Точка невозврата (гет)

POV Сириуса

Как же хорошо лететь над землей, раскинув руки, словно птица, и чувствовать, как ветер ерошит твои волосы и холодом обжигает лицо! И ощущать себя, черт подери, живым. Не узником каменных стен, которые изо дня в день, словно в тиски сжимают, мешают дышать, и глядят на мир сквозь замызганные стекла, которые принципиально не хочется чистить. Чтобы не смотреть, не видеть этого мира, не слышать смеха детворы на площадке и не замечать их умильной возни со щенком. Не думать, что в то время, когда ты просиживаешь дни напролет у камина, сжимая маленькое зеркальце, и ждешь вызова, кто-то воюет и сражается за тебя и вместо тебя... Не пить вино словно воду, закрывшись в тишине фамильной библиотеки, будто в склепе, не зная, куда себя деть... Не прятаться за рукописями покойного прапрапрадеда, пытаясь понять принципы работы с магическим оружием, которое он привез с Востока.

Слушать шум ветра вместо скрипа половиц и воя ветра в ставнях, которые сопровождают меня повсюду.

Ощущать себя свободным, наблюдая за тем, как темнеет небо, и сгущаются сумерки. И украдкой любоваться Гермионой, которая отчего-то была напряжена, словно натянутая струна: руки буквально вцепились в метлу, черные волосы разметались по плечам, будто языки пламени, а между бровями залегла до боли знакомая складочка... Такая у нее часто бывает, когда она что-то читает, или кого-то отчитывает. И я вдруг понял, что под какой бы маской она не пряталась, я все равно ее узнаю по взгляду и мимике, по немного неуклюжей походке и до боли знакомых интонациях голоса. Человек — это нечто больше чем внешность. Скорее наоборот. Человек — это характер, а потом уже все остальное.

Встречный поток воздуха подхватил меня и закружил, заставляя срываться на виражи, от которых в ушах шумела кровь, а губы невольно расплывались в улыбке. И на какое-то мгновение показалось, что мне вновь семнадцать, что нет никакой войны, что передо мной еще откроются двери, и ошибки, допущенные мною еще можно исправить... А затем вдруг стало горько. От осознания, что от меня ничего больше не зависит. Что я лишь песчинка в общем течении времени...

И я понесся все выше, ощущая, как древко метлы дрожит под натиском воздушных потоков, а в ушах, словно музыка, свистел ветер...

А затем резкий вскрик ворвался в сознание, я вынырнул из петли и обернулся назад, оцепенев на мгновение от страха: Гермионы позади не было. В воздухе летали лишь обломки бесполезной теперь метлы. А она стремительно падала вниз, раскинув руки в стороны, словно птица свои крылья. Сердце предательски сжалось: я не успевал. На долю секунды, всего на мгновение. Метла штопором неслась вниз на пределе скорости, а по телу разносился странный жар, пробуждая силу, древнюю как мир, дремавшую во мне десятилетиями...

Острая вспышка боли пронзила сознание, а затем я ощутил, как за спиной появились небольшие кожистые крылья. Метла подо мной надломилась и треснула, не выдержав сумасшедшей гонки, а я, сделав несколько неуверенных взмахов, понесся вперед, обгоняя ветер. Лондон, напоминавший огромный муравейник с высоты, становился все ближе... Кровь звучным стаккато стучала в виски... я летел, зажатый, будто в тиски липким страхом, не за себя — за нее. Я падал на землю, словно брошенный камень. Падал, чтобы топтать под ногами асфальт каменного города, раскинувшегося на берегах реки без начала и конца... Так странно. Всего пара секунд, как в замедленной съемке колдокамеры, превратились в целую жизнь. Всего несколько метров — и она разобьется, словно фарфоровая ваза моей покойной матушки. Всего ничего, только пара взмахов усталых крыльев — и я подхватываю ее на руки, ударяясь головой о стену чердака.

Один вздох — и пальцы нащупывают тихий пульс на тонкой бледной шее. Дышит. Хлопаю по щекам. "Ну, очнись же, девочка!" А в голове все смешалось. Сузилось до пушистых ресниц и плотно сомкнутых век. Распалось на тысячи атомов и склеилось в одно слово: «Успел...»

Ее щеки были слишком холодными, а губы — бледными. И мне на мгновение показалось... что все закончилось. Но это было не так. Я прикоснулся к ней губами, пытаясь согреть, вдохнуть хоть немного тепла, а острое чувство вины, словно игла, впивалось в сердце... Я не должен был разрешать ей лететь самой на этой треклятой метле, не проверив ее летные качества. Палочка бесполезным грузом валялась в кармане, а Гермиона все не приходила в себя. Я в буквальном смысле сходил с ума, ощущая, как пламя адреналина во мне сменяется нечеловеческой усталостью. Будто в один миг мне на плечи рухнуло мироздание и я, словно атлант, застыл под его тяжестью, не в силах пошевелиться...

Вечернее небо было преддождевым и безлунным. Над нами проплывали темные облака, готовые разверзнуться дождем или снегом в любую минуту. Нужно было уходить, но у меня не было сил подняться, поэтому я просто сидел и крепко прижимал к себе хрупкое тело Грейнджер, мысленно ругая себя самыми страшными проклятьями...

Она очнулась с первыми каплями ледяного дождя, упавшими ей на кончик носа. Так смешно поморщилась и распахнула широко свои все еще серые глаза в немом вопросе. А затем:

— Сириус? — робко и тихо, почти одними губами.

— Прости, я не должен был... — маленькая холодная ладошка прикрывает рот, а затем гладит по колючей щеке.

— У тебя кровь.... — только сейчас ощущаю тонкую струйку, стекающую от виска к шее.

— Пустяки. До свадьбы заживет, — попытался отшутиться, ощущая противное головокружение. Капли дождя все сильнее барабанили по крыше, я подставил под них лицо, ощущая ледяные прикосновения. В ушах шумела кровь, но я, слегка пошатываясь, встал, удерживая на весу Гермиону. Я смогу. Ветер закружил по крыше пожухлую, занесенную сюда каким-то чудом листву, оттопырил полы мантии и взлохматил волосы. Ну, давай же. Сделай несколько чертовых шагов...

— Крылья, — полу вопрос-полу утверждение. А в глазах беспокойство и страх.

— Позже, — бросаю я, торопливо озираясь по сторонам. Где-то сбоку, на периферии зрения мелькает дверь на чердак. Несколько шагов на ватных ногах — и я со всей силы вжимаюсь спиной в дверь, ведущую на чердак. Колочу в нее ногой, заставляя прогнившее от дождя и снега дерево поддаться. Слышится треск, и скрипучая дверь спадает с петель и глухо ударяется оземь, и я, наконец, вваливаюсь на чердак с Гермионой на руках, вдыхая пыль вперемешку с запахом ее волос. Внутри пусто. Только оборванные газеты беспорядочно раскиданы по полу да старый бордовый диван с торчащими из боков пружинами приютился в углу.

— Отпусти меня на землю, — просит Гермиона, уткнувшись носом мне в шею.

— Ни за что, — упрямствую я, ощущая, как в груди сжимается тугой узел, мешающий дышать... Пространство рябит в глазах серебристыми искрами, и, сделав несколько шагов на ватных ногах, я без сил опускаюсь на старый диван, продолжая прижимать Грейнджер к себе…

Косой дождь глухо барабанит в едва прикрытую дверь, вторя пульсирующей боли обратного превращения. Тело сжимается от судорог, и только испуганные глаза Гермионы заставляют оставаться в сознании.

— Сириус! Сириус! Что с тобой? — доносится, словно через тысячи километров. А затем я ощущаю, как холодные пальцы касаются виска, принося такое желанное облегчение…

* * *

Полумрак пещеры разгоняет тусклый свет сталактитов. Со сводов срываются капли влаги и с глухим стуком ударяются оземь. В странном синеватом свете мерцает среди тьмы чешуя черного, как ночь дракона. Ее дыхание несет не огонь, но пробирающий до костей холод, а в пустых глазах отражается тень. Кожистые крылья кажутся почти прозрачными и невесомыми, от чего создается впечатление, что она не принадлежит этому миру... Впрочем, в какой-то мере, это действительно так... Она — порождение старых легенд, прочитанных мною в дневнике предка. Причина, по которой всякий раз в минуты гнева, боли или опасности за моими плечами вырастают крылья, подобные тем, что носит она…

Я стою, словно завороженный, не в силах отвести взгляд от дракона. Окруженная сизой дымкой, она кажется самым совершенным и величественным существом на земле.

В воздухе витает странный аромат, от которого кружится голова, и во всем теле появляется легкость, словно с плеч свалился тяжкий груз. Посреди пещеры сверкает исписанный рунами алтарь, а со стены в каменный выступ, напоминающий чашу, стекает по капле влага.

Вокруг — кричащая тишина, пропитанная потоками магии, резонирующими в каждой клеточке моего тела.

"Снова это место… Как же его…?" — проносится у меня в голове, а затем в сознании раздался тихий, вкрадчивый голос, заставивший меня вздрогнуть.

— Добро пожаловать в Обитель драконов, последний из Блэков, — дракон слегка наклонила голову в знак приветствия и выдохнула поток ледяного пламени.

— Рад видеть вас, Мала, мать Ночи, — преклонив колени перед драконом, мысленно произнес я. — Чем я могу вам помочь? — В рядах скользящих по тени нынче неспокойно. Они говорят о неком знаке. Ты должен быть готов, когда сойдутся Солнце и Луна. Запомни... — скрипучим голосом произнесла Мала, подняв на меня полные грусти глаза.

— Я не понимаю... Когда сойдутся Солнце и Луна?

— Ваш мир ожидают большие перемены. Грядет то, чего скользящие по тени ждут уже более двух тысяч лет. Но никто не может ручаться за исход. И даже мы, дети великой Мелек, пребываем в неведении. Звезды молчат, а это может означать только одно: кто-то нарушил течение времени и спутал нити судьбы... — низким скрипучим голосом произнесла Мала.

— Постойте, но что именно должно произойти? — спросил я, подумав, что это может как-то касаться Гермионы.

— О, этого я тебе сказать не могу. Это старая легенда клана скользящих по тени, которой они не очень-то хотят делиться...

— Эти изменения... Они как-то связаны с вмешательством время? — нахмурившись, поинтересовался я.

— И да, и нет, последний из Блэков... Подобное происходило и раньше. Особенно в середине века Упадка. В данном же случае это стало одним из необходимых условий, для того, чтобы ваш мир изменился навсегда... — голос дракона зазвенел в ушах, прокатился эхом в сознании и рассыпался на множество отдельно взятых звуков.

"Навсегда"— застучало в мозгах ощущением безысходности. Словно приговор. Навсегда хорошо или навсегда плохо — вероятность исхода одинакова. Середину найти слишком сложно в любом случае. А значит, мы по уши в дерьме.

— Это можно как-то остановить? — с надеждой поинтересовался я.

— Изменения — это не всегда зло и не обязательно благо. Но вне зависимости от обстоятельств, это единственный путь, позволяющий не допустить застой и упадок. А значит, это необходимость... — туман вокруг все сгущался, скрывая дракона из виду, а затем перед глазами снова все поплыло, и мир погрузился в темноту...

* * *

Я резко закашлялся и попытался осмотреться. В нос ударил какой-то резкий запах, отдаленно напоминающий русскую водку. Расфокусированный взгляд постепенно собрался в одной точке. Гермиона. Нервно кусает губу и сжимает в пальцах какую-то бутылочку. И смотрит так, будто знает, что такое терять. Знает не понаслышке. А на дне покрасневших от слез глаз притаился страх. Я коснулся ее щеки, стирая влажные черные дорожки, ощущая под пальцами теплоту ее кожи. Бутылочка с глухим стуком упала на пол, а затем я ощутил, как ее руки сомкнулись у меня на шее.

— Слава Богу, ты пришел в себя... — на ухо шепотом. Тихо, вокруг слишком тихо, даже дождь кончился. В воздухе пахнет фрезией и свежестью. Лицо щекочут пушистые волосы, которые уже приняли свой естественный цвет. Она так близко, что я слышу, как бьется ее сердце. И от осознания этого внутри все переворачивается.

Так, будто мне снова семнадцать.

Странно, но в этой вязкой тишине совсем не хочется говорить. Словно слова давно кончились.

— Ты не приходил в себя двадцать минут... Я ... — запнулась на полуслове.

— Со мной все в порядке. Это просто... обратная сторона дара.

— Расскажи... — голос по-прежнему полон беспокойства и недоверия.

— Это случилось давно. За несколько лет до первой войны. В тот вечер я был очень зол из-за ссоры с матерью. Знаешь, иногда, даже самые близкие люди могут наговорить друг другу непоправимые вещи в порыве гнева... Вещи, о которых потом жалеешь, но которые уже невозможно забыть или простить. Она что-то кричала, знаешь, с течением времени смысл слов имеет свойство стираться. Но звук ее голоса я помню до стих пор. Это был последний вечер, когда я видел мать живой. Оглядываясь назад, иногда мне кажется, что лучше бы я тогда остался. Но я ушел и бродил по пустым улицам до утра, напившись огневиски. Я был зол настолько, что казалось, эта ярость сожжет меня изнутри. Просто испепелит дотла и от меня ничего не останется... По венам текла сила: дикая, необузданная, пьянящая. Мне казалось, я могу свернуть горы одним мизинцем... Сам не знаю, как оказался в лесу, ноги сами принесли. Я крушил деревья голыми руками, вырывал их с корнями. Вседозволенность — страшное чувство, тогда мне казалось, что меня не остановить. А затем я отключился, упав на траву... находясь в бессознательном состоянии, я очутился в странной пещере, заполненной сизой дымкой. В зыбком мареве мне привиделся черный, как ночь, дракон с кожистыми крыльями и пустым взглядом... Тогда я списал все на алкогольные галлюцинации, но позже понял, что эти видения имеют под собой вполне реальную основу. Потому что... когда умерла Марлин, это повторилось... — произнес я, сглатывая ком в горле.

— Ты все еще любишь ее, — утвердительно произнесла Гермиона и отвела взгляд в сторону.

— Я ее отпустил... — собственный голос показался каким-то чужим и далеким. Не поверит. Ни единому слову. Что бы ни сказал. Теперь — нет. Я беру в руки ее лицо и разворачиваю к себе. Оно не выражает ничего. Ни единой эмоции. Гребанная непроницаемая маска. А в глазах — боль вперемешку с сомнением.

Я целую искусанные губы, впитывая их соленый привкус. Запускаю пальцы в непослушные волосы. Прижимаю к себе, потому что кажется, если отпущу, то навсегда потеряю. Глупая, какая же ты глупая. Читаешь сотни научных фолиантов, пишешь многофутовые эссе, но так и не научилась понимать мужчин...

В этом вся ты, такая безудержно правильная, вечно влипающая в истории... С широко распахнутыми глазами, перебираешь пуговицы на моем пальто своими маленькими пальчиками. Остановись. Твои губы — вино, терпкое, пьянящее, заставляющее забыть обо всем. Остановись. Потому что с каждой чертовой пуговицей мой самоконтроль все дальше летит в тартарары. В моих легких все меньше воздуха. С каждой гребанной секундой. Только ты, словно кислород, бежишь по венам...

Издалека, будто через тысячи километров, до меня доносится скрип ставней и веет холодом. Я одними губами ловлю твой тихий стон, а затем, пересилив себя, рывком отстраняюсь. Так будет лучше. Я знаю, однажды это случится... Только не здесь и не сейчас.

Поздравляю всех с новым, 2014 годом. Желаю, чтобы у всех сбылись мечты и надежды. Эта глава — мой подарок. Вернее, первая его часть, вторая будет, поздно ночью или ближе к вечеру. Спасибо, что уже второй год остаетесь со мной и поддерживаете. Для меня это важнр. Каждый комментарий, каждое замечание я пропускаю через себя... Потому что творчество — это моя жизнь. Отдельное спасибо моей бете, Кошке Маришке, за то, что не дает мне сдаться и отложить перо навсегда. Ты лучшая.