Вернись и полюби меня (Come Once Again and Love Me) (гет)

Потайной ход заканчивался за книжным шкафом. Там имелось и второе ответвление, которое вело в личные апартаменты директора, но ее интересовало именно это, позволяющее попасть в кабинет. А если отодвинуть в сторону маленькую панель, то можно было услышать все, что происходит за стеной. Лили невольно задумалась, часто ли Дамблдор стоял тут, наблюдая за студентами — или, может быть, членами Ордена? — которые ждали его в кабинете.

Чтобы отодвинуть панель, до нее сначала пришлось дотянуться — Дамблдор был на голову выше Лили, а эта штука располагалась на уровне его глаз. Так что в комнату заглянуть не получилось, но зато стало слышно...

Голос Сириуса. В памяти всплыло его лицо — то, как он выглядел в коридоре; ожесточившийся, мрачный, излучающий неприязнь, едва ли не отвращение... отчего-то это воспоминание оказалось неожиданно болезненным.

— ...хули ли мы вообще тут.

— Я знаю, почему, — сознался Ремус; судя по слабому и бесцветному голосу, его мутило.

— Ты? Откуда? — опять Сириус. Лили слышала частые, прерывистые вдохи, почти что всхлипы — похоже на Питера... приглушенные шаги — кажется, кто-то расхаживал по комнате взад-вперед...

— Погоди-ка, — воображение само дорисовало, как Сириус остро прищурился. — А ну-ка погоди... Это Сопливчик, да? Та херь с твоими глазами?

— Бродяга... — попытался было вставить Ремус — безуспешно, тот продолжил говорить, наплевав на любые возражения. Лили решила, что Сева с ними не было; должно быть, Дамблдор отвел его куда-то еще, решив разделить этих пятерых. Ей вспомнилось, как Северус сказал: "У него появятся догадки", — и сердце сжалось в груди... но пропускать мимо ушей ругательства Сириуса становилось все труднее и труднее.

— ...почему этот поганый говнюк тебя вылечил, и у тебя делалось такое странное лицо, а теперь нас вызвал Дамблдор, и мы сидим тут кучкой, как моллюски на камешке, и ни хера не делаем, и Снейпа тоже вызвал, хотя мы эту падлу даже не трогали, а сейчас ты говоришь, что что-то знаешь... Что это за хуета, Лунатик?

Лили затаила дыхание. Шорох шагов стих — тот, кто расхаживал по комнате, остановился, а затем по ту сторону книжного шкафа раздался негромкий голос Джеймса:

— Лунатик? Все будет хорошо. Если ты вдруг что-то выяснил, то можешь нам рассказать.

— Я знаю, — в тишине слышалось дыхание Ремуса. — Знаю. — Вдох. Выдох. Еще; и еще... — Снейп... он донес властям... о трех незарегистрированных анимагах.

Питер тоненько ахнул. У Лили глаза на лоб полезли.

— Этот ебаный говнюк... — начал было Сириус.

— О Мерлин, — промолвил Джеймс. — Лунатик, но откуда ты... Это он тебе сказал, да?

— Да, — хрипло признался Ремус.

— Заебись... И ты молчал?! — практически взревел Сириус. — Ты все знал и ничего, блядь, не сказал?!

— А если б я рассказал, то что дальше? О, я прекрасно знаю — как-никак, шесть лет это наблюдал, точнее, пять с половиной, но это неважно — вы бы стали за ним охотиться, а потом совершили что-нибудь ужасное, точь-в-точь как в прошлый раз, когда он хотел, чтобы нас отчислили! Потому что, разумеется, это же жуткое преступление, за которое нужно сразу убивать!

Слова хлынули из него потоком, лились в ошеломленную тишину; голос Ремуса дрожал и срывался — от ярости, от беспомощности, но он явно не боялся, а просто вываливал все, что давно наболело. У Лили закружилась голова... отчисление? Убийство? О чем это он?

— Я ведь уже извинился, — прорычал Сириус.

— Лунатик, — попытался вмешаться Джеймс, но Ремус не дал себя перебить. А судя по звенящему от напряжения голосу, возможно, и вообще ничего не услышал.

— Ты извинился передо мной, не перед Снейпом, и ты так и не понял, так до сих пор и не понимаешь, за что тебе следовало просить прощения! Ты отправил Снейпа в пасть к оборотню...

Чтобы не вскрикнуть, Лили зажала себе рот — той рукой, в которой не было палочки.

— ...ко мне в пасть, и ты так и не понимаешь, что это значит!

— Сдохший на хуй Пожиратель — вот что это значит! Не спаси Сохатый его поганую шкуру, их тут стало бы на одного меньше! — голос Сириуса был пугающе мрачным. Сердце у Лили колотилось как безумное.

— Но это же убийство, Бродяга, — Джеймс говорил встревоженно, но тихо, и Лили подумала: "Слава Богу, ты хоть это понимаешь..." — Мы ведь уже обсуждали...

— Ага, только вы так ни хера и не поняли. Ты живешь в таком радужном мире, Сохатый, — мы друзья, дай пять, все стало хорошо опять... Вот только хуя с два это так! Пожиратели пиздец как реальны, и они хотят убивать людей, людей, которые ни в чем не виноваты. Убей Пожирателя — спасешь невинного, вот как устроен мир! Вот что такое война — а она приближается, я точно знаю, даже если вы все в нее и не верите.

— Но не убивать же нам их теперь, — возразил Джеймс, и как же Лили была ему благодарна за то, что хоть он это видит. — Только когда нам совсем не оставят выбора...

— А когда нам его не оставят? Кого должны убить Снейп и эти его дерьмовые извращенцы? Может быть, Эванс? Кажется, ее судьба тебя заботит...

— Если ты хочешь стать убийцей и чудовищем, — у Ремуса дрожал голос, — это твой выбор, если я — или Джеймс, или Питер — если кто-то из нас захочет это сделать, то это его решение и его выбор, но мне-то ты его не дал! Ты использовал меня, едва не превратил в чудовище, сделал меня своим орудием, но орудие ли или чудовище — я все равно не человек! Ты понимаешь, что это значит? У меня нет выбора, когда я такой! Я бы все за него отдал, все, что только можно! Ты должен был меня остановить — я был не в себе, не мог себя контролировать — а вместо этого ты натравил меня на другого человека! Я думал, что могу на вас положиться, что вы не дадите мне ни на кого напасть, что если я не могу доверять себе — а я знаю, что не могу, — то уж вам-то троим доверять точно можно!

На комнату свалилась тишина, гнетущая до осязаемости. Лили чувствовала, как слезы ползут по щекам, оставляя влажные дорожки. Вот откуда Ремус знал, как это горько — когда тебя предает человек, которому ты верил как себе.

Все молчали, только слышалось тяжелое дыхание Ремуса. Лили по-прежнему зажимала рот рукой, чтобы не издать ни звука.

Как она могла все это пропустить? Ничего, совершенно ничего не заметить?

Запросто, если даже не пытаться вглядываться.

...Есть в этом Люпине что-то странное. Куда это он то и дело пропадает?

Он болеет. Говорят, он болеет.

Что, каждое полнолуние?

Слышала я ту твою теорию... Какой же ты неблагодарный. Я знаю, что случилось той ночью. Ты полез в туннель под Гремучей ивой, и Джеймс Поттер спас тебя от того, что сидит там внизу...

Какой же ты неблагодарный...

Ей стало дурно. Хотелось заорать: "Но я же не знала!" — но Лили прикусила язык, и не только потому, что не хотела себя выдавать. Она просто не могла встретиться с ними лицом к лицу — только не сейчас, когда случилось такое... словно волна откатилась назад, и на мокром песке появились отпечатки ног.

А если бы Сириусу удалось задуманное? Если бы Сева и впрямь убили?

Все вокруг поплыло — и пол, и стены... как будто она стояла в раскачивающейся лодке. Если бы Северус тогда погиб... если бы...

Щелкнула, открываясь, дверь кабинета, и за стеной зазвучал голос Дамблдора:

— Извините, что заставил вас ждать, — это было сказано спокойно, доброжелательно и мягко. Пауза — и он добавил: — А, похоже, я прервал какое-то бурное обсуждение. Хотите, чтобы я вас ненадолго оставил?

— Нет, сэр, — ответил Джеймс. — Мы уже все, сэр. Вы нашли Снейпа?

Сердце у Лили снова встрепенулось; глаза сами по себе распахнулись и уставились в сумрак потайного хода. То есть как — нашел ли он Северуса?

— Увы, — сказал Дамблдор. — Он предпочел избежать этой встречи. Подозреваю, что сейчас он уже далеко.

То прикосновение к локтю... и тот взгляд через плечо, когда Сев сворачивал за угол...

Ох.

— Он удрал к Волдеморту, — с непрошибаемой убежденностью заявил Джеймс.

Он вовсе не пытался ее обнадежить...

— Вы так полагаете? — спросил Дамблдор, направляясь в другой конец комнаты.

Он прощался.

— Что до меня, то я в этом не столь уверен. Но рассуждать на эту тему сейчас бессмысленно; без глины кирпичи не вылепишь. Полагаю, нам лучше сосредоточиться на более актуальной проблеме. Я позвал вас сюда, поскольку в отдел магического правопорядка недавно поступило анонимное сообщение, касающееся вас, мистер Блэк, вас, мистер Поттер, и вас, мистер Петтигрю...

Оказывается, Лили в какой-то момент успела прижать ладонь к стене — и сейчас на нее оперлась, ослепшая и оглохшая из-за стоявшей вокруг темноты и бушующих внутри эмоций. Северус исчез, сбежал из Хогвартса у нее за спиной...

Нет, этого не может быть...

Пальцы чувствовали камень, холодный и жесткий. Воздух казался слишком густым, и больно было дышать — словно на грудь навалилась тяжесть, давил вес целого замка.

Только сегодня она задавалась вопросом — о Господи, неужели это было всего несколько часов назад? — как примирить между собой Джеймса и Северуса. Но теперь — о, теперь Лили понимала, что это не в ее силах. Может быть, если бы они были другими людьми... если бы их жизнь сложилась как-то иначе... но все они были такими, какими есть, и жизнь их, как из кирпичиков, строилась из сделанных ими выборов.

Лили не замечала ничего вокруг. Мысли спутались, вздымались диким хаосом; она попыталась выровнять дыхание, чтобы в голове всплыла хоть какая-то идея, хоть какая-то подсказка, что же ей делать дальше.

Северуса с ней больше не было. Тут он ей не поможет.

Дыши... дыши... расслабься... просто дыши...

И когда смятение в мыслях наконец-то улеглось, и лихорадочные образы снова растворились в породивших их дебрях подсознания, от общего клубка отделился один вопрос и поднялся над остальными:

Как мне найти Сева?

На несколько мгновений эта мысль захватила ее целиком. Лили вдыхала и выдыхала, и ничего больше.

В жизни всегда приходится выбирать. И меняться.

Обернувшись, она нашла взглядом светлое пятно на стене — окошечко в директорский кабинет. Оттуда все еще доносились голоса, но теперь они звучали глухо и неразборчиво. Впрочем, слова сейчас ничего не значили; там, за стеной, остались пятеро самых близких ей людей — те, кем она дорожила больше всего на свете, и в прошлом, и в настоящем, хотя сейчас к ее чувствам и примешивались боль и смятение. Ибо, как и говорил Ремус и как она сама доказала на примере Северуса, те привязанности, что родились в твоем сердце, останутся в нем навсегда, даже если головой ты сейчас этого не понимаешь. Память сердца мудрее разума.

В горле стоял ком — такой огромный, что заговорить не получилось бы даже шепотом. Впрочем, она так и так не знала, что сказать; слова не шли на язык, пусть услышать их и могли только тени вокруг.

Лили развернулась и ушла в темноту, освещая себе путь звездным сиянием Люмоса.

* * *

Не желая, чтобы о ее уходе узнали, она не стала ничего забирать; спустилась по потайному ходу сначала на первый этаж, а потом и под землю, в тоннель, по которому выбралась на окраину Запретного леса. Незаметная тропинка вела отсюда к тщательно охраняемой бреши в системе защитных чар — к одинокой калитке, которая отпиралась только особым набором заклинаний. По крайней мере, именно так это когда-то работало.

Она все еще оставалась на территории Хогвартса; аппарировать отсюда было нельзя, и маловероятно, что чары на калитке за пять лет ни разу не поменялись. По крайней мере, хотелось надеяться, что Дамблдор не настолько беспечен. Но проверить все равно было нужно, потому что иначе ей придется идти через лес. Без дороги и ночью.

Лили уже и не знала, можно ли в этой школе на кого-нибудь положиться. Ее собственным суждениям, как оказалось, доверять точно не стоило.

Так много ошибок... Сколько же их всего? И что еще она проморгала?

Чтобы найти калитку, нужно было точно знать, где искать. Лили наткнулась на нее через пять минут; как и ожидалось, отпирающие заклинания не сработали — только зашипели и растаяли в темноте, на мгновение озарив ее разноцветными вспышками.

Значит, этот вариант отпадает. Она постаралась не паниковать, хотя воображение упорно рисовало, как Северус с каждой минутой уходит все дальше от Хогвартса. "Сосредоточься, Лили. Если ты сейчас потеряешь голову, то вообще ничего не добьешься. Хотя ты и с головой-то немногого добилась", — мысленно добавила она, и во рту стало горько от стыда.

А потом постаралась отключиться от этих мыслей и еще раз сосредоточилась на том, чтобы сосредоточиться. Ну что, куда теперь?

Визжащая хижина. От этого названия внутри снова всколыхнулась горечь, но мысли продолжали крутиться дальше. Это околица Хогсмида — значит, по подземному лазу можно выбраться за защищенную чарами территорию. Ремус туда сегодня точно не придет, и до леса там недалеко. Шансы быть замеченной минимальны.

А потом можно начать искать хитроумного двойного агента, который явно хочет спрятаться. Ото всех... и от нее, возможно, в первую очередь.

Сжав в руке палочку, она выдавила дрожащим, но решительным голосом: "Укажи!" — а потом повернулась лицом на запад. Сначала нужно выйти на опушку, а дальше по краешку леса пробраться к Гремучей иве...

Над головой смыкалась черная листва; лунные лучи дробились в ветвях, светлыми осколками падали к ногам, на испятнанную снегом землю. Жаль, что не удалось забрать из спальни зимний плащ, но ничего, сойдет и трансфигурированный из галстука.

Среди деревьев было очень тихо. Ей никогда раньше не приходилось забираться так далеко зимой. Птицы, должно быть, улетели на юг; без их голосов лес казался... жутковатым. Вымершим. Она надеялась, что не столкнется с кентаврами — те более чем ревностно охраняли свою территорию.

А еще... в голове вертелась какая-то мысль, но все время ускользала... Что-то насчет бекона?..

Где-то в стороне раздался прерывистый вой и затих в морозном воздухе.

У Лили стали волосы дыбом.

Мантикора.

Вот же черт.

Что она знала о мантикорах?.. На курс по уходу за магическими существами она не записывалась, но читала "Фантастические звери: места обитания"... так что там насчет мантикор, как от них защищаться? Эх, ей бы такую память, как у Сева... или хотя бы обычную, а не дырявую, чтобы не забывать жизненно важную информацию... или нормальные мозги, чтобы не быть такой тупицей, до которой все доходит как до жирафа.

"А еще было бы неплохо, если бы тут все же водилась какая-нибудь живность, — прошептал инстинкт самосохранения, — иначе ты знаешь, где эта тварь станет искать закуску, когда проголодается... а ведь она проголодается — это уж как пить дать".

Так. В первую очередь надо поскорее выбраться из леса.

Лили зашагала быстрее. Она по-прежнему шла на запад; успокаивала себя, прокручивая в голове воображаемую схватку с мантикорой — или мантикорами, если их окажется несколько. Магия на них почти не действует... может, ослепить? Или приклеить лапы к земле? Щитовые чары наверняка отбросят эту тварь назад...

Она замедлила шаг, а потом и вовсе остановилась — сердце гулко колотилось в груди, все чувства обострились... слева хрустели ветки, она напрягла слух, пытаясь расслышать что-то, кроме собственного тяжелого дыхания, и наконец-то смогла разобрать... стук копыт?

"Ох", — подумала она — из густых кустов вынырнули три кентавра, с луками и столь грозным выражением на лицах, что и оно вполне тянуло на оружие. К их лоснящимся от пота крупам прилип разный сор и мелкие веточки... хотя нет, из луков в нее целились только двое. У третьего было копье.

— Что, еще один? — спросил гнедой кентавр с рыжеватыми волосами. — Откуда ты здесь взялся, маленький человечек?

— Откуда бы ни взялся — его тут быть не должно, — прогремел второй, тот, что с копьем; он напомнил Лили Северуса — вороной мастью, бледной кожей, словно светящейся в лунном свете, и выражением лица, которое явно отдавало чем-то вроде "прочь с дороги, жалкие создания". — Это наш лес.

— И сегодня тут довольно оживленно, — ничуть не смутившись, отвечал гнедой.

— Тебе лучше уйти, маленький человечек, — сказал третий кентавр — весь темный, если не считать белков глаз. Похоже, он был среди них главным: стоило ему заговорить — и второй, похожий на Северуса, тут же прикусил язык, хотя явно хотел огрызнуться. — Детенышам тут не место.

— Большое спасибо, — произнесла Лили, пытаясь говорить со всем возможным почтением, — и извините, пожалуйста, но вы случайно не видели тут еще одного человека? Мальчика, примерно моего возраста, с черными волосами...

— Спроси у Бэйна, — посоветовал гнедой кентавр таким тоном, словно его это изрядно позабавило.

— Этот юнец! — воскликнул тот, что напоминал Северуса; видимо, это и был Бэйн. — Ну попадись он мне только!..

— Тихо, — скомандовал вожак, и Бэйн послушно заткнулся. — Не время вести себя как беспечные дети, когда где-то там разгуливает зверь. Ронан, проводи человечка до опушки, потом найдешь нас. Мы пойдем вперед.

Ронан кивнул. Застучали копыта, и вожак с Бэйном умчались прочь и скрылись в подлеске под треск ломающихся веток.

— Пошли, маленький человечек, — сказал Ронан. — Тут где-то бродит мантикора, и в это время года пищи для нее немного.

Чтобы не отстать, Лили пришлось перейти на бег.

— Спасибо, — выдохнула она, труся рядом с кентавром. — Я никак не могла вспомнить, как борются с мантикорами...

— Утыкивают стрелами и копьями, — отвечал тот. — От ваших деревяшек толку мало. Думаю, тебе лучше сесть на меня верхом — ты слишком шумишь, эта тварь нас мигом найдет, — он притормозил. — Залезай. Но чур, об этом не трепаться, и повторения не будет.

— Ко-конечно, — Лили чувствовала ужасную неловкость, но вместе с тем и признательность; забралась к нему на спину и уселась, радуясь, что утром надела под мантию вельветовые брюки, чтобы не замерзнуть.

Ронан вывез ее из леса и остановился там, где заканчивались деревья и начинались их тени. За границами черноты снег был пустынным и ярким от лунного света.

— Эм-м... Ронан... сэр? — спросила Лили, сползая с лошадиного крупа.

— Да, маленький человечек? — отозвался тот.

— Тот мальчик... вы не знаете, куда он пошел?

— На восток. Добрался ли он до места своего назначения, я, однако же, сказать не могу.

— Огромнейшее вам спасибо, — выпалила она, срываясь с места, и побежала вдоль деревьев туда, где высилась темная громада ивы.

Тычок палкой — а дальше Лили ждали уходящий под землю осклизлый лаз и холод, хоть и не такой кусачий, как снаружи, но все-таки довольно неприятный. Потолок там был низкий — идти пришлось согнувшись в три погибели, а в паре мест даже ползти на четвереньках, зажав волшебную палочку в зубах. Лили никогда здесь раньше не бывала... и Ремусу приходилось так мучиться каждый месяц? Неужели нельзя было сделать нормальный проход?

И Северус когда-то тоже сюда спустился...

На глаза навернулись слезы. Доверие... о Господи, она же им доверяла! И неважно, что они никогда не причиняли ей зла (ну, не считая Питера, конечно). И неважно, что их подозрения в конце концов оправдались, и Северус, хоть и на время, действительно стал именно таким, как говорил Сириус. Так все равно нельзя; наказание не должно предшествовать преступлению, и нельзя карать людей на основании одних догадок, не подкрепленных ничем, кроме ненависти.

А Джеймс и Ремус... они ведь знали, что Сириус был неправ, и даже спорили с ним тогда, в кабинете... но все-таки ничего ей не сказали. Как они только могли — скрыть от нее эту историю, утаить, как Северусу подстроили ловушку, которая могла закончиться для него смертью или неизлечимым проклятием? А Северус... он тоже ничего ей не рассказал, но попытался — на свой собственный лад, а она не стала слушать... ухватилась за версию, которую сочла правдоподобной: что он пытался вырыть им яму и сам в нее попал, а Джеймс его спас... и никогда прежде не задумывалась, отчего Джеймс вообще так удачно оказался поблизости.

Свисающий с потолка корень шарахнул ее по лбу; Лили выругалась, но потом решила, что это, должно быть, наказание свыше. Это же надо — быть такой малолетней идиоткой!.. Такой... мудилой, как выражался Сириус.

О Боже, Сириус... Она и не предполагала, что... что в нем может жить такая тьма. Или же, подумала Лили с отчаянием, она, как и всегда, смотрела, но не видела. Это выражение, которое появлялось на лице Сириуса, когда кто-то заговаривал о его семье... и еще иногда на поле боя... Картинка легко всплывала в памяти, но на общих собраниях он всегда был таким искрометно-жизнерадостным, всегда заставлял их забыть о тех ужасах, что творились там, снаружи, и среди шуток и смеха, на ярком свету, так легко было принять все остальное за игру воображения...

Лили провела рукой по лицу и нечаянно размазала по лбу грязь.

Ее подташнивало — в первую очередь от самой себя. Все это творилось прямо у нее под носом — слизеринцы, Пожиратели Смерти, Джеймс и Сириус — как они много лет вдвоем нападали на одного, то благородно "спасая" от него невинных людей, то просто ради забавы; и даже то, как Питер радовался, когда другие дрались... Она не знала, что Сириус нарочно послал Северуса в ловушку, где его могли покалечить или убить; не знала, что они пользовались своей картой, чтобы нападать на него из засады... И что Пожирателей Смерти поощряли их собственные родители, и что даже если бы Северус решил послать свою компанию куда подальше, то сам стал бы для них мишенью — для сотен амбициозных и жестоких студентов... Она не знала, что Дамблдор придумывал темные заклинания и что Джеймс предотвратил убийство, а потом вместе с остальной троицей сделал все, чтобы выгородить виновника.

Она ничего этого не видела.

Из глубин памяти выплыло воспоминание, целеустремленно протолкалось вперед, отодвинув на задний план всю ее недоуменную оторопь. Как она смотрела на Джеймса, когда узнала, что случилось... "Нет, — с отчаянием подумала Лили, — их версию того, что случилось!.." Она им тогда почти что восхищалась, и он широко улыбнулся и взъерошил волосы, точь-в-точь как тогда, на седьмом курсе, когда показал ей карту — это была такая сложная и тонкая работа, что Лили невольно залюбовалась...

Да как он только мог — сначала нашел своей карте такое применение, а потом еще и начал ею хвастаться, зная, что она, Лили, когда-то дружила с Севом! Тьфу! Ох, какую пощечину она бы ему сейчас залепила! А Сириус! Может, они еще и под плащом-невидимкой прятались? Или им хватало и "данных разведки", и они просто нападали на Сева из-за угла и норовили задавить числом? О Боже...

На какое-то безумное мгновение Лили пожалела, что просто сбежала оттуда, не высказав им все, что о них думает. Если бы на кону не стояли поиски Сева, она наверняка пожалела бы об этом сильнее.

Но по сути ей некого было винить, кроме самой себя. Перед глазами пронеслась вереница кристально ярких, совершенно детских глупостей — то отвращение, которое она порой испытывала к ним ко всем... Джеймс и Сириус всегда нападали первые, а Северус в долгу не оставался — и отвечал им с такой жестокостью... то его заклинание, Сектумсемпра, режущее кожу на ленточки... Он изобрел его в конце пятого курса, и они с Лили крупно поссорились — они тогда много из-за чего ссорились; она никак не могла взять в толк, отчего он растрачивает свои таланты на такие гадости, а Северус посмотрел на нее этим своим незнакомым взором, от которого ползли мурашки по коже, и произнес: "Мне нужно себя защищать". А потом Лили пару дней его избегала, а потом случилось то происшествие под деревом, и больше она с ним не разговаривала — пока не умерла.

Дело было не только в Пожирателях Смерти — а вернее, вовсе не в них. Северус сталкивался с людской жестокостью везде — в школе, дома, в Хогвартсе; он всегда ждал нападения и готовился атаковать в ответ — а Джеймс и Сириус явно наслаждались, выводя его из себя. И не только они, но и почти все в школе... воспоминания пузырьками всплывали на поверхность, как обломки, подхваченные прибоем: Мэри и Фелисити... как они смеялись, когда слышали об очередных проделках Джеймса... толпа, которая стояла в стороне и подбадривала Мародеров...

Она утерлась ладонью — от грязи защипало глаза. Корни деревьев впивались в колени, сверху дождем сыпалась сухая земля и застревала в волосах, по шее, кажется, кто-то полз, а воздух обжигал легкие, но она по-прежнему не останавливалась.

В голову закрался вопрос: а когда, собственно, Джеймс перестал нападать на Сева? Она раньше думала, что на седьмом курсе: смерть матери заставила его повзрослеть, он перестал швыряться проклятиями во всех подряд, и все эти отвратительные драки и заносчивые манеры ушли в прошлое, а на передний план выступили те черты характера, которыми Лили в моменты слабости всегда в нем восхищалась. Но она не забыла тот случай, когда Северус заклятьем оторвал Джеймсу нос — из-за того, что "он так цепляется к чужим носам", как им потом процитировал Питер. Неужели все эти старые штучки продолжались и тогда, только у нее за спиной? А ей никто ничего не сказал?

"А может быть, — прошипел ее внутренний дементор, — они думали, что ты и сама все знаешь, и тебе плевать. Может, и Северус так думал — потому-то он сейчас и ушел".

В боку отчаянно кололо, мышцы сводило от боли — бедра, икры, поясница... Когда же этот клятый тоннель наконец закончится?

Кажется, ее мысленный вопль сработал как призывающее заклинание: свет впереди приобрел очертания и оформился в круглый проход. Слава Богу.

Подтянувшись на дрожащих руках, она заползла в хижину и практически рухнула на грязный пол. Чуточку отдышалась, а затем села и огляделась по сторонам.

Бардак переходил все границы. Растерзанная мебель, выбоины на стенах, дыры в полу — а сами доски были испещрены шматками грязи, клоками пыли, обрывками обоев и какими-то липкими темными пятнами, в которые и вглядываться-то не хотелось. Ремус рассказывал, что до того, как Джеймс и остальные освоили анимагию, превращения часто плохо для него заканчивались — в волчьем облике он мог себя погрызть или покалечить...

К глазам подступили слезы. Как они только могли — быть такими добрыми и заботливыми с Ремусом и такими жестокими с Северусом?

Едва держась на заплетающихся ногах, Лили подошла к заколоченному окну и заставила гвозди вылететь из досок. Здесь оказалось выше, чем она думала; земля ударила по пяткам, лодыжки прострелило болью, но, к счастью, обошлось без проблем посерьезнее. Она завернула за угол и увидела Хогсмид — огни, светившие приветливо и ярко в уютной лощине чуть ниже линии горизонта.

Лили с трудом перелезла через кое-как сколоченный забор и побрела вниз, в сторону деревни, спотыкаясь на ухабистой дороге.

Там было темно и холодно. Под лучами ущербной луны тускло переливался снег — а тени, наоборот, становились ярче, точно жирные росчерки угольного карандаша. Резко чернели деревья — того же цвета, что и небо, они казались кляксами, протекшими сверху на полосу горизонта, и тяжелые мерцающие облака расступались перед лунным диском, будто напуганные его жгучим сиянием.

Как же ей связаться с Севом? Через совиную почту? Если они закрыты, придется туда вломиться. Оставить им немного денег и...

Вот только денег у нее как раз и не было. Она ничего с собой не взяла, только ту мантию, что на ней, и свою палочку. Тьфу ты.

Что ж, придется вломиться к ним сейчас, а заплатить потом. Нужно отправить Северусу записку, пока он не исчез окончательно; как-то предупредить его, что...

Ой, какая же я все-таки дура.

Она остановилась прямо посреди дороги и вызвала в памяти то мгновение, когда Северус притронулся к ее локтю, а потом бросил взгляд через плечо, сворачивая за угол; сосредоточилась, отсекая все, что случилось и до, и после, и, заново переживая этот миг счастливой надежды, воскликнула:

— Экспекто патронум!

В холодном ночном воздухе заискрилась лань, развернулась на месте и понеслась на север, промелькнув перед глазами, как метеор.

Лили побежала за ней.

Деревню пришлось обойти стороной — из опасений, что на главной улице она привлечет к себе слишком много внимания. Лань уже давно скрылась из виду; когда Лили уловила в темной дали последний отблеск, та все еще мчалась на север. Значит, и ей туда же. Хотелось надеяться, что Сев все-таки повернет назад — ох, только бы он повернул...

А если нет, то она просто продолжит идти вперед. Не остановится, пока его не нагонит.

Теплый свет Верхней улицы остался далеко позади. Лили пробиралась задворками — мимо домиков, беспорядочно разбросанных по равнине, которая дальше переходила в предгорье, и в конце концов снова вышла на дорогу, к тому месту, где та заканчивалась, упираясь в ограду. Найдя ступеньки, она перелезла на другую сторону изгороди и оказалась на пустоши, которая тянулась вдоль подножья горы.

— Укажи! — снова скомандовала она палочке, и та послушно повернулась на север. Лили двинулась в том направлении, время от времени перебираясь через россыпи камней, и наконец огоньки Хогсмида растаяли во мраке, и она осталась одна. Ни звука — только ветер, ее собственное тяжелое дыхание да шорох шагов по холодной, бесплодной земле.

Тучи раздвинулись, и снова показалась луна — крупнее, чем раньше, и ниже висящая в небе. Хлынул серебристо-белый свет, омывая высокие валуны, и их тени опрокинулись вниз и потянулись к Лили.

Где-то в дюжине метров впереди появилось что-то черное, отделилось от затемненной верхушки скалы. Лили оцепенела, сердце замерло в груди...

Но это оказался не Северус. Это была мантикора.

Вокруг ее гривы нимбом сиял лунный свет. Лили скользнула взглядом по ее хвосту — черному, с резко очерченными угловатыми выступами и ядовитым жалом на конце. Глаза твари горели во тьме, как два рыжих уголька; точь-в-точь как те сигареты, что курил Сириус после смерти Регулуса.

Мантикора подобралась, напрягла мышцы — лунный свет мазнул по согнутой задней лапе — и прыгнула.

Внутренний голос завопил: "Ты что творишь?!" — но Лили зажмурилась и прокричала:

— Иллюминатус!

Под веками вспыхнуло — свет ударил ослепительной волной, и мантикора истошно заверещала. Лили открыла глаза — тварь хлопала себя по лицу, металась то вправо, то влево, но нюх она явно не потеряла, так что...

Заклинание дымовой шашки слетело с палочки само — Лили даже не успела осознать, что совершает ошибку: да, дым скрывал ее от мантикоры, но в то же время и мантикору от нее. Что ж, та теперь ослеплена как минимум дважды; самое время убираться куда подальше. Только не в деревню, к людям эту зверюгу подпускать нельзя, но вот если заманить ее в какое-нибудь ущелье...

Лили побежала направо; бросила перед собой заклятье, определяющее рельеф местности — когда-то она отыскала его, чтобы помочь Ордену с ночной рекогносцировкой. Ага, вот: где-то метров через двенадцать начинается обрыв.

Она затормозила на самом краю; гравий брызнул из-под ног, с рокотом обрушился в овраг, где метрах в пяти-шести внизу виднелась замерзшая река.

Вот только тот рокот — это оказались вовсе не камешки. Похоже, мантикора прекрасно сориентировалась и по запаху.

Лили кинулась вперед — слишком крутой склон, она заскользила, точно на лыжах, вниз-вниз-вниз, а потом земля вывернулась из-под ног, будто отрезанная ножом, и вдруг возникла снова; Лили рухнула на камни — они покатились в разные стороны — ободрала ладони, и, похоже, на сей раз точно повредила лодыжки. Охнув, она поднялась на ноги; мантикора рычала — из горла рвались низкие, раскатистые звуки, под лапами осыпался щебень — зверюга спускалась по склону, и Лили сама удивилась силе своего испуга, тому, как все тело пробрал озноб...

Кое-как дохромав до реки, она ступила на лед. Тот затрещал, но выдержал. Ей захотелось глянуть назад; желание было внезапным и отчаянным, как удар молнии, и, не успев его подавить, Лили повернула голову. Растрепанная прядь упала на щеку, но не помешала разглядеть мантикору — лунный свет озарял ее человеческое лицо, горящие глаза и оскаленные зубы, а по подбородку стекала кровь, тварь явно собиралась прыгнуть — высоко занесла хвост, как для удара...

Лили метнулась к другому берегу. Порыв воздуха — она шлепнулась на лед, и жало прошло над головой впритирку — под животом разбежались трещины, студеная вода обожгла сквозь одежду, и кожа взорвалась отупляющей болью, точно от какого-то коряво наложенного Круциатуса, а потом пальцы нащупали впереди каменистую твердь, Лили попыталась ухватиться, подтянуться...

Позади на лед обрушилось что-то тяжелое — раздался хруст, потом плеск воды; когти мантикоры разодрали вымокший плащ и рванули назад — руки разжались, резкая боль опалила спину и потекла вниз — к коленям и дальше по икрам, четыре горячих полосы, и Лили вскрикнула...

Мантикора взвыла не своим голосом, и неожиданно когти исчезли.

Какой-то человек — чьи-то пальцы тисками сомкнулись чуть выше локтей и потянули ее наверх из реки; Лили трясло, она вцепилась в своего спасителя — слишком худые руки, слишком тощий подросток со стальной хваткой...

— Сев! — ахнула она.

— Я покинул школу всего час назад — а ты за это время умудрилась попасться мантикоре, чуть не утонула и в придачу продрогла до костей?

В его голосе бурлила ярость, хватка была совершенно немилосердной, но он очень мягко развернул Лили спиной к себе, чтобы взглянуть на ее раны; через секунду ее накрыло сушащим заклинанием, а потом еще и согревающим — в целом ощущение было такое, словно она вылезла из ванны и накинула одежду только что из сушилки.

На горном склоне было так тихо, что звенело в ушах: ни воя, ни рычания, и никаких тебе нечеловеческих воплей.

— Сев... мантикора...

— Уже на дне реки, — отрывисто бросил он. — Помолчи и не мешай осмотру. Она тебя не ужалила, так что все будет хорошо... рано или поздно.

Она обхватила его поперек груди, чувствуя под ладонью ребра.

— Прости, — выдохнула Лили, — прости, пожалуйста, я не знала...

— Тише, не отвлекай меня, — сказал он.

Сглотнув, она пристроила голову к нему на предплечье. Его прикосновения были быстрыми и умелыми и чем-то напоминали манеру мадам Помфри, но сердце под ее ладонью колотилось как безумное.

— Их явно нужно продезинфицировать, — в его голосе сквозил упрек. — Придется аппарировать в деревню. Держись.

Она кивнула. Аппарация сплющила тело, холодный воздух стал еще холоднее — они со скоростью света неслись сквозь пространство, — и все. Остановка. Задний двор, какой-то домик с темными окнами... Лили пошатнулась и чуть не упала в снег, но Сев ее удержал.

Ноги и спина болели, но не до потери рассудка — особенно теперь, когда страх уже не так туманил голову, а одежда стала сухой.

— Сев... — она заглянула ему в лицо — он явно что-то просчитывал; расстегивал плащ, не сводя глаз с задней двери коттеджа. Извинения так и рвались с языка, но Лили лишь спросила:

— Дамблдор тебя ищет, так ведь?

— Да, — он заставил ее опуститься на грубо сколоченную скамью — хозяин дома, должно быть, поставил ее тут, чтобы весной и летом наслаждаться видом на гору. На плечи лег тяжелый плащ; Северус завернул Лили в него и скомандовал: — Жди меня тут.

— Что...

Но он уже скользил прочь через задний двор — точно призрак в сонме прочих теней. Лили поплотнее запахнулась в его плащ и стала ждать.

Логика подсказывала, что он слишком хитер, чтобы попасться на краже лекарств в сонной деревушке, где жители, должно быть, и двери-то на ночь не запирали. Но беспокойство все никак не отпускало; вдоль всего позвоночника словно вспыхивали искорки. Когда Северус наконец-то появился опять, ее затопило облегчение.

— Их нет дома, — коротко пояснил он и помог ей встать — в манерах его сквозила своеобразная грубоватая заботливость.

— Мы что, оба туда пойдем? — слегка встревожилась она — Северус вел ее за собой по обледеневшему саду; аккуратные клумбы с уснувшими до весны растениями посверкивали серебром.

— Они уехали отдыхать, — пояснил он. — Судя по разбросанным по дому буклетам — на Канарские острова. Смотри, — указал на пачку писем. — Все присланы пять дней назад. Остальные наверняка дожидаются их возвращения на почте. Хлеб убран в холодильник, остатки мяса выброшены. И везде — пыль тонким слоем.

В горле застрял ком — будто от счастья, но почему-то слишком болезненного.

— Неплохо, Шерлок.

Он провел ее из кухни в ванную — та оказалась очень тесной, ванна на ножках практически подпирала собой унитаз, а к висящему над раковиной шкафчику можно было протиснуться только боком и выдохнув.

Северус открывал антисептик; волшебную палочку зажал в зубах, светя себе ею как фонариком.

— Ты решил не зажигать свет?

Он перехватил палочку в руку.

— Соседи могут заметить — а хозяева, как предполагается, сейчас отдыхают в нескольких тысячах миль отсюда. Как думаешь, что будет дальше? Может, в Хогсмиде за последние полвека и не случалось ничего серьезнее кражи пары морковок с чужого огорода, но люди все-таки не настолько глупы... — и добавил — говорить нормально ему мешала палочка, которую он снова зажал в зубах: — Надеюфь, фто не нафтолько.

Лили хотела улыбнуться, но губы ее не слушались. Сосредоточилась вместо этого на своих ощущениях — оставленные когтями раны все еще горели и кровоточили, теплые ручейки бежали по ногам и стекали в носки. Хотелось надеяться, что она хотя бы не закапала бедным хозяевам полы.

— Мне снять штаны, да?

На мгновение Северус застыл. Затем сказал, довольно успешно изображая безразличие, но при этом отводя взгляд в сторону:

— Придется. Не вижу смысла втирать мазь в вельвет.

Лили скинула с себя его плащ и положила на бортик ванны. Стянула колючую школьную мантию и пристроила ее туда же. Расстегнула пуговицы, спустила брюки до самых лодыжек и почувствовала себя... как-то странно.

Северус молчал как рыба и ухитрялся поддерживать между ними дистанцию, хоть при этом к Лили и прикасался — занимался ее располосованной спиной, уверенными, точными движениями наносил лекарство на поясницу, чуть выше резинки трусиков. Сначала кожу немного щипало, но потом неприятные ощущения исчезли; остались только прохлада и мягкие прикосновения. Лили вздрогнула.

Он застыл — будто примерз к месту.

— Тебе больно?

Она только покачала головой — через мгновение услышала размеренный речитатив исцеляющего заклинания, и по спине заплясали иголочки. Порезы затягивались; процесс, который сам по себе занял бы недели, с помощью волшебства ускорился до каких-то секунд.

Временами возможности магии просто ошеломляли.

Северус занялся ранами на ее ногах. Лили попыталась думать о чем-то постороннем, но как только сумела мысленно отстраниться от этой неловкой близости, в голову снова полезли мысли, которые жгли похлеще любого антисептика. Пожалуй, от них было почти так же больно, как от когтей мантикоры.

Что же ей все-таки делать?..

— Так что, мы теперь квиты? — тихо спросила Лили — Северус как раз обрабатывал ее левую голень.

На секунду он прервался, но тут же снова вернулся к своему занятию.

— Квиты?

— Ты удрал из школы и даже со мной не попрощался. Я погналась за тобой и едва не досталась на обед мантикоре. Я злюсь на тебя за твой поступок, но моя дедукция подсказывает, что ты злишься на меня за мой. Значит, мы теперь квиты?

Северус ничего не сказал, только залечил последнюю царапину. Лили повернулась, чтобы на него взглянуть, но он уже успел подняться на ноги и как раз завинчивал баночку с мазью; крышечка терлась о горлышко — скрип-скрип-скрип... Его лицо снова стало непроницаемым; вернулся взрослый шпион Сев.

— Пожалуйста, не надо, — попросила она.

— Не надо закрывать целебную мазь?

"Ах ты гад", — подумала она и едва сдержала слезы и желание кинуться ему на шею.

— Я в том смысле, что не делай такое лицо.

— Кто, я? Над этим носом потрудилась природа.

Лицо, на котором уже оставило отпечаток его обычное хмурое и язвительное выражение; тот жест, каким он откинул со лба волосы, чтобы не лезли в глаза; его внушительный нос — все эти черточки собрались в единый образ, и в душе у Лили что-то вспыхнуло, обжигая, точно клеймо, а следом поднялось ощущение, такое же яростное, как боль от ожога, но вместе с тем и другое, другое...

— Хватит, — хрипло выдавила она, — не строй из себя супер-пупер-агента. Со мной можешь так не усердствовать — Волдеморт куда умнее меня.

— Какая жалость, — ответил Северус, смывая с рук антисептик; в раковине плескалась вода. — Если бы Темный Лорд вздумал погулять ночью в одиночку и наткнулся на голодную мантикору, то сделал бы нам всем большое одолжение.

Что есть, то есть.

— А кстати, что с ней все-таки случилось? — спросила Лили. — Я думала, заклинания их не очень-то берут, — заглянула Северусу в лицо — такое молодое, но уже тронутое ранними морщинами, — и непохоже, чтобы ты страдал от отдачи.

— Не надо, — сказал он.

— То бишь?

— Не стой в чужой ванной без штанов. Я буду на кухне.

Он вышел. Лили накинула на себя одежду и последовала за ним, и уже через пару шагов оказалась на пороге кухни. Северус намазывал маслом ломтик белого хлеба; верхний свет по-прежнему не горел — темноту прорезали только лунные лучи, выхватывая из нее отдельные детали: руки Северуса, лезвие ножа... Стол был похож на половинку луны: такой же круглый, и правая половина освещена, а левая во мраке.

— А у меня в штанах теперь сквозняк гуляет, — сказала Лили и задумалась, стоит ли и дальше играть в непринужденность.

— Поделом тебе — нечего с мантикорами драться, — отвечал Северус — то ли иронизируя, то ли всерьез, она так и не разобрала. — Съешь вот это, — и сунул ей два тоста — должно быть, поджаренных заклинанием: хлеб был идеально подрумянен, а масло стало мягким. Лили послушно проглотила оба кусочка и обнаружила, что Северус протягивает ей снифтер — она принюхалась, и в носу слегка защипало — со сливовым бренди.

— Предлагаешь принять на грудь для храбрости? — поинтересовалась она.

— Ты свалилась в ледяную реку, а до этого, судя по плачевному состоянию одежды, долго плутала по бездорожью — ночью и посреди зимы. Согревающие заклинания не так хороши, как обычные человеческие методы.

Он говорил как человек, который знает об этом не понаслышке; который помнит, сколько раз был вынужден обходиться одними заклинаниями. Лили пригубила бренди и взглянула ему в лицо, украдкой рассматривая его поверх граненого ободка бокала.

Алкоголь прокатился по языку, оставил в горле горячую дорожку. Собственной отваги не хватало — оставалось надеяться, что спиртное ее все-таки взбодрит; Лили сглотнула и спросила, согреваясь от этого временного тепла:

— А где твой бренди и твои тосты?

— Я не блуждал по бездорожью, не купался в ледяной реке и не сталкивался с мантикорой.

— Ясно-ясно, ты у нас вообще супер-герой, — она уткнулась в свой бокал, пряча болезненную улыбку. — Небось еще и от Макгонагалл смылся, так ведь?

И не только от нее, но и от Джеймса с ребятами... но Лили пока что была не готова даже произносить эти имена вслух — только не теперь, после того, что они сделали со стоящим перед ней человеком...

— Что-то в этом роде.

Она собралась с духом — все, что смогла наскрести после принятого "на грудь", — и взглянула Северусу прямо в глаза.

— Ты это с самого начала задумал. Еще тогда, когда уходил с ними.

— Да, — не дрогнув, согласился он. — Именно так.

Лили допила бренди и отставила в сторону снифтер; стекло мягко звякнуло о каменную столешницу.

— Я уже говорила, — севшим голосом сказала она, — и, наверное, еще не раз повторю: какой же ты все-таки гад.

Он вымыл пустой бокал, высушил и убрал на место. Закрыл шкафчик и провел пальцами по деревянной дверце, вдоль декоративного желобка.

— А ты поступаешь на редкость глупо, — проговорил он, не оборачиваясь. — Черт возьми, ты должна была остаться в школе.

— В смысле, ты предполагал, что я останусь в школе, — Лили пристально смотрела на него, подмечая мельчайшие детали, надеясь догадаться, о чем он думает, хоть и знала, что у нее ничего не выйдет. — Но хотел ли ты этого?

Его рука соскользнула вниз, на столешницу. Северус молчал, по-прежнему стоя к Лили спиной.

— Я был уверен, что этого захочешь ты, — наконец ответил он — так равнодушно, словно ему и впрямь было все равно. — Имей в виду, что никакая опасность тебе не грозила — я принял все необходимые меры. На тебя наложены защитные чары: если на тебя нападут, все, что они попытаются сделать, вернется к ним в тройном размере. Не думал, правда, что это может сработать на мантикоре; возможно, человеческого в них не только лицо.

Несмотря на выпитое спиртное, в животе у Лили все заледенело.

— Так вот почему ты так плохо выглядел, — догадалась она. — Дело было не только в отдаче от того обряда, но и в другой темной магии.

— Да, — подтвердил Северус, наконец-то поворачиваясь к ней лицом. Даже в сумраке было заметно, что в глазах его горел насмешливый огонек; он будто ждал от нее упреков.

Лили стиснула зубы.

— Ты объединил эти чары с исцеляющим обрядом?

— Ну да, — мягко согласился он. — Вот видишь, ты вовсе не так глупа, как думаешь.

— Нет, я вела себя на редкость по-идиотски, — возразила она. — Но знаешь — это я так, чисто для справки — ты ведь тоже много чего наворотил. Нет, если нужно одурачить того типа, чье прозвище заканчивается на -олдеморт, то тут все в порядке, но как только речь заходит о других людях...

Он даже переменился в лице — словно в глубине его глаз что-то вспыхнуло так внезапно и яростно, что прожгло стоявший в комнате полумрак.

— Все видят только то, что хотят увидеть, — сказал он резко. — Даже Темный Лорд. Даже Дамблдор — от интеллекта это не зависит. Мы все видим лишь то, что хотим увидеть.

Лили вдыхала и выдыхала через рот — чтобы не испортить все, ударившись в слезы.

— Я знаю, — сказала она. — Знаю. Теперь я поняла — именно этим я много лет и занималась. Видела... даже не знаю, что именно я видела, потому что правда казалась... такой неправильной. Мне так стыдно, Сев...

Слова казались какими-то пустыми. Недостаточными. Северус не сводил с нее глаз, но по лицу его ничего было нельзя прочесть — только то, что он опять закрылся окклюменцией. Затем он произнес:

— Бред какой-то. Не знал, что тебе хватит и пары глотков бренди, чтобы начать нести пьяный вздор.

— Это не бред, Сев. Я пытаюсь извиниться за то, что была такой... такой мудилой.

Северус снова на нее уставился.

— А звучит на редкость бредово.

— Я ничего не знала, — продолжала она, — о Визжащей хижине. Когда Сириус... я не знала, что он хотел... чтобы Ремус тебя... — слова никак не выговаривались, но она знала, что должна произнести это вслух и тем самым признать, что это все правда... для Северуса, для самой себя — подтвердить, что теперь она знала... — Чтобы он тебя убил.

Слова заполнили тесную кухоньку и повисли в воздухе.

Северус ухитрился отпрянуть назад, не сделав при этом ни шага; словно мысленно от нее отдалился, хоть и остался стоять на месте. И продолжал молчать.

— Потому что ты за ними следил и хотел добиться их отчисления, — слезы все-таки появились — они обжигали, но не застилали глаза, и голос ее дрожал, но не срывался. — Сев, клянусь, я ничего не знала, совсем ничего... в смысле, тогда, в прошлом, когда все это стряслось... знала только, что в Запретном лесу что-то случилось, но не о том, что они все замешаны... и что это было подстроено, тоже не знала, и что...

— Лили, ты зря себя так накручиваешь, — произнес Северус тоном психиатра, который успел отвыкнуть от бесед с пациентами.

— Нет, не зря! — она топнула ногой, пытаясь хоть в чем-то найти опору; слезы брызнули из глаз и свободно потекли по щекам. — Да, я ничего не знала, но это меня не извиняет! Все, чего я не знала, не меняет... в смысле, все, что было, — она взмахнула руками — так, словно пыталась поймать слова, которые незримо висели в воздухе, — слизеринцы, и Пожиратели Смерти, и как оно все было на самом деле, и чем тебе грозила попытка перейти на другую сторону... я ничего не понимала, но думала, что знаю все! Мне так ужасно, ужасно стыдно...

— Не знай я правды, точно решил бы, что кто-то приложил тебя Контрапассо.

— Ну и поделом мне! Я это заслужила!

— Ты не заслуживаешь смерти, сколько бы глупостей ни натворила, — все с той же интонацией сказал он. Что явно следовало понимать как "вообще-то ты и сейчас их творишь". — Никто не заслуживает смерти только за то, что он жалкий идиот.

Лили и сама не понимала, в чем тут дело, но было в его голосе что-то такое, из-за чего у нее в груди ключом забила радость. Почти что восторг.

— Кто ты такой и куда подевался Северус Снейп?

— Устал от всеобщей глупости и переехал жить в Грецию. — Он чуть шевельнулся — так, словно хотел протянуть к ней руку, и внутри полыхнула надежда... но он так и не двинулся с места. — Тебя утешит, если я признаю, что в шестнадцать ты была полной дурой?

Она хотела рассмеяться, но вышел только какой-то всхлип... из-за слез в глазах, из-за того, что она сгорала со стыда — до кома в горле...

— Только если ты и правда так думаешь.

— О, в этом можешь не сомневаться.

Слезы хлынули с новой силой — потекли по щекам и закапали вниз.

— Я так перед тобой виновата...

— Если ты думаешь, что я в том возрасте был хоть на йоту умнее, то здорово заблуждаешься.

— Я ведь другом твоим считалась, — Лили пыталась утереть глаза — бесполезно, они все равно оставались мокрыми. — Но друзья разве так поступают?..

Он долго на нее смотрел — и перед этим бездонным, непроницаемым взором она чувствовала себя ребенком, который глядится в зеркало вечности.

— Я всегда знал, что у тебя есть свои недостатки.

Лили взглянула на него, смахивая с щек слезы.

— Ну, может, когда-то и не знал, — в его голосе явственно слышалась насмешка. — Лет этак в десять. Возможно, какие-то иллюзии оставались и в пятнадцать — хрена с два сейчас разберешь. Но я давно уже понял, что дело не в совершенстве.

— Но я... — начала было она.

— Хотя мне, конечно, приятно было услышать, что ты все-таки признала свои ошибки.

Она фыркнула, а потом опять всхлипнула.

— Хочешь, чтобы я еще немного поползала на брюхе? Если что, то настроение у меня как раз подходящее.

— Захомячь его до худших времен.

Лили снова рассмеялась; грудь распирало от какого-то странного чувства — распознать его не удавалось, не хватало сил, и голова была слишком забита всем остальным.

— Знаешь, мне ведь так плохо было — почти все время с тех пор, как я... умерла. Но сейчас я даже рада, что это со мной случилось. По-настоящему рада.

— Я бы сказал, что в этом есть не только дурные стороны.

Лили кивнула, а потом они еще немного помолчали. Ей почти хотелось, чтобы все это происходило где-нибудь еще, а не на чужой кухне — так слишком банально... но лучше уж тут, чем в холоде и на улице. И кроме того, когда что-то случается в таком заурядном месте, как чья-то кухня, куда проще поверить, что это не сон, а реальность.

— Ну вот, — нарушил тишину Северус, — а теперь ты можешь вернуться в школу.

Лили показалось, что воздух вокруг превращается в лед.

— Ч-что?

— Вот именно: что? — он стоял на том же месте, но все равно опять отдалился — судя и по позе, и по жестам. Все вокруг закружилось; Лили словно подхватило потоком и понесло куда-то далеко. — Ты исповедалась и получила отпущение грехов. Прошлое прощено и оставлено в прошлом. О чем тут еще говорить?

Она всмотрелась в лицо Северуса. Спокойное, невозмутимое, отчужденное. Снова эта его окклюменция...

— Ты опять за свое, — прошептала она. — Твое лицо...

— Лили...

— Знаешь, почему я так ненавижу, когда оно у тебя такое? Потому что ты замыкаешься в себе, а меня оставляешь снаружи. Что-то от меня скрываешь.

— Мы все что-то да скрываем, — ответил он — и если при этом и испытывал какие-то чувства, на его бесстрастном лице не отразилось ни единого проблеска.

— Я скрываю? Что именно? Скажи — и я тут же перестану.

— Откуда мне знать, что именно ты от меня прячешь? В этом-то весь и смысл — что я не знаю, чего именно не вижу.

— Я все тебе расскажу, Сев. Ты только спроси.

— Хорошо, — сказал он. — В таком случае, чего ты от меня хочешь? Потому что я ни черта уже не понимаю.

— Позволь мне пойти с тобой, — просьба вырвалась сама по себе.

— Нет, — проронил тяжело и сурово, точно припечатал прессом.

— Почему? Потому что это опасно?

— Потому что ты сама не знаешь, о чем просишь, — и снова появилась жестокость, набежала на его лицо, будто тень, послушная движению солнца. — Пойти со мной? Хочешь бросить своих бесценных друзей? Своего мужа? Своего будущего ребенка?

Сердце дрогнуло, пропустило удар — удивление тут было ни при чем, но Северус не дал ей собраться с мыслями и придумать ответ, продолжал говорить, все так же безжалостно и неумолимо:

— Даже если ты потом и вернешься в школу, Поттер за это время может найти себе другую. А без него ты не увидишь своего сына — больше никогда в жизни.

— Я знаю... — начала было она, но он ее перебил.

— Ты это понимаешь умом, но не сердцем, — тон его был холодным, в глазах — ни тени эмоций. — А когда до тебя наконец дойдет, ты заговоришь иначе. Я не собираюсь расхлебывать твои обиды...

Лили старалась дышать ровнее.

— Гарри б-больше нет, — сжала замерзшие руки в кулаки. — Мой сын, тот мальчик, которого я растила... его больше нет. Он... я не знаю, ты ведь все еще его помнишь?

— Да, — Северус скривил рот. Ей потребовалась вся ее воля, чтобы не обращать на это внимания.

— Значит, мы на самом деле не в прошлом. Это что угодно, но только не оно. Мы слишком много всего изменили — временная линия уже должна была подстроиться. Я читала книги о путешествиях во времени; если бы это и впрямь было прошлое, и наши воспоминания изменились, то они сначала бы наслаивались друг на друга, а потом перестроились на новый курс и снова потекли гладко. Но тогда у нас обоих жутко болела бы голова... но моя не болит. А твоя?

— Нет.

— Тогда где мы на самом деле? И что с нами случилось? Ты так и не выяснил?

Он дернул головой из стороны в сторону — короткое и почти раздраженное движение.

— Но все ведь поменялось, — продолжала настаивать Лили. — Как раньше уже не будет. Даже если я снова выйду за Джеймса, тот же самый ребенок у меня уже не родится...

— Так значит, ты осознала, что потеряла сына навеки? И поэтому бросаешь Хогвартс?

— Да нет же, сволочь ты невозможная, — сказала Лили, из последних сил стараясь не впасть в отчаяние. — Я лишь объяснить тебе пытаюсь, что уже все продумала. На случай, если ты боишься, что я выкину какую-нибудь глупость. И хочу сказать, что теперь все осталось в прошлом. Совсем все. Мы попробовали вернуться, и у нас ничего не вышло. Мы не... похоже, что мир устроен иначе.

Северус молчал. Его лицо казалось застывшим — совсем как тот садик перед домом. Будто и тепло, и все его чувства заснули до весны.

Ну и как ей до него достучаться?..

— Я не такая мудрая, как Ремус, — сказала Лили, чувствуя себя так же скованно и неуверенно, как если бы она снова оказалась у подножья горы, перед той замерзшей рекой. — Когда Сириус... когда он подстроил ту историю с Визжащей хижиной — Ремусу было куда хуже, чем мне, когда ты... словом, тогда. Но Ремус все равно его простил, потому что не прощать было еще больнее. Мне было плохо... все эти годы без тебя, но я себе говорила... говорила, что права, и...

— Случившееся в тот день было неизбежно, — все так же холодно промолвил Северус. — Мы были слишком молоды, чтобы найти решение.

Очень похоже, что так. Она не нашла его даже тогда, когда стала на пять лет старше. Все, на что ее хватило — понять, что она ничего не понимает.

— Ремусу тогда было столько же, сколько и нам. Но он и сейчас куда взрослее меня. Сев, я заговорила с тобой только после того, как умерла, но это же было неправильно.

Собравшись с духом и набравшись пресловутой гриффиндорской храбрости, она потянулась вперед и взяла Северуса за руку. На мгновение его пальцы сжались — похоже, что рефлекторно, а потом расслабились, и через мгновение он попытался убрать руку, но Лили не дала — стиснула пойманную ладонь и переплела свои пальцы с его.

— Я хочу, чтобы мы снова стали друзьями, — сказала она. — Как раньше. До того, как нам помешали молодость и глупость, и мы оказались в эпицентре войны.

— И ты считаешь, что желания гриффиндорцев закон?

Она взглянула ему в глаза.

— Хочется надеяться, что да.