Зависть богов (джен)

Он парил в невесомости. Приятная, с привкусом тошноты, неопределенность. Опоры под ногами нет, руки бесполезны, тело как мыльный пузырь. Можно двигаться, но куда? Отыскать на ощупь скобу, петлю и закрепить ее на лодыжке? Мартин не знал. Невесомость возникла как аналогия, как наиболее яркий описательный образ, но лишь усугубила его растерянность. Когда на станции у Бетельгейзе отказал гравигенератор, он испытал то же самое: паническую растерянность, а вместе с ней приятную, с привкусом тошноты, неопределенность.

На этот раз опоры он не лишился. Он мог двигаться, перемещаться в любом направлении, которое выбрал, мог касаться предметов, мог задействовать имплантаты, мог выбрать спящий режим, а то и вовсе запустить гибернацию. Он мог даже принять решение. Мог отказать или согласиться. Он больше не был заложником пространства, он был с ним на равных. И все же… Гравигенератор все еще подмигивал аварийными лампами. От неосторожного движения его уносило вверх, швыряло, разворачивало, тянуло… Хрупкая преграда разваливалась, он оказывался по ту сторону, в пустоте. Не задыхался и не умирал. Барахтался и парил. Искал опору. Выступ, трещину. Он должен был за что-то ухватиться, чтобы остановить это вращение и начать все заново. Но опоры не было. Не было исходных данных, обыкновенной единицы, к которой он мог бы приписать ноль, чтобы переложить вселенную в знакомом двоичном исчислении.

С чего начать? Хозяйка? Она… она неправильная. Она все делает не так. Нарушает и опровергает все вероятности. Нет, он не может начать с нее. Как он привяжет к единице ее ответ? Душевное спокойствие! Что это? Он не понимает. А родители? Зачем он понадобился родителям? Тоже для спокойствия? Ответа не нашел и вновь оказался в невесомости. Поднявшись к себе, Мартин вытащил из-под подушки планшет и кликнул по голографии. Его родители. Темноволосая женщина с фиолетовыми глазами и седой высокий мужчина. Эти люди вызвали его к жизни. Зачем? Тогда, в свои «человеческие» 345 дней Мартин не задавал им вопросов. Происходящее казалось естественным, а подобные вопросы — неуместными. Тогда все было правильным, гармоничным. Вот родители, он их сын, они его любят. Так заведено… у людей. Он в это верил, не сомневался. Пока был… человеком. А потом… потом он стал киборгом. Киборги не умеют любить. И люди их тоже не любят. Киборгов используют. Их создали, чтобы использовать как средство. Друг друга люди тоже используют. Но исподволь, прибегая к хитростям и уловкам. Чтобы тот, кого используют, не заподозрил, что является всего лишь орудием. Мартин сделал это открытие на свой 1431-й день пребывания в лаборатории. Люди играют в «хозяев» и «киборгов». Часто меняются местами, легко переходят из одной роли в другую, иногда совмещают их обе. Люди потому и создали киборгов, что не хотели затруднять себя этой игрой; предпочитали отдавать приказы, не прибегая к хитрости. Так проще и, в какой-то мере, честнее. Но если киборг — это всегда средство для достижения цели, то какова была цель его родителей? Та же самая, что у хозяйки?

Он не решился просить у нее разъяснений. Боялся рассердить. Он и так делает ошибку за ошибкой. Все расчеты неверны. Поиски ответов безрезультатны. В первую же ночь в доме на Геральдике, дождавшись, когда дыхание хозяйки станет размеренно-сонным, Мартин спустился вниз и просканировал все помещения, куда мог проникнуть. Не нашел ничего, что напоминало бы тайную лабораторию. В ангаре, где стоял флайер со странным логотипом, слабо фонила плазменная винтовка, запертая в оружейный сейф. Там хранилось и другое оружие, но он не смог определить ни его мощности, ни назначения. Хозяйка держит в доме оружие. Следовательно, кого-то опасается. Его? Неуправляемого киборга? Тогда почему не задействованы видеокамеры? Правда, за гостем наблюдает искин, время от времени проступая неясным силуэтом то на пластике, то на стекле, но искина Мартин не опасался. Пусть наблюдает. Запрета на прогулки не было. Хозяйка не указала допустимые пределы пространства и времени. Возможно, она сделает это утром, когда искин донесет о ночной прогулке.

Но хозяйка границ так и не установила. И о прогулке не упомянула. Она вела себя так же беспечно, как и накануне. Кормила его отваром и ставила капельницы. Будто не подозревала, что он ждал. Ждал, когда она осуществит свое право владелицы, право хозяйки, бога…

Реализация хозяйской воли может принимать самые причудливые формы. Например, она может устроить охоту, вооружив компаньонов лазерными ружьями малой мощности, чтобы не нанести киборгу сразу заметного ущерба и не лишить себя продолжительного удовольствия. Здесь, на планете, с ее природным разнообразием, оврагами, пустошами, реками, водопадами, вариантов для затяжной травли гораздо больше, чем под куполом на планетоиде. Там у Мартина было всего несколько галерей и три лестничных пролета. Его довольно быстро загнали в угол и расстреляли почти в упор. А здесь это может затянуться на несколько дней. Его будут гнать по пересеченной местности, небрежно целясь с бреющих флайеров или перерезая путь на скоростных скутерах. Он будет бежать из последних сил, уворачиваться от выстрелов, срываться с обрывов, падать в холодную воду, лезть, срывая ногти, по отвесной стене, а потом, когда энергия кончится, имплантаты откажут, лежать, задыхаясь, на земле, ожидая последнего выстрела, который скинет его в гибернацию. Сразу после первой забавы его не убьют. Хозяйка слишком много за него заплатила. Он редкий экземпляр. Его поберегут, позволят восстановиться, чтобы затеять что-то особенное. И как оно будет выглядеть, это особенное, он не хотел представлять. Если бы хозяйка на второй день загнала бы его в стенд, честное слово, он вздохнул бы с облегчением.

На следующую ночь он возобновил поиски. Вновь обошел все комнаты, исключая хозяйскую, и вновь ничего не нашел. Испытав скорее разочарование, чем радость, Мартин устроился посреди обширного нижнего помещения прямо на полу и принялся изучать мир за прозрачной стеной. Там двигались тени, в асимметричные узоры сползались лунные пятна. У Геральдики было два естественных спутника. Один массивный, правильной сферической формы, плывущий по ночному небу огромным, серебристым, в крапинах, шаром. И второй, размером поменьше, какой-то помятый, красно-бурого цвета. Весь в разломах, как в шрамах. На рассвете этот неудавшийся «младший брат» наливался зловещим багровым цветом, напоминая воспалившийся от бессонницы глаз. Этот «глаз» возвращал образ тусклой красной звезды в созвездии Лебедя. Мартин ежился, замечая красноватый отблеск, и вновь начинал оглядываться. Готовиться… Не может быть, чтобы эта тишина было просто тишиной! И забота хозяйки не может быть просто заботой. Эта забота скрывает некую цель. Особое изощренное испытание. Редкий многоуровневый эксперимент, разгадать который его опыта пока не хватает.

О людях он знает мало, но даже этого знания достаточно, чтобы уяснить движущую ими потребность. Люди жаждут унижения себе подобных. Эта потребность не оставляет даже самых успешных. Напротив, чем выше человек взбирается по социальной лестнице, чем больше власти приобретает, тем изощренней его забавы. Власть распаляет аппетит. Мартин подумал, что его хозяйка тоже богата и успешна. Следовательно, и потребность свою она будет удовлетворять изысканно, изощренно, как пресытившийся гурман. Потому что все прочие виды удовольствий она уже испытала. А значит, будет больно… Очень больно. Боль будет не только физическая, проходящая по рецепторам. Боль будет сердечная. Боль от унижения и предательства…

В конце концов, измаявшись в этой неизвестности, истерзав себя страхами, Мартин попытался сыграть на опережение и напугать хозяйку. Чтобы она, лишившись своей самоуверенной беспечности, искривив рот, заорала: «Умри, тварь!» И он бы умер, заполучив свою трехминутную смерть. Так все поступали, все хозяева. Он знал, как поступают с бракованными киборгами. Люди их боятся. Машина обретает собственную волю, машина, прежде исполнявшая самые нелепые и безумные приказы. Мартин очень рассчитывал на этот иррациональный человеческий страх. В доме никого нет, хозяйка — физически хрупкий ХХ-объект. Она должна испугаться.

Но она не испугалась. И не заорала. Даже когда треснула кость. Нет, она, конечно, испугалась. Система зафиксировала выброс адреналина. Но приказа так и не последовало. А потом уже испугался он. Потому что напал на свою хозяйку. Он сломал не только руку, он сломал все устоявшиеся, наработанные за прежние годы схемы и модели привычной вселенной. Сделал так, что эта вселенная теперь неумолимо, мучительно коллапсировала. Хозяйка должна была его наказать, но вместо наказания она вручила ему планшет с голографиями родителей, с материалами расследования их смерти. Отключила старый изношенный гравигенератор.

С тех пор этот генератор так и бездействует. Состояние парения, воздушной легкости начинало Мартину нравиться.

В ту же ночь, после их разговора о душевном спокойствии, Мартин впервые услышал дождь. Сначала на крышу дома, на верхушки деревьев всей атмосферной тяжестью обрушился ветер. Воздушные слои сместились неожиданно, как подземные пласты при тектоническом разломе, и произошло воздухотрясение. Сорвавшись с пика высокого давления ветер погнал вереницу туч, обремененных влагой, и в тугие древесные листья, в окна, в черепичную мозаику ударил дождь.

Мартин резко сел на своей кушетке, запустив ночное зрение и боевой режим. Нападение? Обстрел? Бомбардировка? В крышу над головой били струи воды. Что это? Планетарная катастрофа? Но домовой искин сонно молчал. Ни сирены, ни аварийного освещения. Мартин выскользнул из комнаты и подкрался к спальне хозяйки. Пришлось воспользоваться прослушкой. Она спала! Спала!

Мартин спустился вниз. Вода лилась с неба. И тут Мартин понял. Он знал механизм этого природного явления, но никогда его не видел. Дождь! Это всего лишь дождь. Избыток атмосферной влаги. Вода испаряется с поверхности планеты, конденсируется в верхних слоях атмосферы, а затем возвращается в виде осадков. Все очень просто. Самое обыденное явление для кислородных планет. Дождь… Мартин устроился на полу посреди «гостиной», как именовала эту часть помещения хозяйка, поджав под себя одну ногу. Если бы у него было больше опыта в общении с людьми, он бы знал, что так делают дети. Он завороженно глядел в бушующее, клокочущее нутро внешнего мира, изучая одно из его бесчисленных проявлений. Так увлекся, что не сразу распознал человеческие шаги. Хозяйка спускалась по лестнице. Правильному киборгу полагалось встать, но он только обернулся. Хозяйке не нравилась демонстрация его подчиненности. Она куталась в безразмерное шерстяное покрывало, тянувшееся за ней, как хвост. Подошла и села рядом.

— Тебя дождь разбудил?

— Да, — ответил Мартин.

— Раньше не видел?

Он покачал головой.

— Скоро осень, — сказала хозяйка. — Дожди будут каждый день. А потом выпадет снег. Знаешь, что такое снег?

— Знаю. Это кристаллики льда.

— Зима — суровое время на Геральдике. Дом заметает почти до самой крыши. На сотни миль вокруг белая пустыня. В октябре я обычно покидаю планету и возвращаюсь только весной. Но если ты захочешь, мы можем остаться. Захочешь увидеть зиму, — добавила она.

Мартин вновь почувствовал пустоту и невесомость. Поверить? Усомниться? А если все, чего он боится, случится зимой? Новые условия выживания, новый тест. Он молчал.

— Хочешь чаю? — спросила вдруг хозяйка. — Горячего. Сладкого.

Мартин сразу вспомнил, что замерз. Он спустился вниз в том, в чем спал, в футболке и боксерах. Мог бы поднять температуру тела, но энергозапас едва превышал 40%. Еще и на бессмысленный боевой режим потратился… Когда уже он сможет пополнять энергию, не ограничивая себя количеством ложек! Хозяйка стянула покрывало и набросила его Мартину на плечи.

— Я сейчас, — сказала она, направляясь в сторону кухни.

Дождь все так же заливал прозрачные стены. Ветер налетал с жалобным стоном, униженно отползал и снова бился в огромные окна бесформенным промокшим телом. Хозяйка вернулась с двумя кружками. Одну протянула Мартину.

— Держи. Я положила шесть кусочков сахара. Хватит?

Мартин взял кружку обеими руками. Она была горячей. И пальцы сразу согрелись. Он сделал глоток и зажмурился. Чай был удивительно вкусным. И сладким. Согрелись не только пальцы. Согрелось где-то внутри. В сердце.

— Ну что? — спросила хозяйка. — Понял теперь? Вот это оно и есть. Душевное спокойствие.