Промучившись воскресенье, утром на работу отправляюсь с единственной установкой — не замечать Калугина в упор и не разговаривать с ним. И обливать презрением — блин, только и умеет, что врать и изворачиваться! И главное, как у него все ловко устроено: любит он, видите ли, меня, а спит с другими! Через силу, наверное, такой вот несчастный страдалец.
Может Егорова и выиграла свой бонус, но показывать этого не собираюсь — наоборот, сегодня, как никогда! К фиолетовой атласной блузке с короткими рукавами у меня узкая юбка ниже колен, яркий макияж с бордовой помадой, гладко расчесанные распущенные волосы и ни разу не надеванные бусы в виде сцепленных темно-синих листочков, оплетающих шею.
Прижимая локтем сумку, висящую на плече, решительно иду от лифта к себе в кабинет, но дорогу преграждает сам виновник моих мыслей — выскакивает из кухни:
— Маргарит, привет.
Надо же, перед выходными глазки прятал, а тут словно и не было ничего… Останавливаюсь, обдавая холодом. Молча, оглядываю, снизу вверх — и ведь как убедительно возмущался: мы просто работали! Всеми частями тела, от заката до рассвета. Ни сказав, ни слова, иду мимо.
— Марго, ты чего?
Не оглядываясь и не меняя темпа, отправляюсь дальше.
* * *
Отпуск отменяется и, значит, снова надо приниматься за работу. Она ведь известное лекарство, все что угодно заглушит, даже предательство. Прихватив многострадальные папки с заданиями со стола, отправляюсь с ними по кабинетам — собиралась же раздать, вот и раздам, и прокомментирую заодно. Когда остаюсь с одной и несу ее обратно, не застав Кривошеина на месте, Калугин вновь догоняет меня в холле, почти у двери в кабинет:
— Марго! Марго!
Цедя сквозь зубы, останавливаюсь:
— Маргарита Александровна.
Калугин впитывает, замирая, и отводит взгляд:
— Оп-па! Ну, хорошо, Маргарита Александровна.
Чеканю, едва разжимая губы:
— Что?
Калугин крутит головой по сторонам:
— Мне с тобой можно поговорить?
Дозрел? Придумал оправдания? Пришла пора посыпать голову пеплом и говорить «так получилось»? Только мне этого ничего не надо:
— Не с тобой, а с вами.
Буквально припечатываю Калугина взглядом, и он первым отводит блудливые глазенки, вздыхая:
— Хорошо, с вами.
Знает котяра, чью сметану сожрал! Молчу, вскинув вверх подбородок, предоставляя возможность предателю ораторствовать дальше.
— Марго, что случилось?
То есть, именно об этом приспичило поговорить? Не о своих подвигах и увертках, а поинтересоваться, что случилось? Усмехаюсь такой наглости:
— Хэ, это ты у меня спрашиваешь? Лично у меня все в порядке.
Калугин изображает непонимание, продолжая крутить головой по сторонам:
— ОК, хорошо, тогда у кого не в порядке?
То есть, правды я не услышу? Обрываю бесполезное словоблудие:
— Слушай, Калугин... Иди, займись делом, а? Лично мне лясы точить некогда.
Взмахнув папкой, скрываюсь внутри кабинета, захлопывая дверь перед носом говорливого перфекциониста.
— Марга...
Мда-а-а…. Сомова, со своими дебильными фантазиями, как я и предполагала, не удел — не собирается Андрюша мне ничего рассказывать, только крутить за нос.
* * *
А после обеда опять завертелось, и стало не до Калугина. Инвесторы недовольны итальянским номером и крайней, конечно, назначают меня. Напуганный и растерявшийся шеф призывает продвигать в новый номер исключительно надежные идеи и провести разведку у конкурентов, а конкретней в «Мачо». Нашему разведчику, Пчелкину, удается выведать причины успеха вражеской прессы — оказывается там демпингуют, снизив расценку на рекламу почти вдвое.
В рабочую субботу, в результате мозгового штурма, удается насобирать кое-какие материалы и уже к обеду сверстать новый проект номера на диске, который Николай уносит в типографию.
А в воскресенье я уже собираю новую оперативку — нужно обновить материал и сделать номер еще привлекательней, поскольку номер «Мачо», на текущий момент, интересней того, что мы запустили в субботу в печать. После протестов разочарованных сотрудников следует новый мозговой штурм, который продолжается аж четыре часа. Единственный отвлекающий момент — разговоры о беременности Наташи теперь уже обсуждаемые всей редакцией. С этой стороны, я даже рада погрузиться в работу с головой, не думая ни про Аксюту с Верой Михайловной, ни про Шульгина, ни про Калугина с Егоровой.
Работа над номером продолжается до поздней ночи, даже когда Егоров уезжает пьянством заглушать депрессию.