Diamonds and Rust (джен)

Примечания:

Вы когда-нибудь бывали в зимней Ялте?

Ещё один месяц прошёл в тишине. Авиабазу привели в порядок, и уже третьего вайо должны были прислать новых лётчиков. Мон-Со пока не знал, что с ними делать — его-то эскадрилья на самом деле была в порядке. К тому же экипаж не собирался действовать открыто.

Пока что Таль-Кари основательно выпала в осадок от выходки Хен-Лай. Пресса возмущалась старомодностью модельера, но Лиона, когда звонила в последний раз, говорила, что офис её матери осадили богатые дамочки, которым вдруг захотелось почувствовать себя королевами.

Буквально на днях какой-то анонимный историк выпустил книгу под названием «Мода: история о политике». Её тут же запретили, потому что был исчерпан годовой лимит на сенсации — невероятно бредовое нововведение.

Мон-Со подозревал, что скоро этот закон будет нарушаться напропалую. Кроме экипажа, в Таль-Кари завелись ещё какие-то диссиденты. По-хорошему, надо было выйти с ними на связь, но это была работа для штурмана.

Кау-Рук заявился в гости тридцатого дийо и позвал Мон-Со и Элара праздновать Новолетие в Келесс. Там проходил Фестиваль рока, и штурман намеревался устроить гадость. Не ту, которую планировали изначально, а что-то другое. Сюрприз.

Вообще-то, Кау-Рук был тридцатого ранвишевски зол. Элар потом звонил Элли, и та сказала, что он две недели назад поругался с Дириэ и до сих пор не помирился. Но на праздник они всё равно шли втроём.

Если сначала Мон-Со хотел отказаться, то, услышав об этом, тут же передумал. Вот только склок среди нелегалов им тут не хватало!

Что ж, празднику быть. Время искать костюмы.

Новолетие было самым древним праздником Рамерии. По преданиям, в этот день великие волшебники древности свергли демонического колдуна Ниртая и изгнали его далеко на северо-восток. Однако каждый год, тридцать первого дийо, он пытается прорваться обратно на континент, и поэтому волшебники объединяются и творят магию, а разумные звери и птицы разносят её по миру.

Но на Рамерии не было разумных животных, поэтому их роли брали на себя люди. Каждый сам мастерил себе праздничное одеяние и разрисовывал лицо, чтобы слуги Ниртая не смогли узнать и проклясть его.

В последний раз Мон-Со праздновал Новолетие в последнем классе школы. Потом ему — курсанту, лётчику, офицеру — было как-то не до этого. Но сейчас… почему бы и нет?

Итак, после ухода Кау-Рука комэск задумчиво бродил по авиабазе, подыскивая себе что-нибудь звериное или хотя бы птичье. Это тоже была традиция — мастерить костюм непременно самому и только из того, что найдёшь у себя дома.

Элар угнездился на подоконнике в комнате отдыха и кромсал ножницами полы старого чёрного пальто. На диване валялся пакет от штурмана.

— Там краски для лица, кисточки и трафареты, — подсказал лейтенант.

— Что делаете? — поинтересовался Мон-Со, разглядывая наброшенную на подлокотник рысью шкуру. Кажется, он понял, почему эти штуки так популярны.

— Хотел чёрного ранвиша, но не придумал, из чего сделать хвост. Будет ворон.

— А клюв?

— Газету свернуть, вставить проволоку, покрасить — и готово. Мой полковник, а почему вы выбрали себе позывной Рысь? — Элар тоже обратил внимание на шкуру.

— Это было самое короткое существительное, которое я вспомнил с ходу, — сказал Мон-Со и усмехнулся: — Вы ожидали чего-то более эпического?

— Нет, это же вы.

Занятное обоснование. С другой стороны, он был прав: Мон-Со никогда бы не стал придумывать чего-то во имя пафоса. Даже у его эскадрильи вопреки менвитским традициям названия не было.

Полковник покачал головой и сдёрнул шкуру с подлокотника. Она оказалась довольно увесистой и, наброшенная на плечи, почти доставала до колен. Передние лапы свисали спереди, царапая когтями ремень.

— Пустынный камуфляж и высокие ботинки, — подсказал Элар.

Он закончил терзать пальто и теперь раскладывал по дивану содержимое пакета. Красок там было много — хватило бы на всю эскадрилью, соберись они отмечать Новолетие вместе. Но лётчиков тут было всего двое.

До вечера оба занимались ерундой — мастерили костюмы. Элар с помощью трафаретов и тёмно-серой краски покрывал пальто перьями, Мон-Со собирал рысьи уши и бакенбарды из воротников от зимних курток, клея-карандаша и вдумчивого мата. И зачем он в это ввязался?

На следующее утро комэск обнаружил на кухонном столе коробочку из плотного синего картона. Элар красноречиво подвинул её поближе и уставился в свою тарелку, слегка смущённо буркнув:

— С Новолетием, мой полковник!

Мон-Со открыл коробочку. В ней оказался бархатный чёрный мешочек, из которого высовывалась длинная серебряная цепочка. Карманные часы? Больно тонкие на ощупь. Комэск развязал шнурок и вытащил содержимое мешочка.

Монокль. Серебряная оправа, чуть мутноватое стекло с отливом в серый, мелкий синий камешек в месте, где к оправе присоединена цепочка.

— Он достался мне от родителей, и я попросил Анниа заменить линзу, — рассказал Элар. — Кроме того…

— Вы же понимаете, что я не могу принять этот подарок? — перебил его Мон-Со.

У лейтенанта от родителей остались лишь этот монокль и мерзкий шарф, и он вздумал семейную реликвию кому-то подарить?

— Понимаю. — Элар кивнул и ещё ниже опустил голову.

Комэск почувствовал себя отцом, который отругал сына за то, что тот принёс домой замёрзшего бездомного ранвишонка. Сразу вспомнился их разговор на солнечном холме. Элар тогда искренне переживал за него, а Мон-Со чуть ли не рычал в ответ — настолько его бесила ситуация.

…«Эскадрилья — моя семья за неимением альтернативы». — «Только не говори, что я заменил тебе отца»…

Похоже, действительно заменил. Мальчишка… Он когда-то появился в кабинете майора Мон-Со в числе новобранцев, едва окончивших Академию — впал в кабинет, разбив нос о порожек, потому что споткнулся о чьи-то ноги. Комэск думал, что он будет первым из курсантов, кто погибнет в бою, но получилось наоборот: Элар был единственным из того набора, кто дожил войну до конца.

Лейтенант Курьёз всегда каким-то чудом возвращался живым. С отказавшими двигателями, в клубах дыма, зигзагами и петлями, но он каждый раз возвращался и первым делом шёл в лазарет — навестить Сор-Ана, единственного, кто никогда не подкалывал его и постоянно прикрывал.

— В Новолетие, летёха, от подарков не отказываются, — прозвучал в кухне голос, которого здесь быть не могло.

Мон-Со заозирался. За спиной поникшего Элара, опершись спиной о подоконник, стоял Кей-Ди. Он смотрел с лёгким осуждением, но всё-таки улыбался.

Что ж, пусть так. Надо будет придумать, что подарить в ответ. Сынок, Хоо побери… А ведь даже Ни-Дей, самый младший в эскадрилье, годился комэску максимум в младшие братья!

— Спасибо, — сказал Мон-Со, убрав монокль в коробочку и поставив её рядом с собой.

Элар проследил за её перемещением по столу и облегчённо улыбнулся. Для него явно имело огромное значение, примет ли Мон-Со подарок. Примет ли самого Элара.

Кажется, он всё ещё чувствовал себя тем чёрным ранвишем — на это даже первая идея костюма намекала. Но его приняли… Или с возвращением на Рамерию понимание этого обнулилось?

Через пару часов снова объявился Кау-Рук. Он сегодня изображал арса — тоже собрал костюм из шкуры и воротников. Элли и Дириэ пришли с ним. Оба — в белых париках, с острыми ушами и гримом, который маскировал их не просто под северных ранвишей, а под менвитских подростков в костюмах северных ранвишей. Грим был вполне убедителен. Во всяком случае лучше, чем у Элара, который напоминал скорее чумного доктора, чем чёрную птицу.

* * *

Для Элара Новолетие никогда не было праздником, а лет с двадцати и вовсе стало днём траура. Но на этот раз отметить согласился даже Мон-Со, и выбора, в общем-то, не оставалось.

Однако в голову уже который день лезли исключительно мрачные мысли. Рамерия… Это там, в Гудвинии, можно было спрятаться от всех, одновременно не прячась ни от кого. Там творилось столько всякого, что никому не было дела до полукровок. Да и не преследовали их уже. А здесь…

Чтобы выявить полукровность, надо было пройти расширенный анализ крови. Элар его не сдавал ни разу в жизни. Единственное… Когда он сидел в камере после драки с Тин-Мором, одним утром проснулся с пластырем поверх вены, откуда обычно берут кровь… Тогда правда и вскрылась, видимо.

Однако здесь не было нужды таиться. Достаточно одного подозрения — и из ниоткуда появится человек в чёрной форме и с чемоданчиком. Пробирка, катетер — и пуля в лоб. Почему-то катетер в этом списке был самым страшным, хотя и от остального становилось не по себе.

Утро тридцать первого дало надежду на спасение. Это казалось придурью, но то, что Мон-Со всё-таки взял монокль, внушало уверенность в том, что всё будет в порядке. Комэск, в конце концов, всегда защищал своих.

Вскоре в кухне появились штурман, Дириэ и Элли. Арзаки изображали ранвишей, и у них нашлись хвосты. Дириэ сказал, что они порезали пополам боа покойной бабушки Кау-Рука. Костюмы получились забавные: белые ботинки, брюки и короткие куртки, к коротым сзади пришили хвосты, меховые воротники, парики с ушами и лица, закрашенные в белый с чёрными полосами… Дириэ пришлось ещё и цветные линзы вставить, чтобы не выдать карих глаз.

Кау-Рук открыл в стене светящуюся дыру, и все пятеро вышли через неё. Комэск, вынужденный из-за грима отказаться от повязки, в последний момент захватил с собой монокль. Тот был особым образом заколдован ещё до Анниа и держался перед глазом сам по себе. Правда, рысь с ним смотрелась весьма… эксцентрично.

Путь с Беллиоры на Рамерию занял минут семь, а в Келесс они добрались за три секунды.

Элар никогда прежде не бывал здесь и теперь с интересом осматривался.

Келесс раскинулся на южном склоне пологой горы, в уютной голубой бухте. Снег лениво сползал по склону, но всё же лежал довольно высоко — в городе от него остался лишь тонкий серебристый слой, выпавший утром как будто исключительно для красоты. В самом низу на него с тихим шелестом падала россыпь жемчужин, волнами перехлёстывавших через невысокий мраморный парапет.

Хитрые улочки, виляя кокетливыми турнюрами, сбегали к набережной, разделённые небольшими разноцветными домиками с покатыми крышами и лепниной на стенах. К каждой двери вело узенькое крылечко, а между домиками прятались ступенчатые переулки. Было забавно: вот ты поднимаешься в свою квартиру, на самый верхний этаж, подходишь к окну, а там — полуподвал, и люди ходят у тебя над головой.

На фонарных столбах висели голубые гирлянды, в окнах домов, за лёгкими шторами, мелькали цветные огоньки. Легко было представить, как народ танцует на улицах, а над головами у людей петляют волшебные фейерверки, везде слышатся музыка и смех… Но сейчас здесь жили менвиты, и праздник напоминал обычный день, просто с гирляндами.

— Вы когда-нибудь раньше здесь были? — спросил Элар у комэска, пока «менвитские подростки» убежали куда-то вслед за Кау-Руком.

— В Келессе не был, — покачал головой Мон-Со. — Но когда мне было семнадцать, я ездил с сестрой в Эсари. Она искала там какие-то искристые незабудки, и мы заглянули на зимний фестиваль. Знаешь, я только сейчас в полной мере понял, что мы потеряли девяносто лет назад.

— Вы бы поосторожней с такими словами… — пробормотал Элар, поёжившись. — Мы всё-таки в городе.

Он некоторое время рассматривал людей на площади, словно желая убедиться, что никто не слышал слов Мон-Со, а потом спросил:

— Она их нашла? Ваша сестра.

— Нет. Оказалось, что это очень редкие цветы. Я видел их лишь раз, в Вайклеме.

— И вы сказали ей об этом?

— Да, принёс засохший букет на её могилу, — спокойно произнёс Мон-Со.

Элар закусил губу. Нет, Новолетие — определённо худший день в году. Дийо — единственный месяц, в котором не тридцать дней, а тридцать один. Это не может ничего не значить.

— Всё в порядке, Элар-Шен, — сказал комэск, впервые за долгое время назвав лейтенанта менвитским именем. — Идёмте, нас ждут.

Штурман и арзаки вернулись. Кау-Рук нёс большую яркую коробку, похожую на конфетную, а Элли помахивала блестящим термосом. У Дириэ был большой мягкий пакет, полный тёплых пледов.

— Я нашёл укромный уголок с хорошим обзором, — сообщил арзак. — Вряд ли кого-то понесёт туда вечером.

— А пока, — многозначительно протянул штурман, — давайте покатаемся на ледянках!

— О Хоо, нет! — закатил глаза Мон-Со. — Мы не пойдём кататься на ледянках! Мы же не дети!

— А Элли? — прищурился Кау-Рук.

— А Элли ведёт себя как взрослый человек.

— Я, между прочим, совершеннолетняя! — фыркнула девушка в сторону штурмана.

Ей было действительно больше двадцати, но самую чуточку. По сути, почти ребёнок. Но её можно было спокойно считать взрослой — арзачка же!

Однако ничто не могло заставить полковника по доброй воле пойти дурачиться. Штурман тоже это понял и прибег к страшной вещи — шантажу.

— Если ты, рысь с моноклем, не пойдёшь с нами, — прошипел он, — я расскажу лётчикам, кто автор мультфильма, который мы всем экипажем переозвучивали!

Элар подавил смешок. Патовое положение, однако. Это диверсионной группе поведали ужасную тайну о том, как развлекаются комэски, а вот остальные искренне считали авторами Кау-Рука и Лон-Гора.

— Мой полковник, вам ведь необязательно кататься, — подсказал лейтенант. — Просто побудьте с нами.

Собственно, так Мон-Со и сделал. Следующие полтора часа он стоял у припорошенного снегом деревянного забора и наблюдал, как остальные с криками и диким визгом раз за разом проносятся мимо по прямой льдистой улочке.

Место было популярно у народа, но катались только дети. «Менвитские подростки» спустились раз восемь, а потом Кау-Рук мягко отжал у них ледянки и протянул одну Элару, ухмыльнувшись:

— Наперегонки, а?

Элар азартно мотнул газетным клювом, и оба заняли места на старте. Откуда-то из толпы извлекли рупор, и какой-то паренёк взялся комментировать.

— На старт! Внимание! Марш! — проорал он, и гонщики сорвались с места.

Оба легли на живот и подталкивали себя руками. Сначала шли медленно, но спуск становился всё круче, и скорость увеличивалась.

— Птиц и Арс идут клюв к носу! — вопил комментатор. — Они ускоряются! Поворот! Трамплин! Арс лидирует!

Элару мешался клюв, а Кау-Рук, кажется, помогал себе магией и обходил кочки. А вот Элар уже отбил все рёбра. Так не пойдёт! У него ведь тоже есть дар, так почему бы не…?

Шеннари внимательно оглядел спуск и закрыл глаза, пытаясь проложить верный путь.

— Птиц догоняет! Прямая! Клюв к носу! Трамплин! Ух!

Что там было ух, Элар не знал. Он летел вперёд, представляя себе улочку. Вроде бы через десять метров небольшой заворот…

— Трамплин! Птиц обгоняет! Осторожно! Угол! О-о-о!

Толпа подхватила разочарованный стон, а у Элара потемнело в глазах от боли. Не рассчитал и въехал башкой в стену. Проволока из клюва больно ткнулась в нос. Закапала кровь.

Кау-Рук помог Элару подняться и отвёл его наверх. Там они сдали ледянки, которые брали напрокат, а к Элару подошла Элли. У неё были наготове ледышка в платочке и флакон с заживляющей жидкостью сиреневого цвета.

Темнело. Дириэ отвёл всех в укромный уголок, оказавшийся остановкой общественного транспорта на перекрытом в праздники куске дороги. Там все завернулись в пледы, а Элар приложил к носу новую ледышку. Клюв был сдвинут на лоб, а нос, хоть ранки и заживились, сильно раздуло.

— Ты не мог не видеть стены, — заметил Мон-Со, откручивая крышку термоса.

— Я хотел проверить свой дар. Пройти гонку с помощью интуиции. Видимо, переоценил свои способности.

— Элар, — вздохнул комэск, — как бы хорош ни был самолёт, никто не будет испытывать его на неизвестном аэродроме, да ещё и сразу в бою.

Лейтенант в ответ шмыгнул разбитым носом.

На набережной зажглись яркие фонари, и радостный голос ведущего объявил:

— Сегодня мы начинаем очередной Фестиваль рока! Вы помните, как он появился? Наши предки грохотали оружием, чтобы отогнать демонов и злой рок. Позже оружие заменили музыкой, но она по-прежнему призвана отгонять зло! Так давайте рокотать о счастье в будущем году! Горр-ау!

В ответ заорал, казалось, весь город, однако скоро люди притихли — начиналось самое интересное.

Кау-Рук зашарил по карманам и достал носитель. Новенький, чистенький, с одной единственной записью.

— В течение года, — говорил ведущий, — мне присылали записи рокочущих песен специально для Фестиваля. На моём компьютере — двадцать записей, отмеченных разными цветами. У вас есть флажки тех же цветов. Поднимите их! Какого цвета больше — ту запись и играем! Единственная и неповторимая! Премьера Новолетия!

— Что бы вы ни выбрали, — прошептал Кау-Рук, копируя интонации киношного злодея, — музыку выбираю я!

— Синяя запись! — выкрикнул ведущий, и в этот момент носитель исчез из пальцев Кау-Рука. Ведущий объявил: — Запускаю!

Стало тихо. Слышался лишь лёгкий перестук жемчуга о мрамор набережной. И вот чьи-то невидимые пальцы ударили по гитарным струнам, и голос, знакомый уже много лет, запел:

«Неясно, что нас ожидает.Быть может, мой самолётВ рассветной дымке растаетИль разобьётся о лёд».

Музыка была на диво минималистичной — гитара, пара акцентов ударными… Но вдруг их стало больше.

«Возможно, я буду завтраТебя обнимать. Иль питьВино из дорожной фляги.Возможно, я буду битНа поле брани врагамиИ не вернусь живым.А может, сбегу полямиИли уйду сквозь дым».

Прибавилась скрипка — не самый частый гость в рок-музыке.

«Не знаю, что будет дальше:Голод ли, мор, война…Но, помню я, было раньше:Чуждая мне страна…»

Скрипка плакала, ударные напряжённо стучали, и только гитара выводила свой ровный ритм.

«Лечу я в своём самолётеИ слышу, как ты говоришь:«Я здесь, я с тобой в полёте».Я закричу — ты молчишьИ исчезаешь надолго.Я не пытаюсь искать.В будущем встретимся снова —Судьба ведь! К чему гадать?»

Всё затихло, осталась лишь гитара. И голос, конечно. Теперь главным был он, а струны лишь лениво сопровождали его.

«Неясно, что нас ожидает,Но знаю я наперёд:Где бы я ни был ранен,Там ты меня найдёшь».

Элар не отрывал глаз от неба. Здесь, совсем рядом, кто-то держался за руки, кто-то грел озябшие пальцы чаем, кто-то улыбался одними уголками губ… А там, за семнадцать световых лет отсюда, праздновала Новолетие часть их общей семьи. Элар Шеннари больше не был один.