Чужая. Часть 1. Этот прекрасный мир (гет)

— ...и его освободили прямо в зале суда! Не, ну, ты себе представь!

— Не могу, — улыбнулась Берта. — Добрый Визенгамот...

— Ну, Верховному чародею Визенгамота красиво жить не запретишь! С Флетчером-то разговор короткий был. Особо там никто не разбирался. А Дамблдор пришёл — и на раз-два: свидетелей обвинения нет, Приори Инкантатем тоже ничего не подтвердило... Так о чём же, господа, в данном случае может быть иск? — Крис щерился во весь рот. Сдерживаемое веселье так и лучилось в его глазах.

— Откуда ты всё это выяснил?

— Секрет! — ухмыльнулся Крис.

— Так ты бы прежде Риве рассказал! — спохватилась Берта.

Крис рукой махнул.

— Да она уж знает, небось! Давно в Лондоне ошивается, корешка своего ждёт. Флетчер-то, как освободился, так сразу к ней намылился. А я, как всё выяснилось, домой пошёл. Даже Риву искать не стал, чтоб до леса добросила, — Крис огляделся. — Ох-х, вот неделю дома не был — а кажется — прям год!..

...Крис вернулся рано утром, когда Берта ещё спала. Оборотень принёс за пазухой новый солнечный день — первый за всё это время — и маленькое солнышко на ладони. Он разбудил девушку, бросив ей в лицо жаркий солнечный зайчик — от маленького круглого зеркальца.

Кроме зеркальца и новостей, Крис принёс из Лондона совсем уж невероятные вещи: платье и пару крепких туфель без каблуков. Берта оторопело уставилась на всё это.

— З-зачем, Крис?

Тот беззаботно пожал плечами.

— Одевайся. Хочу посмотреть, какая ты в платье.

Берта покачала головой.

— Больно дорог подарок, — серая тонкая ткань, тёмно-коричневая кожа, новая даже на запах. — Отдаривать нечем.

Крис присвистнул.

— А кто тебе сказал, что я это купил? Потом сочтёмся, сестрёнка, — добавил он, хищно оскалившись.

Но из домика, когда Берта стала переодеваться, всё же вышел.

А когда Берта, полностью экипированная, умытая, причёсанная, с аккуратно заплетённой косой, наконец, переступила порог, Крис окинул её таким странным взглядом, что она даже смутилась. Берта бы могла понять всё — от восхищения до смеха. Но вот этот пристальный жадный взгляд был ей откровенно непонятен. Ничего такого особенного в новом платье не было — подол закрывал ноги почти до щиколоток, длинные узкие рукава, ряд мелких застёжек почти до самого горла... И чего, скажите, он так пялится?

Потом Крис совсем близко подошёл к ней и взял Берту за руки. И теперь смотрел уже в лицо, в глаза. И долго не отводил взгляда. Не мог отвести.

...А потом они оба сидели у маленького костерка, пили "чай", заваренный из смородиновых листьев, и говорили, говорили, говорили...

— Крис, я тут спросить хотела... — Берта отставила в сторону гнутую металлическую кружку.

— Ну, спрашивай. Я сегодня добрый, — оскалился оборотень.

— Я у тебя одну книжку нашла...

— Только одну? — хохотнул Крис.

— Такую — одну, — серьёзно сказала Берта. — Все другие — вымысел, хоть и прекрасный. А эта — настоящая. И всё в ней — правда.

— Что-то я таких книг у себя не припомню. Да и существуют ли они в природе?

Берта молча поднялась с места, ушла в домик и вернулась с толстой тетрадкой в руках.

— Вот.

Крис чуть нахмурился.

— Ах, эта... "Ликантропия — это не болезнь, а образ жизни"... Брехня. Столько лет у меня дома валяется — я уж и позабыл о ней. Ты бы лучше "Книгу джунглей" почитала. Полезнее.

Берта легонько пожала плечами. Села рядом с Крисом, положила тетрадку себе на колени и, гладя её старый картонный переплёт, заговорила:

— Крис, так вот я спросить хотела... Это ведь рукопись. И если она оказалась у тебя, значит, ты был знаком с её автором?

— Было дело... — уклончиво буркнул Крис. И глаза у него стали невыносимо грустные.

— А кто он такой — этот Дворжак?

Крис только тяжело вздохнул и ничего не сказал. Молчание его было таким долгим и тяжёлым, что Берта поняла, что больше тот ничего и не скажет.

Тем более неожиданным стал для неё его негромкий бесцветный ответ.

— Я это.

— Что? — Берта подумала, что ослышалась.

— Кристоф Дворжак — это я. Так меня звали раньше. В позапрошлой жизни, — с горьким смешком пояснил Крис.

Берта не знала, что ей подумать, не знала, что сказать. Хотя что, собственно, так её поразило? Можно было догадаться — по речи, по черноватому юмору, по странной, но складной логике, да, наконец, просто по созвучию имён. Но поразила её — как и всегда поражала — бездна и бессмысленность человеческого горя. Вот сидит перед ней автор удивительного текста, которым Берта болела уже неделю (книга была проглочена за сутки, а потом старательно перечитывалась и запоминалась). И что можно было сотворить этим текстом! Сколько душ примирить с собой и с миром, перевернуть сознание стольких людей! Ведь — Берта точно это знала! — прочитав эту книгу, ни один маг не смог бы и дальше относиться к оборотням со страхом и ненавистью (как это было принято веками), а ни один вервольф не был бы озлоблен тем, что отличается от мага. И в этом мире больше никогда не казнили бы за непохожесть...

И вот теперь человек, написавший такую удивительную книгу, сидел около Берты с такой тоскливой безнадёгой в глазах... Будто это не он вывел декалог заповедей начинающего вервольфа — и первой (и главной) заповедью назвал: "Никогда не отчаивайся!"

— Крис... — тихонько позвала Берта. — Тебе лет-то сколько?

— Зим, — поправил он, не глядя на неё. — У нас в лесу года по зимам считают. Сколько раз удачно перезимовал — тут твоё и счастье. Моих зим пятьдесят шесть намело...

— А тебе и не дашь... — действительно, вычислить возраст оборотня — дело мудрёное.

— А то! Мы народ здоровый, живучий... — так горько это прозвучало...

Берта задумалась.

— Дворжак... Ты из Польши родом?

— Я чех. Но в Чехии не был никогда. Родился и вырос здесь.

— Здесь? — Берта обвела взглядом полянку и ветхий домик.

— Ну, не прямо здесь — маленько подалее, — усмехнулся Крис. — В Лондоне, если быть точным. Мои родители бежали из Чехословакии в 38-м — ещё до Второй Мировой, — Крис замолчал.

— А дальше?

— Да что дальше? Ничего особенного. Матушка уже на сносях была, когда они сюда приехали. В положенный срок и я на свет появился. Жили мы бедно. Помню квартал иммигрантский... В школу ходил — тоже в специальную, для детей иммигрантов. Закончил её с отличием. Директор школы был добрым человеком — без его помощи мне в Кембридж нипочём не поступить было. Но я поступил — и даже почти доучился. А потом, на последнем курсе вышло у меня... недоразумение с университетским начальством. Меня там и так из милости держали. В общем, послал я этот книжный шалман куда подальше. Сам ушёл, не стал ждать, пока попросят. Злой был, как чёрт, на весь этот мир. Думал: а ну её к бесу, цивилизацию эту! Ни черта в ней хорошего нет. По-другому надо... Ну, вот, взял и ушёл в лес. Покоя хотел. Был такой поэт русский — Пушкин. Так вот он говорил: "На свете счастья нет, но есть покой и воля". А где их искать ещё, как не в лесу?

— Нашёл? — спросила Берта.

Крис неопределённо пожал плечами.

— Зим десять тут прожил. Обжился. Грибы-ягоды. Охота. Со стаей волчьей подружился — они меня не трогали. Даже понимать по-волчьи начал... — невесело усмехнулся Крис. — А потом Элку встретил. Она тоже здесь, в лесу жила — да только я её ни разу за десять зим не видел. И не увидел бы, если бы она сама того не захотела... Она такая! — он снова как-то неопределённо оскалился. Помолчал немного, потом продолжил тихо: — А я до неё словно и не жил на белом свете... И самое паскудное, что не знал ведь о ней ни черта! Ни про чародейство, ни что оборотень она... Да и на что мне было? В колдунов отродясь не верил. А тут проснусь утром и гадаю — увижу её или не увижу? И если днём увижу — был день. А нет — так и не было ничего, чернота одна. И ведь в голову не приходило выспрашивать, вынюхивать, кто такая, где живёт, откуда сюда пришла! Полгода так маялся, потом не выдержал... Ночь была — сказка. Луна взошла полная, — такая горькая издёвка в голосе у Криса прозвучала. — Спать никакой возможности не было. Вышел — думал проветриться. И недалеко ведь от дома ушёл! Слышу — бег, вроде зайца гонят — да не по-волчьи, не по-лисьи, а иначе как-то... Только подумал — из-за кустов — волчица огромная, серая такая, в синь даже, — и прямо на меня. Глазищи её помню — яркие такие, чуть не искрами, как угольки... Что дальше — не помню. Очухался уже под утро. В лопухах. Кровищи не так, чтобы много, но изрядно. А рядом — Элка... Вся исцарапанная, глаза красные, трясётся вся... "Ты чего тут?" — спрашиваю. А голоса-то и не слыхать... А она тоже молчит, слова сказать не может. Плачет только. Потом из рукава штуковину какую-то чёрную достала — палочка это была волшебная, да я и не знал тогда — и давай ею надо мной водить. Водит-водит, а сама что-то тихонько приговаривает. И всё губы кусает...

Крис замолчал. Видимо, у него перед глазами до сих пор стояла эта картина из далёкого прошлого.

— Полегчало мне, — отмер оборотень. — Элка сказала, могло и хуже быть. Это меня ещё стая моя отбила. Уж не знаю, как они почуяли, что беда со мной?.. Вот. А потом мне Элка всё и рассказала про себя. Ну, не всё, конечно, — поправился Крис. — Всего от неё и посейчас не добьёшься. Но главное я узнал. Что она волшебница и каждое полнолуние перекидывается в волка. И что я теперь буду такой же...

Крис окончательно умолк, и у него был вид человека, навсегда затерявшего свою память где-то очень далеко.

— Крис, а книгу ты тогда написал?

— Не сразу. Начал тогда — чтобы не свихнуться. Сама понимаешь, маги, оборотни — все те, о ком я раньше только в сказках читал, реальностью оказались. Больше того — я теперь и сам был такой. Мне нужно было осознать. Разобраться. Я расспрашивал Элку, наблюдал за ней, за собой... Глава "От Крещения до Именин" написана как раз тогда. И время от укуса до первого полнолуния, которое я там описал, — это личный опыт. Потом наша стая стала пополняться — и это был уже некий социальный эксперимент... За созданием и становлением общества нелюдей наблюдать довольно занятно было.

— Крис, а почему же ты не напечатал её?

— А зачем? — вопрос прозвучал горько.

— То есть как — зачем? — Берта была совершенно ошарашена. — Да затем, что такой книги нет и не было до сих пор! Ты хоть понимаешь, что всё теперь можно изменить?

— Дурочка, — ласково сказал Крис. — Да в магическом мире ни один авантюрист-издатель не станет этого печатать! Да что там — печатать... Меня с такой физиономией и на порог не пустят. У меня ж, можно сказать, на лбу написано: "Вервольф".

Это верно. Крис по своей природе был маглом, и его организм не мог сопротивляться ликантропии. Время сильно поработало над ним, превратив из человека в полуволка.

— Да и, удайся мне моя затея с издательством, книге всё равно не дали бы хода. Министерству невыгодно, чтобы нас считали людьми. Гораздо легче и проще лишить оборотней всех прав и загнать нас в резервации.

Крис замолчал, а потом снова начал говорить — тихо и безнадёжно.

— И, знаешь, иногда мне кажется, что они правы. Видел я Сивого и его ублюдков... Стая мы. Тупые зверюги. Только и годимся, что на бойню...

Столько в этом было боли и горечи, что Берта надолго притихла, не зная, что сказать.

— Крис, — тихо-тихо, будто боясь спугнуть птицу печали, — помнишь? "Бог долго выбирал, кого из существ сделать главным на Земле. Самыми достойными оказались волк и человек. Кого из них выбрать? И устроил Бог разные испытания им. Победил волк. Он оказался проворней, сообразительней, выносливей, сильнее человека. Казалось бы, всё решено. Однако Бог колебался. И наконец устроил последнее испытание. Он пристально посмотрел на человека. Тот не выдержал взгляда и покорно опустил голову. Тогда Бог посмотрел в глаза волку. Зверь не отвёл взгляда. И дерзко продолжал глядеть на Бога. И человек был объявлен главным существом на Земле".

Чтобы почувствовать приближение полнолуния, Берте не понадобился даже самодельный лунный календарь Криса. Во-первых, июньские ночи были очень ясными, а во-вторых... Растущую луну Берта ощущала всей кожей. За несколько дней до вечера-икс девушка почти перестала есть. Зато её постоянно мучила жажда. И ещё — лихорадка. Берту без конца бросало то в жар, то в холод. Но хуже всего было то, что жёлтая, почти круглая луна так дурманила разум, что ни один день у них с Крисом не проходил без скандала. Поводом могло служить всё, что угодно. Крис, конечно, как мог, пытался сдерживаться, но и он чувствовал себя не лучше — припадки агрессии донимали и его.

...Утром Берта, в очередной раз слетев с катушек, бросилась царапать Крису лицо. Оборотень, еле отцепив её от себя, вытолкал девчонку на улицу: "Иди, проветрись!"

Но далеко Берта не ушла. Зайдя за хибарку, она присела на нагретую солнцем траву. Лицо горело, губы были солоны от горючих злых слёз. Берта с остервенением ударила кулаком о деревянную стену. Потом ещё раз. Неровный выступ горячего дерева попался ей под руку — и на кисти заалела ссадина.

...Всё раздражало: свет, высохшая горячая земля, запахи, звуки. Берта чувствовала каждый шов на своей одежде. Песок и камешки на дороге ощущались даже через подошву туфель. Сводили с ума даже собственные волосы. Раз Берта хотела ножом отрезать косу — она казалась неподъёмной, жгла и натирала шею, как кручёная верёвка, — да Крис отобрал у неё нож. В благодарность ему досталась грубая брань.

— Чего расселась? — на макушку ей легла тяжёлая ладонь.

— Отвали! — Берта вывернулась из-под руки Криса.

— Что-то ты сегодня неласковая... — сожаление и угроза одновременно звучали в его голосе.

Берта с опаской глянула на Бурого. В последние дни в нём всё сильнее проступал хищник, и ожидать от него можно было чего угодно.

— Луна волнует? — Крис чуть оскалился и подошёл поближе. — Успокоить?

Дальше всё произошло очень быстро. Между ними не было никаких особенных прикосновений, какие обычно полагаются в таких случаях. Ни попытки поцеловать или раздеть друг друга... Просто Берта вдруг почувствовала под спиной шершавые брёвна задней стены дома, а на собственных бёдрах — горячие руки Криса. И поняла, что сама до одури впилась пальцами в его плечи, не подпуская слишком близко и в то же время удерживая, чтобы не смел отстраняться... Чувствовала ещё жаркое волчье дыхание на своей шее — и мгновенное ощущение: "Не тот! Другой! Обманули! Нельзя!" Которое тут же переменилось: "Ну и пусть! Лучше, что другой. Что не похож..."

...Долго ли это длилось? Берте казалось — да, очень долго. Её тело всё ещё помнило совсем другие прикосновения Ремуса... Даже перед самым полнолунием, когда в нём просыпалась совершенно особая звериная чувственность, всё это было совсем иначе, чем теперь. И даже не в грубости тут дело... Просто здесь и сейчас с Бертой был н е ч е л о в е к. Ей даже было странно, что они вот так вот, лицом к лицу... Тут больше подошла бы... кхм, несколько другая позиция.

Как бы там ни было, кончить у Берты получилось, только прокусив Крису щёку. Вот когда кровь на языке почувствовала, тогда и получилось...

И — будто и не было ничего. Только частое запалённое дыхание и собственная неверная походка по направлению к двери домика. И только проникнув в его пыльную сухую полутьму, Берта поняла, что эта сводящая с ума чувствительность как-то притупилась. Девушка безразлично опустилась на сено, легла и закрыла глаза. Было тихо, тепло, и мысли плыли в голове так же тихо, неспешно. Равнодушно.

На миг чуть приоткрытых глаз из мира куда-то исчезли краски.

Крис зашёл в домик тоже очень тихо, не желая её тревожить. Прилёг рядом, как всегда. Берта, тоже как всегда, не раскрывая глаз, прислонилась к нему.

Молчали долго. О чём было говорить?

— А почему ты так странно смотрел на меня, когда вернулся?

— Да понимаешь... я женщину так близко уже лет тридцать не видел.

— А Элка твоя как же? Рива? — чуть удивилась Берта.

— Это не то... Элка с рождения — волчица. Рива к нам не сразу прибилась — несколько лет шлялась непонятно где... А ты... ты ведь совсем ещё человек, — как-то не очень понятно заключил Крис.

Кружились пылинки в пятне солнечного света...

— Что я для тебя?

Крис грубо взъерошил ей волосы.

...Берта проснулась только к вечеру — оттого, что Крис гладил её по лицу.

— Берта, пора. Солнце к закату клонится...

Девушка вскочила, как ужаленная. На стене напротив тревожно дрожал золотой луч.

...Шли ровно, чинно, не торопясь. Крис держал её за руку.

— Будто к алтарю ведёшь, — нервно усмехнулась Берта.

— Молись, кабы не хуже, — оборвал её Крис.

Девушка притихла. Кажется, оба были взвинчены до предела. Чувствительность её усилилась стократ. Каждый шаг отдавался сумасшедшим стуком в висках. Уши наполнились непонятным шумом, эхом чего-то несуществующего, но намертво заглушающего остальные звуки. Мир попеременно то становился серым, то расцветал разноцветными пульсирующими бликами. Единственным реальным ощущением среди этой глючной иллюзии оставалась большая грубая ладонь Бурого, крепко держащая руку Берты.

Заветная полянка находилась действительно в глухой чаще. На краю косогора, среди чёрных сосен, было нечто вроде неглубокой впадины, сплошь заросшей крапивой и чертополохом. В этот, ещё непоздний, час там уже сгущались сумерки.

На краю поляны, ближе к зарослям, Берта заметила сидящую на пеньке Дару и Эрика, по привычке устроившегося на чёрной траве, у ног старухи. Оба, увидев Берту и Криса, молча кивнули. Лица их показались Берте до странности похожими — очень бледные, в испарине, с лихорадочно блестящими глазами. Но было в этих двоих ещё что-то общее — будто оба принадлежали одному роду...

Почему-то Крис не остановился, а потянул Берту за собой, дальше, на другой край поляны. Там между деревьями был широкий просвет, и высокая трава уже не казалась чёрной, а была, как и положено, зелёной. С примесью золота — так причудливо исчертили её широкими золотыми полосами лучи заходящего солнца...

Берта подняла глаза. Очередной приступ дальтонизма на время оставил её, и рыжий нахальный июльский закат весь, до донышка, вылился на Берту и, отразившись в её глазах, как глоток хмельного мёда, ударил в голову...

— Да, ясный денёк завтра будет... — негромко и даже как-то растерянно пробормотал Крис. Да Берта едва ли его услышала — только почувствовала, как крепко, как будто даже ревниво он сжал её руку.

Зато всё хорошо расслышала какая-то незнакомая Берте женщина, стоявшая впереди, ближе к склону косогора. Берта только теперь заметила, что они с Крисом не одни любуются закатом.

Незнакомка бесшумно повернулась, подошла ближе, — и Берта в очередной раз остолбенела. Ей показалось невероятным, что эта женщина действительно существует в реальности, что она не плод воображения, не сон, что стоит на той же самой земле и дышит тем же воздухом, что и Берта. Ибо такой совершенной красоты ей ещё видеть не приходилось. Да и где бы маленькая беспризорница могла её увидеть? Не в ночлежках же...

На вид ей было лет сорок. Высокая, худая. Длинные золотисто-рыжие волосы спускаются на гордые плечи. Светлая кожа, тронутая лёгкой позолотой веснушек. Выразительные янтарные глаза. Чуть резковатые, но правильные черты лица. Чуть надменная складка губ, в которой вечно чудится что-то жестокое... Высокие скулы и чёткая линия подбородка искусной лепки... И ещё... Но это всё не то и не так!

Это была настоящая красавица — такая, какие только в сказках бывают. И дело тут вовсе не в правильности черт и не в совершенстве линий тела, а в общем впечатлении. Таких женщин, раз увидев, помнят до самой смерти.

И в этой всё было так сразу навек покоряюще, так... волшебно, что немудрено было остолбенеть.

Что, что могла делать та, место которой где-нибудь в Малфой-меноре или Паркинсон-холле, на лучших светских раутах, здесь — в лесной глуши, под кривой сосной? Как эта женщина, будто сошедшая с гениального портрета, могла стоять вот тут, одетая в какую-то полумужскую рубашку с широким ремнём вместо пояса и ношеные брюки, заправленные в невысокие сапожки без каблуков? Но даже это убогое облачение смотрелось на ней, будто горностаевая мантия...

— Привёл всё-таки? — первой нарушила молчание незнакомка. Голос у неё оказался резким и хриплым, как у хищной птицы. И по этому голосу да ещё по тому, как потемнели её медово-карие янтарные глаза, Берта поняла, что грозы не миновать. Но о её причинах она могла только догадываться.

— Привёл, — коротко ответил Крис. Берта прямо всей кожей почувствовала, как напрягся оборотень.

— А ведь я тебя предупреждала, Бурый... — медленно и как-то даже ласково проговорила его собеседница. И Берте вдруг некстати подумалось, какой же может быть эта женщина, вздумай она действительно кого-нибудь приласкать.

— А я т е б я предупреждал, — набычился Крис. — И будет по-моему. Моё слово крепко, Элка.

Берте уже и так яснее ясного было, что перед ней вожак.

Глаза Элки сузились, ноздри затрепетали сильнее.

— И моё — тоже. А я тебе сказала, чтобы посторонних в моём лесу не было. Не проебал бы последние мозги, помнил бы, что дважды я не повторяю, — всё так же лениво, почти ласково проговорила Элка и небрежно погладила Криса по щеке — как раз там, где алел свежий след от укуса.

Крис вскинул голову.

— В т в о ё м лесу? Не слишком ли много на себя берёшь... Меченая?

Последнее слово, произнесённое с какой-то особой издёвкой, подействовало на Элку, будто удар хлыста по лицу. Она резко потянулась правой рукой к левому рукаву.

О, Берте этот её жест был отлично знаком по Хогвартсу. Вслед за ним обычно появлялась волшебная палочка... и большие неприятности. Реагировать на этот жест следовало мгновенно.

Элка была колдуньей, "чародейкой", как говорил Крис. Бурый при всём желании не смог бы дать ей сдачи.

Берта встала между ними.

Ей в шею незамедлительно упёрся кончик волшебной палочки. Элка побледнела от ярости.

— В сторону отойди! С тобой после разберусь...

— Ещё чего! — Берта рассмеялась. Сердце билось в ритме хэви-метал, и сам чёрт ей сейчас был не брат. — Только тронь его!

А Крису, видать, тоже была не по душе такая защита — на миг он ухватил Берту за локти и попытался оттащить её в сторону, но как-то подозрительно быстро отпустил. Берта ясно услышала, как он зашипел от боли.

Но сейчас ей было не до того. Элка Меченая, вожак стаи, держала Берту под прицелом и неотрывно смотрела ей в лицо своими яркими, такими красивыми, но такими жестокими глазами.

"Небесная, что потеряла ты среди земных?"

— Щенков не бью. Отойди по-хорошему... Ну! — кончик палочки сильнее ткнулся в шею.

— А не отойду — что?

— Порешу, — спокойно и убеждённо, без малейшего сомнения ответила Элка. Взгляд её как-то потяжелел.

— А отойду — его ударишь? Безоружного? Ну и сука же ты!

Неизвестно, чем бы закончилась эта содержательная беседа, если бы в этот момент рядом не раздался громкий хлопок трансгрессии. На поляну выкатился рослый парень в замызганном свитере.

— Ого! — он даже причмокнул от восхищения. — Тётки, это частная драка...

— ...или могут участвовать все? — закончил появившийся вслед за ним второй молодец — его точная копия. — Слышь, брат, а эту девчонку я здесь ещё не видел... — добавил он, наморщив низкий, нависающий над блестящими карими глазами лоб.

— Эх, брат, да на сосне вишня вызреет — а ты и не заметишь! — фыркнул первый. — Крис кралю себе в городе подобрал. Она уже месяц тут живёт...

Берта, несмотря на своё незавидное положение, улыбнулась краткому содержанию последних событий своей жизни.

— Ничё, симпатичная, — вынес свой вердикт второй парень. Физиономии у них с братом, насколько краем глаза могла рассмотреть Берта, были практически одинаковыми (и довольно зверскими, надо сказать), а вот голоса различались. — Ваще я Бурого понимаю...

— Ты слюни-то подбери! — осадил его брат. — Элка, по какому случаю концерт?

— Два волка грызутся — третий не мешай, — отрезала Элка.

— Сурово, — протянул парень. — А давно ты щенкам глотки грызть стала? Поди, убудет от тебя, если эта девчушка у нас останется...

— Вожак, не кидай Аваду в ребёнка — заикой станет, — хохотнул тот, второй.

Элка побледнела и как-то замерла на месте от такого бестолкового натиска. Да и на прицеле Берту держала уже как-то неохотно... А тут ещё и сама Берта, мгновенно почуяв, что самое страшное уже миновало, непринуждённо сказала:

— Ну, чё, ты козырь-то загаси, а то чё-то нервы болят...

Ответом ей послужила отведённая палочка и испепеляющий взгляд... в самой глубокой глубине которого прятались искристые смешинки.

— Проваливай... Глаза б мои тебя не видели!

Берта последовала её совету и отошла в сторону.

Крис явно выглядел смущённым — не покраснел разве что. Братья, напротив, весело переглядывались.

— Быстро-то у них как всё сладилось, — заметил тот, что говорил звонче, скорее соображал да и лицом был посветлее.

— Бабы, — рассудительно просипел другой.

— Не говори... Ну, что, сестрёнка, — обратился первый к Берте, — мы-то про тебя всё знаем, а ты про нас — ничегошеньки. Поправить бы это дело, как считаешь?

— Надо бы, — согласилась Берта.

— Ну, так вот... Я — Авель. А этого вот охламона Каином кличут.

— А клички у вас есть? — заинтересовалась Берта.

— Да как тебе сказать... — неопределённо пожал плечами Авель. — Тут Бурый придумал нас Чернопятыми звать — так я его укусил. Больше нам никаких кличек не давали. Так что ты уж лучше по именам...

— Ага. А то кличка у вас всё равно, выходит, одна на двоих...

Берта теперь уже могла хорошо рассмотреть братьев. Да, похожи, как две капли воды — чистая и грязная. Оба рослые, крепкие, широкоплечие, оба с грязно-русыми нечёсаными волосами, кареглазые оба. Только у Каина на скуле белеет застарелый шрам, а на лице уже начали проступать первые морщины. Авель и лицом почище да и выглядит моложе. И даже рванина эта заношенная куда ловчее на нём сидит, чем на брате. У Авеля глаза ясные, весёлые. А Каин волком смотрит. Вот только сейчас и у того, и у другого глаза горят одинаково голодно...

— Вот и солнышко зашло... — задумчиво протянул Авель.

— А Рыжей всё нет и нет, — так же задумчиво подхватил Каин.

Громкий хлопок трансгрессии прервал их рассуждения. И едва ли не сразу за этим хлопком последовал ещё один — но уже куда более звонкий и хлёсткий.

— Ты где шлялась, пьянь подзаборная?! — непонятно, чего было в голосе Элки больше — ярости или облегчения. — Ты когда здесь должна быть? На закате! Луна взойдёт с минуты на минуту — ты хоть представляешь, как мы без барьера?

— Элка, ну, ты чё? Вот тебе закат, а вот тебе я! Ща мы скоренько пойдём и всё поставим, — виновато залебезила Рива. От неё ощутимо пахло виски, капюшон с головы свалился, а огненно-рыжие кудри растрепались. На порозовевшем от выпивки лице ярко выделялся след от пощёчины.

— Да что с тобой говорить — как со стенкой... — устало и беззлобно сказала Элка. — Я в твою жизнь не лезу, сама знаешь. Хоть она мне и не по душе. Но перед полнолунием-то могла бы и не надираться!

— Да я ж трезвая! — Рива уставилась на вожака невозможно честными глазами.

— Ну, да, трезвая... От тебя за милю несёт, как из бочки, — криво ухмыльнулась Элка. — Что за дрянь ты там всё время пьёшь?

— Да уж не графья мы... — недобро зыркнув исподлобья на Элку, тихо и обиженно пробормотала Рива. — Чего наливают, то и пью!

— Оно и видно... Нет, ты мне скажи, кто в прошлый раз мордой в капкан влез, а? Да ладно бы в простой! Так она ведь магический где-то отыскала — специальный, на вервольфов! Надо тебе было в эту Чёртову Пустошь соваться? Туда уже полвека ни магу, ни маглу дороги нет! Ну, да для бешеного вервольфа семь миль — не крюк...

Рива стояла, пристыжённо опустив голову. Но в её тихом бормотании Берта разобрала: "А ты какого хрена там шарилась, приблуда заморская? Откуда тебе про Чёртову Пустошь знать?"

Как только Элка вместе с Дарой, Эриком и тихо матерящейся Ривой удалились, чтобы поставить по разные стороны поляны барьер, Берта подошла к сидящему в сторонке Крису. Вид у него был хмурый и озадаченный.

— Ты чего? — она присела рядом на тёмную холодную траву. Солнце уже закатывалось за линию горизонта, и становилось прохладнее.

— Назубоскалилась с этими... — Крис зло сплюнул в сторону.

Берта ощерилась — совершенно, как Бурый.

— Ты чё — жлоб? Своё получил — так дай другим попользоваться. Боженька велел делиться.

У Криса стало такое лицо, будто он её сейчас ударит. И ударил бы — уже и руку занёс — если бы Берта не вскрикнула. Но не от испуга, а от изумления и неожиданности.

Ладонь у Криса была совершенно багровая, будто обожжённая.

— Чего это?.. — у Берты даже голос сел.

— Чего? — не понял Крис.

— А рука-то?

— А-а... Сти-хий-на-я магия, — с трудом выговорил Крис.

— Так ты же вроде не маг!

— Зато ты — ведьма... Да ещё и ненормальная, к тому же. Где это видано, чтоб безоружной под палочку лезть?

— Прости... — как-то безнадёжно, чуть нараспев протянула Берта, взяв его руку и поднося её к губам. Крис руку отдёрнул.

— С ума сошла?

Действительно... Вылечить прикосновением она теперь не может. Только покалечить.

Барьер был готов. Солнце зашло, и теперь оставалось только ждать. Вся стая была в сборе. Все нервные, злые. Напряжённо молчали.

Берта сидела, тесно прижавшись плечом к Бурому. Так было немного спокойнее — не так грызла изнутри тревога.

...С наступлением темноты мир стал стабильно чёрно-белым. Берту била лёгкая дрожь. А голова наоборот горела. А в висках всё громче стучало: "Мы одной крови... Мы все одной крови..."

И это так. Горящие лихорадкой глаза, пересохшие губы кривятся в ухмылке. Уже не люди. Ещё не звери.

Берта знала, что каждое побледневшее ожидающее лицо — зеркальное отражение её собственного.

— Время! — как удар меча, разрубающий жизнь на д о и п о с л е.

И после выкрика Эрика — вот она, нахалка, прячется за ветками, но здесь она, чуем — здесь... Знаете, как пахнет луна? Холодом, обжигающим лёгкие. Серебряным крошевом, впивающимся в каждую клеточку. И никуда от этого не деться... Упасть на траву, кататься по ней, пытаясь сбросить с себя это едкое серебро... бессмысленно. Оно, словно панцирь, покрывает тело, всё прочнее с каждой минутой, как стальные доспехи... Серебряной молнией в мозгу: она ведь уже видела, как заживо горит человек... "И я... и мы сгорим! Все... все погибнем!" Потому что не жизнь это. Дыхание забываешь. Душа теряется. Потому что нету у тебя никакой души. А сам ты — только воющее от боли нечто.

...Трансформация заняла у Берты полчаса. Кажется, от такой затянувшейся пытки должно было остановиться сердце. Не остановилось. Оборотни — живучие твари...

Когда ей удалось со второй попытки встать на разъезжающиеся ноги... то есть, конечно, лапы, Берта, наконец, смогла оглядеться. Остальные уже превратились — ждали только её. Всё ещё поскуливая от боли, Берта повернулась. Тут же сбоку к ней подбежал здоровенный волк. Сочувственно лизнул в нос. "Бурый", — узнала Берта.

Как ни странно, дневной дальтонизм ночью совершенно её оставил, и краски Берта различала хорошо — насколько позволяла темнота.

...Вон Каин с Авелем стоят — даже сейчас одинаковые, грязно-серые волки с чёрными лапами.

Дара — худая светло-серая, будто седая. Задняя лапа перебита — и без магии тут не обошлось.

Эрик — светлый-светлый, почти белый. После превращения — совсем щенок.

Рива — даже сейчас хитрая, проказливая с виду. А шкура, как ни крути, всё в рыжину отдаёт.

Элка стояла чуть поодаль и настороженно принюхивалась. И даже теперь она была красива. Рослая крупная волчица с густой шерстью глубокого серого цвета. В лунном свете она и впрямь казалась синеватой. Только на лбу у вожака Берта разглядела белую отметину. "Так вот откуда у тебя такая кличка!"

...Сбитое недавней болью дыхание постепенно выравнивалось. Да и сама боль проходила на удивление быстро. Берта высоко задрала морду и, прерывисто, взлаивая, завыла. И если бы кто-то взялся перевести этот вой с волчьего языка на человечий, вышло бы что-нибудь не очень цензурное.

...И, чёрт побери, что это была за ночь!

Когда бежишь, бежишь, бежишь через чёрный лес, только по запаху узнавая, что ты не одна. Что рядом — твоя стая...

А как прохладная влажная земля под лапами пахнет, знаете? Где вам! Да и на что?..

...И хлещут по бокам невидимые чёрные ветки, и сладко пахнет испуганной добычей... Ходу! Ходу! Догнать, прыгнуть, впиться в горло. Почувствовать, как потечёт по губам жаркая тёмная кровь. Как трепещет под твоим тяжёлым сильным телом другое — ещё живое, но уже обречённое...

А потом, после первой крови устало брести по мягкому мху, дыша ночной прохладой, и лесом, и землёй, и крупными летними звёздами... И даже сама луна тебе сейчас нипочём — ведь сегодня ты её победила. Пусть на миг, но ты перестала быть её жертвой — ты стала охотником. Ты убила — и ты убьёшь ещё, столько, сколько понадобится, чтобы навсегда смыть с себя клеймо жертвы. Пусть даже и чужой кровью.

А пока... пока идти через лес, дыша смолой и земляникой, и чувствовать, как с каждым шагом приближается к тебе иной запах — водяной, камышовый, кувшинковый... Река.

Река — это большое ленивое животное. Чёрной блестящей змеёй ползёт она меж крутых берегов, шумно дышит сырым зябким ветром, сонно лепечет о чём-то в темноте.

Берта спустилась по мягкому песчаному склону к самой воде. Белым расплывчатым пятном покачивалась луна на чёрном гладком теле Реки.

Ох, и сладко же лакать тёмную речную воду из лесной чаши... Говорят — чаща лесная. Ан нет — чаша. Неупиваемая чаша... На дне её рождаются ветры и лесные шёпоты. Сюда прибивает течением мёртвых зверей — а потом Река вновь поглощает их и уносит куда-то... Что там — звери, что там — люди?.. И пусть вместо человеческого лица в воде отражается волчья морда. Перед Рекой все равны. Все мы — одно. Из воды вышли — в воду и уйдём. Вечный этот круговорот вершится — здесь.

Так стоять тут, лакать речной зноб и зной. Чтобы в жилах теперь пополам с чужой кровью потекла речная вода.

Причастие — глупый магловский обряд, всего лишь отголосок древнего, вечного таинства, известного каждой лесной зверюшке. И навсегда позабытого человеком.

Стоять здесь.

Причаститься Реки.

И навек расстаться с прошлым.