Точка невозврата (гет)

Глава третья. Синдром неслучайного попутчика

David Cook-Permanent — Тема Сириуса Блека

POV Сириус Блек

Прошло несколько дней с момента нападения на Артура Уизли. Его семья почти ежедневно наведывалась в больницу, и он, окруженный вниманием и заботой, постепенно шел на поправку.

А вот моему крестнику лучше не становилось. Он по-прежнему запирался в своей комнате и старался выходить из нее только на завтрак, обед и ужин. Молли, заметив такое депрессивное состояние Гарри, пыталась привлечь его к всеобщей уборке дома, чем несказанно раздражала нас обоих. Для меня, чистокровного мага, было кощунственным принуждать детей приводить в порядок комнаты, кишащими докси, боггартами и прочей мелкой бытовой нечистью, с помощью маггловских средств, зная, что за использование колдовства им здесь ничего не грозит. А все потому, что старый маразматик Дамблдор десять лет назад посчитал, что юным волшебникам опасно использовать магию вне Хогвартса, потому и провел в Визенгамоте протокол — дополнение к Статуту о секретности. К слову сказать, я ненавидел его всеми фибрами своей души вот уже четырнадцать лет. И было за что ненавидеть. Это ведь он отправил меня в Азкабан на долгие двенадцать лет без суда и следствия, превысив свои полномочия как главы Визенгамота, зная, что я невиновен. И вот уже два года, как я оттуда сбежал, а он и палец о палец не ударил, чтобы меня оправдать. Вместо этого он доверил двум тринадцатилетним подросткам мою жизнь и заставил их рисковать не только своим здоровьем, но и душами.

Но это еще не самое страшное. Дамблдор накладывал чары Фиделиус, чтобы скрыть дом Поттеров в Годриковой долине, и мне с трудом верится в то, что такой опытный легилимент, как он, не смог распознать гнилую натуру Хвоста.

Конечно, в случившемся была и моя вина, ведь именно я предложил кандидатуру Питера вместо себя, но у меня на тот момент не было никаких оснований для того, чтобы не доверять своему теперь уже бывшему другу.

Долгие двенадцать лет в Азкабане я не мог простить себе того, что стал косвенной причиной смерти своих лучших друзей. Все, что у меня осталось от них — это их сын Гарри и пожелтевшая от времени колдография, на которой счастливые, улыбающиеся и полные жизни Лили и Джеймс запечатлены танцующими на опушке осеннего Запретного леса.

И сейчас, когда я снова сбежал от Молли на чердак и чищу перья Клювокрыла, я проклинаю себя за бессилие. Я не могу сделать абсолютно ничего, чтобы спасти и уберечь своего крестника. Я заперт в четырех стенах, словно в клетке, и вся моя «полезность» заключается в том, что я предоставляю свой дом в качестве штаба для Ордена Феникса Мистера Всеобщее Благо. Поэтому я, сцепив крепко зубы, вынужден наблюдать, как в глазах моего крестника отражается боль и чувство вины за то, в чем он совсем не виноват. Приехав ко мне на каникулы, Гарри рассказал о занятиях Окклюменции с Нюниусом. Признаться, поначалу я был очень удивлен, что Альбус решил научить его чему-то по-настоящему полезному, однако расспросив его об этом поподробнее, я понял, что это были не уроки защиты разума, а попытки сломать его природный защитный блок окончательно и просмотреть все мало-мальски личные воспоминания. Последствием этого стало то, что змеелицая сволочь получила отличную возможность пичкать Гарри видениями своих пыток и зверств. Все это привело к тому, что мальчик просто боится, что тот точно так же сможет видеть его глазами и узнает информацию, которая впоследствии навредит его близким. Я видел его боггарт — сменяющийся образ мертвого Люпина, меня, Гермионы и Рона, которые просят его не убивать их. В его глазах обреченность и одиночество, которые со временем лишь усиливаются. Мне хочется обнять его и баюкать, как ребенка, уберечь от всех бед, но я не могу.

Все, что мне остается — это кормить Клювокрыла дохлыми мышами из зоомагазина и пить Огневиски сидя у камина по ночам, рассказывая фотографии Лили и Джеймса свои тайны, и молить у них о прощении моей беспечности.

Несколько ночей подряд за мной наблюдала Гермиона, но я делал вид, что ничего не замечаю. Смотря на нее боковым зрением, я видел все: красную футболку в горошек вместо ночной рубашки, босые ноги на холодном полу, копну лохматых волос после бесполезных попыток заснуть… Я наблюдал, как она закусывает нижнюю губу, глядя на меня, и хмурится. Засмотревшись, она задевала подставку для зонтика, в виде ноги горного тролля, совсем как моя племянница, Нимфадора Тонкс, и замирала в дверном проеме, опершись на косяк. Я же напевал под нос какие-то песни из далекого прошлого, когда не было в моей жизни Азкабана и войны …

Все-таки есть в ней что-то неуловимо родное. От нее, как и от меня веет тайнами и одиночеством. Она так странно смотрит на меня, как будто пытается проникнуть в саму душу и понять, что со мной творится и почему я такой. В сущности, что она может знать обо мне? Для нее я бывший Мародер, сбежавший узник, который провел двенадцать лет в Азкабане и крестный отец ее лучшего друга.

И вот уже который день меня так и подмывает спросить у Гермионы, что все это, Мерлинова борода, означает. А еще в последнее время я стал ощущать острую потребность поделиться с кем-то тем, что творится у меня в душе. Наверное, меня преследует синдром случайного попутчика. Вот только ее вряд ли можно назвать случайной. Возможно, это однажды случится, может быть даже в сегодняшнюю ночь. Я вижу, как она направляется в кухню, чтобы согреть себе молока с медом. Без него она просто-напросто не уснет.

Вот Грейнджер возвращается обратно, но почему-то вместо того, чтобы подняться по лестнице к себе в спальню, она заходит в гостиную и садится в кресло прямо напротив меня. Отпивает неспешно свое молоко и ставит чашку на журнальный столик. Смотрит на меня, улыбается. Приоткрывает губы в попытке задать вопрос. Набирается решимости:

— Сириус, от чего ты ночами не спишь? Почему пьешь Огневиски и просишь прощения у колдографии Поттеров ? Что произошло тогда в тысяча девятьсот восемьдесят первом? Скажи мне, скажи... Скажи, — шепчет она одними губами.

— Ты, правда, хочешь знать? — отвечаю я, отчего-то дрожащим голосом.

Она едва уловимо кивает. Беру ее за руку и веду в свою комнату. Запираю дверь и накладываю на нее все известные мне защитные заклинания, в том числе и от прослушивания. Достаю из сейфа Омут памяти и ставлю его на секретер. Беру палочку и вытягиваю из виска нужные воспоминания. Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Приглашающим жестом предлагаю их посмотреть. Ныряю в прошлое вслед за ней…

* * *

«Погожий июньский день тысяча девятьсот семьдесят шестого года. Мы с Мародерами только что написали последний экзамен по Истории магии и теперь нежились на солнышке, расположившись неподалеку от большого дуба, растущего над Черным озером. Джеймс беззлобно подтрунивал над отличником Луни, Питер лежал на траве, раскинув руки, и смотрел в небо. Тогда над ним еще не висело клеймо предателя, он был обычным мальчишкой, который не продал друзей в поисках мнимой славы и уважения. А я разглядывал девчонок, сидящих у озера. Среди их разговорчивой и пестрой стайки явно выделялись Эванс и Маккиннон. Если Эванс напоминала рыжеволосый лучик солнышка, то Марлин ассоциировалась у меня с ночным небом. У нее были медного цвета прямые волосы и пронзительно голубые глаза. Я до сих пор помню, как она улыбалась и беззаботно смеялась в тот день. Мы все тогда были слишком беспечными и беззаботными. Война еще не коснулась нас…. Впрочем, обо всем по порядку.… Наблюдая за ними, я увидел Нюниуса, движущегося по направлению к ним. Признаться Сохатого страшно напрягала эта его дружба с Лили. Они с Джеймсом тогда еще не встречались, но он уже ревновал ее жутко. Поэтому я толкнул друга в бок, привлекая его внимание, и вместе с ним мы отправились доводить Снейпа до белого каления. Он всегда был слишком тихим нелюдимым и язвительным. Любил бить исподтишка в спину в темных коридорах. И вечно ходил с немытыми сальными волосами в мантиях слишком напоминающих женские. Поэтому в тот день мы без зазрения совести подвесили его вверх ногами с помощью его же заклинания «Левикорпус», чем заслужили негодование рыжеволосой умницы Эванс, которая принялась его защищать и поплатилась их дружбой. В тот день он перешел свой личный Рубикон, сказав ей, что не нуждается в ее помощи, и обозвав «поганой грязнокровкой». С тех пор они не общались больше никогда. И каждый раз, когда сальноволосый ублюдок приходит в мой дом на собрания Ордена и бросает злые взгляды на Гарри, я понимаю, что он все еще помнит нашу с ним вражду, и в облике моего крестника видит всего лишь молодую копию Джеймса »

« А через три недели после окончания пятого курса я сбежал из дома. Темный Лорд тогда только набирал последователей, и его взгляды разделяли представители многих чистокровных родов. В том числе и мои родители. А я совсем не одобрял их идеи о том, что мы с братом должны вступить на службу к Темному Лорду. Поэтому после очередной ссоры на эту тему я просто ушел, хлопнув дверью, и стал жить у родителей Сохатого. Так же я показал Гермионе, как узнал несколькими годами позже, что мой родной брат Регулус стал Пожирателем смерти. Он страшно гордился своей меткой, чем несказанно радовал мамочку Вальбургу. Наверное, это было моей ошибкой уйти тогда из дома и позволить брату полностью попасть под влияние чистокровных заморочек родителей — было главной моей ошибкой»

«После этого мы побывали на нашем выпускном балу в тысяча девятьсот семьдесят восьмом, когда наша четверка друзей танцевала, веселилась и смеялась до упаду. Вот Джеймс кружит в танце Лили, еще Эванс, вот Луни с Питером о чем-то оживленно спорят. А я вальсирую с Марлин Маккиннон, и весь мир сосредоточился в ее глазах, она улыбалась только мне и я, бывший бабник и ловелас Хогвартса был готов свернуть горы и переплыть океан за одну ее улыбку…

Потом я показал Гермионе свадьбу Поттеров, на которой мы с Марлин были свидетелями, наверное, это были одни из последних счастливых воспоминаний в моей жизни. Мы были молоды, и казалось, что перед нами открыты все двери… »

«А завтра была война… И первой ее жертвой стала моя голубоглазая девочка. Это был один из рейдов против Пожирателей на окраине Лондона. Мы собирались эвакуировать семью одной магглорожденной волшебницы, но не успели — это была ловушка, тщательно продуманная и рассчитанная на нас. Завязалась битва, я отбивался от троих Волдемортовых прихвостней и не заметил летящий мне в спину зеленый луч. Она оттолкнула меня и закрыла собой… Это был ее выбор. Я поступил бы так же для нее, если бы это понадобилось. Она любила меня, а я ее, и в тот миг мне казалось, что само небо обрушилось на меня своим весом и придавило. Я не плакал, глядя на нее лежащую в гробу в белом подвенечном платье. Я родился мужчиной и просто не умел это делать. Лишь дождь лил в тот день, вторя моему настроению. Тогда мне казалось, что это конец. Но это было лишь начало моего ада и моей войны, которая длится в моей душе, и по сей день…»

«Затем вихрь моей памяти относит нас в морозное утро тысяча девятьсот семьдесят девятого, когда с помощью заклятия кровного поиска меня отыскал мой брат Регулус. Мы с ним никогда не были близки, особенно после того, как он принял метку. Но в тот день он пришел ко мне весь бледный, перепуганный, с лохматыми волосами и кровоподтеком на скуле, и дрожащими руками отдал мне небольшой серебряный медальон с изумрудом посредине, вокруг которого обвивалась металлическая фигурка змеи и виднелись едва различимые инициалы “S.S”. А затем рассказал, что этот медальон — точная копия крестажа его хозяина и что он собирается его подменить. А еще — о том, что он не хочет убивать и мучить магглов. Он рассказал мне об истинном лице Темного Лорда и попросил защитить. И я отвел его на аудиенцию к Дамблдору, где он повторил свой рассказ, а тот поблагодарил за ценные сведения и пообещал любую возможную помощь в спасении его жизни. А через две недели брата не стало… Регулус погиб при невыясненных обстоятельствах. Скорее всего, его план по подмене крестажа провалился, и он был убит Лордом»

«Спустя год родился Гарри. Лили и Сохатый просто светились от счастья. Ни война, ни ощущение постоянной опасности не могли отнять у всех нас ощущение радости, которое нам дарил мой маленький крестник. Для меня было большой честью предложение Джеймса стать крестным его сына. Гарри рос на редкость спокойным и безпроблемным ребенком, часто улыбался и не слезал с рук матери. Его первые выбросы стихийной магии заставляли летать многочисленные игрушки вокруг кроватки. Но самой любимой из них стала маленькая метла, подаренная ему на первый день рождения. Он просто обожал летать под присмотром своего отца по гостиной, поднимаясь всего на метр над полом. Мы с Луни тогда шутили, что из него вырастет отличный игрок в квиддич, который станет достойным преемником Сохатого.

Но эта идиллия продлилась совсем недолго. Вскоре после первого дня рождения Гарри Дамблдор сообщил нам, что на моего крестника началась настоящая охота. Причиной тому стало пророчество старой шарлатанки Трелони. Конечно, старый маразматик не потрудился сообщить нам полный его текст, однако нам было известно, что Гарри, почему то, нес в себе некую угрозу жизни Волдеморта. Альбус сразу предложил Поттерам скрыть их дом чарами Фиделиуса. Первоначально планировалось, что Хранителем тайны стану я, но мне показалось, что это было бы слишком очевидным для этого маньяка переростка, и я предложил кандидатуру Питера вместо себя. Каким же наивным дураком я был! Недаром же его анимагической формой была именно крыса — символ предательства и изворотливости…»

«Последствия моей доверчивости не заставили себя долго ждать. В Хеллоуинский вечер тысяча девятьсот восемьдесят первого года я отправился в гости к Лили и Джеймсу. Поскольку дом был скрыт чарами доверия, я приземлился на своем мотоцикле не возле их поместья, а на тихой улочке, на окраине Годдриковой долины. По улице проходили маггловские дети, наряженные в костюмы разной нечистой силы и волшебных существ, и стучались в двери с фразой: «Проделка или угощение». В окнах виднелись традиционные тыквы Джека. На небе ярко светила полная луна, продираясь сквозь тучи. Я медленно ехал по узкой проселочной дорожке и под колесами шуршали опавшие листья. Проехав квартал, я оказался возле усадьбы моих друзей. Моему взору открылась страшная картина — большая часть дома была разрушена, а та, что осталась, грозилась вот— вот развалиться. Внутри у меня все похолодело. Заглушив двигатель мотоцикла, я толкнул калитку, которая обвалилась внутрь двора, и оказался на территории разрушенного имения Поттеров. Входная дверь была распахнута настежь, и я беспрепятственно проник в дом. На ступеньках я обнаружил окровавленное тело Сохатого. Хотелось кричать, но слова застряли комом где-то в горле… Прошептав диагностическое заклинание, я установил, что причиной смерти стало Смертельное заклятие, а кровь была от осколков битого стекла, которое закрывало некоторые висевшие на стенах картины. Лили была поклонницей маггловской живописи эпохи импрессионизма, поэтому у них имелось несколько полотен известных мастеров, которые теперь были сильно повреждены и, скорее всего, не подлежали восстановлению. Внезапно я услышал детский плач, доносившийся откуда-то сверху. Сердце бешено заколотилось, и зародилась слабая надежда на то, что Гарри все еще жив. Поднявшись на второй этаж по полуразрушенным ступенькам, я оказался в комнате своего крестника. Среди перевернутой мебели в покосившейся детской колыбельке лежал крестник и плакал навзрыд, протягивая свои ручки куда то к верху. Он был цел и невредим, если не считать шрама в виде молнии, появившегося неизвестно откуда у него на лбу. Еще в глаза почему-то бросился серый пепел на ковре, хотя следов пожара или сжигающего заклинания не было видно.

Все это выглядело очень странно, хотя у меня и не оставалось сомнения относительно личности убийцы моих друзей.

Я подошел и взял малыша на руки, пытаясь укачать, и едва не споткнулся через тело Лили, которое, словно сломанная кукла, лежало среди груды поломанной мебели и битого оконного стекла. Прижав крестника к груди, так чтобы он не видел лица своей погибшей матери, я закрыл ее глаза, в которых навсегда застыл ужас и страх за судьбу собственного сына…

Не в силах больше смотреть на погибших друзей, я вышел во двор. Тишь лунной ночи сменилась симфонией внезапно хлынувшего ливня. Я не умел плакать, но небо вторило моему настроению своими ледяными слезами. Я наколдовал водоотталкивающие и согревающие чары на Гарри, а сам продолжал мокнуть под струями дождя. Это отрезвило меня. Как бы мне не хотелось повернуть время вспять, им уже, увы, ничем не поможешь… Все, что мне оставалось — это позаботиться об их сыне.

Но не успел я дойти до калитки, как к дому аппарировал Хагрид и сказал, что Дамблдор поручил ему забрать ребенка и попросил одолжить ему мотоцикл для транспортировки малыша. Если б я только знал, какая судьба была уготована мне и моему крестнику, ни за что не отдал бы полувеликану ребенка. Но тогда я пребывал в слишком глубоком шоковом состоянии и даже не задался вопросом о том, откуда Дамблдор так быстро узнал о случившемся, и что он собирается делать с Гарри, если по завещанию Лили и Джеймса я становился магическим опекуном своего крестника до его совершеннолетия…»

«Видение сменилось, и вот я уже стою на площади посреди маггловского Лондона. Напротив меня с поднятой палочкой стоит Хвост и криво усмехается. Он смеется каким-то истерическим хохотом и сообщает мне о своем предательстве и о том, что ему надоело быть в тени своих псевдоуспешных друзей, и что теперь его Хозяин оценит его умение и преданность по заслугам. После стольких лет дружбы и взаимных клятв, он на поверку оказался всего лишь жалким трусом с мелкой завистливой душонкой. Пожалуй, Сортировочная шляпа совсем сбредила, если она отправила подобную особь на факультет львов. Злость клокотала во мне, как лава в кратере вулкана, и я крепко сжал палочку с желанием размазать этого Иуду по стенке, чтоб и мокрого места не осталось…Но он оказался проворнее меня. Отрезав себе мизинец с помощью Секо и ударив Бомбардой в проходящих мимо магглов, он исчез с места происшествия. А я так и остался стоять, истерически смеясь, с поднятой палочкой в руках. Через несколько секунд подоспели авроры и схватили меня, но я совершенно не сопротивлялся. В тот момент мне было совершенно все равно, что со мной будет. Я был слишком подавлен смертью своих друзей и предательством Питера. Испугавшись моего пустого и безумного взгляда, кто-то из авроров погрузил меня в магический сон, подарив такое желанное на тот момент беспамятство…»

«Очнулся я лишь в зале заседаний Визенгамота. Я обнаружил себя сидящим в кресле обвиняемого, руки мои были скованные цепями. Вокруг не было ни души. Внезапно двери открылись, и вошел Дамблдор, секретарь суда и несколько авроров. Он долго всматривался в мое лицо, поглаживая свою бороду, а затем продиктовал секретарю приказ, и отдал распоряжение поместить меня в Азкабан в одиночную камеру для пожизненно заключенных. Я кричал и умолял его поверить в свою невиновность, допросить с помощью Сыворотки правды, в конце концов, но он лишь покачал головой и приказал меня увести…Так начался мой ад, превративший двенадцать лет в какой то один долгий день. Даже теперь, спустя два года, я все еще вижу в своих снах холодные бетонные стены своей темницы и пустоту под черными капюшонами своих стражей. Я ощущаю их зловонное дыхание… Мне мерещатся пустые лица друзей и образ Марлин, обвиняющий меня в своей смерти. Долгие двенадцать лет я пытался забыться, превращаясь в собаку. Я подолгу лежал на каменном полу без движения, забыв о еде и сне. В какой то момент мне хотелось умереть, ведь тогда этот кошмар бы закончился … Но однажды меня проведал министр Корнелиус Фадж и случайно оставил в камере один из летних выпусков Еженедельного пророка. А потом я увидел в старом летнем выпуске пророка крысу, у которой недоставало мизинца, и осознал, что предатель все еще жив. Это и послужило толчком для побега из самой неприступной тюрьмы в мире. За время пребывания в Азкабане я исхудал настолько, что смог пролезть через решетку моей камеры в облике собаки»

« Следующим моим воспоминаниями стали бесконечные скитания, ночевки в пещерах и отсутствие еды. Несмотря на все лишения, которые мне довелось испытать, я впервые за много лет ощутил пряный вкус свободы. Оказывается, это так просто и естественно дышать на полную грудь воздухом, лежа на спине в чистом поле, подложив руки под голову, и смотреть в пронзительно синее осеннее небо… Или наблюдать украдкой за своим крестником в образе большого черного пса, напоминающего с виду Гримма. Желание отомстить все еще жило во мне, и я даже смог проникнуть в Хогвартс незамеченным, потому что хотел изловить мерзкую крысу, чтобы прихлопнуть. Однако вспоминая события в Визжащей хижине, я осознал, что Гарри и Гермиона оказались намного мудрее меня. Ведь месть не вернет моих друзей из могилы, а лишь превратит меня в такого же убийцу, как Питтер…. Сейчас я, правда, отчасти жалею, что мы не прикончили его тогда, ведь, судя по рассказам Гарри, именно он помог возродиться Волдеморту. Видение обрывалось, и последнее, что я увидел прежде, чем вынырнуть из Омута Памяти было лицо тринадцатилетней гриффиндорки с копной каштановых волос и мой тихий шепот: Ты самая умная волшебница своего возраста…»

Когда я вынырнул из водоворота воспоминаний, я обнаружил себя стоящим посреди комнаты и крепко сжимающим руку Гермионы. По ее лицу катились слезы, но она не выглядела напуганной. Ее глаза светились пониманием, и, поддавшись внезапному порыву, она крепко меня обняла. И впервые за много лет я почувствовал странную легкость на душе. Я подхватил плачущую девушку на руки и отнес ее к себе на постель, укрыв одеялом, а сам лег рядом, не раздеваясь, и крепко обнял ее в ответ. Она молчала, но звенящая тишина рассказала мне все за нее. Я впервые в жизни отпустил себя и позволил кому— то просто понять природу тех внутренних демонов, точивших меня изнутри. Вскоре едва слышные всхлипы стихли, дыхание выровнялось, и я обнаружил, что девушка крепко спит. За окном бушевала метель. На часах было пол пятого утра. Но мне уже не уснуть, слишком много эмоций и старых ран разбередила эта ночь…