День за днем-3 (гет)

Сладкий сон уходит, но до конца просыпаться не хочется. Наконец, открываю глаза, поднимая голову от подушки и проводя тыльной стороной руки по заспанным глазам. Рядом, повернувшись спиной, спит Андрей. Как же приятно просто полежать рядом и понежиться в теплой постели уютно прижимаясь к любимому мужчине… Прикрыв глаза, кладу голову Калугину на плечо, обвивая рукой за талию, поверх одеяла. Мой!

От двери слышится скрип, и я резко вскидываю голову, откидывая волосы с лица. Ба, Егорова! В ярко-красном с цветами, коротком домашнем халате она стоит в дверях, а потом заходит внутрь. Неужели, бедняжке так плохо спалось, что решила все увидеть собственными глазами? Удивленно, приподнимаю брови:

— Тебе чего, девочка?

Та уже совсем близко к постели:

— Ничего.

Ха, ничего, так я и поверила… Небось, мечтала рассобачить нас во всю злую голову, а тут на тебе, незадача — лежат в обнимку голышом, да еще и жмутся друг к другу. Показываю глазами на выход:

— Хэ… Дверь закрой!

— Красиво смотритесь.

Меня ее миролюбие не обманывает — все равно же брызнет ядом.

— Слушай, ты, я тебе сказала, дверь закрой и рот заодно.

— Фу, как грубо.

Продолжаю шептать, чтобы не разбудить Андрея:

— Слушай, тебе, что врач сказал — олицетворять собой стационар. Вот и иди, олицетворяй.

Наташа, сложив руки на груди, с места не двигается:

— Марго, ну, что ты заводишься на ровном месте?

Какое же оно ровное? Вот, откуда здесь взялся этот твой халатик? Или таксист подарил, прежде чем коленки пощупать?

— Я просто в туалет шла.

Угу. Шла, шла и заблудилась. Твердо и раздельно чеканю:

— Туалет, другая дверь!

— Я знаю, где в этом доме туалет. В первый раз, что ли.

Не сомневаюсь, что знаешь. Но сказать мне нечего, уела. Ничего, ничего, погоди, я тут такую генеральную уборку устрою, что не только халатик, любое твое барахло будешь искать по помойкам! Огрызаюсь:

— Стучаться надо, когда к взрослым в комнату заходишь.

И демонстративно кладу голову на плечо Калугину, приникая щекой.

— Извините меня бабушка, в следующий раз я обязательно учту.

Даже ухом не веду, улыбаясь в потолок. Шаги удаляются, и я приподнимаю голову ей вслед, качая головой — вот, дура!

— Капец.

Все равно, победа за мной! Целую мужское плечо, и Андрей переворачивается на другой бок, заключая меня в свои объятия. Успокоено закрываю глаза — вот так, в гнездышке, можно еще сладко подремать и помечтать.

* * *

Убогая и правда носа не показывает, даже когда мы с Андрюшкой встаем, умываемся, чистим зубы и убираем постель, складывая диван. Если так будет продолжаться, то я не возражаю, пусть сидит в детской до понедельника. От такого вывода даже веселею.

Переодевшись в спортивный костюм, пользуюсь тем, что Калугин застрял в ванной и, пока его нет, накрываю на кухне завтрак на двоих. На столе появляется вазочка с медом, тарелка с бутербродами — с карбонатом и сыром, украшенные петрушкой. На отдельных блюдах раскладываю купленные вчера пончики и апельсины. Не забываю и отдельный подносик для Егоровой с полным набором — салфетки, чайничек, блюдце с бутербродами. Я сегодня добрая! Кажется, все… Присев к столу наливаю из большого желтого чайника сначала чай себе в полупрозрачную стеклянную чашку, потом Калугину. На пороге возникает Андрей в запахнутом бордовом халате на голое тело и замирает:

— Ух, ты! Ничего, себе. С чего это вдруг?

Это он про спецподносик?

— Как это с чего это вдруг? Все нормальные люди по утрам завтракают.

Я же не стерва, какая-нибудь. К тому же звание хозяйки обязывает… Калугин присаживается к столу, и я продолжаю излучать радушие:

— Как ты думаешь…

Специально выговариваю каждое слово:

— Наташа…, карбонат…, ест?

Андрей усмехается, мотая головой:

— Не знаю, можно спросить.

Ну, я хоть и добрая, но не до такой степени.

— А можно и не спрашивать. Карбонат свежий, чего его не есть.

Положив локти на стол, Андрей опускает голову, хихикая:

— Согласен.

Мне нравится моя новая роль, и искренне прошу:

— Слушай, Андрюш, ты прости меня, за вчерашнее.

Сосредоточенно разглядывая бутерброд, Калугин переспрашивает:

— За вчерашнее? А что у нас вчера было?

Он впивается зубами в мясо. Морщусь — мда, голодный мужик, это не птица-говорун, пока не поест, не отличается сообразительностью. Сокрушенно качаю головой:

— Ну, просто я вчера наговорила лишнего. Правда! Ситуация такая дурацкая. Если бы не врач, я бы подумала, что все подстроено.

С набитым ртом Калугин что-то мычит, и я осторожно ложечкой беру мед из розетки, отправляя его в рот.

— Марго, неужели ты думаешь, что человек в такой ситуации может играть собственным ребенком?

Да мне самой не нравятся мои подозрения, стыдно, но ничего с собой поделать не могу… Снова поморщившись, виновато всплескиваю руками:

— Андрюш, я ничего не думаю, я просто прошу у тебя прощения. Вот, ну, правда… Ты был прав, мы человеку помогли, остальное нас не касается.

В голосе Андрея признательность:

— Вот, ну, какая ты у меня умница.

Если бы… Вздыхаю и, запустив руку в волосы, встряхиваю ими, расправляя:

— Я?

— Да.

Увы, я недоверчивая вредина, никому не верящая… Подперев ладонью подбородок, вздыхаю:

— Да, нет, это ты у меня умница. Серьезно, я таких людей больше не встречала.

Калугин хмыкает, продолжая жевать, но мои слова ему приятны. Он хихикает:

— Это плюс или минус?

В конкретном случае минус. Так что свои откровения обращаю в шутку:

— Да вот, даже не знаю.

Ладно, пора позаботится и о болезной. Снова беру в руки чайник:

— А, как ты думаешь, она чай пьет или кофе?

— Ну, я думаю, что лучше чай, конечно.

Наполняю чашку на подносе:

— Я тоже так подумала.

Потом гляжу на Калугина:

— Ну, что, ты отнесешь или я?

— Ну, давай я.

Ага, готов он, орел…. В халате и без трусов? Предупреждающе поднимаю руку:

— А нет, стоп. Ты одет не по форме, так что извини.

Сама несу поднос на выход, и Андрей кивает соглашаясь. На пороге оглядываюсь с серьезным лицом:

— А, кстати, ты не в курсе, Егорова чаевые оставляет, нет?

— Не знаю как Егорова, а я бы оставил.

— Ну, ты бы поня-я-я-ятно!

Нагибаюсь чмокнуть в губы, и Андрей улыбается:

— Спасибо

Не за что. И прямиком на выход. Еще проходя через прихожую слышу Наташин бубнеж из Алисиной комнаты, но когда оказываюсь рядом с приоткрытой дверью, останавливаюсь, не торопясь войти — отдельные слова телефонного разговора складываются в весьма любопытные предложения и они меня настораживают:

— Да, она тоже… Да кто переигрывает, все идет, как по маслу.

Переигрывает? А вот с этого момента поподробнее, пожалуйста.

— Ну, не знаю, скучно мне, хоть волком вой.

Болезная сидит боком и это позволяет зайти внутрь комнаты незаметно.

— Да, надоело мне уже тут лежать как полено.

Так быстро? А как же бедный ребенок, о котором нужно страдать, отслоение этой самой плаценты и прочие страсти? Поджав губы, встаю за спиной убогой, складывая обман как дважды два. Напали на нее, видите ли, испугали до горячки. При смерти так не разговаривают! Так что спектакль был разыгран с самого начала и все еще продолжается!

— Да не волнуйся, все будет тип — топ.

Интересно, и кто у нас сообщник? Пресловутый Айболит?

— Ну что ты переживаешь, все будет так, как мы с тобой договаривались.

Жаль, громкой связи нет: очень хочется знать подробности и с той стороны. Ну, ничего, эта швабра мне сейчас все расскажет!

— Тук, тук!

Наталья испуганно оборачивается и торопливо бормочет в трубку:

— Извини, я пока не могу говорить.

Что так? Помешала? Веду в сторону рукой с подносом:

— Я вообще-то тебе завтрак принесла.

Егорова уже берет себя в руке и нервно кидает через плечо:

— Спасибо.

Трубку не отключила, наверно ее подручный все еще на линии. Прохожу вдоль постели поставить поднос на тумбочку:

— А с кем это вы тут договаривались?

— Вообще-то подслушивать нехорошо.

А не надо орать на всю квартиру. Ставлю поднос на тумбочку:

— Вообще-то я принесла тебе завтрак.

Наташа пытается изобразить улыбку:

— Я уже сказала — спасибо.

То есть признаваться в своих интригах не хотим и от вопроса уводим?

— Ну, так что, посвятишь меня или нет?

Егорова делает скучное лицо:

— Во что посвятить.

Слов было сказано немного, а подозрительных еще меньше. Зацепиться сложно, так что остается только давить, пока не сломается. Уперевшись руками в подголовье кровати, киваю на телефон:

— Ну, что у тебя там будет как по маслу?

Зависнув, Егорова молчит, не зная, что ответить. Выпрямившись, засовываю руки в карманы джинсов:

— Ну, я жду.

Мелкая дрянь тянет время:

— Чего ты ждешь?

— Хэ, ну, как минимум, объяснений.

Наташа от обороны пытается перейти в атаку:

— Каких объяснений? Ты ворвалась в мою комнату, влезла в разговор.

Ага, опять уводит, боится отвечать. Видно и правда, рожа в пуху. Удивлено распахиваю глаза:

— С каких это пор, интересно, это комната стала твоей?

— Вот, молодец, поймала на слове.

Мартышка драная, думает, зубы мне заговорить.

— Слушай, если ты думаешь, что тебе удастся завернуть разговор в другую сторону….

По скисшей Наташиной физиономии видно, что я попала в точку.

— То ты ошибаешься, я жду.

— Слушай, отстань от меня! У меня уже голова от тебя болит.

Нависаю над ней:

— Да у меня от тебя не то, что голова, меня от тебя выворачивает уже.

Егорова злобно огрызается, подаваясь навстречу всем своим туловищем:

— Так прими активированный уголь!

— Слушай, последний раз тебя спрашиваю — ты расскажешь мне или нет?

Очевидно, будет ответ «нет», и потому ищу иные пути, подтолкнуть ситуацию. Егорова нервно крутит в руках свой телефон, то сжимая его, то ослабляя хватку, и именно он становится моей мишенью. Особенно, когда она машет им перед носом:

— Я ничего не буду рассказывать без присутствия своего адвоката.

Хватаю Егорову за запястье, другой рукой вырывая трубку:

— А, ну-ка, дай-ка сюда. Дай сюда, я сказала… Алло!

Наташа беспомощно тявкает:

— Вот, больная… Быстро трубку отдала.

— Алло, говорите… Я ж слышу что кто-то сопит… Давай, говори, алло.

В ответ короткие гудки и я усмехаюсь — что и требовалось доказать — сообщник.

— Хэ, кто там такой смелый, что трубку бросил?

Егорова обиженно вырывает телефон из моих рук:

— Тебе реально лечиться надо!

— Так, сейчас ты мне все расскажешь.

— Пошла вон.

Ух, ты, как сразу осмелела, дрянь.

— Слушай, имей в виду, я тебе не Андрей, меня мариновать не получится.

Егорова упрямо тычет рукой в сторону двери:

— Я сказала, пошла вон

— Цыц!

К нам врывается Калугин, как всегда, вовремя — Наташеньку обижают:

— Так, что за шум, а драки нет? Вы чего?

Девочка не скупится на жалобные стенания, и я прохожу к двери, становясь с другого уха от Калугина.

— Андрей, ты меня, конечно, извини, но я тут больше не останусь.

Скатертью дорога. Видно испугалась, что раскрыта и правда Андрею не понравится. В любой афере главное — вовремя смыться. Заботливый Калугин бросается возражать:

— Что, значит, «не останусь», тебе врач сказал русским языком — лежать и не двигаться. Пренебрежительно киваю — врач сказал, как же, наверняка этот аферист и был на проводе. Убогая изображает возмущение:

— Да, полежишь тут.

— Давай, давай, изображай из себя больную. Только что трещала по телефону как сорока.

Андрей крутит головой, то на нее смотрит, то на меня:

— Спокойно. Мне кто-нибудь может объяснить, что здесь происходит?

Калугин останавливает рвущиеся Наташины вопли, выставляя руку:

— Тихо!

Потом поворачивается ко мне:

Марго, в чем дело?

Вся в эмоциях, пытаюсь не сбиться и говорить ровно:

— Дело в том, что эта хитрая особа, только что разговаривала с кем-то по телефону и говорила, что все у нее идет как по маслу и что все будет так, как они договаривались.

Андрей недоверчиво глазеет в сторону Наташи, потом мотает головой:

— Не понял, с кем договаривались?

— А вот это я и пытаюсь узнать!

Егорова включает жертву таксопарка и жалобно канючит:

— Андрюшенька, да кого ты слушаешь, я разговаривала по телефону с подружкой.

Наташа тычет телефоном в меня:

— А она вырывает мои слова из контекста!

— Из контекста?

Скривив лицо в слащавую гримасу, пискляво передразниваю:

— Я не могу здесь больше лежать как полено. Это твои слова?

Егорова делает оскорбленное лицо:

— Я этого не говорила!

От такой наглости буквально выхожу из себя:

— Что-о-о-о? Ах, ты, дрянь!

Пытаюсь прорвать блокаду и подобраться ближе, но Андрей не пускает, зато из-за его спины слышится ответный визгливый вопль:

— Ты сама, дрянь!

— Рот свой закрой!

Калугин, широко растопырив руки, прикрывает Наташу и сам повышает голос:

— Ну-ка, тихо. Успокоились обе. Все, Марго, пожалуйста, пошли.

Он делает движение к двери, но Егорова снова тявкает, пытаясь напоследок надавить на Калугина:

— Андрей, я тут больше не останусь.

Песенка называется «Пожалейте меня и оставьте сами». Увы, Андрей ее подхватывает:

— Ты останешься здесь ровно столько, сколько тебе сказал врач, все!

Жаль. Значит, до понедельника придется терпеть эту лживую гадину. Пытаюсь вырвать запястье, за которое держит Калугин, а Егорова, тем временем, придает голосу еще больше слезливости:

— Ну, зачем? Что бы выслушивать вот эти вот все наезды?

— Наташ, послушай, ты что, хочешь второго ребенка потерять? Спокойно.

Блин, трясется над этим ребенком, будто он и правда его. Высвободившись, ухожу на кухню — капец и как можно быть таким теленком? Похоже, желание квохтать вокруг несчастного цыпленочка у Калугина пересиливает любые разумные аргументы! Риторический вопрос — чем мужики думают? Но не головой, точно! В спину слышится:

— Марго, Маргарита…

Когда Андрей приходит на кухню и усаживается за стол, буквально швыряю перед ним тарелку с завтраком — салат с котлетой. Рядом приземляется хлебница, выкидывая из внутренностей куски белого хлеба. Всплеснув руками, плюхаюсь на табуретку напротив:

— Андрей, скажи, пожалуйста, почему ты ее все время защищаешь?

Калугин прячет глаза:

— Марго, поспокойней, никто ее не защищает.

— Да, а что ты делаешь? Я своими собственными ушами слышала.

Калугин наливает себе чай, и глаз не поднимает:

— Маргарита.

— Что?

— Ну, может быть, ты действительно что-то не так поняла?

И это называется «никто не защищает»? У Андрея всегда одна песня — либо я ревную, либо выдумываю. Других вариантов просто не существует в природе! Меня бесит эта его предвзятость и я, мотнув головой, пресекаю набившую оскомину мелодию:

— Так, еще одно слово и я уйду!

Наконец, Калугин поднимает на меня глаза:

— Слушай, ну почему ты так реагируешь?

Да потому, что ты вообще никак не хочешь реагировать! Потому что тебя устраивают любые сказки от бывших, что от одной, что от другой!

— А как мне реагировать? Я тебе три раза все пересказала!

Тычу в сторону двери:

— Я захожу — она там лялякает, сидит, бодренькая такая.

Калугин снова отводит взгляд и, не дослушав, начинает увещевать:

— Родная моя, прошу тебя, пожалуйста, успокойся.

Я его урою, когда-нибудь, клянусь. Буквально, подаюсь вся через стол:

— Да? А ты, пожалуйста, разберись, кто для тебя родная, ладно?

— Маргарит, ну зачем сейчас это?

Затем! Терпеливо поднимаю глаза к потолку:

— Андрей я тебе еще раз повторяю — никто на нее не нападал и ничего у нее не болит. Это чистой воды халтура!

Калугин скучно отводит глаза:

— Хорошо, ОК. Цель?

— Цель?

Он что издевается надо мной? Все испортить, испоганить, нас рассорить! Войну же объявила. Папашей тебя назначила, опять же или забыл? Вытаращив удивленно глаза, снова дергаюсь к нему через стол:

— Наша цель — коммунизм! Ты что, вообще ничего не видишь?

Каждый божий день, что-нибудь выдумывает. Обвиняюще, тычу пальцем в Андрея:

— Она хотела изгадить нам выходные, и она это сделала!

— Хорошо, а врач?

— А что, врач? Ты его знаешь?

Помнится, одного такого твоя сумасшедшая женушка очень удачно подсунула. До сих пор по ночам в холодном поту просыпаюсь. Калугин чуть дергает отрицательно головой, но во всем его облике упрямство и желание настоять на своем.

— И я его не знаю. Может быть, опять какой-нибудь друг семьи, пришел тут, наговорил вообще с три короба и свалил.

По лицу Андрея бродит недоверчивая ухмылка — за врача он будет держаться до последнего, им всегда можно оправдать любые действия Калугина и отбить любые мои упреки.

— Я что, что-то смешное рассказываю?

Налив в другую чашку чай, он передает ее мне:

— Ну, если тебя послушать, так тут против нас прямо вселенский заговор.

Капец, у Калуги память не то что, девичья, а младенца женского пола.

— Хэ, слушай, Андрюша, вот твоя беда в том, что ты ее явно недооцениваешь.

Лицо мужчины становится настороженным. Видимо вспомнил, как отнекивался от ребенка и пел песни про потерю памяти… Или, все-таки, дооценивает, но делает по-своему?

— Знаешь, может, скреативить что-то позитивное она не в состоянии, но на разрушение ее мозжечок работает, дай бог каждому.

Калугин, сделав отрешенное лицо, ставит в споре точку:

— Марго, в общем, так, чтобы ты знала и понимала. Главное — это ребенок.

Сделав глубокий вдох, беру себя в руки, но взгляд отвожу, совершенно с эти не согласная. Причем тут ребенок, чужой к тому же? Детей вокруг и баб беременных, пруд пруди. Бросай журнал, устраивайся повитухой.

— Андрей, там не твой ребенок.

— Да какая разница. Мой это ребенок или нет, там человек.

Может, и женишься тогда, на Егоровой? Какая разница, чей ребенок. Или на Любимовой с Гончаровой? С усмешкой отворачиваюсь, скептически кивая — все это красивые слова. Пылинки сдувать, отчего-то, ты готов только с Наташеньки.

— Если сейчас что-нибудь с ним случиться, я потом себе этого не прощу! Ну, ты ж это понимаешь.

Так, может, здесь поселить Егорову, пока не родит? Ну, для надежности? Все мои аргументы уперлись в глухую стену, и я недовольно скриплю:

— Понимаешь.

Калугин тянется через стол, кладя ладонь мне на запястье:

— Марго, ну, я тебя умоляю, пожалуйста, потерпи еще немножко.

А что изменится потом? Ведь речь идет не о нынешних потерянных выходных, правда? Их ведь не изменишь, сколько не терпи. Может, Егорова родит и согласится на генетическую экспертизу? Что-то я сомневаюсь. С горечью бросаю в воздух:

— А что мне остается?

Помолчав, Калугин кивает:

— Спасибо.

И я отворачиваюсь, недовольно фыркая — как была второй, так второй и остаюсь…

* * *

Совершенно непонятно, чем заниматься в выходные в присутствии незваной гостьи. Причем хитрой и злобной бабы, задавшейся целью увести твоего мужика! Ну, по крайней мере, не тем, чем планировалось прежде… Можно, конечно, убить полчаса, убирая постельное белье, складывая диван и придавая гостиной официозный вид…. Не удержавшись, все равно бросаю на спинку дивана вешалку с платьем, метя территорию.

Может увести Андрея гулять или в кино, оставив мымру развлекаться в одиночестве? Но сначала, надо навести марафет, параллельно демонстрируя, кто тут хозяйка, а кто приживалка на пару дней. Помнится, Егорова любила устраивать выход из ванной как атрибут совместного времяпровождения — ну, что ж, можно отправиться и мне в душ, да еще позвать с собой Калугина… Правда, сказать об этом Андрею язык не поворачивается, и когда выхожу из ванной, накинув поверх комбинашки привезенный из дома красный халат, с влажным полотенцем на плече, из детской слышатся непонятные звуки, похожие на блеяние. Причем в два голоса! Расчесывая щеткой волосы, прислушиваюсь, замирая на полпути. Егорова, хихикая, что-то комментирует:

— Хорошо ребята работают, да, хи-хи?

— Да, неплохо, хэ-хэ.

Не торопясь, продолжаю путь, заглядывая внутрь детской. Придвинув к кровати мягкое надувное кресло, Калугин почти притиснулся к Наташе, а та и рада льнуть — оба смеются, таращась в экран, где какие-то люди бродят между биллиардными столами. И что тут смешного? Похоже, они смеются над дурой, чрезмерно возомнившей о себе в этом доме! И как спелись быстро, прямо идиллия… С каменным лицом, расхристанная, прохожу к ним за спину, продолжая усердно дергать себя гребенкой по волосам. Егоровское хихиканье продолжается — это бесит и раздражает:

— А смеяться, не можно?

Егорова и ухом не ведет, зато Калугин оборачивается:

— А, что, прости?

— Ничего! Говорю, когда закончите веселье, подойдешь?

Иду к выходу, на ходу счищая с щетки волосы, и в спину слышится неуверенное:

— Конечно.

Наташа снова хихикает:

— А вот, вот, Андрюш.

Убила бы! Зайдя в гостиную, раздраженно швыряю щетку на диван и срываю полотенце с плеча. Зараза! Калугин не идет, и мой взгляд мечется по углам, словно затравленный зверек. Гадина! Нарочно ведь так делает, а этот теленок только ресницами хлопает! Так, все, на улицу! На воздух. Все равно куда, лишь бы увести его отсюда. Белая свободная блузка с короткими рукавами, с открытой шеей, длинные бусы и распущенные волосы — не оставляют ни одного шанса злобной стерве бахвалиться своим подростковым возрастом. Подтянув джинсы, застегиваю их, приборматывая:

— Капец, вы когда-нибудь меня оба доведете. Я ее грохну, а сама сяду!

Скрипит бегунок молнии, утягивая джинсы на бедрах.

— Не Калугин, а слепота куриная!

Неожиданно начинает трезвонить мобильник, и я ворчу:

— Что, еще?

Дужка ремня никак не попадает в дырку, и я повышаю голос в сторону трезвона:

— Заколебали, у меня выходные!

Тем не менее иду к полке, где лежит мобильник и, взяв его в руки, смотрю, кто звонит. Гхм, редакционный номер…. Только кто там может сейчас быть? Со вздохом откидываю крышку, и, нажав пару кнопок, прикладывает трубку к уху:

— Алло, это Маргарита Реброва, вы мне только что звонили.

На том конце мужской голос:

— Маргарита Александровна, здравствуйте, это вас беспокоят с охраны издательства «Хай файф».

Понятно, что не из «Мачо».

— Дело в том, что у вас в офисе сработала сигнализация.

Охранник... Ну, сработала и сработала, дальше что?

— Что, значит, сработала?

— Ну, это значит, в офис кто-то проник.

А ты где был, раздолбай?

— Н-ничего себе… Так чего вы мне звоните? Набирайте Егорова.

— А Егорову я звоню, звоню, а он к телефону не подходит.

Еще один, раздолбай.

— Да, вы милицию вызывайте.

— Милицию я уже вызвал. Но все равно, необходимо, чтобы вы приехали и посмотрели, все ли на месте.

Блин, так не хочется тащиться на работу… Да еще оставлять наедине эту сладкую парочку! Охранник продолжает зудеть:

— Вот… А Егорову я продолжу набирать.

Проникновение у него. Что-то у этого охранника голос слишком веселый…

— Капец.

— Ну, вы приедете или нет?

— Уже еду!

Захлопнув крышку, раздраженно бурчу под нос:

— Вы что, сегодня все, сговорились что ли?

Отправляюсь в прихожую и, положив телефон на тумбу, начинаю обуваться. Из детской раздается голос Калугина:

— Секунду, оп-па…. Маргарит, подожди, ты куда? Чего случилось?

Сподобился, таки, оторвать зад от бывшей подружки. И получаса не прошло, как звала подойти. Засовываю ногу в туфлю:

— У нас в издательстве сработала сигнализация.

— Нормально, а Егоров в курсе?

— До него дозвониться не могут.

Андрей придерживает меня за руку, помогая сохранять равновесие, и я обуваю вторую туфлю. В его голосе удивление:

— Подожди, слушай, ну сработала и сработала, бог с ней. На моей памяти такое уже бывало неоднократно.

На моей тоже и что? Тебя же не дергали? Чего художественного редактора дергать из-за сигнализации? Обувшись, поправляю блузку, а потом недовольно отмахиваюсь:

— Да, теперь надо ехать через весь город. Проверять там, все нормально или нет.

Как минимум, с одной пересадкой на метро. От дверей детской слышится озабоченный Наташин голос:

— Извините, пожалуйста, у нас там что-то на работе?

Калугин оборачивается:

— Ты что соскочила, тебе врач русским языком сказал — лежать!

Что-то я не заметила, чтобы эта липучка лежала, да и ржали вы, совсем не лежа. Егорова тоже огрызается:

— Мне чего, теперь, шагу нельзя ступить? Я спрашиваю — в офисе что-то?

Поправляя задники туфель, успокаиваю нервную девушку:

— Ничего страшного, все нормально.

Не дай бог, с испугу, еще что-нибудь отслоится. Андрей добавляет, объясняя:

— Ну, сигнализация сработала, да ерунда все это, ну.

— Ой, только давайте не будем папе об этом говорить!?

Это еще почему? Любая просьба в змеиных устах имеет двойной смысл, вызывает желание поступить наперекор. Резко оборачиваюсь, обрывая непрошенную защитницу:

— Что, значит, папе не будем говорить?

Убираю со лба волосы:

— Он вообще-то директор издательства.

Наташа придает голосу жалобные нотки:

— Ну, может, там и нет никакой проблемы, просто … Он такого себе там накрутит.

Повесив сумочку на руку, открываю ее, чтобы бросить внутрь мобильник — вот, вместо того, чтобы притворяться умирающей, сама съезди и узнай, есть там проблемы или нет. Тоже мне, заботливая… Сдерживаясь, шумно выдыхаю, но Егорова продолжает давить:

— Марго!

Вот не верю, я этой змее, хоть режь:

— Что?

— Ну, пожалей, его сердце!

Ха, нашла сердечную проблему. У Егорова таких всполохов десять на дню. Чем больше Наташа просит, тем сильнее протест и подозрение — меньше бы шлялась по ночам с таксистами, и отцу было бы меньше переживаний. Ворчу:

— Мое бы, кто пожалел!

Егорова уже вылезшая вперед Калугина, оглядывается за поддержкой:

— Андрюш, ну ты же знаешь, как он реагирует на подобные вещи. Он пока туда доедет, он полбанки таблеток сожрет.

Повесив сумку на плечо, оправляю блузку и уже разворачиваюсь к выходу — подумаешь, одной полбанки меньше, одной полбанки больше… Я то, почему должна ехать в выходной на работу? Калугинская помощь Наташе приходит в виде мычания и лепета:

— Да, все, Маргарит, ну… Послушай, ну, может быть серьезно…, как это...

Блин, подпевала! Быстро она его подмяла под себя и часа не прошло. Возмущенно прерываю блеяние:

— Слушайте, что вы ко мне прицепились, а? Блин, не выходные, а Варфоломеевская ночь какая-то!

Щелкаю замком двери, собираясь выйти, но гундеж в спину не прекращается:

— Маргарита, ну, подожди.

Он все еще держит меня за предплечье, но когда они поют дуэтом, меня это злит еще сильнее:

— Все, я уже ушла!

Открыв дверь, выскакиваю наружу.

— Марго, ну…

Пока спускаюсь на лифте вниз, продолжаю ворчать и на Калугина, так быстро подпавшего под влияние бывшей зазнобы, да и на саму эту прохиндейку тоже. На выходе из подъезда, снова пытаюсь набрать номер Егорова, но ответа, увы, нет. Сзади слышится голос Андрея и его приближающиеся шаги:

— Марго!

Оглядываюсь, не притормаживая:

— Что?

Меня опять хватают за локоть — что за дурацкая привычка?

— Подожди, не суетись ты. Может быть, действительно ерунда, а не проблема, ну?

Может быть, но выяснить это, увы, можно будет только на месте. Или он о Егорове? Скакал вниз по лестнице ради просьбы беременной подружки? Снова прикладываю мобильник к уху:

— Андрей, я просто обязана поставить Наумыча в известность. Это элементарная производственная этика и ты это прекрасно понимаешь, что он первой с меня потом спросит.

Запустив руку в волосы, расправляю их сзади. Возле арки останавливаемся:

— И что я ему скажу? Что мне было вас жалко? Или что ваша дочь попросила не звонить?

Без мозгоклюйства убогой, Калугин быстро сдается:

— ОК, ОК, все звони, звони. Ты права, звони.

К тому же есть надежда, что шеф все проблемы возьмет на себя, и мне не надо будет тащиться на Большую Татарскую. Вслушиваюсь в длинные гудки:

— Бли-ин, алло!

Нетерпеливо дергаю коленкой:

— Блин, возьми трубку-то…

Наконец, раздается расслабленное:

— Алле…

Вмиг, оживаю:

— Борис Наумыч, это Марго!

Голос в трубке все такой же вялый:

— Слушаю тебя, Марго.

Он что там, таблеток наглотался? Нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу, докладываю:

— В издательстве сработала сигнализация.

— И чего теперь?

Блин, похоже, ему до фени… А я так рассчитывала!

— Как, что? Я ставлю вас в известность: звонили с охраны, сказали нужно подъехать.

— Ну, так езжай.

Капец! И этот туда же.

— А вы?

— Я? У меня выходной.

А у меня, значит, рабочий день?! Предпринимаю еще одну попытку:

— Борис Наумыч, вы, наверно, что-то не понимаете. Там не просто коротнуло, говорят, что вскрыта дверь, милиция уже едет!

Какая дверь не уточняю, да и какая разница. Пусть будет вращающаяся на входе в здание — вскрыли, вытащили и унесли в соседний «Дедлайн». Прижимая локтем сумку, другую руку засовываю в карман джинсов. В ухо отдается безрадостное:

— Черт... Понял. Скоро буду.

Тороплюсь отмазаться, пока не отключил телефон:

— А, так может, мне тогда, не надо ехать?

Андрей благодарно берет двумя руками меня за предплечья — моя идея ему тоже нравится. Увы, шеф взбрыкивает, энергично протестуя:

— Что значит, не надо. Ты думаешь, я что, там один буду разбираться? Все, давай.

— Борис Наумыч, подождите я…

Короткие гудки… Вот, раздолбай! Смотрю на погасший экран, и обреченно роняю руку вниз — не прокатило. Калугин просит подробностей:

— Ну, и чего он сказал?

Прикрыв глаза, вздыхаю — да ничего хорошего. Встряхнув головой, отбрасываю волосы за спину:

— Ничего не сказал.

Андрей обходит меня сзади, вставая с другого бока, придерживая уже за другой локоть:

— Маргарит, ну, пожалуйста. Ну, не расстраивайся ты, господи! Ну, это полчаса.

Как же. Свежо придание…

— Ха... Сорок минут туда, сорок минут обратно. А там полчаса, да?

— Ну, ничего, я буду тебя ждать.

Конечно, видела, как ты будешь ждать. Не оторвался от Наташеньки с телевизором, даже когда попросила! Кстати, мог бы и со мной съездить, все веселей вдвоем-то, чем с Егоровой носиться. Окидываю Калугина грустным взглядом:

— Честно?

— Честно, честно…

С улыбкой он наклоняется, чтобы чмокнуть меня в щеку:

— Ну?

Выхода все равно нет. А предлагать свои эскортные услуги Андрюшка не собирается Со вздохом, отворачиваюсь:

— Ладно, раньше сядем, раньше выйдем, я побежала.

Разворачиваюсь в сторону арки, высвобождая руку. Вслед слышится:

— Давай, удачи.

Не оглядываясь, тороплюсь выйти на Новослободскую и поймать такси.

— Марго! Я тебя жду.

В ответ лишь прибавляю шагу.

* * *

Увы, дальше получается еще нудней, дольше и неинтересней, чем можно было даже и предположить. Через сорок минут руководство издательства плюс Каролина собираемся в редакции, дважды осматриваем комнаты, но ничего подозрительно обнаружить не получается. И появившейся милиции предъявить нечего кроме чужой чашки, вдруг оказавшейся на столе начальника, и сдвинутых с места его слоников. Усталые и раздраженные Егоровы отправляются домой к Калугину, проведать Наташу и мне их приходится туда сопровождать — иначе как я заберу свои вещи? Несмотря на уговоры Андрея не оставлять его наедине с Наташиными родителями, конечно не остаюсь — перспектива оправдываться перед ними остаток выходных в мои планы точно не входит. Что ж, столь многообещающий в части романтики выходной заканчивается совместным с Анькой убогим просмотром телевизора под пиво….