем прокормиться и где ночь провести, и того довольно. Какие уж тут могут быть приключения?

А тут вдруг случилось нечто, что нарушило привычный ход вещей. Прежде всего погода повадилась портиться в самый неожиданный и неприятный момент. Оно и понятно в осенний-то сезон, да только очень уж внезапно она это делала.

Чуть люди веселье какое затеют на свежем воздухе, так сразу в самый ясный день хмурые облака из ниоткуда набегут на небо да спрячут за собой горные вершины, гром прогремит, молнии засверкают, дожди польются обильные и праздник окажется испорчен.

И ладно бы это, природные аномалии легко списать на естественные причины, но затем совсем уж что-то диковинное приключилось. Стало вдруг через лес ни пройти, ни проехать. Болото разлилось, и все дороги развезло. Кто бы ни пытался из Ашлоханска уехать, сколько ни плутал, а всякий раз как по волшебству обратно в Ашлоханск возвращался.

Вдобавок на фоне всеобщего смятения по деревням слухи смутные пошли. Крестьяне вдруг принялись про волю болтать. Будто вот-вот мужикам и свободу, и землю собственную дадут, и станут они как птицы вольные. Якобы ещё сам государь Александр, царство ему небесное, после того, как французов погнали, хотел мужикам волю дать, да ему не позволили.

Город оказался отрезан от внешнего мира, среди простого люда стало неспокойно, и следовало срочно что-то предпринять.

В первый день чиновники решительно взялись за дело. Отчёты писали, донесения, записки из учреждения в учреждение передавали, жалобы на лицо господина губернатора отправляли, совсем бедные с ног сбились — проще говоря, осуществляли важную чиновничью работу. Как ни странно, делу это не сильно помогло.

Была надежда, что как-то ситуацию разрешит губернатор. Всё же он не просто делами города заведовал, но ещё и сам происходил не из последнего рода и на правах барина владел как лесом, так и одной из деревень поблизости. Другой на его месте и смутьянов, распускающих слухи среди деревенских, сразу усмирил бы и с буйной природой совладал.

Но вот уж целый день прошёл, а от губернатора по-прежнему не было ни слуху, ни духу.

На рассвете второго дня купцы в кабаке собрались, в хлебном вине печали свои топили. Товар, хороший товар, богатый, простаивал без дела, ценное время терялось впустую, а беде, повисшей над городом, не было видно ни конца, ни края. Оттого и настроения в кабаке витали совсем невесёлые. Вкуснейшие блюда не радовали, отборнейшая выпивка душу не согревала.

— Знаю! — вдруг хватил кулаком об стол один из купцов.

Собратья его в кабаке тут же на купца уставились с удивлением, но не без любопытства.

— Чой-то ты, Кузьма? — робко поинтересовался второй купец.

— Хмель в голову ударил? — язвительно предположил третий.

— Идея пришла, как нам несчастие наше разрешить, — нисколько не смутившись, заявил Кузьма, — вспомнил я, что мне дедушка про здешние края рассказывал.

Тут уже и все прочие купцы кружки в сторону отставили, поближе к Кузьме придвинулись и навострили уши.

— Сказывал мне дед, Степан Дмитриевич, царствие ему небесное, — принялся излагать Кузьма, — что Ашлоханск — город не из простых, и случаи вроде последней оказии здесь совсем не редкость.

— Что ты хочешь этим сказать? — спросил второй купец.

— А то, что со стародавних пор в лесу поселилась нечистая сила. Я давеча с мужиками деревенскими общался, так они рассказывают, что если в городе власть — чиновники и стоящий над ними губернатор, то в лесу всем распоряжается могущественный дух болот. Некая болотная госпожа, — торжественно вывел Кузьма. — И все капризы природы и запутанные тропы в лесу — её рук дело. Прогневалась она отчего-то на наш город.

Купцы, прежде внимательно слушавшие этот рассказ, тут уж не выдержали и во весь голос рассмеялись.

— Что ж ты, Кузьма, совсем за дураков нас держишь! — заметил третий купец. — Что мы — маленькие, по-твоему, в такие сказки верить? Мужику из деревни простительны такие суеверия, ему палец покажи, и то будет проявление потусторонней силы, но ты то куда сразу?

— А что? — невозмутимо возразил Кузьма. — Просто так у нас, что ли, господин губернатор считается колдуном в девятом колене? Разве это не свидетельство тому, что есть нечистая сила в Ашлоханске?

За тем лишь последовал ещё один взрыв развесёлого смеха.

— Да какой из нашего губернатора колдун? Ты видел, чтобы он за всю жизнь хотя бы одно жалкое заклинание произнёс? Если он и колдун, то только для виду, для красного словца себя так величает. А сам-то, а сам! — всё надрывался третий купец. — Горазд лишь приёмы для знати устраивать, а как случится чего, так сразу отпрашивается по состоянию здоровья. Говорят, за собственной деревней и то уследить не может!

Тут вдруг в разговор вмешался четвёртый купец, который прежде в отдалении от прочих сидел, к дружескому смеху не присоединялся, а всё только мысль какую-то молча обдумывал.

— А если допустить всё-таки, что правду народ деревенский говорит и действительно есть эта болотная госпожа, что тогда? — совершенно серьёзно спросил он.

Умолк уж смех, авторитетом тот купец обладал посерьёзнее Кузьмы, был он постарше, поопытнее, и его уж никто из купеческой братии не смел на смех поднимать.

— В прежнюю пору, когда болото ещё было прекрасным озером, — принялся вновь торопливо излагать воодушевлённый Кузьма, — деревенские к госпоже этой на поклон ходили и знатными дарами одаривали, чтобы хорошенько её задобрить. Тогда и погода хорошая выходила, и урожай славный. Мы могли бы так же пойти к ней с частью нашего товара и произвести, как это говорится, взаимовыгодный обмен.

— Звучит разумно, — согласился четвёртый купец, — но кто нас к ней проведёт?

Слово за слово, и вот уже вся толпа купцов очутилась снаружи кабака да подле повозки. Кузьма тут же указал на ямщика, сидящего на облучке и правившего лошадьми. Ямщик тот был высокого роста, широкоплечий и явно разменял уже далеко не первый десяток, судя по нередким морщинам и бороде с проседью.

— Вот он, тот, о ком я вам говорил, тот мужик, что нас к хозяйке леса проведёт. Я его хорошо знаю, часто в прошлом нанимал. Спокойно везёт, ни разу не опрокинет, хорошо своё дело знает, нет в нём этой лихой дурости. Так ведь, скажи, мужик?

Тот лишь молча кивнул, будучи явно не из болтливых.

— Он вообще из крепостных, из мужиков губернатора. Тот, сами знаете, всех своих на оброк перевёл, вот многие-то и подались в город на заработки. Вот и этот туда же, в ямщики подался. А так-то он, говорят, и плотник, и столяр, и чего только не умеет. Золотые у него руки!

— Это, конечно, славно, — с сомнением произнёс второй купец, — а только как знать, не обманет ли?

— Он-то? Не обманет! — уверенно заявил Кузьма. — Другой какой и рад бы, а этот ни в жизнь совестью не поступится. Честный, правдивый человек. Редкость в наше время.

Купцы ещё какое-то время посовещались между собой, посомневались, но в итоге решили и правда идею Кузьмы опробовать. Если не по какой другой причине, так оттого, что лучшего решения так никто из них и не придумал, а время меж тем стремительно утекало сквозь пальцы.

* * *

К вопросу выбора даров купцы подошли необычайно серьёзно, и каждый желал один другого перещеголять в лучших традициях торгового люда. Тут уж не обошлось без жарких споров.

— Судя по всем этим капризам, болотная госпожа поди совсем ещё юная девица, — задумчиво чесал седую бороду четвёртый купец. — Значит, ей подавай девичьи подарки, а уж такого добра у меня полно. Она же ещё лесная, деревенская, ведь так? Несите тогда ситец разноцветный, цветастенький, тафты и парчи золочёной, лент ярких, бус стеклянных, да пряники, пряники медовые не забудьте, коими Ашлоханск наш славится!

— Правду говоришь, чистую правду, есть в твоих словах этот, как его… резон, — одобрил Кузьма.

— Э, нет! — возразил второй купец, — Может, она и рядом с деревней, но раз госпожа, значит роду знатного и над дешёвым добром для деревенских только посмеётся. Она же хозяйка, начальство, стало быть. Давайте ей того, что барышни деликатные любят! Шелка переливчатые, кружева заморские, гишпанские, веера расписные... или ещё есть из перьев и перламутра! Конфектов, фруктов заморских, винограду и ананасов! Из оранжереи губернатора выпросим, если потребуется.

— И ты прав, брат, — снова согласился Кузьма.

Так купцы выступали один за другим, и всякое новое предложение, не важно сколь противоречащее предыдущему, Кузьма одобрял, а под конец и вовсе предложил, чтобы каждый своё принёс, что посчитает нужным, а там уж болотница сама покажет, что ей больше любо.

— А если я пенькой торгую, как быть? — заметил тут третий купец. — У меня и товаров-то таких тонких нет.

— А ты рублём вложись! — сказал тогда Кузьма.

На подготовку к встрече с пресловутой хозяйкой леса ушло так много времени, что, когда наконец купцы вслед за мужиком выдвинулись в поход, солнце давно уж скрылось за горными вершинами. Ныне же Кузьма стоял лицом к лицу с той самой мифической болотной госпожой, и вот ведь какая напасть, не знал, что сказать. Совсем дар речи потерял!

— Ну? Чего надо?! — звонко звучал девичий голосок в тишине болот.

Прав оказался четвёртый купец: болотная госпожа была не почтенной барыней, но совсем ещё юной барышней и ничем в своём обращении всем прочим знатным дамам не уступала. Платье, пусть и из тины, а пышное, пышное-то какое, всем на зависть! Кожа пусть и зелёная, а тоже, как и полагается благородным девицам, бледная-пребледная. И волосы, хоть и из водорослей, а всё же уложены в изящную причёску.

— Ох, сударыня, ваше благородие… или сиятельство. Да, сиятельство! Будьте того… этого… любезны… — как-то так неловко промычал Кузьма, смущаясь требовательного взгляда девицы.

Так уж оно вышло, что Кузьма, подобно всей купеческой братии, со светскими дамами не знал верного обращения. Сам он всех своих дочерей в тишине хором купеческих растил, и прикрикнуть мог, чуть чего, и слово отцовское крепкое сказать, а вот так, чтобы умасливать, уговаривать — это было не по его части.

Так ещё и сама болотница барышней оказалась не из простых, явно нрава сварливого. Стоит на месте, руки на груди сложены, ножкой недовольно притоптывает, взглядом путников так и сверлит, брови нахмурены, ещё и глаза на мокром месте, вот-вот снова заплачет. Перед такой легко растеряться.

— Поди в сторону, Кузьма, ничего-то ты не знаешь, — резко оттолкнул его с пути третий купец и смело сам выступил вперёд. — А у меня-то! У меня! Дочка во французском пансионе. Уж я-то разберусь! — И тут же в елейном тоне к болотнице обратился: — Милая барышня! Не изволите гневаться. Будьте так любезны, примите дары от жалких земных рабов своих. Наряды чужеземные, конфекты заморские, фирменные Ашлоханские пряники, всё ради вашего удовольствия!

Тут уж все купцы как на подбор дыхание затаили, на девицу исподтишка глядят, всё ждут, что она скажет, как ей этакие словеса понравятся. Один только мужик, оставшийся с лошадью стоять, и не думал переживать, в ус не дул, и как-то так спокойно, задумчиво на барышню посматривал.

— Покажи! — наконец повелительно бросила она.

Сразу же купцы взялись за дело, каждый рвался впереди всех свой товар показать, на все лады расхвалить и хозяйке леса понравиться. Только вот как не старались, а ни один из принесённых подарков ей не приглянулся. На какой ни кинет свой хмурый взгляд, лишь гримасу недовольную скорчит и отмахнётся. Попутно ещё и словом обидным припечатает.

— Не то, не надо! — капризно топнула девица ножкой, водой болотной путников по пояс окатила, и который уже купец подряд ушёл ни с чем, спрятав обратно изящную бальную книжку в переплёте из перламутра⁽¹⁾. — Не нравится! Некрасивое! Не хочу!

— Помилуйте, барышня, — не выдержали и взмолились порядком вымотанные уже и до нитки промокшие купцы. — Чего же вам надо? В чём несчастие ваше? Как помочь?

А она в ответ подумала, подумала, да и выдала:

— Мне ску-у-учно!

Купцы, не сразу поняв, озадаченно уставились в ответ.

— Все мои друзья-птицы улетели в другие края. Звери попрятались по норам. Медведь и тот ушёл в спячку. Никто ко мне не ходит, никто не выслушает, а мне та-а-ак плохо! — тут уж у неё и вправду слёзы к глазам подступили.

Купцы совсем уж тут растерялись. А затем вдруг второй купец заговорил, явно не в силах сдержаться:

— Значит, из города ни пройти, ни проехать, мы, понимаешь ли, деньги теряем, весь день трудимся, а всё дело в какой-то там глупой скуке? — Тут уж прочие купцы на него руками замахали, поняв, к чему дело клонится, но его уже было не остановить. — И мы должны переться на ночь глядя к сырому и гадкому болоту, терпеть, выслуживаться, и всё это из-за капризов какой-то там взбалмошной девицы?!

Тут у болотницы губы задрожали, слёзы из глаз так и полились, она изо всех сил ручками замахала, ножками затопала и промеж рыданий обиженно закричала:

— Противные! Вы все противные! Прочь! Видеть не желаю!

В сей же час, как по волшебству, случился мощный прилив болотной воды, та понеслась прямо на купцов, и не успели они опомниться, как мощными волнами смыло и их, и весь их товар, и вынесло далеко-далеко на выход из леса. Так подошёл к концу второй день.

* * *

Третий день застал господина губернатора в его имении близ деревни. Строго говоря, к тому часу ему давно как надлежало заседать в губернском правлении, старенькое здание которого не подновляли ещё со времён матушки-Екатерины, и принимать просителей. Однако он вынужден был пренебречь этой святой обязанностью и покинуть Ашлоханск в виду капризов здоровья.

Повод серьёзный, надо понимать — со здоровьем шутки плохи. А в родных пенатах и лечиться всяко легче, и недуг не так довлеет над разумом. К тому же не сказать чтобы губернатор отлынивал от дела. Напротив, даже обед у него проходил не в тщательно убранной столовой, где ради приезда барина с мебелей сняли чехлы, а в личном кабинете, за разбором важных прошений.

Между тем прошений этих за последнюю неделю навезли срочные гонцы столько, что под их горой не увидать уж было поверхности стола. И все сплошь об одной оказии.

— Ой батюшки, ой нехорошо, — бормотал себе под нос губернатор, в одной руке держа доклад, а в другой вилку c нанизанным на неё жареным цыплёнком, — как же я об этом напишу в отчёте государю Николаю Павловичу? Что делать-то? Делать-то что?

Он на мгновение отвлёкся от бумаг и грустно уставился на ближайшую стену.

Со стены на господина губернатора грозно взирали портреты его батюшек, матушек, тётушек, дядюшек — все как на подбор известнейшие колдуны и ведьмы, один величественнее другого. Причём встречались среди тех портретов как шедевры не хуже работ Рокотова⁽²⁾, так и темноватые, грубоватые, застывшие будто лица на полотнах, писанных своими домашними живописцами.

В сравнении с этими славными героями прошлого губернатор не внушал большого уважения. Лицо всё заплыло от жира, роста он был низенького, возраста невеликого, а на голове уже ни волоса, вместо пышных усов и то какая-то жиденькая поросль под носом-картошкой. Голос тихий и какой-то застенчивый, всё отчего-то дрожит, глаза собеседника боятся — взор их вечно прячущийся.

Вроде и хотел губернатор портретам что-то сказать, но передумал и с тяжким-претяжким вздохом вернулся к работе. День едва начался, а он уже выбился из сил и не ждал от будущего ничего хорошего.

Вопреки недугу, к вечеру губернатора ожидали на бале в честь выхода в свет младшенькой дочери её светлости графини. А до соседнего имения ещё добираться надо по всей этой грязи. Ой-ой! И ночевать потом в доме, полном народу. Ох-ох! А если кто из глупых юнцов вздумает втихаря открыть окошко? Нет, ну он точно простудится во всей этой душной толчее, и в который уже раз.

Не говоря уже о том, что графиня наверняка не преминет высказать своё недовольство. Она-то хотела устроить бал в столице, а из-за последних событий пришлось довольствоваться глушью Ашлоханска. Коли не эта беда, так и все прочие состоятельные господа к зиме давно бы уже разъехались. При мысли об их толках становилось решительно дурно и тоскливо на душе.

Губернатор представил, как накинутся на него представители местного дворянства, все эти ретивые папеньки и маменьки, и молодые люди, жаждущие зимний сезон провести в Петербурге либо за границей, а там и юные барышни-невесты, желающие накупить в столицах наряды да выгулять их на блестящих балах да в театрах! А вместо этого они все застряли в Ашлоханске! Несчастный губернатор даже голову в плечи втянул при мысли об этом ужасном испытании для его бедных нервов.

Тут в кабинет с осторожным стуком пожаловал лакей.

— Ваше высокоблагородие, к вам... к вам тут просится один мужик, плотник из деревни, тот самый, что при живом батюшке в имении работал. Велите принять?

От этой вести губернатор разом духом воспрял и думать забыл о всех своих печалях.

— Чего же ты ждёшь, дурная твоя голова! — радостно воскликнул он, решительно отодвигая в сторону поднос с кушаньями. — Пускай его скорей сюда.

В следующее мгновение губернатор уже радушно обращался к стоящему перед ним мужику.

— Ой забыл ты, совсем забыл своего любимого барина, что ж не навестишь-то никак, — увлечённо болтал он, по плечу мужика похлопывая, для чего ему приходилось вставать на цыпочки, — как ни услышу про тебя, так ты в городе где-то работаешь, то там, то тут, не отдыхаешь совсем. Меня уж и жёнушка твоя выспрашивать начала, когда де воротишься домой.

— Виноват, ваше благородие, — ровно отвечал мужик.

Губернатор отступил слегка от него, взглянул восхищённым взглядом да выдал:

— Эх, прав, прав всё-таки был Руссо насчёт мудрых дикарей, живущих естественной жизнью! Какая сила, какая стать, и это в такие годы. Ты уж не обессудь насчёт дикаря-то, я любя.

— Не обижаюсь, ваше благородие, — последовал равнодушный ответ.

— С чем, стало быть, пожаловал? — весело спрашивал губернатор, усаживаясь обратно за стол. — Али в городе заработок не тот, аль случилось чего?

Тут мужик помедлил немного, подумал-подумал, всю волю в кулак собрал и одним махом выдал:

— Позвольте… к болоту пойти, ваше благородие.

От этих слов губернатор вмиг снова помрачнел.

— К болоту? — растерянно повторил он, как будто в первый раз плохо расслышал. — О чём это ты?

Мужик принялся рассказывать про происшествие с купцами, и чем больше он говорил, тем только больше огорчался губернатор, сопровождая каждое слово рассказа взволнованными охами и ахами.

— Ой нехорошо, — сказал он наконец, потирая лоб, — ай плохо! Как же я всё это батюшке-царю…

— Разрешите, — упрямо повторил мужик, — к болоту пойти.

Губернатор посмотрел на мужика рассеянным, невидящим взглядом, затем снова на портреты на стенах.

— А ведь мне рассказывали нянюшки в детстве про это болото, — начал он жалостливо, будто вовсе не с мужиком, а сам с собой разговаривая. — Мол, уж сколько город этот стоит, сколько поколений род мой колдовской отсчитывает, а эта девица всё не унимается. Раз в полвека буянит. Весь город вокруг неё хороводы водит, а она знай себе плачет, безутешная. Я не слушал, думал, что с нянюшек взять, кто в такие сказки поверит, а нате вам, всё правдой оказалось!

— Позвольте… вашбродь… — мощно выдохнул мужик.

— А! Иди уж! — отмахнулся от него губернатор. — Вот заладил! Ты у нас простой народ, дремучий, что с тебя взять. Авось чего и выйдет. Не серчай уж, коли сгинешь, но, — вдруг нехарактерно строго добавил он, — если всё же выживешь, не примедли в сей же час пожаловать ко мне с докладом.

Мужик лишь молча кивнул в ответ. Тем их встреча и закончилась.

* * *

И часа не прошло со встречи с губернатором, как мужик пришёл на болото. Присел на пенёк, сидит-посиживает, ничего не говорит, а только природой любуется. Глядит ещё так сурово, задумчиво.

День был в самом разгаре, но на болоте царил приятный полусумрак. Это деревья плотно сомкнули ветви, солнцу прохода не давали. А тот редкий свет, что сюда всё же проникал, окрашивал всё в тёмно-зелёные цвета. Кругом тишь да гладь. Одни лягушки квакали в отдалении.

Вдруг ближайшая к мужику пара камышинок покачнулась, и между ними показалась пара любопытных девичьих глаз. Он это сразу заметил, но и виду не подал. Сидит как ни в чём не бывало, а девица за ним наблюдает, хмурится, пузыри по воде болотной пускает.

— Эх, люблю я всё-таки болото, — как бы между прочим сказал мужик. — Тихо, спокойно, и глаз радуется.

— Неправда! — не выдержала болотница. — Никто не любит болото. Противное болото! — обиженно передразнила она. — Гадкое болото!

Мужик оглянулся и деланно удивился.

— Кто это? Покажись, будь добра.

— Не хочу!

— Ну нет, так дело не пойдёт, — покачал головой мужик. — Нешто вслепую нам разговаривать?

— Ладно, — буркнула она.

В одночасье вверх поднялся столп мутной зеленоватой воды, на ходу меняясь в очертаниях, пока не принял форму девицы и перед мужиком воочию не предстала болотная барышня. Всё те же скрещенные на груди руки, надутые щёки и взгляд исподлобья. Разве что в этот раз у неё на голове пристроился венок из камышинок, украшенный цветками багульника да метёлочками кукушкина льна.

— Никому не нравится болото, — упрямо повторила она.

— Отчего же, — как ни в чём ни бывало отвечал мужик. — Где же ещё, если не на болоте, найдёшь такие цветики? Очинно красивые. И белый багульник, и жёлтая калужница, и вереск розовый. Чем не краса? А ягоды, от разных недугов спасающие? Большая польза. И что это за диво, когда вода на болоте не замерзает даже в самую суровую зиму? Нет, — он вдруг тепло, по-доброму улыбнулся, — неведомо мне, как такое может не нравиться.

Таких речей девица явно не ожидала и на мгновение даже растерялась, не зная, что и сказать. Вечная хмурость и та с личика девичьего пропала, так сильно её удивили слова мужика.

— А я… а я тебя помню! — неожиданно нашлась она и вся так и засветилась радостью от сделанного открытия. — Часто сюда ходил, то по ягоды, то по грибы. Дичь стрелял. Прореживал лес от старых деревьев и садил новые. А потом вдруг перестал. Пропал куда-то. Почему? — огорчённо спросила она.

Мужик призадумался.

— Понимаешь… — медленно начал он, — я бы и рад почаще в лес ходить. Люблю эти места всей душой. Но в городе дел невпроворот. Приду я отпрашиваться к барину, а барин мне и скажет: “Как же, родненький мой, я тебя отпущу, когда в городе такое творится?”. Говорит, и погода шалит, и из города не выехать. Я сам в делах барина не смыслю, но слово его — закон.

— А если дела наладятся? — послышалась робкая надежда в голосе болотницы. — Если и облака прояснятся, и тропы распутаются? Что тогда?

Мужик ответил не сразу. На мгновение над болотом повисла тягучая тишина.

— Думаю, — неспешно начал он, — это будет совсем другой разговор. Как же барину меня не отпустить. Что он, зверь какой или деспот?

Болотница подумала-подумала, наконец ручкой махнула.

— Хорошо! — нехотя согласилась она. — Скажи своему барину, что не будет больше несчастий. Но!.. — тут же решительно добавила. — Хочу, чтобы ты ко мне каждый день на поклон ходил и про всё, что на белом свете творится, рассказывал. Ты мне понравился. Смешной!

Мужик лишь со всё той же доброй улыбкой кивнул, и не думая возражать. На том и условились.

* * *

Недолго опосля мужик к себе в родимую избу возвращался. На пороге жена его встречала — горячо любимая Марфушка.

Как было в их семье заведено, вопросов лишних жёнушка задавать не стала, где, мол, пропадал и чего так долго дома не бывал, а молча достала сразу щи из печи и принялась суп по тарелкам разливать. Мужик за стол уселся, в гробовой тишине ужин ждёт.

— Крылечко что-то шатается, — вкрадчиво заметила Марфушка.

Мужик только что-то неразборчиво хмыкнул в знак, что услышал.

— И дров надо бы на зиму заготовить, — добавила она.

Последовал такой же хмыкающий ответ.

Так они и жили. Мужик всё время на заработках в городе проводил, а как возвращался всего на пару дней, так тут же с утроенной силой за работу принимался, быт в доме родном обустраивал. С жёнушкой-то и разговоров, что о делах, сам нем как рыба в воде, лишь слушает и согласно хмыкает в ответ.

Уж три дня и три года, как порядок установился такой, и казалось, ничто не в силах ему было воспрепятствовать. Как вдруг…

— Слушай… — начал мужик.

Марфушка на месте от удивления замерла, ушам своим не поверив.

— Да?.. — тихо спросила она, от печи не отворачиваясь.

— …ты слышала что-нибудь про болотную барышню?

— Что-что? — не поняла она.

— Про духа, что на болотах издавна обитает, — упрямо повторил мужик.

— А! Положим, про духа на болотах слыхала. Как не слыхать, — повела плечом жёнушка, по столу тарелки расставляя. — Люди разное болтают.

— А что про неё говорят?

Марфушка обернулась и подозрительно прищурилась. Глядит, нет, не шутит мужик вовсе. Вид его как никогда серьёзен и суров. Да и не таков муж её, чтобы шутки шутить, да к тому же такие чудные! Тут уж она закончила тарелки расставлять и сама за стол с мужиком уселась.

— Ну, раз такое дело, то слушай!

В тот вечер они столько друг с другом переговорили, сколько, должно быть, за все прошедшие три дня и три года не наберётся!

1) Записная книжечка, в которую дамы на балу записывали имена кавалеров, пригласивших их на танец, дабы не запутаться и не обещать два танца одному и тому же кавалеру — иначе быть скандалу!

Вернуться к тексту

2) Фёдор Степанович Рокотов (1735 — 1808) — крупнейший портретист, знаменитый художник эпохи классицизма. По одной из версий, происходил из крепостных крестьян. Самая известная работа его кисти — это портрет Александры Петровны Струйской, которому Н.Заболоцкий посвятил знаменитые стихи: "Её глаза — как два обмана, полуулыбка, полуплач...".

Вернуться к тексту