День за днем-3 (гет)

Сон оказывается отличным успокоительным и наутро вчерашние тревоги уже не выглядят мрачно. Может быть поэтому, сегодняшний образ перед зеркалом, рисую хоть и контрастным, но спокойным. К юбке выбираю недавно купленный светло — бежевый свитер с длинными рукавами с отворотами украшенными тесемками — уютно, тепло и расковано. У горла достаточно большой треугольный вырез, открывающий шею, и это позволяет вписать туда на короткой серебряной цепочке, кулон с темно-красным камнем. Как раз, к бордовой помаде. С волосами еще проще — гладко зачесав на одну сторону, оставляю так, без выкрутасов, без косичек и заколок.

Появившись на работе и едва раскидав срочные дела, лезу на редакционный сайт — смотреть официальную анкету Калугина — в короткой заметке под фотографией, вскользь проскакивает — действительно разведен, что уже немало. Со спокойной душой щелкаю пальцами по клавиатуре, закрывая программу…. И вовремя — в дверь заглядывает Андрей:

— Можно?

Оторвавшись от своих исследований, смотрю на Калугина:

— Да, проходи.

У меня уже всплывает окно с присланным вчера по электронке договором, и я утыкаюсь в него. Калугин прикрывает за собой дверь и идет к столу:

— Марго.

Изображаю внимательное чтение и, потому, мычу:

— М-м-м?

Андрей не убирая улыбки с лица, приближается к столу:

— Это тебе. Алиса, просила передать.

Бросив взгляд, замечаю тарелку с куском торта и свечкой. Мой взгляд теплеет:

— Уау..., спасибо.

— На здоровье. И.... Хотел тебя поблагодарить еще раз и извиниться.

Напоминание о Катерине слизывает улыбку. Да мне как-то не извинения нужны, а правда. А то тайн, как у Кощея Бессмертного — в зайце утка, в утке яйцо, в яйце игла...

— За что?

— Ну, как за что. Я вчера оставил тебя и побежал... Как-то это все не очень удобно, неловко получилось, что ли.

Опустив голову вниз, киваю, собираясь спросить, о его дальнейших намерениях и даже открываю рот, но Калугин перебивает:

— Марго, ну ты прости меня, пожалуйста, мне надо было с ней поговорить.

Это-то как раз самое очевидное. Не поднимая глаз, бормочу:

— Я все понимаю.

— Да нет Марго, я честно тебе говорю...

Он разводит руками:

— Это просто, ну как снег на голову, что ли?

— Андрей тебе абсолютно не в чем передо мной оправдываться, ты мне просто ответь на один вопрос и все…

Как-то мне неловко во всей этой ситуации, и я продолжаю смотреть в сторону, избегая взгляда, но затем, все-таки, поднимаю на Калугина глаза. Тот охотно кивает:

— Ну конечно, пожалуйста.

Он столько раз говорил, что они совершенно разные люди и именно это, дескать, послужило причиной разрыва — она бросила их и уехала на семь или восемь лет в Америку, не подавая о себе никаких известий. Получается, что он разводился с Катериной уже после ее бегства, не видя ее, не зная мотивов — и вот она вернулась и, наверно, что-то рассказала ему, объяснила, может быть даже убедила. И еще у них есть Алиса!

Мой взгляд теряет решительность и начинает метаться по углам — мне очень важно быть уверенной, что Андрей меня любит, и старое чувство не всколыхнется в нем вновь. Калугин усаживается на край стола:

— Ну, чего ты, ну говори.

Проглотив комок в горле, еложу на месте, усаживаясь удобней:

— Скажи, пожалуйста, а у тебя к ней еще что-то осталось?

Мы смотрим, друг на друга, и Калугин молчит, заставляя тревожно забиться сердце. Потом, отведя взгляд в сторону, мычит, тряся головой:

— М-м-м… Ну, кроме негатива, ничего.

Заминка меня смущает, и я, глядя в сторону, с грустью приподнимаю бровь. Калугин уже уверенней добавляет:

— Сплошной негатив, скажем так.

Я помню, как Андрей меня точно также убеждал, что у него нет ничего с Наташей. Или что ему плевать на мое прошлое… А потом все переворачивалось на 180 градусов… Мне не нравится полное отрицание, чего бы оно не касалось — я ищу в нем подвох. Вот и теперь — сплошной негатив, это слова обиды и они совсем ничего не говорят о чувствах. Все это проносится у меня в голове, пока я бесцельно разглядываю ящики своего стола, и неожиданно с языка срывается:

— Это плохо.

Андрей удивленно хмыкает:

— Да, почему это плохо-то?

— Ну, она все-таки мать твоего ребенка.

— Мать... Она мать, которая бросила своего грудного ребенка!

Вот именно. Речь идет об обиде, а она может и пройти. Правда, похоже, до этого еще не дошло. Но все равно невольно поджимаю губы:

— И, все-таки...

Калугин мотает головой:

— Марго!

Мать — это мать. Но какая это мать, знает только Андрей, а отнюдь не дочка. И кому она больше поверит, когда придет череда откровений, зависит от того как эти откровения преподнести. Прерываю Андрея, испытующе глядя исподлобья:

— Ты Алисе будешь рассказывать?

Калугин молчит, глядя в сторону, потом неопределенно кивает:

— Н-н-ну, надо?

Звучит полувопросительно, и я понимаю, что если Андрея не подтолкнуть, он опять все пустит на самотек. Но и давить мне нельзя, чужая тетка, поэтому стараюсь сформулировать ненавязчиво:

— Ну, сделай это как-то поделикатней.

Андрей снова отводит глаза, отворачиваясь:

— Легко сказать, поделикатней.

— Ну, извини.

Склонив голову, чешу бровь и, все-таки, надавливаю:

— Только имей в виду, что потом будет все хуже и хуже.

Андрей переспрашивает:

— Ты думаешь?

Что лишний раз подтверждает мою правоту — он вовсе не рвется взять на себя инициативу с дочерью, предпочитая плыть по течению и ждать. Не поднимая глаз, кошусь на него:

— Да, я уверена. С каждым днем будут всплывать все новые и новые подробности, потом ты начнешь ее жалеть. Поэтому, сделай это лучше побыстрей...

Краем глаза вижу, как Калугин скучающе отворачивается к окну, видимо считая, что мои опасения преувеличены и можно ничего не делать. Добавляю:

— Алиса очень умный ребенок, она все прекрасно поймет, я думаю.

Андрей, вздыхая, слезает со стола и отходит к окну, утыкаясь в него:

— Ну, да.

Мне нужно его додавить и я упорствую:

— И потом, имей в виду, мне кажется, ее мать не будет сидеть и ждать, пока ты созреешь.

Судя по разрисованной Анькиной машине, дамочка без всякой рефлексии и не комплексует по поводу правил и приличий. Мы молчим… Все-таки, хочется закончить разговор на положительной ноте, подбодрить и, как говориться, придать импульс. Предлагаю Андрюшке разделить со мной поедание торта с утренним кофе. Увы, оказывается, сотрудники отдела его уже разыскивают по редакции и нужно срочно бежать.

* * *

День пролетает в рабочей суете и, ближе к четырем, возвращаясь с переговоров, заглядываю в кабинет к Андрею — Люся говорит, что он отъезжал к дочке в школу, и я хочу узнать, все ли в порядке. Неожиданно застаю Калугина во взвинченном состоянии — оказывается, Катерина успела встретиться с Алисой перед самым приходом отца и даже что-то рассказать ей о себе.

Привалившись пятой точкой к столику со сканером и водрузив рядом сумку, внимательно выслушиваю все перипетии событий у школы. Получается, я как в воду глядела. Но психует он вовсе не от встречи матери с дочкой — оказывается Катерина уговорила Андрея отпустить с ней Алису погулять и вот теперь он не находит себе места. То мечется по кабинету, психуя, то сидит как истукан, вперив взгляд в точку. Вся его согбенная поза, наклоненная вперед с уроненными на колени руками, говорит о внутреннем напряжении и это ставит меня в тупик — не понимаю, что может так возбудить отца в желании матери побыть со своим ребенком. Сложив руки на груди, и сама погружаюсь в размышления — нет, с одной стороны я понимаю, мамаша может прикинуться невинной овечкой и даже объяснить дочке, почему забыла о ней на годы, но с другой стороны — это нисколько не препятствует вечером отцу поговорить с Алисой и аккуратно изложить девочке уже свою версию. Пытаюсь успокоить нервного папашу:

— Андрей, да расслабься ты! Это же не посторонняя женщина. Это ее мать.

Очевидные же вещи. Калугин поднимает голову и смотрит снизу вверх. В его голосе слышится раздражение:

— Ее мать, как ты выражаешься…

Он поднимается со стула:

— Видела своего ребенка только в грудном возрасте!

Он снова начинает метаться по кабинету, но его выпад нисколько не убеждает меня в причинах таких волнений. Прямо цунами какое-то. Какая разница, когда видела, если в ней вдруг проснулось материнское чувство.

— Ну, причем здесь это?

Калугин, разгорячившись, продолжает:

— Да притом, Марго, притом! Пойми ты, что для нее Алиса, это… Ну как остальные дети, понимаешь?

Возможно. Но возможно и нет, я ее не знаю, и как она изводила себя, в Америках, мыслями о потерянной семье даже не могу представить. Люди и за меньшие года меняются кардинально. Если только… Удивленно смотрю на Андрея, пожимая плечами:

— Откуда ты знаешь?

Калугин продолжает метаться:

— Да я не знаю, Маргарита, я чувствую, понимаешь, чувствую!

Значит, все-таки, не переписывались. Но тогда странно — если не доверяет, почему согласился?

— Ну, а зачем тогда отпустил?

— Дурак потому что, поэтому и отпустил.

Но даже если Катерина и легкомысленная мать, как предполагает Калугин, что ж так изводиться-то? Это же не с коляской отправить в глухой парк, его дочка уже школьница, ко мне через всю Москву приезжала, да не один раз, из дома сбегала, в супермаркетах терялась. И отлично справлялась с трудностями! Метания Калугина начинают раздражать, и я ворчу:

— Андрей, ну не маячь ты, ей-богу, а? Ну что? Ну, Алиса взрослая девочка, ну что с ней может произойти?

Калугин плюхается на свой стул и задирает голову вверх:

— О-ой, Маргарит. Ты очень плохо знаешь ее мамашу. Очень!

Капец, но если ты так хорошо знаешь, тогда снова вопрос «почему?», независимо дурак или не дурак. Пожимаю плечами:

— Да я ее не плохо знаю, я ее вообще не знаю!

Калугин нетерпеливо подергивает головой:

— Вот именно!

Странные намеки заставляют меня взглянуть на ситуацию по-другому, заподозрить Андрея в неискренности — он явно что-то недоговаривает и это что-то очень важно во всей ситуации с Катериной. Может быть, и правда у бывшей жены была причина не просто уехать, а сбежать в Америку и затаится там, на долгие годы, не подавая о себе никаких знаков? Не лихие 90-е, начало 2000-х, но все же? Может быть, поэтому, он и развелся поспешно, сразу с ее исчезновением? Может быть, у Катерины криминальное прошлое? А что, неадекватность и задиристость присущи такому контингенту. С недоверчивым вызовом смотрю на Андрея:

— А что, есть какая-то семейная тайна?

Тот сразу принимает беззаботный вид и отмахивается:

— Да нет, это я так, со злости, с дуру ляпнул.

И уходит к двери, разворачиваясь ко мне спиной и демонстрируя желание позвонить по мобильнику. Похоже, я попала в яблочко — зная, как Калугин выворачивается по любому неудобному прямому вопросу, его поведение меня не успокаивает, а только сильнее напрягает — задумчиво смотрю в спину, пощипывая подбородок, а потом отправляюсь к себе в кабинет.

* * *

Дело пахнет керосином. Точнее калугинскаяя тайна отдает криминалом. Но для начала, не присаживаясь, пытаюсь тоже дозвониться до Алисы и, увы, безрезультатно. Значит, подключим профессионалов — отойдя к окну, к раскрытым жалюзи, вглядываюсь в экран мобильника, перелистывая архивные номера, пока не натыкаюсь на фамилию Свешникова. Нажав вызов, жду ответа, медленно перемещаясь позади кресла. Длинные гудки... Положив руку на спинку, отсчитываю секунды, и как только на том конце поднимают трубку, сразу бросаюсь с места в карьер:

— Алло, Михалыч, хэ... Добрый день.

Знакомый голос осторожно интересуется:

— Добрый. А с кем я разговариваю?

Вот, коза, беспамятная! Приходится менять тон, и контролировать базар тщательней. Мой голос сразу теряет уверенность:

— Ой... Извините, Александр Михайлович, это двоюродная сестра Игоря Реброва... Меня Марго зовут... Просто Игорь сейчас в отъезде и вот он оставил мне ваш номер телефона... И попросил, чтобы вы помогли ему пробить одного человека.

— В отъезде? Хэ... Странно, странно...

Не понимаю.

— Почему странно?

— А у меня его номер высветился.

Сыщик он и в Африке сыщик. Хотя, скорее всего не номер, чего его запоминать, а фамилия. Приходится выкручиваться:

— А-а-а... Просто он мне свой аппарат оставил, а у него там другой на роуминге.

Может, надо было просто знакомой назваться? Не дай бог что-то заподозрит и тоже начнет выяснять всех родственников Гоши на предмет тетушек, дядюшек и их детей.

— Так как, поможете?

— Ну, Ребров, это святое... И что за человек, такой?

— Екатерина Калугина. Отчества я, к сожалению, не знаю. Лет тридцать — тридцать пять... Я понимаю, что сложно, но Игорь очень просил.

— Хэ... То есть, Гоша все никак не угомонится, да?

Видимо, Михалыч решил, что поиски идут для соблазнения тела. Типа ищут пожарные, ищет милиция, девушку лет тридцати... Приходится опровергать, пусть лучше рыскает по милицейским базам:

— Да нет, это для дела. Ну, во всяком случае, он так сказал.

— Записал. Как только, так сразу. Это все?

— Да, спасибо, я очень буду очень ждать.

Едва захлопываю крышку мобильника, размышляя о недостатке информации и возможностях Свешникова, как раздается стук в дверь и в кабинет врывается Калугин:

— Марго прости, можно?

Вздернув вверх подбородок, изображаю внимание. Андрей торопливо приближается:

— Слушай, давай я сегодня пораньше домой уйду, ладно?

— А что случилось?

Он заметно нервничает и возбужден, и все время оглядывается на дверь:

— Ну, я не знаю, я себе места не нахожу. Когда моя дочь не берет трубку — я все, у меня сразу...

— А куда ты думаешь ехать?

— Ну, пока домой..., а там посмотрим по обстоятельствам.

Психовать в одиночку? Мне вдруг приходит идея получше — почему бы не поприсутствовать на семейной разборке и, может быть, что-то прояснить для себя. Сказано — сделано:

— А поехали вместе!

Тороплюсь проскользнуть мимо Андрея к креслу у стены и подхватить лежащую там сумку. Пока вешаю ее на плечо, Калугин пытается неуверенно протестовать:

— Подожди, вместе...

Но я его сомнения пресекаю:

— Андрей, вот только не надо делать вид, что ты один волнуешься. Поехали!

Решительно направляюсь к двери, и Андрей сдается:

— Поехали.

* * *

По дороге стараюсь говорить поменьше, дабы не возбуждать пустыми предположениями, и без того нервного, попутчика. А через 25 минут мы уже на Новослободской и Андрей поворачивает ключ в двери квартиры, распахивая ее:

— Проходи.

Со сложенными на груди руками, захожу в прихожую и жду, пока Калугин просочится следом. К нам из кухни приближается Ирина Михайловна с книжкой в руке, и я ее приветствую:

— Добрый вечер.

— Здравствуйте.

Калугин кивает матери:

— Привет, мамуль!

Он окидывает взвинченным взглядом пространство вокруг:

— Ну что, так и не появились?

— Нет.

— И не звонили?

Его мать удивительно спокойна и это так контрастирует с поведением Андрея, что я невольно начинаю сомневаться в своих криминальных выводах. Ирина Михайловна пожимает плечами:

— Вообще, никто не звонил.

Калугин начинает нервно ходить по прихожей:

— Отлично, уже семь часов!

— Не волнуйся, с ними ничего не случится.

— Да мне бы тоже, так хотелось думать, мам.

Та уверенно кивает:

— Вот так и думай! Зачем себя накручивать?

Все-таки, мне странно наблюдать такое разительное отличие в их поведении. Чему же верить? Своей интуиции, подсказывающей, что психоз Андрея не беспочвенен и есть какая-то тайна, которую он от меня скрыл, или умудренной жизнью женщине, которая абсолютно не видит в происходящем никакой трагедии. Глядя в пол и поджав губы, сосредоточенно пытаюсь разрешить эту дилемму. Вообще-то, то, что говорит Ирина Михайловна созвучно моим прежним словам — Алиса большая девочка, не потеряется, а причин для задержки в городе может быть тысяча.

— Едут на такси, попали в пробку, мало ли что....

Беззвучно киваю, соглашаясь, и тянусь убрать упавшую на лицо прядь.

Хотя, конечно, меня тоже напрягает такая безответственность объявившейся мамаши — уж Андрею-то могла бы звякнуть на мобильник. Калугин повышает голос:

— Мам ты прекрасно знаешь Катерину и прекрасно понимаешь, почему я себя сейчас накручиваю.

Так, так, так, с этого места поподробней, пожалуйста! Слова Калугина вновь напоминают мне о неких тайнах святого семейства перфекционистов и я бросаю настороженный взгляд на его мать, которая вдруг напрягается и железным голосом пресекает попытку проболтаться:

— Андрей!

Она сурово смотрит на него и тот кивает:

— ОК, сняли.

Оп-па, на! А бабуля-то, артистка будет почище сыночка. Странный диалог убеждает меня, что я полностью права в своих подозрениях и вовсе не зря подключила Михалыча к расследованию. Ирина Михайловна удаляется в сторону кухни, и я то смотрю ей вслед, то на напряженное лицо Калугина, кусающего губы. Ничего, кроме криминальной версии мне на ум не идет, но восемь лет это все-таки заметный срок и любые разборки, которых можно было бы опасаться, наверняка давно угасли. Так почему же Калугин так психует? Блин, как же я не подумала, есть еще вариант — она отдыхала вовсе не в Америке, а в местах не столь отдаленных! Тогда все сходится! Она сидела, вышла по УДО и как снег на голову! Это же очевидно — от нее же за версту несет уголовщиной. Калугин убирает с лица хмурую гримасу и поворачивается ко мне с вполне радушным выражением:

— Выпьешь, чего-нибудь?

Все еще занятая своими умозаключениями, неуверенно отказываюсь:

— Н-н-нет, спасибо.

Конечно, это дело Андрея, его прошлое, но если мы собираемся быть вместе, если любим друг друга, то мог бы и посвятить меня в свои проблемы. Я же ему все рассказала про Гошу!

Капец, столько возгласов о бывшей жене, о неудачном браке, а самое главное, оказывается, совершенно заболтал — ни о разводе не рассказал, ни о тайнах, которые теперь вдруг вылезают и бьют не только по Калуге, но и по его дочери. Да и по мне тоже. Чувствую прикосновение к плечу:

— А я выпью, ладно? C твоего позволения? Спасибо! Ты проходи, проходи.

И исчезает на кухне, вслед за матерью. Гляжу в их сторону и пытаюсь понять, почему же мне не доверяют?

* * *

Отправляюсь куда послали — в гостиную, но присесть не успеваю: Андрей возвращается с телефоном в руке и начинает метаться возле дверного проема, время от времени нажимая кнопку вызова на мобильнике. Остаюсь рядом, привалившись пятой точкой к стоящей у двери тумбе и сложив руки на груди. В очередной раз Калугин теребит себя за губу, разглядывая дисплей мобильника, и безнадежно бормочет:

— Вот, блин, а? Ладно.

Рука сама тянется ко рту, и я начинаю нервно грызть ноготь — скоро восемь, на улице темень и вдруг действительно что-то случилось? К нам буквально врывается Ирина Михайловна с вазочкой варенья:

— Вы уверены, что не хотите чаю, м-м-м?

Калугин ведет головой из стороны в сторону и напряженно вздыхает:

— Мама, какого чаю?!

Они смотрят друг на друга и Андрей добавляет:

— Вот, если у тебя есть валерьянка, литр я бы выпил.

— Андрей, перестань. Погуляют и придут, никуда они не денутся.

— М-м-м. Мам!

Интересно, в чем же таком его бывшая замешана? Может, Андрей боится, что она украдет Алису? Киднепинг? Надо будет все мои измышления сообщить Свешникову, вдруг в яблочко? Положив ладони на бедра, сдвигаюсь дальше вдоль тумбы от спорщиков и отворачиваюсь, стараясь быть незаметней — вдруг, что-то интересное, все-таки, проскочит и станет яснее. Ирина Михайловна нравоучительно сообщает, подняв палец вверх:

— Что, мам? Если бы что-нибудь случилось, я бы это давно-о-о почувствовала.

Неожиданно она разворачивается ко мне, видимо не забывает и желает приобщить к семейной истории:

— Маргарита!

Встрепенувшись, поднимаюсь — неужели началось? Не тут то, было:

— Может быть, вы выпьете чаю?

Вот женщина… Ей бы во внешней разведке работать.

— А, нет, нет, спасибо

— Ну, как хотите.

Она уходит с недовольным лицом, и Калугин кидает ей вслед:

— Спасибо, мам.

Возвращаюсь в прежнюю позицию на тумбочке, сосредоточенно грызя ноготь. Андрей, еще немного пометавшись, останавливается в дверном проеме, положив на косяк руку:

— Не, ну чего делать-то? Может в милицию позвонить?

Знаю я эту милицию.

— И что ты им скажешь? Дочка ушла погулять с матерью, и я очень переживаю?

Бросаю многозначительный взгляд на Андрея — самое время поделиться, чего он так нервничает, может быть это будет весомой причиной и для милиции. Калугин взрывается:

— Да она такая же ей мать, как я балерина!

Это я уже слышала. Ну, не хочешь, как хочешь, сама узнаю. Пожимаю плечами:

— И кому ты там чего доказывать будешь? По документам — она ей мать.

Тут я, конечно, блефую, исходя из житейской логики — никаких документов мне никто не показывал и что там написано, понятия не имею. Может ее и прав то родительских уже лишили? Восемь лет в тюрьме не шутки. Калугин не возражает:

— Вот в том то все и дело, что по документам.

Андрей снова утыкается в свой мобильник, нажимая кнопки, а я принимаюсь опять за ноготь, отведя глаза в сторону — значит, документы в порядке и у Катерины есть все права? Но ведь при разводе суд выносит решение с кем быть ребенку и очевидно, что не с тем, к кому есть претензии компетентных органов. А они у залетной мамаши явно есть, иначе бы не скрывалась. И если мы сейчас побежим в милицию, ссылаясь на это решение, то….

Нет, не побежим, это все мои догадки, а Калуга как молчал, так и молчит о своих законных судебных правах, словно их и нет. Или их действительно нет? С чего я взяла, что был какой-то суд? Может они развелись, когда Алисы еще и на свете-то не было? А потом просто жили вместе. Андрей мотает головой:

— Ладно... Ну, я вам устрою!

В прихожей раздается стук двери и женский голос приглашает:

— Проходи.

Калугин срывается с места:

— О, легки на помине.

Очнувшись, вскакиваю, заглядывая в прихожую. Андрей тем временем грозно зовет дочь, и она бежит к нему:

— Так, ну-ка, иди сюда. И так, сударыня, я вас внимательно слушаю.

Тут мы с ним едины в нашей строгости и я, обойдя Алису, присоединяюсь к ее отцу, встав сбоку за спиной. Вместе и с девочкой лучше проводить воспитательные мероприятия, и с мамашей критически разговаривать. Правда ругать девчонку язык не поворачивается — у нее такой румяный вид и счастливый взгляд, что все претензии вязнут на губах.

Радостным голосом малышка щебечет:

— Пап, представляешь, мы сначала поели, потом поехали на ВДНХ, представляешь будний день, а там все аттракционы работают!

Подперев щеку ладошкой, внимательно слушаю девичьи восторги — конечно, нужно ругать не ее, а мамашу. Из прихожей появляется улыбающаяся женщина, которую Андрей мне представлял вчера, и Калугин сразу переключается на нее, подталкивая дочь в плечо отойти в сторону:

— Так понятно, бесполезно, иди сюда.

Алиса разворачивается лицом к матери, и я кладу руки ей на плечи, прижимая к себе. Вот так, когда втроем, чувствую себя уверенней. Когда Андрей обращается к своей бывшей, в его голосе звучит строгость и недовольство:

— Я тебя попросил русским языком до шестнадцати ноль-ноль, так?

Катерина неуверенно кивает:

— Да, да... Но что прикажешь — ее палками подгонять? Мы вместе гуляли, нам было очень здорово. Да, Алисочка?

Она проходит в комнату, мимо нас с Андреем, и смотрит на девочку, оттуда. Желание матери побыть с дочкой подольше понятно, особенно после столь долгих заграничных разъездов, но можно же было предупредить отца? Тем более, что он специально просил об этом. Похоже, Андрей прав и эта Катерина не слишком ответственный человек. Алиса же, конечно, двумя руками за приключения и ее бесполезно призывать к совести:

— Да было круто, особенно на колесе обозрения.

Андрей перебивает дочь, склоняясь над ней:

— Пожалуйста, вот сейчас помолчи, ладно?

Он снова набрасывается на Катерину, которая продолжает скромно стоять, опустив глаза и поджав губки.

— Что у тебя с телефоном?

Та дергает плечом, огрызаясь:

— Что, что с телефоном? Я его выключила, чтоб не доставали. Я же гуляла с собственной дочерью.

Она тянет руку, чтобы потянуть Алису к себе, вырывая из моих объятий. И девочка охотно перебегает, вставая перед матерью.

— И мне было жалко тратить время на других.

Вообще-то странно…. Кто это ее должен здесь доставать, если она только что прилетела в Москву? Американские партнеры по бизнесу? Московские подруги и родственники, которых не видела восемь лет? Так они, наверно, понятия не имеют о ее возвращении. Единственный вариант — чтобы не доставал сам Калугин, и это очевидно. Вместо того чтобы отчитать бывшую, Андрей оборачивается и смотрит на меня, будто ищет поддержку.

— Нормально, да?

А потом склоняется к Алисе:

— ОК, а что у тебя с телефоном?

— А ты разве звонил?

Задумчиво поглаживаю пальцем подбородок — блин, ничего не нормально и не ОК. Ему в лицо бросают, что не хотели разговаривать именно с ним, а папаша проглатывает и утирается!

Конечно, с девочки спрашивать проще, но это же бесполезно! То, что произошло это не раздолбайство, это прямая диверсия мамаши! Андрей снова оглядывается на меня и трясет телефоном:

— Алиса, я тебе звонил сто раз.

— Ну, извини, там громко музыка играла, я не услышала.

«Там» может и не услышала, но Калуга звонил без перерыва и когда были «не там». Да буквально десять минут назад кнопки нажимал! Не-е-ет, тут явно тоже маменькины происки.

Сложив руки на груди, недовольно гляжу на эту залетную кукушку, которая и сейчас ни во что не ставит Андрея, и пытаюсь ей выговорить то, чего не смог дожать Калугин:

— Вы извините, Катерина, но вы вообще-то взрослый человек и могли бы позвонить и предупредить!

Лицо отставной становится неприятным, и она, с опущенными уголками рта, тянет нижнюю челюсть вперед, словно блатная урка:

— Что?

Ошарашенно смотрю на стремительное превращение любящей мамочки в подзаборную шпану. Похоже, дамочка вращалась в Америке отнюдь не в бизнес — кругах. Лицо Катерины превращается в презрительную маску, и они вместе с Алисой, проходят вглубь гостиной:

— Нет, это вы меня извините... Хэ...

Приподняв край длинного платья, она усаживается на диван, качая головой:

— Мы в своих семейных делах, как-нибудь сами разберемся.

В своих семейных делах?! Каких? Жду реакции от Андрея, и только растерянно шлепаю губами. Калугин выдвигается вперед:

— Так, а вот сейчас, минуточку! Давай-ка, ты сейчас будешь подбирать выражения, ладно?

Поджав губы, отворачиваюсь — вроде и заступился, а вроде как и подтвердил слова уголовницы — типа, никакого отношения к их «семейным делам» я не имею и мой номер в этой квартире шестнадцатый. Только типа выразить это ей следовало в других выражениях, а так все верно.

Катерина суетливо елозит по дивану, со смешком оправдываясь:

— А что? Я разве что-то не так сказала? ...Хэ.

Она невинно хлопает глазками, и Калугин ограничивается невнятным междометием:

— Ты...

И замолкает. Мда…У них действительно семейная ссора и они прекрасно обходятся без меня. Не дождавшись от Калугина даже намека, кто я здесь и что делаю, чувствую себя словно в помоях. Ну и милуйтесь! Обиженно развернувшись, молча иду в прихожую, слыша вслед его окрик и ее смех:

— Марго!

— Хи-хи.

Раз я для тебя не пришей кобыле хвост, то пошел к черту! Не останавливаясь и не отвечая, ухожу, хлопнув дверью.

* * *

Домой добираюсь затемно, а пока смываю косметику, переодеваюсь в свой домашний стандарт, джинсы с розовой майкой, и ужинаю, тем, что бог послал руками Сомовой, осенняя ночь полностью окутывает город. За окном холод и слякоть, а у нас тут в гостиной уютно горит торшер, открытый ноут сдвинут к краю стола, а на салфетках чашки с горячим чаем и нарезанный кофейный торт на блюдцах и в коробке. Мы уже обсудили безбашенность калугинской бывшей, привычную мягкотелость Андрея и непонятки с разводом — как-то не похоже, что это была доведенная до результата инициатива Калугина, слишком уж он прогибается перед женой, а судя по поведению Катерины, она не в восторге от этого развода и по-прежнему считает их распавшийся союз семьей. Пытаюсь убедить подругу в том, что мне и так очевидно:

— Ань, я тебе сто пудов даю, я жабрами чувствую, что он от меня что-то скрывает!

Сомова отпивает чай и сопротивляется:

— Да с чего ты взяла-то?

Да с того. По недомолвкам, по поведению Калугина и его матери, по наглым поступкам Катерины. Она вообще ведет себя так, словно продолжает быть хозяйкой в доме и Андрей это проглатывает. Если бы не анкета на сайте, я вообще бы решила, что они не разведены. Остается только развести руки:

— Я не знаю... Н-н-н... Там явно что-то было, понимаешь?! Ну не могла же женщина вот так вот просто взять и бросить грудного ребенка, ну?

И даже не вспоминать о нем, а спустя восемь лет воспылать родительской любовью — нате вам меня. Сомова, как всегда, прямолинейна как рельса:

— Слушай, ну спроси его, просто в лоб и все.

Лишь пожимаю плечами:

— Да я пыталась.

— И что?

— И ничего.

Отворачиваюсь — блин, и чего упорствует, непонятно. Анюта, нагнувшись вперед, настойчиво заглядывает мне в лицо:

— Ну все-таки, что-то он тебе ответил?

Уныло вздыхаю:

— Ой, Ань, ну что ты, Калугина не знаешь? Он же тебе ответит так, что еще в триста раз непонятнее станет... Он сам проболтался: он сказал, что эта Катя может вытворить все что угодно. Я намекнула насчет семейной истории.

Потому и подумала про криминал — что еще могло напугать такую неадекватную бабищу, что она пустилась в бега? Вопросительно гляжу на Анюту, убирая упавшие на лицо волосы за ухо.

— А он, что?

— А он быстренько свернул разговор!

Приложившись к чашке, делаю глоток и замираю, уставившись в точку, вспоминая детали сегодняшнего общения с Андреем.

Анька, снимает подогнутую под себя ногу с дивана, садясь нормально:

— Да, странные какие-то дела.

Она глубокомысленно молчит, подперев щеку рукой, а потом вдруг оживает:

— Слушай, может быть тебе попробовать зайти с другого края, м-м-м?

— С какого?

— Ну, попробуй поговорить с его мамой.

Глухой номер — этот цербер вообще пуленепробиваемый. Чуть рыкнула на Андрюху и тот сразу стухнул, заткнувшись. Правда об этом Сомовой, я не успела рассказать — вот у нее и возникают подобные идеи. Удивленно поджимаю губы:

— C мамой?

— Ну, да.

«Не хотите ли чаю?» А с другой стороны, что я теряю от подобного разговора? Анька продолжает меня убеждать:

— Ну, сама подумай, если там что-то было, ну она всяко в курсе.

Мои глаза задумчиво блуждают по углам. Спрашивать, конечно, нужно не в лоб, а наоборот, окольными путями. Например, о разводе — что, где, когда и прочее. Эта мама еще та штучка и не только в курсе, но судя по всему и прямая участница. Но приоткрыть крышку ящика Пандоры своего семейства вполне может. Сомова, спустив ноги с дивана, продолжает бормотать:

— Ну, потом, она к тебе хорошо относится.

Тоже вопрос спорный, скорее нейтрально. Анюта пожимает плечами:

— И вообще твой интерес вполне себе оправдан.

Ну, если только этот аргумент. Вот только, если до сих пор Калугины меня держали болванкой для шляп, то с какой стати вдруг станут откровенничать? И, тем не менее, попробовать можно и я хвалю креативщицу:

— Слушай, Сомова, а ведь ты можешь, когда хочешь.

Та довольна похвалой до соплей:

— Я всегда могу, только кое-кто меня никогда не слушает.

Да уж будет врать-то. Одна история с шаманским чаем и переменой голоса навсегда отобьет охоту у любого разумного человека слушать Анюткины рекомендации. Беззвучно шлепнув губами, отвожу взгляд, оставляя дифирамбы без комментариев. На столе начинает названивать мобильник, и я тянусь забрать его. Открыв крышку телефона, обнаруживаю, что номер не определился. Странно, целый день определялся и вот на тебе. Плохая связь?

— Алло.

В ответ сопение и тяжелое дыхание. Повторяю настойчивей:

— Алло! Алло, говорите.

Тяжелый сап продолжается, и я никак не пойму, то ли человек тяжко болен, то ли кто-то хулиганит. Скорее всего, второе, и я раздраженно рявкаю в трубку:

— Да пошли вы!

Захлопнув крышку, швыряю мобильник на стол — вот придурки, развлекаются на ночь глядя. Сомова, уткнувшись в ноутбук, что-то высматривает на экране, совсем не реагируя на мою борьбу с телефонными хулиганами. Интересно, что ее там так заинтересовало… Вытираю зачесавшийся нос и со вздохом беру со стола чашку с чаем, косясь в экран:

— Ну, чего там у тебя?

— Да чего-то у меня тут заело.

Завис? Новый трезвон мобильника и снова номер не определяется. Похоже, сопящтий злодей, угомониться не желает. Усевшись по-турецки и приложив телефон к уху, снова раздраженно аллекаю, и опять в ухо долбит все тот же предсмертный сап.

— Алло... Алло, эй, кому там делать нечего?!

Не обращая внимания на хрипы умирающего, захлопывает крышку и, ловко подбросив мобильник в руке, кладу его на стол, комментируя Анюте:

— Больные люди.

Вскинув руки вверх, запускаю под волосы, отбрасывая их назад. Сомова интересуется:

— Кто это?

Дурацкий вопрос.

— А я откуда знаю.

Просунув ладони назад за шею, встряхиваю волосами, расправляя их по спине.

— Придурок какой-то звонит и в трубку дышит.

Сомова, как всегда, оригинальна — хмуро требует ответа:

— Какой еще придурок?

Блин. Не представился он…. Или она.

— Я не знаю, телефон не определился.

Сомовы пхэкает:

— Ну, выключи его и все! Делов-то.

Весьма глубокомысленно. Особенно после кучи уточняющих вопросов. Но не это повергает меня в задумчивость — после того, как я познакомилась с Катериной, ее уркаганскими замашками и раскрашиванием чужих машин губной помадой, будет неудивительным, если эти хрипы полудохлой кошки тоже окажутся ее креативом. Последовав совету, отключаю телефон и смотрю на Анюту:

— Да оно-то понятно. Я вот просто подумала...

Соединив пальцы веером, то сжимаю их, то разжимаю, погрузившись в свою версию. Я вот не умею, например, так звонить, чтобы мой номер не высветился, а уголовнице, в какую я записала американскую фифу, сам бог велел. Анька торопит:

— Что подумала?

Кошу глаз на подругу:

— Может, это Катя?

И ловлю на себе недоуменный взгляд Сомовой…

— Какая еще Катя?

— Ну, мама Алисы.

А что? Почему бы и нет? Остаток вечера проходит в вялотекущем просмотре телевизора и разглядывании журналов, купленных Анькой по дороге домой. Свои измышления по поводу Катерины и ее темного криминального прошлого выкладывать не тороплюсь — надо дождаться результатов расследования Михалыча.