День за днем-3 (гет)

* * *

В пять у меня рандеву с Михалычем, поэтому сваливаю с работы пораньше — надо еще посмотреть, что там у нас с Сомовой в холодильнике. А то, может, и чаем напоить гостя не с чем. Когда поднимаюсь на третий этаж, вид приоткрытой двери в квартиру вызывает недоумение — видимо, Анька — разгильдяйка, за собой не притворила, а потом забыла с девичьей памятью. Но в прихожей свет не горит и Фионы не видно. Ушла с собакой гулять и не проверила замок? Странны дела твои, господи.

— Не поняла.

Кричу вглубь квартиры:

— А чего у нас все нараспашку-то?

Делаю пару шагов по полутемной прихожей и натыкаюсь ногой на что-то разбросанное по полу. Наклонившись посмотреть, делаю шаг назад и застываю в прострации — нет, это не Анькины проделки — валяются мои блузки, книги, подушки с дивана, какие-то газеты, одежда из стенного шкафа. Полный бардак… Осторожно пробираюсь в гостиную, лавируя между валяющимися дисками DVD, пакетами, коробками и полотенцами из ванной. Внутри все холодеет, а сердце стучит так, что готово выпрыгнуть и спрятаться под диван. Настороженно оглядываю то, что еще утром было уютной гостиной и милым домом… Вывернутые ящики комода, горы мусора... Даже Гошина клетчатая рубаха скомкано висит на спинке дивана. Грабители?… Они тут что, наряжались что ли? Со слабой надеждой, предпринимаю последнюю попытку:

— Ты дома? Что за ужасы нашего городка, вообще.

Стою в полном ауте, с сумкой на плече, не зная куда бежать и что делать. И где Сомова, в конце концов? Естественно не переобуваясь, медленно обхожу комнату, оценивая размеры катастрофы. Похоже, тут действовал отнюдь не шепелевский драмкружок, а кто-то посерьезней. На стене за диваном криво висит зеркало — чем оно помешало грабителям, совершенно непонятно. Выйдя на более-менее свободное пространство за диваном, извлекаю телефон из кармана брюк и, открыв крышку, набираю номер. Анюта откликается быстро:

— Да, Марго.

— Алло, Ань, ты где?

— Мы тут с Фенькой на собачьей площадке застряли.

— Давай пулей домой дуй.

— У тебя что-то случилось?

— Ничего. Нас походу выставили.

— Ты можешь по-русски объяснить!?

— Приходи, сама увидишь.

А в трубке уже гудки.

* * *

Через десять минут Сомова уже шныряет в квартире по своим схронам — вот, что делает личная заинтересованность … Я же, осмотрев входную дверь и проверив наличие документов, оказавшихся, слава богу, нетронутыми, пытаюсь навести минимальный порядок — усевшись на диван, раскладываю по коробкам все, что было разбросано по полу — диски, бумаги, всякие мелочи. Сюда же на стол переставляю большой выдвижной ящик из нижней части мебельной стенки (его грабители выдернули на пол) — туда отправляю часть бумаг, блокнотов и всякой архивной всячины. Растерянная Анютка возвращается из своей комнаты в гостиную:

— Слушай, очень странно, у меня ничего не пропало.

Я это тоже заметила. Подняв голову, тыкаю рукой в сторону стеллажа мебельной стенки, где из-под глиняной фигурки Будды торчат тысячные и пятисотенные бумажки, выложенные вчера на хозяйственные нужды:

— У меня тоже. Деньги вон лежали на видном месте.

Не грабеж, а издевательство какое-то. Удивленно сокрушаюсь, разводя руками:

— И никто не взял. Капец, вообще, какой-то.

Сомова, остановившись у столика с коробками и ящиками, осматривается вокруг:

— Слушай, может быть, все-таки, вызовем милицию, а?

Был и такой порыв. Как раз присутствие денег и остановило — будем опять, как две дуры, сидеть перед ментами и блеять фигню, проходили уже. Скептически смотрю снизу вверх на подругу:

— Ага и что мы им скажем? Что у нас открыли дверь, устроили бардак и убежали?

Сомова цыкнув языком, топчется вдоль полок и, поглядывая в мою сторону, соглашается:

— Да... Выглядит глупо.

Отвернувшись, лишь киваю — глупее не бывает. Анютка вновь взрывается:

— Нет, ну кому это делать-то нечего, я не пойму.

И ведь этот кто-то сумел вскрыть запертую дверь, что уже само по себе определенно характеризует умельца. Причем замок то новый, два раза за последние полгода меняли, так что ни о каких старых и посторонних ключах и речи быть не может.

— Да уж, не Барабашке, это точно.

Киваю в сторону входной двери, озвучивая свои подозрения:

— Тем более я замок посмотрела — и ключи подобрали, не раскурочен ничего.

Сомова, сдвинув брови, вдруг настороженно смотрит на меня, потом присаживается на широкий поручень дивана, и, облокотившись на лежащую подушку, подается вперед, стараясь заглянуть в лицо:

— Слушай, подруга, ты там никому дорогу не перебежала, а?

Недоуменно смотрю на нее. Где? Недоуменно хмыкаю, поражаясь такому умозаключению. Если в «МЖ», то как-то поздновато. Если только Пчелкину с его наркоприятелем.

— Кому?

У Сомовой фантазия заканчиваются:

— Ну, я не знаю кому. Про кого вы сейчас там пишете?

С заговорщицким видом она вкрадчиво добавляет:

— Или может наоборот, кому отказали.

Ага. Точно! Дзен — буддисты решили отомстить после последнего номера с Шепелевым. Вот, Сомова… И чего, блин, придуривается? Укоризненно смотрю на подругу:

— Ань мы как пишем, так и писали. Мы развлекательный журнал. Мы никаких расследований не ведем и в политику не лезем.

Чего я говорю, прекрасно сама все знает. Анюта отворачивается, согласно умолкая и теребя губу.

— Ну да, вообще-то. Нет ну, здесь налицо что-то искали.

Она тыкает рукой на ящик на столе, а потом слезает с поручня. Вопрос напрашивается сам собой:

— Но, что?

Подойдя к столу, Анька разглядывает наваленные тут блокноты, бумаги, счета за квартиру и сдается:

— Ну, я не знаю… Ну, если деньги, документы на месте, значит что-то другое.

Очень глубокомысленное умозаключение. Уперев руки в бедра, исподлобья наблюдаю за подругой, а та начинает перебирать блокноты в ящике… Угу… Наверно хотели украсть квитанции на электричество и воду. Наконец, угомонившись, она упирает руки в бока, и я скептически хмыкаю, повторяя:

— Ну, наверно. Только, что?

Иссякнув, Сомова молчит. Переносная трубка городского телефона, почему-то валяющаяся на полке, отделяющей прихожую от гостиной, вдруг оживает звонком, и Анюта торопится схватить ее:

— Алло.

Возвращаюсь из мира детективных фантазий к бытовым неурядицам и со вздохом окидываю взглядом предстоящий фронт работ, потом одергиваю на себе сбившуюся блузку. Сомова уже рядом и, склонившись, шепчет, протягивая телефон:

— На, держи! Это Наумыч.

Махнув рукой, она торопится к выходу, огибая полки и придерживаясь за консоль рукой:

— Все, я полетела, пока.

Провожаю глазами убегающую подругу, а потом переключаюсь на проблемы шефа:

— Да, Борис Напумыч, я вас слушаю.

— Марго, а ты где?

— Я дома, а что?

Люсю я предупредила, что у меня встреча, и я раньше уйду. К тому же уже шестой час и ехать на работу бессмысленно. У шефа, как всегда, земля горит под ногами и он вопит:

— Как дома, ты мне здесь нужна!

— Что-нибудь, случилось?

— Это, знаешь, очень странный вопрос в нашей ситуации

— Наташа?

— Ну, а кто ж еще-то? Если ее сейчас не остановить, то завтра уже поздно будет. Ты мне здесь нужна!

Увы, увы, увы… Расслаблено откинувшись на спинку дивана и широко, по-мужски, расставив ноги, вздыхаю, разглядывая остатки погрома:

— Борис Наумыч, у меня тут тоже... Неприятности.

— А чего случилось?

Обхватив себя одной рукой за талию, а другой, прижимая трубку к уху, сокрушено качаю головой:

— Вот не хотела говорить.

На том конце ор продолжается:

— Ну, давай, давай уже не томи душу.

Действительно, хватит прохлаждаться, скоро Михалыч придет. Собравшись, сажусь прямо:

— Да кто-то залез ко мне в квартиру и перевернул все вверх — дном.

— Оп-па, а ты в милицию звонила?

Уныло окидываю взглядом ящики:

— Да, в том-то и дело, что ничего не пропало. Я вот сейчас человека жду, чтобы замок поменяли. И надо все еще раз перепроверить.

Про человека и про перепроверить — это уже версия для начальника, чтобы не дергал. Замок еще купить надо, а поставить и самой большого ума не надо. Шеф в положение входит:

— Я понял, Марго, понял. Но, давай, завтра к девяти. Если ты завтра не придешь, то они меня не то, что не сожрут, они меня обглодают, понимаешь?!

В этом весь Егоров: кто они, и за что сожрут, и причем тут Наташа, поди — разберись. Печально усмехаюсь, кивая невидимому собеседнику:

— Ерунда, Борис Наумыч, не паникуйте. Мы им еще подтянем штаны.

— Ха-ха-ха! Вот, когда ты так говоришь, Марго, у меня и настроение подымается.

В срывающемся голосе проскакивают слезливые нотки, и я снова киваю — переживает старик свою отставку, переживает...

— Гхм… Спасибо тебе. Все, я тебя завтра жду, да?

— Конечно.

Тяжко вздохнув, бездумно пялюсь вбок, на стену. Сомова права — загадочный грабитель оставил после себя больше вопросов, чем ответов. Может его вспугнули, и потому ничего не взял?

— Капец. Ну, что ему тут надо было?

Входной звонок заставляет оглянуться на прихожую. Решительно поднявшись, отправляюсь встречать очередного гостя. Повернув защелку, распахиваю дверь — на пороге Михалыч и я здороваюсь, впуская его:

— Добрый день.

— Дома? А то я уж подумал, что зря ехал.

Он проходит через прихожую, и я, вздохнув, указываю рукой вперед, к гостиной:

— Да нет, проходите.

— Привет, еще раз.

— Здрасьте, еще раз.

— Как дела?

Интересно, что он подумает про бардак вокруг? Генеральная уборка?

Пройдя к дивану, разворачиваюсь лицом к детективу:

— Да бывало и лучше.

— Это точно.

Его слова заставляют меня напрячься — вероятно, пессимистический намек касается найденной информации. Пытливо вглядываюсь в лицо старого детектива:

— А что такое? Что-то серьезное нарыли?

Тот многозначительно подтверждает:

— Ну, типа того.

Все-таки криминал? Только какого уровня и замешан ли в нем Андрей? Вот так вытащишь скелет из шкафа, а потом не знаешь, как его обратно затолкать. Уже сама пугаюсь всей этой загадочности:

— Ну?

Сыщик неторопливо расстегивает молнию кожаной папки:

— Ты знаешь, тебе лучше сесть. Информация не самая веселая.

Покорно плюхаюсь на придиванный модуль. Наконец Михалыч справляется со своими бумагами и вытаскивает нужный листок:

— Друзья прогнали фото по милицейским базам и кое-что нашли. Нет, она не судима, но по сводкам, все-таки, проходила. Когда ее дочке, Алисе, была полгода, она купала ее и… Короче, она решила ее утопить. Слава богу, увидел отец. В общем, ее забрали в психушку. Дальше информации нет, это уже дело не милиции, а врачей. Судя по всему, она очень долго лечилась, но..., гадать можно сколько угодно. А дальше ты все знаешь.

Не то что бы густо, но действительно убийственно. Поблагодарив сыщика, мы с ним расстаемся и я, продолжая пребывать в прострации, быстренько распихиваю коробки по шкафам — уже не до порядка — очень хочется вырваться на улицу и освежить мозги. Новый поворот выбивает из колеи и выворачивает ситуацию совершенно другой стороной. Отправляюсь в магазин за замком, прихватив на прогулку Фиону — не знаю, чего уж там рыскали в моей квартире, но с псиной, на улице, чувствую себя безопасней.

* * *

Спустя полчаса, так ничего и не купив, сунув в карман штанин кулак с намотанным поводком, бреду с довольной собаченцией вдоль дома, и все не могу успокоиться — прокручиваю и прокручиваю в голове жуткие слова, пытаясь зацепиться за любую мелочь:

«Когда Алисе было полгода, она купала ее и … Короче, она решила ее утопить. Слава богу, увидел отец. В общем, ее забрали в психушку. Она очень долго лечилась, но..., а дальше ты все знаешь».

Значит, не было никакой Америки, в этом я оказалась права Не было никаких охов и ахов израненного мужского сердца, брошенного с ребенком бессердечной бизнесвумен. И полуночные клятвы — больше никогда и ни с кем — обычный мужской треп. И в другом тоже угадала — криминала в этом деле выше крыши, только он такой, что без специальных консультаций не обойдешься — тут Михалыч не помощник.

В кармане начинает наяривать мобильник, и я достаю его. Одной рукой открывать неудобно, приходится помогать другой, с зажатым поводком, подтягивая к себе собаку. Наконец справившись, перекладываю поводок в правую руку, а левой прикладываю трубку к уху:

— Алло.

Там Алиса:

— Марго привет.

— Привет, принцесса.

— А у нас большая радость.

Благодушно радуюсь звонку маленькой подружки:

— Да? И какая?

— Моя мама будет жить с нами, представляешь?!

Сюрпри-и-и-из…. Известие, словно пыльным мешком по башке. Калугин там что, заразился и тоже с ума спрыгнул? В свете новых обстоятельств я его совершенно перестаю понимать. Или он решил снова сойтись со своей сумасшедшей? Пытаюсь изобразить веселость, но получается плохо, наиграно и улыбка сползает с лица:

— Ой, как здорово..., э-э-э... Я безумно рада за тебя.

— Честно?

— Конечно.

Мы с собакой сворачиваем к подъезду и останавливаемся возле него.

— Алис, скажи, а папа дома?

— Да.

— А дай ему трубочку, а?

Детский голос становится приглушенным, отдаляясь от телефона:

— Пап это тебя.

— Я уж понял.

Когда в мобильнике слышится нерадостный вздох, сразу перехожу в наступление:

— Алло, Андрей!

— Да, Марго, привет, я слушаю.

То, что он слышал восторги дочери и мне они не по нраву, он прекрасно понимает, потому и вздыхает как больная корова, ожидая упреков, но я хочу от него услышать внятных разъяснений совсем по другому вопросу.

— Андрей, ты извини, я не знаю под каким углом это подать, но я, как бы, в курсе вашей проблемы.

Устало безмятежный голос недоумевает:

— Какой проблемы?

— Я по поводу твоей жены. Скажи, пожалуйста, она тебе ничего не говорила? Ну, ее выписали или…

Мысленно добавляю — не выписали? А то и похуже…

— И...

Голос меняется, становясь растерянным:

— Маргарит, прости, пожалуйста, а откуда ты все знаешь?

Правильней поставить вопрос, почему так поздно и не от тебя. А вообще, меньше врать нужно про бизнесменш из Америки, тогда и подозрений не появится.

— Андрей, какая разница!? Надо что-то делать.

— Ну, это же не телефонный разговор, ты прекрасно понимаешь.

Я то, понимаю. И у нас было куча времени все обсудить не здесь и не сейчас, и не по телефону… Но, может, хоть теперь?

— Да, ты прав, извини. Просто, я очень переживаю и за Алису и за тебя.

Тем более что эта придурошная будет отираться у тебя дома, наедине с дочерью, пока ты на работе. Выяснять, почему вдруг она вообще будет жить у них и Калугин не против, отложим тоже на «не по телефону».

— Да ну, чего переживать... Все нормально, не переживай. Так, все в порядке, я же, ну, рядом.

В порядке? Она уже раз пыталась убить дочь, и ты был рядом, какой уж тут порядок... Очень странный порядок! Не успеваю возразить, как Калугин прекращает разговор:

— Да все нормально, давай, пока.

И я недоуменно смотрю на замолчавший телефон.

* * *

Разговор с Андреем лишь плодит новые вопросы и сомнения. Например — разведены они или нет? Интернет-сайт «Мужского журнала» вовсе не истина в последней инстанции.

Калугин так искренне рассказывал, о несовпадении характеров, о расставании, чуть ли не со слезами… Такой типа несчастный и брошенный, что не хотел видеть женщин вообще! Врун! Все оказалось не так. И могли ли их развести, пока Катя лечилась, я тоже не знаю. Вернувшись домой, устраиваюсь с ноутбуком на придиванном модуле в гостиной и, склонившись к экрану, пытаюсь вытащить из интернета хоть какие-то ответы. Вглядываясь в строчки текста, прокручивая ссылки, и то, что в них обнаруживается, лишь укрепляюсь в мысли, что с разводом не все так просто.

«Для начала следует инициировать судебный процесс о признании супруга недееспособным вследствие расстройства его психики. Исковое заявление придется подавать либо по месту жительства больного, либо по месту нахождения психиатрического заведения — если больной помещен туда для лечения. Готовясь к судебному разбирательству, судом назначается проведение судебно-психиатрической экспертизы. На основании экспертного заключения, составленного данной комиссией, суд решает вопрос о признании супруга недееспособным. Только имея на руках решение суда можно отправляться далее — в ЗАГС и писать заявление о разводе. В этом случае невзирая ни на какие условия (возражения второй стороны или наличие несовершеннолетних детей) брак будет расторгнут сотрудниками ЗАГСа».

То есть, если Калуга действительно развелся, он должен был через суд признать Катерину недееспсобной? Так почему же он перед ней так стелется? Непонятно. И вообще — суд, психиатрические комиссии, признание недееспособной — это все не для Андрюхи, тут нужно характер иметь. Сомневаюсь, что он стал бы разводиться при таких сложностях. И если они все же разведены, значит, это произошло до психоза, может быть даже еще до рождения Алисы, чтобы без суда. А вот почему они не восстановили брак после появления ребенка это новый вопрос. Когда Егорова была беременной, сомнений в женитьбе на ней у Калугина почему-то не возникло. Даже мыслей воспротивиться не было…

И мы вновь возвращаемся к криминальной теме — если погром сегодня устроила Катерина, вскрыв замок, то очень может быть, что подобное умение случалось с ней и раньше. Конечно, с женой уголовницей у Андрея несходство характеров, кто бы спорил. Тогда и рождение дочки не повод для семьи.

Подобным образом развлекаюсь и после Анькиного возвращения домой. Наконец, мои размышления прерывает трезвон мобильника, лежащего рядом на диване. Выпрямившись и встряхнув головой, оборачиваюсь взять телефон, потом смотрю на высветившийся номер — Андрей! Встряхнув трубкой, чтобы откинулась крышка, прижимаю мобильник к уху:

— Алло.

— Марго, это я.

— Да, я слушаю.

— Ну что, я только что, прям сейчас, пообщался с ее доктором.

В смысле? Звонил в психушку? Или куда? Подозрения меня не отпускают:

— Да? А как ты его нашел?

— Маргарит, это не важно. В общем, там все в порядке.

Тайны мадридского двора продолжаются. Вероятно, сама Катерина дала ему телефон врача. Но что, значит, «в порядке»?

— В смысле?

— Ну, да в том то все и дело, что никаких отклонений, а лекарства она давно уже не пьет. И врач сказал, что никаких опасений.

Странно. Шизофрения с психиатрической комиссией, судом и недееспособностью, которые дают повод к разводу, слабо вяжутся с каким-то непонятным доктором, который дает добро на полный отказ от лекарств.

— Он именно так и сказал?

— Маргарит, может быть другими словами, но смысл тот же.

Спорить можно до опупения, но у меня явно недостаточно информации, особенно исходящей от Андрея, только собственные догадки. И я недоверчиво киваю:

— Понятно. Но тем не менее.

— Что, тем не менее?

— Андрей, я бы на твоем месте, все-таки, держала бы ухо востро.

На том конце трубки слышится усталый вздох:

— Марго, я тебе только что процитировал доктора.

Левый доктор, взявщийся из непонятного ниоткуда внушает мне мало доверия.

— А что доктор? У твоей жены были проблемы с головой, а голова это потемки.

Пожимаю плечами, невидимому собеседнику:

— Один заскок и все. Потом будем вместе локти кусать. Что ты молчишь?

— Маргарит.

— Что?

— Марго, поверь мне, я не дам тебе не единого повода для ревности. Меня эта женщина не интересует.

Приплыли. Я ему про острый психоз со смертельным исходом, а он мне про ревность. Такая упрямая примитивность заставляет вскочить и возмутиться:

— Да причем тут это?! Причем тут ревность?

В трубке слышится смешок:

— Ну, а чего тогда ты психуешь?

В гостиной появляется Сомова, она проходит к столу и заглядывает в раскрытый ноут. Сунув руку в карман, делаю шаг ближе к полкам — ругаться с Андреем при Аньке не хочу:

— Так, все, свернули разговор. На работе увидимся, пока!

Захлопнув крышку телефона, отворачиваюсь горько усмехнувшись. Что-то Калуга опять темнит. Какой-то левый доктор... Похоже, и отправка Катерины в психушку, не так однозначна, как рассказал Михалыч. Если ее определили недееспособной через суд с психиатрической комиссией, то Калуга бы не был сейчас так беззаботен и не слушал докторов, подсказанных женушкой. По крайней мере, пройдя один раз все круги, не болтал бы о ревности. Слишком много нестыковок — с их разводом, с его беззаботностью, с поселением жены и бесконечными секретами. И почему он не считает шизофрению жены серьезной проблемой и мою тревогу сводит к бабской ревности? Быть таким самоуверенным и ничего не знать про психиатрическую комиссию, которая отнимает дееспособность или возвращает ее, можно только в одном случае — никакого покушения с психозом на самом деле не было. Розыгрыш для окружающих, о котором Калуга в курсе...

Вот, так... Смотрю на Анюту, которая сидит, развалившись на диване, откинувшись на спинку и жалуюсь ей, словно все уже ей выложила:

— Представляешь?

Негодуя и переступая с ноги на ногу, швыряю телефон на столик. Сомова подает голос:

— А что я должна представлять?

— Да он думает, что я его ревную к этой чокнутой.

Сомова хмыкает, и садится нормально:

— А что, разве не так?

Странное умозаключение. Ладно, Калугин со своими тайнами, но разве не очевидно, что Катерина неадекватна? Эти послания губной помадой, угрозы, сопение в трубку, погромы в квартире. Правда я Анюте еще не рассказала результаты изысканий Михалыча. Тем не менее меня Анькин пофигизм возмущает:

— Что-о-о?

В дверь вдруг звонят, и мы настороженно оборачиваемся в сторону прихожей. Сомова с надеждой в голосе тычет туда пальцем:

— Ты, что, ждешь кого-то?

Ее боязнь понятна, но порадовать мне ее нечем — засунув обе руки в карманы, неуверенно отвечаю:

— Я нет, а ты?

Сомова вскакивает и шаркает шлепками в прихожую, оттуда хмыкает, заглядывая в окошко домофона. Тянусь неторопливо за Анькой, а та недоуменно оглядывается:

— Никого.

Барабашки продолжаются. Эх, нужно было уточнить у Калугина, дома ли его мымра... Может быть, это она вскрыла замок, а теперь хочет добраться до проживающих? От такой догадки становится не по себе и я, нервничая, начинаю грызть ноготь, наблюдая за Анютой, которая, открыв дверь, выглядывает на лестничную площадку. Она смотрит вниз на пол, и я тоже замечаю там конверт. Киваю:

— Cмотри.

Склонившись, Сомова поднимает письмо, и я тороплю ее озвучить адресата:

— И что это за депеша?

— Тебе.

Вручив послание, Сомова спешит закрыть входную дверь, а я, медленно продвигаясь к гостиной, в ожидании Аньки, на ходу извлекая сложенный лист:

— «Не лезь, куда не просят, здоровее будешь».

Интересно, про что это? Продолжение погрома? И мы переглядываемся с Анькой. Недоуменно развожу руками:

— Капец... И что это такое?

Сомова нервно пфэкает:

— Я то, откуда знаю? Дай, сюда!

Она отбирает листок, быстро смотрит и, поджав губы, идет в гостиную:

— Мда-а-а. Весело.

И это все, что она может сказать? Удивленно вытаращив глаза, тащусь следом:

— Весело, тебе?

Кругом воры, психопатки, сопящие в трубку маньяки, а Аньке хоть бы хны! Возмущенно качаю головой:

— Весело ей!

И ведь все началось с приезда полоумной женушки — однозначно это она! Сунув руку в карман, и зло переминаясь с ноги на ногу, ругаюсь:

— Капец. Это конченая меня уже достала!

В голосе Сомовой, снова разглядывающей бумажку, непонимание:

— Какая конченая?

Можно подумать их у нас много. Раздраженно повышаю голос:

— Какая конченая... Жена Калугина! Капец — то Карина, то Катерина.

Анька то ли придуривается, то ли никак не въедет:

-Да с чего ты взяла, что это она?

Блин, Сомова! Можно подумать это не ее машину разрисовали. Анютино упрямство бесит и я, вытаращив глаза, снова ору:

— А кто? Дед Мороз, что ли?

— Да откуда я знаю!

Она суетливо дергает руками, брякая лишь бы наперекор:

— Ну, куда ты там вляпалась?!

Играй шарманка по новому кругу? Прикрыв глаза, делаю глубокий вдох, пытаясь успокоиться и не наорать. Приложив руку с конвертом ко лбу, терпеливо повторяю:

— Господи, Сомова я тебе уже тысячу раз говорила — никуда я не вляпалась. Я живу, как жила, работаю, как работала. Пока не появилась эта...

Запинаюсь, подбирая цензурные слова:

— С шарикоподшипникового завода.

Пора эту активную дуру дезактивировать.

— Так, все, я еду к Калугину!

Решительно направляюсь в прихожую и, скинув тапки, старательно сую сначала одну ногу в туфлю, потом другую. Анюта наблюдает за мной с дивана, потом подает голос:

— И что ты ему скажешь?

— Все, как есть.

С первого дня набралось уже достаточно: помада, записка, квартира, угрозы, наконец. Сомова скептически пхэкает:

— Хэ... И что, у тебя есть доказательства?

Я ж не в милицию иду! Кому Андрей поверит — мне или психованной?! Снова, тараща глаза, срываюсь на ор:

— Какие доказательства?

Стучу пальцами по лбу:

— Эта конченная на меня открытым текстом наезжала!

Анюта качает головой, а я, торопясь обуться, продолжаю крутить ногой, угнездывая стопу в туфле.

— Хэ... То есть, у тебя есть диктофонная запись, да?

Слова Сомовой слегка сбивают мой пыл — а ведь не зря она сомневается в Калугине. Судя по всему, адекватно реагировать на свою бывшую он не собирается — вот и доктора левого приплел, лишь бы отвязаться от моих вопросов. Анькин скепсис начинает передаваться мне, но я упрямо переспрашиваю:

— Причем здесь запись?

— Да притом!

Держась рукой за полку, приподнимаю ногу поправить задник. Сомова двумя руками встряхивает листок:

— Что письмо это напечатано, разговоры ты передашь со своих слов. Да он просто тебе не поверит!

Поставив ногу на пол притаптываю, усаживая ступню в туфле покомфортней. Анькины слова возмущают, хотя внутри понимаю — именно так Андрей и поступит — не хочет он ничего рассказывать об их прошлой жизни, а там, чувствую, темный лес. Замок-то вскрыли аккуратно, отмычками и если это Катя, то еще неизвестно, почему ее на самом деле упрятали в психушку. Принять Анькину правду очень не хочется, и я продолжаю упрямо возмущаться:

— Это почему это он мне не поверит?

— Да потому, что он подумает, что ты ревнуешь.

Она тычет в мою сторону рукой:

— И кстати, со стороны, это выглядит именно так!

Слушать этот бред невмоготу. Хоть сто раз ревнуй, но покушение на жизнь ребенка и психушка для буйных — эти слова из песни не выкинешь и спокойствие Андрея меня просто бесит! Если только... Приходит чудовищная мысль: если только никакого психоза не было, а Катерину спрятали намеренно и на время. Тогда конечно, все чтобы я не говорила, будет выглядеть ревнивым наговором…. Но она же явно неадекватная! И у меня свидетельница есть — Аня! Если позвать Андрея сюда, да насесть с двух сторон...

Правда это при условии, что Сомова согласится с моей версией и не станет подливать масла в огонь своими сомнениями. Сунув руку в карман, жму плечами:

— Что ты мне предлагаешь? Сидеть и ждать, пока она Алису на кусочки распилит, что ли?

Вскакивая с дивана Сомова, отплевывается:

— Тьфу ты господи, сплюнь. Говоришь, какую-то ерунду.

И возмущенно разворачивается ко мне спиной. Не ерунду. Просто “многие знания умножают печали” и ты подруга не все знаешь. Стучу по дереву полки:

— Тьфу, nьфу... Ань, ты пойми, она ненормальная, она несколько лет в дурке пролежала.

Сомова настороженно косится на меня, но сдаваться не желает:

— Откуда ты знаешь?

Кивнув, уверенно ставлю в споре жирную точку:

— От верблюда! Я справки наводила.

Сомова забирает конверт назад, недовольно поглядывая в мою сторону — крыть то ей нечем, только ворчать:

— Хэ, оперативно.

— Оперативно. Вот, вместе потом похмыкаем. Ань, господи, ну ты понимаешь, что оттуда нормальными не выходят уже. И спровоцировать ее может все что угодно!

Анюта, отвернувшись, разглядывает потолок, явно не желая влезать в чужие проблемы. Но в том то и дело, что они очень просто могут стать нашими!

— Один заскок и все — гора трупов!

Напоминания о трупах снова заставляют Сомову недовольно отплевываться и хмыкать:

— Сплюнь ты, господи!

Но это лишь вызывает возмущение моей деятельной натуры:

— Да дело надо делать, а не плеваться.

Анюта дефилирует мимо, впечатывая каждое слово, даже встряхивая руками для убедительности:

— Еще раз повторяю: Андрей тебе не поверит. Он просто решит, что у тебя очередная истерика.

Не поняла... В каком смысле очередная? Привалившись плечом к стойке и сунув руки в карманы, скептически слушаю Сомову. По поводу истеричек, так чья бы корова мычала! Поджав губу, гордо вскидываю голову. Анька заканчивает:

— И со стороны ты будешь выглядеть полной дурой.

Подозреваю, только со стороны Калугина, который до сих пор так и изображает, как только разговор заходил и заходит о его жене. Только я теперь вовсе не дура — все разузнала, все разложила по полочкам. И коню ясно, что Андрей не просто так плел сказки об уехавшей бизнесменше — что-то ведь подтолкнуло его развестись с Катериной до рождения Алисы и не торопиться, потом, свестись обратно, «во имя ребенка». Кстати, еще неизвестно почему он развелся — уж больно ловко у невинной дурочки получается вскрывать чужие квартиры. Анькино нежелание услышать мои доводы, заставляет снова наброситься с упреками на подругу, мотающуюся туда-сюда перед моим носом:

— Ты что, предлагаешь мне сидеть и ждать, когда эта вольтанутая за нож возьмется?

— Что ж за кровожадные такие истории: ножи и трупы!

Да потому, что в психушку упекли не за рисунки губной помадой, только озвучивать этого всем подряд не хочется. Даже лучшей подруге.

— Если бы было все так запущено, ну ее бы вряд ли выпустили из дурдома.

Ха! Это в наше-то время? С нашей медициной? Хотя звучит, конечно, убедительно, только я, вот, что-то сомневаюсь, что была психиатрическая комиссия и ей, причем через суд, вернули не только лишенную дееспособность, но и право что-то требовать от Андрея. Несмотря на упрямство подруги, сдаваться не хочу, и буквально нависаю над малорослой Анюткой, срываясь на крик:

— А с чего ты взяла, что ее выпустили?!

— О господи, я больше не могу. У меня болит голова.

Практичная Сомова не хочет слушать и явно пытается отгородиться от ненужных ей проблем. По-человечески я ее понимаю — одно дело помогать Гоше, который может и вернуться в прежнее обличье и совсем другое встревать в отношения Калугина с женой, будь она даже трижды сумасшедшей. Но мне голову в песок не спрятать как страусу, и я, ворча, отворачиваюсь — ню, ню, как бы потом не рвать волосенки с этой больной головы. Сомова засовывает записку обратно в конверт:

— Короче говоря, если ты хочешь чтобы тебе Андрей поверил, нужно подождать, пока она подставиться по полной.

Дело тут не в вере. Сколько бы, не твердили о ней, Калугин все равно поступит по-своему. Устремив взгляд в пространство, и негодуя внутри, лишь киваю — с него станется тянуть кота за хвост, только поздно бы не было.

— То есть, ты предлагаешь подождать?

— Да, подождать. Потому что это письмо и ваш разговор — это не доказательство!

Да не хочу я ничего доказывать. Мне просто нужно перетянуть Андрея на свою сторону. За всеми секретами Калугина скрывается такой огромный шкаф со скелетами, что туда лучше не лезть. Я за Алису боюсь — при Калугинской беспечности она может пострадать ни за что — психиатрия там или криминал, без разницы. Но прижать мне Андрея действительно нечем и он легко отмахнется — вон, уже и врача лечащего приплел, хотя откуда он взялся, непонятно — не с собой же она его привезла из дальних краев. Или где она там лежала… Кстати, Калугин даже не намекнул, где Катерина пребывала последние месяцы, “когда таблетки стали не нужны”, но явно не в Москве, иначе объявилась бы раньше. Скрипя сердце, молча, соглашаюсь с Анькой и остаюсь дома, хотя бездействие не лучший способ утихомирить разбушевавшуюся фантазию и нервное возбуждение.

* * *

Пока переодеваюсь, в джинсы и майку, ужинаю с Анютой, отвлекающей меня разговорами о радио, пью чай, тревожные мысли отступают, сменяясь бытовыми проблемами — не пойму, то ли это я поправилась, то ли майка на мне полиняла после стирки и села, став непонятного цвета. Когда на улице становится совсем темно и Сомова уходит к себе в комнату, тревожные мысли снова лезут из всех углов и я, сунув руки в карманы, начинаю торкаться по гостиной, нервничая и психуя. А что еще делать? Смотреть телевизор невмоготу, читать или работать совершенно не хочется. Фиона, лежа на диване, сочувственно следит за моими метаниями, но помочь, увы, ничем не может. Зато мой взгляд то и дело притягивает мобильник на столе — так и манит позвонить Калугину — что-то выведать, в чем-то убедить, самой успокоиться. Наконец, не выдержав, обхожу придиванный модуль и, плюхнувшись на угол, хватаюсь за телефон. Открыв крышку, набираю номер. После трех гудков раздается усталое:

— Да, алло.

— Привет, это я.

— Да, Маргарит, я узнал, понял. Что-то случилось?

— Ну, пока нет. А у вас там как? Все нормально?

— Да... Подожди, я не совсем понимаю твою фразу. Что, значит, пока нет?

А то и значит! Усидеть невозможно и я вскакиваю, отправляясь в путь за диван, где начинаю расхаживать взад и вперед, успокаивая нервы:

— Да ничего не значит. Просто, сказала и сказала.

— Марго. Ну… Ты же не за этим позвонила?

Раз сам не звонишь и ничего не рассказываешь.

— А что, уже нельзя узнать, как у вас дела?

В трубке вдруг слышатся отголоски и смех, и Калугин начинает невнятно мычать в трубку:

— М-м-м... Н-н-ну... Да, у нас то все нормально, все в порядке... Вон, укладываться собрались.

Похоже, моего звонка никто в этой семейке не ждет. Катерина тоже укладывается? Радостное ночное воссоединение меня напрягает:

— Это кто там? Алиса с мамой?

Андрей мнется:

— Ну да, а что?

Быстро они спелись. Все мирно, весело и уютно, и только я как дура, лезу и лезу в святое семейство. Вздохнув, молчу — походу Анька права: без доказательств, все разговоры об угрозах и наездах от его женушки, будут выглядеть глупо. Вон как они резвятся. А если Калуга вбил себе что-то в голову, даже самое глупое, но под лозунгом «я принял решение», то его просто так не сдвинешь с места и не переубедишь. В общем, сдаюсь:

— Да нет, ничего.

— Марго.

— Так, ладно Андрей, все. Будем считать, что звонка не было. Давай, спокойной ночи.

Не дожидаясь ответа, захлопываю крышку мобильника и обреченно плюхаюсь на придиванный модуль — все идет не так! И совершенно неясно как поступить. Сколько новоявленная мамаша здесь пробудет? Неделю? Месяц? Всю жизнь? И недели не прошло, как в этой самой квартире Калугин клялся мне в вечной любви, а теперь отмахивается, как от назойливой мухи. Причем с появлением Катерины раскрылось столько тайн из жизни Андрея, что я уже не уверена, знаю ли я этого человека вообще и можно ли верить каким-то его словам.

И подобраться ближе невозможно — Калугин держится насмерть, как партизан под пытками. Если человек не хочет уйти от прошлого, его волоком насильно не утащишь.... Прямо как у меня с Гошей.

Отложив телефон на столик, огорченно смотрю на лежащую Фиону, а потом тереблю ей загривок. Промаявшись еще минут пятнадцать в гостиной, отправляюсь мучиться в спальню — походу сегодня полу бессонная ночь мне обеспечена.