Чужая. Часть 1. Этот прекрасный мир (гет)

Берта проснулась оттого, что кто-то гладил её по руке, очень осторожно, едва касаясь. Будто знал, что сейчас даже нежность может причинить боль. Конечно, кому ещё об этом знать, как не Ремусу...

Как только Берта открыла глаза, по ним сразу же будто колючей пылью ударили. Пришлось зажмуриться.

Вторая попытка оказалась более удачной: свет уже не так жёг глаза. Но ситуация по-прежнему была вне пределов понимания.

"Где же это я?"

Какая странная, совершенно белая комната! Ровный белый потолок, пол — его зеркальное отражение. На гладкой белой стене напротив дрожит горячий солнечный луч. Три пустые белые койки. Два окна. На окнах — решётки. Тоже белые.

А рядом с её койкой... Отчего-то очень трудно повернуть голову, и что-то подсказывает, что лучше этого и не делать. Ну, туда ведь можно и не смотреть. Берте казалось, что даже если она ослепнет, оглохнет и потеряет способность ясно соображать, то всё равно сможет узнать Ремуса. Теперь — сможет.

— Ты... — почему-то она не услышала собственного голоса. А, конечно же! Она сорвала его криком, когда... Кстати, когда же это было?

— Тише, тише, — ну, да, уж Рем-то её услышит даже и без голоса. И, самое главное, всё правильно поймёт. За это она его и любит... любила. Когда же?

— Ничего не говори. Тебе тяжело.

Берта почувствовала, как по лицу против воли расползается ядовитая усмешка. Ого, оказывается, и на лице тоже есть мышцы! И они тоже могут болеть. Никогда бы не подумала...

— Заботишься о моём здоровье? — голос заметно окреп. Злость тоже иногда придаёт сил. — Зачем ты здесь, Люпин?

Ровный, спокойный, как перед смертной казнью, ответ.

— Ты — здесь. И тебе плохо. По-моему, ясно.

— Ишь, как заговорил...

— С кем поведёшься...

О, кажется, даже профессорам Защиты начинает изменять выдержка!..

— Уходи. Тебе нечего здесь делать.

— Уверена?

— Более чем. Я не хочу тебя видеть. Уходи.

Он укоризненно покачал головой.

— Не надо так, — помолчал. — Берта, ты знаешь, что с тобой произошло?

Попыталась засмеяться, но смех этот, глухой и придушенный, оборвался в самом начале. Больно.

— Догадываюсь...

— Так вот, послушай меня, пожалуйста, — Люпин заговорил быстрее, словно куда-то торопился. — В твоей жизни теперь многое изменится — и далеко не в лучшую сторону. Я знаю, я слишком виноват перед тобой, чтобы о чём-то говорить. Но и ты знай: ничто в целом мире не заставит меня от тебя отказаться. И даже если ты гонишь меня сегодня, завтра я приду сюда снова. В одиночку всегда трудно, даже если ты волк, — ох, как же она сейчас ненавидела этот его увещевающий тон! Если бы были силы, набросилась бы и заставила заткнуться...

— Ты так ничего и не понял, — нет, это точно не её голос, хриплый и слабый. — Ты ненормальный. Хотел сделать из уличной бляди хорошую девочку, да? — почти получилось усмехнуться. — Я и сама хороша... Думала, что мне по силам приручить зверя. Думала, что и для меня на этой планете возможно счастье. А чудес не бывает, Люпин! Ты же тоже об этом забыл...

— Как же ты устала, бедная моя... — никакой обиды или злости в голосе. И глаза, наверное, смотрят с этой проклятой жалостью. — Ты сейчас поспи лучше. А завтра я опять приду. Тогда и поговорим, — он снова очень осторожно коснулся её руки, прощаясь.

Ответом ему послужило тяжкое, затруднённое дыхание и её вздрагивающие ресницы. Берту хватило только на слабое: "Не трогай меня".

...Нет, она не солгала ему. Сейчас, когда он ушёл, она поняла это ещё отчётливее. Ей становилось дурно от одного его присутствия. В руках его ей теперь всегда будут чудиться когти, а во взгляде когда-то самых любимых глаз — только звериная ярость и голод. Но хуже, больнее всего то, что он её той ночью н е у з н а л. Да, конечно, это полный абсурд, она была в курсе. Оборотень в полнолуние никого не узнаёт. Но всё же... Нет, она больше никогда не захочет его видеть...

Как странно не чувствовать своего тела! Берта догадалась, что это потому что её напичкали Обезболивающим и Снотворным зельями одновременно. Вообще-то так нельзя делать. Но Берта точно знала, что не примени целители оба эти препарата, она бы просто сдохла от болевого шока.

А так ничего, существовать можно... Как тряпичная кукла в белой коробке — вместо тела бинты, бинты... а голова — фарфоровая. Ей стало смешно.

...Подозреваемой — была, свидетелем — была. Теперь вот — потерпевшая.

Неизвестно, сколько она пролежала в полудрёме до того, как тихонько скрипнула дверь палаты. Берта открыла глаза. Посетитель, возникший на пороге, был столь неожиданным, что Берта аж привстала.

Вообще-то, Северус Снейп и сам толком не мог понять, какого чёрта он здесь делает. Передать нехитрый багаж Берты Лихт в больницу можно было и через камин. Письмо из Министерства магии — отправить с совой. Вот в этом письме и была вся загвоздка. Оно до сих пор жгло Снейпу руки. Да ещё никак не шёл из головы недавний разговор с Дамблдором.

Ну, началось-то всё с того, что после безобразной сцены у больничного крыла директор вызвал Снейпа к себе в кабинет и долго промывал ему мозги насчёт того, что Хогвартс — это особый мир со своими законами, и Министерство в его жизнь вмешивать не стоит. Что вопрос чести Школы должен быть первоочередным для всех членов коллектива; что Снейп, видимо, позабыл о своём прошлом, и, если так, то Дамблдор может ему напомнить, из какого дерьма зельевара вытащили... В общем, в конце этой тягостной беседы Дамблдор заставил его дать слово молчать о том, что сделал этот оборотень. Снейпу пришлось подчиниться — директор выглядел таким разозлённым, как никогда раньше.

Этим бы всё и закончилось, если бы не прилетевшая из Министерства сова с большим конвертом. А содержимое этого конверта выглядело следующим образом.

ДЕКРЕТ ОБ ОБРАЗОВАНИИ НОМЕР ДВАДЦАТЬ

В соответствии с законопроектом "Об ограничении прав и свобод популяции оборотней", принятого первого июня 1994 года, Министерство магии выносит следующие распоряжения, касающиеся Школы Чародейства и Волшебства Хогвартс:

1. Во избежание возникновения опасности для учащихся данного учебного заведения категорически воспрещается принятие в Школу в качестве учащихся или сотрудников представителей популяции оборотней.

2. Особи, являющиеся на момент выхода Декрета учащимися либо сотрудниками Школы Хогвартс, должны быть немедленно удалены с территории Школы.

3. Сертификаты СОВ и ЖАБА, выданные Школой представителям популяции оборотней в год выхода Декрета, являются недействительными.

Подписано:

Начальник Отдела образования Министерства магии Эвелин Долорес Амбридж

Первый заместитель Министра магии Долорес Джейн Амбридж

Министр магии Корнелиус Освальд Фадж

После прочтения этого документа Дамблдор стал ещё мрачнее.

— Очень вовремя, — сквозь зубы проговорил он. — Н-да, жаль девчонку...

А вот Снейп был ошарашен. Это просто было... слишком. До такой степени легко и просто, с такой убийственной молниеносностью. Всего лишь какой-то кусок пергамента — и человека нет. Не в физическом смысле, хотя неизвестно, что хуже... Это ведь была только бумажка для Хогвартса, а есть же ещё неведомый законопроект... И означать это может только одно: куда бы Берта ни пошла после больницы, нормально жить она не сможет. Она теперь навсегда — отброс общества. И сделать ничего нельзя...

— Ну, что ж, — со вздохом произнёс Дамблдор. — Спорить с Министерством я не стану...

— То есть как это? — поразился Снейп. — Вы не вступитесь за неё?

Дамблдор постучал пальцем по пергаменту, лежащему перед ним на столе.

— Вы сами видели приказ, Северус.

— Но вы же прекрасно понимаете, что ей просто больше некуда деваться!

Директор поднял на профессора глаза, и Снейп изумился ещё больше. Никогда ещё ему не приходилось видеть во взгляде Альбуса Дамблдора этого чувства. А была в нём злость.

— А мне вы куда прикажете деваться? С Министерством у меня сейчас сложные отношения. Если я ещё и спорить начну, неизвестно, чем это закончится — и в первую очередь для Школы. Нет уж, раз пришёл приказ — мы обязаны подчиниться.

Снейп недобро усмехнулся.

— Помнится, ради этого паршивого волчары, который, как всегда, ни в чём не виноват, вы в своё время пошли на должностное преступление дважды...

— Северус, я уже объяснял вам. Ремус Люпин — случай редчайший, можно сказать, уникальный. Став оборотнем ещё в детстве, полностью сохранить свои магические способности — этого не удавалось никому! Ему необходимо было учиться. А эта девочка... Уж прости, но одной посредственной ученицей больше, одной меньше...

Профессор Зельеварения слушал, разинув рот. Такой откровенности от директора он не ожидал.

— Надо отправить вещи Берты Лихт в больницу Святого Мунго. И тут ещё письмо из Министерства для неё... — деловито заговорил Дамблдор.

— Альбус, я передам ей, — неожиданно для себя сказал Снейп.

Директор застыл, глядя на изменившееся лицо своего подчинённого. Потом не смог скрыть кривой усмешки.

— Ну, как знаете, Северус, как знаете...

— Доброе утро, профессор, — Берта еле отдышалась после боли, вызванной резким движением.

— Что с голосом? — сразу нахмурился Снейп.

Хотела что-то ответить, но закашлялась. Только рукой махнула. Чего говорить-то — и так всё понятно...

Ну, Снейп-то всегда отличался сообразительностью. Быстрыми шагами подошёл к её кровати, аккуратно поставил на пол то, что держал в руках (как Берта ни косилась, разглядеть, что это, всё равно не смогла). А потом у губ её очутился пузатый флакончик из тёмного стекла.

— Пейте.

Горлышко липкое. Льётся в рот зелье, тягучее, вязкое, сладкое, как мёд. Пахнет мятой и чуть-чуть полевыми цветами...

И разжимается невидимая рука, держащая за горло. И говорить, оказывается, не так уж трудно.

Ну, ясное же дело. Фирма веников не вяжет — а вяжет она исключительно "Нимбусы"...

— Узнаю руку мастера, — всё ещё немного хрипло произнесла Берта. — Бальзам?

— Да, — лицо у Снейпа было хмурое и сосредоточенное, но взгляд как-то потеплел. — Мне наконец-то удалось расшифровать тот древний рецепт. Хотел вам первой показать.

Она через силу улыбнулась.

— Благодарю за честь.

— И каково будет ваше мнение, Лихт?

— Бесподобно, — не задумываясь, сказала Берта. — Спасибо.

— Не за что, — к нему вдруг вернулась его всегдашняя мрачность. — Я, собственно, не за тем к вам пришёл... Вы... Как вы себя чувствуете?

Мерлин великий, ну, более кретинского вопроса он ещё никому не задавал! Как может себя чувствовать человек, который и шевельнуться не может без того, чтобы не задохнуться от боли?

— Сносно, — нет, а чего он хотел? Что эта девочка начнёт жаловаться? Он уже достаточно успел её изучить. — У вас ко мне какое-то дело, сэр?

— Вот, прочтите, — решился Снейп. — Это вам всё объяснит.

“Уважаемая мисс Лихт!

Доводим до Вашего сведения, что поскольку Вы в ночь с пятого на шестое июня 1994 года изменили свою природу и теперь относитесь к особому биологическому виду существ, то, в соответствии с Декретом об образовании номер двадцать, Вы теряете право обучаться в Школе Чародейства и Волшебства Хогвартс. Таким образом, Вы можете считать себя отчисленной.

Так как полученный Вами сертификат СОВ в соответствии с тем же Декретом является недействительным, к Вам явится сотрудник Министерства, чтобы уничтожить Вашу волшебную палочку.

С искренним пожеланием доброго здоровья

Джуди Фокс,

секретарь Отдела образования.”

Да, это был удар. Смачный плевок в лицо. Особой любви к школе Берта не испытывала, если бы не особые обстоятельства, с радостью сама бы с ней распрощалась. Но чтобы — вот так... Особенно умилял выпавший из конверта огрызок пергамента — весточка от Комиссии по Надзору за Существами Повышенной Опасности. Он гласил, что оборотень Роберта Лихт зарегистрирована Министерством магии и с шестого июня 1994 года ей присвоен порядковый номер — 1212...

Берта вздохнула (о, да это же чудо какое-то, а не Бальзам! Вздох удался без всякого напряжения).

— Я всё поняла, сэр.

Снейп немного удивился.

— И?..

— И не очень-то и хотелось.

— То есть?

— То есть, — чётко и раздельно произнесла Берта, — пусть ваш Хогвартс, ваше Министерство, весь ваш долбаный мир катится ко всем чертям... Кстати, профессор, а вы смелый человек. Как это вы не испугались "существа повышенной опасности"? Я удивляюсь, как этим умельцам не пришло в голову посадить меня на цепь...

— Посадят ещё... — мрачно сказал Снейп. — Лихт, я за вашу психику беспокоюсь...

Она расхохоталась.

— О, надо же! Она у меня есть, оказывается... Нет, всё же, профессор, зачем вы пришли? Да ещё и вещи мои принесли... — она только сейчас разглядела на полу рядом с койкой свой дорожный мешок.

Вид у Снейпа стал решительный.

— Не хотел, чтобы вы читали это, — кивок и гримаса отвращения в сторону министерских писем, — в одиночестве.

Она внимательно, не улыбаясь, посмотрела ему в лицо.

— Спасибо, сэр. За всё — спасибо.

— И... вот ещё что... — он замялся. — В школу вы не вернётесь, а жить вам негде, так? Я вам предлагаю пожить у меня.

Н-да, Берта всегда знала, что её декан не такая сволочь, какой прикидывается, но чтобы... Нет, эти ростки альтруизма надо было жечь на корню.

— Кхм, это в качестве кого же? — поинтересовалась Берта.

Очередное потрясение дня: смущённый Снейп. Если бы это смущение длилось более нескольких секунд, Берте бы грозило совсем разочароваться в людях.

— Я могу вас... удочерить. Если вам от этого легче.

Берта засмеялась.

— Не-а.

— Что значит — "не-а"?

— Не можете. Приёмными родителями несовершеннолетнего оборотня могут стать только оборотни, — чуть нараспев произнесла Берта. — Этот закон я знаю.

— У вас есть другие варианты?

Взгляд пытливый, насмешливый.

Есть? У неё? Конечно, нет и быть не может!

— Нет.

— Но как же вы жить собираетесь?!

— Ничего. Мир велик — может, и мне найдётся место. Ну, а не найдётся — никто ведь не будет плакать, правда?

Вот этого он уже вынести не мог — слишком всё знакомо, слишком всё повторяется...

— Я не могу вас просто так оставить.

Она весело улыбнулась, и Снейпу эта её улыбка, ох, как не понравилась.

— Ну, давайте я вам песенку спою. На прощанье.

— Вы с ума сошли?

— Отчего же? — снова непринуждённая улыбка. — Просто когда положение отчаянное — надо веселиться. А лучшего средства на случай печали или радости, чем песня, люди ещё не придумали.

Он хотел что-то сказать насчёт Огненного Виски, но потом вспомнил, что уже с осени не пьёт. С той осени, когда у него стала работать лаборанткой некая Берта Лихт.

Девушка тоже притихла, смотрела куда-то в сторону, будто что-то вспоминая. А потом... Эту мелодию он и раньше от неё слышал — простенькая, незатейливая, она оседала в памяти с первого раза.

В полях, под снегом и дождём,

Мой милый друг,

Мой бедный друг,

Тебя укрыл бы я плащом

От зимних вьюг,

От зимних вьюг.

А если мука суждена

Тебе судьбой,

Тебе судьбой,

Готов я скорбь твою до дна

Делить с тобой,

Делить с тобой.

Пускай сойду я в мрачный дол,

Где ночь кругом,

Где тьма кругом, -

Во тьме я солнце бы нашёл

С тобой вдвоём,

С тобой вдвоём.

И если б дали мне в удел

Весь шар земной,

Весь шар земной,

С каким бы счастьем я владел

Тобой одной,

Тобой одной.

И всё у неё было так... просто-запросто, как эта глупая песенка.