Лихорадка (гет)

Долгие месяцы плена тяжело дались Чарльзу, но еще тяжелее ему было пребывать в неведении относительно событий, происходящих на фронте. Он собирал сведения по крупицам, по крохам, и новость о падении Атланты разбила ему сердце. Умом он понимал, что городу долго не продержаться при тех чудовищных условиях, в которые была поставлена армия, но сердце — это глупое упрямое сердце! — продолжало верить в чудо и уповать на несокрушимый дух Юга. Душу Чарльза заполнило гадливое чувство, будто враг проник в самое сокровенное и беспардонно потоптался там грязными сапогами. Какова же судьба Скарлетт и Мелли?

В апреле 1865 года была подписана капитуляция, и остатки армии конфедератов вместе с освобожденными военнопленными хлынули на юг, по домам, хотя у большинства из них вместо домов осталось одно пепелище. Чарльз возвращался в Атланту с противоречивым чувством: он хотел попасть домой как можно скорее, но вместе с тем ужасно боялся, что увидит на его месте пустоту и разорение.

Ласковое апрельское солнце светило и пригревало так, словно не было четырех лет кровопролития, голода, страданий, словно под ним не упокоились тысячи и тысячи солдат, лежавших теперь на кладбищах и в братских могилах. Старый мир был уничтожен, а новый еще не построен, и только свежий весенний ветер напоминал, что жизнь еще теплится в разоренном краю, что жизнь всегда побеждает и возрождается на руинах, и даже после самой темной и страшной ночи наступает долгожданный рассвет.

Чарльз, сойдя с поезда, в ужасе окинул взглядом разгромленный вокзал. Остовы сгоревших деревянных зданий, каменные и кирпичные стены, разрушенные ударами снарядов, обугленные стволы деревьев… Весь город, куда бы он ни пошел, выглядел так, и сердце Чарльза сжалось от горечи и страха за свой собственный кров.

Однако дом тетушки Питтипэт уцелел. Красные кирпичные стены были настоящим аванпостом, ярким маяком посреди унылого пожарища. Чарльз, не помня себя от счастья, побежал вперед вдоль Персиковой улицы — домой, скорее домой! Правда, от флигеля на заднем дворе остались одни воспоминания, но это ведь не страшно — флигель легко отстроить заново.

— Эй! — громко крикнул он, стоя возле калитки. — Есть кто-нибудь?

Целую минуту Чарльза встречала лишь тишина, и ему вновь стало страшно. Было похоже на то, что в доме никого нет, но вот приоткрылась парадная дверь, и оттуда показалась грустная, осунувшаяся черная физиономия дядюшки Питера. Увидев молодого хозяина, он широко улыбнулся щербатым ртом.

— Мистер Чарльз вернулся! Какая радость! А мы уж тут с мисс Питти совсем от тоски пропадаем!

— А где же Скарлетт и Мелли? — удивился Чарльз, и тут его сердце ушло в пятки от жуткой мысли, промелькнувшей в мозгу. — Они же… Они… С ними ведь все в порядке, дядюшка Питер?..

— Бросили они нас, мистер Чарльз, — тоном обиженного ребенка поведал ему слуга. — Бросили на произвол судьбы. Уехали в Тару вместе с вашим сыночком и малюткой мисс Мелли и никак возвращаться не хотят.

— Слава Богу! — радостно воскликнул Чарльз. — Слава Богу, они целы!

Ни теряя больше ни минуты, он взбежал на крыльцо и вошел в дом, где его взору предстала весьма печальная картина. Янки, армию которых когда-то расквартировали в покоренной Атланте, и мародеры вынесли из дома все, что могли унести. Мебель, что полегче, ковры, шторы и занавески, картины со стен, светильники, почти всю посуду, не говоря уже о ценностях. Не пострадало разве что фортепьяно, но и в нем синие мундиры проделали пулями несколько дыр на память. Дом был пуст и бесприютен, и тут из глубин столовой на племянника выплыла заплаканная тетушка Питтипэт. Не отнимая носового платка от лица, она жалобно проголосила:

— О, Чарли, наконец-то ты вернулся! Теперь мне не будет так страшно здесь одной! Как ужасно приехать в разоренный город и жить тут в полном одиночестве!

Чарльз хотел было на радостях обнять тетю, но он вовремя вспомнил об одном деликатном обстоятельстве и шепнул слуге:

— Дядюшка Питер, мне срочно нужна горячая ванна, много мыла, бритва и чистая одежда.

В тюрьме для военнопленных он успел обовшиветь, и некогда блестящие, мягкие, шелковистые каштановые кудри пришлось сбрить налысо. Тщательно умывшись, Чарльз еще раз оглядел свое отражение в оконном стекле (так как в доме не нашлось ни одного зеркала). Что осталось от того миловидного восторженного юноши, сердце которого так жарко пламенело при мысли о скорой войне? Острые скулы, ввалившиеся щеки, костлявое тело, загрубевшая кожа в шрамах и следах от нарывов. От Чарльза Гамильтона остались одни глаза, огромные глаза, которые теперь занимали, казалось, пол-лица. «Хорош же я теперь красавец», — не без огорчения подумал он.

Переночевав дома, Чарльз снова засобирался в дорогу. Тетушка Питтипэт бегала вокруг племянника на коротеньких толстых ножках и суетливо причитала:

— Чарли, не уезжай! Не будь как эти эгоистки, которые совсем забыли свою тетушку и оставили одну в этом жутком доме и жутком городе! Ах, кажется, я… я теряю сознание… Соль, моя соль!

Драматично взмахнув веером из реденьких куриных перьев, Питтипэт застонала и начала оседать.

— Дядюшка Питер! — громко позвал слугу Чарльз, подхвативший тетю, которая в обхвате была шире его самого раза в три. — Дядюшка Питер, помогите мне усадить тетю Питти!

Когда пожилая дама пришла в себя, Чарльз продолжил сборы, приговаривая:

— Вы не одна, тетя Питти. С вами дядюшка Питер, и потом, Тара не так уж далеко от Атланты. Туда легко добраться на лошади.

— Да, мистер Чарльз, вот только лошадь-то у нас одна осталась вместе с коляской, на которой мы с мисс Питти из Мейкона вернулись, — встрял слуга.

— Погодите-ка, дядюшка Питер, — Чарльз, с подозрением прищурившись, повернулся к нему, — что значит «мы с мисс Питти вернулись из Мейкона»? А где же были остальные? Разве они уезжали в Мейкон не с вами?

Дядюшка Питер и Питтипэт испуганно переглянулись, как два нашкодивших негритенка, которым сейчас устроят порку.

— Я спрашиваю вас, где были Скарлетт, Уэйд, Мелли и ее ребенок, когда янки осаждали Атланту?

От такого натиска тетя Питти снова едва не упала в обморок, а дядюшка Питер сильно растерялся. За долгие годы он привык чувствовать себя в доме хозяином и распорядителем, несмотря на цвет своей кожи и положение слуги. На него уже лет двадцать никто не смел повышать голоса, а уж тем более тишайший мальчик, которого он пестовал с пяти лет. Дядюшку Питера поразило открытие, что мальчик давно вырос, и теперь не он его отчитывает, а наоборот.

— Вы что, бросили их здесь одних? — с ужасом догадался Чарльз.

— Но, мистер Чарльз, — невзирая на громкие оханья мисс Питти, возразил слуга, — доктор Мид запретил мисс Мелли любые перемещения, он даже не велел ей вставать с постели! А мисс Скарлетт ухаживала за ней, и…

Не выслушав до конца его объяснений, молодой хозяин дома в сердцах ринулся вниз, набрал в котомку кое-какой провизии и отправился самостоятельно седлать коня.

— Мистер Чарльз, неужели вы у нас лошадь заберете? — впопыхах выбежал во двор дядюшка Питер. — Как же мы будем без лошади?

— Не знаю, — сердито буркнул Чарльз, взбираясь в седло, — оставили же вы как-то Скарлетт и мою сестру без лошади с повозкой.

Впрочем, не прошло и минуты, как он раскаялся в своем жестокосердии и спрыгнул на землю.

— Ладно, дядюшка Питер, лошадь ваша. До Джонсборо я доберусь на поезде, а там пешком дойду.

Опустевшее графство Клейтон встречало Чарльза полной тишиной и зловещим покоем. Он шел, временами останавливаясь на привал, по разбитым дорогам вдоль бескрайних невозделанных плантаций, и на горизонте ему то и дело попадались развалины богатых усадеб: торчали почерневшие печные трубы, одинокие фасадные стены. Былое их великолепие было поругано и посрамлено, как и весь тот мир, в котором Чарльз жил с рождения, мир рабов и господ, мир аристократов, джентльменов.

Однако мысли Чарльза были далеки и от аристократического прошлого, и от горечи позорного поражения. Он просто радовался, радовался как дитя тому, что война закончилась. Больше никаких сражений, свиста пуль и снарядов, огня, дыма, криков, стонов, слез. И больше никаких смертей, кончено теперь. Ах, есть ли какой-нибудь способ донести до потомков, что война уродлива и безобразна? Почему люди из раза в раз повторяют одну и ту же ошибку? Неужели за сотни лет нельзя было изобрести никакого другого пути разрешения споров и прекращения распрей? Если его еще нет, то стоило бы его придумать. Чарльз будет рассказывать своим детям о том, как ужасно лежать сутками в окопе и убивать людей, то же расскажут своим детям и другие ветераны. И следующие поколения станут сильнее и мудрее. Ни сыну, ни внукам Чарльза не придется брать в руки оружие, он сделает для этого все возможное и невозможное. Они будут жить в лучшем, счастливом мире.

За этими мыслями Чарльз не заметил, как приблизился к холму, за которым пролегали плантации Тары. А заметив, добавил ходу в радостном предвкушении встречи с семьей.

* * *

Скарлетт не могла спокойно смотреть на то, как Мелли привечает в Таре и кормит солдат, возвращающихся с войны. Конечно, она не была черствой настолько, чтобы отказать голодным, изможденным людям в пище, но у них самих вот уже почти год как желудки постоянно сводило от голода. Это самаритянство Мелани вкупе с тысячью дел, которые ей приходилось делать каждый день (и раздавать поручения остальным), превратили Скарлетт в уставшую, бессердечную фурию. Возможно, однажды она станет такой же внимательной, ласковой, нежной и заботливой, как Мелли, но сейчас ей нужно засеять как можно больше полей хлопком, взрастить огород, доглядеть за скотиной и добыть те продукты, которые она сама произвести не может.

За заботами Скарлетт не сразу заметила, как за ее юбку робко схватился трехлетний Уэйд, бродивший по поместью, как маленькая неприкаянная тень.

— Ну чего тебе, Уэйд Хэмптон? — с раздражением бросила сыну Скарлетт. — Разве ты не видишь, что мама занята?

— Мама, а где мой папа? — спросил он, задрав кверху заострившееся личико с огромными карими глазами. — Он вернется?

Скарлетт судорожно вздохнула, а затем разразилась новой тирадой:

— Откуда же мне знать, вернется он или нет? Вместо того чтобы мешать взрослым, лучше возьми корзиночку и пойди набери хворосту. Да поживее, и не задавай больше глупых вопросов!

Несчастный Уэйд, громко всхлипнув, подхватил свою корзинку и отправился выполнять поручение матери, а Скарлетт, вытерев рукавом потный лоб, устало опустилась на пень от срубленной сосны. Она ужасно утомилась в одиночку волочить на себе все, и помощь Чарльза ей сейчас ох как пригодилась бы, но вдруг ему оторвало ногу или руку, как многим из тех бедняг, которые забредали в Тару? Тогда от него не будет никакой пользы, только еще одна обуза.

В последний раз она слышала о нем в июле прошлого года, когда в дом на Персиковой улице зашел дядя Генри с последними новостями. С тех пор от Чарльза не было ни слуху ни духу, и это просто убивало Скарлетт. Лучше уж быть истинной вдовой, чем вдовой соломенной — так она хотя бы могла подыскать себе нового мужа, но проблема заключалась в том, что нового мужа искать было негде. Тех мужчин графства, которых не убили, крепко покалечили, а у других есть невесты или они смертельно больны после всех пережитых испытаний. Даже странно, что когда-то к ногам Скарлетт готовы были пасть все молодые джентльмены в округе, а она могла водить их за нос и разбрасываться поклонниками так легко. Уж теперь она была бы рада любому мужу — хоть Чарльзу Гамильтону, хоть Фрэнку Кеннеди, если бы тот не был женихом Сьюлин. Ах, если бы только Эшли… Скарлетт одернула себя: мысли об Эшли причиняли ей такую боль, что она предпочитала отбрасывать их.

— Скарлетт! Скарлетт! — послышался громкий возглас Мелани со стороны подъездной аллеи. — Скорее иди сюда!

Скарлетт взволнованно вскочила на ноги. Хоть бы на этот раз известие оказалось радостным!

* * *

Мелли была такой бледной, такой худенькой и болезненной, что Чарльз едва не расплакался, глядя на нее. Он забыл, что и сам выглядел немногим лучше.

— Чарли, ты жив, жив! — радостно восклицала Мелани, повиснув на брате. — Это просто чудо! Скарлетт! Скарлетт! — позвала она сноху. — Скорее иди сюда!

Скарлетт показалась из затененной аллеи, и Чарльз потерял дар речи. Ее кожа потемнела от загара, на исхудавшем лице появились веснушки, рукава простого ситцевого платья были закатаны до локтей, чтобы не мешали, а непослушные волосы выбивались из простенькой прически. Облик Скарлетт изменился до неузнаваемости: в нем не было ни капли прежней изысканности и утонченности, зато в выражении зеленых, чуть раскосых глаз читались невероятная сила духа и несгибаемая воля воина. Скарлетт О’Хара, которую Чарльз когда-то полюбил, умерла, и вместо нее родилась другая женщина, незнакомая ему. И в эту женщину он влюбился с первого взгляда еще более отчаянно, чем раньше.

— Скарлетт… — еле слышно прошептал он и со всех ног бросился к ней, чтобы крепко обнять. — Скарлетт, я же обещал, что вернусь к тебе!

— Чарльз? — растерянно пробормотала она и посмотрела на него так, будто не узнавала или не могла поверить в то, что видит. — Но почему от вас так долго не было известий?

— Я не мог сообщить о себе, потому что находился в плену, Скарлетт. Как только я освободился, то сразу отправился в Атланту, а оттуда к тебе.

Скарлетт несколько мгновений стояла, словно пораженная громом, а потом вдруг ее зеленые глаза наполнились слезами, и она заплакала навзрыд.