День за днем-3 (гет)

Утром, в понедельник, по всей квартире гул — Сомова придумала устроить уборку, с утра пораньше, и уже полчаса елозит пылесосом. Капец, где-то шлялась с Борюсиком все выходные, а тут ей приспичило… Приходится собираться и завтракать, словно на летном поле.

Наверно, аэропортно — небесные мысли и повлияли на мой выбор, пока рылась в шкафу — к брюкам выбрала светло-сиреневую блузку в продольный рубчик, она на выпуск, без рукавов и с высоким вырезом, а из декора — только болтающийся поясок и длинные бусы в две нитки, тоже нечто космическое, из редко насаженных металлических шариков.

Правда, когда причесывалась и красилась, Сомовское гудение не так доставало скрытое двумя дверями, поэтому хоть и дольше возилась, получилось без перегибов — прорисовано все четко: и темно-бордовые губы, и ресницы, и смуглый макияж с изгибом бровей. Потерянное время приходится компенсировать, жертвуя прической — провела пару раз щеткой, пригладила и на том угомонилась.

А вот бутерброд с кофе под рев самолетных двигателей мне точно не нравится. Отставив чашку, решительно направляюсь к штепселю в прихожей и выдергиваю вилку пылесоса. И демонстративно ворочу физиономию — давно надо было прекратить издевательство. Сомова, ползающая на коленках под столом и под диваном, вылезает, протестуя:

— Ты чего?

Чего-чего…. Явно же специально устроила шумовую атаку в будний день, да еще с утра пораньше — наверняка встала, не стой ноги, и решила испортить настроение всему подъезду! Повысив тон, сердито отбрасываю тыльной стороной руки волосы за ухо:

— Ничего! Одно дело просыпаться от будильника, а другое дело — от вот этого перфоратора!

Пашешь тут все выходные, как папа Карло, пашешь… Так еще и в будни кофе не попить! Анюта ведет головой, набирая воздух в легкие и явно готовясь поскандалить:

— То есть, вот так, да?

Швыряю провод на пол:

— Да, вот так!

Уперев руки в бока, и чувствуя себя дрессировщицей, обуздавшего злобно рычащий пылесос, гордо прохожу за диван. Анька обиженно вопит:

— Да, это я что ли виновата, что в твоей квартире бедлам?

Ага, не было, не было, и вдруг появился сегодня утром? Широко распахнув глаза, аж подаюсь к Сомовой:

— В моей квартире бедлам — от твоих гостей!

— От каких это моих гостей?

Ну, не моих же. Демонстративно дергаю плечом:

— А что я сюда этого Валерика с Гончаровой приволокла, да?

Сомова изображает возмущение:

— А, по-твоему, я?

Ну, это уже наглость. Мы в ответе за бегемотов, которых приручили!

— Борюсик, твой! Хэ... А меня уже спрашивать не нужно?

Анюта тут же открещивается:

— Он меня даже не предупредил!

Ну, конечно, и поэтому я виновата за бардак, который они тут устроили. Тычу в себя пальцем:

— Меня, заметь, тоже.

Сомова закатывает глаза. Атака захлебнулась, поскандалить не удалось, но хочется оставить последнее слово за собой:

— О-о-ой… Так, все понятно.

Она швыряет шланг пылесоса на пол, и идет в прихожую. И что дальше? Облокотившись о полку, интересуюсь:

— Что тебе понятно?

Анька начинает обуваться:

— Ну, все понятно. Ты встала не с той ноги и мне надо поскорее свалить.

Отличный перевод стрелок и бабья месть. Бросить посреди комнаты грязный пылесос, с мешком полным пыли, обвинить во всем меня и демонстративно сбежать! Вот, свинюха! Вздернув вверх брови, отворачиваюсь, усмехаясь и качая головой:

— Да-а-а, Сомова, ты так всегда!

— Всего доброго!

В дверь звонят, и Анька бросает в мою сторону укоризненный взгляд, вешая сумку на плечо — типа не только к ней, но и ко мне гости ходят. Я ее опережаю:

— Если это твой Борюсик….

С очередными неприглашенными гостями… Возмущенно переминаюсь с ноги на ногу, подыскивая слова:

— Скажи, что у нас полы покрасили!

Сомова лишь цыкает языком, и покорно идет открывать дверь, приборматывая:

— Ну, господи.

Щелкнув замком, она толкает наружу створку и вдруг ойкает. Слышу голос Веры Михайловны:

— Ой, Анечка, здравствуйте!

Блин, ее еще не хватало для полного счастья. А адрес, откуда узнала? Сергей сказал? Козел… Беззвучно ругаясь и шлепая губами, начинаю метаться, потом, все же, беру себя в руки и бегу встречать, огибая полки. Капец… Нужно срочно вспомнить всю лапшу, что я ей навешала в прошлые разы. Анька расшаркивается:

— Добрый день Вера Михайловна. Вы проходите, проходите.

Так, Маша Васильева, собраться! Почесав пальцем висок и широко открыв рот в немом восторге, бросаюсь в прихожую:

— Привет, мамуль!

— Здравствуй, доченька.

Мы чмокаем друг дружку в щеку. Из-за спины гостьи слышится голос Сомовой:

— Ну, я уже пойду.

Так и не убрав пылесос? Мымра. Вера Михайловна оглядывается:

— Как? Ты уже уходишь?

— Да мне пора.

И словно боевая курица, Анюта наскакивает в мою сторону:

— Счастливо!

Отлично! Три минуты назад никуда не надо было, ползала себе под диваном и ползала… А тут, надо же — приспичило. Вера Михайловна умиляется:

— И тебе тоже счастливо Анечка.

Убираю упавшие на лицо волосы за ухо и заботливо интересуюсь:

— Мамуль, что-то случилось или ты так?

— Ты что, очень торопишься?

Тороплюсь, конечно, но готова послушать. Зависаю на пару секунд, не зная, что лучше:

— Н-н-н... А что?

Взгляд Веры Михайловны шныряет по углам:

— Нам нужно срочно поговорить!

Прямо вот так, ни свет ни заря? Осторожно переспрашиваю:

— Сейчас?

Та качает головой:

— А в другое время тебя не застанешь.

Можно подумать, она пробовала. Все выходные, например, я дома просидела, работала. Ни одна собака не заглянула и не позвонила… Помолчав, изображаю радушие и, коснувшись плеча гостьи, приглашаю, махнув рукой в сторону дивана:

— Ну, проходи, давай, располагайся… А я, сейчас, чай поставлю.

— Угу.

Вот и ладненько, быстро отправляюсь на кухню.

* * *

Через десять минут мы уже пьем чай с печеньками, выгребая их из пиалы. Поскольку Вера Михайловна, с ее габаритами, свободного места на диване не оставляет, располагаюсь в кресле, подсунув одну ногу под себя и привалившись локтем на поручень. Жду загадочного продолжения разговора, неторопливо отпивая из чашки бледную жидкость, глоток за глотком. Наконец, озвучивается цель приезда:

— Маша, все, что я тебе скажу…, только ты не обижайся!

Вера Михайловна замолкает, и я, опустив чашку, с тревогой хмурюсь:

— Значит, все-таки, что-то случилось, да?

Качая головой, Вера Михайловна уводит взгляд в сторону:

— Да нет, ничего не случилось. Просто я хочу, чтобы ты меня правильно поняла. Понимаешь, это очень похвально, что ты помогаешь своей подруге… И она наверно это оценит.

Опять будет взывать к совести и просить вернуться? Поднимаю глаза вверх, демонстрируя отношение «Маши» к упрекам матери.

— Но у тебя, все же есть дом, у тебя есть мать!

Ну, точно… Только ведь Маша взрослая девочка. Претензии может и справедливы, но птенцы всегда улетают из гнезда. Вить свое, отдельное, и Васильева здесь не исключение.

— Мам.

— Я понимаю, ты взрослый человек и ты хочешь пожить одна.

Замолкнув, киваю — вот, сама все прекрасно понимает.

— Но, вот, выйдешь замуж, да живи! Но сейчас...

Мне материнская логика понятна — не мытьем, так катаньем… Видимо, Машуня была у нее на короткой привязи, и отпускать ее на волю, Вера Михайловна не собирается. Типа только после замужества… Только причем тут замужество непонятно… Может, Васильева была еще той еще штучкой до мужиков? Недаром же это туловище колбасит по Калугину, особенно по ночам? Хоть звони и вызывай! А с Верой Михайловной лучше сделать вид, что ее намеки не достигли цели и поняты мной совсем не так, как она хочет… Выпрямившись в кресле и сцепив пальцы в замок, канючу:

— Мам, не обижайся, я как-нибудь обязательно забегу.

Но та не поддается на мою уловку, мотает головой:

— Да мне не надо забегу, Машенька, я хочу побыть с тобой. Ты же знаешь ситуацию.

Увы, знаю и именно поэтому, так трудно спорить. При всем сочувствии, для Маргариты Ребровой Вера Михайловна все равно чужой человек и работать нянькой-санитаркой при смертельно больной женщине в мои планы не входит. Нахмурившись, наклоняюсь к ней:

— Кстати, ты у врача давно была?

Вера Михайловна отводит взгляд:

— Ну, в следующую пятницу осмотр.

Мне нужно точно представлять ее анамнез, и я решительно киваю, поджимая губы:

— Вместе пойдем!

— Хорошо... Мне кажется, я знаю, почему ты не хочешь возвращаться домой.

Неужели? C интересом гадаю, какие еще она сделала выводы.

— И почему?

Вера Михайловна изучающе буравит меня взглядом:

— Ты до сих пор ищешь Пашу, да?

Оп-па на! Удивленно приподнимаю брови, не понимая, почему она пришла к такому выводу:

— С чего ты взяла?

— Аню видели в «Кальяри» с каким-то мужчиной.

С Наумычем? Интересно, откуда ее там знают? И кто пас Аньку? Это ж должны были быть какие-то общие знакомые — там же на стенках не висят портреты Сомовой с призывами о розыске. И вот, что интересно — настучали! А Вера Михайловна тут же привязала Анюту к моим поискам Шульгина-младшего. Ох, непростая семейка у Васильевой и знакомые совсем непростые… Вскинув вверх руку, нервно отбрасываю волосы назад:

— Кто видел?

Моя гостья поднимает глаза к потолку:

— Ну, мир не без добрых людей. Так что она там делала-то, м-м-м?

Странное у нее представление о добрых людях. Мнусь, растерянно хмыкая и не зная, что сказать и стоит ли соглашаться с предложенной версией.

— Что... Н-н-н..., э-э-э..., покушать наверно зашла.

Вера Михайловна скептически кивает:

— Покушать?

— Ну, да. А что еще в ресторанах делают?

— А в ресторане еще очень мило встречаются с Шульгиным. Вот, что делают!

А причем тут я?

— Мама, Аня взрослая женщина. Она ходит туда, куда хочет. И общается с тем, с кем хочет.

Сидевшая до сих пор прямо Вера Михайловна, полуразворачивается ко мне:

— Дочка!

— Что, мама.

— Ну, не надо меня обманывать! Думаешь, я не понимаю, что ты, таким образом, хочешь выйти на Пашу, да?

Прямо Шерлок Холмс в юбке. Буквально на пустом месте все увязала в один узел. Молчу, опустив глаза в пол. А вдруг, она все-таки что-то знает про Павла? «Добрые люди», они ведь не только про Сомика могут настучать. Наконец, встряхиваю головой, отбрасывая волосы назад — видимо, придется перейти к полуправде:

— Да, хочу.

— Зачем?

— Надо.

Машина мать повышает голос:

— Да что, значит, надо?!

Мне что отчитываться за каждый шаг? Это не дочка, а размазня какая-то. Я тут же спускаю вниз вторую ногу и, уперев руки в сиденье, уже готова вскочить и ответить не слишком мягко, но Вера Михайловна опережает, сбивая пыл:

— В конце концов, я твоя мать! Я имею право знать. Ты что, забыла, что он тебя чуть не убил?

Павел чуть не убил Машу? Вот это номер… Когда? Я таких страстей матери не рассказывала, точно. Но сейчас не время расспрашивать и нужно что-то ответить на выпад. Вскочив на ноги, тоже начинаю кричать:

— Мама, ты что, не понимаешь?

— Да чего я не понимаю?

— Твоя дочь не крыса! Я не могу вот так вот, взять и сбежать с тонущего корабля.

— Да кто это здесь тонущий корабль? Это он, что ли?

С кораблем действительно переборщила. Закатываю глаза к потолку:

— Мама, мне нужно поставить точку в отношениях с Павлом Шульгиным. Раз и навсегда! Чтоб больше никаких недомолвок, понимаешь? Но для этого мне нужно с ним встретиться.

— Господи, Маша!

— Ну, что, мама?

Разговор на повышенных тонах выдыхается, и у Веры Михайловны уже нет аргументов, одни эмоции:

— Да он ненормальный!

Кто ж с этим спорит… Такой же придурок, как и Карина.

— Он же неадекватен. Я же тебе это говорила, но ты мне не верила.

Ну, это претензии не ко мне, а к предыдущей хозяйке туловища. Пересаживаюсь поближе к Вере Михайловне и, развернувшись к ней в пол оборота, приглаживаю волосы, начиная увещевать и говорить примирительно:

— Мам… Мамочка, ну, пойми. Мы встретимся с ним в людном месте, в очень людном месте.

Чувствую — еще чуть-чуть и она сдастся. Вера Михайловна с плачущей гримасой отворачивается и я мягко додавливаю:

— Мы просто поговорим пять минут и все! Мам, мне очень важно с ним поговорить.

Машина мать, вытирает нос, хлюпая:

— Хорошо, ладно. Встречайся, только потом не плачь, что я тебя не предупреждала.

Все-таки, она и правда не знает, где Павел и искренне переживает. Мне вдруг становится ее ужасно жалко, и я непроизвольно глажу ей плечо, пытаясь успокоить. Наконец, женщина тянется за чашкой и отпивает — кажется, успокоилась. Чтобы совсем создать идиллию, вздохнув, приникаю к Вере Михайловне и кладу голову ей на плечо.

* * *

С часовым опозданием приезжаю на работу, и сразу, у лифта, натыкаюсь на двух рабочих в спецовках. Интересно, чего они тут потеряли и к кому приходили…. Но, судя по пошлым улыбочкам, явно не по мою душу. Прижимая локтем сумку, висящую на плече, и засунув руку в карман, проскальзываю между ними, с подозрением бросая взгляд то на одного, то на другого. Через пару шагов за спиной слышится комментарий:

— Ух, какая цыпочка.

Не реагирую, но пройдя к секретарской стойке, хмуро оглядываюсь, наблюдая, как парочка заходит в лифт. Интересуюсь у Люси:

— Это что за бандерлоги?

Секретарша таращит глаза, демонстрируя свое скептическое отношение к непонятным гостям:

— Члены профсоюза.

Да? И с какой же профессией у них союз? Судя по отутюженным спецовкам, они и в цеху-то никогда не были.

— Какого еще профсоюза?

Людмила приглушает голос:

— Из типографии.

Понятней не становится.

— А что они здесь забыли?

Людмила крутит головой, будто высматривая кого-то по углам:

— Приходили права качать.

Значит, к Наумычу заглядывали. Ну, наш старик кремень, его на кривой кобыле не объедешь.

— А-а-а... И много накачали?

— Не знаю. Надо у Бориса Наумыча спросить: они только что от него.

Кивнув, что приняла информацию, оглядываюсь на кабинет шефа: пойду-ка я к нему и все узнаю из первых уст. Постучав, просовываю голову в щель:

— Борис Наумыч!

Тот, дернувшись, разворачивается в кресле и, словно спросонья, ошалело таращиться:

— Да?

— Не отвлекаю?

Иду к столу и никак не пойму, что не так в начальнике. Внимательно вглядываюсь в лицо, в посадку — он словно истукан со стеклянными глазами и ручки сложил перед собой.

— Нет, ну, как тебе сказать. А чего ты хотела?

— Да-а-а... Я просто зашла узнать, чем закончилась встреча с профсоюзами.

Шеф позевывает:

— Закончилась и слава богу.

Лаконично, но непонятно. Хочется деталей:

— А если в двух словах?

Шеф мотает головой:

— Значит, в двух словах. Встреча прошла в дружеской теплой обстановке. Товарищи из профсоюза выявили, подчеркнули и обнародовали. Мы же со своей стороны пообещали, что впредь, не взирая ни на что!

Он рубит воздух рукой, а я никак не пойму — у них какие-то от меня тайны? С каких это пор? Твердо гляжу на Егорова:

— Борис Наумыч, я серьезно!

Краснолицый начальник брызжет слюной:

— А кто сказал, что я шучу?!

Пытаюсь настоять, и повышаю голос:

— Так чего они хотели-то? Опять деньги клянчили?

Егоров взрывается, разводя руками:

— Да я не помню, чего они там хотели! А вот кофейку я бы хряпнул с удовольствием!

Он страдальчески глядит на меня:

— Организуешь, а?

Похоже, шеф опять наглотался своих таблеток и у него передоз. Капец, теперь еще разгребать его косяки. Уныло отворачиваюсь:

— Да не вопрос. Я скажу Люсе.

— Да.

Оглядываясь на шефа, отправляюсь восвояси — у того тут же смыкаются глаза и он, кажется, засыпает. Точно, передоз.

* * *

Передав Людмиле пожелания начальника, на ближайшие два часа плотно застреваю у себя в кабинете — нужно разгрести общественное домашнее задание, выполненное за выходные. Тут и в бумажном виде натаскали — на столе лежит гора бумаг и папок, и в электронном куча посланий накидана. Слишком много… Можно только посмотреть, причем бегло, и дать общую оценку. После обеда призываю Люсю созвать народ в зале заседаний — буду подводить итоги.

В два часа дня весь актив в сборе, и я, с пачкой отобранных распечаток, занимаю председательское кресло, раскладывая перед собой принесенные бумаги. Галина садится в кресло на этот раз по правую руку, и Валик, тут же, пристраивается рядом, за спиной. Напротив них, тоже в партере, располагаются Наташа с Андреем, а вот Гончарова с Зимовским на галерке — топчутся у окна. Пока делаем общую пробежку по рубрикам, Антон успевает засунуть нос в разложенные папки, перебирая листки и просматривая их… В принципе, зарубленных наработок немного, можно готовить макеты. Вполне всем довольная, подвожу итог:

— Ну, что, господа, я приятно удивлена! Вынуждена констатировать, что вы все огромные молодцы, а если вас даже как следует пнуть, то даже профессионалы!

Прерывая панегирик, Зимовский гундосит:

— Вопрос еще кто здесь и кого пинал.

Даже не поднимаю головы:

— А это уже не так важно. Главное, что, судя по материалам, мы практически закрыли этот номер. Досрочно!

Голос Гончаровой за спиной миролюбив:

— Ну, круто.

Кривошеин радостно хлопает в ладоши:

— Класс.

И народ аплодисменты подхватывает. Подчиненных нужно не только ругать, но и вовремя хвалить. Смеясь, откидываю волосы за спину:

— Так что, поздравляю: все красавцы!

Валик чешет голову:

— А мой обзор без нареканий?

Устраивать подробные разборки нет ни времени, ни желания. Качнув головой, кидаю в сторону Кривошеина кислую ухмылку:

— Там было пару корявых формулировок, но я поправила. Галь у тебя тоже все на уровне.

Та расплывается в улыбке:

— Спасибо.

— Кстати, отдельная благодарность художественному редактору. Снимки получились отменные. Обложка, титул, форзац, все на уровне. Центральный разворот вообще без нареканий. У меня нет слов.

Заглядываю в свой толмуд с записями, не забыла ли чего. Неожиданно подает голос Наташа:

— Ну, естественно, мы всю ночь пахали.

Это кто это мы? Это она-то пахала? Недоуменно подняв голову, вопросительно смотрю на нее:

— Не поняла, кто пахал?

Андрей с вытянутым лицом начинает подавать звуки:

-Э...

И тут до меня доходит — это она про себя и Калугина? Вопль Зимовского за спиной, заставляет оглянуться:

— Так, я чего-то не въехал?!

Он стоит прямо за моим креслом, взгромоздив локти на его спинку и сцепив пальцы в замок:

— Мы в печать запускаемся или как?

Сей момент конечно, нет. Но к завтрашнему дню, думаю, основные макеты сформируем.

— Конечно, запускаемся. Кстати, даже можно уже набрасывать на следующий номер.

Растянув губы в улыбку, оглядываю присутствующих:

— В принципе у меня все.

Выбравшись из кресла, первой направляюсь к двери. Блин… Мы пахали!

Сзади слышится голос Антона:

— Ну, чего встали? Набрасывайте, набрасывайте.

* * *

Дальше уже начинается текучка, согласование и обычная беготня от одного к другому — тут помочь, здесь поднять, а сюда втиснуть. Все, как всегда и это не напрягает, а только радует. С очередным макетом меня в холле отлавливает сотрудница отдела рекламы — им, как всегда, не хватает места. На ходу пытаюсь решить, что сдвинуть или урезать, но меня окликает знакомый голос:

— Маргарит!

Мы рядом с кабинетом Калугина и я поднимаю голову, оглядываясь и отвлекаясь:

— Да?

Андрей стоит в дверном проеме, опираясь рукой на косяк. В голосе его неуверенность:

— Пара секунд есть?

— Есть даже три?

Возвращаю девице макет:

— Извини.

Та отваливает, понимая, что не до нее. А, меня видимо ждут посевные объяснения — кто пахал, что сеял и с кем. Ну что же, послушаем. Не снимая деловитость с лица, иду в кабинет Калугина, и он отступает на шаг, пропуская внутрь:

— Ну, то есть, тогда можно?

— Что-то важное?

— Ну, типа того.

Прохожу к столу и там разворачиваюсь, лицом к лицу:

— Слушаю.

Андрей подступает ближе:

— Я бы хотел тебя поблагодарить.

Пока непонятно и я нетерпеливо переступаю с ноги на ногу:

— За что?

— Ну, как за что… За правильные теплые сказанные слова и в адрес команды, и… Поверь мне, мы действительно старались, потому что … С-с-с-с... Ну, иногда прицел сбивается и когда понимаешь, что двигался в нужном направлении...

В адрес команды, значит… Его витиеватая речь, только усиливает мои подозрения и подтверждает сказанное Наташей. Сложив руки на груди, перебиваю, кивая с усмешкой:

— В нужном, в нужном… Только команда у тебя получилась какая-то немногочисленная.

Калугин смотрит невинным взглядом:

— Ты о чем?

Отворачиваюсь — дурака включил. Змеюка же намеренно вставила свои пять копеек, именно, когда говорили о Калугине, а вовсе не о Любимовой с Кривошеиным.

— Это я о Наташе Егоровой.

Андрей, сделав обиженное лицо, дергает плечом:

— Ну, а что тут такого?

Со скептической усмешкой, слежу за лицом Андрея. Это его любимая роль — наивный увалень. А то, что Егорова спит и видит, как бы вернуть жениха назад, он и не подозревает, бедняжка. Три ха-ха. С какой еще стати ей приспичило «пахать»? Да еще с Калугиным ночью, а не в своем отделе с Любимовой, или например, с заместителем главного редактора Зимовским? Удивленно переспрашиваю:

— А ты считаешь ничего, да?

Андрей мотает головой:

— Подожди, Маргарит, это не я придумал аврал на работе!

Да-а-а? То есть, я виновата? У нас, кстати, каждый второй номер аврал и что? Как-то до сих пор обходились без Егоровой с сохой. На лице Калугина непонимание:

— Наташа вызвалась помочь и действительно реально помогла!

Чем это интересно? Кофе подавала? Уж такая помощница, такая помощница… Фыркаю от смеха:

— Ну, кто бы сомневался, что она вызвалась. Ее хлебом не корми, дай поработать.

Не глядя мне в глаза, Калугин твердым голосом чеканит:

— Два сотрудника объединяют усилия, чтобы закрыть проблемный участок работы. Я считаю это нормальным.

Словоблудия ему не занимать, это я прекрасно знаю. Но не верю ни капли:

— А я считаю, что когда мужчина признается одной женщине в любви, а на ночь остается с другой — это не нормально!

Блефую, конечно, скорее всего, уехала разлюбезная Наташенька еще до десяти вечера. Иду мимо Андрея, но он мученически вздыхая, подтверждает худший из вариантов:

— Маргарит, но мы же, работали.

Значит, не уехала и ночевала. И завтрак готовила. Даже торможу, чуть оглядываясь — ну, Калугин… Он еще и хвалится! Кисло улыбаюсь:

— Молодцы. Ты мне сказал спасибо, я тебе говорю — пожалуйста.

— Марго.

У меня за спиной раздается голос секретарши:

— А, извините, Маргарита Александровна, но без вас там никак!

Где? В любом случае подождут. Киваю, отпуская Люсю:

— Иду.

И снова поворачиваюсь к Андрею. Так будут или нет подробности ночной пахоты? Взгляд Калугина полон укоризны:

— Я тебя прошу, поверь, пожалуйста.

То, что они вдруг той ночью переспали, с бухты-барахты, я не верю, хотя Егорова наверняка подкатывала. Вопрос в другом — зачем он вообще впустил эту гадину к себе домой и принимал ее ухаживания? Он реально не понимает, что так делать нельзя, что это нечестно? Иногда мне кажется, что он действительно наивен как дитя, а иногда, что это лишь такая маска и он все прекрасно понимает, но поступает, как хочет. По крайней мере, в следующий раз, надеюсь, он вспомнит мое негодование. Чуть хмуря брови, киваю:

— Да, ладно, проехали.

Чтобы не продолжать бессмысленный спор, выхожу из кабинета, хотя вдогонку и летит обычное:

— Марго, ну...

И ну, и тпру. Иду к Люсе: посмотрим, кто тут меня заждался. Возле стойки вижу утрешнего профсоюзного деятеля и направляюсь к нему:

— Добрый день.

— Здравствуйте.

Людмила начинает разъяснять, и я оглядываюсь на нее:

— А тут вот, товарищ принес счет-фактуру.

Снова смотрю на типографского и жду уточнений:

— Какую счет-фактуру?

Тот расшифровывает:

— А это на покупку спецодежды для типографии.

Судя по внешнему виду дяди, она и так только что из магазина. Заглядываю в принесенный листок, и сумма с пятью нулями заставляет мысленно присвистнуть:

— Не поняла.

— Что именно?

Хмуро гляжу на профсоюзного бюрократа:

— А у вас спецодежда случайно не от Диора? Откуда такая сумма?

— Маргарита...

Все еще пылая негодованием, добавляю:

— Александровна.

Профсоюзник засовывает руки в карманы:

 - Маргарита Александровна, все финансовые вопросы уже обсуждались с Борисом Наумычем. Соответственные документы подписаны. Что вы от нас еще хотите?

Ага. Забыл добавить: с обдолбанным Борисом Наумычем. И хотя тот успел что-то подмахнуть, но цен на спецодежду в договоре наверняка не было и любая финансовая проверка прижучит и нас, и этих креативщиков. Встряхиваю гривой, и губы сами кривятся в усмешке:

— По-моему, это вы от нас чего-то хотите.

— Оплатить и желательно сегодня. Приятно было с вами познакомиться.

Развернувшись, он уходит к лифту, а я гляжу ему вслед. Бред какой-то… Ничего платить я не собираюсь. Во-первых, счет-фактура это не тот документ, чтобы платить, он только определяет размер вычета по НДС. Платим либо аванс, ссылаясь на договор, либо по накладным. А никакого договора я что-то пока не видела. Разворачиваюсь к секретарше, удивленно разводя руки в стороны:

— Капец! Люсь, что происходит? За такие деньги можно всю Москву в робу одеть.

Та лишь пожимает плечами. У нее, кстати, есть копия договора? Видимо у меня в глазах столько укоризны, что Людмила обиженно тараторит:

— Ну, Маргарита Александровна, а я тут причем?!

Она кивает в сторону шефа:

— Вы, поговорите об этом с Борисом Наумычем.

А он что оклемался?

— Поговорить? Да его убивать надо! Где он?

— Был у себя.

Глухо зарычав, отправляюсь к шефу, но его кабинет, увы, заперт. Стучу:

— Борис Наумыч!

В ответ ни звука. Заперся или уже успел смыться? У кого бы узнать?

— Черт…

Тихо чертыхаясь, отправляюсь в комнату отдыха — там всегда можно услышать последнюю информацию, а еще слухи и сплетни. На мою удачу здесь Галка с Валиком — пьют чай из больших красных кружек. Сразу к ним:

— Наумыча не видели?

Любимова качает головой:

— Нет.

Разочарованно вздыхаю:

— И куда он зарылся...

Кривошеин настороженно интересуется:

— А что случилось?

Озвучивать подробности не хочу, тем более Кривошеину. Отвернувшись, отбрехиваюсь:

— Да нет, ничего не случилось. Просто хочу его обрадовать.

Галина косится на листок в моей руке:

— Чем?

Ишь, любознательные. Уклоняюсь от ответа:

— Да, так, долго рассказывать. Ладно, побежала дальше.

Новый круг по холлу и, наконец, догадываюсь заглянуть в распахнутую дверь зала заседаний. Вот, он, голубчик. Спит в кресле, развернув его к окну.

— Борис Наумыч?!

Не услыхав ответа, решительно иду к шефу и поворачиваю кресло к себе — это заставляет Егорова встрепенуться. Но, похоже, он так и не вернулся в нашу реальность. Пытаюсь докричаться:

— Борис Наумыч!

Начальник, словно зомби, таращит глаза, а потом складывает руки перед собой на столе:

— Да?

Все ясно — в астрале. Он хоть меня видит?

— Борис Наумыч, вы сейчас в состоянии меня слушать?

Маска на лице не меняется, а голос безжизненно тих:

— Да. Я бодр как никогда.

Ответ вменяемый, вселяет надежду: все-таки, вопрос финансовый и достаточно срочный.

— Это радует. Скажите, пожалуйста, что вы им подписали?

Встряхиваю счетом-фактурой перед носом Егорова и от этого дуновения начальник вдруг начинает заваливаться назад, на спинку кресла. Наклоняюсь к нему:

— Борис Наумыч, вы меня слышите?

Егоров морщится:

— Не кричи Марго, я не оглох. Просто я очень сильно спать хочу.

Он пытается развернуться вместе с креслом, и я склоняюсь к его уху, снижая тон:

— Борис Наумыч, скажите, пожалуйста, что вы подписали нашим доблестным профсоюзам?

Голос начальника крепнет, а глаза плавают:

— Я им подписал бумаги.

Не читая? Взрываюсь, встряхивая фактурой:

— Какого черта?!

У шефа заплетается язык:

— Моя работа такая, подписывать.

Бесполезно. То ли дрова, то ли овощ.

— Борис Наумыч, может быть вам скорую вызвать? Они бы сделали вам промывание… В первую очередь мозгов! Вы что не понимаете, что эти пролетарии вас элементарно развели?!

Глаза шефа закрываются все сильнее, а голос крепнет:

— Разводят мосты, Маргарита Александровна.

Типа острим? Отвернувшись, шлепаю счетом по спинке кресла:

— Так. Что вы им еще пообещали?

Наумыч приподнимает голову, приоткрыв один глаз:

— Я им пообещал свободу, равенство, братство.

Ну как с таким разговаривать? Закатив глаза к потолку, взываю к небесной канцелярии:

— О, господи!

Потоптавшись на месте и бросив последний жалобный взгляд на блаженного, позорно бегу с поля психиатрической битвы.

* * *

Нерешенная проблема с шефом, остается занозой до конца рабочего дня — счет лежит на столе перед глазами и постоянно напоминает об убытках. Уже дома, за ужином, пытаюсь эту занозу осторожно вытащить, с помощью Аньки конечно.

Сомова сегодня не мудрствует — к жареной рыбе и картошке, положила в тарелки, по ложке баночного зеленого горошка и салатному листу. Когда она меня зовет ужинать, и я выхожу из спальни, переодевшись в слаксы и любимую фуксиевую майку, незамысловатое пиршество уже выставлено в гостиной на стол, почему-то развернутый короткой стороной к дивану. Хозяин-барин и я тут же взгромождаюсь по-турецки в боковое кресло, с длинной стороны стола — по крайней мере, отсюда не нужно тянуться через весь стол к плетеной хлебнице или за стаканом апельсинового сока. Сомова с Фионой скромно пристраиваются рядышком на диване.

Простая еда самая вкусная. Особенно если обе голодные, как собаки — вилки с ножами звенят как на соревнованиях по фехтованию. Склонившись к тарелке, ковыряюсь в ней ножом, отчего волосы спадают на глаза, и приходится регулярно вскидывать голову, отбрасывая лохмы назад. Анюта из салатницы сгребает вилкой себе в тарелку нарезанные помидоры, потом отставляет ее на середину. Наверно, пора поговорить и о неприятных вещах. Не поднимая глаз, осторожно интересуюсь:

— Слушай, Ань, я вопрос тебе задам. Только ты не обижайся.

Та мотает головой и пожимает плечами:

— Ну, давай.

— У тебя, с Наумычем, вообще, как?

Та, зависнув на секунду, вскидывает голову:

— Нормально, а что?

Подняв руку с зажатым ножом, костяшкой согнутого пальца чешу нос:

— Да, ничего. Мне кажется, мужика спасать надо.

Сомова удивлена донельзя и аж подается в мою сторону:

— Спасать?

Ну, может быть, сказано слишком резко, он же не каждый день такой дурной…. С виноватым видом объясняю:

— У него какая-то проблема с этими колесами. Он когда их не пьет, вообще — нервный, раздражительный. А заглотит лишнюю — вообще ни хрена не соображает.

Анюта перестает жевать:

— Ты серьезно?

Снова встряхиваю головой. Неужели Сомова ничего за ним не замечает? Но ее растерянный вопрос звучит по-дурацки, заставляя огрызнуться:

— Нет, шучу! Он сегодня с утра приперся — передоз вообще полный. А еще эти из профсоюза пришли. Так он им по всем пунктам уступил, представляешь?!

В глазах Аньки действительно появляется испуг:

— Да, ладно.

Горько усмехаюсь:

— Вот тебе и ладно. Я вообще.... Чтобы Наумыч, вот так вот, бабками швырялся — я такого не помню... А еще знаешь, в наши-то времена…

Сомова отводит глаза:

— Да-а... Слушай, ну он мне говорил, что он больше не пьет эти свои, эти антидепрессанты.

То есть она спрашивала, все-таки? Кошусь на подругу, отправляя очередную порцию картошки с рыбой в рот:

— Угу, сегодня не пьет, а завтра две.

— Да? Ну, я поговорю с ним.

В ее голосе столько неуверенности, что мне вдруг приходит дурная мысль — а вдруг от Анькиных внушений станет только хуже? Я же не знаю ничего. Будет пить не две таблетки, а три …Тут же меняю решение:

— Хм... Хотя знаешь что, не надо наверно лучше.

Во взгляде Сомовой недоумение:

— Почему это.

Не подумавши, у меня вдруг срывается с языка:

— Ну, после твоих разговоров, он начнет их еще больше есть.

Фыркнув, Сомова взрывается:

— Пхэ... Отлично поговорили! То есть, я еще и виновата, да?!

Приходится оправдываться:

— Я не сказала, что ты виновата.

Анька швыряет вилку на стол:

— А что ты сказала?

Просто, брякнула и все. Канючу:

— Ань.

Сомова обиженно вскакивает:

— Так, все! Приятного аппетита.

— Ань, ну прости, ладно, дуру — ляпнула лишнего. Ну, правда.

Анюта, насупив брови, замирает, видно и сама не хочет доводить до ссоры. Виновато, бездомным псом, гляжу на подругу, снизу вверх. Это действует, и она плюхается назад на диван:

— Ну, ладно.

И снова берет вилку в руки. Немного помолчав и поклевав из тарелки, осторожно интересуюсь:

— Так поговоришь?

Анька рявкает:

— Нет!

И отворачивается к Фионе, якобы дать с руки кусочек.

— Ну и правильно.

Обе опять погружаемся в процесс чревоугодия, только Сомова иногда хлюпает носом:

— Правильно, да.

Остаток вечера проходит мирно, немногословно, и мы вскоре расползаемся по комнатам.