Чужая. Часть 1. Этот прекрасный мир (гет)

Странно, но после визита профессора Снейпа у Берты стало как-то легче на душе. Как только он ушёл, она сразу заснула и крепко проспала весь день и всю следующую ночь. Глаза открывала всего пару раз, когда в палату заходил добрый ангел в лимонно-жёлтой мантии, чтобы накормить больную с ложки и поставить укол.

...Окончательно проснулась Берта только утром следующего дня. Было ещё очень рано, едва рассвело, и вся больница ещё спала крепким сном. А разбудил Берту — голос. Где-то далеко, в коридоре, с кем-то горячо спорил молодой (судя по азарту) человек.

— Нет, Бамберг, я всё-таки не понимаю, зачем нужно допрашивать эту Роберту Лихт в такую рань?

Вот когда пригодился Берте её новоприобретённый волчий слух! В который она вся и обратилась.

— Я и не удивляюсь, — ехидно отозвался его собеседник, который явно был старше. — Вы, Патил, вообще не отличаетесь сообразительностью. Удивляет, как вас ещё из Школы авроров не выгнали. Хотя в магическом мире, как известно, очень ценятся родственные связи...

— Это вы о чём? — задиристо спросил молодой человек.

— Это я о том, — голос просто сочился ехидством, — что Аркусу Патилу половина авроров Министерства, включая Скримджера, жизнью обязаны. Как тут не уважить такого человека, если он за сына просит? А не то, носи ты другую фамилию, вышибли бы тебя из Аврората, парень, пинком под зад. "Мерлин" бы сказать не успел, как очутился бы на улице. А то и под Трибуналом... — мрачно заключил Бамберг.

— Может быть, хватит? — безнадёжным тоном спросил Патил. — Мы с вами эту историю уже год назад обсудили.

— Нет, не хватит! — в голосе Бамберга отчётливо прозвучали сварливые старческие нотки. — Из-за таких, как ты, у общества и формируется негативное отношение к служителям закона! Нет, ну, это надо же было так проколоться! — продолжил он. — Рядовая операция, по сути — рейд. Десять раз всё обговорили: подходим тихо, берём интеллигентно, палочками не размахиваем... "Стоять. Резких движений не делать. Мисс Лихт, вы арестованы." — всё! Нет, вам, молодым, подавай гром и молнию, спецэффекты всякие... Ну, вот объясни ты мне, стажёр Патил, на кой ляд тебе понадобилось на неё Инкарцеро накладывать? Добро бы ведьму ещё ловил опытную — а то девчонка пятнадцатилетняя, да ещё и без палочки...

Патилу, видно, и сказать было нечего.

— И ведь мало того, что применил совершенно ненужное в данной ситуации заклинание, — менторским тоном продолжал Бамберг, — ты это сделал ещё и в присутствии магла, которому мне потом пришлось стирать память. А я в этих делах не мастер, сам знаешь... — это прозвучало почти смущённо.

— Кстати, где он теперь? — обрадовавшись передышке, спросил Патил.

— Где-где, — передразнил Бамберг. — Там же, где и все после неудачно наложенного Обливиэйт — в психушке.

— Здесь, в Мунго?

— В Мунго? Магл? — смешок. — Да, Патил, с вашими умственными способностями только в Министерстве работать. Не понимаю, почему ваш отец так настойчиво пытается сделать из вас аврора? А магла того, — Бамберг внезапно вспомнил о предмете беседы, — лечили-лечили да так и не вылечили. Последствия заклинания оказались слишком тяжёлыми... Его потом в обычную лечебницу для психов перевели. Площадь Гриммо, дом пятнадцать — слыхал про такую?

— Слыхал, — тон парня резко похолодел.

— Нет, ну, а что мне было делать? — Бамберг говорил, будто оправдываясь. — Магл этот таким настырным оказался! Пока Стиратели Памяти из Министерства трансгрессируют (сам знаешь, как они на вызовы торопятся), он таких дел мог натворить — весь Аврорат бы годы разгребал.

— И лучший выход — это свести человека с ума.

— Ишь, гуманист выискался! Сделал бы чисто свою часть работы — мне бы не пришлось об этого магла руки пачкать. Думаешь, меня за это Забвение по головке погладили? — в голосе Бамберга прозвучала явная горечь. — Был начальником Отдела — стал рядовым аврором. Дело это бесперспективное кому поручили? Ясное дело, мне. Да ещё помощник, прости Господи, дурак...

Патил на это нелестное высказывание никак не отреагировал. Его зацепило другое.

— Бамберг, а зачем мы всё-таки допрашиваем эту девушку?

Тот фыркнул.

— Ты хоть помнишь, за что её в тот раз арестовывал?

— По подозрению в пособничестве беглому преступнику Сириусу Блэку, — отчеканил стажёр.

— Вот! — торжествующе произнёс Бамберг. — А знаешь, где на неё минувшей ночью напал оборотень? В Запретном лесу! И у меня возникает резонный вопрос: а что она там делала в ночь побега Блэка из Хогвартса? Кроме того, выяснилось, что до сих пор в Хогвартсе работал преподавателем некий оборотень Ремус Люпин. А ни для кого не секрет, что он был близким другом Блэка.

— Бамберг, погодите, — решительно запротестовал молодой человек. — С Роберты Лихт все обвинения сняли. Она никаким образом с Блэком не связана.

— Много ты понимаешь! Её только отпустили на поруки — Дамблдор за неё поручился. А уж этому... педагогу я вообще не верю! По-моему, Фадж уж слишком на него полагается. А тот у него за спиной обтяпывает свои тёмные делишки! — он понизил голос. — Мариус, ты представляешь, какие перспективы открываются? Если мы сможем доказать, что эта парочка сотрудничала с Блэком и помогла ему бежать... Меня в должности восстановят, ты сразу, без экзамена, аврором станешь! Только бы нам из неё чистосердечное выбить...

— Не переусердствовать бы с выбиванием... — вздохнул молодой человек.

— У меня свои методы, — хохотнул Бамберг.

— Знаю я ваши... методы, — негромко сказал Патил, ни к кому, собственно, не обращаясь.

Разговор этот стряхнул с Берты последние остатки сонного оцепенения. Соображалось, на удивление, ясно.

Вот, значит, как! Красивую историю вы тут сплели, мистер Бамберг, нечего сказать... И ведь не так уж всё это далеко от истины. А истину они сейчас узнают... Дадут Веритасерум, и Берта им сама её преподнесёт на блюдечке с голубой каёмочкой. И если эту истину правильно подать в том же суде... Ой-ой-ой, картинка выйдет такая, что...

На себя Берта давно махнула рукой, но вот что будет с остальными... Как оказалось, теперь с ней повязана целая толпа самых разных людей. И от того, что она сейчас скажет — а скажет она всё — плохо будет всем.

И первым делом с допросом пойдут к Ремусу... И тогда всё: и связь с ученицей, и то, что в полнолуние по территории Хогвартса разгуливал, и то, что лекарство не выпил, — всё к делу подошьют. И загремит он по-полной...

Додумать она не успела — в палату вошли двое. Оба в чёрных мантиях, лица — каменные. Сразу видно — авроры.

— Мисс Лихт? — осведомился тот, что старше — среднего роста, седой, коротко стриженный, с грубым морщинистым лицом.

— Да.

— Мы — представители Министерства магии, прибыли сюда в связи с побегом арестованного преступника Сириуса Блэка. Нам выдан ордер на ваш допрос по поводу данного дела. Допрос буду вести я — аврор Александр Бамберг, протокол допроса — стажёр Мариус Патил. С разрешения Министерства мы применяем Веритасерум. Позволите начать?

— А у меня есть выбор? — огрызнулась Берта.

Аврор нахмурился.

— Вы правы, выбора у вас нет. А если будете дерзить работнику Министерства при исполнении, то у меня есть санкция на применение некоторых заклинаний, которые вам очень не понравятся... Патил, не стойте столбом! — прикрикнул на помощника Бамберг. — Давайте сюда зелье.

Тот, видимо, привычный к такому обращению, молча подал начальнику флакон.

Берта, наконец, посмотрела на Мариуса. Он и вправду был очень молод — лет двадцати, не больше. Одет в такую же чёрную мантию, как и Бамберг, только без всяких нашивок, подтверждающих его статус. "Стажёр ведь", — вспомнила Берта. Во всём облике молодого человека чудилось что-то восточное: смуглый, черноволосый, черты лица немного индусские. Только глаза были абсолютно европейские — тёмно-серые, лучистые и как бы... виноватые, что ли. Странно.

Проглотив зелье, Берта приготовилась к допросу. И началось.

— Ваше имя?

— Роберта Лихт.

— Возраст?

— Пятнадцать лет.

— Род занятий?

— Бывшая ученица Школы Чародейства и Волшебства Хогвартс.

— В ночь с пятого на шестое июня вы находились на территории Запретного леса?

— Да.

— С какой целью?

— Я искала Ремуса Люпина.

Лицо старого аврора выражало полное удовлетворение.

— Зачем?

— Я за него беспокоилась.

— У вас были причины для беспокойства? — удивлённо и насмешливо спросил он.

— Да. Он оборотень. В ту ночь он ушёл из замка, не приняв лекарства. Я боялась, что он может на кого-нибудь напасть.

Бамберг нахмурился.

— А откуда вы узнали об этом?

— Я пришла к нему в кабинет и не обнаружила его там.

— Видали, Патил? — хохотнул Бамберг. Тот, судя по всему, восторга шефа не разделял. Мариус побледнел, и лицо его отражало глубочайшее отвращение. — Какие же вас связывали отношения, если вы ходили к нему по ночам?

— Я любила его.

— Ого! И ты с ним спала? — аврор глумливо ухмыльнулся. Интересно, их там в Аврорат специально таких отбирают?

— Да.

— Что, и в полнолуние? — глаза его загорелись живейшим интересом. — А как...

Тут Бамберг вдруг осёкся на полуслове и так и замер с полуоткрытым ртом и бессмысленно застывшими глазами.

Над ним, держа в руке палочку, стоял Патил.

— Что это ты сделал? — Берта удивлённо воззрилась на стажёра.

— Обычное Замораживающее заклинание, — сквозь зубы ответил очень бледный Мариус. — Через полчаса очнётся. Может быть...

— И зачем ты его?..

— А тебе что, доставляло удовольствие отвечать на эти мерзкие вопросы?! — рассердился Патил. — Которые даже к делу никакого отношения не имеют...

Берта уже открыла рот, чтобы чётко и по форме ответить на поставленный вопрос, но тут у неё перед носом оказалась склянка с каким-то зельем.

— На, выпей антидот.

Берта проглотила содержимое склянки (почти безвкусное, вроде минеральной водички) и почувствовала, как неумеренная правдивость начинает отступать.

— Как же ты решился? — покачала головой Берта. — Может, я, и правда, в чём-то виновата, и церемониться со мной нечего.

Мариус криво усмехнулся.

— Ты о профессиональной этике слышала когда-нибудь? С людьми всё же работаем...

— Да я и не человек теперь... — беззаботно отозвалась Берта.

— Да ладно... Это всё формальности. Вон, этот, — он кивнул на бессознательного Бамберга, — человек... вроде. А говорит, мол, не важно, кто виноват, важно, про кого шуму будет больше и в газетах напишут. Я с ним уже два года работаю в паре. Про тебя он, знаешь, как говорил? Возьмём, мол, её утречком, тёпленькую, Круциатусом да Азкабаном пригрозим, она нам мигом чистосердечное напишет в трёх экземплярах. Сука!.. — пренебрежительно заключил Патил, с неприязнью глядя на Бамберга.

Берта покачала головой.

— Да нет. Просто хороший профессионал. Мариус, а дальше-то что?

— Память ему сотру, — решительно сказал он. — Будет думать, что тебя допросил, а про Блэка ничего не выяснил.

— А ты не думаешь, что я — опасная преступница? — Берта улыбнулась.

— Да хватит тебе пургу гнать! Признаться, я и насчёт Блэка-то сомневаюсь. Дело было очень громкое, — пустился Мариус в воспоминания. — Мы его в Школе авроров проходили. Так вот, там полно неясностей! Показания свидетелей-маглов очень неточные, никто толком и не видел, кто "автор" взрыва... Но уж самое непонятное — это то, что труп того волшебника, Питера Петтигрю, так и не нашли. Трупы двенадцати маглов, правда, сильно изуродованные, в наличии, а от Петтигрю остался всего лишь палец. Если эта магия не смогла полностью уничтожить маглов, почему волшебник исчез?.. О, прости, — спохватился Мариус. — Просто это дело мне давно покоя не даёт.

Берта улыбалась. Такому воодушевлению она не могла не посочувствовать.

— Мариус, но Блэка же допрашивали под Веритасерумом, — ну, вот, подшивки "Ежедневного пророка" дают о себе знать. — Потом судили — не самые глупые люди, наверное. Неужели ошибка?

— Ну, во-первых, он сам во всём признался. Сразу. А потом его полгода держали в Либерти... Сама понимаешь.

— Понимаю... — криво усмехнулась Берта.

Он опустил глаза.

— И за то, что год назад было, прости меня. Понимаешь, ты — моё первое задержание, — тоном, каким говорят о первой любви, произнёс Патил. — Я же до этого в канцелярии сидел, бумажки перебирал... А потом меня Бамберг с собой взял. Ну, я и решил показать, на что способен.

— Показал уж... Слушай, — вернулась Берта к делам насущным, — я так поняла, что мне (и не только) светит под большую раздачу попасть.

— Если не в расход, — согласно кивнул Патил. — Фадж теперь вертится, как уж на сковородке. Как же — был Блэк в руках, а ищи его теперь! В магическом сообществе наше Министерство оптом и в розницу такими словами поминают... Вот он и боится — не поймают сейчас Блэка, так ведь власть могут и поменять. Насильственно. А так — вроде бы всё под контролем, граждане, самого убийцу мы ещё ищем, зато соратники его уже в тюрьме...

— Что же мне теперь делать? — Берта чуть растерялась. Ей никогда ещё не случалось вляпаться так по-крупному.

Мариус задумался. Потом решительно сказал:

— Исчезнуть. Они могут этого так не оставить и пришлют к тебе кого-нибудь посерьёзнее нас с Бамбергом.

Берта так же задумчиво кивнула.

— Ты прав, — короткий вздох. — Ну, что ж, прощай, стажёр Патил. Спасибо тебе.

— Да не за что... И хреновый же из меня профессионал, Берта, — грустно улыбнулся он.

Потом поманил за собой заклятием Бамберга — и уже на выходе в коридор обернулся.

— О, извини, забыл, — взмах палочки в сторону окна. — Аллохомора!

Намёк был понят верно. Едва авроры ушли, Берта тут же откинула простыню и села на постели. И сразу упала обратно. Голова закружилась, и перед глазами замельтешили противные чёрные мошки. Слабость подступила такая, что не пошевелиться...

Но лежать долго нельзя. Скоро начнётся обычный больничный день, к ней придут с обходом, и хороша же она будет одна в палате с открытым окном!

Берта несколько раз вздохнула и повторила попытку. Поднялась медленно, спустила ноги с койки, попыталась встать. Шатнуло. Она вцепилась окостеневшими пальцами в спинку кровати и всё же удержалась на ногах.

Так... Теперь нужно добраться до мешка с её пожитками, который профессор Снейп оставил вчера недалеко от её кровати.

...Вчера? Да полно — вчера ли это было? Берте казалось, что она уже полжизни тащится по стёртому больничному линолеуму, цепляясь за спинку собственной койки. В виски бил горячий молот, перед глазами плыли разноцветные пятна.

"Падаль... Какая же я падаль...", — шелестело в меркнущем сознании. Берта даже не поверила, что уже сидит на полу рядом со своим рюкзаком.

Львиная доля её сил уходила на то, чтобы не отключиться. Руки не слушались, развязывание тесёмок рюкзака превратилось в невыполнимую задачу. Наконец, ей удалось справиться с ней.

Так, что тут у нас? Одежда... В больничной рубашке далеко не уйдёшь, первый же патруль остановит и в ту же самую больницу вернёт...

Школьные мантии... Нет, ностальгией по школе она пока что не страдает. Может быть, потом... Только не забыть ободрать с них слизеринские нашивки.

Платье... коричневое, новое. Жалко. А старое осталось где-то в Мунго — Берта не помнила, как её переодевали.

Рубашка с брюками. В этом одеянии пол-Европы исхожено, значит, и в Лондоне сгодится. Особенно, в определённых его районах.

Туфли жаль. Тоже остались где-то в Мунго. Целители, видимо, решили, что пока ей обувь не понадобится. Наивные...

Ладно, сойдут и башмаки. Не босиком, всё же...

Кто бы знал, какой мучительный процесс — переодевание...

Встав, свернув волосы в небрежную косу и повесив рюкзак на менее повреждённое плечо, Берта направилась к окну.

Уже совсем рассвело. День обещал быть ясным и жарким. Лондон просыпался и ждал свою новую гражданку.

Одно удручало — палата находилась на втором этаже. Но зачем, скажите, на свете существуют водосточные трубы?

...Спуск был тяжелейший. Берта всерьёз думала, что сорвётся и долетит до земли без всякого труда. Как птица.

Но привычная сноровка сказывалась. Правда, за время спуска Берта вспомнила о каждой ране, украшавшей теперь её плечо, руку, часть груди. Но оно того стоило...

Лёжа на мокрой росистой траве, Берта подумала, что больше никогда не встанет. Но разлёживаться под больничными окнами тоже не стоило — иначе все мучения могли оказаться напрасными.

Куда ей идти, Берта не имела ни малейшего представления. Только одно прочно засело в голове: "Площадь Гриммо, дом пятнадцать".

Да, у неё осталось в Лондоне ещё одно незавершённое дело.

Энрике...

С этим щуплым вертлявым парнишкой Берта познакомилась в тот год, когда её выгнали из интерната. Берте тогда едва минуло одиннадцать, Энрике был года на три постарше.

...Вообще с её отчислением вышла тёмная история — Берта это ещё тогда понимала. А позже, в Хогвартсе, уже рассказав всё профессору Снейпу, она окончательно в этом уверилась.

...А было так.

Хмурым осенним днём Иоган Фогель привёз почти семилетнюю Берту Лихт в монастырь Святой Бригитты и сдал девочку с рук на руки сестре директрисе.

...Мюнхен — шкатулка немецкой готики, и зданий, возраст которых исчисляется веками, там более чем достаточно. Монастырь Святой Бригитты не был исключением. Он и монастырём-то стал всего каких-нибудь лет сто назад. А до этого старинный рыцарский замок принадлежал древнему аристократическому роду и передавался по наследству из поколения в поколение.

Каждый новый владелец замка что-то менял в нём, что-то перестраивал. Так что, к моменту приезда туда Берты здание монастыря представляло собой весьма причудливое сооружение.

Нет слов, оно поразило маленькую деревенскую девочку своей вышиной, мрачностью и загадочностью. И — враждебностью. Едва переступив его порог, Берта своим ведьминским чутьём сразу ощутила: здесь ей не рады. И речь шла не о людях. Не только о людях.

...Древние стены хранили на себе отпечатки памяти о тех, кто жил и умер здесь. Умер не своей смертью. Для Берты пустынные лестницы и безлюдные коридоры были живы, там ещё звучали голоса тех, кто был д о... Там ещё звенели мечи, извергались проклятья и вершились заговоры. В подвалах замка скрывались тайники, наполненные золотом. Золотом, обагрённым кровью. Но все эти клады интересовали Берту только с точки зрения эмоций, которые их окружали. Злоба, месть, подлость — их было так много и они представляли собой такую тёмную силу, что люди, попадая в эти стены, должны были бы падать замертво.

Но никто ничего не замечал. Мучилась одна Берта — от странных тяжёлых снов, от непонятных звуков, которых, кроме неё, больше никто не слышал, от лужи крови, которую она иногда "видела" посреди столовой... Да, когда-то здесь убивали, и смертей было слишком много, чтобы можно было спокойно дышать.

Нечего и говорить, что за все свои странности Берта получила почётное прозвище "Тронутая". И окружающие откровенно сторонились её.

Одинокие прогулки по замку стали для Берты привычным развлечением. Да, в этих стенах ей было плохо, но они хотя бы были ей понятны, они имели отношение к тому миру, где от простуды варят зелья, а переломы сращивают заклинанием.

Убивало то, что за Бертой никто не приезжал. Дело в том, что интернат их был не совсем обычным. Там содержались не только сироты, но просто девочки из малообеспеченных семей. Так что, те, кому было куда возвращаться, уезжали на каникулы домой.

А про Берту будто забыли. Год, второй, третий... Потом она уже перестала ждать.

К пятому году обучения она уже знала наизусть почти весь замок. Но возможность побродить по этажам выпадала нечасто — в монастыре был очень строгий распорядок.

Оставались бессонные лунные ночи. Берта дожидалась, когда семь её соседок по спальне заснут, одевалась и выходила из комнаты. В коридоре в этот час обычно стояла тишина. Дежурные монахини особой бдительностью не отличались.

У Берты был один, самый любимый, маршрут: дойти до конца коридора, где скрывалась старая, заколоченная дверь, а потом, отодвинув расшатанную доску, вылезти на каменную лестницу, которая, по подозрению Берты, была ровесницей старого замка.

Высокие крутые ступеньки этой лестницы наверху заканчивались площадкой, с которой через маленькую дверь можно было проникнуть в большой заброшенный коридор, стены которого были увешаны портретами прежних владельцев замка. Долгие часы проводила Берта среди никому теперь не нужных, испорченных холодом и сыростью картин...

Но на той площадке находилось нечто поважнее всяких картин. Окно... то есть, не окно даже, а просто узенькая бойница, оставленная с тех стародавних времён, когда привычным оружием были лук и стрелы. Оно не имело ни стекла, ни рамы, и в его амбразуре с трудом мог поместиться взрослый человек. Но Берта была ребёнком... Зимой ли, летом, в любую погоду она стояла у этого окошка и смотрела на город. С такой высоты далеко было видно.

...А ступени, ведущие вниз, позволяли совершенно свободно проникнуть на крохотный задний дворик, неизвестно для какой надобности задуманный средневековым архитектором. С двух сторон этот вымощенный камнем пятачок земли ограничивали стены монастыря, с двух других — высокая монастырская ограда.

О том, чтобы перебраться за ограду, нечего было и думать. Но Берту это не тревожило. У неё было своё собственное, от всех тайное небо, которое никогда не бывает одинакового цвета — всего лишь кусочек этого неба, и всё же... И было дерево, росшее за оградой и клонящее через неё к Берте тёмные тяжёлые ветви.

Это был ясень — "её" дерево, как говорил Иоган. От него она могла брать силу. Берте вдруг вспомнился Олливандер: "Такой палочки в продаже нет, её нужно заказывать специально. Белый ясень, перо ворона... Редкое сочетание. На моей памяти этот материал подошёл только вам".

...А ещё этот ясень шумел по весне густой листвой и бросал прямо в протянутые ладони сухие листья по осени...

В тот осенний вечер Берта задержалась несколько дольше, чем обычно. Когда возвращалась, первым, что она увидела, было белое, до смерти перепуганное лицо сестры Ханны — сегодняшней дежурной. Монахиня бежала по коридору и идущей ей навстречу девочки даже не заметила.

Берта сразу напряглась. Монастырская жизнь была очень бедна событиями, и такое поведение сестры Ханны могло означать, что случилось действительно что-то серьёзное.

Войдя в спальню, Берта поняла: случилось. В спальне горел свет, и все девочки были на ногах. Все, кроме одной. Катарина Франк, не шевелясь, лежала на полу. И лишь один звук нарушал поистине "мёртвую" тишину — будто скулил голодный щенок. Берта ещё удивилась — в монастыре ведь жили только кошки...

Фрида Мюллер, прямая, как свечка, стояла на коленях над Катариной и... не плакала даже, а вот именно скулила.

И только теперь Берта разглядела маленькую алую ранку на виске у Франк.

После того, как в спальню пришла разбуженная посреди ночи сестра директриса с ещё двумя монахинями, Катарину унесли, а Фриду с большим трудом удалось куда-то вывести из комнаты (одну монахиню девочка даже укусила), у Берты появилось время для раздумий. Засыпая в соседней спальне (девочки, все до одной, наотрез отказались ночевать в комнате, где умерла Катарина), Берта перебирала в памяти сбивчивые "показания" соседок, даваемые ими директрисе прямо "на месте преступления", добавляла к ним то, что раньше видела и слышала сама... Конечная картинка вышла настолько жуткой, что Берта сначала не хотела этому верить. А пришлось...

С Катариной Франк отношения не заладились сразу. Ей, кажется, больше всех не давали покоя странности Берты. Издёвкам не было конца. Но Берту они как-то не особенно задевали.

Фрида Мюллер, тихая, незаметная девочка-сирота, на уроках сидела с Бертой за одной партой. Дружбы между ними не было — Берта не стремилась заводить подруг. Но часто она ловила на себе пристально-внимательный взгляд тёмно-голубых глаз соседки...

В ту ночь, видимо, произошло следующее.

Берте всегда удавалось выскользнуть из спальни незамеченной — возможно, магия помогала. Но, очевидно, в ту ночь не спалось не только Берте. Франк случайно или намеренно увидев, что Берта вышла, решила пойти наябедничать сестре. А Фрида попыталась её остановить. Толкнула — и... Катарина Франк неудачно ударилась головой о ножку металлической койки и умерла. Фрида Мюллер... Уснуть Берта так и не смогла и рано, на рассвете, выглянув из спальни, услышала, что девочка перестала разговаривать и никого не узнаёт, и её отправляют в клинику для душевнобольных.

Потом, в Хогвартсе, у них с профессором Снейпом много было разговоров по поводу той истории. И Берта поняла, что с Фридой произошло то же самое, что случилось четыре года спустя с маглом по имени Чарльз Хиллтон. Берта, сама того не желая, наложила на этих двух нечто вроде лёгкого Империуса, чем их и погубила.

Эта вина не давала ей покоя до сих пор. А уж тогда... Да, конечно, в этом не было злого умысла. Но Берта вдруг осознала, какой страшной силой обладает, и какую власть над людьми ей это даёт. И поняла, что опасна для окружающих.

...Утром, чуть свет, она пошла к сестре директрисе и всё ей выложила. Женщина внимательно её выслушала, уж поверила или нет — Берта не знала, но приказ об отчислении подписала в два счёта. От содержания в школе такой... хм, необычной ученицы ничего, кроме проблем, быть не могло...

Берте велено было отправляться туда, откуда пришла. Пастор их прихода должен был ехать по делам в Любек — вот ему и выпало её сопровождать.

Но Берта знала, что в Грюнвальде про неё тоже думать забыли. Поэтому, как только они вышли за ограду монастыря, Берта отвела глаза отцу Людвигу и сбежала.

...Но идти ей было некуда — это она хорошо понимала. И просто — пошла. Не разбирая особенно — куда.

Берта плохо знала город, несмотря на то, что прожила в нём довольно долго. Время текло какими-то своими путями... И она не скоро заметила, что уже вечер и что она вышла на самую окраину Мюнхена.

Дальнейшее помнилось урывками. Какая-то пьяная компания, гогот, чьи-то руки хватают её и, как собачонку, швыряют на какие-то коробки, задирают ей юбку...

Отчётливо Берта помнила только, как много часов спустя лежала всё в той же подворотне и смотрела в пустое безрадостное осеннее небо...

— Эй, подружка, ты живая? — кто-то тряс её за плечо.

— Вроде бы... — она повернула голову и увидела худенького смуглого мальчика-подростка, одетого в какие-то обноски.

— Святая Мадонна! И давно ты здесь?

— Не помню... Давно.

— А что ты здесь?.. — тут взгляд его упал на её вконец испорченное платье, которое она так и не удосужилась поправить. Мальчишка отвёл глаза и даже покраснел, кажется.

— Ты это... встала бы. Холодно сейчас. Простынешь.

Она пожала плечами.

— Пусть...

— Как это — "пусть"? — он всерьёз возмутился и, уже смело взглянув ей в лицо чёрными блестящими глазами, ухватил Берту за плечи и рывком поднял её на ноги.

— Ты где живёшь?

— Нигде.

— Ну, так не бывает, — засмеялся мальчик. — Каждый где-то живёт. Каждого где-то ждут.

— Меня — не ждут, — отрезала Берта.

— Неправда, — решительно сказал парень. — А нас с тобой — так вообще заждались. Пойдём скорее!

Он окинул Берту критическим взглядом. Пригладил ей волосы, ладонью вытер лицо, поправил и застегнул платье.

— Идти-то сможешь? Или понести тебя?

При взгляде на его щуплую фигуру Берте стало почти смешно.

— Сама дойду.

— Ну, смотри, — он крепко взял её за руку и повёл.

Пока вёл — говорил, говорил, говорил... Коротенькой истории его жизни хватило как раз на дорогу до пункта назначения.

Этого нечаянного парнишку звали Энрике. Он появился на свет в Италии четырнадцать лет назад. Впрочем, ни своего родного города Палермо, ни итальянского языка, кроме разве что нескольких цветистых ругательств, Энрике не помнил. Их семья вдруг снялась с места и спешно эмигрировала в Германию, когда ему не было и трёх лет.

О родителях Энрике остались довольно смутные воспоминания. Ему было пять, когда отца за что-то посадили в тюрьму, где он и сгинул. Мать — женщина слабого здоровья — не вынеся тягот полунищей жизни в холодных мюнхенских трущобах, вскоре умерла от воспаления лёгких. Мальчик остался на попечении у старшей сестры Марии.

Родители оставили своим отпрыскам довольно скверное наследство. Как оказалось, в Германию их семья приехала нелегально. И теперь у Марии не было шансов найти нормальную работу. Прачка, помощница портнихи, уборщица — девушка нигде надолго не задерживалась. Всё это, конечно, были деньги — но, святая Мадонна, до чего крохотные! А ведь нужно было есть, одеваться, платить за жильё...

Увы, Мария была красива. Очень скоро она начала куда-то уходить по вечерам — и возвращалась только под утро. И пахло от неё забегаловкой Кривого Ганса — был в Мюнхене один такой скользкий тип...

Кончилось тем, что однажды вечером Мария, как всегда, ушла — и больше её никто не видел. Что стало с девушкой, никто Энрике рассказать не сумел, и восьмилетний мальчик так и остался в целом мире совершенно один.

К счастью, кроме яркой внешности, от предков ему досталось лёгкое гибкое тело. Казалось, не существовало на свете щели, в которую этот мальчик не смог бы пролезть. Келлер и Шульц — пара форточников из предместий Мюнхена — с дорогой душой приняли в свою компанию ловкого парнишку.

Так Энрике и зарабатывал себе на жизнь в течение нескольких лет. Как он ухитрился ни разу не попасться — для Берты это была загадка. Она бы заподозрила магию, но Энрике был настоящим стопроцентным маглом. Есть, наверное, такие люди, прежде которых на свет рождается удача...

Разве не было потрясающей, невероятной удачей то, что однажды, шатаясь без дела по мюнхенским улочкам, полунищий воришка наткнулся на представление бродячего цирка? На какой-то заброшенной площади, в кольце немногих зрителей стояла высокая худая девушка в сером платье. А на руках у неё сидели голуби. Как раз когда подошёл Энрике, она выпустила их в толпу. И два голубя летали по кругу, держа в лапках ярко-алый тонкий платок — один на двоих. Будто язычок пламени над серой угрюмой улицей — и над такими же серыми угрюмыми людьми.

И — Энрике даже не сразу его заметил — рядом с девушкой стоял смуглый черноволосый парень и играл на скрипке. Настолько волшебно было всё происходящее, что Энрике бы ни капли не удивился тому, что музыка существует сама по себе, без всякого источника. И что это звучит та самая песенка, которую когда-то невозвратимо давно пела ему сестра...

И Энрике тоже запел, подпевая скрипке. Девушка на "сцене" услышала его, весело улыбнулась и кивнула. Голуби тем временем снова сели ей на руки, мелодия оборвалась, и они с парнем поклонились публике...

Всё представление Энрике досмотрел до конца. А после к нему подошла "сеньора беллиссима" — Лиза (на этом месте повествования у Энрике сделалось восторженное выражение лица) и предложила петь в её театре. Мальчишка, не задумываясь, послал к чёрту своих подельников и прежнее ремесло...

Тем временем они пришли. Целью их маршрута оказался старый заброшенный дом, смотрящий на мир чёрными провалами разбитых окон. Входная дверь отсутствовала напрочь. Берте сразу стало зябко и неуютно при взгляде на этот архитектурный полутруп.

Но через минуту Берта поняла, что обитатели этого унылого места вовсе не собираются унывать. Ибо из разбитого, но заколоченного фанерой окна звучала музыка. Кто-то играл на гитаре — и играл мастерски. Это Берта сразу поняла, потому что мелодия заставила её просто замереть на пороге, не переступив его. Берта мгновенно, с ходу попала в пёструю сеть нот, сплетаемую чьими-то умелыми пальцами.

Энрике потянул её за рукав.

— Пошли-пошли!

— Что это? — отмерла Берта.

— Это — Заринка, — и он так улыбнулся, будто это всё объясняло.

Миновав абсолютно тёмную прихожую, они очутились в той самой комнате с заколоченным фанерой окном. Там было чуть светлее — свет проникал в щели между листами.

На подоконнике сидела темноволосая девушка в чёрном. Это в её руках так сладко пела гитара... Впрочем, с приходом гостей она оборвала мелодию, отложила гитару в сторону и встала с подоконника.

...Она была невысокого роста, стройная и довольно молодая — возраст было трудно определить — может, пятнадцать лет, может, двадцать. Чёрные джинсы и чёрный свитер. Густые волосы до плеч — а из-под длинной чёлки смотрят большущие тёмно-карие глаза. Вот из-за них и невозможно определить возраст: в наше время даже дети не смотрят с таким радостным интересом.

Девушка со странным именем "Заринка" ласково улыбнулась Берте, а потом, повернувшись к Энрике, заговорила с ним, и... Берта не поняла ни слова! Мальчик что-то ответил. Единственное, что успела извлечь Берта из их короткого разговора, — это то, что для Заринки этот непонятный, никогда прежде не слышанный Бертой язык, похоже, был родным, тогда как Энрике с трудом подбирал слова.

Заринка, видимо, всё для себя уяснив, снова улыбнулась Берте.

— Здра-ствуй! — это было первое русское слово, обращённое к Берте. Она не знала, что оно означает, но интуиция подсказывала ей: что-то хорошее...