День за днем-3 (гет)

Рано утром меня будит не будильник, а чьи-то настойчивые звонки во входную дверь. Блин, кому это неймется-то, вроде никто никого не заливает и дымом не пахнет. Выбравшись из кровати, прямо в пижаме, невыспатая и нечесаная, тащусь открывать. Полночи прогоревала и проревела, и башка теперь словно чугунок — гулкая и совершенно пустая. Даже не посмотрев в домофон, уверенная, что приперся кто-то из соседей, поворачиваю защелку замка и толкаю створку наружу... И ошалело отступаю, неожиданно лицезрея Сергея на пороге. Не поняла… Тот сразу заходит внутрь и прикрывает за собой дверь:

— Привет.

Никак не отойду от неожиданности. Как он адрес то узнал? Как в дом вошел? Вот тебе и электронный замок. А квартира? Он что всех соседей прошерстил, выспрашивая и вынюхивая? Растерянно блею:

— Привет... А... Ты, что здесь?

Тот идет мимо меня, прямо в гостиную:

— Случайно.

Наверно, выследил вчера. Может быть, даже видел с Калугой! Как себя вести совершенно неясно. Если он бегал по соседям, то мое инкогнито может быть раскрыто в два счета — о Маше Васильевой здесь слыхом не слыхали. Только губами шлепаю, да щеки надуваю, плетясь беспомощно следом:

— А-а-а..., ф-ф-ф....

Сергей, остановившись у дивана, спокойно оглядывается:

— Что с тобой?

Тут же хватаюсь за его слова, чтобы оттянуть время и взять себя в руки:

— А что со мной?

— Ну, у тебя вид заплаканный.

Еще бы не плакать, после таких сюрпризов от Андрея. «Сколько у меня есть времени для решения?», блин. Нарочито тру пальцем глаз:

— Нет, ничего не случилось. Просто я мало спала, гхм.

Аксюта крутит головой:

— Бабушка?

— Что, бабушка?

— Ну, из-за бабушки?

Из-за дедушки. Тупо смотрю на гостя, не понимая, о чем вообще речь.

— Маш, ну хватит шифроваться, мне уже Вера Михайловна все рассказала.

Стоим, друг против друга, уперев руки в бока, и только упоминание Машиной матери позволяет сосредоточиться и наконец-то вспомнить рассказанную легенду о своем ночном бегстве из «родного» дома. Иду мимо Сергея, почесывая шею и не глядя на него — срочно нужно придумать ответ, поскольку найти старушку здесь в квартире точно не получится. Если только Аньку нарядить.

— А…Ну-у-у..., нет.... Никто не шифруется.. Просто... А зачем афишировать?

Аксюта успокаивается:

— Ну, да. Значит, с бабушкой все в порядке, да?

Он садится на диван, и я залезаю с ногами, по-турецки, в соседнее кресло:

— Тихо. Она спит в соседней комнате.

— Да, извини, извини.

Сергей окидывает оценивающим взглядом мою жилплощадь:

— Ну, что ж, неплохо живет старушка.

Кажется в моей версии это Анькина родственница и квартира, кстати, тоже Анькина. Все происходящее мне жутко не нравится и напрягает. И вообще, как он меня нашел? Поведя головой и облизав губы, перехожу в наступление:

— Ты что, следил за мной?

— С чего ты взяла?

Дурацкий вопрос. Пожимаю плечами:

— А как ты вычислил адрес?

Сергей беззаботно отворачивается:

— А ты не поверишь: это случайно.

Лишь приподнимаю бровь:

— Да? Так, случайно?

— Ну, да. Честное слово. Я выходил из метро, смотрю, ты идешь, я тебя окликнул, ты не оборачиваешься. Ну, я и пошел за тобой.

Что за бред. Но если даже и так, то явно не вчера — он был на машине, да и я ехала не на метро. К тому же у нас тут и метро никакого нет. Меня волнует одно — общался он с моими соседями или как? Не отрываясь, гляжу, ловя чужой глаз:

— Да? Прямо до квартиры, да?

Аксюта прячет глаза и уходит от ответа:

— Слушай, Маш. Ты в чем пытаешься сейчас меня уличить?

В том, что явно врешь, но совершенно непонятно зачем. Пока перевариваю, захлопнув рот и сочиняя ответ, Сергей переходит в атаку:

— Ты испарилась на три месяца. Ни я, ни мама не знали, где ты была, что с тобой происходило.

Слова о трех месяцах заставляют впасть в ступор. Вот и Вера Михайловна упоминала о трех месяцах. Что же тогда случилось? Три месяца спустя? И что было потом?

— А теперь ты пытаешься меня поймать на слежке, на какой-то!

Уже поймала. Обхватив себя руками, пытаюсь перехватить инициативу и повышаю голос:

— Я не пытаюсь поймать тебя на слежке, я просто задала вопрос!

Но Аксюта упрямо не желает отвечать:

— А на мой единственный вопрос ты можешь ответить?

Его настойчивость и непредсказуемость все время опережают мои заготовки, заставляя оправдываться и выкручиваться. Это мне абсолютно не нравится, и я напряженно сажусь в кресле прямо, упирая руки в сиденье и все больше раздражаясь:

— На какой?

— Ты... Ты можешь мне сказать — ты, что, до сих пор любишь его?

Кого? Этот путаник не меньший, чем Калуга. С тяжким вздохом закрываю глаза, потом закатываю их к потолку, демонстрируя терпение. И, наконец, уронив голову вниз, прикрываю лицо ладонью. Вряд ли припершийся хмырь имеет в виду Андрея, даже если и выследил вчера нас вместе у подъезда. Хотя черт его знает. Скорее всего, речь идет о Павле. Капец, дожила Реброва — каждый день в гостях ревнивые мужики и каждый ищет следы любовников. Сергей напирает:

— Ну, ты мне ответь, я должен знать это.

Убираю руку от лица:

— Сережа, я не люблю никакого Пашу. Но ты прав и мне надо с ним увидеться!

— Зачем?

— Чтобы расставить точки.

В голосе Аксюты недовольное напряжение:

— Какие точки?

— В наших отношениях.

— А ты еще не расставила?

— Нет, не расставила. К матери приходил Пашин отец, говорил гадости про мою семью.

Аксюта замолкает, отведя взгляд в сторону и ему нечего возразить.

— Я хочу ему все объяснить. Я чувствую себя виноватой перед ним!

Тот сразу вскидывается, цепляясь за фразу:

— Ты ни в чем не виновата!

— Сергей.

— Ладно, я понял. Значит, ты, поэтому вчера не дала мне ответ?

Я уже не помню, что наговорила тогда в растрепанных чувствах, поэтому отвечаю уклончиво, таращась в сторону:

— И поэтому тоже.

— Ясно.

Сергей снова крутит головой:

— А это квартира Кати?

— Нет, Ани.

А вот чья из них бабушка, я, честно говоря, забыла. Не давая завести шарманку по новому кругу, сама перехожу в наступление:

— А ты про Пашу ничего не знаешь, да?

Тема для Сергея явно неприятная и он сразу забывает про старушек:

— Не знаю. Он… как в соляной кислоте растворился.

Что-то не верится, и я с сомнением приподнимаю бровь:

— И ты даже предположить не можешь, где он может быть?

Обсуждать Павла Аксюта не желает и в глаза не смотрит. Лишь вздыхает:

— Я уже тебе ответил.

Чую, что врет, но послушно киваю:

— Я тебя услышала.

— Ну, что, мне пора, ты меня прости… Я… За это вторжение. Я….

Задумчиво глазею в сторону — парень оказался напористым и хитрым, так он мне ничего и не сказал, ни как выследил, ни как прошел в подъезд, ни как узнал номер квартиры. А тем более, где прячется Шульгин. Сергей встает и с издевкой добавляет:

— Бабушке передавай, чтобы она быстрей поправлялась.

Смотрю на него исподлобья — похоже, он мне тоже не верит, и с бабушкой вышло шило. Раз квартира Ани, причем тут бабушка какой-то Кати, за которой ухаживает Маша непонятно. Бурчу вслед удаляющейся спине:

— Обязательно.

— Созвонимся.

Гремит замок и хлопает дверь. Обхватив себя руками, откидываюсь на спинку кресла, закинув голову вверх. Чем дальше в лес, тем толще партизаны. Вот уже и квартира перестала быть безопасным местом, где можно спрятаться от нарастающих проблем.

* * *

А дальше утро уже идет по заведенному порядку — пока Анька встает и готовит завтрак, у меня утренние процедуры и сборы, потом она помогает причесываться и краситься, пьем кофе, хрумкаем бутеры, и последний штрих — пока я мечусь по квартире в поисках мобильника, сумки и прочего, успеваем дать друг другу последние ЦУ. Нет худа без добра и ранний приход сегодняшнего гостя обеспечил уйму дополнительного времени, особенно полезного для выбора гардероба и сооружения прически, которые прошли на удивление спокойно и без обычной суеты. В конце концов, сходимся на мнении, что к выбранной темно-серой костюмной паре с юбкой ниже колен и приталенному пиджаку, вполне контрастно будет надеть открытую, на тонких бретельках, голубую полосатую блузку, присборенную на груди, добавив короткую нитку бус под крупный жемчуг. А на голове, наоборот, начесать что-нибудь построже — стянуть волосы в косичку и накрутить бублик, скрепив его золотистой заколкой.

За завтраком, бесцеремонность Сергея с его подозрениями и вчерашние разговоры с Верой Михайловной, подталкивают к мысли не ломиться танком на Аксюту, а пойти в обход, поискать сначала Машиных подружек. Пока Сомова, забравшись с ногами на кровать с Васильевской записной книжкой, листает ее, выискивая пароли и явки, мои метания стараюсь ограничить пределами спальни. Иногда пытаюсь заглянуть и узреть, что она там обнаружила. Мне надоедает Анькино молчание и я, натягивая на себя пиджак, тороплю подругу:

— Ну и где?

— Ну, короче, здесь Катей четыре, а Олей две.

Не хило. Делаю шаг к раскрытому шкафу и смотрюсь в зеркало на дверце, поправляя воротник пиджака. Сомова добавляет:

— Но одна из них, написано, маникюрная, наверно не подойдет, а вот эту, вторую, можно попробовать.

Привычно командую:

— Что значит «можно»? Нужно! Звони.

Анюта пораженно смотрит снизу вверх:

— Я?

Действительно, мимо. Все время забываю, что я это и есть неведомая Маша. Исправляюсь:

— А, ну, да.

— Вот, именно.

Тянусь взять с тумбочки трубку переносного телефона и тут же зависаю, сдвинув брови — а что мне сказать этой Оле?

— Слушай, а как лучше заехать-то?

— Ну, прямо так и заезжай — мол, привет подруга, давно не виделись. Давай встретимся. Все.

Покусывая губу, пытаюсь сосредоточиться и запомнить последовательность слов. Но Анька меня сбивает, протягивая записную книжку:

— На!

Забираю ее, решив не заморачиваться — как получится, так и получится.

— Ну, да.

Нажимаю кнопки, набирая номер. Сомова продолжает бухтеть под руку:

— Только ты не забудь, что ты, все-таки, Маша Васильева.

Немного нервничаю, и последнее замечание заставляет взвиться:

— Слушай, я же не тупая, а?

Анька отводит взгляд, пожимая плечами:

— Мало ли.

Много ли. Сама, дура. Прикладываю трубку к уху, а записную книжку продолжаю держать раскрытой перед глазами. Как только вместо гудков раздаются другие звуки, бросаюсь в атаку:

— Алло, Оля?

— Да, я слушаю.

— Оль, привет, это Маша тебя беспокоит.

— Какая Маша?

Вот тебе и раз. Может это не та Оля?

— Ну, ты даешь! Васильева, какая же еще! Ты что, уже лучших подруг стала забывать?

Сейчас как брякнет «вы ошиблись»… Бросаю взгляд на Аньку — та слушает, откинувшись на подушки и положив ногу на ногу. Слава богу, на том конце провода неподдельная радость:

— Машка, ты что ли?

— Я, кто же еще.

— Так, значит, это правда?

Настораживаюсь:

— Что, правда?

— Мне вчера сказали, что к Вере Михайловне дочь вернулась, а я не поверила. Ну, как — я подумала, что ты мне сразу тогда отзвонилась бы.

— Оль, ну сама понимаешь, давно не виделась с мамой, плюс новая работа. Я и так тут кручусь как белка.

— Ну, ты даешь! Слушай, ну куда ты пропадала? Слушай, а Пашка, случайно не с тобой, нет? А где он? А Серега?

Прямо пулемет, тысяча слов в минуту. Вздыхаю:

— Слушай, Оль... Фух-х-х... Столько вопросов... Давай, может, пересечемся, поговорим?

— А я как раз в твоем районе, сейчас заскочу.

— А нет, нет, я сейчас не дома живу...

— А, где?

— Да, здесь, у подруги, ты ее наверно не знаешь.

— Ого! А чего вдруг у подруги?

— Слушай, давай не по телефону. Ты заезжай, потрещим.

— Лады.

— Записывай адрес.

— Нет, записать не могу. Ты мне SMS-ку скинь.

— Хорошо, до встречи.

— Ага, ну все, давай.

Смотрю на Аньку с сомнением и захлопываю умолкший мобильник. Та интересуется:

— Ну, что там?

Да, ничего. По-моему, пользы никакой. Неопределенно фыркнув, лишь развожу руками:

— Вроде, она сказала, что вечером заедет.

Нагнувшись, тянусь к тумбочке положить мобилу. Сомова неуверенно бормочет:

— Ну, отлично. Только теперь надо будет как-то ее это... , раскрутить получше.

Судя по услышанным репликам от этой Оли, она тоже ни фига не знает. Но других вариантов нет, и я со вздохом соглашаюсь:

— Ну… Будем стараться.

* * *

Через полчаса я уже в здании издательства и поднимаюсь на лифте. Мозги заняты ожиданием предстоящего разговора с Андреем и когда двери раскрываются, даже с ходу забываю среагировать и выйти. Наконец, делаю шаг наружу и не торопясь иду по холлу. По пути кто-то из снующих здоровается и я вяло отвечаю:

— Здрасьте.

Сбоку из коридора выскакивает Наумыч с распростертыми объятиями и приветственными криками:

— Buon-gior-no! Buon-gior-no!

Сразу внутренне собираюсь и, обернувшись, встречаю шефа широкой улыбкой. Он подхватывает меня под руку:

— Buon-gior-no, senorita.

У начальника радужное настроение и это прекрасно. Отвечаю шуткой, и оба смеемся:

— О-о-о, ваш italiano просто bravissimo!

— Это тебе bravissimo, Марго.

Шеф восторженно задирает голову вверх:

— У-у-у, какой ты пласт подняла. Это просто, феноменально!

Да, я такая. Смущено смеясь, благодарю:

— Спасибо, Борис Наумыч, я знала, что вы оцените.

Мы останавливаемся неподалеку от Люсиной стойки, и шеф продолжает восхваления:

— А как может быть иначе! Иному раз ткнул пальцем в небо и все. Но только не мне.

Егоров суетливо торкается, шныряя глазами по сторонам:

— Знаешь, я все время поражаюсь твоей какой-то … Вот, не знаю..., какой-то возможности ставить, какие-то глубинные бомбы.

Он вдруг идет вокруг меня, изображая подозрительность и заставляя поворачиваться за собой:

— У тебя что, чуйка на них, что ли какая-то, а?

Приятно слушать комплименты и я хихикаю:

— Наверно.

Прошмыгнув за спиной уже в обратную сторону, начальник приглушает голос:

— Вот все наши, вот понимаешь, они все тоже талантливые люди. Но нет в них твоего вот ощущения, такого профессионального нюха, чуйки твоей нет, понимаешь?

Совсем захвалил. Надеюсь, тиражи не подведут, и его комплименты будут оправданы. Но все-таки, перебирает, перебирает…. Уже краснея, качаю головой:

— Борис Наумыч, я очень, конечно, польщена, но...

Егоров вдруг становится серьезным:

— Я тебе сейчас все объясню. Я это тебе не просто так говорю… Я вижу, в последнее время, что-то тебя гложет, что-то тебя мучает, не дает возможности выплеснуться.

Вот, так, так…. А я уже сопли от счастья распустила. Чувствую сейчас разразиться холодный душ. Опускаю глаза в пол, и улыбка становится осторожной, а потом и вовсе исчезает.

— И даже в таких условиях ты не перестаешь блистать! Знаешь, у меня прямо сердце кровью обливается, когда я вижу, как ты себя транжиришь на какую-то чепуху, ерунду!

Ого! Интересно про что это? Заранее виновато, слушаю упреки:

— Работа, вот твой конек! Ты здесь и царь, и бог! Давай, Марго, включайся по полной программе.

Грустно улыбаясь, глаз не поднимаю. Шеф в этом весь — я должна пахать, хоть главным, хоть заместителем, хоть подползающим, забив на личную жизнь и унижения от всей команды упырей, а он будет подбадривать, обещать и прятаться, чтобы не пострадать самому. Ладно… Кто должен включиться по полной программе, Марго или Игорь, решать увы, не мне и не ему… Егоров ставит точку:

— И мы тогда с тобой знаешь, мы в космос улетим, честное слово!

Возбужденный светящийся взгляд шефа действительно устремляется в небо, и это так мило, что не могу удержаться от новой улыбки.

Тихой сапой к нам подбирается Калугин, и когда натыкаюсь на него взглядом, невольно меняюсь в лице: мои страхи зачумленные нравоучениями шефа, сразу возвращаются назад. Андрей демонстративно кланяется Егорову:

— Доброе утро.

— Эх, еще какое доброе. Чего тебе?

Калугин добродушно смотрит в мою сторону и чуть дергает рукой, показывая на меня:

— Да, гхм, есть... Можно с Марго на пару слов?

Радостный шеф не возражает:

— Да, сколько хочешь. Хоть...

Потом наклоняется ко мне, приглушая голос:

— Ты все поняла, да?

Уверенно киваю:

— Я все поняла, Борис Наумыч!

— И это не может не радовать, хе-хе.

Улыбаемся друг другу:

— Ну, все. Эх-х-х-х!

Сжав в воздухе кулак, шеф весь встряхивается, словно собака после воды и мы хором смеемся. Хотя все это, судя по полученному выговору, отдает театральщиной. Егоров покидает нас и Андрей, продолжая излучать радостное настроение, поворачивается ко мне лицом. Стараюсь показать позитив: все-таки, надежда на Андрюшкину любовь крепка, как бы себя не накручивала ночью:

— Ну, привет.

Улыбка Калугина не исчезает:

— Привет.

Начало обнадеживающее, хотя призыв выделить на оглашение приговора всего минутку, порождает червоточинку — только от плохих известий обычно хотят отделаться быстро и без церемоний. Слежу за выражением глаз Андрея — остается гадать, что же он надумал за прошедшую ночь, к чему готовиться. Калугин, становясь серьезным, вздыхает:

— Э-э-э… Ну, поговорим?

Неуверенно чуть киваю, и Андрей крутит головой по сторонам:

— А-а-а... Давай, лучше у тебя в кабинете, а то, как то, ну...

— Пойдем.

Распахнув дверь, первой прохожу внутрь комнаты, Калугин идет следом:

— Спасибо.

Ноги слабеют от нервного ожидания, но не сажусь, останавливаюсь у окна, за креслом, ухватившись сцепленными руками за его спинку. Андрей же, вытянувшись, замирает рядом, словно часовой. Нервно вздыхаю:

— Ну?

Громко выдохнув и мотнув головой, Калугин опускает глаза в пол:

— Маргарит, я тебя очень прошу, не дави ты на меня. Мне и так тяжело...

Сердце екает от такого начала. Похоже, там, в коридоре, его радостное настроение меня обмануло и надежду вселило зря. Вот и сейчас — от былой улыбки не осталось и следа, смотрит на меня, словно прокурор на судебном заседании. Покорно убираю взгляд, пытаясь раздвинуть сжатые губы в улыбку:

— Хорошо. Я жду.

Калугин трет кулаком под глазом:

— Э-а-а... Послушай, я...

И замолкает, бегая глазами.

— Я не спал всю ночь и…

Сочувственно гляжу на мужские страдания, уже не ожидая впереди ничего хорошего. Как же все знакомо в его поведении! Грустно усмехаюсь:

— Андрюш, не заставляй меня спрашивать тебя «И что?».

Взгляд Калугина по-прежнему бродит на уровне моей груди, не решаясь подняться выше:

— Маргарит, поверь мне... Поверь, я очень хочу сказать тебе «да», но..., я боюсь.

Мне казалось, что разговоры о страхах проснуться с Гошей мы уже закрыли с отъездом Шепелева. С подобными мыслями теряют смысл любые слова Андрея и о чувствах, и о любви! Вопрос напрашивается сам собой:

— Чего ты боишься?

Мотнув головой, Калугин бодро выдает домашнюю заготовку:

— Ну, пойми ты, ну елки — палки. Это же не на пять минут, это на всю жизнь и ну я... ну-у-у…

А как же обещания быть вместе до конца? Эх, мужики, мужики… Вот только, для меня это вопрос действительно на всю оставшуюся жизнь и потому киваю — еще как понимаю. Он вдруг выдает:

— Я очень боюсь сделать тебя несчастной.

Ох, как повернул! И я смеюсь над Андрюшкиными ухищрениями… То есть, будь я женщиной от рождения, его не смущала бы перспектива сделать меня несчастной и вот так вот объявить, что нам не по пути? Перфекционист во всей красе — нашел возможность переложить причину отказа с мужских плеч на женские, да еще так, словно жертвует, заботясь о моем счастье! Смех похож на плач:

— Сейчас ты меня осчастливил, да?

— Марго.

Зябко обхватив себя за плечи, отворачиваюсь к окну:

— Да ладно, ладно…. Я все понимаю.

Он делает шаг, и я чувствую, как пальцы Андрея, сжимаются на моих плечах:

— Да не понимаешь ты, Маргарит!

Конечно, куда уж мне. А сейчас начнется долгая мутотень, оправдывающая его такое заботливое решение:

— Ну, послушай меня, пожалуйста, я... Может быть, я слюнтяй действительно, может быть я трус, может быть меня действительно трудно переделать, но я очень трепетно к тебе отношусь, чтобы вот так вот пообещать и не выполнить это.

Может быть, я бы и поверила в искренность… Особенно на фоне слов про слюнтяя и труса… Увы, трепетность обещаний это не про Калугина — все предыдущие его клятвы, они ведь тоже были убедительны, даже помнится, заставили не ехать в Швецию.

Андрей разворачивает меня к себе:

— Ну, поверь мне, я думал, я пытался, ну, что я справлюсь... Но, я видимо действительно дохляк в этом отношении.

Гляжу в глаза и верю — да, он так и не забыл о моем прошлом, только утопил, затолкал поглубже, уговорил себя, но боится, как и раньше, и это не уйдет от нас никогда. Любые наши разговоры о любви, о семье, о будущем — лишь красивая сказка. Можно поиграть в сказку, но жить в ней нельзя! Мне горько от такого финиша, к глазам подступают слезы, но я оправдываю своего героя… Поставившего, наконец, все точки над i в наших отношениях:

— Нет Андрюш, ты не дохляк. С этим действительно не просто справиться.

Сказав, замолкаю, глядя прямо перед собой, стараясь сдержать непрошенную влагу. В голосе Калугина неуверенный протест:

— Ты меня что, сейчас утешаешь что ли?

Скорее себя. Лучше считать своего избранника проигравшим стойким бойцом, чем бултыхающимся цветком. Прикрыв мокрые глаза, хмыкаю, стараясь говорить четко:

— Хэ... Глупо..., было бы..., с моей стороны.

И бесполезно.

— Марго.

Выбор будущего сделан…, наперекор бабским мечтам и ожиданиям… Теперь, отбросив сопливые мечты, вперед к прошлому! Горло словно что-то сдавливает, и я почти шепчу:

— Что?

— Ну, Марго, ну, пойми.

Потоки слов не изменят главного — вопрос закрыт и не стоит держаться за иллюзии. Принять, наконец, аксиому — Андрея не изменить и наши отношения всегда будут на краю: чуть подтолкни и посыплются. Мне хочется остаться одной, и я морщусь, прерывая назревающий поток беспомощных самобичеваний:

— Андрюш, ладно, не надо ничего говорить, иди, работай.

Рука инстинктивно тянется коснуться волос, проверяя прическу — хватит слов, пора вспомнить о делах.

— Марго.

Слушать уже невмоготу — не хватает еще разрыдаться при Калугине.

— Андрюш, поверь, мне сейчас тоже очень плохо. И не надо усугублять ситуацию ненужными словами.

Мы смотрим, друг на друга, Андрей кивает и, молча, развернувшись, уходит. А я… Вцепившись двумя руками в спинку кресла, гляжу вслед, прощаясь со своими женскими снами… Как же горько выдирать их из сердца, как не хочется…. Глубоко дыша, несколько раз прохожусь вдоль окна, пока, наконец, не удается взять себя в руки. Спокойствие, только спокойствие. Возвращаюсь за стол:

— Фу-у-ух! Правильно говорил Наумыч: ра-бо-тать!

Глаза мечутся по бумагам, и я сажусь в кресло, разворачиваясь к монитору:

— Работать, работать и еще раз работать.

Мышкой пролистываю иконки рабочих папок — где-то среди них последняя фотосессия. Увы, деловой порыв иссякает, так и не начавшись — с тяжким вздохом хватаю мобилу со стола и набираю Сомову. Наконец, она откликается:

— Марго, это ты?

— Алло, Ань, Калугин приходил для разговора.

— И что?

Убитым голосом почти шепчу:

— Н-н-ничего, старая пластинка, выщербленный край.

— Это как понимать?

— А так и понимать — не готов он. Понимаешь, он боится. А я тебе сразу говорила, а ты — подожди, подожди.

— Так я и сейчас тебе говорю — подожди. Сегодня он боится, а завтра нет.

А завтра появится новая Катя, Наташа или Дуня у которых нет «мужского» прошлого и он побежит за ними, высунув язык, «поддаваясь обстоятельствам». Прикрыв глаза, будто cплевываю, цыкая языком:

— А послезавтра опять «да»? Сомова, нет у меня этого послезавтра! Мне надо решение принимать, понимаешь!?

Решать — влезать мне по уши в Васильевские дела с Сережами и Пашами или забить на них. Судя по настрою Аксюты, уж если влезу, малой кровью не обойдется.

— Ну, так принимай, чего ты от меня-то хочешь?!

То есть, она самоустраняется? И больше не будет капать на мозг, что я не права и не надо ничего менять? Видимо Калуга и ее достал своей непредсказуемостью.

— Ну, вот этого я от тебя и хотела! Все, пока.

Захлопнув мобильник, уныло сижу, повесив голову и глядя на пустой стол. Решение то я приняла, но как же не хочется его выполнять…

* * *

Ничего не придумав, беру пачку распечаток с итальянскими наметками и иду показать Егорову — все какое-то занятие. Сквозь приоткрытые жалюзи кабинета начальника маячит он сам и еще кто-то в светлом костюме, сквозь стекло не разглядеть, так что смело иду без стука — благо дверь нараспашку. И в ужасе замираю на пороге, так и не сделав шага внутрь: Шульгин-старший! До меня доносится:

— Я тебя с ней познакомлю, хэ-хэ.

Егоров замечает меня и делает радостно круглые глаза:

— О! Марго!

Он протискивается мимо гостя:

— Подожди. Иди сюда!

Ага! Чтобы меня тут и прибили? Срываюсь бегом прочь, пулей влетая назад в свой кабинет и запираясь на ключ. Фу-у-у-ух…. Буквально тут же снаружи начинают ручку дергать и стучаться. А вдруг Наумыч пришел не один? Растерянно топчусь на месте, не зная, что делать и говорить.

— Марго ты там?

Замираю, открыв рот. Голос подавать тоже ведь нельзя?! Шеф смещается вбок, к стеклянной стене:

— Марго, открой, это я, Егоров. Марго!

Облизав пересохшие губы, вылезаю из укрытия, вставая по другую сторону стекла и отодвигая свисающие полоски в сторону. Шеф тут же начинает скакать за стеклом:

— О! Ты чего заперлась-то?

— Хэ…Борис Наумыч, я очень занята.

— А чего ты заперлась? Удели мне хоть минутку-то.

Испуганно тяну время, но в башку ничего путного не лезет:

— Зачем?

— Ну, я хочу познакомить тебя с одним человеком.

Вот уж не надо! Решительно мотаю головой:

— Борис Наумыч, я не могу.

Лицо Егорова так и светится улыбкой до ушей:

— Это очень хороший человек.

Ага, это вы его еще не знаете. Придушит, без всякого сожаления. Но надо придумать мирную отмазку. Кивнув, виновато морщу лоб:

— Борис Наумыч, ну честное слово, я не могу.

Начальник удивленно возмущается:

— Ну, я не заставляю с ним чаи гонять — «здрасьте», «здрасьте», «до свидания», «до свидания». Зашла, вышла и все.

Мелко киваю, соглашаясь, но с места не трогаюсь, хоть на куски режь.

— Я, понимаю.

— Ну, так пошли.

Ясно, надо менять тактику. Отведя взгляд в сторону, мученически качаю головой:

— Борис Наумыч, я нет... Я не дойду.

И понуро вешаю голову. Улыбка Егорова исчезает:

— Что, значит, не дойдешь?

Птичий грипп, наверно. Правда я симптомов не знаю и театрально прикрываю глаза:

— Ой, у меня голова очень сильно кружится.

— Голова?

Не в силах смотреть начальнику в глаза, лишь трагически киваю:

— Прямо вертолеты перед глазами.

Шеф хмурится:

— А чего это вдруг?

А не фига водить в издательство кого попало. Наконец, сделав жалобно-скорбное лицо, поднимаю глаза на Егорова:

— Ой, не знаю. Давление, наверное, подскочило.

Или упало. Поджав губу, недоуменно жму плечом, и Наумыч пугается по-настоящему:

— Подожди, давай тебе сейчас скорую вызовем.

Щас! И пожарных, с милицией!

— Нет не надо. Я таблетку уже выпила, уже сейчас отпустит.

Егоров грозит пальцем:

— Ты знаешь, таблетки таблетками, но с давлением не шутят!

Приходится откатывать обратно:

— Борис Наумыч, я серьезно, уже отпускает даже.

Преданно гляжу на начальника, прижав к груди, так и не показанные ему бумажки. Егоров заботливо качает головой:

— Ты... Ну, ты меня пугаешь, просто.

— Нет, все нормально, это может быть на погоду — метеозависимость.

Шеф продолжает испуганно смотреть сквозь стекло, потом мотает головой:

— Чего ты стоишь? Иди, сядь, попей воды, так легче будет-то.

Раскрыв рот, ловлю, куда теперь дует начальственный ветер, и сразу делаю скорбное лицо:

— А..., ага... Сейчас.

Шеф продолжает грозить пальцем:

— Слушай, если что, зови!

— Да.

— Договорились?

— Да.

— Хорошо.

Егоров исчезает из поля видимости и я, развернувшись к стеклу спиной, облегченно вздыхаю:

— Фу-у-ух!

Это ж надо так погореть! Еще раз оглянувшись на снующий за стеклом народ, иду к этажерке у стены бросить бумаги — сегодня точно к шефу не сунусь! Опять возвращаюсь к двери и прикладываю ухо. Голоса начальника не слышно и я поворачиваю в замке ключ, а потом, приоткрыв щель, осторожно высовываю нос наружу. У дверей никого.

— Фу-у-ух... Попандос.

Оставив дверь нараспашку, тороплюсь к столу, за мобильником. Егоров больше не заявится, а народу удобней моя доступность. Взяв телефон двумя руками, сосредоточенно ищу в меню Сомову. Сердце стучит глухими ударами и я, высунув от усердия язык, набираю ее номер, а потом прикладываю трубку к уху. Сразу слышится:

— Алло.

— Ань... Ань, это капец. Отец Шульгина сейчас торчит у Наумыча в кабинете!

— Чей? Какой еще отец?

Вот, бестолочь! Возмущенно шиплю в трубку:

— Какой, какой… Отец Паши Шульгина… Из ресторана этого.

Неожиданно слышу:

— А... Я, кстати, забыла тебя предупредить.

У меня челюсть от удивления отвисает — так она знает об этой подставе?

— Что-о-о? Так ты, еще и в курсе?!

Это ж надо быть такой раздолбайкой — не предупредить подругу, можно сказать, о смертельной опасности!

— Потому что, нечего свои бумаги по квартире разбрасывать. Вот кто эти буклеты из ресторана притащил, а?

— Буклеты?

Блин, нечего любовников по чужим квартирам таскать! Нашла тут, понимаешь, гостиницу с номерами на час. Анька продолжает тараторить:

— Ага. Вот, Наумыч и загорелся — пойдем, пойдем. У вас как раз, тема номера.

История становится все занятней, и я засовываю ладонь под подмышку:

— И что?

— Ну, а ты что, Наумыча, что ли не знаешь? Ему языком зацепиться — раз плюнуть. Он ему статью еще обещал про этот «Кальяри».

— Капец. Ну, спасибо тебе, Сомова.

— За что?

— Как за что? За то, что ты мне так вовремя предупреждаешь, вот за что.

— Так, Марго, ты главное успокойся. Ну, этому Шульгину нет никакого дела до вашего журнала. Ну, Наумыч сольет ему какие-нибудь архивные номера и все! На этом и разойдутся.

Номера? Зачем?

— Какие еще номера?

— Ну, за этот год, за прошлый. Ну, короче, всякую макулатуру.

Пофигизм Сомовой просто убивает. Скукожившись от предчувствия беды, недоуменно мотаю головой, вытаращив глаза:

— Ха... А ничего, что там на одной из обложек моя фотография?

— Какая еще фотография?

— Какая... Где я ведьма! Какая...

Голос Сомовой падает:

— Господи, слушай, я только сейчас об этом подумала.

— Вчера надо было думать Сомова, вчера! Ладно, Ань, все, давай, пока.

— Ну, подожди! А как же…

— Все я сказала, пока.

Обреченно гляжу в сторону приоткрытой двери:

— Ну, что, торпеда по правому борту, Маргарита Александровна?

Морда лица на всю страницу, это конечно круто, но теперь приходится разгребать последствия. И это не считая маленьких фоток главного редактора на форзаце в каждом номере… Хотя вряд ли Федор Иванович будет разглядывать мелкие лики офисного менеджмента.

* * *

Теперь не до работы — больше стерегу, что происходит там, снаружи. Может, тревога и ложная, но если Шульгин — старший где-то еще здесь, то развития событий можно ждать с минуты на минуту. Так и мыкаюсь без результата почти час. Увы, пора ехать на назначенную с Олей встречу и тянуть дольше нет никакой возможности. Вскинув на плечо сумку, уже выхожу в холл и о чудо — лицезрею Николая у секретарской стойки, а перед ним большущую коробку из которой торчат корешки журналов. Пчелкин усердно в ней роется, что-то выискивая, и я тороплюсь подойти. Люси нет, и я с разбегу занимаю ее место:

— Что ты делаешь?

— Журналы считаю.

— Какие журналы?

— Наши. Подборка за последний год.

Все сходится!

— А-а-а… Тебя Наумыч попросил, да?

Пчелкин оглядывается на кабинет шефа:

— Да, он хочет какому-то челу подарить.

Вот и прекрасно. Тут же начинаю реализовывать свой план:

— Слушай, Коль, сейчас нужно срочно в отдел кадров сгонять.

— Зачем?

— Возьмешь у них список всех сотрудников.

— А список у Люси есть.

Поправив сумку на плече, упираю руки в бока:

— Ну, Люся на обеде, давай, бегом.

— А, сейчас журналы отнесу.

— Потом отнесешь, давай мухой!

— Борис Наумыч просил.

— Ну, я тебе сейчас Борис Наумыч.

Разведя руки, Пчелкин замирает в нерешительности и приходится додавливать — приподняв вопросительно брови, интересуюсь:

— Так! Мне что, тебе нагрубить?

Пожав плечами, Николай молча удаляется и я, поглядывая осторожно по сторонам, начинаю рыться в пыльных залежах:

— Ну, где он!?

Наконец, мелькает знакомый лохматый лик, и я выуживаю экземпляр из глубин:

— Нашла!

Облегченно вздыхая, еще раз смотрю на обложку: она самая, Маша-ведьма…, красная тряпка всего семейства Шульгиных.

— Фу-у-у-ух.

Скинув сумку с плеча, собираюсь засунуть в нее злополучный номер и вдруг слышу заливистый смех Егорова, выходящего из своего кабинета. Атас! Мгновенно прячусь под стойку. Хотя с его носом не лучший выход — вдруг опять учует запах моих духов. Но эта мысль приходит с опозданием. Голос Егорова приближается:

— Ха-ха-ха… Вот наши журналы. Так, а где Николай? Хотя, впрочем, нам же журналы нужны.

— Ну, логично.

— Держи.

— Благодарю.

— А, у меня этого добра знаешь сколько? Ну, а завершить нашу экскурсию я предлагаю незабываемым путешествием на лифте в типографию.

— Ну, давай, веди, веди….

— Там, немножко шумно.

Высунув голову поверх стойки, провожаю взглядом удаляющиеся спины.

— Ничего, веди, веди, я привыкший. В ресторане, представляешь, целый день на ногах.

Они заходят в лифт, и Егоров поддакивает, нажимая кнопку вниз:

— Да, да.

— О-о-о, что ты…

С шумом выдохнув, вылезаю наружу и убираю-таки, журнал к себе в сумку. Бросаю взгляд на часы:

— Капец, скоро ж Оля эта придет.

Повесив сумку на плечо, обегаю вокруг стойки и тороплюсь к лестнице — лифта ждать не буду.