Человек с Драконьего Камня (гет)

Предоставив молодежь самой себе, ибо в праздности и безопасности она сама додумается до того, до чего Эйгону было надо, Эйгон Завоеватель перенесся в Королевскую Гавань, где царствовал суровый и сухой Станнис Баратеон, Эйгону не прямой потомок, но все-таки родственник, братняя кровь. Станнис к моменту появления Эйгона обдумывал, как ему справиться с Тайвином Ланнистером, горящим жаждой мести за все, что натворили в столице сестры Старк, но обдумывал Станнис свое положение не в присутствии генералов и лордов, а тет-а-тет с рыжеволосой красавицей, чему Эйгон, уже немного узнавший Станниса, сначала удивился, но довольно скоро понял, что происходит.

Чтобы скрыться от взгляда Станниса, в чьих жилах тоже текла кровь Таргариенов, Эйгон перенесся к нему за спину и некоторое время с ухмылкой наблюдал за красной жрицей, обещающей произвести тень, что убьет лорда Тайвина, причем произвести тем же самым путем, которым порядочные женщины рожают лордам наследников. Эйгон даже пару раз глянул сбоку на лицо Станниса, никак не годившегося в ловеласы и встречавшего такой наглый подкат серьезной задумчивой миной, но когда красная жрица перешла к грубой лести и объявила Станниса Азор Ахаем, Эйгон не выдержал и решил, что хватит извращений.

— ААААА! — закричал Эйгон, от чего Станнис подскочил на месте, а красная жрица, неожиданно увидев знакомое лицо драконьего владыки прямо перед собой, побледнела как полотно. — Мелони! И ты здесь, старая ты вешалка! Сколько лет, сколько зим!

Мелисандра вскрикнула и бросилась от слишком дружелюбного призрака наутек, а развеселившийся Эйгон, встретивший подругу юности, вошел в роль дикого, но симпатичного привидения и полетел вслед за Мелисандрой, громогласно призывая ее вспомнить, как она навещала подростка Эйгона на Драконьем Камне еще до Завоевания Вестероса, как юная Висенья ревновала и хотела Мелисандру с Драконьего Камня вытурить и как все якобы божественные рецепты, которыми жуликоватая молодая Мелисандра сулила усилить драконье пламя, привели только к тому, что у Балериона случился понос и он загадил сверху весь замок.

— Ну признай, шарлатанство же твое рглорианство, — доносился затихая голос Эйгона, — ну куда ты полезла туда, о чем ты ничего не знаешь? Дракон же не голубь, сто холопов неделю после него отмывали. Ты же не человек, Мелони, ты оружие массового поражения — но не в смысле твоих теней, а в смысле дурости...

Проводив Арью и Сансу в их комнаты и оставшись в своей комнате один, Джон наконец стряхнул с себя наваждение и даже устыдился того, как он распушил хвост и что при этом нагородил. Не сказать, чтобы честный Джон сильно привирал, но его байки развивались по законам жанра, и из них, как Джон ни держался реально происходившего, выходило, что и в Черном Замке Джон был первым парнем на деревне, и лорд-командующий его среди всех молодых выделял и чуть не в наследники себе прочил, и с великим Эйгоном Завоевателем Джон был на дружеской ноге, словно со старшим братом. И вообще не надо за Джона волноваться, ему ни живые, ни мертвые воины не соперники, он пару дюжин мертвяков легко порубил и теперь на верном коне хоть целое войско один погонит.

В общем, Джону стало все-таки совестно, что он так расхвастался, и он даже хотел пойти распорядиться, чтобы ужин Сансе и Арье принесли в их комнаты, а ему бы не пришлось тогда за ужином показываться им на глаза, не говоря уж о сидеть рядом — и вместе с этой мыслью Джон, храбрый и решительный в бою, провалился в трясину размышлений об этикете: прилично ли будет, если в первый день Санса и Арья не появятся на ужине, или их положение почетных гостей Дозора к тому их обязывает?

С формальным этикетом у Джона действительно был швах, хоть иди к мейстеру и бери почитать какое пособие для начинающих, а тут еще и Эйгон Завоеватель подбросил дровишек: в важных вещах Эйгон Джону помогал и его поддерживал, но в том, чтобы поглумиться по мелочи, отказать себе не мог и по дороге до Стены пару раз проехался по застольным манерам Джона.

— Не утирайся рукавом, — строго сказал владыка Эйгон, когда Джон на привале в очередной раз рубал из котелка. — И уж тем более рукавом не занюхивай. Право, ты недоволен тем, что я постоянно ужинаю с твоими кузинами, но трапезничать же с тобой — никакого удовольствия, и вовсе не потому, что я гетеросексуален.

— И что, я из котелка ножом и вилкой есть должен? — огрызнулся Джон.

— Ты должен хотя бы не чавкать, — немного надменно ответил просвещенный валириец Эйгон. — И не сгибаться над котелком, как медведь.

— Он горячий, — пояснил Джон. — Лучше я к нему наклонюсь, чем поднимать его буду. Или что, «огонь не может навредить дракону»?

— Дракону нет, — согласился Эйгон. — Но ты человек, а не животное. Если у тебя достало ума не хватать руками горячий котелок, может, у тебя достанет ума и красиво возлечь рядом с ним, как подобает особе королевской крови? — с этими словами Эйгон красиво возлег в воздухе, но потом махнул рукой и исчез.

Вплоть до следующего привала Эйгон не появлялся, и Джон даже начал задумываться, не настолько ли плохи его манеры, что способны оскорбить короля, а на следующем привале перед Джоном появилась призрачная валирийская красавица, чья красота была холодна как лед.

— У тебя не только с застольными манерами беда, — заметила валирийская красавица, смерив Джона тяжелым взглядом. — Предложи хотя бы даме сесть.

— Вам же не надо, — попытался отговориться Джон. — Вы призрак.

— Мне не надо, — согласилась собеседница Джона. — А тебе надо. Ты бирюк. И не потому бирюк, что характер такой, как у моего Мейгора, а потому что не знаешь, как можно иначе.

— Пожалуйста, присаживайтесь, леди Висенья, — тут же сказал Джон и даже сбил снег с поваленного дерева, пока учить его хорошим манерам не прибыл сам Мейгор Жестокий.

— Пока что плохо, — строго сказала Висенья усаживаясь. — Ухаживаешь как слуга за госпожой. Слуг у каждой леди десятки, их забота не приятна и не неприятна, их для того и держат, чтобы они прислуживали. Приятна забота короля — и оказывать ее ты должен как король. Попробуем еще.

— Что попробуем? — не понял Джон, когда Висенья поднялась на ноги.

— То же самое. Предложи даме сесть.

— Садитесь, миледи, — сказал Джон как мог куртуазно и даже сбил шляпой снег с бревна, не смущаясь тем, что вместо шляпы у него треух.

— Фатоват, — немного поморщилась Висенья. — Но ты и при дворе не жил, и настоящего короля в его столице не видел. Пойдем дальше — доставай столовые приборы и показывай, как ты их держишь.

— Послушайте, можно я хотя бы поем? — наконец не выдержал Джон.

— А чем ты заслужил? — строго ответила Висенья. — Блестящим обшлагом, как у каторжника?

Рукав Джон после этой встречи отстирал и даже научился правильно держать вилку, но уверенности в себе ему такой суровый урок не прибавил, и ужина в Восточном Дозоре он немного побаивался: с братьями-дозорными он бы порубал, как рубал и в Черном Замке, да и лорд-командующий Восточного Дозора, Коттер Пайк, выглядел простецом, но перед кузинами Джону теперь за свои манеры было неудобно и хотелось показать, что манеры эти улучшились. Так что Джон все смекал да прикидывал, как бы ему увильнуть от ужина в общем зале, или поужинать с бойцами Дозора без кузин, или (здесь уже сказывалось влияние Эйгона, которому Джон всю дорогу до Восточного Дозора завидовал) как бы поужинать с кузинами сам-третий, ну или хотя бы сам-четвертый, если Эйгон опять их навестит, — а гостей, и довольно неожиданных, в это время принимал Коттер Пайк, лорд-командующий Восточного Дозора.

Коттер Пайк был храбрым воином и хорошим солдатом, но чертовщины все же побаивался и немного опешил, когда вошел в свою комнату и увидел на фоне зажженного уже стюардами камина огромного мрачного призрака с королевским обручем на голове.

Эйгон Завоеватель был далеко не единственным из Таргариенов, кто надеялся на Джона в смысле продолжения династии и рассчитывал, что Джон не станет вести себя с Арьей и Сансой как со своими сестрами, и потому Мейгор Жестокий, поворчав о ханжестве андалов, отправился в Восточный Дозор позаботиться, чтобы Джона ни в коем случае не приняли за сводного брата Сансы и Арьи и не мешали бы ему устраивать свою личную жизнь.

— Узнаешь меня? — грозным громовым голосом спросил Коттера Пайка Мейгор.

— Никак нет, ваше величество, — отрапортовал Коттер Пайк, догадавшись, что перед ним не призрак Роберта Баратеона, чей портрет Коттер Пайк однажды видел, и не призрак тощего Эйриса или более изящного Рейгара, о чьей внешности он слыхал.

— Я король Таргариен, за жестокость свою названный Мейгором, — со свойственным ему черным юмором пояснил Мейгор, которому нравилось, как пугались его имени: даже принца Деймона-Негодяя, который сам был не промах, называли вторым Мейгором (а не первым Деймоном, как со зловещим смехом всегда подчеркивал Мейгор), а сына бестолкового Эйриона, названного Мейгором, из-за имени и вовсе не захотели пускать на трон даже ребенком, выбрав вместо него Эйгона Невероятного.

— Знаешь ли ты, что за благородный юноша прибыл сегодня в твой замок в компании двух красавиц? — продолжал Мейгор. — Не отвечай, ты не можешь этого знать.

— Это же гигант мысли и надежда вестеросской монархии, — ехидно заметил невидимый и неслышимый Коттеру Пайку Эйгон Невероятный, рассчитывая на то, что неповоротливый и упертый Мейгор, занятый разговором, не догадается, как его прогнать. — Извини, Мейгор, я просто не мог не подойти.

— К гостю своему наедине будешь обращаться «ваша светлость», — повелел лорду-командующему Мейгор. — Среди остальных, пока он еще не явлен миру, называй его лорд Страйдер.

— Или Бродяжник, или Колоброд, — тут же ввернул Эйгон Невероятный. — Ну жжете же, многоуважаемые предки, и это вы еще драконов не вывели.

Кейтилин Старк не любила Джона, считая его бастардом, которого лорд Эддард прижил в гражданскую войну, будучи уже с Кейтилин помолвленным. Не все в Винтерфелле переняли ее отношение к Джону, но и среди служанок, и среди латников таких было немало, а Санса последние годы в Винтерфелле просто не замечала Джона, смотря то мимо него, то даже сквозь него. Джон отмечал про себя, что чем старше Санса становится, тем она делается красивее, но даже не пытался с ней заговаривать — не то что обижался, а просто цепенел при виде этой гордой красоты.

Джон совсем не ожидал, что Санса постучится к нему вечером, и чуть не онемел от удивления, увидев ее на пороге. Санса, стоявшая на пороге, по-прежнему на него не смотрела, но уже не как в Винтерфелле, а виновато опустив голову, и Джон словно в первый раз увидел, что Санса очень тоненькая и хрупкая, и ему захотелось обнять ее за плечи и утешить.

— Прости меня, Джон, — тихо сказала Санса. — Когда Эйгон рассказывал о тебе, я еще не знала, о ком он рассказывает, а теперь понимаю, что тебе не очень хорошо с нами жилось.

— Да не слушай ты, что он сочиняет, — великодушно сказал Джон и действительно приобнял Сансу и проводил ее в свою комнату.

— Может, что-то он и сочиняет, но и правду он часто говорил, просто говорил ее так, чтобы я не догадалась, о ком он, — ответила Санса, а Джон подосадовал на себя, что откровенничал с Эйгоном по-родственному и подкидывал ему тем самым материал для его рассказов.

— Я понимаю, как все это выглядит, — продолжала Санса, по-прежнему не поднимая на Джона глаза. — Мне нужно было попросить прощения до того, как я узнала, что ты принц Таргариен, а теперь уже поздно. Я ведь хотела… в плену и в беде понимаешь, что такое семья и кто тебе друг…

Пламя свечи в руке Джона прыгало и колебалось, и в этом изменчивом свете он заметил заживающий красный рубец слева на челюсти Сансы, который Джон не увидел раньше, при свете дня, и Джон накрыл рубец рукой, словно это могло исцелить.

— Тому, кто это сделал, я потом горло перерезала, — сказала Санса, наконец поднимая голову, и Джон удивился, увидев, каким твердым и жестким стал в этот момент ее взгляд. Вот за это Санса не просила прощения, ни у него, ни у богов, и правильно делала. — Только отметина все равно останется, и не одна.

— Боевые шрамы украшают, — ободряюще сказал Джон.

— Мужчину, а не женщину.

— Доблесть к лицу всем, — возразил Джон. — Только больше я тебя от себя не отпущу. Я, конечно, и сам мастер попадать в неприятности, — Джон махнул рукой в сторону своего изрубленного тулупа, — да и выпутываться из них у меня получается не так ловко, как я рассказывал, но только мне так спокойнее будет, если ты всегда на глазах будешь.

— Давай полушубок свой, залатаю, — предложила Санса.

— Да ладно, — отмахнулся Джон. — Я солдат, сам подлатаюсь. Этому нас тоже учат.

— Вижу я, как ты подлатался, — улыбнулась Санса. — Давай-давай.

Так Джон остался без полушубка (к его удивлению, вернувшегося к нему уже следующим утром совсем без прорех) и с необычными мыслями на ночь, которые всего пару дней назад он бы от себя гнал. Если бы Джона сейчас спросили, с кем бы он согласился провести всю жизнь на пустынном острове или в заброшенном замке, из всех людей на земле он без сомнения выбрал бы Арью, о которой по-прежнему иногда думал как о маленькой сестрице, как ни пытались шкодливые бесы и лично Эйгон Завоеватель намекнуть ему, что на самом деле Арья его симпатичная и шаловливая кузина. Но именно из-за этого конфликта привычки и бесенят Джон не мог себе представить, что он будет играть с Арьей в эту старую как мир игру, в которой для юноши наградой за находчивость, остроумие и безрассудство становится веселый девичий смех и восхищенный взгляд. А вот с Сансой, с которой они выросли, можно считать, что поврозь, Джону хотелось быть веселым и немного дерзким, чтобы видеть то ее улыбку, то ее потупленные глаза.