День за днем-3 (гет)

Пролетела неделя. Сначала она ползла как черепаха, потом шла пешком и, наконец, припустилась бегом. Как это было? Сначала Сомова призвала меня не разыгрывать из себя вселенскую скорбь, типа с Андреем у нас, практически еще ничего и не началось, конфетно-цветочный период. Лучше демонстрировать окружающим, Калугину и себе (в первую очередь), что остаюсь женщиной, причем несломленной ударом судьбы. Мысль в душу запала, но разве удержишь в себе боль души и страдания сердца? Даже Зимовский и тот, с довольной физиономией, поинтересовался — все ли у меня в порядке. Конечно же, нет — оставаясь наедине с собой, продолжала рыдать, переживать о расставании и изредка показываться на людях, вызывая любопытство сотрудников. Тем более что Калугин меня все равно игнорировал и смотрел как на пустое место. И еще один здравый совет, который я услышала тем же вечером от Анюты и который сразу бросилась реализовывать — плюнуть на Калугу и погрузиться по уши в редакционные дела, лучше до изнеможения.

Всю ночь составляла новые рабочие планы, а утром бодро заявилась в «МЖ», зарядившись сама деловой энергией и с желанием заряжать ею других. Будем менять стиль и формат, будем меняем все! На летучке, на каждый довод против, у меня находился контрдовод! Увы, главным противником моих идей оказался художественный редактор, и это заводило меня настаивать на своем еще сильнее. Наша война продолжалась и на следующий день, вовлекая в орбиту все больше и больше людей, разделяя женскую и мужскую половину редакции.

А днем в четверг Егоров собрал летучку и забраковал все, что наша команда успела наработать! Не понравились ему ни заделы по новому номеру, ни центральная статья. Я была просто в шоке! На переделку было выделено всего пять дней. Получилось, что мой творческий порыв оказался слишком разрушительным для итогового результата? Хотя, с другой стороны, про придуманный мной новый формат, все-таки, ничего плохого сказано не было. Поздно вечером гуляя с Фионой, пыталась дозвониться до Андрея, по работе конечно, но тон Калугина был настолько напряжен и агрессивен, что не удержалась, начала на него орать. В результате получила от Сомовой выговор — типа давлю на мужика, заставляя его психовать. А как не давить, если он работать не хочет?!

Причину такого поведения донжуана обнаруживаю уже на следующий день, проходя мимо кабинета художественного редактора, где застаю воркующую парочку. Наглая крыса, по фамилии Егорова, просит Калугина поцеловать ее, и они делают это прямо на моих глазах! Быстро же он утешился! Предатель!

Ближе к вечеру отыгрываюсь по полной! Заметив, что Калугин намеревается смыться с работы, так и не закончив макеты, спешу его перехватить. Андрей, конечно, пытался оправдаться — дескать, взял работу на дом и скинет результат вечером на почту. Но в пикировке со мной ему не выиграть — на каждое оправдание, следовал мой ответ его же собственными словами, когда он обламывал меня в предыдущие дни, но теперь его же слова обратились против него самого!

Вечером уже собачимся с Анькой по поводу ее личной жизни, которую я, оказывается, разрушаю, отвлекая Сомову на решение своих проблем! Так что утром в субботу не разговариваем с ней вообще. Правда, когда Анька собирается и уходит на радио, забывая ключи от квартиры, не вредничаю, тороплюсь догнать подругу. Куда, там, когда выскакиваю из подъезда, она уже садится в такси и отъезжает. Попытка догнать беглянку на моем «Рэйндж Ровере» дает неожиданный результат — у Сомовой оказывается свидание! И не с кем-нибудь, с Калугиным в кафе! Это что — шашни за моей спиной, или тайный сговор? О чем? Не знаю, чего они там обсуждали, но обнимались весьма активно Я, конечно, потом устроила подруге разнос, но оказывается, не только я ревную Андрея, но и он испытывает ко мне совсем не чувство ненависти, а даже наоборот, хотя к примирению и не готов. Хоть маленький, но бальзам на мою душу.

А вечером Анютка приходит ко мне в спальню мириться. Хотя, на самом деле, у нее совсем другой интерес — личный. Дескать, нельзя ли временно поселить здесь в квартире оказавшегося в Москве проездом Вадима Шепелева, бывшего ее бойфренда. Если честно, мне наши с ней размолвки уже поперек горла, так что торопливо соглашаюсь — Шепелев, так Шепелев.

В воскресенье Сомова устраивает генеральную уборку, по десять раз стирая пыль везде, где только можно. Я ей стараюсь не мешать — немножко болтаюсь по магазинам, гуляю, но больше отлеживаюсь в спальне, наглотавшись обезболивающих таблеток и листая журналы под пиво — вчера они все-таки начались, эти чертовы дни, и расслабиться в свое удовольствие, не получается. К вечеру, переодевшись в красную футболку с джинсами, расчесав волосы и прихватив начатую бутылку темного «Guinness», шмардыхаю из спальни в гостиную, шаркая шлепками по полу. Со свежей мыслью — посидеть у телевизора. Здесь светло, полная иллюминация — горят все бра и торшер, высвечивая любую пылинку. На ходу прикладываюсь к горлышку бутылки. Анютка наяривает тряпкой по полкам и у меня появляется острое желание поерничать над ее подозрительным энтузиазмом. Вот она приподнимает глиняную рыбину стоящую здесь без движения годами и трет под ней так, что слышится скрип. В своих скептических умозаключениях я не одинока — у дивана лежит грустная Фиона, с осуждением наблюдая за хозяйкой.

— А чего это у нас за аврал сегодня такой?

С хитрой физиономией направляюсь к дивану и плюхаюсь на придиванный модуль, подсунув под себя ногу:

— А-а-а!... Да, я же забыла, к нам же сам господин Шепелев приезжает!

Оперевшись на руку, разворачиваюсь так, чтобы видеть реакцию подруги. Анюта недовольно косится в мою сторону:

— Марго!

Сама невинность, лишь пожимаю плечами:

— Что? Я — ничего. А чего ты не попросила Таню все это прибрать?

Прикладываюсь к бутылке сделать пару глотков, а потом снова кошусь на Анютку, которая вдруг смущенно блеет, пряча глаза:

— Ну, она отпросилась на несколько дней, там что-то... С бабушкой.

Она совсем низко склоняется над полкой, так что и лица не видно. Надо же, с бабушкой…. И заботливая девочка срочно понеслась к старушке с пирожками через темный лес.

— М-м-м… Хм… То есть, ты ее отпустила, да?

Сомова молчит, поглядывая снизу из-под полок и продолжая протирать дырку в дереве. Я еще не закончила стеб — закатив глаза в потолок и удивленно приподняв плечи, вскидываю руки вверх, потрясенная безответственностью подруги:

— К нам приезжает супер-гипер-мега-дрюпер гость…

И в такой момент отпустить домработницу? Заканчиваю скороговоркой:

— Ну, ты, даешь!

И прячу улыбку за горлышком бутылки. Сомова обиженно таращит глаза:

— Марго! Ну, я, конечно, очень ценю твое чувство юмора, но прошу тебя, пожалуйста!

— Что, пожалуйста?

Анька сокрушенно разводит руками:

— Неподготовленного человека можно шокировать этими твоими шуточками!

— Так что, мне притворяться белой и пушистой?

— Да, если можно.

Бывший бойфренд — это серьезно… Но удержаться от продолжения нет сил и я вздыхаю:

— Чего не сделаешь за штуку евро.

Снова звучит возмущенный голос из-за полок:

— Марго!

Удовлетворенно хмыкаю:

— Все, все — белая и пушистая.

Тараща возмущенно глаза, Сомова не снижает недовольный тон:

— Спасибо!

Нашу изысканную пикировку прерывает звонок в квартиру. Встрепенувшись, Анюта глядит на дверь горящим взором и снижает голос:

— Это он!

Передразниваю:

— Ленинградский почтальон!

Сомова теребит свои кудряшки, волнуясь и вздыхая:

— Слушай, я нормально выгляжу, а?

Слезаю с дивана, поправляя на себе майку:

— Для бывшего — покатит.

Перехожу к прихожей поближе, чтобы привалиться плечом к торцу отгораживающих полок — очень мне любопытно, что за фрукт так разохотил Анюту. Сомова нервно шепчет:

— Я чего-то волнуюсь.

И, развернувшись к двери, делает глубокий вдох.

Ну, Сомова, ну, зажигает… Прямо малолетка перед первым свиданием. Ухмыляюсь, глядя, как Анюта несколько раз взмахивает руками, разгоняя волнение, и шумно выдыхает. Потом бросается к двери и поворачивает защелку замка. Толкнув дверь наружу, она отступает на шаг, замирая навытяжку и сдерживая дыхание. С нетерпением жду появления принца, сразившего подругу. Вот она всплескивает руками, изображая восторг:

— Вадька!

— Можно?

— Ну, конечно!

Внутрь заходит вполне симпатичный, улыбчивый молодой мужчина, высокий и плотный, со спортивной сумкой на плече. От него исходит спокойная уверенность и у меня мелькает мысль — не мудрено, что Сомова напрочь забыла про своего Наумыча, узнав о приезде такого кавалера.

Гость захлопывает за собой дверь и, попав в объятия Анюты, приподнимает ее в воздух, вызывая радостный смех. Сунув руки в карманы, выглядываю с улыбкой из-за угла. Анька соскакивает на пол и ведет гостя за собой:

— Ну, проходи!

Парень качает головой:

— Слушай, Сомова, ну ты вообще не меняешься.

Возбужденно дергаясь, та смущенно смеется:

— Да… Ну… А ты наоборот, как-то заматерел.

Она тянет руку поправить воротник у рубашки гостя:

— Такой питерский…. Перец, прямо-таки!

Анька, она, когда с понравившимися мужиками любезничает, напрочь забывает об окружающих, особенно о моем существовании, так что пытаюсь напомнить о себе:

— Гхм!

Сигнал понят правильно и Сомова тыкает рукой в мою сторону:

— Кстати, познакомься — это Марго моя подруга и по совместительству хозяйка квартиры.

Мы смотрим, друг на друга, знакомясь — он одного роста с Игорем, у него открытая крепкая шея с болтающейся висюлькой, свежевыбритое лицо, взгляд не прячет и это мне нравится. Не скрою — парень производит впечатление. Улыбаюсь:

— Очень приятно.

— Взаимно. Вадим.

Он осматривается вокруг и шутит, внося разрядку:

— А что… Классная квартира. И классная подруга!

Мне импонирует его независимость, и я говорю Аньке, вспоминая ее упреки:

— Ну, а ты говоришь — неподготовленный!

Вадим смеется и смотрит на Сомову, наверно ожидая комментариев. Та лишь улыбается и дергает рукой в сторону гостиной:

— Ну, что стоишь? Проходи.

Шепелев идет мимо меня прямо к дивану, снимает сумку с плеча, бросая ее рядом, и садится. А Сомова так и продолжает суетиться вокруг гостя, иногда бросая на меня взгляды.

— Гхм…

Наверно ждет моего одобрения? И я улыбаюсь уголками губ.

* * *

Знакомство продолжается и в ближайшие несколько минут Анька успевает показать гостю всю нашу территорию с удобствами и неудобствами, а потом мы снова рассаживаемся в гостиной. Раскрыв спортивную сумку, Вадим начинает выкладывать оттуда подарки гостеприимным хозяйкам — дежурная коробка шоколадных конфет отправляется на стоящий перед нами столик. Рассказывая о своих предпочтениях, Шепелев объясняет:

— Просто для меня ночевать в гостинице, так лучше на улице.

Сомова заворожено слушает, разместившись на придиванном модуле, поближе к бывшему кавалеру. Я пристраиваюсь с ногами позади нее на широком подлокотнике — привалившись локтем к спинке дивана и поджав одну ногу под себя. Подаю голос заботливой хозяйки:

— Ну, я надеюсь, у меня будет лучше, чем на улице.

— Значит, не прогонишь?

— Ну, так пока не дал повода.

Словесная дуэль шутлива и похожа на легкий флирт с обеих сторон. Вадим вдруг оживает:

— Слушай, Ань, кого мне твоя подруга так сильно напоминает?

Сомова косится в мою сторону:

— Ну-у… Ты Игоря Реброва помнишь?

Вадим выставляет из сумки бутылку вина, и Анька тянется за ней, чтобы приблизить к глазам и прочитать название. Шепелев переспрашивает:

— Гошу?

— Ну, да.

— Помню. Он, по-моему, какой-то глянцевый журнал издает.

Тут уж я вмешиваюсь, убирая выбившиеся волосы за ухо:

— Не издает, а редактирует.

Сомик указывает в мою сторону:

— Ну, в общем, это же его сестра! Двоюродная.

Приподняв брови, посылаю гостю улыбку, и Вадим ахает:

— Точно! А я смотрю — мимика, жесты.

Если в Гошиной квартире хозяйка я, то логично предположить нашу с Игорем взаимосвязь. Хотя Сомова могла и не озвучить Вадиму, в чьем жилище обитает. Любопытно другое — откуда такое знание Игоря? Шепелев разворачивается ко мне, положив локоть на спинку дивана, явно собираясь тему продолжить, но я опережаю:

— А вы что, с Гошей были знакомы хорошо?

Шепелев смотрит на Аню:

— Ну, он-то со мной нет, а я, так скажем, часто наблюдал его со стороны.

Сомова смущенно отворачивается и тем снимает все вопросы.

— Поня-я-ятно.

Значит, через Анюту. Щелкнув шутливо пальцами, смотрю на нее:

— То-то он мне говорил, что за ним следят постоянно.

Вадим смеется, а подруга смущено возмущается:

— Марго, ну хватит уже грузить человека.

Она вскакивает с дивана:

— Все-таки, он с дороги.

Анька по-хозяйски смотрит на Шепелева:

— Кстати! Ты душ примешь или может тебе ванну с пеной набрать?

Ладно, пусть обустраивается. Слезаю с подлокотника, оставаясь стоять возле полок. Вадим неторопливо поднимается с воодушевлением на лице и выставляя палец вверх:

— А можно душ с пеной!

Сомова недоуменно оглядывается в поисках подсказки:

— Как это?

Видимо шутка нашего гостя была не слишком удачна и до Анюты не дошла. Объясняю менее сообразительным:

— А это та же ванна, только стоя.

Юмор такой. Мы с Вадимом смеемся, глядя друг на друга.

— Слушай Ань, мне однозначно нравится твоя подруга.

Приятно слышать. Вот только Сомова зудит, и кажется, ревнует:

— Да? Она вообще-то многим нравится, хочу тебя предупредить.

Напоминание о Калугине гасит улыбку на моем лице, заставляет отвести глаза в сторону и отвернуться, нервно поправляя волосы. Капец, тема закрыта! И то, что Анюта с ним встречается и про какие-то там его чувства ко мне намекает, ничего не значит — я этих чувств не вижу и не слышу. За прошедшие 9 дней и 20 часов не пришел ни разу и не сказал: «Все, я переболел, и былые мысли о Гоше и его возвращении, глубоко закопал!». Обхватив себя рукой, зябко тру плечо, и обрываю подругу:

— Так, стоп — машина! Сменили тему. Ты будешь сегодня кормить гостя?

Сомова, наконец, вспоминает, что она у нас главная повариха и оживает, глядя на Вадима:

— А, может, перекусим? Или после ванной?

Тот, сложив ладони, задумывается:

— Лучше, после. Не сочтите за претензию девчонки, но я не все ем.

Худеет, что ли? Вообще-то, ряшка пухленькая, хотя ничего лишнего в его фигуре я не заметила.

— А не все, это как?

Он хмыкает, качая головой:

— Ну, скажем так — трупы животных я не употребляю.

— То есть, вегетарианец?

Вадим чешет голову:

— Не совсем, но, в общем, … Животная пища это не мое.

Отвернувшись, задумчиво скребу ногтем щеку — наш холодильник не рассчитан на вегетарианство.

— А ну, а…

Стоп — машина! На ум приходит простейшее решение, и я оживаю:

— Суши подойдет?

— Отлично.

— Ань, ты слышала?

Та пожимает плечами:

— Ну, да.

Кто у нас повар? Нечего строить из себя хозяйку:

— Что ну да?! Звони и заказывай.

Сомова послушно срывается к городскому телефону:

— А, сейчас.

Войдя во вкус, командую и гостем:

— А ты, чего стоишь? Иди заныривай!

Вадим, вытащив руки из карманов, поднимает их вверх и изображает нырок. А потом спешит мимо меня:

— Я…, неглубоко.

Оставляю последнее слово за собой:

— Ну, кому как нравится.

По гостиной мечется Сомова с трубой:

— Алло, это суши?

Раздав указания, с чувством удовлетворения усаживаюсь на диван.

* * *

Спустя полчаса помытый гость присоединяется к нашему столу в гостиной, на котором уже выставлены не только приборы для успешного поедания заказанного суши с роллами, но и белое вино с бокалами.

Сервировка в японском стиле удалась — рядом с каждой тарелкой поставлена прямоугольная ванночка для суши, квадратная мисочка для соевого соуса и круглая вазочка с имбирем. Ну а сами роллы стойкими солдатиками торчат в большом, тоже квадратном блюде посередине стола. Сомова сидит в кресле, я, по-турецки на диване, так что Вадиму, явившемуся позже всех в шортах и майке, ничего не остается, как оккупировать придиванный модуль. Глядя на меня, он тоже по-турецки подбирает ноги. Под вино палочки активно снуют от стола ко ртам, быстро опустошая тарелки. По-моему, очень вкусно и я любезно интересуюсь:

— Ну как тебе суши?

— Честно?

Сомова поднимает голову:

— Ну, желательно.

— Ну, скажем так, потянет для средней полосы России.

Сомова, забавно морщась, качает головой:

— Эти понты питерские…

Прыснув, поддерживаю подругу, но Вадим протестует, вытирая салфеткой рот:

— Почему понты, Ань?

— Ну потому что эти суши из одного из самых лучших японских ресторанов Москвы!

— Я понимаю. Только я избалован суши.

Сомова игриво ехидничает:

— Где это ты успел избаловаться?

— Да, там… Хоть японцы и считают суши едой на экспорт.

Переглядываемся с Анюткой — ну, ни фига себе, это ж сколько раз нужно побывать в Японии, чтобы так избаловаться? Смотрим удивленно на гостя, а он продолжает нас поражать:

— Но поверьте мне — на берегах Сумидо вам кто-нибудь вряд ли предложит суши из свежемороженой рыбы.

Вадим мотает головой:

— Только свежая, девчонки!

Сомова недоверчиво хмыкает:

— А это Су…Сумидо… Это что?

Ну, это я знаю, это в Японии. Вадим перестает жевать:

— Ань… Река, на которой стоит Токио

Глядя на Сомову, осуждающе киваю — надо же так опозориться. Анька нервно теребит кудряшки у лба, оправдываясь:

— Гхм… Ну, я же не была в Японии. А ты что, там бывал?

— Ну, скажем, проживал.

Час от часу не легче — даже проживал. А мы тут со свиным рылом, да в калашный ряд. Аньке явно неуютно от всей этой интриги и от того, что она совершенно ничего не знает про своего бойфренда, хоть и бывшего. Может быть, он вообще какой-нибудь Рихард Зорге. Она неуверенно смеется:

— Нда… А где ты еще, скажем так, проживал, интересно.

— В основном я специализируюсь по востоку.

Кошусь на нашего гостя — какой интересный тип: и симпатичный, и располагает к себе, и Восток объездил. Сомова тоже удивленно хмыкает:

— Хм.

— Тибет, Индия, Китай.

Продолжаем дружно налегать на суши, но Анька явно растеряна:

— М-м-м, ничего себе… А где это ты сейчас работаешь-то?

Мне тоже жутко любопытно и я, поведя головой, отбрасываю волосы за спину, чтобы не мешали и выжидающе смотрю на Шепелева. Может в МИДе, подвизается? Или у него бизнес такой? Новое откровение Вадима интригует только сильней:

— Печатаюсь... Во многих журналах, в основном буржуйских.

Во многих? Да еще в буржуйских? Парень, похоже, вешает нам лапшу на уши. Прищурив глаз, пытаюсь поймать на слове:

— Да ладно, что-то я не слышала такого Вадима Шепелева.

— А я печатаюсь под псевдонимом.

Хмыкаю — так я и думала, развод для лохушек. Подцепив палочками ролл, отправляю его целиком в рот. Не прожевав, ерничаю:

— Ха, да, ладно?! Каким? Какое у нас творческое погоняло? Аркадий Гайдар?

Мы с Анюткой дружно прыскаем, склонившись над тарелками, а потом громко ржем в голос.

— Ха-ха-ха!

Но Вадим невозмутим:

— Нет, я намного скромнее. Вилли Шеппард. Может, слыхали?

Я от неожиданности проношу палочки с роллом мимо рта и, закашлявшись, роняю все это хозяйство на штаны. Это же убиться можно — здесь, у меня, сидит и трескает суши Вилли Шеппард?! Или мне послышалось? Сомова тоже зависает, молча и тараща глаза.

— Как?

Хотя не думаю, что ей такое имя знакомо. Все никак не могу остановиться, продолжая, дохать:

— Кхе… Кхе

— Вилли Шеппард.

Сиплю, прикрывая ладонью рот:

— Вилли Шеппард?

— Да.

С ума сойти! Я уже гляжу на него загоревшимися глазами, предвкушая интервью и центральную статью — развернувшись, протягиваю руку для знакомства заново:

— Разрешите познакомиться: главный редактор «Мужского Журнала».

— «Мужского»? Так я там печатался.

Конечно! Только когда это было. Возбужденно подхватываю:

— Я помню!

Вадим с довольным видом качает головой:

— Приятно познакомится.

Меня просто переполняют счастливые эмоции, и я оглядываюсь на Анютку — вот это да! Правда у нее моих восторгов нет и даже вид растерянный — похоже, фамилия Шеппард, ей ни о чем не говорит. Но это ее трудности. А вот у меня сразу тысяча вопросов и я уже предвкушаю аншлаг и два тиража будущего номера!

* * *

За окном ночь, на столе есть нечего, а Сомова тихо дремлет в кресле, укрыв себя пледом. Даже не знаю, сколько сейчас времени — полночь, час? Мы с Вадимом сидим, забравшись с ногами на диван, поближе друг к другу, чтобы не мешать Аньке и все не наговоримся. Вернее я не могу остановиться и отпустить гостя спать. Слухов о нем много и самых разнообразных и часть из них, судя по молодости адресата, чистая лабуда. Тем интересней узнать, что это за человек на самом деле. Расслабленно облокотившись рукой с бокалом вина на спинку дивана, признаюсь, удивленно качая головой:

— Слушай, я до сих пор в шоке.

Вадим хмыкает:

— Что не оправдал твоих надежд?

Да какие там надежды... Я и не чаяла встретиться с такой знаменитой личностью. Просто… Я задумчиво поднимаю глаза вверх, а потом скребу ногтем губу возле носа:

— Да нет, ну, почему… Я просто думала, что Вилли Шеппард это такой англичанин, умудренный жизнью, под полтинник, с бородой.

Мы оба смеемся, и я подношу к губам бокал, пригубить вина.

— Ну, чтобы быть умудренным жизнью, необязательно носить бороду. А полтинник ведь дело наживное.

Согласно киваю — и правда, с этим торопиться ни к чему.

— Ну, да… Скажи, а ты правда жил в монастырях или это так...

Играю в воздухе пальцами:

— Голый пиар?

Вадим усмехается, кивая на Аньку:

— Пиар голый — это московские понты.

Сомова с сонным недовольством возится в кресле, посматривая на часы на руке, потом успокаивается. Она уже постелила Вадиму в своей комнате и теперь ждет не дождется, когда мы угомонимся. Но лично мне совсем спать не хочется. Да и Вилли, кажется, тоже:

— Восемь месяцев в китайском и полтора года в тибетском.

Ну, дает! Только на одном этом можно огроменную статью написать! Восхищенно качаю головой и не могу сдержать возглас:

— С ума сойти! Класс.

За поддержкой оглядываюсь на Сомика, но она, позевывая, только бурчит:

— Слушайте, может быть хватит уже бухтеть, а? Ну, сколько времени?

И чего мучается? В конце концов, могла бы пока дрыхнуть и у себя в комнате, или у меня в спальне. Мы бы потом ее разбудили. Отвечаю по порядку поступивших вопросов:

— Нет. Не знаю.

Потом тихонько добавляю Вадиму:

— Это в эфире «Бессонница» с Анной Сомовой, хэ...

Анька шуток не воспринимает и бормочет:

— Вот, уроды, а?

Усмехаюсь, потом снова смотрю на Вадима, попивающего вино:

— Слушай, ну и какой круче — тибетский или китайский?

— Хэ… Странная категория для сравнения — «круче». Ты бы еще спросила, какой гламурнее.

А что, отличное название «Гламурный Тибет».

— Ну, ты же понял, что я имела в виду.

— Да, понял. Ну, они разные. Об этом долго надо рассказывать, за память минут не расскажешь.

У меня энтузиазма воз и маленькая тележка — когда еще случай представится:

— А ты хочешь спать?

Шепелев смотрит на меня дольше обычного, и чуть качает головой:

— Нет.

Первое слово дороже второго! Тут же оживаю, готовая сорваться с места:

— Тогда я сделаю быстренько кофе?

— Не откажусь.

Соскакиваю с дивана, засовывая ноги в шлепки. Сомова сонно из кресла вопит:

— И мне!

По комнатам расползаемся только в третьем часу.

Будильник звенит вовремя, но меня окончательно будит Анька, мельтешащая туда-сюда, из гостиной в ванную, собираясь на радио — сегодня ей нужно уйти пораньше и приготовиться к интервью с Вадимом. Проводив Сомову, занимаюсь собой — одеваюсь, крашусь, причесываюсь, а потом грею воду для кофе, для себя и нашего гостя. Надеюсь на плодотворное сотрудничество, и очень хочу поддержать благоприятное впечатление, которое, надеюсь, произвела вчера. По крайней мере, Шепелев не скучал и очень даже заинтересованно отвечал на вопросы.

Оформление этого самого поддержания занимает почти полчаса перед зеркалом в ванной: яркий макияж, гладко расчесанные волосы, темное платье без рукавов и треугольным вырезом в горловине. Строгость компенсируется необычными бусами в виде крупных сцепленных черно-белых колец с блестящей крошкой и легким браслетом на запястье из схожих колечек поменьше. Оригинально, броско и красиво. Пока Вадима нет, листаю журнал, сидя на диване, положив ногу на ногу, и потихоньку допиваю содержимое чашки. На столике, передо мной, остывает стеклянный кофейник и скучает вторая чашка на белой салфетке — что-то гость разоспался, а мне уже пора на выход. Наконец, Вадим появляется с широкой улыбкой на припухшем от сна лице:

— Доброе утро.

Оторвавшись от чтения, отставляю чашку на стол, на салфетку:

— Доброе.

— Кофе пьешь?

Журнал тоже складываю.

— Пытаюсь. Будешь?

— Если со сливками, с удовольствием!

Он все в той же майке и шортах, что вчера, а в руке крутит какую-то книжку в мягком переплете. Беру в руку кофейник наполнить его чашку — сливки уже добавлены, мы такой вариант уже прояснили за ночными посиделками. Вадим садится к столу на придиванный модуль и поворачивает в мою сторону обложку покетбука:

— Кстати, это продолжение нашего вчерашнего разговора.

Бросаю взгляд:

— А что это?

— Книга.

— Вижу, что книга. Чья?

— А там написано.

Придвигаю кофе ближе к Вадиму:

— Ага… Пожалуйста.

Потом тянусь за книгой взглянуть на обложку. На зеленом фоне буквы, похожие на иероглифы, и какая-то буддийская скульптура. Приглядевшись, вижу, что иероглифы складываются в вязь вполне узнаваемых букв.

— Ух, ты! «Дзен путь к себе»... Вилли Шеппард? Ничего себе, так ты еще и книги пишешь?

Вадим кивает, отпивая кофе:

— Угу, пытаюсь.

Заглядываю, что написано на обратной стороне и читаю вслух:

— Когда монах спросил, что такое путь, мастер Нансен ответил «Повседневная жизнь — это и есть путь».

Все? Не могу сдержать усмешки, хотя и пытаюсь не рассмеяться:

— Глубоко... Хэ-хэ.

— Напрасно иронизируешь. Дзен очень древняя философия. И рассматривает практически все аспекты жизни.

Ну, не знаю… Наугад раскрываю середину и задумчиво поднимаю глаза вверх:

— Ну, насколько я помню, дзен это — медитация?

Вчера в разговоре что-то такое промелькнуло и теперь я вопросительно смотрю на Вадима. Он уточняет:

— Или погруженность.

Чуть привстав, он пересаживается ко мне поближе, чтобы тоже заглянуть в книгу, на открытой странице. Перелистываю…. Вникать в философию сейчас некогда и я захлопываю книжку, шлепая по ней сверху ладонью:

— Слушай, ну, спасибо большое, я обязательно погружусь в это, но только после работы.

Мне бы ближе к реалиям жизни. Есть, например, одна вещь… Та, что мешала мне, а теперь мешает Калугину быть рядом со мной — в природе мужчины и женщины лежит заниматься сексом и без этого их союз называется дружбой, а не любовью. И мне, и ему нужно переступить через свое «я», а мы не смогли…. С пытливым прищуром смотрю на Шепелева:

— Вадим, м-м-м… Мне очень понравилась твоя ноябрьская статья в «Планете».

Подношу к губам чашку, допивая остатки. Он недоуменно смотрит на меня:

— Это, какая?

— Дзен под одеялом.

Мой собеседник смеется и опускает глаза:

— Ну, да, было дело.

Мы сидим довольно близко, и поднятый вопрос заставляет вести себя игриво. Тряхнув головой, отбрасываю волосы назад — ну, не будешь же с суровым видом обсуждать такие вещи! Вадим уточняет:

— Она вышла в усеченном варианте, на все у них формата не хватило.

Тогда может быть есть смысл опубликовать полностью, но у нас? Я уже слушаю его как профи, как главный редактор. Шепелев смотрит с веселым прищуром:

— И секс там рассматривается только с мужской точки зрения.

Да и читал его Игорь Ребров. Смущенно отвожу взгляд:

— Ну, ведь я редактор «Мужского Журнала».

— Помню. Кстати, в книге…

Тянусь снова за ней, раз Вадим хочет что-то добавить по пикантному вопросу.

— Вопросы секса я рассматриваю более развернуто.

М-м-м…. Любопытно… А с женской точки зрения там есть? Словно услыхав меня, он добавляет:

— Если интересно, глянь.

Качаю головой — конечно, интересно:

— Спасибо.

Сжав книгу обеими руками, благодарно поднимаю ее перед собой, с улыбкой демонстрируя автору, как он угадал с подарком. Вадим, смеется:

— Как редактор «Мужского Журнала»?

Совсем застыдил девушку. Смущенно хихикаю:

— Спасибо, обязательно.

Мы поднимаемся, и я уже делаю шаг к прихожей переобуваться, но останавливаюсь, чтобы прозондировать почву на его дальнейшие планы.

— А, да, кстати…Э-э-э… Вадим, или Вилли, как лучше?

Он расковано стоит передо мной, сунув руки в карманы, с неизменным радушием в лице:

— Хэ…, для тебя Вадим.

Ладно, пусть для меня.

— Можно тебя немножечко поэксплуатировать?

Он вопросительно приподнимает бровь:

— В каком смысле?

— Твое большое интервью на первую полосу «Мужского журнала».

— Не возражаю. Но только не сегодня.

Скинув тапок, придерживаясь рукой за полку, пытаюсь всунуть свою лаптю в туфлю:

— Кстати, будешь уходить, вот здесь, возле рыбины, лежат ключи.

— М-м-м.

* * *

Договоренности с Вадимом дают толчок к творческому процессу и я, приехав на работу, активно включаюсь в организационный процесс — теперь есть цель, а значит и план, как все успеть к сроку, назначенному Наумычем. «Секс и дзен»! Да с такой темой номера любой формат будет выигрышный, даже самый необычный! Однако успеть за два дня нужно многое, так что сидеть в кабинете некогда, и я ношусь по редакции, обсуждая с каждым его фронт работ и задавая сжатые сроки. Зацепившись в холле с девицей из отдела пиара и рекламы, выясняю, кто у нас слетел с разворота и есть ли адекватная замена. Оптимизма разговор не добавляет — количество жаждущих печатать рекламу действительно сократилось. Поджав губу, на автомате, запускаю руку под волосы, почесывая затылок — тираж обещает быть двойным и упускать возможность хорошо подзаработать на рекламе не хочется... Надо будет все самой посмотреть, только в спокойной обстановке. Отложив свою папку на подоконник, забираю у девицы ее листки, бегло просматривая, и сложив все вместе в одну стопку, уношу с собой, продолжая разглядывать на ходу. Голос Калугина прерывает процесс:

— Марго, привет.

Продолжаю деловито двигаться к кабинету:

— Салют.

Андрей пытается улыбаться:

— Как дела?

Провал моих творческих начинаний, и именно по его милости, а еще нежелание Калугина признавать свои ошибки не настраивают проявлять дружелюбие. А еще эти его поцелуи украдкой с Егоровой! Развернувшись возле своего кабинета, лицом к лицу, сухо констатирую:

— Лучше всех.

— Это хорошо. Ну, что, сегодня понедельник, девять ноль-ноль утра.

Уже успев набегаться, не понимаю о чем он и кидаю взгляд на часы на руке:

— И что из этого?

Опустив руку с бумагами вниз, ожидающе смотрю на художественного редактора — что это еще за проверка трудовой дисциплины?

— Как что из этого? Ты же мне сама сказала, что в понедельник в девять часов утра снимки должны лежать у тебя на рабочем столе.

Калугин крутит головой, посматривая в холл, а я отвожу взгляд в сторону — ситуация изменилась и, в лучшем случае, эти снимки уйдут в архив. А он опять будет обижаться и твердить, что я его по бабски третирую.

— И что?

— Лежат, можешь посмотреть.

— Обязательно, главное, чтобы они после этого не оказались под столом.

— А я вообще-то работал все выходные.

Торопливость нужна при ловле блох и при поносе. Сразу видно, что в армии не служил — приказ данный утром, к вечеру могут и отменить. Ерничаю:

— А вот это зря! Дома надо расслабляться. Отдыхать надо дома.

Сунув руки в карманы, Калугин поджимает губы:

— Да?

У меня в руке трезвонит мобильник, и я бросаю взгляд на дисплей. Соседка?

— Извини.

— Угу… Ничего.

Не выпуская зажатых в руке бумажек, пальцем откидывает крышку:

— Ал-ло. Да, Светлана Максимовна….

— Алле, Марго… Тут какой-то мужчина из вашей квартиры вышел, а я знаю что вы с Анечкой уже на работе.

— А, нет, нет, не пугайтесь, это был мой гость.

— Я у него спросила, кто он такой. Говорит, Вадим.

— Да, все правильно, Вадим.

— Ну, хорошо. А то я подумала, чего это он в замке шкребыхает, может вор?

— Нет, я ключи ему сама оставила, не волнуйтесь.

— А-а-а… Ладно. А то дай, думаю, позвоню на всякий случай. Тогда все в порядке.

— Да, всего хорошего, спасибо.

Захлопнув крышку, убираю улыбку с лица и вновь разворачиваюсь к Андрею. Тот хмуро глядит в сторону, и я объясняю:

— Бдительные соседи. Ладно, пойду, посмотрю, что ты там наваял.

Прямиком иду в открытую дверь, но на пороге голос Калугина, заставляет остановиться:

— Маргарит!

— Что?

— А-а-а…, м-м-м…

Калугин, подняв руку, постукивает ладонью по стене возле дверного проема, и зависает. Молча, жду продолжения, но Андрей лишь мотает головой:

— Н-н-нет, ничего…

Нет, так нет. Развернувшись, захожу в кабинет и прикрываю за собой дверь. Оттуда успевает влететь лишь невнятное:

— И…

Но я уже направляюсь к креслу, будет что сказать — зайдет.

* * *

День пролетает в суетливой текучке. Егоров после обеда сваливает из редакции к Аньке на радио, наверняка с концами, так что и мне высиживать, до вечера, смысла нет. Тем более, дома дожидается будущий гость нового номера «Мужского Журнала» и есть повод поспешить уйти пораньше. Увы, в квартире никого, одна Фиона нетерпеливо елозит под входной дверью. Переодевшись в теплый спортивный костюм и распустив волосы, веду ее на улицу, на прогулку. Собаке не везет, приходится ограничиться газоном под окнами — совсем неподалеку на дорожке вижу всю троицу, приближающуюся к подъезду. Остаюсь на ступеньках и Наумыч, оглянувшись на остальных, бросается с бурными восторгами навстречу:

— О-о-о, Марго! Как я рад тебя видеть.

Он касается моего локтя, но отгородившись от остальных своей спиной, сразу меняется в лице, сверкая глазами и шипя:

— Почему ты мне ничего не сказала, что у тебя в доме живет такой человек?!

Эта резкая смена настроения застает меня врасплох, и я удивленно таращусь на него с открытым ртом, не зная, как реагировать. Шеф, тем временем, разворачивается лицом к гостю, опять излучая жизнерадостность:

— Скажите, Вилли…

Тот мотает головой, поправляя:

— Вадим.

Начальник само благодушие:

— Хорошо, Вадим. Ну, мы можем рассчитывать на ваше эксклюзивное интервью?

Анюта вмешивается, грозя своему бойфренду пальцем:

— А-а, стоп, эксклюзивное интервью он уже дал, между прочим, нам. И оно было в эфире!

Егоров нисколько не обижается и смеется:

— В эфире — в кефире, ха-ха-ха!

Заставляя всех улыбнуться. Он рубит воздух рукой:

— Радио и издание — это две разные вещи, два разных информационных носителя, так сказать. И никакой конкуренции быть не может.

Он оборачивается к Шепелеву, повторяя вопрос:

— Ну, как?

Тот качает головой, пожимая плечами:

— Нет, проблем, тем более Марго уже утром взяла с меня слово.

— Какое слово?

Вадим объясняет:

— Дать интервью.

Егоров с заинтересованным видом проходит за спиной Сомовой, подступая ко мне поближе, а потом обходит и дальше, чтобы встать с другого бока и рявкнуть, с радостным удивлением в ухо:

— Марго?

Поджав губы в смущенно — самодовольной улыбке, киваю — да, вот такая я, умница. Вадим подтверждает:

— Да!

— Вот, женщина, а? Да это же питбуль прямо.

Сомова с кислой физиономией поднимает глаза к небу. Не знаю, чего она там навыдумывала про себя с Вадимом, но еще денек он точно проведет у нас в редакции и это без вариантов...

Сомнительный комплимент про питбуля заставляет приподнять брови и шутливо вытянуть лицо. Егоров тут же исправляется:

— Не, не, не…, в хорошем смысле — какая хватка, а? Как у брата.

Ага, целая свора питбулей.... Смеюсь уже не сдерживаясь. Сомова совсем сникает, опустив голову — почему-то комплименты в мой адрес ее не вдохновляют, а даже наоборот. Взгляд Наумыча вновь становится грозным:

— А мне, почему ничего не сказала?

У шефа замечательное настроение и мне остается лишь подыграть ему — сунув руки в карманы штанов, чуть склонив голову набок, витиевато отшучиваюсь:

— Борис Наумыч, ну я была уверена, что эта мысль не может вас не посетить.

Типа ты ж такой умный, что и сам мог бы догадаться. Егоров замирает, переваривая, потом показывает на меня пальцем:

— Вот какой тактичный человек — и меня приподняла и сама не опустилась. Вот учитесь у этой женщины, и она вознесет вас прямо до небес!

Вадим подхватывает комплимент:

— Марго, так когда, можно будет у вас поучиться?

— Да в любое время, пожалуйста.

Лицо Наумыча становится серьезным:

— Так, чего мы стоим Ань, мы же вроде бы собирались…

Он начинает усиленно подмигивать Вадиму:

— Чайку попить.

Анюта улыбается:

— Да.

— Или покрепче чего-нибудь?

Шепелев качает головой:

— Покрепче не для меня, максимум вино.

— Эт, хорошо, а мы тогда сами to burbon on ice. Ха-ха!

Развернувшись, Егоров направляет всю гурьбу к дверям в подъезд, пропуская первой Анюту, затем меня с Фионой и, наконец, нашего гостя.

Вечер проходит креативно и шум не замолкает почти до полуночи — Наумыч сначала берет на себя обязанности шеф-повара, а потом и тамады — с тостами, шутками и развлекательными разговорами.

Следующим утром, несмотря на ворчание Сомовой, ангажирую Вадима на весь день, так что в редакцию едем вдвоем. Не знаю почему, но мне с ним легко общаться — я чувствую его шутки, а он откликается на мои. К тому же Вадим интересный рассказчик и иногда поворачивает знакомый предмет так, что видишь его совершенно иначе, необычно.

Настроение отличное и я, собираясь на работу, одеваюсь не по-осеннему жизнерадостно — на мне сегодня серое платье без рукавов, с круглым вырезом без воротника — оно, правда, коротковато, заметно выше колен, но мне своих ног стыдиться нечего. Зато к платью красиво смотрится и подчеркивает талию широкий серебристый пояс с большой круглой пряжкой. Мы весело болтаем в лифте, и я украдкой смотрюсь в зеркало, отмечая, как лежат гладко расчесанные на одну сторону волосы, и нет ли огрехов в макияже.

Когда двери лифта раскрываются, мы вываливаемся в холл, не прерывая разговора и не тормозя — слава богу, идиотский пропускной агрегат убрали еще на прошлой неделе и не надо объяснять человеку, зачем нам это чудовище. Тряхнув распущенными волосами и поправив ремешок сумки на плече, зову Вадима следовать за собой:

— Пойдем.

С довольным видом направляюсь к секретарской стойке:

— Люсенька доброе утро.

Та вертит в руках стопку писем и бумаг, выравнивая ее по краю:

— Доброе утро Маргарита Александровна.

Оглядываюсь с улыбкой на нашего гостя:

— Знакомься, пожалуйста, это Вилли Шепард. Слыхала, про такого?

Людмила смущенно отрицательно трясет головой, и Вадим пытается ее поддержать:

— Я тебя умоляю, Марго.

— Ну, как скажешь…. Тогда это просто Вадим Шепелев.

Секретарша протягивает радостно руку:

— Люся!

Правда тут же отдергивает ее назад:

— Людмила.

Мне смешно и приятно — видимо, на нее, Вадим тоже произвел впечатление. Он улыбается:

— Очень приятно.

Ну, точно, сразил нашу Люсеньку наповал, та даже опускает глазки:

— Можно просто Люся.

Прерываю процесс знакомства:

— Люсь, мне что-нибудь есть?

— Да, вот, держите.

Забираю несколько конвертов. Вадим протягивает руку:

— А мне?

Ошалевшая от мужских флюидов Людмила, растерянно лезет в оставшиеся бумаги:

— А-а-а…. Сейчас посмотрю.

Потом смущено прыскает и машет рукой. Мы с Вадимом смеемся, и я зову его за собой:

— Ладно, давай я тебе покажу свою келью.

Иду в кабинет. не оглядываясь — шаги позади, подсказывают, что мой гость не отстает. Пройдя к столу, рассаживаемся — Шепелев придвигает гостевое кресло от стены к торцу стола, а я прохожу к своему и, изящно изогнувшись, присаживаюсь в него, придерживая сзади платье и кладя ногу на ногу. Галантный гость садится после меня. Интересуюсь:

— Ну что, начнем?

— Включай.

Нажав кнопку на диктофоне, кладу его между нами на стол. Потом, откинувшись расслаблено на спинку кресла, угнездиваюсь поудобней — интервью обещает быть долгим.

— Скажи, Вадим. Насколько мне известно, идеи дзен возникли тысячи лет назад в Индии и Китае.

Чуть склонив голову на бок, внимательно смотрю на него, не желая упустить эмоций и реакций, которые позволят украсить статью и помогут сделать ее живой. Шепелев кивает:

— Чистая дзен это скорее даже не религия, а духовная философия.

Сплетя пальцы рук, он рассуждает:

— Дзен — это просто погруженность в жизнь, я бы даже сказал сущность жизни.

У меня вдруг звонит мобильник, перебивая рабочий настрой.

— А конкретней? Продолжай, продолжай.

Взяв телефон со стола, открываю крышку и даю отбой, а потом вообще отключаю от сети. Это звонит Анька, наверняка с какой-нибудь ерундой. Ничего катастрофичного не случится, если расскажет о ней вечером. Захлопнув крышку, откладываю мобильник в сторону и снова принимаю позу сосредоточенного внимания.

* * *

Наша беседа продолжается и потихоньку приобретает странную направленность — такое впечатление, что Вадиму интересней не столько философствовать, отвечая на вопросы, сколько примерять пригодность своих изречений на собеседнице…. Положив руку на угол стола, он слегка подается мне навстречу, заглядывая в глаза:

— Согласись, что главный стимул в жизни это любовь!

Любовь… Развернув кресло в сторону гостя, сижу, положив ногу на ногу, и, слегка склонив голову набок, прислушиваюсь к себе: лю-бовь... Почему я должна с этим соглашаться? Это что мне, теперь, потерять стимул к жизни и повеситься, раз любви не получилось? У меня работа, ого — го, какой стимул! Раскрывать перед Шепелевым, какой бы он ни был симпатичным, свои болячки не хочу. Отведя глаза в сторону, сажусь в кресле прямо и тяну руку выключить диктофон:

— Так!

Встав из-за стола, отступаю к окну, за кресло:

— Стоп — машина, Вадим! Кто у кого берет интервью?

Свое нежелание затрагивать личные проблемы, прячу за улыбкой:

— Ты у меня или я у тебя?

Шепелев тоже поднимается, засовывая руки в карманы, и подбирается поближе, вставая рядом:

— Марго ты воспринимаешь мои слова как атаку, а я всего лишь хочу тебе помочь.

Мне помочь? Нервно бросаю взгляд на гостя. В чем? Даже набираю воздуха в легкие, чтобы дать отповедь, но потом понимаю, что тем самым соглашусь с его правотой. Молча, отворачиваюсь и чуть пожимаю плечами. Так, надо сменить тему. Смотрю на часы — уже почти час, а значит можно переключить наш словесный поединок на гастрономическую тему. Убираю диктофон в сумку:

— Может, сделаем перерыв? Пойдем, перекусим?

— Не возражаю.

Сунув руку в карман платья, выхожу из кабинета первой и оглядываюсь на Вадима — он не отстает, выходит следом, прикрывая дверь. От секретарской стойки ко мне спешит Людмила:

— Маргарита Александровна, а я уже заказала вам стольку внизу.

Отлично, значит, нас ждут. Благодарно улыбаюсь:

— Спасибо.

— А может быть позвонить, чтобы накрывали?

Еще неизвестно что они там накроют.

— А нет, не надо, мы сами разберемся.

Вадим уже рядом, так что идем к лифту вместе.

— А еще Борис Наумыч сказал, что все за счет издательства.

Останавливаемся посреди холла. За счет, так за счет — хотя было бы странно показывать жлобство перед лицом такого гостем. C задумчивым видом отшучиваюсь:

— Э-э-э… Передай большое спасибо Борис Наумычу и низкий поклон до хруста в позвоночнике.

Людмила, смеясь, убегает к себе за стойку:

— Хорошо.

Ее место тут же занимает Любимова с улыбкой до ушей и с блокнотиком в руках:

— Э-эй... Я прошу прощения.

Мы так никогда не доберемся до столика в "Дедлайне". Еще одно интервью? Сунув и вторую руку в карман, бросаю взгляд на своего гостя:

— Галочка, у нас очень мало времени.

Но та не отрывает завороженного взгляда от знаменитого Вилли Шеппарда:

— Я… Вы не могли бы оставить мне автограф? Пожалуйста.

И протягивает блокнотик с ручкой. Вадим терпелив и охотно берет их в руки:

— Да, конечно.

Росчерк пера сопровождается Галиным радостным хихиканьем и мне становится смешно. Любимова тут же прижимает блокнот с драгоценной подписью к животу:

— Спасибо.

— Не за что.

С улыбкой ускоряю шаг, уводя гостя к лифту — не думала, что Галка у нас такая фанатка дзен-буддизма.

* * *

В «Дедлайне» устраиваемся в углу неподалеку от барной стойки. Обеденное меню не блещет ресторанным разнообразием, но на халяву, за счет издательства, вполне сойдет. К тому же там есть вегетарианские блюда, как раз для Вадима. А вот у меня, нет претензий к животной пище, так что заказанное мясо со свежими овощами и апельсиновый сок вполне удовлетворяют мое непритязательное чувство голода. Красного вина, для плавного хода мысли, тоже берем по бокалу. Погасив первый гастрономический порыв, переходим к продолжению беседы, уже в нерабочей обстановке. Положив ногу на ногу, все еще усиленно работая челюстями и опустошая тарелку, вновь возвращаюсь к утреннему разговору о подаренной книге… «Секс и Дзен» завлекательное название, но что нового и такого уж философского оно в себе несет? Шепелев подхатывает:

— Так вот о любви, как о стимуле существования всего живого.

Перебиваю:

— Да, но согласись, если в интернете в поисковике вбить слово «секс» и кликнуть, то на тебя сразу вывалятся тонны извращений, грязи и так далее.

Вадим качает головой:

— Я не о сексе говорю.

Любовь без секса? Это то, что у нас с Калугиным. Кидаю на Шепелева взгляд из-под ресниц:

— А о чем ты сейчас говоришь?

Мне тоже кажется, что Андрей, всегда, слишком увязывал свою любовь с немедленным сексом и потому был нетерпелив. А потом, когда он все узнал, наверно уже я, помня его нетерпеливость, стала чересчур давить, подталкивая к решительному шагу…. В раздумьях о былом, ковыряю вилкой в тарелке, отламывая кусочек мяса, а потом отправляю его в рот. Вадим, глядя на меня, продолжает:

— Секс, конечно, отличная вещь, но это всего лишь наследство от животного мира, так сказать подарок эволюции.

Не знаю, не пробовала, но мне любопытно его мнение и я внимательно слушаю, хотя и не совсем согласна — судя по известной «Камасутре», на востоке специально изучали премудрости этой стороны, и открыли столько дополнительных возможностей, что животному миру и не снилось. Вадим поясняет:

— Я говорю, о человеческих отношениях.

У Игоря любовь и секс были едины. У Калугина, мне кажется, тоже. Может быть, это чисто мужское свойство? Почему-то для Марго слова Вадима ближе и понятнее. Но я упрямо пожимаю плечами:

— А что человеческие отношения?

Шепелев замолкает, пережевывая то, что успел подцепить и отправить в рот, потом его взгляд уходит вбок:

— Ну, у меня есть своя небольшая теория.

Своя теория? Профессионал берет верх, и я с любопытством приподнимаю бровь, а потом отпиваю вина из бокала:

— Может, поделишься?

Вадим согласно кивает, продолжая есть:

— Понимаешь, многие влюбленные пары форсируют события и сразу переходят к анатомическим отношениям. А они ведь могли намного раньше понять подходят они друг другу или нет.

Удивленно улыбаюсь, разглядывая Шепелева:

— А каким образом?

Если бы такой способ был, и Андрей убедился, что мы созданы друг для друга, может быть он не стал бы так настаивать на расставании?

— Надо друг с другом просто поспать.

Непонятно — то говорит, пары торопятся, то переспать. Недоуменно пожимаю плечами:

— В каком смысле?

Вадим задумчиво соединяет пальцы рук перед собой:

— К сожалению, в наше время, слово поспать имеет не только одно значение.

Тут не поспоришь, и я киваю.

— Я же вкладываю в него изначальный смысл.

То есть просто лежать рядом и спать? И все? Склонив голову набок, автоматически просовываю ладонь под волосы и чешу затылок… Полежать и это снимет все проблемы? По-моему, в нашем с Калугой случае, это не прокатит... Вадим, видя мой скепсис, настаивает:

— Несколько ночей всего лишь вместе поспать.

Ну, лежит рядом мужик или баба, сопит, кряхтит, ворочается… И что? Распахнув глаза, недоуменно таращусь на нашего восточного гуру, потом качаю недоверчиво головой — причем тут любовь-то?

— И тогда ты точно узнаешь — подходит тебе человек или нет.

Только улыбаюсь такому подходу — в купе, в поезде до Владивостока, пять дней пилить и пилить, если храпа нет — ну, точно, идеальная пара получится. Прикрыв глаза, поднимаю указательный палец вверх:

— Забавная мысль, надо записать.

Вадим преспокойно снова принимается за еду:

— Ну, зачем записывать, можно же всегда попробовать.

Попробовать что? Подходим мы друг другу или нет? Зачем? Он смотрит на мою реакцию, а я не знаю, что ответить и тяну время, опустив глаза вниз:

— В каком смысле?

— Может, поспим?

Мы с ним? Нет, никаких опасений у меня на его счет нет, но это так интимно — пускать мужчину на свою постель. И потом…, вдруг его тест даст положительный результат? Смотрим, друг на друга и мой рот, захлопывается без ответа.

* * *

После обеда возвращаемся в редакцию, и я стараюсь придерживаться более нейтральных тем, чем общая постель. И если об отношениях, то в массах, а не на личном фронте. Здесь тоже, оказывается, есть свои восточные подходы и подводные камни. Весело беседуя, занятые друг другом, выходим из лифта и сразу идем ко мне. От секретарской стойки навстречу вновь кидается радостная Любимова — еще один автограф?

— Как перекусили?

Останавливаемся:

— Спасибо, Галочка, с аппетитом.

— Спасибо.

Любимова высовывает голову, выглядывая из-за меня на Вадима:

— Вам наш бар понравился?

Тот лишь хмыкает:

— Ничего плохого сказать не могу.

Замечаю возле Людмилы надутого Калугина и тяну шею, чтобы секретарша обратила внимания на мои слова:

— Люсенька, мы сейчас продолжим в том же режиме, никого не пускать!

— Хорошо, я поняла.

Поворачиваюсь к своему спутнику, и мы продолжаем движение к кабинету:

— А-а-а… Мы, кажется, остановились на совместном сне?

Вадим подхватывает:

— Да!

Поправляю ремешок от часов на руке:

— Продолжим?

Вынужденное обращение к смущающей теме сразу обращаю в шутку — зайдя в комнату первой, оглядываюсь с усмешкой на идущего следом Вадима:

— Значит, это у тебя такой подкат к девушкам?

Тот, хмыкает, прикрывая за нами дверь:

— Ну, почему подкат...

Улыбаюсь, удивляясь легкости нашего общения. Господи, я же с ним кокетничаю и даже не замечаю этого!

— Ты берешь у меня интервью, задаешь вопросы, пытаешься узнать меня, главное — понять. Разве не так?

Медленно продвигаемся к столу, и я предвкушаю — еще не понимаю, как это у него получится, но уверена, что мой гость обязательно придумает интересную отмазку к своему предложению. Сунув руки в карманы платья, встряхнув головой, осторожно соглашаюсь:

— Ну-у-у, так.

Шепелев проходит мимо меня к окну и разворачивается лицом:

— А можно просто разделить с человеком сон и ты многое о нем узнаешь.

Трижды ха-ха, а интервью написать по итогам совместного храпа? Да я как-то и без постели всегда все узнаю. К тому же Сомова ни в жизнь не поверит, что мы будем с Вадимом просто лежать и глазеть в потолок. Чешу нос, не зная, как отбрехаться, а Вадим не отводит взгляда — ждет ответа. Склонив голову набок, скептически смеюсь, потирая запястье:

— Извини, но мне такая методика как-то не очень близка, хэ…

Шепелев вдруг тянется коснуться моей руки:

— Понятно, потому что ты сразу видишь другой смысл в нем, а там его нет.

Вадим качает головой, и я тороплюсь возразить:

— Ну, на моем месте любая увидела бы другой смысл.

Уж мне ли не знать мужиков. Шепелев смеется:

— Хм, тогда забыли. Китайцы говорят «Как ученик будет готов, учитель всегда найдется». Ты, значит, пока не готова.

— Видимо, да.

Он вдруг становится серьезным:

— Тебе информации для интервью достаточно или продолжим?

Ему надо уйти? Вообще-то я рассчитывала на весь день.

— А…, если можно.

— Я же тебе обещал.

Вновь включаю диктофон и кладу его на стол. Теперь мы располагаемся иначе, поменявшись местами — мой гость в кресле за столом, а я сбоку.

Вздохнув, соединяю пальцы в замок и готовлюсь к новой серии вопросов. Мой гость тоже усаживается поудобней, расправляя плечи. Улыбаюсь ему:

— Поехали?

Вадим кивает, и я спрашиваю:

— Когда ты начал писать и откуда берешь сюжеты?

* * *

Сытный обед, размеренная речь и ноющее ощущение в висках притупляют внимание, так что, вскоре, перезваниваю Людмиле. Через секунду та откликается:

— Да?

— Алле!

— Да, Маргарита Александровна.

Порция кофеина мне не помешает:

— Люсенька, сделай нам, пожалуйста, два кофе.

— Два кофе? Хорошо, сделаем.

Тянусь к диктофону нажать кнопку и остановить запись, а потом, прикрыв глаза, тру пальцами виски. Там сразу концентрируются тупые болезненные толчки.

— Черт!

— Что такое?

Даже не знаю… Не открывая глаз, откидываюсь на спинку кресла, задирая голову вверх и вздыхая:.

— Да что-то меня поднакрыло...

Пытаюсь рассмеяться:

— Дзеном.

Опустив руки вниз, на поручни, замираю, сцепив пальцы в замок и вслушиваясь в себя. Нет, не отпускает, одним кофе не обойдешься. Вадим сочувственно вздыхает:

— Голова?

Снова тяну руку к ноющему виску, морщась и тараща глаза:

— Угу

Шепелев вдруг решительно наклоняется и смотрит вниз:

— Давай сюда ногу!

Скинув туфлю, растерянно выполняю команду, приподнимая ее вверх.

— Зачем?

Вадим берется за ступню двумя руками:

— Давай, давай, не бойся.

Не понимаю, чего он хочет, и только растерянно улыбаюсь:

— Что ты делаешь?

— Лечу, расслабься.

Он старательно массирует внешнюю сторону стопы, потом внутреннюю… Ярко-красный педикюр напоминает о недавнем походе в салон — по крайней мере, не стыдно продемонстрировать результат.

Шепелев все делает профессионально, но я чувствую во всем его действе излишнюю интимность, будто позволяю приблизиться к себе больше, чем предполагает наше чисто дружеское общение. Сглотнув, захлопываю рот — все-таки, Вадим не перестает меня удивлять. Мужские пальцы активно давят на внутреннюю поверхность ступни, разминая ее:

— На Тибете говорят так: «Весь человеческий организм находится на ступне. Главное найти точку».

И, кажется, он эти точки находит. Вадим мнет свод стопы большими пальцами, как опытный массажист и я снова сижу с открытым ртом, иногда шлепая беззвучно губами. Обалдеть... Шепелев бросает на меня внимательный взгляд:

— Ну, как?

Процесс, безусловно, увлекательный и приятный, и гонит в сон, но про результат сказать нечего и я лишь неопределенно мотаю головой:

— Честно говоря, пока никак.

Вадим уверено кивает:

— Сейчас почувствуешь.

Обхватив пальцы на ноге, он начинает их прогибать вперед-назад. Теплота от ступней расползается вверх, поднимаясь по ногам, все выше и выше… Кто-то заглядывает в кабинет, но я не обращаю внимания и не реагирую, потихоньку куда-то уплывая, пока за спиной над головой не раздается знакомый женский голос:

— Маргарита Александровна, я вам кофе принесла.

Очнувшись, оглядываюсь, запрокидывая голову назад и тараща глаза. Там Люся с подносом и двумя чашками, над которыми поднимается пар.

— А…С-с-спасибо.

Прикрыв глаза, потираю висок — мне кажется или действительно боль изменилась?

— Люсь, поставь, пожалуйста, на стол.

Вадим продолжает массировать мои ступни, и даже язык высовывает от старания:

— А сейчас?

Какой-то эффект безусловно есть.

— Да, чувствую…, отхлынуло…, пошло..., потекло к вискам.

Откинув голову на спинку кресла, вновь закрываю глаза и тру пальцами виски, притупляя боль.

— Все правильно, кровь побежала…. Люсь, а вы, я так понимаю, заняли очередь?

— А-а-а…, хэ… А нет, я…

Сзади меня слышится стук чашек, которые, видимо, ставят на полку этажерки и снова голос Людмилы:

— Я, лучше, пойду.

Не открывая глаз, расслаблено свешиваю голову набок, размазываясь по креслу и иногда постанывая от удовольствия:

— Ой.

Уж не знаю, что там за точки, но действия Вадима сказываются не только на голове, но и на других частях телах, вызывая в них ощущение обновления. Потрясающий эффект! Радостно таращу на собеседника глаза:

— Слушай, правда, отпускает!

— Ну, еще бы, естественно, куда она денется.

Не знаю, кто она, да и бог с ней: восхищенно гляжу на кудесника — и это без всяких таблеток!

* * *

Рабочий день заканчивается, за окном давно темно. Наше долгое интервью с перекусами, кофепитиями и неожиданными отвлечениями заканчивается. По сути, последние минут 15 мы трендим уже просто так, не по делу — просто за жизнь. Первый раз такого интересного мужика встречаю — что не спроси, на все есть свое мнение, причем квалифицированное и интересное, и в то же время никакого зазнайства или задирания носа. На сегодня все — диктофон в сумке, телефон там же. Вадим наблюдает за моими сборами:

— Предлагаю по пути заехать в один интересный магазинчик, и я приготовлю ю бао — морского гребешка со спаржей в кокосовом соусе и тофу с овощами.

Звучит интригующе. Улыбаюсь:

— Устал? Акын утомился петь свои песни?

Мы выходим из кабинета, выключая за собой свет — я первой, сунув руки в карманы, вслед за мной Вадим, продолжая вещать:

— Кстати, по этому поводу есть такая притча. Один монах решил прочитать проповедь и собрал учеников.

Колодец этих притчей кажется неиссякаем.

— М-м-м.

Не торопясь продвигаемся к лифту.

— Но перед тем как начать читать, вдруг запела птица.

— И?

— И когда она закончила петь, монах сказал «Все — проповедь закончилась».

И кто из нас кто? Хотя и так понятно — он птиц, а я… Монашка.

— Слушай, ну, ты прямо кладезь восточной мудрости.

Сбоку к нам подскакивает Любимова. В редакции никого нет, тишина, но Галине видимо неймется — наверно даже специально задержалась.

— Вы уже закончили?

— Ну, да.

Останавливаемся и я, сунув руки в карманы и прижимая к себе локтем висящую на плече сумку, кручу по сторонам головой, оглядываясь — мы что последние?

— Галь, а Наумыч еще у себя?

— Так он ушел… Все разошлись, восьмой час, как-никак.

— Так, а ты чего зависла?

Любимова таращит глаза, шлепая радостно губами:

— А у меня были дела. Кстати, давайте сходим в бар, после тяжелого трудового дня, посидим?

Вадим бросает вопросительный взгляд в мою сторону, но идти куда-то с Любимовой у меня точно нет никакого желания. Замечаю, как из своей кельи выползает Калугин… Надо же, трудоголики значит, их действительно задержали дела. Ну вот, и будет Любимовой с кем посидеть внизу, в баре, а лично я — пас.

— А нет, Галь… после тяжелого дня хочется принять горизонтальное положение.

— Ну, тогда всего доброго.

Вадим добавляет:

— В другой раз.

— Угу. Конечно.

Шепелев, прихватив меня за локоть, ускорят наше движение к лифту. И то, правда — чем лясы точить, лучше поторопиться в супермаркет.

* * *

Подъехав к дому, оставляю Вадима выгружать сумки из багажника, а сама тороплюсь подняться в квартиру — хочется побыстрей скинуть туфли, переодеться и расслабиться. День оказался тяжелым и мне уже невмоготу. Когда вхожу в квартиру, сразу натыкаюсь на Аньку — она стоит в прихожей с чайной чашкой в руке и вопросительно смотрит на меня. Торопливо ей кидаю, прикрывая дверь:

— Привет.

— Привет. А где Вадим?

Бросив ключи на полку, сразу прохожу в гостиную:

— А он там из машины продукты тащит. Мы с ним решили чего-нибудь сварганить.

Вернее он решил, а я одобрила. Подойдя к диванному модулю, осторожно усаживаюсь, подхватив сзади подол платья:

— Ой, как я устала!

Сомова идет мимо и останавливается сбоку:

— Вы с ним?

А с кем же еще? Не с Борюсиком же.

— Ну, да, он хочет что-то китайское приготовить.

Сбросив туфлю и положив ногу на ногу, тянусь размять уставшую за день ступню. Сомова тычет в себя рукой:

— Марго, я тебе напоминаю, но Вадим — мой бывший бойфренд!

И что, теперь не жрать, что ли? Не очень понимаю взбрык Анькиной ревности и пропускаю его мимо ушей.

— Слушай, как кушать хочется.

Анюта садится на диван и замирает с чашкой в руке:

— Марго, ты меня слышала?

Капец, достала уже. Не выдержав, оглядываюсь, повышая голос:

— Слышала, я слышала. Твой бывший бойфренд, дальше что?

Сомова продолжает генерировать на пустом месте:

— Ну просто, ты его ангажировала на весь день! И я так вижу, что у тебя еще и на вечер планы на него имеются.

Не имеются, но почему бы не провести приятный вечер за ужином с интересным мужиком? Все равно других вариантов нет. Или у Сомовой есть другие предложения? Кошусь в ее сторону:

— Ты что, против, что ли?

Анька начинает мяться:

— Да нет, ну просто, как-то …, э-э-э.

Да даже если и как-то! Мне что, теперь, до старости по Калугину сохнуть? И Шепелев, кстати, вполне тянет на ценителя женской привлекательности...

— Ань, что как-то? Я девушка свободная, на нем, кстати, я тоже кольца не наблюдала.

— Что ты несешь, Марго?!

Поменяв ногу, принимаюсь разминать другую ступню:

— Ань, могу я по-настоящему хоть раз в жизни расслабиться? Или мне что, повязать черный платок и ждать Калугина, что ли?

Пыхая возмущенным недовольством, Сомова вскакивает с дивана, чтобы встать у меня перед носом:

— Так ты что, еще и в постель наверно с ним собралась, да?

Ну, таких планов не было… Хотя, когда-нибудь, надо же начинать? Вон и гинеколог советовал. Демонстративно приподнимаю бровь:

— А даже если и так? Дальше, что?

Сомова лишь пыхтит, оглядываясь по сторонам. Дразню ее:

— Я смотрю, он в этом плане парень демократичный. Так что, мне как-то даже интересно.

Анька возмущенно вращает глазами и повышает голос:

— Марго!

— Что? Не надо, Ань, на меня вот так вот смотреть Бывший бойфренд твой — да. Лальше что? Сама же сказала — бывший. У тебя Наумыч есть, вот и иди, с ним зажигай!

Тоже мне моралистка. Сомова разводит руками:

— А причем здесь Наумыч?

— Да, притом.

Вот, еще одна собака на сене, только женского пола! Обиженно отворачиваюсь — и ведь каждый с какими-то предъявами в мой адрес, да еще и покусать норовит, обозвать, пристыдить!

Сомова, не найдя слов, лишь сопит и пыхает:

— Пхэ.

В дверях тем временем появляется Вадим и сразу подает голос из прихожей:

— А вот и я!

Разминая ступню, оглядываюсь:

— ЗдОрово.

А потом гляжу на Сомову:

— Сейчас тебе Аня поможет!

И отворачиваюсь — давай, подруга, хотела скакать вокруг — скачи. Вадим с сумкой в руках, молча проходит в гостиную и Сомова язвительно интересуется у него:

— Ну и как был денек?

Вадим глядит на меня:

— По-моему, удался.

И я расцветаю широчайшей улыбкой. Анька недовольно дергается, переступая с ноги на ногу — так ее бедную распирает наговорить гадостей в мой адрес. Наконец рожает, снова хмыкая и фыркая с кислой физиономией:

— Да? Марго что-то все кряхтит, устала, говорит, видно тяжелый был день, все-таки.

Она складывает ручки на груди, и я специально делаю улыбку для Вадима еще шире и слаще. Тот выдает перл, от которого, наверно, Аньку может и Кондратий хватить:

— Ты знаешь, японцы любят говаривать «Был тяжелый день, легкой будет ночь».

Мы улыбаемся друг другу... А он молодец, однако! Здорово Сомика уел. Я даже игриво качаю головой, стреляя глазами то в его сторону, то на Анюту. Отличный вид отсюда на нее — стоит с открытым ртом, злобствует, губами шлепает, а потом обиженно отворачивается — сказать то нечего!

* * *

Все время пока мы с Вадимом возимся на кухне — он, что-то допекая, жаря и нарезая, а я, расставляя посуду и приборы, Сомова квохчет вокруг Шепелева, заглядывая в рот и изображая гостеприимную хозяйку. Аж, противно.

Наконец, стол накрыт, кушанья поданы, и едоки рассаживаются по местам, согласно купленным билетам. Мне бегать на кухню больше не надо, так что занимаю дальний конец дивана, развернувшись коленками к Вадиму, сам он устраивается тут же рядом, широко расставив длинные ноги в стороны, а вредной Сомовой достается придиванный модуль.

Свет торшера создает полумрак и романтическую обстановку, и мы пьем красное вино, смакуя китайские яства, приготовленные нашим гостем. Рыба и овощи, они, конечно, обычны и понятны, но вот что в двух стеклянных мисках с торчащими ложками, увы, угадать трудно — намешано явно неузнаваемое, хотя и аппетитное на запах.

Анька усердно изображает тамаду, стараясь захватить внимание Шепелева, но тот, мне кажется, не слишком вслушивается в ее бормотание — подняв тарелку, выуживает из нее что-то руками и отправляет ритмично в рот. Восточный человек, однако.

— А еще представляете, к нам сегодня на радио спонсор пришел «Кому нужны деньги? Я готов, пожалуйста, всем дать!»

Вадим вдруг цепляет вилкой маринованный китайский грибочек из своей тарелки и несет его к моему рту. Как завороженная, послушно раскрываю губы. Голос Сомовой вещает фоном:

— Бывает же такое, да?

Новый грибок отправляется вслед за предыдущим, и я жую, подняв глаза к потолку, оценивая вкус, а Вадим смотрит на мою реакцию. Кажется, они называются муэр? Неуслышанная Сомова повторяет громко:

— Да? Ну, бывает же такое!

Какое? Поворачиваем головы и смотрим на нее. Вадим вопросительно мычит и Анька обреченно бормочет:

— Я говорю, бывает же такое!

Не знаю о чем она, но лучше поддержать — подруга, все-таки:

— Да. Круто…

Тут же отворачиваюсь к Вадиму. Вкус возможно и необычный, но меня больше сразил его интимный жест с кормежкой, тем более в полумраке и под вино. Но такое лучше не озвучивать.

— Слушай очень вкусно… Вот…

Поднимаю вверх палец, стараясь акцентировать дальнейшую мысль, но Вадим уже цепляет следующий грибок и опять несет его прямо мне в рот. Снова ловлю губами:

— М-м-м… Очень вкусно.

Так что задратый палец оказывается при деле:

— Чувствуется кислинка, но все равно пикантно.

Даже очень пикантно. Анютка, отвернувшись, наконец, затыкается и уже нам не мешает. Вадиму, видимо, понравилось меня кормить и он, удерживая тарелку на весу, продолжает это увлекательное занятие. А что такого? Мне нравится. Милое такое ухаживание — открывай только рот и жуй себе в удовольствие. Может он в меня влюбился? Со стороны придиванного модуля слышится угрюмое:

— Да, Вадим… Просто супер.

Он оглядывается на нее:

— Соус немного не удался. Но это уже, так скажем, на любителя.

Анюта, допив вино, обреченно отворачивается. То-то же… А не фига было права качать! Заканчиваю трапезу:

— Все, спасибо, я наелась.

Допиваю вино и отставляю бокал в сторону:

— Ань, помоешь посуду?

Та возмущенно взбрыкивает:

-Я?

Пожалуй, надо подавить остатки сопротивления. Чуть пожимаю плечами:

— Ну да, мы готовили, посуда твоя.

Сомова фыркает:

— Ф-фэ… Ничего себе.

Схватив свою и Вадима тарелки, она вскакивает с недовольным видом, чтобы унести их на кухню.

— Фэ…, вообще.

Вадим смотрит ей вслед, потом переводит взгляд на меня:

— Ну, так что? Ты подумала насчет моего предложения?

Классика… Кто девушку кормит, тот ее и танцует. Только с восточными изысками. Усмехаюсь:

— Насчет того, чтобы поспать?

— Уверяю, я даже не дотронусь до тебя.

Вспоминаю Анькины вопли «Так ты что, наверно и в постель с ним собралась, да?». Такому наезду спуску давать нельзя, даже подруге. Играя бровями, изображаю краткое раздумье, а потом, прищурившись, задорно гляжу Шепелеву в глаза:

— А почему бы нет?

* * *

После кофе чувствуем себя слегка скованно и отправляемся готовиться к процессу, каждый к себе в комнату. Когда смыв макияж, и переодевшись в белую майку, и красные спартаковские труселя, выхожу из ванны, Вадим уже здесь в спальне, сидит без рубашки, в белых брюках, на моей постели, справедливо не решаясь лечь и вести себя по-хозяйски. Располагаемся поверх покрывала и пытаемся непринужденно болтать. Со способностями Вадима вешать философскую лапшу на уши напряжение быстро уходит, и я успокаиваюсь, уверенная, что контролирую ситуацию. Тем более что поговорить нам есть о чем — например, испытывал ли он свою методику сна на других лицах женского пола? Для будущего очерка такая информация будет весьма интересной.

Из-за закрытой двери слышится звонок в дверь, но мы не реагируем, продолжая валяться — свои все дома, а чужие нам не нужны, думаю, Анька разберется. Неожиданно глухое бормотание приближается, становясь громче, кроме женских частот проскакивают недовольные мужские, и даже проскальзывает знакомое имя «Марго». Вот, зараза! Небось нарочно кого-то в квартиру впустила, что бы помешать нам с Вадимом. огда раздается настойчивый стук в дверь, не выдерживаю и ору:

— Слушай, Сомова, ты уже достала, а! Ну, что тебе надо?

Приходится вставать и высовывать нос наружу… И сразу мой взгляд натыкается на Калугина. Меньше всего я ожидаю увидеть его и даже теряюсь, не зная, как себя вести и что говорить. Столько дней его не было на этом пороге, и вдруг явился — не запылился. Главное с чем? По делам, между собой мы могли бы поговорить и на работе завтра, а не посреди ночи.

Помогает злость на Аньку — возмущение позволяет собраться и выставить иголки навстречу нежданному визитеру. Тем более, что и он не слишком любезен:

— Извини, это не Сомова, это я.

Взяв себя в руки, хмурю брови:

— А… Андрей ты, вообще, в курсе, который час?

Калугин отворачивается, бросая взгляд на входную дверь:

— Я в курсе. Я просто пробегал и….

Ага, пробегал он, пан спортсмен, от Новослободской до Ломоносовского. Отмахал бедный километров 15, не меньше. Уже злюсь по-настоящему за его вранье. А может за то, что подумает теперь про меня черт те чего. Особенно, если заглянет в спальню, дверь в которую я старательно держу рукой, не давая ей распахнуться.

— Вот и пробегал бы себе мимо.

Калугин настойчив и в его взгляде нет ни малейшей теплоты:

— Не вопрос, но-о-о… У нас с тобой остался один не обсужденный макет.

— А завтра на работе этого нельзя сделать?

Калугин отрицательно дергает головой:

— На работе этого нельзя сделать. Потому что с утра номер уйдет в набор. Ты прекрасно знаешь. В общем, я подумал, что если мы сделаем это сегодня, то...

Приходиться смотреть на Калугина снизу вверх — без каблуков, босиком, эта дылда гораздо выше меня и в более выигрышной позиции. Но меня не собьешь — я то, как раз знаю: нет еще ни центральной статьи, ни обложки! Номер в набор… Придумал бы чего, поумней, блин…. Капец! Приперся он меня проверять, видите ли!

Неожиданный толчок вырывает дверь в спальню из моих рук, и она распахивается, выпуская Вадима, в распахнутой по пояс рубахе, наружу:

— Что, проблемы?

Опустив глаза в пол, чешу возле носа, не зная, как теперь выпутываться.

— А, нет, это м-м-м...

Виновато улыбаюсь, оглядываясь на Шепелева, застегивающего пуговицы:

— Коллега по работе забежал...

Чистая правда! Калугин хмуро повторяет за мной:

— Забежал… И видимо не вовремя.

Трудно поспорить и я складываю руки на груди:

— М-м-м…, видимо да.

Андрей оглядывается на Аньку, потом снова смотрит на нас:

— Ну, что ж, спокойной ночи.

C обиженным видом Калугин направляется в сторону прихожей, Вадим кивает, прощаясь, а я раздасованно кидаю вслед удаляющейся фигуре:

— Вот именно, спокойной!

Из прихожей слышится:

— Анечка, спасибо большое, пока.

Она срывается следом:

— Да, конечно.

Андрей открывает входную дверь и исчезает из видимости:

— Пока.

Мне неуютно и еще гложет заноза — зачем он все-таки приходил? Шепелев, тем временем, сунув руки в карманы брюк, делает пару шагов, обходя вокруг меня и вставая теперь с другого бока:

— Марго, а у вас что, так принято?

Да уж, не заметить натянутости нашей беседы было трудно. Но и откровенничать по поводу Калугина, желания нет. Тяну время, складывая губы в улыбку:

— Как, так?

— Ну, вваливаться среди ночи.

С этим то, как раз просто отбрехаться — пожав плечами, бросаю взгляд на входную дверь:

— Ну, работа творческая, всякое бывает.

— Хэ, ясно…. Ну, так я тебя жду.

Улыбаюсь восточному гуру:

— Да.

Вадим скрывается в спальне, оставляя меня с моими мыслями наедине, но этот междусобойчик ненадолго — ко мне тащится Анька со смурным осуждающим видом. Улыбка сползает с лица, и я наезжаю на Сомову:

— Что такое?

Та бурчит под нос:

— Ничего.

— Ну и все!

И захлопываю дверь в спальню у нее перед носом.

Настроение испорчено, болтать желание пропадает. Повернувшись спиной к Вадиму, еще минут десять мысленно ругаю Калугина, отводя душу, а потом засыпаю.

Утром пытаюсь максимально настроиться на деловой лад и отогнать прочь мысли о вчерашнем визите — кровь из носу нужно сконцентрироваться на центральной статье и решить вопрос с обложкой. Угрюмая Сомова оптимизма за завтраком не добавляет — немым укором бродит по квартире, и ее трагизм сказывается на моих сборах — отправляюсь на работу в черно-красной гамме: черный пиджак, темная юбка ниже колен, красная обтягивающая блузка, на голове прилизанная гладь без изысков и вавилонов. Единственное украшение, от которого трудно было удержаться — новые бусы в три тонкие нитки с нанизанными на них разнокалиберными шариками темного стекла. Хотя, в общем-то, тоже в мрачную тему.

Появившись в редакции, забираю у Людмилы почту и, не теряя времени на болтовню, сразу иду к себе. Еще не успеваю дойти до кресла, как за спиной слышится громкий голос Калугина, врывающегося вслед за мной в кабинет, без всякого приглашения:

— Пардон, доброе утро!

В его голосе слышится напряжение и явное желание язвить. Такой тон, даже с французскими изысками, не располагает к дружелюбию — остановившись возле кресла и сняв сумку с плеча, угрюмо разворачиваюсь лицом к месье:

— Скажите, пожалуйста, вас стучаться не учили?

Калугин шумен и развязен:

— Учили.

Он издевательски стучит костяшками пальцев по столу:

— Что, дальше?

Видимо, вчерашний концерт продолжается. Фыркнув, ставлю сумку в кресло, прислонив ее к ручке, и усаживаюсь рядом с ней:

— Это я тебя хочу спросить — дальше, что?

— Ага…, ладно.

Андрей, уперев руки в бедра и опустив голову, делает шаг к окну, что-то там разглядывая:

— Ты мне ничего не хочешь объяснить, нет?

С какой стати? Я тебе что, невеста или жена? Я же не Сомова, чтобы по бывшим с ума сходить. Умерла, так умерла. Окинув взглядом бумаги на столе, тянусь рукой вниз включить компьютер, а потом оглядываюсь на ревнивца:

— Тебе? Нет, ничего.

Отвернувшись к монитору, жду, пока загрузится система и когда на экране выскакивают окошки по логину и паролю, нажимаю «Escape». Процесс идет дальше, и я усаживаюсь поудобней, утыкаясь глазами в письма, которые продолжаю вертеть в руках. Калугин упирается одной рукой в спинку кресла за моей головой, а другой в стол и нависает:

— Хорошо. Как все это называется тогда?

Наверно, ревнивым дебилизмом. Пока я не понимаю, чего он добивается. Что хочет вообще — ясно: чтобы я иссохла от горя и билась головой об пол в страданиях по Андрюше, а он скорбно бы твердил о гарантиях и жалел меня... Пока не нашел бы другую бабу. А вот чего добивается сейчас, придя ко мне в кабинет, сообразить сложно. Опускаю письма вниз, на колени:

— Что, именно?

Калугин суетливо крутит головой, посматривая на дверь:

— Ну, я имею в виду этого, твоего…, как он там, Шепелев, Шевелев… Шепард, ну как он…

Взмахнув рукой, он шлепает ладонью по спинке кресла. Чем больше Андрей психует и косноязычно заявляет о своих правах, от которых сам же и отказался, тем собранней становлюсь я, готовая язвить и отбиваться в ответ. Продолжаю старательно разглядывать верхний конверт в пачке, будто на нем не адрес, а секретное послание, даже язык высовываю от усердия. Наконец, перекладываю письмо под низ и смотрю следующее, даже не пытаясь сконцентрироваться на буквах:

— Как он... Он нормально. Тебя это интересует?

С ехидной улыбкой бросаю взгляд на Андрея, а потом снова утыкаюсь в бумаги.

— Меня интересует…

Калугин замолкает и я, чуть улыбаясь, перекладываю следующий конверт под низ. Сквозь путаность ревнивых мыслей прорывается очередное «озарение»:

— А-а-а, значит, вы все-таки спали, да?

Его так волнует моя личная жизнь? Или то, что кто-то опередил? Да, спали. Хотя намек явно не на сон и я перестаю улыбаться. Похоже, меня собираются обвинить в аморальности и растлении совершеннолетнего мальчика. Вздохнув, медленно поворачиваю голову и гляжу в глаза Калугину:

— Андрей, ночью люди обычно спят или ты какой-то другой смысл в эти слова вкладываешь?

Отложив конверты, тянусь за картинкой с моделью в красном платье, чтобы теперь крутить и мусолить в руках макет. Калугин бычится:

— Другой, Марго, вкладываю. Он знает, кто ты такая?

В границах необходимого. Я же не роюсь в чужом мужском белье, зачем же мне пускать кого-то рыться в женском?

— Конечно, знает, и в отличие от некоторых, умеет это ценить!

С усмешкой откладываю макет обратно на край стола, а потом поправляю волосы. Но Калугина не устраивает моя самоидентификация:

— Ты не поняла, я имею в виду — он знает, что ты Гоша?

Он теперь что, своим «знанием» все время меня за ноздри будет держать? Типа, чтобы ни один мужик не взглянул… Последние слова меня задевают и я, шлепнув ладонью по поверхности стола, вскакиваю, оказываясь лицом к лицу с обвинителем:

— Слушай, Калуга.

Тот, довольный, что нашел мою больную точку, злорадно воет:

— Та-а-а-ак!

Наступаю на него:

— Чего тебе надо? Что ты тут стоишь, трясешься? Я тебе что-то должна?

Он стоит, сунув руки в карманы, довольный собой:

— Ты? Нет.

Язык чешется ответить язвительно, но я сдерживаюсь — он же меня специально провоцирует, а шеф не зря учит все личное на работе отбрасывать:

— А вот ты мне должен! Работу свою выполнять, должен.

Окончательно беру себя в руки:

— Так что иди, готовься к фото сессии.

Придерживая юбку, сажусь в кресло снова. А то приперся вчера — завтра номер в печать, завтра номер в печать….

— Так. И на этот раз кого снимаем?

С усмешкой гляжу на него:

— Шепелева. На обложку!

Отличный оперкот и Калуга ошарашено блеет:

— Классная шутка.

То есть профессионалом на работе Андрей Николаевич становиться не желает?

— Это не шутка, это приказ.

Хватит взбрыков. Смотрю на него исподлобья:

— Так что иди, ставь аппаратуру.

Калугин пытается возражать:

— Марго.

Сказано — приказ! Включив начальника, снова встаю, лицом к лицу:

— У тебя со слухом проблемы?

Все равно пытается оставить последнее слово за собой:

— У меня нет. А вот тебя, когда вчера с ним увидел, смотрелось просто…, э-э-э…, отвратительно!

И демонстрирует рвотный рефлекс. Вот…, слов нет! Его намек сначала на Гошу, а потом на Вадима в постели с Ребровым, настолько прозрачен, что не выдерживаю — обида и возмущение выплескиваются наружу:

— Пошел вон отсюда, говнюк!

— Ты знаешь, что это выглядит отвратительно.

Это ты выглядишь отвратительно злобный засранец! Ору в ответ, теряя самообладание:

— Пошел вон, я сказала!

— М-м-м…, не надо было этого делать.

Я то, как раз, ничего и не делала! В отличие от некоторых, у которых зудит в одно месте и неймется:

— Наташе своей это расскажи!

Калугин, отступая к дверям, поднимает вверх палец:

— Теперь, обязательно!

Во-во, катись, давай! Уж отвратительней, чем ваша парочка вообще трудно себе представить — злобная стерва и слабовольный тюфяк. Вцепившись с силой пальцами в спинку кресла, кричу уже в закрытую дверь:

— Хэ… Пришел сюда, лечить он меня будет. Перед зеркалом себе это втирай!

Отворачиваюсь к окну, нервно откидывая пальцем волосы со лба. Капец! Сомовские субботние бредни о любовных страданиях Калугина, оказались полной чушью. Радиопсихолог хренов — не может отличить ревность, злость и зависть от совсем других чувств.... Самцы вон отгоняют от самок чужих самцов, чтобы гены не смешивать, а этот..., представитель..., придумал гонять меня, не только не думая ни о каких генах, но даже, не желая видеть перед собой женщину.

* * *

Ближе к обеду Вадим приезжает на фотосессию, и я прошу Галочку достойно организовать этот процесс. Немного разделавшись со статьей, отправляюсь в фотостудию — во-первых, проверить, не бузит ли Калуга, во-вторых, попросить Шепелева зайти ко мне и вычитать, что уже готово, а в-третьих, узнать какие у него планы на обед. Застаю парочку в трудовом порыве — Вадим сидит на освещенном постаменте, а вокруг крутится Калугин с фотоаппаратом. По их тону, даже не пойму разговаривают они или пререкаются. Андрей недовольно бурчит:

— Обязательно дружище воспользуюсь твоим советом, как только начну снимать для журнала «Наука и религия». А пока, здесь у нас, ну в гламуре, у нас несколько другая философия, понимаешь?

Подбегаю с улыбкой на лице и вмешиваюсь в их познавательную беседу:

— Извините, не помешаю?

Вадим со своего постамента радостно кивает:

— Нет.

Раздраженный Калугин огрызается, с хмурой физиономией:

— Ну, не знаю как Вадиму, мне ты помешаешь точно.

Вот, блин, никак не угомонится. Сжимаю зубы, чтобы не сказать в ответ что-нибудь аналогичное.

— Почему? Калугин, ты же у нас профессионал?!

Оборачиваюсь к Вадиму и демонстративно тяну руку пригладить ему волосы. Андрей продолжает щелкать, приборматывая:

— Совершенно верно.

Потом подается вперед, делая многозначительную паузу:

— Поэтому профессионалу... , нужно сосредоточиться.

Ладно, не будем напрягать обстановку. Растянув губы в улыбке, оглядываюсь на нервного фотографа:

— Ухожу, ухожу…

— Спасибо.

Вроде процесс идет, но мне нужно убедиться, что он не перерастет в военные действия. Положив руку на плечо Вадиму, наклоняюсь к нему, заглядывая в глаза:

— Ну, как тут у вас, все нормально?

— А что может быть по-другому?

Ну и, слава богу. Вздохнув, с улыбкой, тянусь убрать выбившуюся прядь за ухо:

— Ясно. Заглянешь, потом?

И не дожидаясь новых комментариев от Калугина, стремительно ухожу из студии.

* * *

После обеда, выполнив всю совместную программу, Вадим уезжает по своим делам, а меня, когда поднимаюсь в редакцию, отлавливает Люся — срочно к Наумычу. Постучав, заглядываю в приоткрытую дверь:

— Можно?

Шеф делает знак рукой, подзывая меня присоединиться. Он не один, здесь уже стоит возле стола Калугин, сложив руки на груди. У Егорова в руках пачка фотографий и он перебирает ее с кислой гримасой на лице. Конечно, мне любопытен итог мучений Андрея и я забираю со стола уже просмотренные распечатки. Шеф качает головой:

— Не, не, не… нет, ну, что это такое?

Калугин огрызается:

— Где?

— Вернее, кто это?

— А... Как, кто? Шепелев.

— А, по-моему, это его отец.

Наумыч швыряет снимки на стол:

— Или дед. Вон, смотри ему лет 50, с гаком. Как вообще можно такое снимать?

Шеф разворачивается вместе с креслом спиной к Андрею. Смотрю на блеклую физиономию с разводами под глазами на глянцевой бумаге, и хочется высказать в адрес художественного редактора пару нелицеприятных. Профессионал, блин... Сжимаю с досады зубы так, что скулы играют желваками. А Калугину хоть бы что, издевательски хмыкает:

— Борис Наумыч, я не понимаю, от меня вы что хотите? Я что фоторобот составлял, что ли?

Недовольно бурчу, вставляя свои пять копеек:

— А ощущение один в один! Что это за тени? Как будто у него мешки под глазами.

Егоров косится на листки на столе, согласно кивает, и я добавляю:

— Свет вообще выставлен безобразно!

Укоризненно гляжу на художественного редактора:

— Андрей, где твой уровень?

Сунув руки в карманы, тот выпячивает вперед челюсть:

— А причем тут уровень, если нефотогеничен — не исправишь.

Это Вадим-то нефотогеничен?

— Серьезно?

— Да.

— А тебе про плохого танцора напомнить поговорку?

Калугин издевательски раздвигает сжатые губы в лягушачью усмешку. С таким "профессионалом" и врагов не надо. Возмущение захлестывает меня и я, развернувшись, молча ухожу из кабинета.

* * *

Пылая негодованием стремительно врываюсь к себе в кабинет и спешу к столу, к забытому мобильнику:

— Значит саботаж, да? Ладно, будем создавать антисаботажный комитет.

Тянусь забрать телефон, открываю крышку и начинаю набирать номер Полины… 8-916-… Правда мы уже год как не виделись, и она может послать меня очень далеко и без пересадок, но попытка не пытка…. С ходу вспомнить номер не удается и приходится обращаться за подмогой к записной книжке:

— Черт, как там дальше то?

Супер-пупер художественный редактор, блин! Ха, эта блондиночка, Калуге еще фору даст! Листаю записи… Хуже, если номер без имени. Наконец, добираюсь до буквы П:

— М-м-м… Точно двадцать пять.

Возвратив книжку на стол, добираю номер 196-77 и последние две цифры:

— Двадцать пять.

Поведя головой, отвожу волосы в сторону, прижимая трубу к правому уху… Нет, не так. Тряхнув гривой, меняю руку на левую — может, правой, придется записывать. С той стороны отвечают почти сразу:

— Алло.

— Алло добрый день Полина. А-а-а… Вас беспокоят из редакции "Мужского журнала".

Обхватив себя вокруг талии, начинаю расхаживать по кабинету, от стола к окну, раздумывая, как обставить свою просьбу. Расстались-то мы с ней не слишком хорошо. Возле кресла останавливаюсь, положив руку на спинку кресла:

— Маргарита Реброва.

— Как? Реброва?

— Да, Реброва.

— Не может быть! Неужели кто-то сумел охомутать этого ловеласа?

Гошина слава не меркнет в веках. Хмыкаю:

— Нет, я его сестра, женой он пока не обзавелся.

— Хм, кто бы сомневался…

— Чего уж так резко?

— Да нет, это я так… И что вас интересует, Маргарита?

— Вы, знаете, Гоша отзывался о вас как об очень талантливом фотографе.

На той стороне трубки веселое удивление:

— Как о фотографе?

— Ну, да, а что?

— По-моему, фотографии, как раз, его интересовали в последнюю очередь.

Упрек конечно уместен, но не в данном случае — профессионалки в своем деле Игорю привлекательны особо. Особый шарм — полезное с приятным…. Хоть Дину взять, хоть Оксану, хоть Полину.

— И все-таки, Полина, у меня к вам очень выгодное предложение.

Три часа работы за недельную зарплату.

* * *

Спустя пару часов свожу вместе Вадима с Полиной в нашей студии и, потирая костяшками пальцев подбородок, наблюдаю теперь уже за работой фотографа-женщины. В принципе ее манера не слишком отличается от калугинской, но каждый художник видит образ по-своему и женское восприятие Шепелева мне любопытно. Полина тоже усаживает его на постамент, босиком, но в отличие от Андрея, видимо стремится добиться большего многообразия в позах и конфигурациях, в экспрессии и чувствах — Вадим, то медитирует, то встает в позу каратэ, то сидит с поднятыми вверх руками. В принципе, мне нравится, как идет процесс. Вскоре под софитами становится жарко, и я, стянув с себя пиджак и отложив его в сторону, на скамейку возле «сцены», упираю руки в бедра....

Первая сессия заканчивается, и мы вместе смотрим, что получилось, прокручивая кадры на дисплее фотоаппарата. Неплохо. В принципе уже есть чем удивить, но лучше сделать еще десятка два снимков, по эротичней, для контрольного выстрела. Распахнув пошире ворот на рубашке Вадима, приглаживаю ему волосы — он терпеливо прикрывает глаза и Полина начинает вторую серию вспышек.

Наконец, все закончено, картинки сброшены с карты памяти фотоаппарата на флешку и распечатаны на цветном принтере. Поднимаюсь наверх и, не заходя к себе, с победным видом иду к Калугину бросить всю пачку фотографий прямо ему под нос. Тот придвигает к себе и скептически поднимает брови вверх:

— М-м-м… И что это такое?

Приятно видеть, как он хмурится и встает. Не могу удержаться:

— Шепелев или уже не узнаешь?

Разворачиваюсь, чтобы уйти, чеканя:

— Можешь делать макет статьи!

— А кто снимал?

Оглядываюсь и цежу сквозь зубы, с издевкой:

— Профессионал!

Насладиться триумфом не успеваю к нам с воплем, с вытянутыми вперед руками, врывается Егоров:

— Так, марксисты — ленинисты, все замерли!

Возле Андрея он тормозит, разворачивается и, потирая руки у груди, многозначительно смотрит то на меня, то на Калугина:

— Есть очень важная информация! Герой нашего последнего номера, Вилли Шеппард, приглашает все-е-ех на званый ужин.

И куда это он нас зовет? Насколько я понимаю, в квартиру 48? Склонив голову набок, чуть улыбнувшись, приглаживаю волосы, убирая их назад. Андрей с пренебрежением в лице садится на стол и Наумыч с довольным видом рубит воздух рукой, ставя точку:

— Явка не строго, но обязательна! Все, пошли двигаться.

Шеф собирается исчезнуть также решительно, как примчался, но Калугин его тормозит:

— Борис Наумыч!

Егоров оглядывается:

— Да?

— Я, вообще-то, не могу.

Начальник шутливо закатывает глаза к потолку и выпячивает губу:

— Начина-а-а-а-ается!

— Но, у меня дочка.

Взгляд Егорова падает на принесенные мной распечатки, которые Андрей продолжает держать в руках и он тут же склоняется над ними, ахая:

— Так, а это что такое? А-а-а!

Калугин издает что-то нечленораздельное, но Егоров уже лезет с поздравлениями:

— Во…Ну, молодец. Вот, молодец! Можешь же, если захочешь. Молодец…

Ну, что ж, теперь наш профессионал не отвертится, умыли по полной. С улыбкой заглядываю через плечо шефу, лицезрея, как художественный редактор кисло отворачивается, явно разочарованный похвалой:

— Э-э-э… Стоп, вообще-то это не …

Наумыч перебивает, как всегда, перескакивая, с пятого на десятое:

— Я понял, все, Дочка это святое. Все!

Шеф пристально смотрит на меня:

— Ну, я надеюсь, Марго хотя бы не откажется?

Смущенно усмехаюсь, кивая:

— Ну да, тем более что ужин будет у меня дома.

Егоров заливисто хохочет, закидывая голову назад, а потом приобняв меня за плечи выводит из кабинета. И то, правда… Много чести профессионалу. Надо еще Вадиму позвонить, может что-то прикупить к вечеру. Что и делаю, вернувшись в кабинет. Основной груз закупок, оказывается, повар берет на себя, шеф обеспечивает марксистов алкоголем, ну а с меня — вольное творчество в виде фруктов, зелени и овощей.

* * *

На работе срочных дел нет, задерживаться допоздна как-то без надобности, и уже в семь, полным составом, кучкуемся у меня в квартире на кухне. Готовка проходит на удивление оперативно, и уже через час мы садимся за стол в гостиной, отдохнуть душой и желудком. Вадим поражает народ вегетарианским изыском — каким-то особенным кабачком по-восточному и мы с Анютой раскладываем по тарелкам, на салатные листья, обсыпанные приправами жареные кругляши. Кабачковый рай дополняет хлебница со ржаной нарезкой, миска с помидорным салатом и бутыль с красным вином.

Рассаживаемся согласно участию в поварском процессе — мы с Вадимом напротив друг друга, он — в кресле, в расстегнутой белой рубахе, я на придиванном модуле, нога на ногу, так и не переодевшись, только бросив пиджак на кровать в спальне. И как хозяйка поближе к кухне, наверно, чтобы подавать…, хотя вроде уже все подано. А Анька с Наумычем жмутся на диване. После первых тостов и дружного звяканья вилок, переходим к процессу смакования. Грызя кружок желтого болгарского перца, интересуюсь вкусовыми впечатлениями:

— Ну, что скажете?

Главный гурман «МЖ» в восхищении:

— Здорово. Вот, просто, здорово!

Головы дружно поворачиваются к Вадиму и я, посасывая перчик и улыбаясь повару, вздергиваю подбородок вверх, присоединяясь к похвале. Перчик неожиданно проскальзывает в рот и губы остаются в воздушном поцелуе в адрес кулинара. Егоров качает головой:

— Если бы я не знал, что это кабачок, я бы подумал, что мясо.

Преувеличивает, конечно, но и правда вкусно. Шепелев с довольным видом мотает головой:

— Спасибо, мне очень приятно.

Шеф поднимает бокал:

— Ну, что, как говорят на флоте — пора выпить за кока. За тебя, Вадим!

Полностью поддерживаю:

— За тебя, Вадим.

Не только всколыхнул наше болото, но реально оживил. Необыкновенный мужик, все-таки: и кулинар, и ума палата, а про массаж вообще молчу… Наумыч добавляет:

— Да.

Бокалы звенят, чокаясь, одна Сомова не торопится присоединить свой, продолжая ковыряться в тарелке. Шепелев торопится с ответным словом:

— А я за всех вас.

Наконец, нехотя, Анюта тоже присоединяется, поднимая свою емкость. Я уже делаю маленький глоток вина, но звонок в дверь заставляет оглянуться в сторону прихожей. Наумыч, жуя, тычет пальцем туда же:

— Во! Это соседи запах учуяли, о-хо-хо.

Сомневаюсь, что соседи. Трезвон продолжается, и я вскакиваю с набитым ртом:

— Я открою!

Подойдя к двери, замираю у домофона — оп-па-на. Потом открываю — на площадке с кислой физиономией и поджатыми губами стоит Калугин:

— Добрый вечер.

Вроде же не собирался приходить? Или пришел испортить всем настроение? Стараюсь придать голосу равнодушие:

— Привет.

Жду продолжения, нервно приглаживая волосы и убирая их за спину. Взгляд Андрея неуверенно мечется, да и я не знаю, как поступить — вдруг он и правда внял приглашению Егорова и заявился с голодухи? Кидаю растерянный взгляд сквозь полки на наше застолье, но Калугин, слава богу, наконец, бормочет:

— А прости, на минутку буквально.

Он прикрывает входную дверь и, опустив голову и вздыхая, смотрит на папку у себя в руках:

— Вот... Э-э-э… Новый вариант обложки и несколько вариантов разворотов на любой вкус, так сказать.

Зачем? Знает же про банкет на дому. Наконец наши взгляды встречаются, и я понимаю, что это отговорка. Так может он пришел сказать совсем другое? Из гостиной слышится зов Егорова:

— Марго. Ты там кого на пороге держишь?

Открыв рот, замираю, набирая воздуха в легкие. Значит не в гости? Судорожно откидываю волосы за плечо:

— А-а-а... Да тут Андрей забежал…

И подчеркиваю:

— На минутку!

Пьяненький голос шефа становится еще радостней:

— Андрюш, ну-ка давай сюда! Проходи, мы тут такой китайский деликатес рубаем.

Калугин, склонившись, заглядывает туда, в гостиную, сквозь полки:

— Нет, спасибо Борис Наумыч, я сыт.

— Что, значит, сыт, не сыт…

Он машет зазывно рукой:

— Проходи, что ты как не родной!

Сомова неожиданно поддакивает:

— Не, ну, в самом деле, Андрюш, ну проходи, выпьешь с нами по глотку, а?

Этот «Head & Shoulders» Калугина с Шепелевым в одном флаконе меня немного напрягает, и я, молча, жду, дожевывая салат и слегка крутясь на каблуке. Андрей смотрит на меня, как больная собака:

— Приглашаешь?

Тебя уже Егоров пригласил. Не глядя, равнодушно дергаю плечами и иду в гостиную:

— Да, ради бога.

— Спасибо.

Обойдя полки, уступаю свое место гостю, притуливаясь бочком на широком поручне дивана, ближе к Наумычу. Да и куда мне приткнуться по большому счету? Рядом с Андреем ютится глупо, а с Вадимом, слишком демонстративно и вызывающе. Калугин появляется на пороге гостиной:

— Ну что, еще раз всем добрый день, так сказать, и приятного аппетита.

Сомова снова подает голос, запихивая вилку с чем-то в рот:

— Спасибо.

А потом тычет ею в придиванный модуль:

— Присаживайся!

Но Андрей не спешит:

— Ни-ни-ни, я сыт, я честно…

Тогда зачем остался? Шел бы себе и шел. Егоров командует:

— Садись!

Со вздохом и виноватой улыбкой Андрей усаживается и Егоров возобновляет спектакль перед новым зрителем — трепетно вбирает запахи, восхищенно кивая:

— Это китайский деликатес.

Желание Калугина уйти внезапно исчезает и в голосе даже появляется бравада:

— Ага… То есть, рекомендуете попробовать?

— А как же.

Но Андрей не спешит присоединиться к трапезе:

— Ну-у-у…У меня в последнее время…, с-с-с…, восточными делами напряженка…. Я… Спасибо.

Смотрю на него сбоку, со своего насеста, и не могу сдержать эмоции — вот, чего он приперся спрашивается? Пожрать на халяву? Так ему никто чистую тарелку не предлагает… Или он из моей трескать собирается?

Вадим тянется к бокалу:

— Так, за что выпьем?

Наумыч берет тост на себя и поднимает бокал:

— Я скажу! Как вы знаете, я говорить умею, но не люблю.

Он оглядывается на меня, заставляя улыбнуться, а потом смотрит на Шепелева, склонив голову:

— А выпить я люблю.

Сомова забирает свой бокал со стола и добавляет:

— Но не умеешь.

— Но не умею.

Пока пикируются, Егоров успевает передать мне мой бокал, так что и я теперь не с пустыми руками. Один Калугин остается неохваченным алкоголем, но кажется он и так доволен — улыбается.

— В общем, я буду краток, как…

Шеф замолкает, потом делается серьезным, качая головой:

— Кинжал самурая!

Опустив глаза, он мысленно собирается и вдруг выдает:

— Я предлагаю выпить за этих вот двух молодых талантливейших людей, которые, сделали новый номер журнала.

Я улыбаюсь довольная оценкой нашей работы и благодарно переглядываюсь с Вадимом. Действительно тандем вышел удачным. Калугин, опустив голову, недовольно тихонько бурчит, но мне слышно:

— Мда, все остальные, я так понимаю, бамбук курили…

Более того, некоторые вообще саботировали, всячески срывали и портили окружающим настроение. И это еще мягко сказано. Последние слова Калугина еле слышны и Егоров переспрашивает, подаваясь к Андрею:

— Чего?

Могла бы прокомментировать, но не хочется портить праздник. Андрей прячет свое недовольство и, сцепив руки в замок вскидывает их, демонстрируя солидарность со словами шефа:

— Я говорю тонко подмечено!

— А как ты хотел? Восток — это дело тонкое.

Наумыч поворачивается к Шепелеву:

— Я правильно говорю?

Тот дипломатично качает головой:

— Борис Наумыч, с вами трудно поспорить.

Перекладываю бокал с вином с правой руки в левую и гляжу на Вадима, ожидая восточного продолжения, но шеф торопит с процессом:

— Ну, давайте Андрюш, Ань, ну, давайте, мы выпьем.

Егоров крутит головой, посматривая то на одного, то на другого, а я наблюдаю за Сомовой, которая с кислой физиономией поднимает бокал, чокаясь со своим нынешним бойфрендом. От следующей фразы ее наверно вообще скособочит:

— За Марго и за Вадима.

Шепелев с улыбкой благодарит:

— Спасибо.

Егоров с ним чокается:

— За вас.

— Спасибо.

Калугин тут же оглядывается в мою сторону и с язвительной ухмылкой снова вскидывает руки вверх в дружеской сцепке… Ха, пристыдил он меня! Глядя на Шепелева, нарочно поднимаю вверх бокал, виртуально чокаясь, и посылаю улыбку.

* * *

Я не такая вредная, как наверно думает Андрей, так что и тарелку ему приношу, и бокал — ешь, пей, наслаждайся жизнью… Посиделки посиделками, но мне на моем приступке не разгуляться, есть и пить приходиться, держа посуду на весу или пристраивая на плоский верх спинки дивана. С появлением нового гостя трапеза идет ускоренными темпами не только у меня, так что освободившуюся салатную посуду скоро уношу в раковину. Через полчаса, на столе сиротливо ютятся лишь тарелки с остатками пищи, да три недопитых бокала — четвертый у Шепелева, и он потихоньку пьет из него, а Сомова что-то зависла, забыв поставить свой пустой. Похоже, народ выдохся. Выгибаю спину, потягиваясь и закидывая затекшую левую руку вверх и назад. Пора заканчивать… Калуга, смотрю, тоже заскучал — вертит в руках бутылку, что-то там разглядывая на наклейке. Егоров прижимает руки к груди и снова хвалит повара:

— Божественно, ну просто божественно.

Андрей, приподнимает удивленно брови, потом все же соглашается и кивает, ставя бутылку на стол. Анька вносит дельное предложение:

— Ну, что, может быть по кофейку?

Калугин обрадовано кивает, видимо торопится домой, я тоже не возражаю — пора праздник живота завершать:

— Да.

Но сначала необходимо расчистить стол. Соскакиваю с диванного поручня:

— Кстати, я сейчас посуду быстренько уберу.

Обойдя вокруг придиванного модуля, склоняюсь над столом, забирая тарелки у Наумыча и Андрея. Вадим тоже поднимается со своего места:

— А я тебе помогу.

Хорошо, значит, унесем сразу все. Мы идем на кухню, оставляя гостям вино с бокалами. Пока Вадим занят варкой кофе, навожу антураж, доставая чашки, салфетки, ложки и расставляя все это на извлеченный из глубин кухонной тумбы ярко-красный поднос. Наконец, все готово и мы возвращаемся в гостиную — я с подносом, а Вадим с кофейником.

— А вот и кофе!

Слегка присев, осторожно ставлю поднос на столик и начинаю расставлять чашки. Неожиданно Егоров поднимается с дивана, привлекая всеобщее внимание:

— Ну, так получилось, что нам всем пора.

Как это? Куда? Шепелев тоже не понимает:

— Что, прямо всем сразу?

Голос Егорова тверд:

— Да! Вот у Андрея дочь одна дома.

Ну, с Калугиным понятно и я неуверенно соглашаюсь:

— А-а-а… А Аня?

— А-а-а, Аня… Решила, вот, меня проводить, за что ей огромное спасибо.

Сомова неохотно встает, а Калугин крутит головой, посматривая то на шефа, то на меня. Похоже, уходить ему совсем не хочется и Наумыч специально выпроваживает его на улицу. Может им надо о чем-то переговорить? Непонятно… Но получается странно — то голосуют за кофе, то вдруг некогда. Потирая ладони, гостеприимно предлагаю:

— Ну, может быть, все-таки, по глоточку?

Кошусь на Шепелева — или нам предлагают этот процесс провести tet-a-tet? Андрей, продолжая сидеть, вопросительно поддакивает, с надеждой в голосе:

— По глоточку?

Но шеф решительно выносит приговор:

— Нет!

И подхватив Калугина за локоть, тащит его встать:

— Андрей сейчас хорохориться….

Он вдруг начинает выговаривать нерадивому папаше, резко меняя тон на строгий и грозя пальцем:

— Алиса тебе уже четыре раза звонила!

Что-то я звонков не слышала…. Обхватив себя рукой вокруг талии, весело поглядываю на Вадима — забавно, понял ли он брачную инициативу Егорова, который, похоже, нас уже оженил? Андрей растерянно бормочет:

— Ну и…

Но шеф не дает ему собраться:

— Что, ну и?

Жду, опустив глаза и сложив руки на груди, чем же закончится эта комедия положений. Вадим, засунув руку в карман, присоединяется к проводам:

— Ну, дети это святое.

С любопытством оглядываюсь на него — про детей то мы еще не философствовали! Все про секс и про секс, а ведь в результате бывают и дети. Наумыч святость детей одобряет:

— Конечно! Безусловно! Все, гости дорогие, пора и честь знать!

Калугин, медленно продвигаясь к выходу, ерепенится:

— Борис Наумыч, ну чего вы меня толкаете?

— Я не толкаю, я задаю направление.

Взяв Аньку за руку, ему и ее приходится тащить — Сомова, закатив глаза к потолку, еле плетется. Эх, никто кроме Наумыча и не позаботится о личном счастье брошенной девушки…

Егоров тормозит возле полок:

— Ну, что ж, спасибо вам большое.

Потом игриво добавляет:

— Нескучной вам ночи.

Блин, Шепелев черт те чего про него подумает. И про меня тоже! Виновато кошусь на Вадима, но тот остается с прежней добродушной восточной улыбкой. Калугин тянет шею, выглядывая из-за Егорова:

— Пока.

Но тот не дает расшаркиваться:

— Я уже за всех попрощался. Все, пошли, пошли!

Приобняв Андрея, Наумыч выводит несостоявшегося зятя в прихожую, а мы наблюдаем, как они там переобуваются… Интересно, почему Калугин так сопротивляется, не желая уходить? И вообще, зачем он пришел? Из ревности? Сейчас он не такой злобный, каким был на работе — человечней, мягче, растерянней….

Вадим стоит рядом, уперев руки в бока, в расстегнутой до пупа рубахе, заправленной в брюки, и в шлепанцах, словно хозяин в доме и вдруг смеется, поворачиваясь ко мне:

— Странный он какой-то.

— Кто, Калугин?

Андрей действительно бросает от дверей страдальческие взгляды, но мне он совсем не кажется странным. Шепелев качает головой:

— Нет, Наумыч.

Наумыч? Сразу переключиться с Андрея не получается, но потом доходит, что речь идет о намеках шефа.

— А…, да.

Улыбка получается неуверенной. Отворачиваюсь, поправляя волосы, а потом изображаю хлопотунью — тороплюсь к столу навести порядок.

* * *

Гости расползлись по своим делам, в квартире тишина и полумрак… Оставив на столе вино, два бокала и тарелку с фруктами, забираюсь с ногами на диван. Вадим устраивается рядом по-турецки и я, глядя на него, усаживаюсь так же — будем медитировать вместе, под красное испанское и черный виноград с зелеными яблоками. Надеюсь, фантазии Егорова не пробудили в Вадиме ненужных иллюзий…. А вот горячая ванна для расслабления тела и духа мне бы сейчас не помешала — ручки и ножки утомились, да и в плечах мышечная маета, скопившаяся за долгий день. Вытянув вниз руку, массажирую плечо. Шепелев смотрит прямо перед собой, о чем-то размышляя, потом прерывает молчание:

— Марго.

Не прерывая своего занятия и сопутствующих мыслей о ванне, вздыхаю:

— Что?

В пальцах Вадима виноградинка и он откусывает половинку:

— Тебя что-то гнетет.

Если только Калугин и его трусость. Настороженно кошусь на проницательного гуру:

— С чего ты взял?

Шепелев шумно вздыхает:

— Чувствую.

Правильно чувствуешь. Задолбала меня веселая жизнь — подлянка за подлянкой, с небольшими перерывами, … То в горку, то в ямку…. И любовь меня такая задолбала... То женщина — сказка, то снова мордой в грязь — мужики, дескать, уши не прокалывают. Только рассказывать все это долго и не нужно. Набрав побольше воздуха в легкие, выдыхаю, запустив обе руки в волосы и откидывая их назад:

— Да, нет, я просто устала.

Он тянется ко мне и берет безвольно упавшую руку за запястье:

— Маргарит, ты совершенно не умеешь расслабляться.

Забрав мою руку себе, Вадим начинает разминать ладонь пальцами. Ну, на ступне он продемонстрировал свое искусство, головная боль тогда отступила… А с чем он собирается бороться на этот раз? Гляжу, как он сосредоточен, на своих действиях, и даже не знаю, как реагировать. С другой стороны — он же ничего такого не делает, чтобы нервничать? Хотя, конечно есть ощущение некой интимности, сближения, не спорю — то ножку пощупает, то ладошку. Но ведь все в пределах? Неуверенно качаю головой:

— Вадим, не надо.

Он не останавливается:

— Успокойся. Успокойся, сейчас тебе будет очень приятно.

И это действительно так — теплая волна прокатывает от ладони к плечу, и я прикрываю глаза, непроизвольно постанывая и вызывая у себя смущенную улыбку. Осторожные пальцы перебегают с ладони все выше по руке, потом принимаются за другую ладонь. С закрытыми глазами я вслушиваюсь в себя, в свои ощущения, и очень быстро забываю о времени, о минутах обтекающих нас и уплывающих в темноту за окном. Я слышу скрип, и на пару секунд Вадим оставляет меня, чтобы снова коснуться, теперь уже шеи и плеч — видимо он обошел диван и теперь у меня за спиной. Не меняя позы, положив ладони на колени, опускаю голову вниз — эти манипуляции с мышцами действительно так приятно расслабляют, что сознание пытается оторваться от тела и улететь в сон… Растекаюсь словно кисель и пытаюсь все остановить, чтобы окончательно не впасть в дрему, но с губ срывается какой-то полустон:

— М-м-м… Вадим, перестань.

— Не напрягайся. Просто, плыви.

Если бы еще знать, куда меня отнесет такое сильное течение. Прямо Гольфстрим. Закрыв глаза, откидываю голову назад, и уверенные мужские руки, начинают поглаживать мне шею, концентрируясь на точках с передней стороны, над ключицами и на плечах, надавливая в каких-то особых местах… Кажется, там где-то находятся половинки щитовидные железы… Потом, подхватив ладонью снизу голову и придерживая ее, активно массирует основание шеи у затылка, вызывая пробегающую дрожь вдоль позвоночника и волну тепла вниз.

— Ох, как же хорошо…

Руки уверенно спускаются ниже: на спину, ребра и позвоночник, заставляя исторгать с губ что-то нечленораздельное…. Непроизвольно подаюсь вперед, упираясь руками в столик перед диваном и выгибая спину. Это нечто…

— Ох!

Настойчивые пальцы спускаются еще ниже по позвоночнику — к крестцу и талии. Вадим мнет с двух сторон какие-то две симметричные точки там внизу, где крестец, влево и вправо, выше ягодиц:

— Здесь две точки всех жизненно важных органов.

Наверно так и есть, потому что я как вата, как кукла — хочется лечь и лежать, балдея и ни о чем не думая…. Просто наслаждаясь растительным бытием…

* * *

Я так и делаю, ложась на живот и подкладывая руки под голову. Все, меня нет. Волшебник продолжает массаж спины теперь в ее горизонтальном положении, и обходит диван, подступая с другой стороны. Он разминает и разминает усталые мышцы, отгоняя их напряжение и срывая стоны с губ.

— Сосредоточься на энергии, которая внутри тебя... И дыши. Дыши глубоко. Дыши глубже.

Вадим где-то сбоку, нависнув сверху, и я чувствую, как он давит большими пальцами на позвоночник, обхватив ладонями талию. Некоторые точки сладко болезненны, вот ведь как бывает, и я продолжаю постанывать, иногда морщась.

— О... Капец, Вадим, ну что ты со мной делаешь!?

— Ничего такого, что могло бы причинить тебе вред.

Он упирает то ладони, то кулаки между лопатками, потом у нижних ребер, и мнет, мнет, надавливая вращательными движениями по кругу. Разминается все и вся — мышцы, внутренности, сила воли….

— О-о-о, ну, так же нельзя-я-я-я….

Вадим почти шепчет:

— Кто сказал? Здесь точки надпочечников. Они помогают решить многие женские проблемы.

По направлению вниз, всей массой своего тела он давит и давит, с обеих сторон от позвонков уже ниже талии…, вызывая прилив крови к весьма и весьма интимным частям тела. Хорошо, что мои глаза закрыты, а то бы наверно сгорела от стыда. Пылают и грудь, и живот… Дзен в сексе?

Невозможно открыть глаза, только губы то приоткрываются, то закрываются совсем. Новое болезненное место между позвонками заставляет поморщиться:

— Хэ… Ты знаешь какие-то точки, да?

Его пальцы вновь опускаются ниже, там, где крестец и сзади по бокам:

— Не загружай свой мозг, просто плыви.

Руки быстро возвращаются на плечи и шею, и снова вниз по позвоночнику к крестцу и бокам от него, возле копчика, чуть сдвигая вниз брюки. Я сейчас такой кисель, что даже если он их с меня снимет совсем, наверно и не дернусь.

С моих губ срывается новый стон, и я приподнимаю голову, не открывая глаз:

— О-о-о-ох… О-о-о-х, как хорошо!

Потом бессильно роняю голову на руки… Чувствую, как там, внизу, все уже напряглось, донельзя, готовое разрядиться. Да уж, с таким массажистом и никакого секса не надо, зря гинеколог в женской консультации наговаривал. Над ухом слышится вкрадчивый голос:

— Вот умница. Вот мы почти и доплыли.

Одновременно он мнет где-то между лопатками и возле копчика. Нет, это невозможно…. Не могу сдержать стон…. Накрывает полностью, выгибая в сладкой судороге и вызывая дрожь и сокращения внутренних мышц… Признаюсь, последствия такого массажа просто удивительные… Словно родившись заново, чувствуешь во всем теле свежесть, расслабленность и особую радость жизни. Буквально в каждой клеточке…. Потом мы пьем свежезаваренный китайский чай и мне уже ничего не надо — только спать.

Ночью мне снится Калугин с неприличными предложениями, но это нисколько не мешает выспаться и порхать с утра по квартире, словно птичка с моторчиком, в полной гармонии с жизнью. И сбить с такого настроя не могут ни ворчащая Сомова, ни ее отказ делать мне прическу, ни пробка на выезде с Ломоносовского проспекта на Ленинский.

Как обычно, в зеркало лифта быстренько осматриваю себя — сегодня на мне темно-серое платье, с широким поясом, шелковым воротничком-стоечкой и полурукавами. С макияжем в порядке — пухлые четкие губы, естественные оттенки кожи, ресницы до щек, а распущенные волосы не топорщатся и лежат ровно... Хотя и не мешает заглянуть на днях в парикмахерскую... Но все равно все на пять с плюсом!

Когда двери лифта открываются, светясь, словно лампочка и благоухая духами, расслабленно вплываю в холл редакции, небрежно размахивая сумочкой. За секретарской стойкой Люся с Галей с прошлым номером «МЖ» в руках и я их приветствую:

— Доброе утро, всем!

И не останавливаясь, забыв про почту, шлепаю дальше, прямо в кабинет. Вслед слышится дружное:

— Доброе утро.

Не хочется терять умиротворенный настрой и я, расположившись за столом в кресле, откидываюсь на спинку, вытянув руки вдоль поручней и прикрыв глаза. Лепота и равновесие… Мир прекрасен… Я самая обаятельная и привлекательная… Через минуту раздается стук и слышится энергичный голос Калугина:

— Привет.

Вчера было не до разговоров, но он явно приходил к нам не просто так. Не открываю глаз:

— Привет.

Шаги приближаются:

— Заметь, я постучал.

В его голосе нет вчерашней мягкости, наоборот вернулась прежняя агрессивность и это мне не нравится:

— Я слышала. Чего хотел?

— Э-э-э…, пару слов можно?

— Валяй.

— Угу. Ну, я смотрю, ты преодолела кое-какие свои табу?

Приходится открывать глаза и сосредотачиваться, потирая пальцами виски:

— Ты о чем?

— Да все о том же! Кто ты, на самом деле? И как же тебе быть то с нами, с мужиками, женщина?!

Он стоит, сунув руки в карманы, с язвительным лицом и явно желает наговорить гадостей. Про свои табу ничего не могу сказать, не пробовала, а вот ты дружок явно свои преодолевать не желаешь. Цокнув языком, перевожу взгляд из пространства на Андрея и пожимаю плечами:

— Так, Калугин, тебя кто звал? Ты не видишь, я сижу, расслабляюсь…

Тот довольно хмыкает — оторвал таки, меня от созерцания и заставил напрячься.

— Если у тебя есть какие-то вопросы — пришли мне e-mail.

— Н-н-нда… Я смотрю, быстро он тебя нашпиговал всем этим дзен-буддизмом.

Вот, козел... Его слова задевают — «нашпиговал» в компании с «табу» звучит грубо и двусмысленно и я, все-таки, срываюсь:

— Что значит нашпиговал? Я тебе что, утка что ли?

Только потом понимаю, что сама подставляюсь, идеальный мужчина не упускает возможности воспользоваться этим и сказать гадость, ухмыляясь и упираясь двумя руками в стол:

— В последнее время становишься все больше и больше на нее похожей!

Не выдержав, вскакиваю, и Калугин издевательски разводит руками:

— Потому что он делает с тобой все что захочет.

Ничего такого, о чем ты думаешь, он не делает! Подступаю ближе:

— Он делает со мной то, что я ему позволяю!

— А что же ты ему позволяешь?

Ревнивый придурок. Замкнуло его, видите ли. Глубоко дышу, пытаясь сохранять невозмутимость и изобразить улыбку:

— Так, Калугин, иди Лопе де Вегу почитай.

Упрек понятен, но Андрей упрямо поджимает губы:

— А я читал!

Нервный всплеск все еще держит в напряжении, и я мотаюсь за креслом вдоль окна, потом возвращаюсь:

— А ты еще раз, почитай.

— Угу.

— Там есть, знаешь, замечательное произведение, «Собака на сене» называется.

Калугину возразить нечего и он лишь выставляет вперед большой палец:

— Во!

Cтою, прямо перед ним, смотрю в лицо и пытаюсь понять — неужели так трудно сказать, что был неправ и что хочется все исправить? Или ему нужно совсем другое? Обзывать, оскорблять… Вскидываю голову:

— Чего ты от меня хочешь, а?

Он стоит, сунув руки в карманы, и молчит…. Не знает, что ответить, и правда собака на сене…

— Я когда тебе всю правду рассказала ты что сделал? Правильно, струсил!

— Ой, не надо. Я не струсил!

Слово явно Калугину не по нраву, обидное… Он же всегда все делает, потому что правильный, а не потому что трусливый. «Что я скажу Алисе?». Дочка же у нас как знамя.… И с Егоровой в постель лег, и в Испанию с ней намылился…, исключительно для дочкиного счастья.

Даже подаюсь вперед, наскакивая:

— Ты струсил!

Лучшая защита нападение и Андрей вновь пытается ударить меня в самое слабое и незащищенное место — в мое прошлое:

— ОК, то есть ты хочешь сказать, что своему дзен-буддисту рассказала всю правду, что ли?

Даже не замечает, что сам себе противоречит. Значит, все-таки, «правда» испугала?

Ну, не рассказала пока. Кто ж первому встречному такое рассказывает. Тебя вон месяц уговаривали, чтобы поверил и не считал сумасшедшей. И не водил по психиатрам… Да и какая разница Калугину-то? Какая его печаль рассказала — не рассказала? Что ему-то не дает жить спокойно? А если не рассказала, что, побежит сам рассказывать? Отворачиваюсь, но Андрей требует ответа:

— Ну? Ну?

— Знаешь, даже когда он узнает правду, я уверена в том…

Калугин злорадно ухмыляется:

— А-а-а…

— Что он поведет себя, как настоящий мужик!

Андрей раздраженно мотает головой:

— А я значит не настоящий мужик, да?

Хочется уколоть, по-женски:

— Не знаю, не щупала.

— Это легко исправить.

Кто ж тебе не дает, попробуй. Отворачиваюсь к нему спиной. Но мои бабские намеки, видимо, подсказывают Калугину совсем другое — ударить побольней, еще раз напомнить, кто я для него и кем он меня считает:

— Ну, ладно, посмотрим, какой ты у нас мужик.

Нет, ничего у нас не получится. Только хуже с каждым днем. Волна возмущения изнутри заставляет напрячься, и я надвигаюсь на него, сжав зубы:

— Чего?

Андрей отступает к двери:

— Да все тоже! Я говорю, посмотрим, хватит ли у тебя смелости, у мужика, сказать другому мужику всю правду!

Торопясь сбежать он презрительно кидает то ли про меня, то ли про Вадима:

— Мужик.

И выскакивает наружу, хлопая дверью. Вот, ублюдок! Так и стою с открытым ртом, и опустив безвольно руки, провожая Калугина недоуменным взглядом — и этот человек говорит Сомовой о каких-то там чувствах ко мне? Одна ревность, мелкая злоба и желание обгадить.

Зачем? Не понимаю… Я рассказала Калугину о себе самое тайное, рассказала, чтобы быть честной перед ним, перед нами, чтобы отсечь прошлое, забыть его… Рассказала, как женщина, и зачем он теперь все выворачивает, отказывая мне быть женщиной, я не понимаю! Но из себя, увы, вывел. Тру костяшкой указательного пальца лоб:

— Так, спокойно. Спокойно.... Спокойно.

Сажусь обратно в кресло и тру глаза. Потом, закрыв их, откидываюсь на спинку кресла:

— Плывем по течению.

Делаю несколько глубоких вздохов, заставляя себя успокоиться. Вот гад, такое утро испоганил!

* * *

Пол дня стараюсь держать равновесие и восточное спокойствие, а в обед Вадим заезжает в редакцию, чтобы согласовать окончательный вариант статьи. Возражений у гуру нет, лишь мелкие неточности, которые правятся на лету, не отходя от компьютера. Отправив макет шефу, предлагаю спуститься в «Дедлайн» — перекусить и просто посидеть, поболтать. Зал совершенно пуст и мы, взяв по стакану апельсинового сока, устраиваемся в ближайшем к выходу углу — Вадим, забившись поглубже и положив руку на спинку диванчика у меня за спиной, я же, не смущаясь и не заморачиваясь, располагаюсь рядом, поджав под себя ногу и непринужденно откинувшись. Равновесие, расслабленность и спокойствие.

— А знаешь, Вадим, ты был прав.

— В чем?

— Столько можно всего нового в себе открыть — стоит только прислушаться.

Вот я, например… Еще недавно мучилась вопросом — кто я, мужчина или женщина… Из последних сил выпячивала мужское, страдая от женского… А оказывается если следовать природе, если прислушиваться к ней и быть в равновесии, то все выстраивается по своим местам, все устаканивается. Шепелев смеется:

— Это не я прав, это восток прав.

— Ну, тогда спасибо востоку.

Улыбаясь, поднимаю бокал с соком, и мы со звоном чокаемся.

— И вообще, ты очень многому меня научил.

Отпиваю, поглядывая на Вадима. В его глазах глубина:

— Поверь, Марго, я тоже многому у тебя учусь. К человеку, который рядом с тобой находится, нельзя относиться критически.

Это он к чему? Неужели узнал про Андрея? Отвожу взгляд в сторону — какое на фиг критически, я и так, на каждом шагу, прощаю Калугину все его укусы, гадости и подставы. Только от этого лучше никому не становится, только хуже. Вадим качает головой:

— Нужно впитывать его. И тогда ты будешь всю жизнь учиться.

Философия… Улыбнувшись, отставляю бокал в сторону:

— Красиво сказано.

— Понимаешь, люди постоянно ищут какого-то сверхъестественного чуда. Не понимая, что главное чудо на земле — человеческие взаимоотношения.

Чуда? Мне вспоминается утренняя настойчивость Андрея по поводу моего «чуда» и возможной реакции Шепелева. Может вся философская красота действительно вмиг слетит? Улыбка сползает, заставляя поджать губы и опустить глаза. Я то, как раз, за взаимоотношения — и упрек не мне, а Андрею! Замявшись, подступаю к непростому вопросу:

— Вадим.

Он отпивает сок:

— Да?

Неуютно потираю ладошкой бедро и все же спрашиваю:

— Скажи, а ты вообще веришь в чудеса?

Чувствую, как дрожит мой голос, заставляя Шепелева внимательно взглянуть на меня:

— Смотря что, ты называешь чудом.

Мой взгляд уплывает в сторону. Проведя пальцами вдоль лба, убираю волосы от лица:

— Понимаешь…, э-э-э... Одна моя знакомая, говорит, что раньше она была мужиком.

Осторожно кошусь на Вадима, и тот вопросительно приподнимает брови, морща лоб:

— Ну, все мы на этом свете, не в первый и не в последний раз.

В общем-то, уходит от ответа, недоверие понятно, но я настаиваю:

— Да нет, в этой жизни.

Шепелев уверенно кивает:

— Трансвестит.

— Если бы….

— А что, тогда?

— Ну, понимаешь, она уверяет, что родилась в этой жизни мужчиной и…

Тычу пальцем в стол:

— И до тридцати четырех лет им и оставалась.

Жду услышать в ответ «бред», но лицо Вадима не дрогнет:

— А потом?

Главное не останавливаться, и я, волнуясь, с шумом вбираю воздух в легкие:

— Ну, ты понимаешь, она была мужиком таким гулящим...

Видя усмешку на губах Шепелева, спешу оправдаться:

— Это как она говорит. А-а-а… Ну и в общем закрутила там …, то есть закрутил…

— Угу.

Черт, как же сформулировать… Мои руки сами дергаются, пытаясь помочь жестами:

— Там, с одной, в общем неважно…

Куда-то меня в сторону ведет от конкретики… Надо перестать мямлить и говорить четче… Чешу ноготком щеку возле глаза и снова вздыхаю:

— И-и-и он бросил ее через колено, а та побежала к бабке колдунье.

— И что?

— Ну и… Проснулся он в одно прекрасное утро, а от мужика там ничего не осталось.

Пожимаю плечами, настороженно следя за Вадимом, и тот чуть кивает. Тороплюсь объяснить:

— Был он, стала она.

Волнуясь, тереблю волосы, отгоняя их ото лба.

— Вот, как ты думаешь, такое вообще может быть?

Вадим скептически поджимает губы:

— Раньше бы я посоветовал твоей подруге сходить к врачу.

Оно понятно, но прозвучало слово «раньше», так что я напряженно жду продолжения:

— А сейчас?

— Вещи не таковы, какими кажутся, но они другие.

В смысле?

— И что это отвечает на мой вопрос?

— Мне кажется, абсолютно.

То есть Игорь Ребров ни в кого не превратился, и я не женщина? Одна видимость? И прав Калугин, называя меня мужиком? Или тут философское — любой мужик внутри может оказаться бабой, а баба мужиком, были бы обстоятельства? Такой расплывчатый ответ меня не устраивает, но прокомментировать не успеваю — мимо нас, через зал к стойке, проходит знакомая парочка — Сомова с Андреем. Попивая сок, еще что-то говорю, пытаясь уточнить мысль Вадима, но я уже не с ним — опять за моей спиной Анька что-то крутит с Калугиным — уже второй раз ловлю их на свиданках в забегаловках.

Шепелев, тем временем, выдает какой-то анекдот по поводу восточной терпимости к кажущимся женскому полу вещам и мы, придвинувшись друг к другу поближе, перекидываемся на ушко парочкой подобных острот. Пару минут сидим, допивая сок, а потом я слезаю с диванчика, заканчивая нашу маленькую трапезу, и тяну за собой сумку. Бросив взгляд вниз, поправляю слегка задравшееся платье и съехавший пояс. Шепелев тоже начинает выбираться из-за стола, но у меня есть кое-что сказать наглой парочке у бара и я, не дожидаясь своего кавалера, направляюсь к ним. Бросив сумку на пустующую табуретку возле Калугина и навалившись локтем на стойку, прерываю их душевную беседу:

— Добрый день, молодые люди.

Вадим, подоспевший сзади, тоже здоровается:

— Добрый вечер.

Сомова, молча, отворачивается, Андрей тоже не отвечает. И что интересно мы тут делаем? Сурово гляжу на Калугина:

— А почему не на работе?

Тот бросает в мою сторону взгляд:

— Да вот забежал перекусить.

Что-то я никакой еды перед ними не вижу.

— М-м-м, стакан сока шикарный перекус.

— Угу.

Переключаюсь на Аньку, выглядывая из-за Андрея — а у нее какая версия?

— А ты? Тоже зашла перекусить?

Сомова лишь огрызается:

— А я, забыла отчитаться!

— Ну-ну…

Разворачиваюсь, собираясь уйти, но задиристый голос Калугина меня тормозит:

— Ну, я так понимаю, Маргарита Александровны, вы ж тоже сюда пришли явно не штангу потягать.

Засранец. Никак не успокоится, опять намекает, что я не женщина. Не остаюсь в долгу — я уже однажды высказала сомнение в его мужественности, так что пусть пеняет на себя:

— Ну, для кого-то и фотоаппарат поднять — штангу потягать.

— А это вы сейчас на что намекаете?

Помня его неуемное желание к унижению, тем более в присутствии соперника, не даю разжечь скандал:

— Нет, нет, нет, что вы, что вы, приятного аппетита.

Вадим добавляет:

— Присоединяюсь.

И мы направляемся к выходу.

* * *

Когда вечером возвращаюсь с работы, дома только Вадим, хлопочущий на кухне. Хозяек нет, а кушать видимо хочется. У Сомовой вероятно поздний эфир — ее не видно и она не кудахчет поблизости от «бывшего бойфренда». Я тоже голодна, так что инициативу поддерживаю, но сначала отправляюсь переодеться. Сегодня у меня спортивное настроение — как результат, белая майка к синим шортам, а потом спешу к шеф-повару присоединиться в поваренки.

После незамысловатой трапезы, с обсуждением утомительного дня, оставляю Вадима у телевизора в гостиной, а сама уединяюсь в спальне посидеть в тиши и немножко расслабиться, «отпустить мозги», которые в последнее время иногда дымятся от перенапряжения. Минут через пять в дверь заглядывает уже соскучившийся гуру и предлагает помощь в снятии утомления. Положительный опыт есть, так что соглашаюсь без колебаний — ну, когда еще попадешь в руки опытного массажиста, да еще симпатичного, да еще бесплатного. К тому же на постели гораздо удобней лежать на животе и постанывать, наслаждаясь, когда приятно разминаются мышцы спины, шеи и поясницы.

— М-м-м…, как хорошо-о-о-о…

Хотя доводить удовольствие до «О» с большой буквы, как случилось вчера, вызывая краску смущения, не предполагаю — это уже не массаж, а сплошная эротика…. Вадим усаживается сверху на мои ноги и слегка задирает майку вверх. Пальцы уверенно пробегают по ребрам, вызывая болезненную щекотку и звонкий защитный смех. Вадим продолжает массировать бока и выше, возле груди, и удержать нервное хихиканье просто невозможно.

— Тихо, тихо...

— А-а-а... Ха-аха

— Все, успокойся, успокойся, так больше не будет.

— Угу.

Неожиданно под дверями начинается яростное громыхание чем-то железным, видимо пришла Сомова и старается привлечь наше внимание. Вадим жмет на позвоночник:

— Здесь не больно?

Приятно… Лишь постанываю:

— Нет, хорошо.

Пальцы упорно исследуют каждую точку вдоль позвоночника и ребер.

— Чего, щекотно? Ты расслабься.

Он мнет под лопатками, и я согласно киваю.

— Щекотно от того, что ты напряжена.

— М-м-м.

Под дверями грохот кастрюль перерастает в какофонию и это сбивает настрой. Блин, опять Сомова бузит — все никак не угнездится между тремя стульями — и с Егоровым ей надо, и с Шепелевым, а теперь еще и с Калугиным. Пора приструнить эту нимфоманку. Извинившись, слезаю с постели и, сунув ноги в шлепки и оправляя на себе майку, выглядывает за дверь. Сомова стоит возле своей комнаты, отворотя в сторону физиономию, а на полу валяются кастрюли с крышками. Это что-то новенькое в нашем кружке самодеятельности. Выйдя наружу, ногой толкаю дверь, захлопывая ее.

— Так, что здесь происходит?

Сомова переминается с ноги на ногу, не поворачивая головы, а потом откашливается:

— Кхе…, ничего.

Нагнувшись, поднимаю крышку и демонстративно пожимаю плечами, изображая удивление:

— А что здесь кастрюля делает?

Нервно дергаясь, Сомова продолжает мяться, не глядя в мою сторону:

— Это я ее уронила.

Артистка больших и малых театров. Нагибаюсь, чтобы поднять кастрюлю и, качая головой, несу все мимо Сомовой на кухню.

— Зачем?

Анька срывается на крик:

— Да потому что по-другому до вас не достучаться!

А зачем тебе до нас достукиваться? И вообще, что это за бабские истерики? Со звоном ставлю кастрюлю с крышкой на кухонный стол:

— Слушай, Сомова, ты, что себе позволяешь, а?

Совершенно невменяемая баба. Ха! Разборки она мне тут устраивает. Тем временем, та проходит к своей табуретке возле стола, но не садится. Она поправляет на плечах накинутую кофту, и не снижает градуса своего визга:

— А ты что себе позволяешь?!

В смысле? Я то, как раз, могу себе позволить все что угодно:

— Я у себя дома.

Сомовой сказать нечего, и она лишь язвительно разводит руками:

— Шикарный аргумент.

Пока не пойму причин ее взбрыка — к кому хоть ревнует-то, к Шепелеву или Калугину?

— Что-то не так?

Анюта сопит, потом опять кричит:

— Да! Ты у себя дома, но ты с моим бывшим парнем!

Значит к Шепелеву. Возмущенно парирую, тыча в Сомову пальцем:

— Вот именно! Бывшим!

За спиной вдруг слышится голос вышедшего на шум Вадима:

— Девчонки, какие-то проблемы?

У девчонок всегда проблемы. Но эту козу пора поставить на место — во все дырки лезет, перекраивая под свой лад. Причем не себя, а мою жизнь — то уроду Марату угоди, то чаи идиотские пей, то Егорова посели и усынови, то к Калугину в постель прыгай... , а теперь еще и с ее бывшими не разговаривай. Но это наши терки и Шепелеву в них не место — оглянувшись, смущенно извиняюсь, поправляя волосы у виска:

— А, Вадим, подожди, пожалуйста

Показываю на Аньку:

— У нас чисто бабский разговор.

Шепелев, кивнув и сунув руки в карманы, удаляется, прикрыв за собой дверь в спальню.

Проводив Вадима взглядом, убираю слащавую улыбку и снова разворачиваюсь к Анюте:

— Слушай, Сомова…

Та переминается с ноги на ногу, бросая хмурые косые взгляды.

— Когда я тебя спросила, каким боком тебе Вадим, ты мне что сказала? Что тебе нужен Наумыч и никто кроме Наумыча!

Сомова пытается вывернуться, перейдя в атаку, напирая и повышая голос:

— Я? Так, сказала?

А что еще означает бывший? Что тогда делал Егоров в моей квартире столько времени? Погонялками не выгонишь…. Я, можно сказать, месяц в приживалках обиталась!

Так что невозмутимо задираю подбородок вверх, вытягивая вперед нижнюю губу:

— Да, ты так сказала!

Демонстративно отворачиваюсь. Сомова бурлит и шипит:

— Знаешь, что?

— Что?

— Не надо мне приписывать того, чего я не говорила!

— Говорила Сомова, говорила.

Чуть ли не с бубном плясала вокруг Наумыча, лишь бы я поверила в их неземную любовь. Анюта тянет шею, подаваясь вперед:

— Я не так говорила!

Детский сад, ясельная группа.

— Да плевать, как ты говорила. Суть то, та же!

Развернувшись, успеваю сделать к спальне пару шагов, но меня хватают сзади за руку, останавливая:

— Значит, тебе Шепелев понадобился, да?

С обвиняющим видом она обходит вокруг меня, преграждая путь к двери. Что значит понадобился?! Демонстративно сцепив пальцы у живота, спокойно отвечаю:

— Да, понадобился.

— А как же Калугин?

Да никак. Это у тебя нужно спрашивать «как»! Это ж ты с ним тусуешься по кабакам. А я… Кроме ревнивых гадостей, вообще ничего не слышу. И перемен не предвидится. Сморщив нос, огрызаюсь:

— А мне твой Калугин до фонаря! Ясно?

Сомова продолжает наскакивать, недоверчиво улыбаясь:

— До фонаря, да?

— Да. И до синей звезды.

Исчерпавшись, и не зная, куда клюнуть, Анютка таращит глаза и мотает головой, отвернувшись:

— Хо…

Потом снова наскакивает:

— Видала, как он тебе до синей звезды!

— Где, ты видала?

— В баре!

В баре? Чего ты могла там видеть? Стояла, отвернувшись, как камбала снулая. Недоуменно поджимаю губу:

— А что в баре?

Сомова морщит лицо, словно печеное яблоко:

— Ой, плохо играете, Маргарита Александровна.

Бред какой-то. Сомова, та да, взбесила, детским садом — типа ты с моим бывшим, так и я буду с твоим. А к Калугину у меня была чисто профессиональная претензия — работа стоит, а он тут с бабой в кафе. Сложив руки на груди, удивленно приподнимаю брови:

— Что ты несешь?

Сомова отмахивается:

— Да ты мне в волосы готова была вцепиться, только из-за того, что он рядом со мной сидит.

Чушь! Сидите, сколько влезет, только меня не трогайте ладно? Растянув губы в широкой улыбке, переспрашиваю:

— Я, тебе?

— Да, ты мне.

Меня разбирает смех — тоже мне, соперница нашлась. Посмотри на меня и на себя! Как говорят в Одессе, две большие разницы. Отсмеявшись, наклоняюсь к Анютке:

— Слушай, Сомова, не рассказывай больше никому, ладно?

— Ага.

А с другой стороны… Может действительно, пусть пригреет? А что? После Егоровой отличная замена. Пришедшая мысль заставляет убрать смех и загореться глазам:

— А хочешь, вообще, забирай его себе!

Будете, как Тарапунька и Штепсель. Сомова продолжает храбриться:

— И заберу!

Хотя явно сдулась и сказать ей нечего.

— И забирай.

— И заберу.

На ее вопли невольно повышаю голос:

— Давай, давай, забирай, он любит тех, кто его погладит — он туда и бежит.

Мы тихонько приближаемся к двери в спальню, но Анька никак не успокоиться, словно заезженная пластинка:

— Да? А чего ж ты тогда так нервничаешь, если он тебе до фонаря?

Блин, как Моська на слона, наскакивает, тявкает, ну, никак не угомонится. Спокойно пожимаю плечами:

— А кто нервничает-то?

Одна Сомова и бесится, все пытается уязвить:

— Ты нервничаешь!

— Я нервничаю?

Анька продолжает орать, суетливо дергаясь и переступая с ноги на ногу:

— Да, ты нервничаешь!

И складывает руки на груди, отвернувшись. Капец, даже не знаю, нужно ли реагировать на ее истерику. Одни пустые вопли. Недоуменно качаю головой:

— Хэ…

Обрубаю прения, тоже повышая голос:

— Сомова, шла б ты лесом и не выглядывала!

Решительным шагом отправляюсь в спальню. Вслед слышится финальный безнадежный вопль:

— Cама иди…, лесом.

Оглянувшись и облив презрением зарвавшуюся подругу, скрываюсь за дверью, где даю волю эмоциям — возмущенно пыхтя, прохожу к кровати мимо стоящего Вадима, раздраженно скидываю шлепки и запрыгиваю на постель с ногами. Шепелев присаживается на корточки возле кровати:

— Марго, что-то случилось?

А то нет… Утром Калуга с дерьмом мешал, чего-то требуя, теперь Сомова со своими претензиями. Отворачиваюсь, сжав зубы:

— Да, достали уже, все!

— Кто, все?

Вскинув возмущенно вверх ладони, тут же безвольно роняю их вниз:

— Да, все! Вадим, понимаешь, я так больше не могу! У меня такое ощущение, что я всем и каждому должна… Всем!

Пытаюсь руками показать извилистость тараканьих путей в головах Калугина с Сомовой, но они там такие путаные, что боюсь вывихнуть конечности.

— Этому то, не так, этой вот эдак вот не это!

И ладно бы просто трендели в тряпочку, так наезжают, обзывают, требуют! Удивленно приподнимаю плечи:

— У всех какие-то претензии, понимаешь? Я всем чего-то должна, причем круглосуточно. У меня скоро мозг взорвется!

Выговорившись, откидываюсь на спинку кровати и, надув щеки воздухом, с шумом выдыхаю:

— Фу-у-ух!

Закинув руку за голову, нервно приглаживаю волосы. Голос Вадима спокоен и рассудочен:

— Марго.

Устало прикрываю глаза:

— Что?

— А ты ничего не хочешь поменять в этой жизни?

В смысле? Оторвав голову от спинки кровати, смотрю прямо перед собой, пытаясь сообразить, про что он. Опять какая-нибудь восточная мудрость прилетела?

— Господи, Вадим ты даже не представляешь, как много я хочу в этой жизни поменять.

Во-первых, и главное, стать снова Игорем Ребровым. Во-вторых, если уж это невозможно, образумить Андрея и заставить забыть его о моем прошлом. Чтобы память у него напрочь отшибло. Опять же, работа, родители, Зимовский... Но этого всего не скажешь, и я лишь всплескиваю руками. Шепелев, сложив ладони вместе, загадочно улыбается:

— Есть предложение заняться этим сейчас же.

Он смотрит на меня, но я так и не врубаюсь о чем он. И даже предположений нет. Да и что может изменить творящийся вокруг дурдом? Сложив руки на груди, замираю в ожидании продолжения:

— То, есть?

— В журнале «Планета» освободился пост главного редактора.

И что? Хотя ключевые слова подталкивают к догадке, и заставляют сконцентрироваться… Шепелев смотрит выжидающе, но его следующий вопрос о другом, не о работе:

— Поедешь со мной?

Совсем теряюсь…. С Вадимом?

— К-куда?

Тот усмехается:

— Ну, для начала в Стокгольм.

Это все так неожиданно, что мысли путаются… «Планета», Вадим, Стокгольм… Уперевшись руками, растерянно подтягиваюсь, садясь в кровати. Слишком все неожиданно, резко и круто. Он шутит или предлагает серьезно? Капец, вот уж изменить жизнь, так изменить…. Тянусь убрать упавший на лицо локон за ухо. И как реагировать? Серьезно или как к розыгрышу?

— Хэ… Подожди, это как это…, хэ…

Вадим в мою сторону не глядит, и уверенно кивает:

— Я конечно восток люблю и уважаю, но русские сказки еще никто не переплюнул.

Он поднимается с корточек и поднимает палец вверх:

— Утро вечера мудренее.

Потом склоняется надо мной, приближая лицо:

— В общем, думай! Есть возможность поменять все и сразу!

Выпрямившись, он многозначительно смотрит на меня, а я ошалело взираю на Шепелева снизу вверх и открыв рот. Но он не может, вот так вот, уйти! У меня тысяча вопросов и самый важный из них — как мне поступить! А как же работа?! Как же Андрей?! И вообще, все это так неожиданно и невероятно, что я в полной растерянности. Недоверчиво мотнув головой, пытаюсь задержать:

— Вадим, подожди, ты куда?

— Хочу дать тебе возможность подумать.

Подумать? То есть он действительно предлагает мне работу в международном глянце, зарплату раза в три выше и без всяких условий? Недоверчиво качаю головой, все еще до конца не принимая слова Вадима:

— То есть,…Э-э-э-это была не шутка?!

Он ставит ногу на выступ в основании кровати и, оперевшись локтем на колено, склоняется надо мной:

— Мне кажется, что ты уже давно созрела для более серьезной работы. «Планета» — это международное издание и издается на десяти языках. Марго это совершенно иной масштаб!

Да я понимаю, что другой.... Мысли путаются — и хочется, и колется. Вадим присаживается на край кровати:

— Я тебя не тороплю, я на тебя не давлю. Решение принимаешь ты и только ты Но я сам слышал как ты сказала: «Как много я хочу в этой жизни поменять».

Но не так сразу! И я совсем не думала бросать дом, родителей, Аньку. Неуверенно отвожу глаза:

— Да, но я не совсем это имела в виду.

— А что ты имела в виду?

Снова стать Игорем Ребровым и вернуть прежнюю жизнь, с ее отработанной годами определенностью. И избавиться от Калуги с бабскими любовями. И забыть про месячные, эпиляцию и ПМС.... Смотрю на Вадима, потом, опустив глаза вниз, неопределенно дергаю плечом, уходя от ответа. Шепелев поднимается:

— Так, Маргарита, считай, что этого разговора не было.

А как же выбор? Просто я не могу, вот так вот, с бухты-барахты, не взвесив все за и против! Протестую, откидывая рукой назад волосы:

— Подожди, а когда крайний срок для ответа?

— Жестких рамок нет, но они уже ищут главного редактора....

Закусив губу, снова отвожу глаза, пытаясь собрать мысли в кучку.

— И чем раньше я предложу твою кандидатуру, тем у нас будет больше шансов.

То есть, шансы и за, и против, и серьезной кандидатуры нет? Загоревшись, вскидываю голову, глядя на Вадима снизу вверх:

— А как ты там сказал? Утро вечера мудренее?

Шепелев смеется:

— Ну, да, только это не я сказал.

— Ну, то есть у меня есть время до утра, да?

Тот мелко кивает:

— Угу.

То есть он предложит кандидатуру, где-то там будут рассматривать резюме, которое, кстати, еще предстоит написать, а там может быть примут, может быть нет, в общем, история долгая и изменить решение я всегда успею. Грызя ноготь, вновь погружаюсь в нелегкие размышления.

* * *

Мне нужно серьезно все взвесить, все обдумать, и лучше наедине, без Сомовой с кастрюлями и без Вадима над душой. Переодевшись в теплую красную спортивную куртку и джинсы, отправляюсь на улицу — бродить по ночному городу, по нашему проектируемому проезду с длинным номером, вдоль темных скверов и пустырей, где горят отдельные фонари, по Ломоносовскому проспекту с сияющими фарами встречных машин. Вспоминаю, как все началось, как носилась ошалевшая по квартире, пугая Сомову, а она не хотела верить в превращение и звала милицию. Каким же это было шоком проснуться бабой и увидеть чужое отражение в зеркале! Но Анька-то, Анька какова! Воспоминания вызывают улыбку и я усмехаюсь, зябко обхватив себя одной рукой за талию, а другой поглаживая подбородок. А мое явление на презентацию? Верх нахальства! И восхищенный взгляд Андрея, когда Наумыч ввел меня в зал заседаний и представил комиссии инвесторов. А потом понеслось... Я вспоминаю, как Калугин уговорил меня сделать решительный шаг и сняться на обложку «МЖ» и как забыл сделанный макет, после которого, казалось, все покатится вниз и весь план с возвращением в редакцию рухнет не начавшись....

Мимо проезжают редкие машины, а я неторопливо бреду по пустынному тротуару, сложив руки на груди, засунув ладони под подмышки и подставляя лицо ветерку, треплющего распущенные волосы. Я вспоминаю самое яркое и счастливое событие тех летних дней — наши первые признания с Андреем в любви друг другу, объятия и поцелуи под дождем. И как быстро все это закончилось известием о Наташиной беременности...

И самые тяжелые и горькие воспоминания последних недель — моя послефутбольная попытка рассказать о прошлом, когда Андрей сначала решил, что я сошла с ума, потом воротился от поцелуев, ставших для него невыносимыми… И когда он принял решение расстаться, сказав, что у нас нет будущего… Дорожка возвращает меня к подъезду дома, где на металлической кружевной ограде притулилась Сомова с Фионой на поводке. Неожиданно ее здесь видеть, явно поджидающую меня, и я останавливаюсь в нескольких шагах. Несмотря на наши ссоры и ее заигрывания с Калугиным, я уверена, что это все временная дурь — и сейчас, в критический момент, мне ее совет совсем не помешает. Неторопливо подхожу и, теребя собаку за голову, интересуюсь:

— Ты что здесь делаешь?

Сомова поднимает глаза, бросая взгляд, потом бурчит:

— Тебя жду.

Это понятно. Но, зачем? Не глядя на подругу, стою рядом, ежась от холода. Анюта продолжает недовольно ворчать:

— Ушла, никому ничего не сказала. Если тебе на всех наплевать, то это не значит, что всем на тебя наплевать.

Что ж, сейчас это проверим.

— Ань

— Что?

Сомневаюсь, что она адекватно ответит, но мне, очень нужен ее совет. По-прежнему, не смотрю на нее:

— Можно с тобой поговорить?

— Ну, конечно можно! Всегда можно было, а что сегодня, что ли нельзя? Садись.

Обойдя вокруг Анюты с Фионой, присаживаюсь рядом. Как бы это ей объяснить... Анюта спасла меня, не спорю, но девочка выросла и я здесь, как в смирительной рубашке — мне тесно от ее опеки и душно от бесконечного нервного напряжения преследующей меня прошлой жизни. Сосредоточенно хмурясь, смахиваю с лица плеснувшие ветром волосы, и, собравшись, начинаю, не глядя на подругу:

— Ты знаешь, Вадим предложил мне…

Сомова насмешливо перебивает:

— Что, руку и сердце?

Если бы. Тогда было бы гораздо проще — отшутились и разбежались. Стараясь унять нервную суету, просовываю кисти рук меж вытянутыми ногами и зажимаю их там. Даже не знаю, как преподнести известие и от этого мне маятно.

— Да нет, он… Ну, он как бы…, у них там освободилась место… И он, как бы…

Я и сама не знаю, зачем он это делает — он же меня почти не знает, а должность ого-го какая важная. «Планета» на 10 языках и во множестве стран. Неуверенно чешу затылок, нервно поправляю волосы… Сомова перебивает:

— Господи, Реброва, ну, ты главный редактор или сантехник из ЖЭСа? Ну, ты уж научись, как то свои мысли трансформировать в предложения, фразы.

Анютина грубость заставляет заткнуться, отвести глаза и утереть пальцами нос, хлюпающий на холоде. Нет, не поймет она меня.

— Так и скажи: «Ань, твой бывший бойфренд предложил мне поехать в Швецию».

Понятно, подслушивала, значит. А говорила, что не наплевать. На самом деле ее Вадим заботит, а не я. Ревность ее гложет. Отвернувшись, отрицательно качаю головой:

— В Стокгольм.

— А Стокгольм, это как будто бы Пакистан! Пхэ.

Уже и не пойму, что ее больше задело, то что в Швецию или то что с Вадимом?

— Ань, ну причем тут бывший бойфренд?

— А ты скажешь не причем, да?

Даже не знаю, что ответить на такую глупость и молчу. Мой обвинитель вскакивает, таща за собой Фиону, а потом останавливается возле ступенек, уперев руки в бока. Догоняю ее и, рубанув рукой себе по горлу, почти кричу:

— Cомова, ну, как ты не понимаешь — это же шанс для меня!

Анюта пренебрежительно тянет:

— Шанс? Какой шанс?

Похоже, она не приемлет любые мои аргументы — отвергает, даже не вслушиваясь в них.

— Обрести свободу.

— А ты не свободна, да?

Абсолютно! И нечего тут придуриваться, сама все прекрасно знает и понимает! Устало прижимаю ладонь ко лбу:

— Ань, я здесь, как в тюрьме, ну ты не понимаешь, что ли — шаг вправо, шаг влево — уже стреляют.

Не выдержав, взмахиваю рукой, разрубая воздух перед собой:

— Я должна каждый свой жест, каждую свою фразу, каждое свое слово контролировать. А там я все начну с чистого листа, понимаешь? Там не будет Игоря Реброва, там буду только я, только я, понимаешь?

Сомова, отвернувшись, переминается и вздыхает — похоже, мои слова, все-таки, достучались до нее... Но потом находит новый аргумент, почти выкрикивая:

— Понимаю, но тебе, как минимум, для этого надо пересечь границу.

Ну, да, нужен загранпаспорт и его предстоит оформить. Сунув большие пальцы за отвороты карманов, пренебрежительно пожимаю плечами:

— Так, а в чем проблема-то?

— Ха, а ты считаешь, нет проблемы? Проблема в твоих документах, как минимум, или ты думаешь, поулыбаешься пограничникам и они тебя пропустят?

Я так не думаю. И вообще в эту сторону я пока даже не заглядывала. Кисло улыбнувшись, неуверенно качаю головой:

— Тоже мне нашла проблему. Я сделаю этот загранпаспорт!

— Хэ, Реброва, я тебе поражаюсь. Ну, ты как дитя малое, ей-богу.

А что такого-то? Сложив руки на груди, непонимающе смотрю на Сомову, а та многозначительно и с придыханием воздевает руку к темному небу:

— Это же загранпаспорт! Его… Да его по компьютеру пробивают! Это же не та ксива, что тебе Руслик сделал!

Из всей патетической речи, я понимаю одно — в официальных органах придется предъявлять паспорт Руслика и он таких проверок не выдержат. Неожиданное препятствие ставит меня в тупик — неужели и тут крест на всех грандиозных планах? Сама не замечаю, как начинаю нервно грызть ноготь, и приглаживать волосы. Мой уверенный тон срывается на просящий:

— А, кстати, у тебя телефон Руслика остался?

Хотя, судя по Анькиным нападкам, уверена — даже если бы и где завалялся номер, ни за что бы не дала. Сомова и правда фыркает:

— Ф-ф-ф… Я тебя умоляю. Он колесит по всей стране с какими-то рокерами. Он живет в вагонах вообще!

И поди проверь... Считая, что нашла неотразимый аргумент, Анька идет мимо, самоуверенно задрав нос, и командует Фионе:

— Пойдем!

Так и стою, замерев с открытым ртом и полным сумбуром в голове. Когда Сомова уже тыркается в дверях, загоняя собаку внутрь, беспомощно взываю в спину:

— Ань, ну что мне делать то?!

Та тянется ко мне, наклоняясь с верхних ступенек:

— Снимать штаны и бегать.

Думает, добилась победы и издевается, собака страшная. И ведь уверена, что додавила.

— Я серьезно!

— А я шучу? Если ты думаешь, что у меня есть толпа людей, которые вот так вот ляпают фальшивые загранпаспорта, ты сильно ошибаешься.

Раньше Анька хоть и ломалась, но выход найти пыталась, суетилась, помогала, а теперь, кажется, уперлась намертво. У меня от обиды даже глаза начинают блестеть — неужели и правда ничего не остается, как сдаться? Сомова окончательно ныряет в подъезд:

— Пошли Фиона.

Блин, столько воплей было о беспокойстве о Маргарите Ребровой, а все оказалось ревнивой ерундой. Анька, конечно, права, насчет паспорта, но заморочки были всегда, и мы выпутывались из них вместе. А теперь она меня бросает, заставляя выпутываться в одиночку. И даже палки в колеса вставляет. В голосе прорываются слезы отчаяния, и я обиженно чешу голову:

— Капец.

Когда поднимаюсь в квартиру, Сомова уже стелет себе спать на диване в гостиной при свете торшера и продолжать разговор на тему помощи не собирается — типа устала. Так ни с чем и убираюсь к себе в спальню, размышлять и искать выход в безвыходной ситуации.

Утром общаемся сквозь зубы и на общие темы. К завтраку, с учетом мужчины в доме, выхожу уже одетой и накрашенной — сегодня выбираю темный стиль, под стать настроению — брюки от черного костюма, бордовая синтетическая рубашка с длинными рукавами, смуглый макияж с соответствующей помадой, свободно-распущенные волосы, без всяких заколок и причесок, чтобы не просить Аньку о помощи. Сомова накрывает в гостиной, выставляя на стол по тарелке с яичницей, помидором и салатным листиком, а посередине ставит блюдо с бутербродами. Забравшись с ногами на диван, по-турецки, с каменной физиономией демонстрирую независимость и отсутствие раскаяния. Анюта утраивается в боковом кресле. Друг на друга не смотрим, сохраняем вчерашнее напряжение. Увлеченно режу ножом яичницу, а затем, подцепив кусок вилкой, несу в рот. Сомова бурчит:

— Передай соль, пожалуйста.

Молча, переставляю со стуком солонку с одного конца стола на другой. Анютка, не дождавшись вежливых комментариев на свою просьбу, укоризненно выговаривает:

— Спасибо.

Не поднимая глаз, роняю в пространство:

— На здоровье.

К нам приближается Вадим в рубашке с короткими рукавами и шортах, с неизменной улыбкой на лице:

— Всем привет.

Наконец-то адекватное человеческое лицо, понимающее меня. Лучезарно взираю на него снизу вверх и мой возглас вполне радостен:

— Cалют.

Зато Сомова угрюмо ворчит, уткнувшись в тарелку:

— Доброе утро.

Предлагаю:

— Чаю? Кофе?

Шепелев садится на боковой модуль:

— Да нет, я пожалуй лучше стаканчик сока выпью.

Анюта жует, не поднимая глаз, потом выдает:

— Кхе…Сока нет.

Вот, мымра. Я ее уже изучила — если чего не по ней, все, полный абзац, может даже манатки собрать, демонстрируя вселенскую обиду, и чтобы ее уговаривали всем миром остаться. Бросаю с улыбкой понимающий взгляд на Вадима, извиняясь за подругу. Тот в ответ соглашается, с усмешкой глядя на Сомову:

— Тогда, бахнем воды. А чего это мы без настроения с утра пораньше?

Пора ставить точку в этом цирке. Как-нибудь выкручусь и без помощи всемогущей, пока та не разоралась про игру в одни ворота, двадцать пять часов в сутки и про мою беспомощность, чего уже лет сто нет. Может быть это авантюра, но я иду наперекор всем доводам и беру инициативу на себя:

— Ну, почему без настроения… Просто оно чемоданное.

Тут же ловлю заинтересованно — удивленный взгляд Шепелева, который, зависнув на пару секунд, переспрашивает:

— Марго, я не ослышался?

Откуда такие сомнения? Или он тоже считает, после вчерашних разборок, что я без Сомовой в принятии решений ни на что не гожусь? Уверенно подвожу черту:

— Нет, ты не ослышался.

Тут же беру деловой тон, показывая Анюте, что ее самый весомый аргумент меня нисколько не пугает:

— Кстати, я правильно понимаю, мне не просто шенген нужен, виза должна быть рабочая?

Вадим кивает:

— Ну, да. Как минимум на год.

Склонив голову набок, продолжаю невозмутимо жевать, с набитыми щеками:

— И как быстро она делается?

Тот хмыкает, качая головой:

— Поверь, Марго, если ты говоришь «да», то мы сделаем ее в два дня.

— Понятно.

Весело добавляю:

— Я говорю «да»!

Сомова меня не разочаровывает — закашлявшись, она прикрывает рот рукой, а потом вскакивает. Вадим заботливо интересуется:

— Что с тобой, Ань?

Та сипит:

— Нормально.

Оно и видно. Насмешливо наблюдаю за Сомовой, не забывая отправить очередной кусочек яичницы в рот. Анютка убегает к ванную, и я провожаю ее взглядом, а потом улыбаюсь Шепелеву — знаешь же, что мы бабы вредный народ, даже с лучшими подругами. Издали продолжает доноситься кашель... Может пойти по спинке постучать?

Оставшееся время проходит в неторопливой беседе о планах на день, а потом мы разделяемся — у Вадима свои дела по расписанию, а я, перечесавшись на пробор и скрепив волосы сзади двумя боковыми косичками, подкрасив губы на дорожку, отправляюсь в издательство.

* * *

Свой «Лэнд Ровер» ставлю неподалеку от «Деллайна». Выйдя из машины, захлопываю дверь, вешаю сумку на плечо и, вытянув руку в сторону своего черного жеребца, нажимаю кнопку электронного ключа, запирая замки… Сколько не размышляю, но что делать с паспортом, несмотря на всю браваду, не представляю даже приблизительно. И куда копать непонятно. Вздохнув, направляюсь к вращающимся дверям издательства, на ходу заправляя в брюки выбившуюся сзади рубашку.

Поднявшись на этаж и притормозив у Люсиной стойки забрать почту, прошу секретаршу разыскать курьера. Парень стремный, наверно куча таких же знакомых и я думаю начать с него. Едва вхожу к себе, как зажатый в руке мобильник начинает вибрировать, подавая признаки жизни.

Открыв крышку, подношу дисплей к глазам и сразу вижу, что это не по делу — высвечивается номер Сомовой. Ее брюзжание слушать желания нет и я, нахмурив брови, даю отбой:

— Ты мне еще и дома надоела.

В дверях появляется Николай:

— Маргарита Александровна, вы меня искали?

Сняв сумку с плеча, бросаю ее в угол кресла:

— Я тебя вызывала, а ищут пожарные и милиция.

— А понял, простите.

Разговор конфиденциальный и я, сунув руки в карманы, выхожу из-за стола, чтобы прикрыть дверь в кабинет:

— Присаживайся.

Пчелкин остается стоять в торце стола и растерянно теребит себя за губу:

— А, да нет, спасибо, я пешком постою.

Хозяин барин и я неопределенно мычу в ответ, возвращаясь назад:

— М-м-м, ладно, тогда слушай.

Обойдя вокруг Николая, заступаю на свое рабочее место:

— Поручение будет не совсем обычным.

— О-о-о, это уже интересно.

В смысле? Меня это болтливое панибратство начинает напрягать. и я смотрю на курьера сверху вниз, меряя высокомерным взглядом:

— Что, тебе интересно?

Пчелкин оправдывается:

— Ну, необычность..., здорово... А то мне уже надоело, честно говоря, сходи-принеси.

— Тогда, тем более.

Со вздохом подергиваю брючины вверх и усаживаюсь в кресло, рядом с сумкой:

— Поручение будет, я бы даже сказала творческим где-то.

Даже не знаю, как озвучить столь деликатную просьбу и нервничаю от этого. Особенно под впитывающим взглядом курьера, который благоговейно внимает каждому слову. Не выдержав, взвиваюсь, всплескивая руками:

— Да присядь ты!

Николай усаживается на край стола, и я стараюсь собраться с мыслями, судорожно убирая прядь волос за ухо.

— Маргарита Александровна, я уже заинтригован.

Хлипкий он какой-то, ненадежный, этот интриган. Но других вариантов пока нет. Сосредоточено стискиваю руки у груди, глядя перед собой:

— В общем, Николай, мне нужно найти человека, который …

Неуверенно отвожу взгляд. Стоит ли продолжать?

— Как бы это тебе сказать… Э-э-э… Который занимается подделкой документов.

Пчелкин сразу тухнет и прячет глаза, а потом поднимается, переминаясь возле стола и сунув руки в карманы. Это усиливает мои сомнения, но осторожно продолжаю:

— Паспорт я не знаю там, удостоверение фальшивое сделать.

Курьер шлепает губами, неопределенно мыча:

— А-а-а, так… А вам зачем?

Блин, тебе-то какая разница. Взрываюсь:

— Ну, что ты вопросы задаешь, а? Если я спрашиваю, значит наверно надо.

Пчелкин неуверенно блеет:

— Ну…, а где я такого человека-то найду?

Видимо зря я с ним связалась, нужно искать другой путь. Тем не менее, делаю еще одну попытку, размеренно качая головой и разглядывая пустой стол:

— Вот я и говорю, что задание будет несколько творческим.

Пчелкин чешет затылок, тоскливо поглядывая на дверь. Увещеваю:

— Походи, поспрашивай, поинтересуйся, в конце концов, я ж тебе не говорю, что если ты не найдешь, то я тебя расстреляю.

— Я попробую, конечно, но честно говоря, даже не знаю, где и у кого спрашивать.

— Понятно.

Спрашивать, у кого попало, еще хуже, чем не спрашивать вообще. В нашей редакции это все равно, что под гильотину шею подставить. Разочарованно поднимаюсь из-за стола, хватая первые попавшиеся фотки:

— Ладно, считай, что разговора не было, свободен.

— Маргарита Александровна, вы только не подумайте, я….

Не думаю, а просто уверена — если сразу подступов ноль, то переливать из пустого в порожнее — лишь напрасно тратить время. Да еще и самой подставляться.

— Свободен, я сказала. Да и … Не вздумай трепаться.

Швыряю листки обратно:

— Если я узнаю, что ты языком чешешь, вот тогда точно расстреляю. Иди, чего встал.

Сосредоточенно размышляя, Пчелкин уходит, а я, огорченная неудачей, кошусь вслед — других вариантов к кому обратиться в голову не приходит. А беспокойные руки снова собирают разбросанные по столу распечатки.

* * *

Плоды неуклюжей вербовки сказываются не сразу, и сначала ничто не предвещает удара исподтишка. Когда Егоров перехватывает меня спустя полчаса в холле, его заботят совсем другие вопросы. Мы идем рядом, я демонстрирую заинтересованность, хотя мои мысли о другом. Наумыч с довольной физиономией сообщает:

— Ну что, я прочитал твою статью о Шепелеве.

— И как?

— Как всегда, придраться не к чему.

Шутливо смотрю на начальника:

— А вы хотели?

Шеф юмор подхватывает и заливисто хохочет, слегка приобнимая меня за талию, а потом подхватывая под локоть:

— А у меня такая работа — придираться!

Мы уже на пороге кабинета и заходим внутрь, останавливаясь в дверях:

— Но я тебя пригласил совсем по другому поводу.

Пока еще не пригласил. Егоров тут же показывает в сторону своего стола, разворачивая меня туда:

— Проходи.

Приглашение принято. Но если не по выпуску номера, тогда что?

— По какому?

— Вот у него, в статье, промелькнула такая мысль, о взаимоотношениях в коллективе.

Теперь мы останавливаемся перед столом. Мыслей в статье действительно немало и некоторые, конечно, развернуты недостаточно. Пытаюсь мотивировать такой формат:

— Да, ну-у-у, у него вообще-то это целое направление, просто рамки статьи мне не позволили все включить.

Егоров благодушно кивает:

— Я так и понял. Почему бы твоему гостю не поделиться этой мыслью с нашим коллективом? Ты не могла бы его раскрутить на курс лекций, а?

Курс лекций! Он что, решил, что Шепелев поселился у меня навечно? Вообще-то у нас совсем другие планы на будущее. Не знаю, как получится у меня, но у Вадима на сто процентов отъезд в Швецию. Так что улыбка сползает с моей задумчивой физиономии:

— Боюсь, что не получится.

— Почему?

Про свое возможное увольнение говорить не хочется, тем более после намеков на «нескучной вам ночи», и я пытаюсь сформулировать так, чтобы обойти сей скользкий момент:

— Ну-у-у… Видите ли, дело в том, что…

Наумыч перебивает, делая серьезное лицо:

— Так, Марго, если вопрос касается гонорара, пусть не переживает. Я сам лично...

Теперь приходит черед хмурить брови мне — с бизнес-предложениями он мог бы обратиться к Шепелеву без посредников. И вообще, Вадим все эти дни демонстрировал отсутствие меркантильности, так откуда вдруг у шефа противоположное мнение?

— Борис Наумыч, а причем здесь деньги?

Тот недоуменно фыркает:

— А что тогда?

Можно подумать, других причин и быть не может. Ладно, чего уж тут ходить вокруг да около и я решительно засовываю руки в карманы:

— Ну, просто Вадим скоро улетает в Швецию.

Егоров сдувается и поджимает нижнюю губу:

— В Швецию?

— Ну, да.

— Как скоро?

Вздохнув, кошусь на шефа:

— Уже на чемоданах.

Задержка только за мной. Егоров, отвернувшись к окну, разочарованно тянет:

— Опоздали… Да-а-а.

Максимум в чем могу помочь — упросить на разовую акцию.

— Борис Наумыч.

Тот сразу поворачивается:

— Чего?

Прикидывая, как все устроить, чешу ноготком висок. Если получится уговорить, это будет маленькая компенсация за мою нежданную подножку редакции.

— Вообще-то я могла бы попробовать уломать его на мастер-класс.

— Ну, так уломай, в чем же дело!? Это ж все лучше, чем ничего.

Егоров оглядывается по сторонам:

— Так…, кстати, а где он?

А он что, должен быть тут? Прятаться у шефа под столом? Не знаю, где он. Может, по делам мотается, а может уже вернулся в квартиру и кофе пьет.

— У меня дома.

Наверно. Шеф вдруг напряженно мотает головой и дрогнувшим голосом спрашивает:

— C Аней?

Может с Аней, может с Маней, понятия не имею, но на всякий случай реабилитирую подругу:

— Нет, один, а что?

Егоров продолжает мотать головой, не глядя в мою сторону:

— Нет, ничего, я просто так спросил.

Ревнует? Или Сомова была так неаккуратна, что сама показала свою тягу к «бывшему»? Хотя ее нетрудно было заметить по постоянным взбрыкам. Невольно усмехаюсь, и Наумыч замечает эту усмешку:

— Чего ты стоишь, улыбаешься?

Приходится выкручиваться и изображать смех:

— Н-нет… Это я анекдот вспомнила.

Но Егоров не ловится и серьезен:

— Насколько я знаю, рубрику анекдотов у нас ведет совершенно другой человек. Все, иди, работай!

Точно, ревнует! Сдерживая смех и сделав серьезное лицо, киваю и иду к дверям. Но улыбка все равно выползает наружу на очередное ворчание в спину:

— Стоит тут мне, понимаешь, зубы сушит.

* * *

А вот когда в беготне по редакции меня останавливает в холле сотрудница из рекламного отдела и пытается что-то втюхать про мелкие изменения в развороте и мы их обсуждаем, рука судьбы уже приготовилась ударить исподтишка. Отпустив настойчивую девушку и уткнув нос в свои заметки, тихонько продвигаюсь к своему кабинету, но над ухом раздается громкий голос начальника, заставляющий вздрогнуть и вскинуть голову:

— Маргарита Александровна!

— Да, Борис Наумыч?

Мы стоим возле моего кабинета, а за спиной шефа скромно топчется Зимовский, будто бы и не причем.

— Я слышал, вы в криминал подались?

Присутствие Антона сразу указывает на источник — Пчелкин и его длинный язык. Все-таки, придется расстрелять паршивца.

— Кто говорит?

— Стены Марго, стены.

Насмешливо смотрю на парочку следователей, доброго и злого. Я даже знаю должность болтливой стены.

— Как известно, у них тоже есть уши.

Так они говорят или слушают? Ерничаю:

— Вот, стены, а? Сломаешь ноготь, скажут: руку ампутировали.

Обдумываю, какую версию преподнести и как это сделать, чтобы притушить разгорающийся пожар. Егоров оглядывается на Зимовского за поддержкой. И тот, засунув в карманы руки, подается вперед, высовываясь из-за шефа:

— Ну, а все-таки?

Думаю, Коля пересказал наш разговор дословно, так что врать, смысла нет, другое дело придать моей просьбе исключительно рабочий характер. И, кажется, у меня на этот счет есть идея. Невозмутимо сцепив руки у живота, пожимаю плечами:

— Я искала человека, который занимается подделкой документов.

Егоров выставив ухо вперед, становится сама серьезность:

— Зачем?

— Побеседовать.

— Вопрос остается прежним.

— Уважаемые Борис Наумыч и Антон Владимирович! Главный редактор «Мужского журнала» решила написать статью о людях ведущих двойную жизнь. Для этого она решила пообщаться с человеком, который изготавливает поддельные документы высокого качества.

Моя речь размеренна, спокойна и уверенна, но Зимовский недоверчиво качает головой и обходит вокруг Егорова, чтобы встать с другой стороны:

— Cтоп, стоп, стоп, я что-то не совсем догоняю.

— Чего ты не догоняешь?

Я уже знаю следующий вопрос, и Антоша меня не разочаровывает — размахивая пальцем у себя перед носом, он его задает:

— Причем тут двойная жизнь и подделка документов?

Он уже оттеснил Егорова за спину и готов вцепиться бульдожьей хваткой, если я вдруг начну горячиться и выдам чрезмерную заинтересованность. Сложив руки на груди, он победно смотрит на меня, но я лишь мило улыбаюсь:

— Антон Владимирович, это вы у нас человек свободный, а есть куча разных мужиков, сидящих в креслах разных рангов и имеющих статус женатого человека.

Не давая себя прервать и сбить, напористо продолжаю:

— И по статусу им бражничать и куражится не положено, а вот по поддельному паспорту слетать в Куршавель с любовницей — это запросто. Прилетает какой-нибудь Сидоров с подругой...

Убедительно пожимаю плечом:

— Никому это не интересно. А домой вернулся и раз — уже и Петров.

Шеф оживает, явно заинтересовавшись идеей:

— Слушай, Марго, ну так ведь это же бомба!

Антон разочарованно отступает за спину шефу, корча рожи, а я делаю контрольный выстрел — может быть начальник сам что-нибудь подскажет насчет фальшмастеров:

— Это может быть бомбой, а чтобы она взорвалась, мне нужно пообщаться с таким человеком. Иначе, это будет не правдоподобная статья, а элементарное шило.

Егоров трясет головой и с выпученными глазами восторженно пожимает плечами:

— Нет, Марго, это же чумовая идея!

Сама удивляюсь, как вовремя пришла она мне в голову. Глядя на стухнувшего Зимовского, хмыкаю с улыбкой:

— Ну, я вижу, моему заму тоже нравится.

Антон с ужимками подает из-за горизонта голос:

— Честно говоря...

Но Егоров уже загорелся и его не сбить:

— Так, Антон, расшибись, но найди Марго этого человека!

Ого! Это называется одним выстрелом подстрелить двух зайцев. Раненый косой жалобно блеет:

— Евпатий — коловратий, а где я его найду?

А не надо было рыть яму ближнему! Егоров поворачивается к Зимовскому, укоризненно глядя на него:

— Где, хочешь! Иначе, сам будешь сидеть и рисовать.

Вот молодец мужик, уважаю. Инициатива, как известно наказуема, особенно инициатива в подлых делах... У шефа звонит мобильник, и он оставляет нас:

— Ой, извините. Да! Ну, я же сказал — в среду! А среда это после вторника, но перед четвергом.

С усмешкой наблюдаю за растерянным замом — получилось даже лучше, чем я думала. На девяносто процентов Антоша разберется с проблемой — потому и держу его на должности. В смысле, Игорь держал. Егоров, тем временем, от нас уже далеко и я насмешливо хмыкаю:

— Ну, что смотришь?! Cтарший приказал.

Развернувшись в противоположном направлении, тоже удаляюсь, оставляя Антона злиться и скрипеть зубами.

* * *

Настроение сразу подскакивает на все сто, и я звоню Вадиму передать просьбу Наумыча о мастер-классе. Выйдя и дамской комнаты, не торопясь поворачиваю из коридора в холл, сунув одну руку в карман, а другой, прижимая трубку к уху:

— Алло, Вадим, ты дома?

— Марго? Нет, я на улице, но скоро буду там. Что-то случилось?

— А… Какие у тебя планы?

— Хочешь что-то предложить?

На каждый мой вопрос, у него свой.

— Ну, да... Есть одно предложение. Только оно не от меня поступило.

Иду мимо опустевшей секретарской стойки — Люся куда-то отскочила.

— А от кого?

— Да вот Борис Наумыч интересуется твоим подходом к коллективному сознанию.

— Чего, серьезно?

— Ой, не то слово.

Бросаю взгляд в сторону двери начальника:

— Он даже хочет, что бы ты нам пару лекций прочитал.

— Пару?

— Ну-у-у… Я ему сказала, что пару это нереально, но он просил, хотя бы одну и естественно не за спасибо.

— Ну, в принципе это возможно. А что, он хочет прямо сегодня?

Об этом разговора не было, но чего тянуть?

— Н-н-ну, да... И взял с меня слово, что я тебя уговорю.

Останавливаюсь недалеко от кабинета, возле кулера с питьевой водой.

— Считай, что это у тебя уже получилось. К часикам трем, это будет нормально?

— Конечно, спасибо тебе Вадим. Пойду, порадую старика, хэ…

— А меня ты чем-нибудь порадуешь?

М-м-м… Быстро сказка сказывается, да не быстро дело делается. Я и про паспорт-то пока ничего толком сказать не могу, куда уж больше. Пытаюсь уклониться от ответа, прикинувшись чайницей:

— А… Чем, например?

— Ну, скажем тем, что ты уже сказала всем о своем отъезде.

Краем глаза замечаю Калугина, топчущегося возле стойки, а потом он расслаблено облокачивается на нее, посматривая в мою сторону. Продолжаю гнуть свою линию:

— Давай на эту тему не по телефону, а?

Может, к вечеру, яснее станет. Шепелев соглашается:

— Понял.

Присутствие Андрея развязывает язык, заставляя назло говорить то, чего только что назвала нетелефонным разговором:

— Поверь, я обязательно это озвучу, только чуть позже, ладно? Просто я хочу сразу заявление, чтобы, ну, так сказать, одним махом — и про Стокгольм, и про «Планету».

Резать, так резать по-живому. Чтобы, наконец, дошло до чьих-то упрямых мозгов.

— Хорошо, не проблема. До встречи.

— До встречи.

Захлопываю крышку мобильника, разворачиваюсь, и оказывается лицом к лицу с Калугиным. Тот стоит передо мной в расстегнутой нараспашку полосатой рубахе, поверх футболки, с засунутой в карман рукой:

— Марго.

— Что?

Он вздыхает, издавая тягучее междометие:

— М-м-м…. Прости, меня, пожалуйста, я краем уха сейчас слышал, что …

Он зависает, вопросительно глядя мне в глаза. Внимательно вглядываюсь в его лицо, чуть исподлобья... На то и было рассчитано, чтобы услышал.

— Что, именно?

— Кхм… Ну, ты о каком-то там заявлении, что-то говорила.

То есть, тебе разжевать надо? Как тогда — а что я имела в виду, когда на всю страну про любовь объявление сделала? Или что я имела в виду, когда по телефону спросила: бросишь ли ты Наташу, узнав это? Ладно, разжую, может, определенность подтолкнет к какому-нибудь действию. Но для начала веду в сторону головой, вопросительно приподняв бровь:

— Андрей, у тебя очень большой край уха...

Тот морщит недовольно лоб и настаивает:

— Маргарит и, тем не менее…. Что-то там, про Стокгольм.

Вздернув подбородок, прикрываю глаза. Надо решаться... Или он перешагнет через свои табу, или мы расстанемся окончательно, третьего варианта не будет. Спокойно смотрю на него:

— Ну, да, говорила.

— А про «Планету»?

Все слышал, все впитал, но продолжает придуриваться «А что я имела в виду....». Как дура, жду от него поступков, а их как не было, так и нет. Опускаю взгляд в пол и не могу удержаться от нравоучительных упреков:

— Калуга, вот меня поражает твоя настойчивость. Причем там, где не надо.

Тот переминается с ноги на ногу:

— Марго.

Сунув руки в карманы, со вздохом перебиваю:

— Да, я действительно уезжаю, работать с Вилли Шепардом в журнале «Планета».

Не знаю, с какого им бока Вадим, но мне предложено место главного редактора и это дорогого стоит. Открыто смотрю в глаза Андрею, надеясь на реакцию, но он молчит.

— Еще вопросы есть?

Судя по отсутствию реакции, мои старания бесполезны — ничто не сломает созданный Калугиным между нами барьер. И пока он видит во мне мужчину, любовь не вернется. Хмуро заканчиваю:

— Вижу, что нет.

И прохожу мимо, прямиком к Егорову, оставляя Андрея размышлять посреди холла.

* * *

После обеда ко мне в кабинет заглядывает Зимовский и после непродолжительной пикировки по поводу тупых тем, не вписывающихся в формат «МЖ», сует мне в руки листок из блокнота:

— На держи.

И отходит к окну, что-то высматривая на улице, сквозь жалюзи. Неужели, лед тронулся? Стараясь не выдать положительных эмоций, продолжаю топтаться сбоку от стола, вчитываясь в крупные буквы:

«Саша Коваль

8-903-544-45-10»

Вслух повторяю:

— Саша Коваль

Антон не оборачивается и, сложив руки на груди, комментирует:

— Угу... Первоклассный специалист, можешь не сомневаться.

Кошусь на спину зама, подпуская шпильку в его адрес:

— Да? А ты что, пользовался его услугами?

Цыкнув сквозь зубы, Зимовский чуть поворачивает голову:

— Ой, обижаете Маргарита Александровна. Просто, у меня широкие связи.

Нет, тут он меня, конечно, обскакал, надеюсь этот Саша не Коля Пчелкин. Но признать успех врага, вынужденно ставшим моим союзником, не спешу — усмехнувшись, язвительно добавляю, разглядывая записку:

— В узких кругах.

— Старая шутка.

— Зато смешная

Мой визави кривится, а я, сунув руку в карман, прохожу за стол:

— Ладно, спасибо тебе Антон.

— Да не за что. Ты же знаешь, если что-то касается нашего общего дела — я в лепешку расшибусь…. А, кстати, можем вместе съездить.

Он чешет пальцем возле носа, зыркая острым взглядом в мою сторону. Наверняка

будет проверять каждый мой шаг. И телефончик сто процентов выписал в свою записную книжицу. Антоша примитивен как каток. Делаю губы утиным клювиком, поджимая нижнюю губу, потом расплываюсь благодарной улыбкой, глядя своему врагу в глаза:

— А, нет, спасибо, я сама.

Зимовский пожимает плечами:

— Ну, как скажешь.

Он продолжает топтаться рядом со столом, потом осторожно интересуется:

— А-а-а… Это тебе только для статьи надо?

Угу, все тебе прямо сейчас и выложу. Делаю удивленные невинные глазки:

— А для чего еще-то?

Мы смотрим друг на друга. Мои смеющиеся глаза, видимо не внушают ему доверия, и Антон неопределенно дергает плечом:

— Ну, мало ли.

Конкретику, пожалуйста!

— Что, мало ли?

— Да так, ничего, удачи.

Подмигнув, он идет к выходу, прикладывая мобильник к уху и изображая деловитость. Провожаю взглядом — очевидно, что про статью он не поверил абсолютно и попытается копать дальше. Прищурившись, кидаю вслед:

— Вот, жучила навозный.

* * *

Первым делом перезваниваю по указанному номеру и спрашиваю Сашу Коваль, объясняя, что номер мне дал Антон Зимовский. Разговор не телефонный и хрипловатый голос на том конце трубы предлагает подъехать в «Нагорную галерею» на улицу Ремезова. Полагаю, то, что мне нужно, стоит весьма недешево, и я уже знаю, что могу оставить в прошлой жизни в качестве оплаты за будущее. Припарковавшись и выбравшись из машины, с сумкой в руке, обхожу сзади своего мустанга и нажимаю кнопку электронного ключа, запирая двери. Остановившись на секунду, бросаю на джип прощальный взгляд — недолго он мне прослужил, зато верой и правдой.

Решительно повесив сумку на плечо и засунув руки в карманы, прохожу между каменных львов к лестнице, ведущей к дверям галереи. Взбежав по ступеням вверх, торопливо захожу внутрь, в тепло помещения. Особо не присматриваясь к картинам на стенах, иду по залам в поисках кого-либо из сотрудников. Посетителей немного — лишь пара девушек, замерли, разглядывая полотна.

Размахивая руками, быстро марширую мимо них, скользя вокруг равнодушным взглядом... Наконец, замечаю сотрудницу, которая здесь явно не из любопытства — отклонив рамку с лепкой от стены, она заглядывает за нее и чего-то там, невидимое, поправляет. Закончив, она выравнивает шедевр современного искусства, толкая рамку за углы то с одной стороны, то с другой. Стуча в тишине каблуками, направляюсь к ней, оглядываясь по сторонам. Интересуюсь:

— Извините, пожалуйста, вы мне не подскажите, где я могу найти Сашу Коваля.

По пути ни одного мужика не видела, видимо этот парень где-то в подсобных помещениях. Девушка с короткой стрижкой трет руки друг о дружку и вдруг переспрашивает низковатым, чем-то знакомым, голосом:

— Кого?

— Мне нужен Саша Коваль.

— Ну, во-первых, не нужен, а нужна.

Растерянно смотрю на девицу — мне кажется, она меня не поняла и что-то путает.

— То есть?

Девушка вдруг улыбается:

— Саша Коваль это она, то бишь — я!

Надо же так оконфузиться. Не могу сдержать восхищенного удивления:

— Вы?

— А вы хотели увидеть лысого бородатого мужика в татуировках?

Примерно так. Смеюсь:

— Нет, ну, почему лысого бородатого...

— Не знаю. В фильмах так, обычно, показывают.

Мы тихонько продвигаемся по залу — я, не вынимая рук из карманов, а Саша, продолжая потирать ладони. Мое смущение до конца не проходит, и я пожимаю плечом:

— Ну, мы наверно с вами разные фильмы смотрим.

Саша уже с серьезным видом бросает на меня острый взгляд, указывая пальцем:

— А вы Марго?

Активно киваю:

— Она самая.

— Я вас по голосу узнала. Это же вы мне звонили?

Напоминаю:

— Да, мне ваш телефон дал Антон Зимовский.

— Я с ним разговаривала.

— Он вам обрисовал суть задачи?

— Ну, в общих чертах.

Она вдруг отрицательно качает головой:

— Только имейте в виду, технологию процесса я вам рассказывать не буду.

Слушая ее, смотрю в пол — в принципе, связавшись, мы становимся обоюдно зависимы, риски есть для обеих, и ничего не остается, как взаимно доверять. Так что мотаю головой, кидая прищуренный взгляд:

— А ничего рассказывать и не надо.

Сцепив руки у груди, Саша недоуменно переспрашивает:

— Как это не надо? Насколько я понимаю — вы пишите статью?

Cунув руки в карманы брюк, отворачиваюсь:

— Ну, это, как говорят в фильмах — легенда, а на самом деле у меня будет к вам немножечко другая просьба.

— Какая просьба?

Осматриваюсь по сторонам, не желая чужих ушей:

— А….Может, отойдем?

Она уводит меня за одну из дверей и по моим объяснениям причин потребности в новых документах вопросов не задает. Называет только цену за два паспорта, заграничный и гражданский, и за права. Предупредив, что загранпаспорт и права нужны срочно, а гражданский можно и завтра, отдаю ей заранее приготовленный листок со своими данными, фотографии и отправляюсь в залы повышать художественный вкус.

* * *

Я не слишком большая поклонница современного искусства, чтобы два часа пялиться на то, что вывешено здесь на обозрение, так что первый час просто сижу в кафе. Ну а где-то за полчаса до назначенного срока возвращаюсь, неторопливо обходя залы. Сунув руки в карманы, останавливаюсь возле висящей рядом пары полотен с гигантскими ладонями: черной на белом фоне и белой на черном фоне. И что сие должно символизировать? Сзади слышится стук каблуков и голос приближающейся Саши:

— Маргарита Александровна, можно вас на секунду?

Наконец-то! С довольной улыбкой разворачиваюсь на голос:

— С удовольствием.

Нет ничего хуже, чем ждать. Саша уводит меня в сторонку и вручает документы — загранпаспорт и права.

— Вот, держите, права и загранпаспорт.

Не могу сдержать довольного возгласа:

— Капец. Ха…А как вы так быстро?

— Ну, извините, в это я вас посветить не могу.

Права, как настоящие, надо же…. Потом раскрываю паспорт, пролистывая страницы.

— Слушайте, вообще как настоящие.

— Они и есть настоящие.

У меня даже челюсть от восторга падает вниз. Когда до мозга доходит, что сказала Коваль, удивленно таращу на нее глаза:

— В смысле?

— Ну, надо так думать, они такими и будут.

А-а-а…. Типа вести себя с ментами надо так, чтобы не лажануться своим поведением.

— Хэ… Понятно.

Восторженно трясу головой:

— Ну, спасибо огромное.

Саша поправляет чубчик:

— Я думаю, кроме спасибо, еще что-то прилагается?

Безусловно! Согласно киваю и, сбросив одну ручку сумки с плеча, лезу в ее внутренности:

— Да, конечно, секунду.

Вытаскиваю из кармашка приготовленные документы на машину и протягиваю их своей спасительнице:

— Э-э-э… Вот, держите.

Та недоуменно хмурит брови:

— Что это?

Продолжая копаться в сумке в поисках ключей, объясняю:

— Это техпаспорт на машину.

— Так, секундочку, на техпаспорт мы не договаривались. Мы оговаривали только два документа.

Не два, а три. Оказывается, мой ответный ход, не менее удивителен и может поразить даже таких нетривиальных девушек.

— Вы не поняли, это вам.

Надев ручку сумки обратно на плечо, протягиваю Саше ключ от машины, но та по-прежнему хмурится, не веря размерам моей благодарности:

— В смысле, мне?

— За работу и за молчание. Англичанин, 2009 года.

И года не прокаталась... Только куда мне с ним в Швецию? За молчание это Саше понятно, она добреет и смеется:

— Это что, шутка?

— Ну, я ведь с вами про статью беседовала?

— Ну, да.

— Вот и будем придерживаться этой легенды. Машина у входа.

Отдаю ключи:

— Всего доброго.

Думаю, оформить доверенность на вождение, она сможет и без моего участия. Уйти не успеваю — сзади слышится:

— Маргарита Александровна, а вы не переборщили?

Она догоняет меня, и я смотрю вниз, на свой новый загранпаспорт. Во-первых, я еще завтра вернусь, уже за российскими документами, а во-вторых, мало ли когда еще наше знакомство пригодится. Пусть лучше она мне будет должна, чем я ей.

— Ну, я считаю, что все справедливо — ты мне новую жизнь, я тебе новую машину.

Улыбнувшись, покидаю ошеломленно зависшую Сашу — правда теперь мне придется ловить такси до Большой Татарской, да и домой ехать вечером на общественном транспорте.

* * *

В результате в издательство возвращаюсь, когда уже вечереет и рабочий день движется к концу. Едва выйдя из лифта, лицезрею перед собой спину Антона, свернувшего из коридора в холл, и окликаю:

— Антон!

Тот оглядывается:

— М-м-м?

Интересно, как тут Вадим со своей лекцией.

— Вы уже закончили?

— Где?

Догнав, киваю подбородком в сторону зала заседаний — думаю, они именно там развлекались с психологическими тестами. По крайней мере, так было с прошлым психологом.

— А-а-а… Да пошел он в баню!

Вообще-то, я тоже не люблю коллективные эксперименты над мозгами. Через холл идем рядом, и я интересуюсь, поправляя ремешок часов:

— Что, не понравилось?

Зимовский недовольно ворчит:

— Да мне эти пионерские лагеря вообще никогда не нравились. «Отношения в коллективе»! Со стороны это смотрится вообще, как капустник в дурдоме.

— Ясно.

У меня отличное настроение и я не могу сдержать довольную улыбку. Антоша, видя такое самодовольство, сразу настораживается:

— Ой, я смотрю, ты вся цветешь.

— Ну, а чего вянуть? Кстати, спасибо за Сашу Коваль.

Антон артистично приподнимает брови:

— М-м-м, ты уже с ней встречалась?

Наверняка уже раз десять и звонил, и проверял. Сунув руки в карманы, усмехаюсь:

— Ну да, я только от нее.

— Ну и как?

Остановившись, смотрим друг другу в глаза. Неужели ждет доклада?

— Что, как?

— Успешно?

Все эти неопределенные междометия имеют двойной, а то и тройной смысл и я снова хмыкаю, вскидывая голову:

— Что именно?

Зимовский благодушно интересуется:

— Ну, материал нарыла?

— Под завязку.

Тот скалиться волчьей улыбкой:

— М-м-м, угу… Дашь почитать?

— В журнале почитаешь.

Не найдя бреши в моей обороне, Антон пытается кокетничать:

— Ой, некрасиво Маргарита Александровна, ну некрасиво. Я, между прочим, на этот контракт, личные баблосы потратил.

Сочувственно вздергиваю брови, подыгрывая:

— Что вы говорите?!

— Да, десяточку кровненьких, как с куста, выложил.

— Десяточку? Ничего себе, тариф.

— Да, вот такие вот расценки. Их контактов, в телефонных справочниках, увы, не написано.

Прохиндей, даже по мелочи срубить деньжат не прочь.

— М-м-м… Ну, я к сожалению финансами не занимаюсь, так что по всем вопросам к Наумычу.

Обхожу Антона, чтобы зайти к себе в кабинет, а вслед слышится:

— Ну, да, ну, да… Дождешься от вас благодарности.

За Сашу поблагодарила, а клянчить десяточку, это уже крохоборство:

— Нет, я премию, конечно, выпишу, ну, а в остальном — к Наумычу.

И прохожу в открытую дверь.

* * *

Время с выпуском номера поджимает, а я не могу укатить во всякие Швеции, не обеспечив полноценного наполнения журнала. Так что приходится задержаться дольше обычного, подчищая хвосты. За окном уже темень, Вадим обещал с минуты на минуту заехать забрать, и я, повесив сумку на плечо и окинув последним взором стол, иду на выход. Я еще вся в рабочих планах на завтра, вся в мыслительной дилемме заглянуть к Егорову покаяться или сразу к лифту. Задумчиво, уставившись в пол и не глядя по сторонам, иду в сторону запасного выхода на лестницу. Неожиданно сбоку доносится «Марго!», и я вскидываю голову. Калугин? Он еще не ушел?

— Да?

Подбежавший Андрей тормозит меня, сопя и отдуваясь, и преграждая путь рукой:

— Прости, пожалуйста, удели секунду.

Я уже не верю, что дождусь от него раскаяния, слов об ошибке, признаний в любви… Не верю, и опускаю глаза. Калугин смотрит по сторонам, переминаясь с ноги на ногу:

— Э-э-э… Я не понимаю, с какого перепугу, ты собираешься ехать в Стокгольм с этим… Ну, как бы его…

Опять он не о том, не о себе, не о нас…. Кажется, кроме нападок на Шепелева, Калугина вообще ничего не интересует и это раздражает. Цежу сквозь зубы:

— Этого «как бы его», зовут Вадим.

— Значит, ответа не последует?

Разочарованно вздыхаю:

— Ответа на что?

Он чуть разводит руки в стороны:

— На мой вопрос.

Так никакого вопроса не было, только констатация непонимания. И никаких других вариантов, почему мне не ехать, предложено тоже не было. Расслаблено стою, сунув руки в карманы, таращась в сторону. А вот интересно, если скажу, что еду работать, он будет изображать рвотные рефлексы и говорить «Работать? Мужик с мужиком?». Чтобы задать главный вопрос, заглядываю в глаза, прекрасно помня все его прошлые выпады в свой адрес:

— А ты сейчас с кем разговариваешь?

— Ну, с тобой, а с кем же еще.

— Нет, это я понимаю. Я имею в виду с Марго или с Гошей?

Калугин мотает головой, не желая отвечать и уходя от ответа:

— Маргарита, я не понимаю.

Не понимал бы, не устраивал бы концерты каждый день. Прищурившись, качаю головой:

— Да все ты прекрасно понимаешь…

Отвернувшись, переступаю с ноги на ногу, а потом, вскинув подбородок, снова смотрю Андрею в глаза:

— С-с-с… Ты никогда не перейдешь этот барьер! И чем дальше мы будем друг от друга, тем лучше.

Тот поджимает губу, хмуря брови:

— М-м-м... Лучше, для кого?

Может быть, ему нравится заниматься садо-мазо и унижать меня, не знаю, но мне точно не нравится.

— Ну, я не знаю, как для тебя, но для меня, так точно.

Максимум чего я дожидаюсь от Калугина:

— Ну, тогда я тебя прошу.

Помолчав, он добавляет:

— Я тебя очень прошу, пожалуйста, не уезжай.

Очень хочется спросить «почему» и может быть додавить, переломить его упрямство, но я вижу выходящего из лифта Вадима и молчу. Да и о чем говорить, если Андрей не сказал ничего нового? «Собаку на сене» мы уже с ним обсуждали и слова «не уезжай» из той же серии. Неуверенно пожимаю плечами:

— Извини Андрей, но я уже приняла решение.

Шепелев останавливается возле нас:

— Марго.

— Да?

Делаю шаг навстречу, обходя Калугина. Вадим кивает Андрею:

— Я прошу меня извинить

Тот отступает в сторону:

— Да, конечно.

Шепелев теперь смотрит на меня:

— Ты уже сказала Наумычу?

— Что, именно?

Вадим почему-то снова смотрит на Андрея:

— Ну, про отъезд?

А что горит, что ли? Мне же тоже нужны гарантии. Например, что в «Планете», меня примут с распростертыми объятиями. Или что, так и будем бороться за шансы? Опять же, как там с моей визой? Ничего же еще непонятно… Неуверенно мотаю головой:

— Да нет, он все время занят.

— А когда планируешь?

Оглядываюсь на Андрея. А действительно, какой смысл тянуть? Со вздохом окидываю Калугина осуждающим взглядом — трусость она трусостью и остается, какие бы оправдания не приводила.

— Да вот, прямо сейчас.

И, развернувшись, иду в кабинет к начальнику.

* * *

После краткого вступления о своем решении уехать из Москвы, лезу в сумку, где у меня лежит еще летом написанное заявление и отдаю его в руки Егорову:

«Генеральному директору МЖ Хай Файф Егорову Б.Н.

От главного редактора Ребровой М.А.

Заявление.

Прошу вас освободить меня от занимаемой должности главного редактора в связи с переменой места жительства. 20.06.2009 г. Реброва».

Знаменательная дата — именно тогда Сашу Верховцева вышвырнули из издательства, а я дура, на радостях поперлась к Калугину домой и застала парочку отмывающейся в душе после секса…. Писать новое не поднимается рука, будто деревенеет, отказывается слушаться. Тогда, в июне, это был всплеск эмоций, и то я никому эту бумажку не показывала, а теперь и эмоций нет.

Наумыч расстроено кряхтит, он стоит позади своего кресла, положив на спинку локти и опустив листок вниз, косится на дату поставленную внизу. Ну, да, число не сегодняшнее, но зачеркнуть и исправить на новую дату недолго. Егоров тяжко вздыхает и я, сунув руки в карманы, оправдываюсь:

— Борис Наумыч, я все прекрасно понимаю, но вы меня поймите тоже. Это не бзик, это не блажь, прежде чем пойти на такой шаг я очень долго думала.

Егоров хмуро смотрит на меня, отрываясь от спинки кресла:

— Значит, отговаривать тебя бесполезно?

После секундного молчания, признаюсь:

— Думаю, да.

— А если я попытаюсь?

Я этого боюсь и потому тороплюсь с ответом:

— Пустая трата времени и нервов.

Егоров скользя опустошенным взглядом, отворачивается, горько признаваясь:

— Четко, лаконично. Только где я найду, вот такого главного редактора?!

Меня мотает от непрошенного чувства вины:

— Борис Наумыч, пожалуйста, не бейте ниже пояса, а?

Я и так себя чувствую неуютно и не нахожу себе места.

— Сами знаете, незаменимых людей нет.

Наумыч выбирается из-за кресла, подбираясь ко мне мелким шагом вплотную, и отрицательно трясет головой. Потом заглядывает в лицо:

— Скажи, а тебе не страшно?

Кажется, он о чем-то догадывается, только не озвучивает? Грустно смотрю на него:

— Что, именно?

— Ну, бросить все, дом, друзей, статус.

Нет, слава богу, не догадывается, раз говорит про статус. Честно признаюсь:

— Страшно, хэ… Но есть вещи и пострашней.

Например, потерять свое «я», свое прошлое, родителей. Егоров понимающе кивает:

— Это ты от них бежишь?

Да нет, от этого мне не убежать… А вот от последствий…. Неуверенно усмехаюсь, качая головой:

— Ну, что-то в этом роде.

— Это чего-то твое женское?

Мое. И женское, и мужское, не разберешь. Набираю носом воздух в легкие, снова усмехаясь:

— Можно сказать и так.

Егоров обречено усаживается в кресло:

— Да, нет, я тут темный лес.

— Мда.

Не усидев, Наумыч снова вскакивает и, оперевшись обеими руками на стол, нависает над ним:

— Ничего не могу сказать, но мне будет тебя… Чудовищно не хватать! Слышишь, чудовищно!

Блин, слезы наворачиваются, и я киваю — мне тоже, чудовищно!

Опустив низко голову, шеф огорченно качает ею. Шумно втянув носом воздух, признаюсь:

— Мне вас тоже.

Тот тут же оживает, выпрямляясь и с надеждой поглядывая на меня:

— Ну, так может?

А смысл? Морщась, решительно отказываюсь:

— Борис Наумыч, все уже решено.

— То есть, скала и не сдвинешь, да?

Только один человек в силах все изменить, но увы… Моргнув намокшими глазами, киваю:

— Совершенно верно.

Обиженно, Егоров отворачивается:

— Ну, чего я тебе могу сказать.

Он поджимает губы, не глядя на меня:

— Давай, иди.

Мне его так жалко…

— Борис Наумыч!

— Все, все, иди, я сказал. А то еще не хватало, чтоб я при тебе разрыдался.

Он гордо поднимает голову, отводя глаза. Капец, да я сейчас сама разрыдаюсь — пятнадцать лет вместе… Наумыч же мне, как родной! Жалобно поглядывая на начальника, топчусь, не зная, то ли обнять его, то ли быстрее уйти, чтобы действительно не расплакаться, а потом, все же ухожу.

* * *

Дожидающегося меня Вадима, обнаруживаю у себя в кабинете и зову его:

— Пойдем.

Мы выходим в холл, Шепелев гасит свет и прикрывает дверь в темный кабинет, я же, не торопясь, направляюсь к лифту, опустив задумчиво глаза в пол — ну вот Рубикон перейден и мосты сожжены. Вадим нагоняет, прерывая раздумья:

— Ну и как, Наумыч?

Поправив ремешок сумке на плече, вздыхаю, не оглядываясь и не прерывая движения:

— С пониманием.

— Хм, странно.

Возле закрытых дверей лифта останавливаемся, и я, удивленно приподняв брови, смотрю на своего спутника:

— Что странно?

— Честно говоря, я думал, он будет тебя уговаривать.

А он и уговаривал… Но вдаваться в подробности не хочется — качнув отрицательно головой, морщу нос:

— Наумыч слишком умен для этого.

Вадим смотрит куда-то вверх, понимающе кивает и поднимает указательный палец:

— Значит, он действительно хорошо тебя знает.

Сомневаюсь. Я сама-то себя хорошо не знаю. Но зато он знает Игоря, так что, хмыкнув и засунув руки в карманы, с грустной улыбкой соглашаюсь:

— Типа того.

Наконец подошедший лифт раскрывает свои объятия, и мы, молча, спускаемся вниз. Когда выходим из крутящихся дверей издательства, у Шепелева в кармане звенит мобильник. Прохожу вперед, чтобы не мешать своим присутствием, но начавшийся разговор заставляет остановиться и прислушаться.

— Алло… Да, Ань, привет, слушаю тебя… Да вот выхожу с Марго из издательства, а что?

Шепелев поднимает глаза, окидывая взглядом кое-где светящиеся окна.

— Что случилось?

Он стоит, задрав голову вверх, и я жду разъяснений — сначала Калугин, теперь Сомова….

— Ну, в принципе не проблема…. А что случилось?…. Сейчас, поднимусь… Хорошо, понял.

Поднимусь? Она здесь? Интересно с Калугиным или с Егоровым? И зачем ей Шепелев? Закончив разговор, Вадим убирает трубку, и я вопросительно смотрю на него:

— Что случилось?

— Да ничего не случилось, просто Аня хочет со мной о чем-то поговорить.

Так я права или нет — она здесь? Шепелев опять поднимает голову и глядит на окна, так что интересуюсь:

— А где она?

— Здесь наверху.

Значит права. Только зачем ей Вадим и что у них за разговоры?

Хмыкнув, язвительно веду головой:

— Нормально, а что дома нельзя?

Шепелев откровенен:

— Марго, дома я с ней предпочитаю держаться на дистанции. Ты прекрасно знаешь почему.

Потому, что бывший? Видимо, она своими истериками достает не только меня. Приподняв бровь, молчу, потом усмехаюсь соглашаясь. Вадим добавляет:

— Ты езжай, а я поговорю и приеду.

Возразить нечего и я лишь пожимаю плечами:

— Ну, ладно.

Хотя, все равно не понимаю что нужно Сомовой. Продолжая удивленно качать головой, спускаюсь по ступенькам вниз, потом оглядываюсь, провожая спину Вадима, возвращающегося обратно:

— Капец, не издательство, а беседка для переговоров... Кхм…

Дернув за ремешок сумки на плече, иду к ожидающему такси.

* * *

Приехав домой, едва успеваю переодеться в джинсы и майку, как в дверном замке раздается скрежет ключа и на пороге появляется Сомова, причем в полном одиночестве. Странно…Она там что, в редакции, Шепелева, замочила что ли? Или отказалась везти домой на своей тачке?

Но общаться с ней и что-то выяснять нет ни малейшего желания. Можно было бы, спрятаться в спальне, но ведь припрется и туда, и опять будет нести всякую ахинею про меня и Вадима. Так что изображаю деловую колбасу цвета фуксии, мечущуюся по квартире и озабоченную сборами в дальний путь — лазаю по шкафам и собираю вещи в общую кучу на постели.

С очередным заходом в прихожую, откатываю дверь встроенного шкафа и извлекаю из глубин чемодан. Сомова, мающаяся неподалеку со стаканом в руке с остатками вискаря, подступает вздыхая поближе:

— Послушай, Гоша.

Та-а-ак, начало многообещающее. Еще одна затейница, нежелающая видеть во мне женщину. Поправляю:

— Ты хотела сказать Марго?

Ставлю чемодан на пол, и лезу в шкаф снова, теперь уже за шмотками. С отвисшей от недовольства губой, Сомова огрызается:

— Нет, я сейчас обращаюсь к Гоше!

Хорошо они спелись с Калугиным. Наверно для этого и притащилась вечером в издательство — вместе с Калугой помыть и посушить мне кости. Выпрямившись, усмехаюсь:

— Да? Ну, говори, я слушаю.

Суетясь и волнуясь, Анюта торопится высказаться:

— В общем, я хочу, чтоб ты знал.

Гляжу на нее сквозь упавшие на глаза пряди волос и даже пальцем не шевелю, чтобы убрать, такой отрицательный накал сейчас между нами. Весь мозг мне уже выела и новые «знания» меня нисколько не привлекают. И точно — Сомова срывается на визгливые нотки:

— Вот, ты как был эгоистом, так эгоистом и остался!

Старая песня. Только чья бы корова мычала про эгоизм-то. Чтобы не разругаться напоследок, пытаюсь ее остановить:

— Ань!

— Я еще не договорила.

Веду головой из стороны в сторону, закатив глаза к потолку. Демонстративно лезу в шкаф и снимаю с перекладины вешалку с висящим пиджаком. Сомова продолжает свои слезливые вопли:

— Вот тебе, между прочим, совершенно наплевать, что ты сейчас уедешь, и я здесь останусь вообще одна!

И кто после этого эгоист? К тому же ее никто из квартиры не выгоняет — живи себе с Наумычем, радуйся семейной жизни.

— Аня, ты взрослая девочка.

Сомова топчется на месте, суетливо дергаясь, подыскивая аргументы:

— Да? Ты тоже был взрослым мальчиком, когда мы здесь жили с тобой под одной крышей.

И что? Что-то я ее логики не понимаю. Пожав плечами, лезу в шкаф за следующей вешалкой:

— Вот ты это сейчас к чему сказала?

Сомова, после своего виски, похоже, близка к истерике — по крайней мере, бормочет ерунду и, на мой взгляд, бессвязный бред:

— А к тому! Когда я отсюда собиралась, раз пять свалить, что ты мне говорил тогда? Не уезжай, не оставляй меня одного, я здесь загнусь.

Все никак не врублюсь, про какое время она говорит: до превращения или позже. К тому же Гоши больше нет, а Марго не загнется — повзрослела и окрепла.

Смотрю на несчастную поддатую Аньку, но сочувствия она у меня не вызывает. Когда Сомовой нужно устраивать личную жизнь, ей глубоко на… чхать и на Гошу, и на Марго! Плохо ей, видите ли, одной… А куда же делась неземная любовь с героическим Наумычем? Меня начинает раздражать беспредметный разговор и апелляции к привидению, и я повышаю голос:

— Слушай, Сомова, хватит разговаривать с Гошей!

Анюта тут же вскидывает голову, таращась на меня.

— Его нет, понимаешь? Перед тобой стоит Марго. Марго!

Та обиженно шлепает губами:

— Да?

— Да.

Сомова хватается за последнюю соломинку, тыча в извлеченный из шкафа Гошин костюм.

— А зачем тогда ты это берешь? Это, между прочим, мужской!

Она хватается за лацкан костюма, и я опускаю глаза вниз, наконец, обращая внимание на то, что держу в руках. А кто сказал, что я его беру? А если и беру, то потому, что, как говорит Калугин — нет гарантий. Пусть будет в загашнике, для страховки. Может Гоша и вернется когда, но сейчас-то его нет и устраивать истерики нечего. Выпаливаю, прямо Аньке в лицо:

— Не твое дело! Полы мыть буду.

И решительным шагом уношу свой трофей в спальню. Уже на пороге слышу за спиной голос Вадима из прихожей:

— Приве-е-ет… Привет, привет…

Бросив вешалку на кровать, возвращаюсь назад, к ним — как раз, когда раздосадованная Сомова уходит, хлопая дверью и недовольно бурча:

— А теперь все, нет больше разговора.

О чем это они? Решительно размахивая руками, разгоряченная и растрепанная, с приветливой усмешкой на лице, с независимым видом подхожу ближе, останавливаясь на пороге прихожей и привалившись спиной к стенке, чтобы не подумал, что прибежала встречать после часовой разлуки:

— Привет, Вадим.

— Привет, у вас что-то случилось?

Кошусь на него, чуть повернув голову. Интересно, где это он был все это время?

— А у нас каждый день что-нибудь случается.

Шепелев не найдясь, что ответить, лишь приподнимает бровь. Стычка с Анькой только добавляет внутренней неустроенности и сомнений в моем и без того неспокойном нервном состоянии и я пытаюсь погасить их бурной деятельностью по сбору чемоданов, хотя еще нет ни виз, ни билетов на самолет. Перво-наперво, выгружаю все шмотки из шкафа в спальне, вываливая их на постель. Тут все: халаты, куртки, пиджаки и прочее, прочее, прочее. Рядом водружаю пустой чемодан — якобы туда складываю. На шум и буйство вскоре заглядывает Шепелев и замирает у входа, оперевшись рукой на стенку шкафа. В его голосе слышится скепсис:

— Марго, а ты уверена, что это все влезет в два чемодана?

А почему именно два? Или мы полетим на кукурузнике? В моей руке вешалка с серым костюмом, и я прикидываю, стоит ли его тащить с собой.

— Я вот как раз и пытаюсь понять, что мне нужно, а что нет.

Так и не придумав, кидаю на постель, в общую кучу. Следует мужской совет:

— Бери по минимуму.

Он дергает подбородком в сторону сложенного барахла:

— Там все купим.

А почему во множественном числе? Или он уже придумал взять меня на содержание? У меня другие планы и я тычу ладошкой в ту же сторону:

— А это куда девать?

Вадим пожимает плечом:

— А это может остаться в прошлой жизни.

Увы, в прошлой жизни должен остаться Гоша, а вовсе не мои платья и блузки. Молча извлекаю из шкафа следующую вешалку, на ней та самая зеленая футболка с номером 69, которую мы привезли с чемпионата мира, и в которую я наряжала Андрея после душа… Бросаю ее в общую кучу тоже.

— Вот зачем тебе эта майка?

Шепелев тянется за ней и поднимает в вытянутой руке.

— Тебе ее Калугин подарил?

Мне? Мужскую майку с номером 69? Это как? С намеком на позу в Камасутре? И вообще, причем тут Калугин? Мужская прикольная покупка, себе любимому. Вопрос ставит в тупик.

— Почему, Калугин?

— Ну, потому что она мужская.

И что? Где, логика? Почему Калугин должен мне дарить мужские майки? Вырываю футболку из его рук, и тяну к себе:

— Она футбольная!

Снова бросаю ее сверху кучи.

— И… И вообще!

— Что, вообще?

Отворачиваюсь, поправляя плечико красного платья на очередной вешалке, потом бросаю в общую горку.

— С чего ты взял, что Калугин мне должен чего-то дарить?

Шепелев отнекивается:

— Да я ни с чего не взял, я просто сделал предположение.

И весьма странное. Почему не Зимовский или Кривошеин… Или вообще посторонний к редакции мужик… Мало ли их вокруг бегает. Почему именно Калугин?

— Предположение оказалось неверным.

Вадим лишь пожимает плечами. Почему-то брякаю и тут же прикусываю язык:

— И вообще, Калугина футбол не интересует.

Во-первых, интересует и он даже играет в него неплохо. Такую плюху типографским загнал в девятку. И в Германию с нами на чемпионат ездил. Во-вторых, зря вообще сказала — теперь получается, что я в курсе его пристрастий и Вадим тут же пользуется моей оплошностью:

— А ты откуда знаешь?

Приходится на ходу выкручиваться:

— Вадим, я работаю главным редактором журнала и прекрасно знаю, что интересует моих сотрудников, что не интересует.

Звучит пафосно, но неубедительно, однако Шепелев не спорит:

— Понятно.

Вытащив с полки целую стопку вещей, протягиваю ее Вадиму, призывая помочь, но тот, забрав, не торопится их куда-то пристроить.

— Можешь ответить на один вопрос?

Подозрительная настойчивость Шепелева в сторону Калуги начинает раздражать, и я ворчу, откидывая с лица волосы:

— Пхэ… Да, я только этим и занимаюсь.

Настороженно смотрю на Вадима и тот, с серьезным выражением интересуется:

— Какие у тебя отношения с Андреем?

Ревнует? Видимо, кто-то настучал про нас с Калугой. Что ответить не знаю, и мой взгляд растерянно мечется. Нет у нас никаких отношений. Если бы были хоть какие, я бы разве стояла здесь с чемоданами?! Только шлепаю губами, а потом, сунув большой палец в карман джинсов, вызывающе смотрю на Шепелева:

— Так, Вадим, что за допрос вообще?

Тот идет на попятный, мотая головой:

— Не-ет, это не допрос, не хочешь, не отвечай.

Упрямо поджимаю губы:

— Да, не хочу!

Отнимаю у него всю стопку, и Шепелев тут же разводит руками:

— Ну и не отвечай.

— Ну и не буду!

Склонившись над кроватью, забрасываю стопку белья за общую кучу. Выпрямившись, наступаю на Вадима, расставляя все точки над «i»:

— У меня с ним нормальные рабочие дружеские отношения. Ты это хотел услышать?

Шепелев выдыхает со смешком:

— Я вообще ничего не хотел услышать. Ты же решила не отвечать.

Он опускает глаза, кося вбок:

— Ну, раз ответила — спасибо.

Дура, что ответила. Надо было пропустить мимо ушей. Просто этот Калугин… Невозможный человек, просто. Мне любопытно кто у нас в редакции дятел и я, повесив пустую вешалку обратно в шкаф, снова подступаю к Шепелеву, демонстрируя подозрение в голосе и глазах:

— А вообще, с чего тебя стал интересовать Калугин?

Или это Сомова ему напела? Вадим даже головы не поворачивает в мою сторону и отнекивается:

— Он меня вообще не интересует.

Ню-ню.... Шепелев берет за ручку стоящий на полу чемодан и кладет его на постель, рядом с горой шмоток.

— Мне просто показалось, что он к тебе неровно дышит.

Из чего это вдруг такие умозаключения? А даже если и не ровно? Все, на что его хватает — это ныть о гарантиях, об отсутствии будущего и возить мордой по столу, вбивая в мозги, что я есть и буду бывший мужик, от которого одни только рвотные рефлексы. Какая тут на хрен любовь...

Уперев руки в бока, пытаюсь придумать хлесткий ответ, но, так и не придумав, выпаливаю, приподняв бровь:

— Тебе показалось!

Вадим не спорит, качает головой:

— Вполне возможно.

Он со вздохом разворачивается к двери и идет на выход:

— Ладно, я пойду, поставлю чайник.

Вот-вот, закрыли тему. Все никак не успокоюсь, продолжая топтаться на месте и возбужденно шарить глазами по углам. Вздохнув поглубже, убираю рукой волосы со лба и ворчу:

— Неровно дышит.... Капец! Он вообще уже, по-моему, не дышит.

Всплеснув руками, приглаживаю волосы и безнадежно смотрю на гору вещей на кровати:

— Фу-у-у-ух.

В два чемодана точно не влезут. Одних платьев и блузок десятка два, не меньше, а еще костюмы... Развлекаюсь со шмотками еще часа два. А вот пить чай к Шепелеву, так и не иду — все эти разговоры про отношения с Калугиным подозрительны и начинают напрягать.

Выходные оказываются весьма плотными — приходится присоединиться к мотающемуся по городу Вадиму и дважды съездить в шведское посольство. В первый раз небольшой мандраж по поводу сдачи паспорта на визу, но все обходится без вопросов — слава богу, Саша Коваль рулит, а во второй наступает черед сочинять себе родителей в анкету. Сначала есть порыв вписать настоящих, но я его давлю — они же по Парижам летают, засветились в Евросоюзе — можно и проколоться. К тому же по отчеству я Александровна и Семен Михайлович, мне в отцы точно не подходит. Значит, будем дочкой некоего его брата, Александра Михайловича Реброва, путешествующего исключительно по российским просторам. А вот кого записать в матери перебираю дольше — родственниц хватает, и кто из них, где проводит отпуск, понятия не имею. Несмотря на все сложности, вызванные чрезмерной срочностью, Вадим с обещанием по рабочей визе справляется и уже к вечеру воскресенья у меня на руках не только оформленный паспорт, но и билет в Стокгольм со всеми выездными данными.

* * *

В понедельник чемоданное настроение достигает апогея и я, появившись в редакции, занимаюсь чисткой полок и ящиков, освобождая их от напоминаний о Ребровых. Планы на генеральную уборку, заставляют утром и одеться соответственно — то бишь, максимально функционально. Нет, не уборщицей конечно — макияж, маникюр, блеск на губах, волосы по плечам, все как надо. И, тем не менее.... Короче, брюки и синяя блузка с короткими рукавами с белым воротничком и белым кантом по бортику и рукавам — то, что надо для физических упражнений — не марко, свободно и практично.

Выпросив у снабженцев большую картонную коробку, складываю в нее все родное, любимое и, конечно, очень нужное. А такого в кабинете главного редактора за все годы Ребровской трудовой деятельности накопилось немало. В итоге приходится привлекать подмогу, отловив в холле Пчелкина — чую путь до Анькиной машины, с таким грузом, мне самой не одолеть. Закрыв коробку сверху крышкой, прошу посыльного:

— Коль, только я тебя очень прошу, пожалуйста, не упади по дороге, ладно? Я второй раз все это не соберу уже.

— Маргарита Александровна, честное слово, сам не хочу.

Стол девственно чист и уныл, навевая тоску и преждевременную ностальгию. Повторяю свои напутствия:

— Под ноги смотри, «честное слово».

Взгляд окидывает пустынные углы еще раз. Стоп! Знакомый корешок.

— Подожди!

Иду к этажерке у стены и вытаскиваю из-за пустых разделителей мой майский номер, с ведьмой. Взять или оставить? Задумчиво разглядываю обложку с собой любимой, потом бросаю сверху на крышку коробки — из песни слов не выкинешь, также как и воспоминания о том сумасшедшем времени и об Андрее, который казался тогда решительным, непривычным и удивительно настоящим.

Взявшись за дырчатые ручки, Николай уносит драгоценную коробку к лифту и я, с грустью и подступившими слезами в глазах, провожаю ее в последний путь. Вся взрослая жизнь, можно сказать, оказалась перевернутой страницей — сунув руки в карманы, разворачиваюсь к окну, боясь быть застигнутой с мокрым носом. Стук в дверь заставляет взять себя в руки и оглянуться. Андрей... Он заглядывает в приоткрытую дверь и, вздохнув, интересуется:

— Можно?

Печально пожимаю плечами:

— Да, сюда теперь всем можно.

Стараюсь не смотреть на Калугина, и он останавливается в шаге, тоже блуждая глазами по стене напротив. Потом идет дальше, к окну, бросая взгляды по опустевшим полкам:

— Да-в… Слушай…, как то вообще… Сиротливо и тоскливо стало.

Но мои мысли уже о другом... Зачем он здесь? Я все еще на что-то надеюсь, как дура жду чуда от своего героя… И его вступление заставляет предпринять еще одну попытку подтолкнуть к действию. Ну, не верю я, что он меня не любит, что кроме ревности в нем ничего ко мне не осталось.... Кидаю пытливый взгляд:

— Ты сюда пришел мне сказать это?

Андрей отводит глаза:

— Да нет, конечно.

Демонстративно складываю руки на груди:

— Тогда, я слушаю.

Андрей кусает губу, видимо собираясь с мыслями, а я, не отрываясь, смотрю ему прямо в лицо, стиснув от волнения зубы и пытаясь поймать взгляд. Увы, он блуждает мимо, как и слова:

— Я… Ну, во-первых, хотел тебе пожелать, ну счастливого пути и….

Калугин вздыхает, порождая у меня грустную усмешку — уже одно «во-первых» отвергает любые варианты других предложений.

— Во-вторых…

Он чуть разводит руками:

— Пожелать удачи на новом месте… И-и-и… Ну, что касается Вадима…

Глаза его устремляются куда-то в пространство, потом утыкаются в пол:

— Он хороший мужик, интересный.

Это совсем не те слова, что я хочу слышать. Они сладкие, лживые, пустые… Уж лучше бы орал и обзывался, как все последние дни! Так, хотя бы, честнее. Внутри поднимается глухое разочарование, и обида до слез — вот так вот и вся любовь? Опустив голову, тянусь смахнуть выступившую слезинку с угла глаза. Калугин продолжает медленно ворочать тяжелыми, как глыбы словами, которые ему совсем не хочется произносить:

— И, я надеюсь, что у вас с ним будет все хорошо.

Он что, примеряет на себя роль сводника? Вообразил, что я влюблена в Шепелева? С какого барабана мне должно быть «с ним хорошо»? Взяв себя в руки, снова неотрывно гляжу на Андрея.

— Потому что вы достойны друг друга.

Даже так? А ты, значит, недостоин? Малодушно уступаешь сильнейшему? К разочарованию примешивается раздражение, и я нетерпеливо переступаю с ноги на ногу, желая побыстрее покончить с таким расставанием. Калугин добавляет:

— Мне бы так хотелось.

Чего блин тебе хотелось? Чтобы я легла в постель к Вадиму? Желание выматериться вслух становится доминирующим, даже шлепаю губами, но сдерживаюсь. Это он типа устраивает мою личную жизнь? В горле перехватывает, и я сипло переспрашиваю:

— Честно?

Глаза Андрея бегают:

— Да.

Ладно Сомова, старая сводня с извращенными фантазиями, но Калугин… Сдал, без боя.

— Ты именно это хотел мне сказать, да?

Засунув руки в карманы, Андрей лишь мелко кивает, нервно подрыгивая ногой и косясь глазами в сторону. Подождав несколько секунд, разочаровано отворачиваюсь и тянусь за сумкой в кресле у стены — сцена прощания оказалась тухлой, пора проследовать за Николаем и поруководить погрузкой коробки. Повесив сумку на плечо, и не глядя на Калугина, иду к двери, но зависаю на несколько секунд от желания напоследок высказать все, что думают про его напутствие. Мыслей целый рой и я, переминаясь с ноги на ногу, собираю их в кучку:

— Тогда, я тоже тебе скажу.

Вздохнув, снова пытаюсь заглянуть в лицо своему Ромео — вся наша корявая история, это, по сути, ожидание поступков, ожидание в основном, бесплодное. Иногда Андрей, все-таки их совершал, преодолевая себя, но чаще находил причину уклониться или сдаться. Как и в этот раз.

— Запомни, Андрей… Ты очень… Ты очень трусливый мужик.

Бросив сожалеющий взгляд, отступаю к двери, а потом решительно выхожу в холл.

* * *

После погрузочных работ с Пчелкиным, поднимаюсь обратно в редакцию — надо еще раз попрощаться с Наумычем. Но, как было вчера, не получается — в воздухе уже витает мое практическое отсутствие и отстраненность от дел. Мы о чем-то говорим, но слова неживые, как на похоронах и от этого тоскливо. Расстроенный Егоров отворачивается к окну, заложив руки за спину, а я отворачиваюсь в другую сторону, усевшись в углу кабинета прямо на угол компьютерного стола, положив ногу на ногу и сцепив руки на коленке.

— Марго, я не хочу показаться сентиментальным…, да у меня наверно и не получится.

Печально таращусь в пол, в одну точку — чтобы он сейчас не говорил, но это похоронное настроение будет только усиливаться.

— Просто, сейчас… Так искренне тебе… Я очень буду скучать по тебе.

Вскинув голову, печально смотрю на шефа и пытаюсь панихиду остановить:

— Борис Наумыч!

Он стучит ребром ладони себя по груди:

— Ну, не перебивай! У меня и так каждое слово, как рубец на сердце. Сначала Игорь, теперь ты.

Виновато опускаю голову — ну, да, и там, и там моя вина.

— А я и не пойму, кого из вас больше люблю.

Молча, кошусь на него, сквозь прядь упавших на лицо волос — мне тоже больно рвать по-живому, но что делать? Эти гонки на выживание в беличьем колесе, от одного капца к другому, пугают бессмысленностью и значит, надо что-то менять. И в работе, и в жизни. Даже в личной жизни, прекращая страдать по Калугину. Может и намеки со всех сторон на Вадима не беспочвенны — вот уж кто точно не видит во мне мужчину, так это он. Егоров идет мимо, продолжая жестикулировать:

— Но, я хочу, чтоб ты знала, что дверь в издательство… Она всегда будет открыта для тебя, в любое время года, в любое время суток!

Вот за это спасибо. Хотя, как известно, дважды в одну и ту же воду в реке не войдешь. Уперев ладони в край стола, уже готова соскочить и разразиться ответной речью, но нас прерывает стук в дверь и заходит Зимовский:

— Извините, можно?

Егоров недовольно морщится, не желая, чтобы нас прерывали:

— Антон, потом!

И снова разворачивается в мою сторону, но Зимовский лишь откашливается и не уходит:

— Гхм.

Шеф раздраженно оглядывается, разводя руками и повышая градус напряжения в голосе:

— Ну, чего здесь непонятного?

Чешу ногтем возле носа и с любопытством жду продолжения. Зима, с серьезным видом, нагло проходит мимо Егорова к окну и разворачивается за директорским креслом:

— Борис Наумыч, дело в том, что у меня очень важный вопрос. Он и к вам, и к Марго, одновременно.

Обреченно смотрим на него, оба уверенные, что его важный вопрос не к спеху. Но мое дело теперь сторона, а Егоров сдается, поджимая губы:

— Ну?

Взгляд Антона останавливается на моей персоне:

— Дело в том, что по редакции поползли какие — то странные слухи. Якобы Марго покидает страну.

Грустно констатирую:

— Это не слухи, это правда.

Он делает круглые глаза:

— Да, что вы?

Ага, сейчас, наверно, расплачется от горя. Небось, уже сбегал ко мне в кабинет и примерил кресло, собака страшная. Егоров решительно хватает Зимовского за рукав и тянет его к двери:

— Антон, я на общем собрании все это объясню.

Даже не знаю, стоит ли мне оставаться на это общее собрание. Зимовский вырывается, высвобождая руку и явно не желая уходить:

— Я понимаю, Борис Наумыч, просто среди сотрудников возникла некая неопределенность.

Это, среди каких? Надо же, как не терпится человеку надуть щеки и ходить по редакции гоголем…. Склонив голову набок, с любопытством разглядываю Антошу — вот ведь неугомонный… Егоров, потихоньку наливаясь негодованием, отходит к окну, вставая к Зимовскому спиной, я же слезаю со стола и, привалившись бедром, слушаю что дальше. Проникновенная речь карьерного страдальца продолжается:

— Никто не может работать, потому что…

Шеф резко оборачивается:

— Потому что лень, да?

Антон хихикает, сводя к шутке всплеск эмоций начальника:

— Борис Наумыч, все понимают, что грядут кадровые перемены, придет новый главный редактор, возможно, изменится общее направление, поэтому, зачем работать в корзину?!

Каждое слово, как гвоздь в мое сердце. Даже хуже, чем слышать погребальные речи от Егорова. И все ведь из-за меня! Даже бровь дергается вверх — вот уж чего не хочу, так кадровых перемен с Зимовским на месте главного редактора — тогда точно общее направление укажет путь в макулатуру, опыт есть. Егоров устало цепляет на животе пальцы в замок:

— Я не понимаю, в чем суть вопроса.

Антон предупреждающе поднимает руку и откашливается:

— Всех интересует вопрос: кто займет место Марго?

Примитивно до безобразия. Мне смешно и я не могу удержаться от ухмылки:

— Всех или тебя?

Зимовский морщится:

— Маргарита, ну зачем ты так?

Покачав головой, озвучиваю назревшую мысль:

— То есть, тело еще не остыло, ты уже на трон попер, да?

Антон продолжает изображать обиду и мотать головой:

— Я, между прочим, хотел знать твое мнение.

Мое мнение будет не в твою пользу… Опустив глаза, усмехаюсь. Правда, с таким ядовитым скорпионом, как ты справиться удастся не каждому — Калуга попытался и вон как быстро слетел. Зимовский, преданно заглядывая в глаза, добавляет:

— Может быть, у тебя, есть какое-нибудь соображение?

Это уж пусть Егоров решает. И он действительно вмешивается в разговор:

— А ты не суетись, у меня есть соображение.

— Серьезно?

Шеф уверенно кивает:

— Да.

А потом подступает вплотную к Антону:

— Это на сто процентов харизматичный мужчина с большим опытом работы за рубежом.

Отрываюсь от стола, вставая поближе — мне тоже любопытен выбор начальника. Только вот почему сразу мужчина? С одной стороны согласна — теток с такими претензиями немного, но с другой стороны — я же, справилась. Наумыч, не отрывая горящего взгляда от Зимы, продолжает перечислять свои требования:

— С ярко выраженными качествами лидера.

Уже после слов об опыте за рубежом физиономия Зимовского явно утрачивает живость и его взгляд упирается в стену. Но следующая фраза добивает:

— Потом, не склонный к интригам в издательстве.

Егоров делает на этом особое ударение и у Антоши начинают бегать глазки, и он как-то весь сникает. Знает кот, чью сметану выжрал.

— Желательно физически сильным, чтобы в случае чего, дать бы тебе по шее, понятно?!

Раскрасневшись, он уже орет в голос. Вижу, как во взгляде Антохи плещется бессильная злоба. Он цедит сквозь зубы:

— Извините.

И убирается из кабинета, поджав хвост. Раздосадованный Егоров смотрит ему вслед, сжав кулаки, а потом хватается за слоника на этажерке. Блин, ну и зачем так психовать из-за этого придурка?

— Борис Наумыч, ну зачем вы так.

Тот утыкается лбом в фигурку:

— Достал он уже меня.

С грустной улыбкой отворачиваюсь к окну и вдруг слышу:

— Марго, забери меня с собой, а?

Мы смотрим, друг на друга с отчаянной грустью — каждого ждут непростые времена и очень неопределенное будущее. Вместе наверно, прорвались бы, но сдаваться не хочу — вот когда вернется Гоша, тогда и перевернем страницу назад…

Егоров идет к столу и, молча, усаживается прямо на него, лицом к окну. Виновато подбираюсь сбоку и притуливаюсь рядышком, вполоборота, сложив руки на коленях:

— Борис Наумыч, поверьте, мне очень жаль, что так все получилось и…

Не найдя ободряющих слов, отвожу глаза и замолкаю, потирая ладонью бедро — что тут скажешь, никакие оправдания все равно ничего не изменят. Егоров, кряхтя, елозит, разворачиваясь ко мне:

— Марго, я вот хочу тебе пожелать, чтобы ты, вот, не жалела потом, там…

Егоров машет рукой за горизонт:

— В этом, в Стокгольме.

Сижу, уставившись в одну точку — сама боюсь пожалеть, но все оставлять как есть, тоже невозможно — вот и в паспорт мне поставили прописку в Гошиной квартире, а ведь родители узнают — прибьют, а еще хуже в милицию сдадут, как мошенницу и убийцу. Вот такие пироги… Но лишь веду бровями, виновато улыбаясь, а потом пытаюсь придать оптимизм своему голосу:

— Борис Наумыч, все будет хорошо.

Без надежды не стоит и начинать. Шлепнув ладонью по ладони, вздыхаю:

— Все будет хорошо и у вас, и у меня.

Егоров жалея себя, продолжает ныть:

— Особенно у меня.

Блин, каждый сам творец своего счастья. У тебя, вон, Анька есть и дочка.

— Да, особенно у вас.

Мы не смотрим друг на друга и зудеж продолжается:

— Естественно, у алкоголиков всегда все хорошо. Да, я сопьюсь здесь недели через три!

Удивленно кошусь — капец, и я поэтому, должна остаться и сопли подтирать? Быть алкоголиком или нет, личный выбор каждого -мы с Сомиком уже раз проходили начальственный запой, скакали вокруг, хватит… Но, все равно жалко. Особенно Аньку.

— Борис Наумыч, ну зачем вы без ножа режете?

Тот упрямо трясет головой:

— Буду сидеть здесь, вот в этом офисе со своим фейсом и толкать марксизм-ленинизм в массы с синим носом.

Отворачиваюсь, не желая комментировать. Бывали моменты, когда я и в упор была ему не нужна, а теперь прямо свет в окошке. Таращусь бездумным взглядом в пространство, представляя, как тут все начнет валиться, и автоматически комментирую:

— Борис Наумыч, вам нельзя пить.

— А чего мне остается делать?

Вопрос остается без ответа и Егоров, наконец, завершает процесс расставания:

— Ну, ладно, все… Пошутили и хватит. Давай прощаться, что ли?

Прощаться… Слово то, какое…. Прячась за упавшей прядью волос, украдкой вытираю слезинку с края глаза. Мы слезаем со стола и обнимаемся, приникая, друг к другу. Расцепившись, все что могу, так это опять извиниться, прижавшись к начальнику виском к виску:

— Борис Наумыч, ну простите, если что не так.

Склонившись друг к другу, мы соприкасаемся головами.

— Ну и ты, не обижайся на старика.

Его голос срывается, и он, высвобождается из моих рук, отворачиваясь к окну. Смахнув с лица надоедливые волосы, тороплюсь выйти из кабинета — все сказано и ковырять до бесконечности саднящую рану — только делать хуже.

На полпути, замечаю Андрея, выходящего из моего кабинета, и останавливаюсь, сунув руку в карман — наши взгляды встречаются. Наш предыдущий разговор был горек, но надеюсь, он не последний. Калугин быстро отворачивается и скрывается у себя. Гарантии, будь они неладны… Я помню, как долго он медлил и не решался признаться мне в любви, ожидая гарантий и обещаний, как тягуче отрывался от Егоровой и ее «комфорта», поддавшись только жесткой альтернативе, я или она. Боюсь новая альтернатива, он или Вадим, окажется последней и неподъемной.

Разочарованно взмахнув сумкой, медленно иду по холлу, провожая взглядом мужскую спину. Остановившись, наблюдаю, как Калугин суетится у себя в кабинете, а потом склоняется над столом. Стоп — машина! Он уже сказал «а», попросив меня остаться и не уезжать, пусть озвучит и «б» — скажет, зачем ему это нужно. Иду к нему, на ходу вешая сумку на плечо, но на пороге останавливаюсь:

— Андрей!

Тот не поднимает головы и не отвечает, сжав зубы, но я не отступаю:

— Может быть, все-таки, поговорим?

Калугин с недовольным лицом переминается с ноги на ногу и, не глядя на меня, бурчит:

— Да чего… По-моему, вроде, уже поговорили?

То есть согласился, что трус и доволен, что напутствовал меня в постель к Вадиму? Поджав губу, киваю:

— И тебя такой разговор устраивает, да?

Андрей сопит, отведя глаза, и я повышаю голос:

— Устраивает или нет? Скажи мне, что-нибудь, и я уйду.

Он опускает картинки, которые держит в руке и, наконец, его прорывает:

— Нет, не устраивает!

Мы смотрим друг другу в глаза:

— Тогда в чем дело? Ты на меня за что-то злишься?

Андрей отводит глаза и отступает к столу:

— Да, я злюсь.

Ясно, не оправдала надежд — не согласилась считать себя недоделанной уродиной и мучиться этим всю оставшуюся жизнь, рыдая по Калугину… И еще обозвала трусливым мужиком.

— А-а-а.

Разочарованно отворачиваюсь, и Андрей подступает сзади:

— Да я сам на себя злюсь!

На себя? Так может…. Снова гляжу ему прямо в глаза и пытаюсь додавить:

— За что?

Калугин набирает воздух в легкие:

— Ну, за то, что не могу сказать тебе правды, например.

Правды? Значит то, что он говорил вчера, позавчера, сегодня было совсем не то, что он думает? Господи, именно этого я и добиваюсь услышать от него все последние дни.

— Так скажи! Я думаю, самое время.

Андрей засовывает руки в карманы и, направив взгляд куда-то в бок, хмурит брови:

— М-м-м… Мне кажется, что Шепелев тебе, м-м-м, не нужен… Он тебе вообще, по — барабану.

Недоуменно таращусь на него, приоткрыв от удивления рот… И это вся правда? Да хоть сто раз не нужен и дальше то, что? Тебе вот нужна? Нет! Потому что вызываю неправильные фантазии при поцелуях и рвотные рефлексы… Да я, ради того, чтобы чувствовать себя нормальным человеком, а не уродом каким-то, уеду хоть с Шепелевым в Швецию, хоть с негром в Папуа Новую Гвинею. Раздраженно улыбаясь, не могу удержаться:

— Серьезно?

— Абсолютно! И более того, я это вижу, да и ты это знаешь!

Поджав губы, киваю. Ладно, проехали и что из этого следует? Глаза Калугина опять косят в сторону, и он ведет головой:

— И потом, мы с ним немного…, ну…

Калугин щелкает пальцами себе в помощь:

— Не в равных условиях что ли.

Отвернувшись, смотрю в сторону — опять пустой разговор ни о чем. Причем тут Шепелев… Кто такой Шепелев… О каких-то условиях бормочет. Или опять за старое? Вскидываю голову:

— Каких, условиях?

— Да в таких... Я-то знаю, кто ты на самом деле, а он нет.

Блин, а кто я на самом деле? Вот для тебя, кто? Калугин, словно зомби, мотает головой, повторяя свою бесконечную жвачку:

— Ты так до сих пор ему ничего и не рассказала.

Ничего не меняется. И его правда, от которой он злится, тоже не меняется. Как в заезженной шарманке. Во мне растет разочарование и раздражение, и я, засунув руки в карманы, язвительно бросаю:

— Ты не переживай, скажу. И я думаю, что пороху у него побольше, чем у некоторых, ясно?

Калугин кивает:

— Ясно.

Вот и поговорили. Поставили точки над «i». В дверях кабинета останавливаюсь — до меня вдруг доходит — с одной стороны он меня, вроде, считает мужиком, и готов тыкать этим и возить мордой по столу, а с другой стороны и женщиной, готовой лечь в постель с мужиком ради карьеры.

Хэ… Даже если мы и окажемся в одной постели, в далеком будущем, то уж точно не из-за места в «Планете». Шепелев умный, симпатичный мужик, к тому же знающий, как доставить удовольствие женщине. Да любая на моем месте… Даже Анька к нему ластится, как кошка в течке. Желание уколоть Андрея побеждает — резко развернувшись, делаю шаг назад, заглядывая Калугину в глаза:

— И еще одно. Ты ошибся в самом главном.

Тот недоуменно поджимает губу, кривясь:

— Мда… В чем же?

— Мне Шепелев очень нужен.

У меня наворачиваются слезы — Калугин, придурок, все из-за него, и этот отъезд тоже. А Шепелев… Вадим заставил меня ожить, почувствовать нормальной женщиной, а не мутантом, дал надежду на будущее. Конечно, он мне нужен и я ему благодарна! Слова сами срываются с губ:

— Я, Вадима, очень люблю. И поеду за ним хоть в Антарктиду, понял?

И быстрым шагом иду прочь. Все, с меня хватит! Осталось дождаться Мокрицкую из банка, получить деньги под расчет и помахать редакции ручкой.

* * *

Домой приезжаю рано и до самого вечера маюсь дурью, не зная, чем себя занять — время от времени перекладываю вещи в чемодане или брожу по квартире, или гуляю по нашему проектируемому проезду 3538, по Ломоносовскому проспекту, прощаюсь с округой. Мне уже неймется, хочется как-то убить время, быстрее все закончить, смыться и закрыть страницу, пока не передумала… Увы, в Стокгольм летает лишь Аэрофлот и его единственный рейс в 10.35 утра, то есть завтра. SU-2210 из Шереметьево.

Внутри неспокойно, но Сомова со мной не разговаривает и мой нервный колотун притушить не желает — прихватив Фиону, Анька шляется где-то на бульваре, не попадаясь на глаза. За окном совсем темно и я, положив чемодан на стол в гостиной и добавив в него еще пару платьев, пытаюсь снова закрыть, но безуспешно — женских силенок не хватает и я зову на помощь Шепелева:

— Вадим!

Тот появляется из коридора, быстро направляясь ко мне:

— Да?

— Слушай, помоги мне застегнуть этот чемодан.

Cо всех сил давлю на крышку, толкаю ее, напрягаю немощные ручонки, морщась и задрав от усилия голову вверх, но края чемодана не сближаются ни на миллиметр и молния не идет.

— Что тут у тебя?

Черт его знает. Скорее всего, край какой-то тряпки закусился бегунком и теперь ни туда, ни сюда, так бывает. Давлю крышку сверху, снова и снова пытаясь дернуть язычок молнии:

— Да молния заела, хоть ты тресни.

— Давай, я попробую.

Вадим занимает мое место, а я, отступив в сторону и просунув сбоку к чемодану руки, все равно пытаюсь оказаться полезной.

— Я подержу.

— Ага.

Процесс вроде сдвигается с мертвой точки, и бегунок отпускает зажеванное, но наше интересное занятие прерывает звонок в дверь. Замерев, недоуменно прикидываю, кто это может быть — у Сомовой ключи, гостей не ждем. Мы переглядываемся с Вадимом, и он смотрит вопросительно на меня — значит и ему невдомек. Недоуменно поджав губу, оглядываюсь на прихожую:

— Я никого не жду.

Шепелев продолжает утрамбовывать чемодан:

— Тем не менее, кто-то пришел.

Что-то мне тревожно от поздних визитов. Помнится, после одного из них, две неделе пришлось корсет на шее таскать и объясняться с милицией. Неуверенным шагом направляюсь в прихожую, оглядывая себя и поправляя сбившуюся блузку. В крайнем случае, у меня есть защитник. Тряхнув головой, решительно иду открывать, но вдруг вижу в окошке домофона лик Калугина и останавливаюсь, прикрыв рот рукой. Господи, зачем же он пришел! Я и так уснуть не смогу, вся на нервах, а тут еще он. Может попросить Шепелева с ним пообщаться, а самой уйти в спальню? Оглядываюсь за помощью к Вадиму, но тот занят чемоданом и на меня не смотрит.

Делать нечего, собравшись, поворачиваю защелку и толкаю дверь наружу, другой рукой, убирая рассыпавшиеся волосы назад. Андрей, с большой коробкой, обвязанной зеленой лентой, в руках, делает шаг внутрь:

— Привет, Марго.

— Привет.

Отступаю вглубь прихожей, сунув руки в карманы и косясь на Вадима, который уже смотрит на нас. Калугин и с ним здоровается:

— Здрасьте.

Шепелев, улыбаясь, кивает:

— Привет

Андрей поворачивается ко мне, протягивая двумя руками громоздкую ношу:

— Послушай, ну я не мог тебя отпустить без подарка. В общем, вот это тебе.

Прощальный презент? И это после всех наших последних столкновений? Так и стою с открытым ртом, растерявшись:

— Думаешь, надо?

— Я более, чем уверен. Ну, это от всего сердца и на добрую память, так сказать.

Дорогой подарок наверно... И хрупкий, раз в такой коробище. Капец, а я, дрянь такая, даже не подумала о прощальном подарке — вычеркнула и все. Неуверенно улыбнувшись, пожимаю плечами, косясь на Вадима — он теперь точно решит, что был прав и Калуга ко мне неравнодушен. Да и фиг с ним. Неуверенно дергаю плечом:

— Н-н-ну… Спасибо.

Мне приятно. Беру коробку в руки — интересно, что в ней такое, навскидку вроде легкая, хоть и громоздкая. По крайней мере, не хрустальная ваза и это радует.

— Да, на здоровье.

Калугин сквозь полки смотрит на Шепелева, словно просит разрешения, потом снова переводит взгляд на меня и дергает вверх подбородком:

— А… М-м-м, позволишь?

Поцеловать? Кошусь снова на Вадима, на его реакцию — мы так уже свыклись друг к другу, что и сами потихоньку начинаем воспринимать себя потенциальной парой. В перспективе конечно. Шепелев невозмутим и я, с виноватой усмешкой, подставляю щеку, которую Андрей чмокает, и я смущенно хмыкаю. Неожиданный стук двери, вопль за спиной Калугина и толчок его вперед, сливаются в одно мгновение:

— Лапы задрали!

Мне уже не до коробки, отлетевшей в сторону — с ужасом гляжу на двоих громил в черных балаклавах с пистолетами в руках:

— Лапы задрали, я сказал! Все! Быстро!

Бандитский вихрь сметает нас с Андреем в гостиную. Нет даже секунды остановиться и очухаться.

— Что, уроды? На физкультуру не ходили? Руки подняли, я сказал!

Андрей, стоя с поднятыми руками, пытается увещевать невесть откуда свалившихся бандитов.

— Хорошо, хорошо, парни, успокойтесь! Вы чего? Вы нас явно с кем-то перепутали, мужики.

В нашем доме бандиты! Конечно, они перепутали! Я уже вся трясусь, не зная, что делать. Шепелев стоит молча, и налетчики наводят свое оружие на Калугина:

— Ты пасть свою закрой, а то шмальну сейчас в ухо, будешь лежать не моргая. Ну-ка, сели! Сели я сказал! Кто хозяин квартиры?

Дуло пистолета перемещается с одного на другого и у меня слабеют от ужаса ноги. Хорошо, что я уже сижу, хоть и с поднятыми руками. Признаваться или нет? Лишь испуганно шлепаю губами, раскрывая и закрывая рот.

— Вы чего тут в уши долбите? Кто хозяин квартиры, я спрашиваю?

Жалобно подаю голос:

— Я.

— Бабки быстро давай! Давай, шевели булками, коза.

Всхлипнув вдруг отсыревшим носом, тянусь за сумкой, лежащей на столе. Калугин подает голос:

— Слушай, я тебя очень прошу, ты можешь этой штучкой не очень размахивать, а?

Парень в балаклаве прижимает дуло к его затылку:

— Слушай, ты, урод, если еще хоть один звук из твоего чрева донесется, я тебя прямо здесь положу, понял?

Господи, они же ненормальные, они же и правда выстрелят. И убьют! Я уже не могу спокойно, меня колотит и я, нервно елозя и всхлипывая, кричу, умоляюще протягивая руки и срываясь в слезливую истерику:

— Понял он, понял, ребят, не нервничайте!

— Бабки быстро давай, ты что глухая?

Да ради бога, забирайте все. Господи, если Андрея убьют из-за меня, я же этого не перенесу. Пытаюсь говорить, но дыхание сбивается на каждом слове:

— Сейчас…, их… Вот…, их… Ребят, вот все что есть.

Вытряхиваю из кошелька бумажки и мелочь и пытаюсь сунуть в руку грабителю:

— Вот.

— Это все? Ты за кого нас держишь, сука такая.

Он отдает деньги напарнику, вновь наставляя на меня свой пистолет. Господи, что он от меня хочет? У меня мозг сейчас, как кисель, ничего не понимаю и не соображаю. Что ему надо? Что мне сделать, чтобы он не тряс пистолетом?! Не могу говорить, почти рыдаю:

— Ребят, я вам честно говорю, у нас все на карточках, мы уезжаем.

Грабитель приставляет пистолет к голове Шепелева:

— А если я его убью?

Тот сидит, отдуваясь, с отрешенным лицом, а над его ухом идет отсчет:

— Один, два…

Может быть им нужны побрякушки? Только там почти одна бижутерия и Анькины сережки с цепочками. Отчаянно кричу:

— Подождите! Подождите!

Не могу уже сдерживаться — истерично плача, почти без слез, срываюсь со своего места и бегу к ящикам серванта. Вслед кто-то торопит:

— Давай, быстро.

Вытаскиваю шкатулку с нашими с Анькой богатствами:

— Вот, вот тут еще, золото. Там кольца, серьги.

Открыв, показываю нутро ближайшему бандюге, и тот лезет туда пятерней, чтобы передать сграбастанное напарнику.

— Это все?

Он буквально тычет мне в лицо жерлом своего жуткого пистолета, из которого пахнет нашей смертью, и мой вопль переходит в рыдающий истеричный вой:

— Все! Честно! Я клянусь!

С улицы слышится тонкий визг сирены и бандиты напрягаются:

— Кажется, менты.

— Ты чего, лярва, на какую-то кнопку нажала?

Шепелев с Калугиным переглядываются, и на лице у Вадима проскакивает ухмылка. Блин, я бы тоже радовалась, только не получается: нет у меня никакой кнопки, никто нас не спасет. Бандит больно хватает меня за запястье и буквально швыряет на диван, к Калугину с Шепелевым. Даже охнуть не успеваю и сгруппироваться.

— Ты что, кнопку нажала тварь?

Слезы катятся по щекам горошинами, и я захлебываюсь ими:

— Господи, ребят, я никуда ничего не нажимала! У меня нет никакой кнопки.

Вадим подает голос, разворачиваясь к ближайшей балаклаве:

— Ребята…

— Утихни, придурок!

Нас всех могут убить. Смерть вот она, только руку протяни. И меня, и Андрюшку, а у него дочка, несчастная девочка… Меня всю трясет, заставляя сердце биться в бешенном темпе. Что же делать? Как убедить этих животных оставить нас живыми? Слезы застят глаза и я пытаюсь утереть распухшее перекошенное лицо ладонями… Уже не могу дышать, так меня бьют рыдания.

— Слушай, ты, дура, если это по наши души, мы вас всех здесь положим, поняла?

Я не понимаю, что он от меня хочет и чего говорит. Нас убьют? Я это уже и так знаю и у меня больше нет сил сопротивляться приближению смерти. Плача, гляжу на своего будущего убийцу полностью раздавленная, теряя остатки надежды.

— Вован, чего делать будем?

Тот орет:

— Не называй меня по имени, дебил!

Неожиданно бандит принимает решение:

— Так, я понял, пойдете с нами.

Он заставляет Калугина встать. Наверно отвезут в лес и там закопают. Жалобно пищу:

— Куда?

— Куда скажем.

Второй интересуется:

— Ты что задумал?

— Слушай, не тупи, мы ими прикроемся, и менты стрелять не станут.

В ужасе прикрываю рот рукой. Калугин частит:

— Стоп, стоп, стоп, парни, пожалуйста, успокойтесь… Ну, вы взяли уже бабки, золото, ну, чего вам еще надо-то?

Андрей прав, нет там никакой милиции. Но я боюсь лишний раз открыть рот и сделать хуже. Бандит орет:

— Заткнись! Слушай, он мне надоел, я его убью.

Нет, пожалуйста! Мне хочется крикнуть, но страх сдавил так горло, что я лишь подпрыгиваю сидя на диване, плача, всхлипывая и молча прикрывая рот ладонью. Второй вдруг заявляет:

— Убей, нам только двое нужны.

Не надо! Побледневший Калугин прикрывает глаза и меня прорывает сквозь слезы:

— Нет!

Андрей тоже начинает упрашивать:

— Слушай, мужик, я тебя очень прошу — не делай, пожалуйста, глупостей, я один воспитываю дочь.

— Да вырастит без тебя, чего тут думать-то.

Второй бандит переключает внимание напарника на Шепелева:

— Подожди, а может быть этого грохнем, посмотри какая рожа сытая и довольная!

По крайней мере, у Вадима нет маленького ребенка, который останется сиротой.

— Да этот умник вообще ничего не вякает.

Они обсуждают кого убить, а я могу лишь истерично всхлипывать, сморщившись и прикрыв рот рукой и молить бога, что это все сон и ночной кошмар. Убить, здесь, в квартире — Андрюшку, меня, Вадима… Это так страшно! Чувствую, как меня грубо хватают за руку и тянут:

— Слушай, а давай-ка иди сюда.

Тихо и безнадежно пищу, захлебываясь слезами и готовясь к худшему:

— Куда?

— Иди сюда, я сказал!

Господи, зачем я им, слабая женщина, они уже все и так забрали! Меня, держат цепко за шею и вытаскивают из-за придиванного модуля к полкам, отделяющим прихожую:

— Выбирай!

Что? Жизнь или смерть? Смотрю безумными глазами в пространство… Я не хочу умирать! Трясусь, не попадая зуб на зуб:

— Что, выбирать?

— Ну как что, один идет с нами, а второй лежит здесь.

Я… Я должна приговорить к смерти? Да как мне жить-то после этого?! С моих губ срывается умоляющий истеричный вой:

— Ребят, пожалуйста, не надо!

— О-о-о, ты долго будешь думать или как?

Как я их близким в глаза смотреть буду? Алисе, Ирине Михайловне? У Шепелева, наверно, тоже есть родные. Я на колени готова встать:

— Нет, ребят, ну не надо!

Толчок в спину заставляет отлететь в руки другого бандита.

— Ясно: с бабой волындаться, себя не уважать.

Он приставляет пистолет в упор к затылку Калугина и я с ужасом представляю как сейчас раздастся выстрел, стирая жизнь Андрея, уродуя любимое лицо, уничтожая все счастливое, что было между этим мужчиной и мной, мутантихой, из-за которой он пришел сюда и из-за которой теперь оставит сиротой маленькую девочку. Не знаю, откуда у меня появляются силы, но я вырываюсь из цепких рук и кидаюсь на руку с пистолетом, отбивая ее в сторону и загораживая Калугина:

— Не-е-е-ет! Андрей!

Уж лучше меня, полубабу… Все равно никому не нужна — ни Калугину, ни родителям, да и Шепелеву наверняка пофиг. Сердце падает вниз перед черной дыркой из которой вот-вот грянет смерть. Сжимаю веки, чтобы не видеть и не трусить. И вдруг …

— Ап! А это была шутка!

Выстрела нет, а парни уже стоят без балаклав, с радостными усмешками на рожах. Сердце бешено стучит, готовое вырваться наружу. Шутка? Если они открыли лица, то точно нас убьют!

Неожиданно сзади слышатся аплодисменты:

— Браво!

— Пять балов.

Бандиты… Или не бандиты, но они со смехом бьют ладонь о ладонь друг друга, поздравляя с успехом. А я все лежу, навалившись спиной на Калугина и не понимаю, что происходит. Нас не убьют? Это был розыгрыш? Размазанные по лицу слезы, сопли шмыгающие в носу — все это мешает смотреть, дышать, говорить и я закрываю лицо руками. Я не верю, что это шутка. Зачем? И чья? Меня сзади подхватывают, поднимая, но я не могу оторвать ладоней от щек, мне горько, пусто и безразлично.

* * *

Мужские восторги быстро заканчиваются, нанятые актеры убираются из квартиры, прихватив бутафорский калугинский подарок, так и валяющийся все это время в прихожей. Еще хорошо, что Анькины побрякушки оставили на полке. И только после этого быстро спевшаяся парочка мужчин вспоминает обо мне, начиная извиняться, оправдываться и посыпать голову пеплом. Из блеяния Калугина я не пойму, чья это идея и для чего, но судя по «подарку на память», скорее всего его. Устроил, блин, проводы. И козлов этих запустил в подъезд, и дверь в квартиру специально не закрыл. Целый план разработал, как тогда с покером и психиатром.

Я тут чуть коньки не откинула от страха, а они оказывается «пошутили». Нервная трясучка быстро переходит в метания по прихожей. Но дрожь не отпускает, хотя и понимаю, что все уже позади. Также как и слезы с соплями — тоже не отпускают, заставляя хлюпать носом и вытирать ладонью мокрые глаза. Зачем? Зачем?! Я кричу, на повесившего голову Калугина, сидящего на диване, но от моих истеричных воплей этим двоим, судя по всему, ни горячо, ни холодно:

— Капец, вообще! Вы что, с ума сошли? Вы что не понимаете, что у меня сердце могло остановиться?

Шепелев, сидя на чемодане, оглядывается:

— Марго, ну мы же уже извинились.

Да наср…ть мне на ваши извинения, я же сдохнуть могла! Меня бьет икота:

— Извинились… И-и-их…

Калугин жалобно глядит с дивана, но это меня не трогает — креативщик, блин, подарок он принес «от всего сердца и на долгую память».

— Да меня колотит до сих пор всю!

Рукой вытираю нос, оставляя на ней мокрый след. Шепелев снова подает голос:

— Марго.

Трясясь, срываюсь на ор:

— Что?

— Ну, по-другому, было нельзя.

Я даже не пытаюсь понять, о чем он. Или так испытывают всех новых сотрудников в его гребаной «Планете»?

— Ну, что значит нельзя, ну, что за эксперименты на живых людях?!

Намаявшись беготней, плюхаюсь на подлокотник дивана. Вадим, монотонно разъясняет, разжевывая:

— Мне нужно было поместить тебя в критическую ситуацию.

Он опускает голову. Ему? Меня? За каким…? Кроме мата, на язык ничего не приходит. Это не гуру, это моральный урод какой-то и садист. С удивленным негодованием гляжу на Шепелева:

— Так это была твоя идея?

Я бы еще поняла Калугина с его ревностью и злостью на меня, но сладкоголосый уравновешенный Вадим… Не понимаю. Шепелев встает, нравоучительно вещая:

— Только в критической ситуации сердце побеждает разум.

Почти с ненавистью смотрю на этого придурка. Мой разум был направлен сменить работу и изменить жизнь… А вовсе не на то, чтобы забраться к тебе в постель. Блин, а ведь как распинался и торопил — дескать главный редактор «Планеты», это мировой бла-бла-бла… Причем тут сердце и разум? Что доказывает его бесчеловечный эксперимент? Что я люблю Калугина? Это и так всем известно и это не я отказалась от него, а он от меня. Вот над ним бы и экспериментировал!

— Тебе нужно было сделать выбор.

Я не понимаю. Какой выбор? Ведь не к его голове приставили пистолет, отшвырнув меня в сторону. Я выбирала смерть, а не мужика. Или совет директоров «Планеты» отклонил мою кандидатуру и это способ меня бортануть? Смотрю на Шепелева с недоумением и непониманием. Одно ясно — слава богу, что он сваливает отсюда, и я уж точно с ним никуда не поеду. По собственной воле! Тот заканчивает свою мантру:

— И ты его сделала.

Дебил!

— Тебе не нужно никуда ехать.

Он берет мою голову ладонями и целует в лоб. Вот, козел. Устроил тут цирк с приглашением, с визами, с билетами. Сказал бы сразу, что моральный урод с прибабахом, я бы ни о какой «Планете» с новой жизнью и мечтать бы не стала.

Отпустив меня, он идет к своему чемодану, и я провожаю его спину больным взглядом: обманул, поманил конфеткой, а потом поиздевался, да еще и оставил у разбитого корыта, представив все так, словно отказаться от престижной работы за границей, мой собственный выбор. Калугин встает с дивана и трясет руку Шепелеву:

— Спасибо.

Два сапога пара. Но, по крайней мере, это не идея Калугина, поизмываться надо мной. Хотя и его роль в идиотской затее немалая и что он хотел ею доказать, мне непонятно. Смотреть на то, как Андрей благодарит бездушного гуру за издевательства невыносимо, и я убегаю в спальню. Никогда не думала, что Андрей может быть так жесток ко мне. Бросившись плашмя на постель, тихо плачу, уткнув лицо в изгиб руки. Слабая баба… Сколько раз, в эти дни, я пыталась добиться от Андрея слов любви, признания в неправоте, желания восстановить наши отношения — но нет, вместо этого глупый мужской сговор, который буквально сломал меня, раздавил, перечеркнул все иллюзии что-то изменить. Они, мужики, показали мне как я слаба, что мой горделивый гонор — пустышка, за которым только сопли и слезы. Это они хозяева жизни, которые распоряжаются нами женщинами — захочет, будешь в шоколаде за границей, не захочет, терпи обиды и пинки здесь на родине. В дверях слышится голос Калугина:

— Марго! Маргарит.

Под его тяжестью скрипит и прогибается матрас, я чувствую, боком, тепло другого тела и вот Андрей уже просит, шепча в затылок:

— Ну, пожалуйста.

Я смотрю мокрыми бездумными глазами на стенку напротив и не могу поверить в бесчеловечную жестокость близких мне людей. Интересно, а Сомова в курсе спектакля? Как-то она вовремя исчезла из квартиры вместе с Фионой. Кто я для них? Кролик для экспериментов? Андрей нависает сверху:

— Ну, прости нас. Ну…

Чувствую, как Калугин касается моего плеча:

— Честное слово, я сам не ожидал, что все так получится жестко и… Ну…

Не ожидал, но и не остановил. Решил досмотреть, как мышка задрыгает лапками и сломается, как кукла… Чувствую на плечах его руки:

— Если, честно говоря, я рад, что все так произошло и…

Андрей замолкает, а я приподнимаю голову: рад чему? Тому, что я сдалась и первой показала, как люблю его, а он опять в стороне? Калугин вдруг четко и ясно произносит, как тогда в «Дедлайне», на помолвке с Наташей:

— Марго, я тебя люблю. Я очень тебя люблю!

Ох… Так долго ждала возвращения этих слов… И так хочется им верить…

— Я хочу, чтобы ты была рядом.

Они как лечебный бальзам на разодранную душу. Как живая вода, от которой заживают все раны. Даже улыбаюсь сквозь слезы.

— Всегда, слышишь.

Слышу. И не нужны никакие гарантии!

— Маргарит, ну!

Он разворачивает меня лицом к себе — заплаканную, страшную наверно и …, счастливую.

— Ну, пожалуйста, все.

Он целует мой висок:

— Я очень тебя люблю.

Что еще нужно женщине, кроме этих слов… Только, чтобы они повторялись снова и снова.

— Я не просто тебя люблю. Я хочу, чтобы ты была рядом со мной. Всегда! Всю жизнь.

Он касается губами моего виска. Так хочется быть слабой и беззащитной, если рядом любящий мужчина, для которого ты самая красивая… Даже с сопливым распухшим от слез лицом. «Рядом. Всю жизнь»… Как в сказке….

— Днем, ночью, вечером, всегда. Слышишь?

Он елозит носом, губами по виску, волосам и теплое дыхание заставляет сладко ежиться.

— Ну, все.

Он снова целует в висок, в голову, а от дверей слышится Анькин голос:

— Оп-па. Что случилось?

У ее ног на поводке Фиона, крутит головой. Андрей мне помогает сесть, и я упираюсь кулаками в кровать, устраиваясь ровней:

— Ничего.

Сомова наклоняется, заглядывая в лицо:

— Как ничего… Ну, а чего ж ты ревешь-то.

Калугин, улыбаясь, пожимает плечами, а я сквозь слезы, жалуюсь:

— Потому что я никуда не еду.

Придержав растрепавшиеся волосы рукой, утыкаюсь головой в грудь Андрея, слыша

над ухом его счастливый смех:

— Все, все, все…

Сомова издает междометия:

— Хэ… Ничего себе … Хэ…, точно сегодня напьюсь... Да, Фиона?

Мы смотрим на нее, и Калугин мотает головой, а потом снова целует в висок. Грустно улыбаюсь — очень хочется верить…. Только в губы он меня так и не поцеловал… Ни разу.

* * *

Пока отхожу от всех потрясений, тихо млея, в Андрюшкиных объятиях, он тихонько нашептывает мне о своей любви, о Вадиме, с которым у него был разговор в редакции и дома, о глупой затее проверить мои чувства. Больше всего меня задевает то, что Шепелев, оказывается, испытывал ко мне только «любопытство» и, тем не менее, в ответ на душеизлияния Андрея, предложил идиотское соревнование, которое Калуга сразу и подхватил — конечно, это тебе не самому что-то решать!

А как проголосовал Совет директоров «Планеты» по поводу нового главного редактора, так и кануло в Лету. Я так понимаю нерадостно, раз этот урод, с восточным уклоном, в последнюю минуту вывернулся и нашел причину оставить меня в Москве.

Минут через двадцать к нам заглядывает Сомова и приглашает на банкет — она уже накрыла на стол в гостиной и ждет нас пьянствовать. Перебираемся туда — к горящим свечкам, к бутылке красного вина с бокалами, к мясной нарезке с оливками и листьями салата. Разноцветность столу придают дольки желтого лимона, красные кусочки помидоров и зеленые кругляши свежих огурцов. По случаю праздника в блюдце выложена черная контрабандная икра, притягивающая взгляд. Сомова, сидя на диване, приглашающим жестом показывает на стол, и мы с Калугиным устраиваемся напротив друг друга. Но Андрей не задерживается — торопится уйти сразу после первого тоста — дома ждет Алиса.

Ну, а мы с Анютой можем снимать стресс хоть до утра — тем более, что мне нужно выплеснуться, рассказать со всеми подробностями о роли каждого в произошедшем спектакле — судя по репликам подруги, она была не в курсе театральных планов, но была уверена, что Вадим, обхаживая меня, мстит Игорю. Правда я так и не поняла за что.

Прерываю наши охи и ахи, и, скинув тапки, уютно забираюсь с ногами, подсунув одну под себя, на придиванный модуль, желая отзвониться Егорову — в связи с изменившимися обстоятельствами, срочно восстанавливаюсь в прежней должности и готова, хоть завтра же, опять в бой. По голосу чувствую, как рад старик, но держится по-деловому, молодец. Краем глаза наблюдаю, как Сомова ковыряет ножом в черной икре и мажет ее густо на черный хлеб — правильно, кушай, кушай. В трубке звучит настороженный голос:

— А Вадим? Он то, улетел?

С улыбкой чуть киваю: беспокоится старик — не уверен, что мое решение это не минутная слабость. Пускаться в детали, что рейсы в Стокгольм у нас исключительно утренние, не хочу. Так же как и фантазировать, где Шепелев проведет ближайшую ночь. Говорю уверенно:

— Да, Борис Наумыч, он улетел один.

— Марго-о-о-о! Я тебя люблю.

Не удержавшись, причмокиваю и вздыхаю в трубку:

— Я вас тоже очень люблю…

— Анечке привет. Она, наверное, еще не спит?

— Обязательно.

Кошусь на подругу и тихонько растягиваю слова:

— Тебе приве-е-ет.

Анюта кивает, впиваясь зубами в бутерброд:

— Ему тоже.

Прерывать торжественный вечер для разговора со своим кавалером она явно не собирается, и я понимающе хмыкаю:

— Вам ответный….

— Ты не забыла, что номер завтра должен уйти в печать?

— Да нет, конечно, помню…

— Тебя во сколько ждать?

— Завтра в девять ноль-ноль, на баррикадах.

— Вот, молодец! Молодец.

Психоз, внутри, почти прошел, я наплакалась, теперь спокойна и умиротворена:

— Все, до завтра-а-а.

Захлопнув ловко крышку мобильника, с довольным видом победно встряхиваю поднятым в руке телефоном, а потом кладу его на стол:

— Вот… Какой Наумыч, все же, шикарный мужик, а?

Схватив вилку, цепляю кружок огурца и отправляю в рот. Сомик, положив локти на колени и наклонившись к столу, одобрительно кивает:

— Да-а-а.

— Ни одного лишнего вопроса!

— Что есть, то есть.

Теперь можно пройтись по второму кругу кишкоблудства, и я утыкаю глаза в тарелку, занятая делом.

— Слушай, Марго.

— Что?

— Ну, а ты то, что с Калугиным решила, м-м-м?

Мне, кажется, в ее глазах мелькает жалость, и я стараюсь не поднимать свои. Честно признаюсь:

— Не знаю, разберемся.

Несмотря на все его уверения в любви и красивые слова, на главные вопросы я так и не получила ответа. Кто я для него, женщина или мутант? За один вечер он изменить себя, конечно, не может и значит нужно время и постепенные шаги. Вскинув голову, смотрю на Аньку, играя пальцами с оливкой на шпажке:

— Ну, во всяком случае, теперь давить на него не буду.

В смысле в гости напрашиваться. Пусть сам дозревает. Размахиваю шпажкой с ягодой:

— Как говорят китайцы, если все время давить на человека, то он обязательно примет ту форму, которая тебе удобна.

Наконец, отправляю оливку в рот. Сомова, закинув ногу на ногу, протестует:

— Слушай, а может, уже покончим с этим дзен-буддизмом, а?

Не знаю, я хоть и ругаю Вадима, но до конца не уверена, что решение остаться в Москве лучший выход — самолет в 10 утра и можно еще успеть повернуть свою жизнь. К тому же отсутствие вакансии в «Планете» никто не озвучивал. Но… Может быть я и дура, но очень хочется верить Андрюшкиным словам. Очень! Задумчиво киваю с невеселой улыбкой:

— Можно и покончить.

Сомова все с тем же бутербродом в руке, предлагает:

— Ну, ладно, давай выпьем.

Втыкаю освободившуюся шпажку в следующую оливку:

— Давай, выпьем. За что?

Подняв бокал, встряхиваю гривой, отбрасывая волосы за спину, и смотрю выжидающе на подругу.

— Ну, как за что.

Анька осматривается вокруг, потом придумывает:

— Давай, за этот дом.

Мы чокаемся:

— С удовольствием.

Сомова вздыхает, снова оглядывая углы, а я пью сразу. Час еще держимся, болтая о том, о сем, а потом, то ли алкоголь сказывается, то ли нервная усталость, но глаза слипаются так, словно намазаны клеем. И я иду спать.

Не смотря на обещание данное Наумычу, конечно дрыхну крепко, и будильник не слышу. А потом, уже поднявшись, появиться в редакции хочется не абы как, со смурной рожей типа «неудачницу не взяли», а вполне цветущей, довольной жизнью и деловой. И женственной, пресекая иные мысли Калугина. Специально выбираю для этого серое закрытое платье с шелковым воротником стоечкой и короткими рукавами — спереди строгость и деловитость, зато вид сзади с полуголой спиной, чуть прикрытой спускающимися от шеи вниз до пояса широкими завязками, заставит облизываться любого мужика, а не только Андрюху. Давить не буду, раз обещала, а вот поддавливать… Наряд дополняют широкий блестящий пояс, яркий макияж и свободно падающие на плечи распущенные волосы.

Оставив куртку внизу в гардеробе и попросив Валика притащить коробку из машины, поднимаюсь на этаж, раздаривая улыбки и принимая комплименты. На настенных часах уже полдесятого и я, прихватив у Люси письма и бумаги, стремительно врываюсь в свой кабинет, торопясь к рабочему месту. И замираю от неожиданности на пороге, обнаружив Зимовского у себя в кресле. Развалившись, он сидит, задрав ноги прямо на стол и сложив ручки на пузе — любуется собой в рамочке, водрузив фотографию возле начищенных ботинок.

Еще и булькает:

— Да-а-а, лепота.

Вот, наглец.

— Так, не поняла.

Антоша ошалело смотрит на меня, совершенно растерявшись и забыв опустить ноги на пол. Мне нравится произведенный эффект и я прохожу к столу:

— А ты что здесь делаешь?

Помахивая конвертами, останавливаюсь возле окна, недоуменно разглядывая своего зама, словно никаких разговоров про отъезд и не было. Зимовский невнятно мычит и таращит глаза:

— Н-ни-чего, а что?

Продолжаю играть свою роль, завершая речь милой улыбкой:

— Очень плохо, что ничего — у нас через двадцать четыре часа сдача номера.

Наконец, Антон берет себя в руки и вскакивает:

— Подожди, а ты что тут делаешь, а?

— Как это что? Стою и недоумеваю, как это какой-то дяденька залез в мое кресло?!

Антон отступает в сторону, и я прохожу за освободившийся стол.

— Так, погоди, секундочку, ты же того, фью-ю-ю, в Швецию.

Как приятно разрушить все его фантазийные планы. Наверно всю ночь мечтал как будет сидеть, задрав ноги на стол в моем кабинете… Уснуть, поди, не мог! Бросив любопытный взгляд на Антона, весело пожимаю плечами:

— Швеция не принимает.

Зимовский, от наплыва чувств, юмора не чувствует:

— Как не принимает?!

Забираю со стола рамку с фотографией, разглядывая ее — да, от скромности Антоша точно не умрет.

— Слушай, Антон, хорош тупить. Я передумала, что еще?

Но тот продолжает пребывать в шоке, отказываясь верить глазам:

— Как, передумала?

— Как? Мозгами.

Сую ему в руки, рамку с фото и Зимовский безропотно забирает ее — подозреваю, если он забудет ее здесь, то будет долго искать по помойкам. Через открытую дверь к нам вплывает Кривошеин с грузом и водружает коробку на стол, стирая все вопросы и сомнения.

— Спасибо, Валентин.

Тот улыбается:

— Всегда, рад.

Антон, уже немного пришедший в себя, ядовито цедит сквозь зубы, чуть подавшись к Кривошеину:

— Конечно, кто бы сомневался.

И поджав губы, шествует к двери. Валик оглядывается:

— А … Вы что-то сказали, Антон Владимирович?

— Я говорю, иди, работай! У нас сдача номера через двадцать три часа пятьдесят восемь минут, а ты тут стоишь!

Улыбнувшись, киваю, подтверждая сроки. Бедный Антоша, видимо, побежал прятаться от горя, скрипеть зубами и плакать. Когда Зимовский уходит, мы переглядываемся с Валентином, сочувствуя несчастью несостоявшегося начальника. Валик усмехается, задавая риторический вопрос:

— Чего это с ним?

Такое у него бывает… От счастья, при моем появлении:

— Очень рад меня видеть.

— М-м-м.

Оставшись одна, возвращаю свой ведьминский номер на этажерку, на прежнее место, а потом увлекательно раскладываю из коробки по ящикам все обилие нужных и ненужных мелочей, что старательно утрамбовывала в нее вчера.

* * *

Когда замечаю в холле Калугина, бросаю наводить порядок и с некоторой осторожностью, прихватив корочку для бумаг, выхожу наружу — вчера это было вчера, утро вечера мудренее и неизвестно, не жалеет ли Андрей о сделанном шаге сегодня. Калугин, отпустив сотрудницу, с которой разговаривал, делает несколько шагов и я, восприняв это как поощрительный намек, со смущенной улыбкой, иду к нему навстречу, скромно опустив глаза. Калугин, сунув большие пальцы в карманы свободных светлых брюк, улыбается широко, но немного напряженно:

— Ну, привет.

— Привет.

— Как ты?

Пережила. Дернув плечом, вздыхаю:

— Нормально.

Хотя второй раз, нечто подобное, уже не выдюжу. Андрей удовлетворенно качает головой:

— Хорошо. То есть, за вчерашнее, не дуешься?

Вопрос поставлен некорректно. За такое не дуться надо, а придушить, прямо там, на месте. Но ведь простить, значит понять? А Андрюшкины мотивы я понимаю.

— А ты что, хочешь еще раз извиниться?

Он кивает:

— Если надо, то конечно.

А смысл? Сколько не говори «халва, халва» во рту слаще не станет. Главное, чтобы урок из случившегося извлекла не только я, но и он. Опустив голову, отнекиваюсь, высматривая узоры на полу:

— Нет, не надо.

Извинения ничего не изменят. А чего стоят обещания, покажет время. Андрей продолжает улыбаться, любовно посматривая на меня, и этот взгляд мне очень нравится. Но не последующий вопрос:

— Как Вадим? Улетел?

Странный вопрос. Вчера вы распрощались без меня, причем очень тепло. Так что, как он и где он, не по адресу. Бросаю взгляд на часы — скоро полдень, если все по расписанию, то уже посадка.

— Более того, уже прилетел и приземлился.

Калугин поджимает губы, кивая и отводя глаза:

— Понятно… Ну, ты не жалеешь?

Что бросилась тебя спасать, а Шепелев оказался совсем не тем человеком? Или о несбывшейся международной карьере? Вопрос звучит расплывчато, и я недоуменно переспрашиваю:

— О чем?

Лицо Калугина теряет веселость, а взгляд плавает по холлу:

— Да обо всем.

Все что случилось, дало мне новую надежду. «Я хочу, чтобы ты была рядом всегда!». Рядом, всегда! Это перевешивает любые сомнения. Помолчав, твердо повторяю, не глядя на Андрея:

— Не жалею.

А там жизнь покажет. Теперь уже я смотрю на него — главное, чтобы и он не жалел о своих клятвах, и не заводил прежнюю шарманку про гарантии.

— А ты?

Но Калугин улыбается:

— Я, тоже.

Ну и, слава богу. С остальным справимся. Успокоившись, прекращаю отвлекающие прения:

— Андрей, знаешь, чем мы сейчас занимаемся?

— И чем же?

— Транжирим рабочее время.

Бросаю взгляд на часы, а потом, поджав губу, выразительно смотрю на Калугина:

— У нас до выпуска…

— Понял, я к станку.

Он отступает к своему кабинету, оглядываясь и чуть грустно улыбаясь. Покачиваясь на каблуке, провожаю взглядом, а потом решительно разворачиваюсь к себе — дел в ежедневнике уйма, а я их еще даже не начинала.

* * *

После обеда звонят из типографии, интересуясь нашим графиком. Обещаю макет к вечеру, а сама бегу к Андрюшке — уточнить, как продвигаются дела. Тот сидит за своим компом, сосредоточенно вглядываясь в экран, а рядом стоит Любимова с неизменной синей папкой в руках. Сходу ставлю вопрос ребром:

— Так народ, что у нас с обложкой?

С прошлой среды все шлифуют, пора бы и на выход. Галина отступает за кресло Андрея:

— Да вот, дорабатываем.

Подхожу поближе, заглядывая в экран и Калугин отстраняется в сторону, открывая обзор получше. Знакомый облик нафотканный Полиной, что тут дорабатывать столько времени непонятно. Мне наезжать не хочется, но приходится:

— Медленно дорабатываете, типография уже трясет.

Еще раз приглядываюсь к изображению на мониторе — я бы оставила так, без изменений, нормально смотрится. Но Андрей чем-то недоволен и тычет карандашом в нижнюю часть с анонсами рубрик:

— Вот есть вариант, но пока еще сыроват.

Я все понимаю, про ревность, про душевные переживания, но можно было бы и поторопиться. Губы поджимаю, но перечить не хочу.

— Ну…, варите быстрее. Давай, Андрей, я в тебя верю.

Приходится положиться на слово художественного редактора и над душой у него не стоять. На выходе слышу вслед:

— Спасибо.

* * *

В принципе, успеть должны, правда приходится все время шуршать по редакции и затыкать выскакивающие то тут, то там дыры. У меня в руках уже целый ворох мелких исправлений и их нужно срочно отдать в работу корректировщикам. Последние поправки, кстати, по развороту — от Зимовского. Приходится вычитывать на ходу и выслушивать зудеж Антона над ухом…

— Марго, ты что, не понимаешь?

Мне некогда и я тороплюсь вернуться к себе.

— Марго! Марго…

— Понимаю.

Выскакиваю из кабинета зама и Зимовский, сунув руки в карманы, просачивается следом, в холл:

— Еще раз повторяю, если к восемнадцати ноль-ноль номер не окажется в типографии, то все, нам крышка.

Он тащится по пятам, а потом и заходит внутрь моего офисного логова. Иду к столу, огрызаясь на ходу:

— Зимовский, я это не хуже тебя знаю.

Антон напирает:

— Да, а тогда почему ничего не делается?

Вот, засранец. Я, можно сказать, первый день на работе после увольнения. Да, наверно и приказа еще нет о восстановлении — по крайней мере, заглянуть в отдел кадров и бухгалтерию, пока не было времени. Так что сама накидываюсь на занудного нытика, тыча в Антошу пальцем:

— Это ты у меня спрашиваешь? Это я у тебя хочу спросить!

— Отлично! Калугин уже вторую неделю мурыжит обложку, а спросить надо у меня?!

Тут он прав, конечно. Закидываю голову вверх, прислушиваясь к болезненным уколам в висках и начиная потихоньку закипать. Приложив пальцы к пульсирующим точкам у висков, рычу:

— Так сходи, поторопи его.

— Маргарита Александровна, не я ему восемь вариантов обложки зарубил. Так что и не мне, кажется, поторапливать.

Вот гнида. Даже щурюсь от подкатившей головной боли. Да, хоть двадцать три, если они не имели отношения к теме номера. Его долбеж уже невыносим и я, вскинув руки вверх, разражаюсь криком души:

— Зимовский, как ты меня заколебал! От твоего нытья уже башка раскалывается!

Зловредный изображает возмущение и, сцепив руки за спиной, проходит с ворчанием к окну:

— Угу, башка раскалывается… Типично женская отмазка.

Нагнувшись, шарю по нижней полке этажерки, перекладывая там папки — где-то тут была подборка по номеру. Антон снова повышает голос:

— Она у меня, между прочим, тоже не железная.

Заметив за стопкой журналов что-то круглое, пытаюсь достать, засовывая мешающий толстый гроссбух себе под подмышку. Вот, кстати, и зеленая папка для мозгоклюя — забираю и ее. Наконец, выуживаю небольшую банку с чем-то гремящим. Откуда она? Когда разбирала и расставляла утром вещи из коробки, на полке ничего не было. Или я не заметила? Выпрямившись, читаю этикетку: «Аспирин».

— Ничего себе. Бывает же такое.

Бог послал. Развернувшись, сую папку Антону в руки, а потом возвращаю гроссбух назад, на нижнюю полку.

— Вот.

— Что это?

— Вариант оформления, который я утвердила. Так что, вперед.

Антон, заглянув внутрь бумаг, снова вопит, заставляя морщиться:

— Ну, а статья Кривошеина? Он же носится с ней, как обезьяна с гранатой.

Мое терпении лопается:

— Так Антон, стоп — машина!

Прохожу к креслу:

— Иди, займись делом. Ну, у меня уже полушарие правое отказывает.

Зимовский затыкается, недовольно продолжая топтаться. Раздраженно пнув бумаги на столе, тянусь нажать кнопку селектора:

— Люся, принеси мне, пожалуйста, воды.

Таблетка аспирина сейчас не помешает. Антон вновь подает голос, но теперь уже без надрыва:

— А чего это у тебя.

Передышка позволяет отвлечься, привести себя в порядок и пригладить волосы, убирая их за ухо.

— Аспирин.

— Ой, слушай, дай мне.

С какой стати? Помнится, к моим болезненным стонам минуту назад, он отнесся скептически и недоверчиво.

— Зачем?

Поморщившись, Зимовский взмахивает папкой, показывая на голову:

— Ну, чего-то тоже башку крутит.

Вот собака страшная. Сплошные двойные стандарты. В ответ справедливо вредничаю:

— Перебьешься.

На Антошкином лице обида и непонимание:

— Ты чего, зажала таблетку аспирина?

Отрицательно качаю головой, выражая сомнение:

— Башку крутит? Типично женская отмазка.

Опешивший Антон теряется:

— Ты чего, не дашь?

Помнится, кто-то обещал в бою мне в спину выстрелить. Иду на принцип:

— Не дам.

Ты еще не знаешь, какие женщины бывают злопамятными.

— Ладно, Реброва, попросишь ты у меня снега зимой.

Надувшись, он идет на выход, а я сажусь в рабочее кресло и, прикрыв глаза, вздыхаю, прислушиваясь к себе — кажется, голова стала болеть даже сильнее и я прикладываю со стоном ладонь ко лбу. Через минуту на пороге кабинета возникает Людмила с водой. Она несет в оттопыренной в сторону руке зеленую чашку и с блаженной улыбкой сообщает:

— Марго, это я!

Бурчу в ответ:

— Я вижу.

Cо счастливой улыбкой, секретарша идет к столу:

— А я тебе воды принесла.

— Спасибо.

Тяну руку за чашкой, но Люся ее не выпускает, держит крепко и вдруг бесцеремонно усаживается на край стола. В ее взгляде беспредельное восхищение и я теряюсь, не понимая, что происходит:

— Что?

— Какие у тебя такие красивые волосы…

Свободной рукой Людмила цепляет мой локон и приподнимает его.

И что это значит? Какие-то странные комплименты. Может Наумыч ей налил в кабинете и переборщил? Недоумение сменяется напряжением в голосе:

— Спасибо.

— А можно, я потрогаю?

Она крутит в пальцах прядь и чем дольше я смотрю на счастливо-безмятежную секретаршу, тем ситуация нравится мне меньше и меньше. Перетрудилась и крыша поехала? Пытаюсь протестовать:

— С чего это вдруг?

— А-а-а…. Они у тебя такие мягкие, такие шелковистые.

Все-таки, девушка не в адеквате. Пусть идет, трезвеет или отсыпается, только не у меня в кабинете. Решительно прерываю восхваления, отбираю у Людмилы так полюбившийся ей локон и убираю его назад, за плечо:

— Люсь, ты извини, мне надо работать.

Та радостно кивает:

— А… Что, мне надо уйти, да?

— Да, именно

Люся, разочарованно слезает со стола и поднимает чашку вверх, перед собой, словно для тоста:

— Видишь, я умная, я ухожу.

Скорее, обдолбанная или пьяная. Продолжаю ошарашенно наблюдать, как секретарша идет к двери, а потом с таинственным видом возвращается:

— Марго!

Честно говоря, я ее уже слегка опасаюсь — пьяные, они же бывают агрессивные и непредсказуемые:

— Что?

Люся наклоняется ко мне и грозит пальцем:

— Ты всегда можешь на меня рассчитывать!

Главное не разозлить случайной фразой и не спорить. Приподняв брови, опускаю взгляд вниз и тихо шепчу:

— А-а.

Секретарша кивает и громко чеканит:

— Запомнила?

Да уж, такое представление трудно забыть. Напряжение меня не отпускает:

— Хэ… Запомнила, запомнила.

— Все, я ушла.

Когда Людмила исчезает, вместе с чашкой и водой, таращу глаза на закрытую дверь, пытаясь изгнать наваждение. Потом испуганно приглаживаю волосы, которых касалась Люся — если она вдруг поменяла сексуальную ориентацию, это будет полный капец. Даже вслух говорю, разговаривая сама с собой:

— Что это за дела?

Пытаюсь открыть банку с аспирином, и тут до меня доходит, что запивать таблетки все равно нечем. Блин, чашку то Людмила уволокла!

— А вода?

Настольный телефон начинает звенеть, и я тянусь нажать кнопку громкой связи. Голос Кривошеина возвращает к рабочим проблемам:

— Маргарита Александровна, подойдите, пожалуйста, посмотрите статью.

Сначала Зимовского долбил, теперь решил и мои мозги поклевать. Закатив глаза к потолку, обреченно вздыхаю, а потом, склонившись над столом, поближе к стоящей трубке, повышаю голос:

— Валик я иду уже, иду!

Отставив банку в сторону, вылезаю из-за стола и тороплюсь к месту очередного локально- литературного армагеддона. Судя по всему, без командующего фронтом, в атаку бойцов не поднять. Через минуту подхожу к склонившемуся над монитором Кривошеину и, встав позади, заглядываю через плечо… Поверх макета на пол экрана открыт word-овский файл с творчеством Валентина. Задумчиво убирая волосы за ухо, быстро оцениваю свободное место на макете:

— Валик, ты весь этот текст сюда не засунешь. Ты один абзац выкини, вот тогда конфетка будет.

Не оборачиваясь, Кривошеин тычет рукой в экран:

— А какой абзац я тут выброшу?

Тоже мне, акула пера.

— Да любой! Тут ни один художественной ценности не представляет.

Валентин обиженно взрывается:

— Так может, тогда вообще, весь текст стереть?

Какие мы обидчивые.

— Так, Валентин, давай ты не будешь здесь свои амбиции включать, ладно?

Неожиданно кто-то сзади закрывает ладонями мои глаза и над ухом раздается жизнерадостный голос Наумыча:

— Ку-ку!

Я конечно «за» неформальные отношения в неформальной обстановке, но что-то их количество растет, словно снежный ком — сначала Люся, теперь шеф. Внутренне напрягшись, замираю и не шевелюсь. Даже, когда чужие руки исчезают, открывая обзор, продолжаю стоять с закрытыми глазами:

— Борис Наумыч?

Странные игры в вечер выпуска номера. Сзади раздается задорный смех, и я оглядываюсь с ответной улыбкой. Может что-то хорошее случилось, вот и радуется? Егоров приобнимает меня за плечо:

— Марго!

Он счастливо трясет головой:

— Вот, какой ты у меня молодец!

Вроде повода к комплиментам еще не было? Мы даже в типографию еще ничего не отдали — ни макета номера, ни разворота, ни обложки.

— Борис Наумыч, что с вами?

Мой вопрос остается без ответа, а Егоров уже наседает на Валика, вынуждая того растерянно вскочить из-за стола:

— О-ой… А ты? Какой ты молодец… Вы у меня, вот, такие молодцы!

Интересно, что пил — коньяк или виски? Но явно перебрал... Егоров продолжает трясти головой:

— Ну, прямо, как холодцы… Ха-ха-ха

Неожиданно изменившись в лице, он словно сторожевой пес принимает стойку, нацелившись мимо нас:

— Чу, чу.

Предупреждающе подняв руку, он крадется к следующей жертве. Ошалело провожаем глазами, а Кривошеин не может удержаться:

— Что это было?

Растерянно смотрю на него исподлобья:

— А я откуда знаю?!

Может они с Люсей на двоих пили? Досужие разговоры пресекаю:

— Ты давай, страницу дожимай… Х… Холодец!

Потоптавшись и недоуменно прочистив горло, иду прочь, оставляя Кривошеина крутить головой и высматривать шефа.

— Гхм.

* * *

Когда основные ЦУ розданы, а макет скоро будет отправлен в типографию, выпадает возможность десяток минут посидеть в кабинете в спокойствии и тишине, перекладывая бумажки и наводя на столе порядок. Не тут-то было — в открытую дверь кабинета врывается Зимовский, с очередными воплями:

— Маргарита Александровна!

Блин, никак не угомонится. Взяв стопку папок, ставлю их на ребро, выравнивая:

— Так, Зимовский, ты кажется не к сантехникам зашел.

Антон, размахивая журналом, проходит к окну и уже оттуда орет:

— Да я уже вообще не знаю, куда я зашел! Ты можешь мне объяснить, что вот это такое, а?

Хмыкаю — глаз на затылке нет, но вероятно, из типографии пришел сигнальный экземпляр.

И Антоша опять придумал к чему придраться. Даже не оглядываюсь — наверно пропустили пару опечаток и теперь главный мозгоклюй пытается раздуть из этого вселенскую трагедию:

— Я так понимаю — наш новый выпуск?

Зимовский подступает к столу, пылая возмущением:

— Что, поэкспериментировать решила, да?

Вот, придурок! Сам же утром забрал у меня папку с утвержденными материалами. Добавляю металла в голосе:

— Зимовский, ты можешь по-русски объяснить, в чем дело?

Антон с размаху шлепает журналом по столу:

— Я о нашем новом формате! У нас что теперь, такие обложки будут, да?

Я даже вскакиваю, с испугом взирая на желтое месиво, в которое превратилась обложка с Шепелевым, еще утром симпатично взиравшего на потенциальных читателей в позе лотоса. Да там и подправлять ничего не надо было — Андрей ковырялся лишь для приличия, выдерживал марку. Судорожно, тянусь убрать волосы за ухо, растерянно блея:

— Откуда это?

— С Марса!

Обвинитель укоризненно смотрит на меня:

— Они, между прочим, это уже хотели в тираж запускать!

Ну, это вряд ли, на то и сигнальный экземпляр. Но сам факт попадания подобного отстоя в типографию… Это ж диверсия! Держу двумя руками калугинский брак, и лишь лепечу.

— Блин, а как это в типографию-то могло попасть?

Смотрю на Антона, ожидая пояснений, но тот ехидно качает головой:

— А это я у тебя хотел спросить. Они сказали, что им по электронке прислали.

Какой еще электронке? У нас в регламенте прописано — вся информация передается на носителях. Пытаюсь понять, что же случилось и, отвернувшись, нетерпеливо встряхиваю желтым уродством. Вариантов немного — скорее всего опять Калугин, со своими кренделями и ревностью. Даже из конфетки готов сделать дерьмо! Решительно иду мимо Зимовского.

— Ну, Калуга, а? Сказала же согласовать!

Антон выбрасывает руку, преграждая путь:

— И это хорошо, что я еще успел проконтролировать. А то бы завтра, вот это вот, листали инвесторы!

Смотрю на него, и возразить нечего — какой-то бардак и беспредел, полная махновщина — и в редакции, и в типографии. Капец, по электронке они получили… Ничего не ответив, разворачиваюсь к двери и несусь на выход, нервно приглаживая на ходу волосы:

— Бли-и-ин!

Сзади слышится справедливое передразнивание:

— Бли-и-ин… Соска. Только ноздри раздувать умеет.

Но мне уже не до Зимовского. И вообще не до кого — буквально на пороге калугинского кабинета сталкиваюсь с выскакивающим оттуда Кривошеиным. Тоже мне человек-ракета, чуть не сшиб. Укоризненно тяну:

— Ва-а-алик!

Блин, ходит тут, стенки обтирает. Валентин бурчит, пропуская меня внутрь, а сам выскальзывает наружу:

— Извините.

Пока расшаркиваемся, из комнаты слышится разноголосица:

— Валик.

— Андрей.

Когда влетаю к ним, размахивая журналом, смурной вид Кривошеина становится более, чем понятен, да у меня и самой челюсть падает до земли — Галина с немым призывом в глазах сидит в кресле, водрузив локоть на стол, а сзади нависает Калугин, массируя ей плечи. Это они так расслабляются после крутой обложки? При моем появлении Любимова прячет взгляд, а Андрей наоборот, встрепенувшись, смотрит бездумными глазами, продолжая ублажать подчиненную. Вот, козел! И при этом будет хлопать глазами и нагло утверждать, что ничего такого не имел в виду. Сжав зубы, чтобы не заорать, начинаю генерировать, набирая обороты:

— Я конечно дико извиняюсь, но у нас тут не спа — салон.

Вместо ответа, Калугин издает лишь восторженное междометие:

— Уау… Марго…

Он бросает свою упитанную нимфу на произвол судьбы и Любимова стыдливо прикрывает лицо ладонью. Андрей медленно, пошатываясь, вытянув вперед руки, начинает подбираться ко мне, шевеля в воздухе, сложенными в чашечки пальцами, будто нацеливаясь на привлекающие его выпуклости:

— Слушай, какой у тебя классный костюм.

Мне не до обсуждений моды и я встряхиваю позорным журналом у него перед носом:

— Спасибо. Что у нас с обложкой?

Калугин смотрит на желтое пятно и радостно хмыкает, а потом забирает свое творение из моих рук:

— Смешно, да?

Они что, тоже был в компании Наумычв с Люсей? Концерт продолжается — Андрей откладывает экземпляр в сторону, на стол, и вновь восторженно взирая на меня, кладет руку на плечо, проникновенно заглядывая в лицо:

— Слушай, а глаза у тебя тоже, такие откровенные, прям…

— Что-о-о?!

Нет, это уже просто дурдом «Ромашка». И главное непонятно, что делать — ждать улучшения или объявлять карантин. Калугин продолжает вглядываться мне в лицо и шевелить в воздухе пальцами:

— И брови… Такие красивые брови Марго.

Он садится на этажерку для бумаг у стены, тянет меня к себе, ухватив за талию двумя руками, и кладет голову прямо на грудь. В прострации бросаю взгляд на Любимову, которая с отрешенным видом сидит, подперев кулаком голову.

— Галь, что с ним, а?

— Я сама не понимаю

Похоже, он уснул или задремал, по крайней мере, глаза закрыты. В полной растерянности, судорожно тянусь убрать волосы за ухо:

— Андрей, ты что, пьяный?

— М-м-м… Да я когда тебя вижу, всегда пьяный…. Марго-о-о!

Любимова ухмыляется, и я пытаюсь высвободиться из объятий:

— Андрей, ну ты в себе или нет?

Пытаюсь заглянуть в глаза, но на прямой вопрос, Калугин лишь бормочет:

— Маргарита…

Он приподнимает голову, оглядывается на Любимову и обрадовано зовет ее:

— О, Галя!

Не отпуская меня, он вытягивает руку и начинает трясти свою помощницу за плечо:

— Галя, ну почему она мне не верит, что я ее люблю, вот скажи мне, м-м-м?

Любимова недовольно вырывается, а я отворачиваюсь, опасаясь, что любовные признания Андрея в таком состоянии, если потекут рекой на всеобщее услышание и обозрение, породят больше минусов, от которых придется отмываться. Одно ясно, алкогольный бред это или температура, или еще что, но Андрей сегодня не работник и нужно искать выход из ситуации. Начинаю активно выбираться из рук Калугина, отталкивая их от себя:

— Так, Андрей, отпусти меня, подожди.

Прикладываю руку к его лбу, но жара не наблюдается.

— Похоже, температуры нет.

Калугин накладывает свою ладонь поверх моей:

— Господи, как я люблю твой голос.

Да что ж такое — то одна млеет от волос, то другой от голоса. Судя по всему ответ нужно искать не в этом кабинет. Сейчас пойду к Наумычу, и пусть он сам разгребает с Калугиным — не я его поила, не мне и в луже сидеть. Сам же потом развопится — сроки, сроки.

— Так, Галя, присмотри за ним, я сейчас.

Любимова оторвав руку от лица, вопросительно смотрит на меня и на Андрея, который самозабвенно расцеловывает понравившуюся ему конечность, но эти ласки меня скорее пугают, чем радуют. Выдернув из цепких пальцев руку, собираюсь уже уйти, но Любимова испуганно вскакивает:

— Марго!

— Что?

Галка неуверенно блеет:

— Я…, боюсь!

Калугин уверенно переключается на нее:

— А ты не бойся, я с тобой!

Вот, молодец, держится линии. Андрей пересаживается в кресло, привлекая к себе Галину, и кладет голову на ее мощную грудь. Чего бояться-то? Такой мужчина рядом.

— Слыхала? Я быстро.

Выскочив наружу, тороплюсь застать шефа на месте, в его кабинете, но возле секретарской стойки такое желание пропадает, и я останавливаюсь. Вот он красавчик, стоит за углом несущей колонны и осторожно выглядывает оттуда. Караулит? Увидев идущую через холл Гончарову, он делает стойку, словно охотничий пес и стремительно атакует из засады. Присоединившись к финансовому директору, Егоров начинает играть бровями и заглядывать Насте в лицо. До меня доносится ее напряженный голос:

— Борис Наумыч, может быть, вы меня как-нибудь озадачите?

Тот выпячивает губы, цокая:

— У тебя грудь красивая.

Упс! Пожалуй, подходить к нему не стоит — что восхитительного он обнаружит у меня, даже боюсь загадывать. Похоже, разговаривать с шефом о заваленном номере сейчас бесполезно — у него такой же неадекватный романтический всплеск к противоположному полу, что и у художественного редактора. Наблюдаю с открытым ртом за ужимками Егорова и жду, чем ответит Гончарова. У той поведение начальника вызывает шок:

— В смысле?

Егоров хохочет:

— Озадачил?… Ха-ха-ха

Настасья поджимает губы и, заметив меня, направляется к секретарской стойке:

— Мда… Маргарита Александровна, это что у нас такая новая корпоративная этика?

Самой бы понять. Только шлепаю губами, забыв закрыть рот, и Гончарова проходит дальше, удаляясь в свой закуток. Новый вопль Егорова заставляет продолжить наблюдение:

— Алло, Костян!

Это он Лазареву, что ли? Развязно засунув руку в карман, Наумыч слушает алеканье трубки и я, облокотившись на толстую папку с краю Люсиной стойки, обращаюсь в большое ухо.

— Знаешь, что я подумал? А пусть у Наташи будут два папы, а?

Капец, это уже не просто романтический всплеск, это вселенская любовь! У меня глаза лезут на лоб, распахиваясь шире донельзя, а челюсть отвисает до плинтуса.

— А что? Мы же с тобой как братья! Мы… Мы с тобой всю жизнь что-то делили. Вот сначала ложь Каролины, теперь дочку… Ну, чего мы-ы-ы ну, что мы с тобой не договоримся?… Слушай, а давай мы выпустим акции и раздербаним доли, а?

Что там ответил Константин Петрович не знаю, но экран гаснет, и шеф удивленно смотрит на него:

— Галя, я пьян, а?

И где он тут Любимову увидел, не знаю. Наумыч вдруг подносит мобильник ко рту и рычит в микрофон:

— Скотина ты, а? Барыга! Уйди из моей жизни, тварь такая!

Полный аут. Выплеснувшись, он уходит, а я поворачиваюсь к Людмиле поделиться наблюдениями. И напрасно! У нашей Люсеньки все в порядке — со счастливой физиономией она уплетает шоколадку, не обращая внимания на происходящее вокруг. Ну, точно, дурдом «Ромашка»!

Сделав несколько шагов по холлу, то с отчаянием смотрю вслед начальнику, то бросаю взгляд на блаженную секретаршу. Здесь вообще есть хоть один нормальный человек? Или это у меня уже крыша съехала?

— Мне вообще кто-нибудь что-нибудь объяснит?

Похоже, вернуть меня к реальности может только один индивидуум, тот, у кого мозги всегда прочно вбиты в грязный грунт ненависти. Совершенно растерянная, с обиженным лицом, иду в кабинет к заклятому врагу, услышать что-нибудь привычное, незыблимое и вселяющее оптимизм: «безмозглая курица», «овца» и прочие сельскохозяйственные комплименты. Но сейчас это мелочи — пусть подключается и выясняет, что там рвануло у шефа, нанеся такой урон редакции. Толкнув дверь, врываюсь внутрь:

— Антон!

Не обращая на меня никакого внимания, он самозабвенно выбивает карандашами по столу какую-то джазовую мелодию, иногда позвякивая по металлической подставке для канцелярских принадлежностей. Тоже ку-ку? Пройдя к креслу c веселым музыкантом, сажусь прямо на стол перед ним и тяну руку отнять карандаши:

— Скажи, пожалуйста, что ты делаешь а?

Радость и счастье расцветают на его лице вместе с улыбкой:

— Марго…

И чувствуется — от души ведь радуется, дурилка картонная. Тоже подзаправился вселенской любви? И что у меня теперь неотразимое? Губы, нос, уши? Зимовский вдруг становится серьезным:

— Слушай, Марго, скажи, пожалуйста, а у тебя в детстве была такая игрушка, м-м-м?

Это он о чем? Непонимающе вздергиваю подбородок:

— Какая игрушка?

— Ну, зайчик — барабанщик?! У него, знаешь, в спине сзади такой ключик. Его так заводишь, заводишь, заводишь… А он потом садится так…. Дын-ды дынь-ты дынь!

Антон начинает барабанить пальцами по столу, и я вскакиваю, разворачивая Зимовского вместе с креслом к себе — ты дынь, ты дынь — это уже клиника и мне все сильней не до смеха. Либо у них у всех крыша съехала, либо у меня одной, и второй вариант мне совсем не нравится.

— Зимовский, ты что, обкурился что ли?

Во взгляде Антона искреннее возмущение и обида:

— Ты что! Нет. Зайчики не курят. Они эту…

Он показывает зажатый кулак и начинает засовывать себе в рот что-то невидимое:

— Морковку едят!

Безнадежно опустив руки, стою понуро перед ним и не знаю, что делать. Позвонишь в психушку, а потом окажется, что забирать нужно меня. Музыкальный зайчик, снова хватает карандаши со стола, и начинает выстукивать ими по лежащим папкам, сморщив нос и подпевая:

— Тын-ды тын, ды тын, тын дын.

Тын-дын с морковкой, это уже перебор. А еще, поворот ключика:

— Кхик, кхик...

С открытым от растерянности ртом, иду на выход, уже не пытаясь угадать, какие сюрпризы впереди.

* * *

От всех потрясений меня тянет в туалет, а потом я еще пять минут рассматриваю свою физиономию в зеркале в поисках нездорового блеска в глазах. Но нет, видимых признаков шизофрении, слава богу, не наблюдается. Когда возвращаюсь из дамской комнаты и заворачиваю из коридора в холл, вижу у стойки мнущегося Пчелкина, рядом с каким-то посторонним парнем. Они о чем-то спорят и уже на повышенных тонах. Николай что-то говорит о таблетках и меня ступорит, в нескольких шагах от них — похоже, это именно та тема, которая может пролить свет на все тайны. Парень буравит Пчелкина злыми глазами:

— А где они?

Курьер оправдывается:

— Я их положил в стол, а потом…

Насупившись, его собеседник бычится:

— Ты… ты баран! Ты хоть понимаешь, куда вляпался, а?

Таблетки, прятки, вляпался…. Склонив голову набок, с интересом слушаю занимательный диалог. Николай жалко оправдывается:

— Слушай, подожди, я сейчас все объясню.

Но парень уже орет в голос:

— Да на хрена мне твои объяснения!? Ты хоть понимаешь, придурок, сколько они стоят, а?

Точно колеса. Назревает мордобой, и я решительно подхожу к парочке:

— Стоп, стоп, стоп, я сказала….

Оттеснив Пчелкина, требовательно наступаю на гостя:

— Ты кто такой?

Тот бурчит:

— Никто.

— А конкретнее?

Разворачиваюсь за пояснениями к Пчелкину:

— Николай?

Курьер отворачивается, пряча глаза:

— А Степа, мой друг, зашел... Ключи передать.

Ясно, в присутствии «друга» объяснений не будет. Сверкаю глазами в сторону Степы:

— А ты знаешь, что здесь посторонним находится запрещено?

Парень угрюмо молчит, сунув руки в карманы, и я кричу неадекватной Людмиле, перемазанной шоколадом:

— Люся, вызови охрану!

Та активно грызет очередную сладкую плитку и совершенно не реагирует. Но Степан сдается:

— Не надо охраны.

— Хорошо, я сегодня добрая.

Поправляю ремешок на часах:

— Даю тебе тридцать секунд, и тебя здесь нет.

Напоследок, дружок Николая все-таки шипит в сторону приятеля, прячущегося у меня за спиной:

— Имей ввиду, Пчелкин, ты попал!

Давай, давай, топай! Грозно гипнотизирую спину Степана, пока он идет к лифту, а потом неторопливо оборачиваюсь к виновнику странных событий в редакции. Я уже не сомневаюсь в причинно — следственных связях, но хочу услышать из первых уст. Встряхнув головой, откидываю волосы со лба:

— Ну, рассказывай.

Николай мнется, пряча глаза и явно не желая ничего объяснять:

— Э-э-э… что рассказывать?

— Куда ты попал и про какие колеса он здесь вещал, Пчелкин.

Сложив руки на груди, грозно смотрю на курьера. Душещипательный рассказ о метаниях курьера с баночкой из под аспирина по редакции, добавляет немного в историю оболванивания «МЖ» — в принципе я все так и представляла. Я и пузырек тут же вспоминаю — оказывается, участь остальных миновала меня чисто случайно. Нравоучения читать некогда — срочно запрягаю Николая вызвать такси для массовой эвакуации пострадавших, а всех выживших сапиенсов, то есть разумных, собрать через пятнадцать минут в зале заседаний.

Увы, их оказывается крайне мало — кроме меня, только Любимова с Кривошеиным, Гончарова и душегуб — отравитель, спрятавшийся позади председательского кресла. Сложив руки на груди, прохожу вдоль выстроившихся бойцов:

— Ну что, марксисты, как вы сами успели заметить: половина нашего творческого авангарда выкосила шиза.

Коля, заикаясь, подает срывающийся на писк голос:

— Как-кая еще щиза?

Укоризненно гляжу на него:

— Очень странно слышать этот вопрос от вас, Николай!

Развернувшись, направляюсь в обратную сторону:

— В общем, ситуация у нас критическая. Завтра утром свежий номер должен уже быть в продаже, так что закрывать его придется малыми силами.

Урон, нанесенный раздухарившимся художественным редактором я еще не оценивала, но полагаю, придется восстанавливать не только обложку. Теперь голос подает Валик:

— Малыми это как?

— А вы Валенитин про подвиг панфиловцев слыхали?

Тот неуверенно улыбается:

— Слыхать-то слыхал, но там было 28

— Какая разница сколько их там было. Танков от этого меньше не стало.

Бросаю взгляд на часы — до конца рабочего дня не так уж много времени, придется договариваться с типографией о ночной смене. В дверь кабинета стучат, и все головы поворачиваются к выходу.

— Да?

К нам заходит счастливая Людмила и прикрывает за собой дверь. Шоколад она с лица стерла или кто-то ей стер — хоть это радует. Заливаясь смехом, она спешит к нам:

— А я думаю, куда вы все подевались!?

Перехватываю ее на полпути.

— Люсенька, я же вам всем такси вызвала. Спускайся вниз, пожалуйста.

Радость Людмилы вновь сменяется чудесным восхищением, и она тянется к моим волосам:

— Ах!

Даже если ее восторг оправдан, сейчас не место и не время и мой голос напряжен:

— Люсь, такси-и-и!

Зарычав, возвращаюсь к председательскому креслу, бросая сквозь зубы курьеру:

— Коля проводи, пожалуйста, человека.

Пчелкин с испуганной физиономией спешит к Людмиле и, подхватив ее под руку, пытается увести, а та жеманно хихикает. Наконец, они скрываются за дверью. Вздохнув, смотрю с хилой надеждой на оставшихся:

— Ну, что… за работу!

Покачав с сомнением головой, отворачиваюсь к окну.

* * *

На часах 16.00 и мы с выпускающим редактором, то бишь с Кривошеиным, просматриваем каждую страницу распечатанного макета, сравнивая с исходником. Привалившись пятой точкой к столу, слушаю комментарии по исправлению, а кое-где и по улучшению текста и картинок и либо принимаю их, либо, без сомнений, отвергаю — что-то менять серьезно это ж все равно, что ставить самому себе подножку. Если со второго раза до Валика не доходит, приходится самой садиться к его компьютеру и вносить правки — иногда проще показать, чем объяснить. Положив ногу на ногу, бойко стучу по клавишам, отвлекаясь лишь на Галину, которая громко разоряется по телефону, что-то объясняя типографским — надо будет и с ней просмотреть распечатки. По крайней мере, фотографии для разворотов. Все при деле, но времени и народу слишком мало, не хватает не только светлых голов, но и рук, и ног. Николай и тот исполняет роль Людочки, отвечая по телефону за секретарской стойкой.

Только к 20.00 все страницы исправлены, распечатаны и собраны. Сгрудившись возле стола Валентина, хором просматриваем итог — выглядит более-менее нормально и я довольна. За чашкой кофе или чая, которыми нас обносит Пчелкин, обговариваем последние штрихи и мелкие неточности и я пересаживаюсь за компьютер Калугина делать окончательную общую верстку, чтобы записать ее на DVD-диск.

Весьма муторное занятие, хотя время пролетает и незаметно. К трем утра оглядываю поле гламурной битвы: Любимова спит, уткнувшись носом в стол, Настя дремлет притулившись к секретарской стойке — сидит с закрытыми глазами, подперев рукой голову, но бумажку с какими-то расчетами по тиражу, держит крепко, Коля тоже дрыхнет повиснув на секретарской стойке. Только Валик огурец — смотрит в голубой дисплей своего компа, и еще вычитывает что-то. Но я уже больше не хочу никаких улучшений — собрав распечатки со стола Калугина и диск, вылезаю из кресла и отправляюсь будить курьера. Когда трогаю Пчелкина за плечо, тот как зомби, не просыпаясь, забирает все из моих рук и тащится к лифту. Главное, чтобы донес до типографии, а не прилег где-то по дороге.

Пару часов сна у Егорова на диванчике и вот уже будит телефонный звонок — пора забирать сигнальный экземпляр. Поднимать народ жалко, спускаюсь в типографию сама и уже на месте перелистываю номер постранично. Слава богу, явных косяков нет, так что со спокойной душой подписываю в печать — успели.

Снова ложиться уже бессмысленно, а ближе к восьми бужу Николая — скоро начнет прибывать на работу очухавшийся после колес люд и нужно порадовать его свежим, пахнущим краской, номером. Два часа сна без удобств от сонливости не спасают, так что бодриться время от времени приходится с помощью кофе. Я-то, еще держусь, а Валентин смотрю, так с чашкой и спит, чуть не падая со стула. И Галя сопит с закрытыми глазами в обнимку с распечатками, поддерживая голову рукой, и Гончарова тоже уснула с чашкой. Усердно пялюсь в сигнальный экземпляр, стараясь сконцентрировать внимание, но это лучше выходит с картинками, чем с расплывающимися буквами. Наверно, на часок нужно было бы еще прикорнуть, а то будет не до работы. Хотя, с другой стороны, какая сегодня работа?

Из подъехавшего лифта выбирается Пчелкин — тащит упаковку отпечатанных номеров. Забираю ее и тут же раздаю по экземпляру всем участникам ночного бдения. Свеженькие! Прикрыв глаза, с удовольствием веду носом вдоль форзаца, принюхиваясь к запаху краски — лепота… Такое событие просто необходимо отметить, и мы отсылаем курьера за плюшками.

Увы, Коля их не печет — притаскивает вчерашние, почерствевшие, но и они сметаются с секретарской стойки на раз-два. Я уже накачалась кофе раньше, так что в кофейной компании не участвую, а отойдя в сторонку, продолжаю листать журнал, отмечая огрехи, которые уже не исправишь. До меня доносится голос курьера:

— А вот, кстати, в киосках уже появился.

На часах уже 9.03 и со стороны коридора возникает Людмила в темных очках — она протискивается к своему рабочему месту, обходя меня:

— Кхм... Извините, доброе утро.

Хороша-а-а…. Почему не на лифте? Или чтобы туалет не пропустить? Приподняв брови, провожаю сочувствующим взглядом, а Галина комментирует:

— О-о-о, жертвы фармакологии подтягиваются.

Подхватив журналы, невыспатые трудящиеся массы разбредаются по рабочим местам, а я, сцепив руки у живота и прижимая к себе номер, размышляю — отпустить их сейчас по домам или лучше подождать Егорова. Один Николай остается стоять возле стойки, за которую и встает Людмила. Со стороны лифта слышится приближающийся голос Зимовского и я оглядываюсь:

— Доброе утро.

Он не один, с Калугиным, оба в темных очках, прямо «Люди в черном». Странный эффект от Пчелкинских таблеток. С некоторым удивлением лицезрею на необычный тандем:

— А вы уверены, что доброе?

Калугин, тоже через силу, четко проговаривает:

— Доброе…, утро.

Любопытно, как там Алиса с Ириной Михайловной пережили Андрюшкино неадекватное поведение? Надо было позвонить, предупредить, а я как-то сразу не сообразила. Парочка топает дальше, расходясь в стороны, и я, потирая пальцем уголок глаза, подступаю к Пчелкину с новым заданием:

— Так, Николай, сгоняй в отдел продаж, стряси там с них статистику по прошлому выпуску.

Пчелкин ноет, засунув руки в карманы:

— Маргарита Александровна, вы издеваетесь?

— Почему я издеваюсь?

— Я и так всю ночь на ногах.

— Ты скажи спасибо, что не на руках. Сам пойдешь или с ускорением?

Пчелкин разворачивается к лифту, и я шлепаю его журналом по заду, заставляя стартовать. Перетрудился, блин. Вот я, действительно, всю ночь на ногах. Вздохнув, снова тру глаза, а потом отправляюсь в кабинет, дожидаться начальника.

* * *

Увы, шеф не торопится — видимо, и у Наумыча, с утра, синдром «человека в черном», отлеживается дома, поправляя здоровье. Ну и правильно — новый номер ему и туда отвезут. Так что до обеда, волей-неволей, приходится сидеть на хозяйстве и не торопиться ехать отсыпаться.

Потихоньку редакция оживает, голоса становятся бодрее, а темные очки отправляются в сумки, портфели и ящики столов. Есть мысль пойти к Андрею и проверить отошел ли после вчерашнего, но узнаю это еще не дойдя до его кабинета — оттуда раздается громкий голос и я останавливаюсь возле двери, не желая мешать. Меня не видно за непрозрачной притолокой и проявиться не тороплюсь, не испытывая по этому поводу комплексов — Андрей разговаривает по телефону с дочкой, а развивать дружбу с ней не менее важно для меня, чем любовь с ее отцом.

— Алисочка, родная моя, любимая, послушай, пожалуйста. Если ты не хочешь отмечать в этом детском кафе, то естественно мы в нем ничего отмечать не можем.

Отмечать, что? Намечается какой-то праздник? Сложив руки на груди, задумчиво гадаю, что за мероприятие и как бы мне в нем тоже поучаствовать. Слова Андрея «рядом всегда, всю жизнь» очень меня позавчера впечатлили и слово «семья» уже не кажется диким и смешным.

— Да малыш, послушай, но это же твой день рождения, мы его проведем, как ты захочешь.

День рождения! Улыбка расползается до ушей — это же здорово! Праздник втроем, вместе.

— Но только, Алис, давай мы с тобой договоримся … А-а-а..., какие бы варианты я тебе сейчас не предлагал, ты от всего не отказываешься, да?

Привалившись спиной к притолоке, стою, склонит голову на бок, ласково улыбаясь разговору и представляя, как обрадуется Андрюшка моему предложению отпраздновать день рождения дочери по-семейному. Это же то, что нужно! То, о чем он говорил!

— Поэтому, мы давай сделаем так — ты сама хорошенечко обо всем подумаешь, перезвонишь мне и скажешь «папа, я хочу отмечать там-то и там-то, во столько-то, во столько-то, такого-то числа, хорошо? И мы с тобой все устроим, ладно?.... Ну, вот и умничка, девочка моя. Все, а сейчас извини, мне надо работать.

В голове зреет план, но для его реализации сначала лучше договориться с маленькой подружкой. Оттолкнувшись от притолоки, так и не зайдя к Андрею, иду к себе — у меня там осталась мобила. Вслед доносится:

— Я тебя тоже люблю, все давай, целую. Пока.

Оказавшись на рабочем месте, тянусь за телефоном, затерявшимся среди бумаг, и набираю знакомый номер. В ожидании мотаюсь с трубкой у уха вдоль окна, позади кресла. Наконец, слышится:

-Алло... Марго!

Как же давно мы не болтали…. При звуках знакомого голоса моя улыбка непроизвольно расползается шире и шире:

— Ну, привет, принцесса.

— Привет, как я рада тебя слышать.

— А я-то как рада. Мы же с тобой, наверно, уже тысячу лет не виделись.

— Люди столько не живут.

— А ты проживешь.

— Как это?

— Ну, принцессы в сказках обычно долго живут.

— Так то, в сказках.

— А мы рождены для чего? Правильно, чтоб сказку сделать былью.

— Что?

Останавливаюсь, положив руку на спинку кресла. Действительно, болтаю и болтаю все подряд, на радостях. Двигаю марксизм-ленинизм с его поговорками не в том направлении.

— Да так, ничего... А-а-а... Ты хоть знаешь, зачем я звоню?

— Зачем?

— А мне тут сорока на хвосте принесла, что у тебя завтра день рождения!

Снова начинаю вышагивать вдоль окна, обхватив себя рукой за талию.

— Какая сорока?

— Ну, ты представляешь, прихожу я на работу, а у меня на подоконнике сидит сорока и говорит мне…

— Ты шутишь? Так не бывает.

— Ну, про сороку, конечно, шучу, а вот про день рождения нет. Я надеюсь, ты меня пригласишь?

— Конечно, приглашу. Только мы пока еще не знаем, как будем отмечать.

— Ну, думаю, две умные девочки, что-нибудь, да придумают, м-м-м?

— Обязательно.

— Ну, тогда до встречи?

— Ага.

Получив главное одобрение, выскальзываю в приоткрытую дверь кабинета и иду к Андрюшке, быстро наливаясь радостным сиянием. Настроение, уау, будто у самой праздник — приподнятое и благожелательное. Притормозив свой торопливый бег, и слегка коснувшись рукой притолоки, буквально впархиваю в кабинет художественного редактора:

— Андрей, привет!

Сцепив сзади руки, подхожу, пританцовывая, вплотную к Калугину, который, наконец, отрывает глаза от компа:

— Привет.

Что-то он суровый какой-то… Ничего, сейчас настроение подправим, и я заглядываю в монитор:

— Не помешаю?

Номер вышел, можно пару деньков и дурака повалять, а не сидеть загруженным букой… Андрей мотает головой, глядя в экран:

— Не, не, я уже почти закончил.

Он встает, поглядывая несколько настороженно на меня, и я отвожу глаза, не зная как лучше навязаться в участницы предстоящих торжеств.

— Слу-ушай, я тут узнала, что у твоей дочери завтра день рождения?

Калугин почему-то напрягается:

— Отлично. Ну, да... Откуда?

Реакция не очень понятная и я игриво отшучиваюсь:

— По новостям сказали.

Андрей подхватывает, расслабляясь:

— Да? По какому же каналу?

По какому, какому… Задумчиво чешу голову, выпятив нижнюю губу:

— Да, по всем! Куда ни щелкни: кругом...

Устремив взор вдаль, и чуть подпружинив в коленках, обвожу рукой широкой дугой, углы кабинета:

— Мы прерываем нашу передачу для экстренного сообщения — завтра у Алисы Калугиной день рождения!

Андрей хмыкает:

— Браво.

А той. Теперь можно и намекнуть, зачем пришла. Правда первая реакция Калугина уже зародила червячок сомнения, и я с этим ничего поделать не могу. Наконец, решившись, чуть склонив голову на бок, просяще смотрю на Андрюшку:

— Слушай, я хочу сделать для нее праздник.

Тот вдруг отводит глаза:

— Н-н-н... Маргарит, конечно большое спасибо, только с чего вдруг?

В смысле? Что значит, вдруг? Можно подумать у нее каждый месяц день рождения. Я помню желание Калугина отгородить Алису от меня, но он же сам, еще позавчера клялся… Упрямо повторяю:

— Ну, просто хочу и все.

Выжидающе смотрю прямо в лицо — похоже, мою семейную идею он воспринял без восторга. Калугин молчит, и это молчание говорит больше слов — ничего не меняется. И вся бла, бла, бла ушла в свисток вместе с отъездом Шепелева. Если сейчас уступить, все покатится назад, и я потеряю все отвоеванные позиции — уж я-то, Калугина знаю, изучила. Так что не отступаю — продолжаю неотрывно ловить взгляд и ждать честного ответа.

— Спасибо тебе большое, мне очень приятно, но…

Дежурные благодарности делают только хуже, и Калугин замолкает, не зная как вывернуться. Несколько секунд он продолжает мяться и топтаться на месте, выдавливая из себя бессвязные звуки и наконец, рожает:

— М-м-м... Может, лучше не стоит?

Он усаживает меня в свое кресло, и я не сопротивляюсь, устраиваясь нога на ногу — видимо сейчас последуют объяснения и уговоры в ненужности моего участия. Хочется услышать, до чего он договориться. Или все-таки, пора брать билеты в Стокгольм? А что, виза есть. Калугин бродит за спиной, подыскивает слова:

— Маргарит, послушай, мне кажется, что не надо смешивать — наши с тобой отношения это наши отношения...

А у нас есть отношения? Пока только обещания, от которых уже пытаются отказаться. Мне обидно за свою наивную радость, за желание провести праздник втроем и я, насупившись, бросаю на Калугина обиженные взгляды.

— А день рождения Алисы, это же день рождения.

То есть Алиса к нашим «отношениям» отношения не имеет? Всю жизнь, рядом, до конца, без Алисы? Это уже бред! Последний пассаж вызывает недоумение, и я вскидывает голову, пытаясь поймать его глаза.

Андрей усаживается на столик у стены и, наморщив лоб и подавшись мне навстречу, почему-то ждет одобрения своим дурацким умозаключениям. Может быть, он и думает, что его изворотливая логика выруливает на что-то понятное, но мне очевидно одно — он не хочет моего возвращения в его семью и сближения с Алисой. И значит, песня про гарантии не окончена, и может быть, именно сейчас, запускается по новому кругу. Все-таки, какая же я доверчивая дура!

Напряженно вглядываюсь Андрею в лицо, но по нему фиг, что поймешь.

— Водку с пивом не нужно смешивать, это я точно знаю, а здесь что?

Сцепив зубы, жду честного ответа, но Калугин прячет взгляд:

— Да ничего, просто….

Перебиваю, не давая собраться и придумать отговорку:

— Что, просто?

Но Калугин уже нашел повод, хотя и хилый:

— Марго, ну она пригласила своих подружек, одноклассниц.

Преграда совсем слабая и я легко ее преодолеваю:

— Да ради бога, пусть приходят.

Калугин молчит с надутым видом, не зная, что еще придумать. Приходится надавить:

— Андрей, неужели ты не понимаешь... Я точно знаю, что Алиса меня любит, и я ее люблю. Почему я не могу сделать для нее праздник?

Калугин молчит, потом сглатывает. Ну не получается у него завести старую шарманку после всех своих обещаний, да еще сделанных при Аньке. Хотел бы, но только выглядеть он будет при этом совсем не nice. Наконец Андрей сдается, может быть вспомнив о Шепелеве и, приподнявшись со стола, лезет в карман за телефоном, а потом со вздохом садится на прежне место:

— ОК.

Набрав номер, Калугин прикладывает мобильник к уху, и отходит, повернувшись ко мне спиной. Он бродит с телефоном по кабинету, а я исподлобья слежу за его перемещениями.

— А… Алле, мамуль, это я привет... Скажи мне, пожалуйста, ты заказала уже этих клоунов, которых мы хотели? … Нет? Ну, вот и отмени.

Фу-у-ух…. Вздохнув с облегчением, отвожу локон за плечо и приглаживаю волосы. Маленькая, но победа!

— Я, говорю, отменяй.

Если мне и неудобно, так только за хлопоты Ирины Михайловны, но устроить почти семейный праздник для Алисы, да с моим участием, считаю гораздо важней всех клоунов вместе взятых.

— Да не волнуйся ты, все будет хорошо, поверь мне. Я тебе дома все объясню, ладно? Все, давай, целую, пока.

Калугин вновь присаживается на столик напротив, дает отбой и тут же снова вскакивает, видя мой порыв уйти. Благодарно бормочу, опустив глаза:

— Спасибо.

— Да, тебе спасибо.

Все-таки Андрюшка молодец — трудно ему, но он себя преодолевает. Уверяю его:

— Я думаю, Алиса не пожалеет.

Калугин уже прежний, улыбающийся и любимый:

— Ни секунды в этом не сомневался.

— Андрей, поверь... М-м-м…, для меня это очень важно.

Иначе теряется весь смысл быть той, кто я теперь — Марго. Он нежно проводит пальцем по моей руке сверху вниз:

— Для меня тоже.

Сердце обдает нежностью, и я радостно улыбаюсь в ответ — еще немножко, еще несколько шажков навстречу, и все образуется. Довольная, не торопясь, ухожу из кабинета — вот теперь есть смысл не просто свалить с работы с обеда, но провести остаток дня с пользой и в приятном обществе.

* * *

Сказано — сделано, сначала перезваниваю Алисе рассказать об итогах переговоров с ее папашей, а еще сообщить, что клоуны отменяются — будем сами придумывать себе праздник, потом объявляю приехавшему в редакцию Егорову, что караул устал караулить и пора бы отправить его на отдых. Шеф не возражает, и я еду на улицу Поликарпова, забирать Алису из школы. Хотя на табличке и значится №1288 с углубленным изучением английского языка, но классная учительница совсем нечопорная, меня помнит, и мы с ней даже успеваем поболтать немножко, пока девочка собирается, причем поболтать совершенно по-русски.

У меня на сегодня планов громадье и для начала мы, купив мороженное, отправляемся гулять по ближайшему бульвару. Держу Алису за руку, а другой, на которой на плече висит сумка, тащу девчачий портфель — что в нем не знаю, но тяжесть ощутимая. Девочка рада безмерно:

— Марго, как здорово, что ты пришла за мной в школу!

Конечно, здорово. На душе светло, ветерок развевает волосы, и я смеюсь:

— Хэ... Еу, а как могло быть по-другому? Я же тебе сказала по телефону, что нам очень многое надо обсудить.

Встрепенувшись, переспрашиваю:

— Ты, кстати, подумала, что хочешь на свой день рождения?

— А я думала, у тебя есть предложения.

Как мы замечательно разговариваем, как самые близкие подруги! И это наполняет сердце теплом и радостью.

— Нет, ну, у меня-то есть, но я хочу знать, чего ты хочешь.

Алиса, замешкавшись, рассуждает:

— Ну, например, у Светки Кравцовой все были пиратами, было круто.

Внимательно слушаю — похоже, у них в классе мода на костюмированные праздники, и это можно использовать.

— А у Лешки Дятлова все было по комиксам.

Нет, повторяться мы не будем, и я бодро качаю головой:

— Так, стоп — машина, Алис, мне не интересно, что там и у кого было, я хочу знать, чего ты хочешь.

Алиса, размахивая вафельным рожком с мороженным, поджимает губы:

— А я не знаю, чего я хочу.

Честно и предсказуемо. Но пираты с комиксами это прошлый век.

— Так, понятно. Тогда есть предложение.

Быстро прокручиваю варианты, но все они не лучше сказочных героев и космонавтов, а потом мечтательно поднимаю глаза вверх — было у меня в школе одно заветное желание — разъезжать со «Спартаком» по нашей большой стране. Открыв рот, зависаю на секунду:

— А как тебе вечеринка в стиле фан-клуба?

Мы останавливаемся, и я наклоняюсь к девочке, ожидая ответа. Алиса переспрашивает:

— Какого фан — клуба?

Как какого? Самого главного. Присев на корточки, устраиваю ранец на коленях и заговорщицки распахиваю глаза по шире:

— Ну, например, футбольного. «Спартак», знаешь такую команду?

— Конечно, знаю. Только причем тут день рождения?

Порыв ветерка бросает волосы мне в лицо, и я отвожу их рукой в сторону.

— Ты, что? Ты знаешь, как это все можно круто сделать! Ты же любишь футбол?

Алиса смотрит на меня сверху вниз и соглашается:

— Ну, да.

Мне уже самой идея нравится все сильнее, и я вопросительно протягиваю ладошку:

— Ну, вот ты же видела, как фанаты на трибунах болеют?

У девочки вдруг загораются глаза:

— С дымовухами?

Ну, с дымовухами, нас Калугин не поймет, так что поднимаюсь с корточек и спешу ограничить фантазии разумными рамками:

— Нет, мы сделаем без дымовух. Мы купим всем майки, шарфики, раскрасим лица.

Взмахнув рукой, показываю, где у нас будут красоваться прелести face-арта. Алиса восторженно перебивает:

— Все, все, все, я поняла, поняла! Супер! Юрка Поздняков в обморок упадет!

Ого, у нас уже есть кавалер? Шутливо клоню голову на бок:

— А кто такой Юрка Поздняков?

— Да так, просто друг.

Просто друг. Тепло улыбаюсь откровениям малышки — она мне доверяет!

— Ха. Ну, понятно. Пошли-и.

Взявшись за руку, продолжаем путь.

* * *

Перекусив в кафе и накупив по пути домой маек, флажков, красок и прочей фанатской мишуры, приезжаем на Новослободскую только к пяти часам. Вывалив содержимое сумок на диван в гостиной, провожу мастер — класс по face-арту, раскрашивая щеки Алисы в спартаковские расцветки. Мы уже примерили на нее футболку и даже вплели в косички красную и белую ленточки. И вот теперь спортивный макияж — на одной щеке эмблема клуба, на другой российский флаг! Алиса сидит как прилежная ученица, ждет результата, затаив дыхание, а я, развернувшись к ней боком и переплетя от усердия ноги, аккуратно вывожу тонкой кисточкой штрихи, макая иногда ее хвостик в стаканчик с краской, зажатый в руке.

Девочка осторожно интересуется:

— А это потом смоется?

Придерживая пальцами ее подбородок, скриплю:

— Нет, все время так и будешь ходить.

Глаза ребенка испуганно распахиваются:

— Ты что, серьезно?

Приходится успокаивать:

— Ну, шучу я, Алис, господи. Это же обычный грим, как у актеров в театре.

Малышка соглашается, опустив глаза вниз:

— И в кино.

— Ну да, в кино людей тоже гримируют.

Наконец процесс кажется завершенным, и я слегка отстраняюсь, разглядывая с расстояния свое творение. К-р-ррасота!

— Ну что, по-моему, отлично, вообще супер.

Взяв со столика круглое зеркало, поднимаю его перед Алисой — пусть заценит:

— Смотри.

— Круто! А знаешь чего? Давай кричалку повторим?

О кричалках я ей рассказала, пока гуляли в парке, и видимо это произвело впечатление.

— Давай…. Сейчас.

Оглянувшись, ставлю зеркало назад, и мы хором скандируем:

— В мире нет еще пока, клуба лучше «Спартака»! Московский «Спартак»!

Дружно хлопаем в ладоши:

— Московский «Спартак»!

Раздухарясь, шутливо высовываю язык донельзя, тараща глаза, а Алиса дудит в гуделку. Класс! Мы даже не слышим, как в прихожей что-то происходит — просто на пороге комнаты появляется Андрей, и я оглядываюсь на него со смехом. Калугин хохочет, сложив ладони перед собой:

— Хэ... А чего это у вас тут такое?

Алиса вскакивает, подбегая к отцу и прижимаясь к нему:

— Пап у нас будет фанатский день рождения!

— Какой?

Он целует дочь в макушку.

— Мы, как будто, фанаты «Спартака».

Правда, здорово придумано? С улыбкой до ушей киваю, подтверждая, и Андрей хмыкает:

— Ага. Ну, я надеюсь, ОМОН вызывать не придется?

Без дымовух, обещаю!

— А мы образцово-показательные фанаты.

Калугин проходит c порога к дивану, с лежащим здесь ворохом красно-белых атрибутов:

— Слушайте, ну вы даете!

Пока Алиса разглядывает кисточки и краски, и мажет ими по тыльной стороне руки, он садится на диван возле меня, забирая с сидения колпак:

— Подожди, Маргарит, а ты... Ну, вот, уверена что…

Довольная до пузырей, встряхнув головой, оглядываюсь на девочку — похоже, она счастлива, и это будет замечательный день рождения! Калугин смущенно мнется:

— Все это, как и надо, да?

Как и надо. Да! С сияющими глазами не отступаю:

— Да ты что, посмотри, как ее прет!

Смеясь, откидываю волосы за плечи, приглаживая то с одной стороны, то с другой.

— То, что прет, я не сомневаюсь. Я просто к тому, что к ней это, ну..., подружки придут.

Никак не пойму о чем он:

— Ну и что?

— Это же девочки, Маргарит.

Острожный намек на мои прежние замашки и интересы? Типа зря разрешил плохо влиять на дочку? Да на трибунах девок — болельщиц не меньше, чем мужиков! Размахивая флажком, решительно пресекаю гнилые разговоры:

— К ней придет Юрка Поздняков, а для Юрки Позднякова это — вообще отпад башки!

Калугин недовольно морщится:

— Класс… А кто такой Юрка Поздняков?

Cделав удивленные глаза, оглядываюсь на маленькую подружку:

— Алис!

Та поднимает голову.

— Ты слышала? Твой папа даже не знает, кто такой Юрка Поздняков!

Укоризненно гляжу на Андрея:

— Ну, ты даешь, папаша.

Взяв из рук Калугина колпак, натягиваю его Андрюхе на голову:

— О!

Очень подходит. Пристыженный отец с улыбкой отворачивается:

— Мда, ну ладно…

Ржу, глядя на него, а он дует в гуделку.

* * *

Оставив девочку развлекаться с красками дальше, собираюсь домой, вешаю на плечо сумку и мы с Андреем спускаемся вниз, обсуждая завтрашние праздничные перипетии. Калугин придерживает дверь, и я выхожу из подъезда первой, не прерывая рассказа о наших с Алисой планах:

— А потом я принесу кучу записей с матчей "Спартака", там куча голов, классных моментов. Обставим все по высшему!

Мне так хочется, чтобы все получилось, хочется доказать, что ни Андрей, ни его семья во мне не разочаруются, что Алиса будет со мной счастливой и довольной. Наметившийся успешный шаг к нашему общему сближению так здорово воодушевляет, что энергия и радостные эмоции, кажется, брызжут из меня во все стороны. Андрюшка идет рядом, не спорит и с улыбкой кивает.

Это что за недоверие? Шутливо толкаю его в плечо:

— Что ты смеешься?

Мы останавливаемся, но Калугин лишь хохочет, поднимая успокаивающе руки:

— Ничего, ничего… Вот, по истине…

— Что, по истине?

Мы снова продолжаем путь по двору к арке, к выходу на Новослободскую.

— Что талантливый человек — талантлив во всем.

Довольная похвалой, неторопливо иду, сложив руки на груди и жду с улыбкой продолжения.

— Ты знаешь, у меня такое ощущение, что если тебя когда-нибудь сделать детским аниматором, да… Ты и там всех уделаешь!

Смущенно морщу нос. Вообще-то дети не мой конек, но Алиса это нечто особенное… И почему в аниматоры? Нет, чтобы записать в президенты или киноактрисы.

— Да, ладно тебе.

— Нет, действительно, каждая деталь, все соблюдено, все выверено.

Возле арки останавливаемся. Все выверено, потому что есть стимул, да еще какой.

— Это потому, что я…

Моя маленькая подружка необыкновенная девочка, очень хорошая. Чуть помолчав, признаюсь:

— Алису очень люблю.

Калугин доволен:

— Это хорошо. А ее папу ты любишь?

Очень! И, кажется, вполне дозрела обсудить этот вопрос в более романтической обстановке и наедине. Жаль пообещала не торопить с подобными переговорами. Вскинув голову, смотрю на Андрея и пытаюсь отшутиться, убирая за ухо растрепавшийся от ветерка локон:

— А с ее папой мы поговорим об этом позже.

Потом, подсунув руки назад под волосы, поправляю сзади на шее завязки платья. Калугин невесело смеется:

— Отлично. Когда, на мой день рождения, что ли?

Хозяин-барин, можно и пораньше. Игриво склонив голову, стреляю глазами в сторону Андрюшки:

— Не знаю, все будет зависеть от него.

— М-м-м.

Правда до этого ему следует с корнем выкорчевать все те намеки, что он мне бросал в лицо еще несколько дней назад. Сцепив руки внизу живота и глядя Калугину прямо в глаза, задаю самый беспокоящий вопрос:

— Андрей, скажи, пожалуйста, ты все еще видишь во мне мужчину?

Правду до конца он не скажет, я знаю, иначе не ломался бы утром с этим днем рождения, но мне очень важно, чтобы он громко и четко артикулировал свое отношение ко мне. Калугин мотает головой и тянет руку дотронуться до моего виска:

— Марго, я тебя очень прошу: давай больше никогда не будем возвращаться к этой теме, ладно?

Не будем. Хотя ответ уклончив, как всегда. Но все равно я его принимаю — так или иначе, но Калугин берет на себя обязательства не обзываться и не попрекать, а это уже немало. Сказанное позволяет спокойно вздохнуть и улыбнуться с фразой из «Покровских ворот»:

— Заметьте, не я это предложила.

Калугин обещает:

— Ну что, я слово держу.

Поживем — увидим, я довольно смеюсь, потом касаюсь его плеча:

— Ну что, до скорого?

— До скорого.

Помня его последние поцелуи в висок, предложить большего не рискую и делаю шаг в арку, но Андрей сам останавливает меня, качая головой:

— Даже не поцелуешь?

Что ж сам напросился. Но хочется похулиганить, напомнить его собственную избыточную скромность и я, покусывая губу, тянусь чмокнуть в уголок рта, а потом с улыбкой отворачиваюсь. Калугин со смехом протестует:

— Не-е-е, ну, я так не играю.

Он берет меня за шею, притягивает к себе и мы начинаем целоваться. По-настоящему! Как тысячу лет назад! Наконец со смехом вырываюсь и он приобнимает меня за талию:

— Пойдем, я тебя провожу.

Андрюшка и правда меня любит и успешно преодолевает свои преграды… Все остальное мелочи и ерунда, прорвемся. Путь через арку короток, но так не хочется расставаться. А если он мне и такси поймает, то вообще будет супергерой.

Домой приезжаю рано, и рано заваливаюсь спать, не дожидаясь Сомовой с вечернего эфира — вот теперь можно выдрыхнуться сразу за двое суток!

На следующее утро, посвежевшая и отдохнувшая, собираясь на работу, особо не утруждаю себя выбором одежды — все равно после обеда у нас спартаковский фанатский клуб. Единственно, к темно-серому закрытому платью, оно чуть выше колен и с рукавами до локтя, надеваю вчерашний широкий пояс с блестками, а то уж больно уныло и аскетично. Чтобы не смотреться потом дико в красной футболке с вавилонами на башке, волосы просто расчесываю и оставляю распущенными.

Еду на Анькиной машине, которую выклянчила, ссылаясь на кучу разъездов, а едва появляюсь в издательстве, как Люся объявляет общий сбор в зале заседаний — новая хозяйка собирается сделать объявление. Новая хозяйка? Оказывается, Каролина, перед отъездом за границу, отписала весь свой пакет акций издательства «Хай файф», любимой доченьке!

Прихватив папку с утренними письмами, которые так и не успела просмотреть, занимаю привычное место у окна, где уже скучает Наумыч. Мы тихонько перешептываемся, прикрыв ладошкой рот — обсуждаем новое руководство. Вернее сказать, это Егоров ехидно и скептически отпускает реплики об умственных способностях Наташи, а я лишь киваю и поддерживаю. Заодно поджидаем, пока подтягиваются остальные сотрудники — Галя с Люсей и офисный планктон из разных отделов. Младшая Егорова заходит в зал решительно, жизнерадостно и начальственно, в красном платье и кудряшках:

— Всем здрасьте.

Она плывет мимо рядов к главному креслу и встает позади него, положив локти на спинку. В руках, видимо для солидности, крутит пустую синюю папку:

— Я так поняла, что все уже в курсе, что с этого дня владелицей издательства являюсь я?

Егоров опускает понуро голову, и я кидаю на него сочувственный взгляд — в курсе, в курсе, каждая муха в издательстве об этом жужжит. Мне тоже уже нажужжали.

— Так вот, с этого дня все принимаемые решения должны проходить через меня и ни один документ без моей подписи исполнению не подлежит.

Ни один? Тогда, я всем нам не завидую — до сих пор, часть подписывала я, а не Наумыч, а что-то вообще Зимовский. Егоров хмурится, уставившись в пол, но на моем лице не дрогнет ни один мускул — лишь чуть киваю, безмятежно глядя в пространство — с такими замашками новая владелица сдуется через неделю, а то и раньше. Наталья приподнимает бровь:

— Всем все понятно?

Наше сборище молчит, глазея, оставляя речь без комментариев, и Егорова заканчивает:

— Благодарю за внимание. Работаем дальше.

И это все? Опускаю глаза в пол: стоило ли городить огород и собирать такую толпень, чтобы пискнуть «я начальница»? Слышится новый командный окрик:

— Люся! И пусть телефон мне сюда проведут!

Народ тянется к выходу, мы переглядываемся с шефом. Тот неуверенно топчется и, кажется, собирается остаться. Оставляю его на съедение доченьки и присоединяюсь к выходящим.

Но удаляюсь недалеко — рабочий день продолжается и меня, буквально возле секретарской стойки, останавливает парень из отдела Калугина — начальник приедет на работу позже, а есть несколько вопросов, который лучше уточнить не откладывая, в частности, по письму в типографию о планируемой покупке новых печатных станков — лучше заранее знать производительность, цветовой набор, и как будет меняться давно отработанная технология нашего взаимодействия. Запрос я одобряю, возвращаю сотруднику бумаги, и тот отходит прочь с озабоченным видом. Неожиданно слышу свое имя из уст Людмилы — та что-то говорит обо мне в телефонную трубку:

— Маргарита Александровна?

Секретарша начинает крутить головой, и я направляюсь к ней.

— Маргарита Александровна, вас по-внутреннему.

По-внутреннему? Все основные виднеются на своих местах, не звонят и в мою сторону не глазеют. Загадка напрягает:

— Кто?

Люся, сдерживая усмешку, кивает на зал заседаний, и пальцем показывает вверх — начальство. Значит Егорова. Забираю трубку. Не ожидаю ничего хорошего, и потому мой голос звучит сухо:

— Я слушаю.

— Марго. Я хочу, чтобы завтра утром у меня на столе лежал тематический проект следующего номера.

О какие мы слова знаем! Тематический проект? Темы вообще еще не обсуждались, а ей уже результат подавай.

— Завтра?

— Да завтра, в десять утра.

Облокотившись о стойку, наблюдаю, как Людмила обходит вокруг меня, чтобы упорхнуть куда-то. Пытаюсь вразумить неразумную начальницу:

— Послушай Наташ, тематический проект готовится, как минимум три дня. Надо всех собрать, наковырять идей.

-Значит, собери и наковыряй. Чем ты там занимаешься?

Ого!

— Как, я чем занимаюсь? Я работаю!

— Вот и работай! Завтра в десять.

Блин, vip-манагер… Ни хрена не понимает, а туда же. В трубке слышатся гудки, и я поднимаю глаза к потолку, беззвучно чертыхаясь. Повесив трубку на секретарском телефоне, замечаю стоящего с другой стороны от стойки Егорова. Тот, сцепив пальцы у живота, интересуется, кидая в пространство:

— Кто там? Наташа?

Делаю к нему шаг, перебираясь поближе:

— Мда.

— Чего хочет?

— Не знаю. Пока, по-моему, она просто бесится.

Егоров косит глаз в мою сторону:

— В смысле?

— Ну, Борис Наумыч, я думаю, что она еще пару дней шашкой помашет, потом поймет, что журналом руководить это не кораблики в ручье пускать, и все вернется на круги своя.

Егоров уныло возражает:

— Да нет, Марго, ничего уже не вернется.

Опять депрессия и в перспективе запой? Только возиться с ним и в квартиру к себе заселять я больше не намерена и на этот раз не уступлю. Если Сомовой так хочется, пусть снимает номер в гостинице, и кудахчет над своим сокровищем. Сложив руки на груди, пытаюсь возразить:

— Борис Наумыч!

Но тот, оторвавшись от стойки, явно собирается уйти и похлопывает меня по руке, укоряя убитым голосом:

— Марго, не надо меня успокаивать, спасибо.

Он уходит, стараясь держаться прямо, а я невольно провожаю спину печальным сочувствующим взглядом — сначала дочка от него фактически отказалась, а теперь еще и в грош не ставит как начальница.

* * *

Во второй половине дня, загрузив Людмилу отмазкой по поводу своего отсутствия, сматываюсь с работы окончательно и бесповоротно — сначала домой, быстренько переодеться в джинсы и красную футболку, и захватить купленные сувениры для детей, а затем в школу за Алисой. Не приходится даже Андрея подключать к процессу — меня уже хорошо знают, наверно считают будущей мачехой, и отдают девочку без разговоров.

Сразу едем домой, дел невпроворот — нужно переодеть новорожденную, накрасить щеки символикой, а когда начнут подходить дети, еще наряжать и разукрашивать и их. С меня достаточно домашнего наряда, а вот для Алисы подбираем шапку с рогами и белые спартаковские трусы с эмблемой. Еле успеваем развесить по квартире шарики, складные бумажные фигуры и плакаты, подготовленные заботливым отцом.

В 17.00 ребятни уже целая группа — наряжены в шляпы, майки и шарфы и буквально висят на мне с воплями и криками, пытаясь вырвать из рук флажки и сувениры. Вношу в анархию немного порядка:

— Стоп — машина, тихо! Все, хватит! Бери флажок!

Перекричав всех, сую атрибут самой маленькой по росту девочке, Алисиной подружке. На секунду гвалт стихает, но в промежуток врывается звонок во входную дверь. Алиса комментирует:

— Это, Юрка!

Знаменитый Юрка Поздняков? Встрепенувшись, с загоревшимися глазами, хватаю с дивана колпак и зову девочку с собой в прихожую, встречать ее кавалера:

— Давай, пошли.

Алиса оставляет на столике свои подарки, и мы торопимся в прихожую.

— Открывай!

Девочка открывает входную дверь, за которой обнаруживаем нарядного мальчишку в полосатом свитере, белой рубашке и с большой розовой коробкой в руках.

— Юрка!

Нас догоняют из комнаты дружные вопли:

— Оле, оле, оле, оле.

Мальчик не один, а с мамой, которая радушно здоровается, заходя внутрь прихожей:

— Добрый день.

— Здравствуйте.

— Вот, принимайте.

— С удовольствием.

Сразу подключаю нового гостя к нашей фанатской команде:

— Держи!

И натягиваю ему на голову принесенный колпак:

— Оп-па!

Схватив Юрку за руку, Алиса решительно уводит его за собой в комнату, оставляя взрослых в прихожей. Родительница смеется:

— Я смотрю у вас тут весело.

Еще бы — через весь коридор протянулась бумажная гирлянда «Поздравляем» и это не считая шариков и мишуры. На Новый год столько не вешают. Довольная оценкой, весело переминаюсь с ноги на ногу и тычу рукой в сторону шумной гостиной:

— Ну, это еще начало.

Женщина смеется:

— Ясно. А во сколько мне за ним зайти?

Как пойдет.

— А... Алиса же ваш домашний телефон знает?

— Ну да, конечно, они же дружат.

Тогда все просто и я пожимаю плечами:

— Ну, тогда я вам и позвоню.

— А, ну хорошо. Ну, удачно вам погулять.

Чуть склонив голову набок, благодарю:

— Спасибо.

Женщина выскальзывает за дверь, и я тянусь захлопнуть ее. А потом спешу в гостиную к маленьким гостям:

— Значит так, Алис... Ты всем объяснила, кто мы?

— Да, всем.

Они скачут вокруг меня, а на столе тарелка с откусанными яблоками и очистки мандаринов — вот, молодцы, не скучают. Вскидываю руки вверх, управляя вопящей оравой:

— И кто мы? "Спартак"! Оле, оле, оле... «Спартак» — чемпион!

И дую в гуделку, обеспечивая фанатский фон. Далее у нас по расписанию просмотр голевых моментов — они у меня на DVD-диске и я запускаю калугинский плеер, подключив его к телевизору. Рассаживаю болельщиков на диване в два ряда, и они дружно скандируют:

— В мире нет еще пока, клуба лучше «Спартака»!

Алиса с Юркой устраиваются выше всех, на спинке дивана, прикрываясь развернутым российским флагом, внизу три девочки и мальчик, а мне достается место на столике, рядом с диваном, поджав под себя одну ногу. Здесь в гостиной даже торжественней, чем в Алисиной комнате и прихожей — ко всем тамошним прибамбасом, здесь над телевизором большая бумажная гирлянда «С днем рождения!», так что голы мы смотрим в максимально праздничной обстановке. После каждого момента дружно скандируем:

— Московский «Спартак», московский «Спартак»!

А еще дудим в гуделки и хлопаем в ладоши. С такой какофонией даже не слышим, как возвращается с работы Андрей. Замечаем его только тогда, когда в дверях гостиной возникает самый длинный в мире спартаковский фанат в красной майке, джинсах, высокохудожественной росписью щек, в шапке со множеством рожек и с бутылкой шампанского в руках. Когда он все это успел, причем так быстро, не представляю — лично я выводила красками такие же эмблему и флаг с полчаса, не меньше. Алиса радостно кричит:

— Ура, папа тоже с нами!

Шампанское явно не для детворы, но я призываю маленьких болельщиков и Калугина присоединиться к приветственному гимну:

— Ура-а-а... Оле, оле, оле... «Спартак» чемпион… Оу!

И победно вскидываю вверх руку. Калугин смеется, мотая головой:

— Да-а-а… Я смотрю, у вас тут очень весело.

Слезаю со столика, с улыбкой показывая рукой на Алису с ее приятелем:

— Ну, если даже Юрке Позднякову нравится, хэ...

И толкаю Андрея плечом. Тот хмыкает:

— Да, уж.

Рада, что Андрюшка успел к разгару праздника, пока дети еще не устали. И ведь нарядиться придумал! Шутливо окидываю Калугина взглядом — он такой несуразный с этими рожками и такой родной:

— Слушай, а тебе идет.

— Ты, думаешь?

Подхватив упавшую прядь волос, убираю ее за ухо и пытаюсь спрятать смешинки в глазах:

— Ну, я думаю, если ты в таком виде придешь на стадион, то ОМОН тебя даже обыскивать не будет.

— Хэ, это почему?

Флажок в моей руке упирается Калугину в грудь:

— Ну, сразу же видно — самый интеллигентный болельщик.

Мы смеемся, и Андрей демонстрирует мне бутылку, намекая, что пора ее открыть.

— Я думаю, все так и будет.

С шутливой укоризной прикрываю от маленьких фанатов Андрюшкины манипуляции с пробкой и потом оглядываюсь, хохоча, на ребятню:

— Андрей, дети же, ха-ха…

Он кивает в сторону кухни:

— А мы им не нальем, пойдем, пойдем...

Когда выходим из комнаты, Калугин подбадривает ребятишек:

— Занимайтесь.

Со смехом удаляюсь и тут же слышу Алисин голос, который затягивает кричалку, правда без былого воодушевления:

— Оле, оле... «Спартак» чемпион.

Минут десять у нас есть — не только выпить по бокалу шипучки, но и немножко поворковать на кухне о нас любимых — с поцелуями и разными приятными словами. Подзарядившись, возвращаемся к приунывшим болельщикам — пора их немножко встряхнуть и заставить подвигаться. Решение самое примитивное, но действенное — праздничный хоровод. Я вожу детей по кругу, ухватившись одной рукой за Андрея, а в другой держа ладонь Алисиной подружки, а Калугин нестройно запевает:

— Как на Алисины именины испекли мы каравай…

Виновница стоит в центре, и наши сцепленные руки взлетают вверх:

— Вот такой вышины!

А потом мы все приседаем:

— Вот такой нижины!

В дверь звонит запоздалый гость, хотя вроде все уже на месте. Наверно, кто-то из родителей пришел пораньше забрать домой ребенка. Мы продолжаем распевать:

— Вот такой ширины, вот такой глубины!

Звонки становятся настойчивей, прорываясь сквозь наш ор, и Андрей оставляет веселье:

— Кто это там, я сейчас.

Он торопится в прихожую, а хоровод продолжается, не заметив потери бойца:

— Каравай, каравай, кого хочешь, выбирай!

Но мы же фанаты, и наш хоровод заканчивается неизбежным всеобщим воплем:

— В мире нет еще пока клуба лучше «Спартака! Московский «Спартак», московский «Спартак»!

После хоровода моя развлекательная фантазия иссякает, а значит, самое время занять Алисиных гостей чаепитием и тортом. Андрей задерживается в прихожей, с кем-то беседуя, и я спешу к нему со своей замечательной идеей, заодно желая поторопить вернуться к празднику. Но когда врываюсь в прихожую и вижу вытянутую физиономию Калугина, мое радостное возбуждение быстро убывает, наполняя сердце тревогой — похоже, с пришедшей дамой в широкой шляпе у него весьма неприятный разговор. Кто она? Тем более что тетка неприятно и неотрывно смотрит в мою сторону, как только я появляюсь на пороге. Улыбка сама сползает с лица, и я осторожно прерываю их беседу, поглядывая на визитершу:

— Я извиняюсь, Андрей..., э-э-э...

Оглядываюсь на галдящих детей:

— Мне кажется, пора выносить торт.

Калугин растерянно бормочет:

— Да, я... Я сейчас.

Такое ощущение, что я лишняя в этом междусобойчике и им мешаю. Женщина с наигранной улыбкой вдруг заявляет:

— Может, представишь?

Калугин, как деревянный, смотрит на гостью:

— Марго, это Катя.

Кажется, так зовут его сбежавшую жену? Внутренне напрягшись, разглядываю калугинскую бывшую пассию. И что ей тут понадобилось? Вернулась из Америки? Судя по широкой шляпе, прямо из Южной, но на бизнес — леди в дешевом наряде явно не тянет. И вообще она мне не нравится, особенно взгляд: что-то в нем неприятное и неадекватное. Андрей, как зомби, продолжает:

— Катя, это Марго.

Посетительница, широко раскрыв глаза, приподнимает ухо, слушая Калугина, и язвительно качает головой, хмыкая и протягивая руку для рукопожатия:

— Красноречиво, хэ.

Жму протянутую руку и хочу оставить Андрея самому разбираться со своей американкой. Неуверенно смотрю на него, поправляя волосы:

— Ну, что, я, пожалуй, пойду?

Я не очень понимаю растерянности Андрея, но чувствую себя в присутствии парочки неуютно и неуклюже оправдываюсь, тыча пальцем себе за спину:

— Они там уже подарки разгребают.

С торопливой улыбкой, киваю:

— Подтягивайся.

— Я сейчас, ага.

* * *

Передвинув стол ближе к центру, и постелив скатерть, отправляюсь на кухню за тортом, а заодно поразмышлять о Калугине и его женушке. Выставляю на стол чистые чашки с блюдцами, блюдо с плюшками, усыпанными пудрой, а для нежелающих чая, бутылки с газировкой. Пока режу торт на куски и втыкаю восемь свечек, у меня есть немного времени посидеть и подумать.

Было время, Андрей много твердил про свою бывшую — и какая она плохая, и как он переживал, что их с дочкой бросили, и что они совершенно разные люди. Но ведь ничего конкретного про развод я так и не услышала? Как-то особо не придавала значения деталям, а вот теперь…. То, что эта Катя наконец захотела увидеть ребенка и вернулась — вполне понятно для матери и наверно похвально, но… Но, если их развели и суд оставил ребенка отцу, значит, она отказалась от него? Ведь логично же? Если она сбежала, как твердит Калугин, значит, не было обговорено, где Алисе жить, кто и как будет ее содержать и прочее и прочее. Конечно, суд принял это во внимание. Или она не сбежала, а дала письменное согласие на развод и обязалась платить алименты? Или они вообще не разводились и «бывшая», только потому, что так решил Калугин? Вот, чего сейчас так напрягло, Андрея? Чем его напугала злостная алиментщица? Он же, как полено с глазками — стоял и губами шлепал. Тревожные мысли прерывает появление Алисы, и я пытаюсь ей улыбнуться, хотя и выходит грустно. Еще неизвестно как ребенку обернется возвращение блудной мамаши.

— Марго, а торт скоро будет?

Вставляю последнюю свечку:

— Терпение красотка, последние штрихи.

— А когда свечки задувать?

— А я тебе просигналю.

— А папа где?

Судя по вопросу, в прихожей его нет, видимо увел южноамериканскую даму для разговора на улицу. И сколько это выяснение отношений продлиться одному богу известно. Помнится, с Егоровой, чтобы сформулировать простую мысль разбежаться, Калугину потребовалась неделя. Остается надеяться, что это не тот случай.

— А-а-а, папа... Ему срочно пришлось уехать.

— Куда?

Терпеть не могу врать детям и отвожу глаза:

— На работу.

Рабочий день еще не кончился, вот он, прямо в колпаке, и сорвался.

— А почему мне ничего не сказал?

Мне он тоже оказывается, много чего не говорит — и я вздыхаю:

— Ну просто его очень срочно вызвали в издательство.

— А у вас что, сдача номера?

Ага, была, вчера и я киваю:

— Ну, вот молодец, все сама прекрасно понимаешь. Ты не волнуйся, он ненадолго — одна нога здесь, другая там.

Алиса сосредоточенно о чем-то думает, потом заявляет:

— Марго.

— Что, моя красавица?

— Можно тебе кое-что сказать?

Согласно прикрываю глаза:

— Ну, конечно.

Мы смотрим, друг на друга, и девочка признается:

— Я тебя очень люблю.

— Я тоже тебя очень люблю.

И мне ее очень жалко — столько лет без матери, да еще в таком маленьком возрасте. Взяв за плечи, прижимаю ее к себе:

— Очень, очень тебя люблю. Слышишь? Правда!

А потом мы возвращаемся к гостям — вместе таскаем и расставляем на столе чашки, блюдца, конфеты, лимон, бутылки с газировкой и, конечно, блюдо с тортом и горящими свечками. Когда все готово, собираемся вокруг — ну, что, пора дуть?

— Та-а-а-ак....

В гостиную входит Андрей, все взоры обращаются на него, и я обрадовано добавляю:

— А вот и папа.

Алиса довольна:

— Папа, ты, как всегда, вовремя.

Калугин, чуть всплеснув руками, проходит к столу, протискиваясь за детьми к дочери:

— Ну, на то я и папа, чтобы всегда быть вовремя.

Мне не терпится прояснить ситуацию, но я лишь бросаю на Андрея настороженный взгляд, пытаясь понять его настроение. Алиса ждет, и я, все еще держа торт в руках, командую:

— Ну, что с днем рождения?

И, набрав воздуха, запеваю первой, давая пример остальным, которые дружно подхватывают:

— С днем рождения тебя,

с днем рождения тебя,

с днем рождения Алиса,

с днем рождения тебя!

Наклонившись, отец целует дочь в голову, и я киваю на горящие свечки:

— Ну что, красавица? Давай загадывай желание.

Девочка смотрит на отца:

— А я уже давно загадала.

У меня екает сердце — мне кажется, я догадываюсь какое. Все еще склонившийся над дочкой Калугин косится на меня и чуть кивает. Командую:

— А, ну тогда дуй!

С одного раза не получается и Алиса виновато смотрит на отца:

— Ой, а мне воздуха не хватило.

Мы с Андрюшкой смеемся, и он снова целует девочку в висок.

— Главное, чтобы тебе пороху хватало.

— А зачем мне порох?

Тема глубокая, но вижу, другие дети уже скучают, нетерпеливо поглядывая на торт. Так что, оставляю вопрос без ответа:

— А это тебе папа потом объяснит. Ну, что, налетайте, угощаемся.

Калугин поддерживает:

— Да… Давайте, давайте, лопайте.

На его лице вновь проступает озабоченность и это служит мне сигналом — выбираюсь из-за стола, проходя за спинами детей, слизывая крем с пальца. Встряхнув головой, откидываю волосы за спину, и мы отходим подальше в сторону. Меня интересуют три вопроса — почему бывшая жена, сбежавшая семь лет назад, преспокойно появляется в его доме, что ей надо, и как Андрей собирается поступать дальше.

— Ну, что, может, объяснишь?

Он не смотрит в мою сторону:

— Да чего тут объяснять — я сам в шоке.

Это и без микроскопа видно и я недовольно трясу головой:

— Андрей, давай без прелюдий!

Он чешет затылок:

— Ну, в общем, короче. Это...

Он машет рукой в сторону двери:

— Это мама Алисы.

Понятно, что не тетя с улицы. Опустив глаза вниз и зацепив большие пальцы за карманы джинсов, тороплю:

— Я так и поняла.

Взгляд Калугина устремлен в сторону детей:

— Ты знаешь, я не знаю, как ей все это объяснять... Я ума не приложу просто.

Значит, она действительно приехала увидеться с дочерью.

— Она что даже не предупредила?

Калугин пожимает плечами:

— Да нет, восемь лет ни слов, ни духу как говорится и тут на тебе, как снег на голову.

Яснее не становится. Более того, семь лет разлуки уже превращаются в восемь, а Алисе, на минуточку, сегодня день рождения. Она что, прямо из роддома в Америку сбежала? И что, никакой финансовой поддержки со стороны бизнесменши не предусматривалось и погоняло «алиментщица» подходит ей идеально? По крайней мере, если так, требовать дочь она не посмеет, а видеться…. Кто же запретит… А вот если они не разведены, то вариантов больше и они хуже — еще неизвестно, как сам Андрей отнесется к возвращению заблудшей овцы — может он по ней сохнет до сих пор и врет, что они чужие… Нервно тру пальцем нос, а потом откидываю волосы назад, виновато усмехаясь:

— Андрей, извини, ну тут я тебе вряд ли чем смогу помочь.

— Да, я понимаю.

Он столько говорил о несовместимости с бывшей женой и тут вдруг здрасьте, гости понаехали. По-моему, эта Катя об их несовместимости даже не догадывается.

— Ну что, я, пожалуй, пойду.

Мне совсем не хочется слушать охи и ахи про шок, а пытать Калугина, добиваясь конкретики про суд и развод, почему-то не хочется — пожелает, сам расскажет. К тому же обзвонить мамаш и раздать детей Андрей прекрасно сможет и без меня. Не глядя на него, прохожу мимо в прихожую — мне нужно хорошенько все обдумать, разобраться и посоветоваться с Анькой. Калугин пытается задержать, но веселиться уже нет желания.

— Подожди, как уже, но...

— Ну, а что? Мы речевки все отчитали, с торта вон свечки задули, пора и честь знать.

— Ну, Маргарит.

Невольно морщусь:

— Андрей, давай, пожалуйста…. Пожалуйста, не надо. Я все понимаю.

Калугин поднимает глаза:

— Я просто хотел тебе сказать, что …

Он сглатывает:

— Спасибо тебе большое.

Большое, пожалуйста… Лучше бы рассказал, что происходит. Выложил бы как на духу, и все. С кислой улыбкой выхожу из квартиры.

* * *

Раздосадованная новой проблемой и взвинченная скрытностью Калугина буквально слетаю вниз по ступенькам лестницы и, толкнув рукой дверь, выскакиваю из подъезда во двор. Во мне все бурлит и я, не глядя по сторонам, решительным шагом направляюсь к Анькиной машине — с меня хватит загадок, уже то новое, что вылезло с визитом этой Катерины, заставляет пухнуть голову от всяких предположений. Главное неясны ее притязания, а Калуга молчит, словно партизан и только охает. Если они разведены, значит, все точки над i поставлены? Или нет? Не знаю, к чему они пришли, столь долго беседуя, но пусть он быстрей разбирается со своей зазнобой.

Когда подхожу к авто и протягиваю к ней электронный ключ, озадаченно замираю — на боковом стекле помадой выведено «Вали домой!». Это мне? Ошарашено смотрю на надпись, с трудом соображая, кто так мог схулиганить. Дети? Но почему помадой? Подростки? Тогда бы тут красовалась иная надпись да еще с художественными изображениями. Есть только одна личность, которой я перешла дорогу и, похоже, это ее творчество. Оглядываюсь на подъезд — возвратиться и позвать Калугина? Но уж больно это похоже на бабьи разборки — неужели не разберусь c этой дурой сама?

— Капец.

Неужели взрослая тетка может заниматься подобной ерундой? Калугин меня на смех поднимет. Задрав голову вверх, смотрю на окна Андрея: нет, никто не выглядывает и на меня не смотрит — открыв машину, лезу в бардачок за салфеткой и стираю надпись — не буду же ехать через весь город с таким позорным посланием.

* * *

Через 25 минут я уже на Ломоносовском и поднимаюсь на четвертый этаж. Зайдя в квартиру, несколько секунд раздраженно вожусь с замком, запирая за собой дверь, а потом бросаю ключи на полку — настроение отвратительное и все валится из рук. Не переобуваясь, отправляюсь в гостиную, к Сомовой, которая экзотично устроилась на диване, уперев задранную ногу в стол и положив перед собой книжку. Сбоку развалилась Фиона, и на мое появление не реагирует. Анька поднимает голову:

— Привет.

Мой голос звучит тихо и устало:

— Привет.

Плюхаюсь на боковой модуль, продолжая переваривать последние события. Вопрос Сомовой сбивает с мысли и я не сразу понимаю, о чем она:

— Ну чего, какой счет?

— Ты о чем?

— Ну как о чем, о футболе. Или ты в таком виде в филармонию ходила?

Анька смеется, а опускаю голову вниз, посмотреть в каком-таком виде — я уже и забыла про свой спартаковский прикид.

— А это… У Алисы просто день рождения было, поприкалывались чуть — чуть.

Только для взрослых праздник закончился не по-детски, потому и на душе хреново. Протянув руку, треплю Фиону по голове и холке, и она сочувственно смотрит на меня. Анька продолжает допытываться, хмуря брови:

— А-а-а.. . Что-то ты невеселая для дня рождения-то.

Какое уж тут веселье. С этим Калугиным то понос, то золотуха. Даже не знаю, чего теперь и ждать. Отвернувшись, отмахиваюсь:

— Да там, вообще...

Сомова ерничает:

— Что, дети напились?

Глупая шутка. Тяжко вздыхаю:

— Ой, лучше бы напились.

— Хэ... Ну что случилось-то?

Даже не знаю, как преподнести известие. Ясно одно — Калуга что-то недоговаривает, и сказка про американскую жену-бизнесменшу, которой не нужна дочка, дала основательную трещину. Я чувствую во всем происходящем фальш, но в чем она, пока понять не могу. Если матери нужен ребенок, то она и из Америки будет за ним следить и напоминать о себе, хоть изредка. А если этого нет, и не было, ни открытки, ни подарочка, то с чего вдруг лететь из-за океана и являться в день рождения? Не понимаю! И эта дурацкая помада на стекле… Прикрыв глаза, морщусь и снова отворачиваюсь отмахнувшись. Сомова обиженно утыкается в книжку:

— Ну, не хочешь, не рассказывай.

Да хочу я, хочу, просто пока не могу разобраться и сформулировать. Кошусь на подругу:

— Да ты, даже не представляешь, кто там объявился.

Детский юмор продолжается:

— Кто? Баба Яга, что ли? Хэ.

Анькины потуги ерничать заставляют поморщиться:

— Мне сейчас не до шуток.

— Так скажи тогда, как-то нормально, по-русски.

С небольшой паузой, многозначительно поглядывая, произношу:

— Бывшая Калугина нарисовалась.

Сомова легкомысленно отмахивается, хмуря брови:

— А эта?! Эта меня вообще даже не интересует. Я про эту Егорову, даже слышать не хочу.

Блин, глухая что ли. Я же сказала — Калугина! Удивленно гляжу на Аньку. Пожав плечами, раздраженно повышаю голос, тыча обеими руками перед собой:

— Причем здесь Егорова?! Я тебе про бывшую его жену говорю. Или настоящую, даже не знаю, развелись они или нет!

По крайней мере, со свадьбой с Наташей Калугин не торопился, несмотря на беременность невесты. Фиг его знает, может, испугался быть двоеженцем. Сомова непонимающе хмурится, вопросительно глядя на меня:

— Пхэ… Ничего себе.

— Вот, представь себе.

— Вот это да… Так, подожди, ты же говорила, что она куда-то уехала или улетела?

— А ты что думаешь, что самолеты только в одну сторону летают?

Сомова ошарашено бормочет:

— Капец.

— Причем полный.

Тычу в Аньку пальцем:

— Вот, с языка сняла.

— Хэ….Так... А что, что ж ты теперь собираешься делать?

Хороший вопрос. Для начала выяснить семейное положение нашего любвеобильного. Может в личном деле что-то есть? Но не это главное. Приподняв бровь, пожимаю плечами:

— Я не знаю. Меня теперь больше интересует, что Калугин собирается делать.

Анюта качает головой:

— Мда-а-а... Хорошая новость.

Покачав головой, кошу глаз в сторону подруги — пора сделать контрольный выстрел:

— Ну, хорошие новости по одной не летают…

Анюта настороженно смотрит на меня:

— Это ты о чем?

Как бы это ей помягче сказать-то. А то ведь машину перестанет давать. Помолчав секунду, признаюсь:.

— Да эта дура, тебе еще машину расписала.

Известие заставляет Сомову взвиться:

— Чего-о-о?

Сочувственно киваю:

— Не под хохлому конечно, помадой.

Анюта, разнервничавшись, уже готова сорваться с места и мне приходится успокаивающе поднять руку:

— Ты не переживай, я все стерла.

Хотя не гарантирую, что эта убогая не записала номер авто для своих будущих арт-креативов. Сомова елозит по дивану, чуть ли не подпрыгивая:

— Нормально. Она неадекватная что ли?

Ишь, как зацепило за живое.

— Я не знаю, Ань. Мы с ней на брудершафт не пили.

Сомова откладывает книгу и нервно хватает со столика стакан с грейпфрутовым соком:

— Блин, ну вообще!

Она присасывается к бокалу, делая несколько глотков, и я полностью соглашаюсь с ее вердиктом:

— Капец вообще, то понос, то золотуха.

Вечером, когда страсти успокаиваются, и мы с Анькой, успеваем, перетереть все варианты, появляется острое желание позвонить Калугину и устроить ему допрос с пристрастием. Но сдерживаю себя — во-первых, утро вечера мудренее, а во-вторых, я уже перевыполнила норму по «давлению» на Андрея, уговорив провести совместный праздник с Алисой. Раз сам не звонит, значит, не считает нужным.