Интермеццо для проигравших (гет)

Freeze, freeze, thou bitter sky,

Thou dost not bite so nigh‎

As benefits forgot:‎

Though thou the waters warp,‎

Thy sting is not so sharp‎

As friend remember’d not.

(Shakespeare, As You Like It)

Конечно, явление Избранного народу во всех отношениях приятнее, чем неслучившееся возникновение на пороге этого дома Уизли: по крайней мере, шансы на сохранение носа в целости повыше будут. И всё-таки он чувствует раздражение, провожая Поттера на кухню — потому что там уютная растрёпанная Грейнджер ждёт его, Драко, зябко пританцовывая босыми ногами на холодном кафеле. Ждёт — и готовит, чёрт бы её побрал, для них завтрак.

И это совсем не то, чем он хочет делиться. Не сейчас и не с Поттером.

Впрочем, Драко никто не спрашивает — и потому он имеет сомнительное удовольствие наблюдать вторую немую сцену за неполные пять минут. Гермиона таращится на подпирающего дверной косяк Поттера так, словно на её кухню заявился как минимум призрак покойничка Дамблдора.

Не приведи Мерлин, конечно.

— Привет, Гарри, — наконец выдавливает она, выключая огонь под сковородой с яичницей. — Какими судьбами?

— Гермиона, мы можем поговорить наедине? — выплёвывает Поттер, косясь на Драко, и раздражение только усиливается. Всё-таки их Избранный — то ещё хамло.

— Я тоже безмерно рад тебя видеть, Поттер, — ухмыляется Драко, скрещивая руки на груди и мысленно посылая гостя Грейнджер по всем возможным адресам: странное чувство покоя, накрывшее его этим утром, развеялось без следа, окончательно уступив место привычной злости на всё и сразу. Он зол на Поттера, который говорит о нём так, словно его здесь нет, и на самого себя, который это ему позволяет. Зол даже на Грейнджер, которая сейчас попросит его выйти в гостиную — конечно же, попросит, не сможет ведь она отказать своему шрамоголовому дружку. Вон, уже рот открывает с ужасно виноватым видом.

— Грейнджер, я пойду собираться, мне на работу к полудню, — чистой воды пиздёж. Разумеется, никуда ему до завтрашнего утра не нужно. — Подкинешь до Лондона?

Лучше уж так, чем выслушивать вежливую просьбу покинуть этот гостеприимный дом. Впрочем, Драко хватает и молчаливой благодарности, которая на лице Гермионы написана: нужно быть полным дураком, чтобы не понять, что ему предлагают пройти на выход.

Да и пожалуйста.

То странное чувство, что он испытывал, пока обнимал Гермиону, испаряется без следа под пристальным взглядом Поттера. Драко только фыркает и выходит прочь с кухни, а когда возвращается в коридор, Грейнджер уже ждёт его там, наматывая на шею идиотский гриффиндорский шарф… присутствие школьного дружка на неё так повлияло, что ли? Раньше за ней подобной безвкусицы не наблюдалось — да кто в здравом уме напялит на себя это красно-жёлтое нечто?

Впрочем, Грейнджер даже это чудовищное сочетание идёт. Драко подаёт ей пальто, как-то отстранённо размышляя о том, как же ему застила глаза ненависть к грязнокровке, раз он этого не замечал все школьные годы. Красивая же. Грейнджер — красивая. И даже волосы её, над которыми Драко так любил потешаться в школе — длинные, вьющиеся мелким бесом, скользнувшие сейчас по его пальцам — красивые.

Он хмурится этим мыслям, застёгивая собственное пальто на все пуговицы.

— Идём? — спрашивает она, и Драко просто кивает в ответ.

Меньше всего на свете ему хочется сейчас выходить под шотландский снегопад, и дело вовсе не в том, что на улице стоит собачий холод. Просто не хочется — и всё тут. Но приходится. Драко поднимает воротник повыше, быстро шагая вслед за Грейнджер по проторенной среди сугробов дорожке, и молчит — как молчит и она: летящий в лицо снег не способствует поддержанию светской беседы.

Или, может быть, ей просто неловко за то, что произошло на кухне. Ему вот и то почти неловко: дракклов Поттер будто нарочно выгадал для своего появления худший из всех возможных момент, напрочь похерив ту странную почти-магию, что — Драко готов поклясться — произошла между ним и Грейнджер каких-то двадцать минут назад.

Когда она неожиданно берёт его за руку, Драко вздрагивает. А потом понимает: они просто дошли до границы антиаппарационного барьера, вот и всё.

Гермионе почему-то становится горько от этой мысли, и она чуть крепче, чем следовало бы, сжимает пальцы Драко ещё несколько мгновений после парной аппарации. Лондон встречает серой утренней слякотью — налипший на волосы и плечи Малфоя снег кажется здесь, в Хаверинге, чем-то чужеродным, и Гермиона с трудом сдерживается от того, чтобы его стряхнуть. Это было бы слишком… слишком личное, что ли. К тому же ей пора — дети уже наверняка проснулись и обнаружили на кухне не слишком трезвого дядю Гарри, которого и помнят-то разве что по семейным праздникам в «Норе».

— Мне нужно возвращаться, — говорит она, наконец разжимая ладонь.

— Ну да, — усмехается Драко, — Поттер уже заждался.

Гермиона хмурится. Неужели Малфой не в состоянии забыть про дурацкую школьную вражду даже после всего, что с ним произошло?

— Да, — коротко отзывается она, — заждался, наверное.

— Так возвращайся.

Она пожимает плечами: вот уж и впрямь — его забыла спросить. Уж сообразит как-нибудь, возвращаться ей или нет, большое человеческое спасибо.

— С Рождеством, Малфой, — коротко говорит Гермиона и слышит ответное «с Рождеством, Грейнджер» за секунду до аппарации.

Обратную дорогу до дома она проделывает не в самом радужном настроении — ещё и ветер, как назло, снова сменил направление: мокрый снег летит прямо в лицо, налипает на ресницы и забивается в волосы. О безотказном «Импервиусе» Гермиона вспоминает за пару десятков шагов до крыльца — и раздражённо чертыхается на свою маггловскую природу: мало просто отлично знать бытовые заклинания — для их рефлекторного применения нужна привычка. Автоматизм, которого у неё не выработалось до сих пор. Вот в чём настоящая разница между чистокровными и магглорождёнными, между ней и Драко: там, где она первым делом ищет выключатель, он бы просто зажёг «Люмос». Этому не научиться в Хогвартсе — и даже за пятнадцать лет жизни в магическом мире, как оказалось, не научиться.

Впрочем, она за эти годы не научилась многим вещам — например, не беситься из-за придури Малфоя. Поттер её заждался, видите ли.

Ну да, заждался.

В процессе ожидания он уже открыл «Блишен» и хорошенечко к нему приложился — четверти бутылки не хватает. Впрочем, судя по тишине в доме, дети ещё спят… спасибо и на том. Гермиона стоит в дверях, глядя на понурого пьяного Гарри, и пытается вспомнить, когда ещё она видела его настолько разбитым. По всему получается, что только несколько раз: после смерти Сириуса, после смерти Дамблдора… да ещё, пожалуй, в день, когда Гарри узнал, что Блэк — его крёстный. Ну и после битвы за Хогвартс, конечно.

Тенденция налицо и Гермионе совсем не нравится.

Она понятия не имеет, что делать и говорить — так что просто берёт чистый стакан из шкафчика и садится напротив. Протягивает ладонь, кладёт на опущенную растрёпанную макушку.

— Гарри, — негромко зовёт она, — что стряслось?

Если что-то Гермиона и понимает в этой жизни — так это то, что без веского повода Гарри Поттер, Избранный, герой Второй магической войны, кавалер ордена Мерлина первой степени, самый молодой глава Аврората за последние полторы сотни лет, et cetera, et cetera, et cetera… так вот — без весомой причины Гарри бы к ней на порог не заявился. И дело не в бесчисленных регалиях — у неё самой их сколько хочешь — и даже не в том, что они за пять лет поговорили наедине едва ли с десяток раз, нет; просто разговоры эти были настолько неловкими и бессмысленными, что желания повторять их у Гермионы давно уже не возникает. У Гарри, судя по всему, такого желания не было тоже.

По крайней мере, до сегодняшнего дня.

— Тебе не кажется, Гермиона, — он кладёт щёку на отполированную столешницу и смотрит на неё снизу вверх глазами больной собаки, — что вся эта хуйня — не совсем то, о чём мы с тобой мечтали?

— Ох, — только и говорит она, чувствуя, как на лицо выползает дурацкая и совершенно неуместная улыбка. — Какая именно, Гарри?

— Вся, — твёрдо повторяет он. — Абсолютно вся эта хуйня.

Нечем крыть.

— Вообще — кажется. Знаешь что, давай-ка я тебя накормлю, — говорит Гермиона и тут же усмехается. — Я уже как Молли, конечно. Заразно это, что ли…

— Надеюсь, ты всё-таки не как она, — неожиданно жёстко говорит Гарри. Настолько жёстко, что уже стоящая у плиты Гермиона вздрагивает и оборачивается.

— Гарри…

— Знаешь, я-то думал, что мы победим Волдеморта — и начнём жить. В смысле, нормально жить начнём, так, как нам хочется. Не по указке.

Плохо дело.

Гермиона наконец перекладывает фасоль, грибы и яичницу на тарелку, ставит перед Гарри: закусывать-то надо. Даже представить страшно, столько он уже выпил — и как не расщепило при аппарации? Вот уж и правда, везёт дуракам и пьяным. А уж пьяным дуракам…

— Знаю, знаю, — она вздыхает и снова садится за стол. — Ешь давай.

— Да не хочу я, — дёргает плечом Гарри, но за вилку всё-таки берётся. — Спасибо.

— Пожалуйста, — Гермиона подпирает щёку рукой и тяжело вздыхает, глядя, как друг — всё-таки друг — расправляется с яичницей. Думает: некоторые вещи не меняются. И отношение к некоторым людям не меняется, даже если вы не общались годами — рано или поздно такой человек появится на твоём пороге, и ты обязательно накормишь его завтраком и подумаешь, что ничего за эти годы не изменилось. Ничегошеньки.

Очень хочется сказать что-нибудь глупое. Например, «я скучала». Или «нет, ну какой же ты всё-таки мудак, Гарри Поттер». Или «хорошо, что ты пришёл».

Вместо этого Гермиона просто разливает по стаканам «Блишен», рассудив, что без дополнительной порции чего-нибудь горячительного разговор у них не заладится.

— Знаешь что, — она придвигает к его тарелке стакан, — давай-ка по одной. А то что как неродные.

Интересно, два дня подряд пить — уже алкоголизм, или для полноты картины всё-таки нужно пригласить завтра Невилла?

«По одной» оказывается недостаточно. Они повторяют трижды, прежде чем Гарри наконец начинает похлопывать себя по карманам — Гермиона безошибочно узнаёт этот жест и изумлённо смотрит на друга.

— Ты с каких это пор курить начал, аврор Поттер?

— С полгода. И не курить, а так, — Гарри неопределённо машет рукой. — У тебя можно?

— Дай я хоть Хьюго с Роуз к Молли переправлю, — Гермиона качает головой. — А так — можно, «Aeris Purificatio» никто не отменял. Я волшебница или как?

Гарри усмехается: этой их старой шутке-междусобойке сто лет в обед, и она уже почти пароль. Вот только усмешка у него получается какой-то невесёлой — у Гермионы сердце сжимается. Да что у него такое случилось, в конце концов?

— Пойду-ка я их будить. Подождёшь?

— Да куда я денусь, — Гарри наконец выкладывает на стол сигареты и зажигалку. — Давай. Мои уже там, наверное.

Разбудить и собрать детей — дело не самое быстрое, но Гермиона управляется в рекордные даже по собственным меркам сроки: спустя двадцать минут они уже топчутся на ковре перед камином. Заспанный Хью прижимает к груди Малфоевского медведя — кажется, у него появилась новая любимая игрушка — и трёт глаза кулаками.

— Побудете сегодня у бабушки с дедушкой, поиграете с Алом и Джеймсом, — Гермиона бросает в камин горсть летучего пороха. Пламя занимается зеленью. — Рози, ты за старшую. Ведите себя хорошо, ладно?

— Ладно, — серьёзно отзывается Роуз. — А когда ты нас заберёшь?

Хороший вопрос. Судя по состоянию Гарри, предполагаемому количеству алкоголя и этому вот унылому «куда я денусь»…

— Завтра утром, солнышко, — …смотреть на ситуацию надо реалистично.

— Ла-а-адно, — снова тянет её очень взрослый и ответственный пятилетний ребёнок.

— Всё, нам пора, давайте руки, — она покрепче ухватывает обоих детей за ладошки и заходит в камин. — «Нора»!

На кухне «Норы» её встречает Молли — под руками у неё крутятся Ал и Джейми, а в стоящей на столе переносной колыбельке воркует с погремушкой Лили. На секунду Гермиону колет стыд: у миссис Уизли и без того дел невпроворот, а тут ещё и она со своими двумя свалилась ей на голову. Впрочем, заявившийся в гости — и явно небеспричинно заявившийся — Гарри был событием настолько экстраординарным, что Гермиона готова пойти на сделку с совестью.

— Здравствуй, милая, — Молли заключает её в объятья, а когда отстраняется, Гермиона видит, что глаза у той на мокром месте. — Гарри у тебя, да?

— Здравствуйте, — растерянно бормочет она. — Откуда вы…

— Ох, — миссис Уизли промакивает глаза краешком передника, — поговори с ним, Гермиона. Может, хоть ты его на ум наставишь.

— Что случилось? — это начинает её пугать.

— Я старая дура, вот что случилось, — Молли говорит это чуть громче, чем стоило бы, и Лили начинает плакать. — Детка, поверь, я зла не хотела. Ни ей, ни ему… Мерлин, да что же такое-то. Подожди, я сейчас…

— Миссис Уизли, что стряслось? — Гермиона потихоньку теряет терпение — и чувствует, что и Хью вот-вот начнёт шмыгать носом из-за нервозности взрослых. — Рози, мальчики, идите-ка в гостиную к дедушке Артуру.

— Ну мам! — Роуз тоже явно хочет узнать, что тут стряслось. Вот же… достался ей ребёнок.

— Без «мам», — Гермиона наклоняется, чтобы чмокнуть Хьюго в щёку, а потом гладит дочку по волосам. — За старшую, помнишь?

— Ну… да, — наконец сдаётся Роза. — Хью, идём.

Дождавшись, пока объединённый поттеровско-уизлевский выводок покинет кухню, Гермиона переводит взгляд на качающую колыбельку Молли. Опускается на стул — Гарри ждёт, конечно, но и свекровь в таком состоянии оставлять нельзя. Тем более, что даже предстоящий развод с Роном не испортил их отношения: миссис Уизли открыто ничью сторону не приняла, но и дураку было понятно, что походы сыночка на сторону она не одобряет, как и идиотку Браун. А не открыто… в общем-то, именно у неё на плече Гермиона выплакалась, когда всё окончательно полетело к чертям. Да и некому больше было плакаться.

— Старая дура, — повторяет миссис Уизли и утирает глаза передником.

В дверях кухни появляется мистер Уизли. Выглядит он на редкость пожёванным — в смысле, он всегда как-то так выглядит, конечно, но сегодня особенно.

— Хватит юродствовать, Молли, — неожиданно резко обрывает он жену, и Гермиона чувствует, как у неё округляются глаза от изумления.

Впрочем, миссис Уизли тоже прекращает плакать и замирает, глядя на мистера Уизли. Да уж, нечасто подобное случается в «Норе»: Гермиона старательно вспоминает, когда ещё отец Рона говорил с Молли таким тоном — и не может припомнить.

— Артур, ты прекрасно знаешь, что я хотела детям счастья!

— Видишь ли, Гермиона, — он дёргает дверную ручку, убеждаясь в том, что дверь плотно закрыта, — проблема заключается в том, что у твоей свекрови очень своеобразные представления о семейном счастье.

— Да объяснит мне хоть кто-то, что здесь произошло? — Гермиона всё-таки теряет терпение. — Прямо с утра ко мне заваливается пьяный Гарри, которого только чудом не расщепило, теперь это — я уже ничего не…

— Она, — устало говорит мистер Уизли, кинув на дверь «Оглохни», — подпаивала Джинни и Гарри.

Гермиона переводит взгляд с него на Молли и обратно. Недоумённо хмурится.

— Подпаивала?

— Да, — он прислоняется к дверному косяку. — Каким-то любовным зельем. Годами. С вашего шестого курса, как я понимаю.

— А ты это выяснил и никак не мог промолчать, да? — Молли почти шипит. — Не думал, что им лучше и дальше не знать?

— Ты сломала детям жизнь, Молли, — Артур говорит очень тихо и пугающе твёрдо. — Об этом не подумала?

— «Сломала жизнь»? Это каким же образом? Ты вообще понимаешь, за кого вышла замуж твоя дочь, Артур? Благодаря мне вышла!

— За нелюбимого мужчину!

— О, а если бы она выскочила за этого своего слизеринского сопляка, было бы гораздо лучше, да? — миссис Уизли отшвыривает на стол скомканное полотенце.

Эта сцена выглядит настолько нелепой и невозможной, настолько идиотской, что Гермиона не сдерживается. На смешок оборачиваются и Артур, и Молли — и она виновато и глупо улыбается.

— Это какая-то шутка, да? — спрашивает Гермиона, прекрасно уже понимая, что не шутка. — Какое ещё любовное зелье? Зачем, они ведь…

Они ведь друг друга не любили. Даже Джинни курсу к четвёртому перестала зеленеть при виде Гарри, а уж Гарри…

— Зачем, — растерянно повторяет она, — миссис Уизли, это ведь… это ведь незаконно!

Почему-то из всех возможных аргументов Гермиона решает использовать самый идиотский.

— Это семейное дело, милая, — мягко говорит Молли, — я решила, что так будет лучше для…

— …тебя? — в голосе мистера Уизли прорезается неожиданная ирония.

— Для всех! Абсолютно для всех, Артур! Для Джинни, для Гарри, для нашей семьи!

— Да к Мордреду такое… к Мордреду это всё! Молли, ты сама-то понимаешь, что это немногим лучше «Империуса»?

— Не драматизируй, Артур Уизли!

В переносной колыбельке разражается отчаянным воем маленькая Лили, и это будто бы приводит всех в чувство. Гермиону, по крайней мере, приводит.

— Хватит, — твёрдо говорит она, — хватит, я не…

Не хочет всего этого знать. Не хочет разочаровываться в людях, которые столько лет были для неё единственной семьёй. В женщине, которая — даже когда должна была всецело поддерживать собственного сына — заменила ей мать, разочаровываться не хочет.

Жалко только, что выбора Гермионе не оставили.

— Я услышала достаточно, — наконец выдавливает из себя она. — У меня дома прямо сейчас сидит Гарри, и я буду очень благодарна, если вы присмотрите за детьми до завтрашнего утра.

И не подольёте им в кашу какой-нибудь дряни, ага. Для их же блага.

— Скажи Гарри…

Господи, да она издевается.

— Я не собираюсь ничего ему говорить, миссис Уизли! — Гермиона вдруг осознаёт, что пятится к камину, как будто Молли Уизли — какая-нибудь мантикора, а не… не Молли Уизли, в общем. — Сами заварили — сами и расхлёбывайте!

Если это в принципе можно расхлебать.

Она заставляет себя повернуться спиной к свекрови — это требует почти осязаемого, почти физического усилия — и сгрести из стоящей на каминной полке миски горсть «летучего пороха».

— И успокойте Лили, она так надорвётся, — уши закладывает от детского плача, но Гермиона не может заставить себя остаться здесь даже на лишние пять минут. Просто не может — и всё тут. Вместо этого она бросает «порох» в пламя, и кухню на мгновение освещает зелёный всполох. — Коттедж «Чертополох»!

Пиздец, — только и успевает подумать она, пока её мотает в бесконечном калейдоскопе кадров из чужих гостиных и кухонь, — какой же всё это невероятный пиздец.

На ковёр в собственной гостиной Гермиона едва ли не вываливается на четвереньках. Почти. Да и неважно, потому что она немедленно опускается на пол и проводит по лицу ладонью, пытаясь осмыслить случившееся в «Норе» подобие разговора. Не получается ровным счётом ничего — какое, к чёрту, любовное зелье, какой ещё шестой курс? Да даже если и так: они потом год по лесам мотались — и что? Не разлюбил же Гарри Джинни, верно?

Так, может быть, они и без зелья друг друга любили.

Любили бы.

Больше всего ей хочется, чтобы это оказалось ошибкой или дурацким розыгрышем — чем угодно, но только не правдой. В который раз хочется заснуть и проснуться в своих пятнадцати, чтобы предотвратить, предостеречь, остановить, чтобы её жизнь и жизни её близких не оказались этим абсурдом. Потому что они не этого хотели. Потому что, чёрт побери, они такого не заслуживали.

«Не совсем то, о чём мы с тобой мечтали».

Гермиона вытирает глаза тыльной стороной ладони и поднимается с пола. Делает несколько глубоких вдохов и выдохов, стараясь успокоиться: как бы она сама ни нуждалась в утешении после всех свалившихся на неё новостей, Гарри сейчас ещё хреновей.

— Гарри, дай сигарету, а? — просит она, зайдя на кухню.

— Вот уж не думал, что мисс Правила-Превыше-Всего курит, — Гарри беззлобно усмехается и протягивает ей пачку вместе с зажигалкой.

— Мисс уж восемь лет как миссис, — Гермиона опускается за стол и вытягивает сигарету. Щёлкает зажигалкой. — Закуришь тут с вами… у, хорошо-то как.

— Угу, — Поттер забирает пачку и вытряхивает из неё вторую сигарету. — Куда уж лучше.

Некоторое время они молчат, пока кухня медленно заполняется сизоватым дымом. Гермиона приспосабливает под пепельницу пустую чашку из-под антипохмельного, оставленную на столе Малфоем. Утренний разговор с ним теперь кажется почти нереальным — как и то, что они стояли на этой самой кухне и обнимались всего пару часов назад.

Неожиданно Гермиона ловит себя на мысли: сбежать бы отсюда в Хаверинг и прятаться там в малфоевской квартире до тех пор, пока всё как-нибудь само собой не рассосётся без её участия. Проблема в том, что чёрта с два оно рассосётся, так ведь? Опять же — дети в «Норе», Поттер на кухне. Какой там Хаверинг.

— Молли с ума сошла, — наконец говорит Гермиона. — Не знаю, о чём она вообще…

— О деньгах, конечно, — пожимает плечами Гарри, стряхивая в чашку столбик пепла. — О деньгах, о положении в обществе, о том, что я вот-вот найду себе кого-нибудь — или вот о том, что Джинни уже нашла и вполне серьёзно настроена. Молли не сошла с ума, понимаешь? Она всё отлично продумала.

Неожиданно циничные рассуждения — для Гарри-то. Но, в общем-то, здравые.

— Кто ты такой и куда подевал Гарри Поттера? — Гермиона с наслаждением затягивается и немедленно начинает кашлять. В последний раз она курила… кажется, четыре года назад, на одной из встреч выпускников. С двумя детьми курение — непозволительная роскошь.

— Давай полегче, — Гарри смотрит на неё с тревогой, и это было бы даже мило, если бы только не сопутствующие обстоятельства.

— А давай без «давай», — морщится Гермиона. — Подожди, я стаканы принесу.

Ходить по кухне с зажжённой сигаретой в руке — какой-то особый сорт удовольствия. Гермиона думает: не хватило ей всего этого, не урвала, пока можно было урвать. Дружеские попойки, разговоры на прокуренной кухне арендованной квартиры, похмельные утра, прогулянные лекции в колледже, в конце-то концов, — короче говоря, всё то, что она благополучно променяла на несколько лет войны и не слишком-то удачное замужество.

Жалела ли она? Жалела, чёрт возьми. Любой бы жалел.

Гермиона ставит стаканы перед Гарри.

— Разливай, — говорит она и невольно вспоминает вчерашний вечер и Малфоя.

Хорошо всё-таки было. Странно, но хорошо.

— Я думал, ты меня на порог не пустишь, — усмехается Гарри, наполняя стаканы «Блишеном».

— С чего бы? — приподнимает брови Гермиона в деланном недоумении. — Мы всего-то пять лет толком не разговаривали.

Гарри невесело усмехается и наконец закуривает.

— Именно. Ты меня простишь?

В глазах почему-то начинает щипать.

— Гарри Джеймс Поттер, — говорит она, — ты всё-таки потрясающий дурак. Если не заметил, я тоже давненько пропала с радаров… и жутко рада тебя видеть, чтобы ты знал.

— Честно? Не заметил, Гермиона. Ну, то есть сначала не заметил, знаешь, а потом оказалось, что поговорить толком не с кем, а к тебе идти страшно. Или стыдно.

— Угу, — соглашается Гермиона. — И неловко. Знаю.

— И неловко, — кивает он. — Как твои дела, Гермиона?

— Ты вот только не говори, что «Пророк» не читаешь, — Гермиона криво улыбается, прекрасно понимая, что даже спустя столько лет Гарри не примет эту улыбку за чистую монету. Так что и пытаться не стоит, наверное. Она вздыхает и хмурится. — Развожусь, сам знаешь. Ты и сам в курсе Роновых похождений.

— В смысле?

Гермиона чувствует, как начинает заводиться. Точнее, уже завелась.

— Гарри, последнее, чего мне сейчас хочется — чтобы ты прикрывал передо мной его шашни с Браун. Я уже в курсе, и даже ваша настоящая мужская дружба, которую мне, дуре, конечно же, не дано понять…

— Гермиона.

— …короче, вот просто не начинай, а? — холодно заканчивает она.

— Я не знал, Гермиона, — Гарри смотрит ей прямо в глаза, и она с удивлением понимает: не врёт. Он всегда был хреновым лжецом, и вряд ли что-то изменилось за прошедшие годы.

— Удивил. По-моему, в курсе были все, кроме меня, а уж ты-то…

— Ну?

— Его лучший друг.

— И твой.

— Со мной ты пять лет толком не разговаривал, — пожимает плечами Гермиона, — а с ним каждый день работал.

— И, видишь ли, каждый день был занят немножко другими вещами, — огрызается Гарри, — например, пытался не сдохнуть.

Какого чёрта он говорит с ней таким тоном? Ещё один. Нашли девочку — что Поттер, что Малфой. И впрямь, с чего он взял, что может завалиться к ней на порог как ни в чём не бывало и сказать «как дела?».

— Тяжела аврорская жизнь. Боялся, что упавшим с полки досье Волдеморта насмерть прихлопнет? — язвительно интересуется она.

— Боялся, что нарушенным Непреложным насмерть прихлопнет! — Гарри резко тушит о чайное блюдце наполовину выкуренную сигарету, а потом, видимо, наконец соображает, что сказал. Поднимает на неё хмурый взгляд, но ничего не добавляет: спрашивай, мол.

Гермиона молчит. Тоже… соображает. Непозволительно долго соображает — с запозданием на пять лет.

А когда наконец складывает два и два, получившееся в результате «двадцать восемь» ей совершенно, ну вот совершенно не нравится.