Зависть богов (джен)

Те две недели после побега Мартина и перед началом «боевых» действий Корделия впоследствии называла «каникулами».

Время взаимного доверительного узнавания, когда сомнения и страхи вдруг рассеялись, позволив двум таким разным и далеким друг от друга существам обнаружить внезапную, удивительную похожесть. Они оказались нужны друг другу. Как будто эти сомнения и страхи, покрывая мутным бугристым слоем два зеркала, искажали падающий в серебристую амальгаму образ, не позволяя его увидеть.

Что уж греха таить, Корделия тоже сомневалась. И даже побаивалась. Ночами вспоминала слова Ордынцева, его пламенные речи — краткое изложение неотвратимого будущего. Безумный киборг выжидает время! Опытный в притворстве и обмане, ненавидящий людей и жаждущий мести, он будет какое-то время изображать покорность, будет послушным, потом, освоившись, восстановив работоспособность, изучив обстановку и к этой обстановке приноровившись, убьет или покалечит свою «спасительницу».

Будучи человеком трезвомыслящим, без страха оценивающим реальность, Корделия допускала подобную вероятность. Даже пыталась присвоить ей выраженный в процентах эквивалент. В конце концов, все возможно. Даже схождения Геральдики с орбиты в ближайшие часы. И там есть какой-то жалкий процент. Также и вероятность гибели от руки Мартина не нулевая. Руку он ей вполне осознанно сломал. Тут в наличии неоспоримая психологическая подоплека — детская неокрепшая психика, подвергшаяся значительной деформации за несколько лет пребывания в научном центре «DEX-company».

В учебниках по психиатрии изложено немало подобных историй — историй вот таких несчастных детей, переживших в первые годы жизни насилие, а затем историй о том, в кого эти дети превратились. Насилие порождает насилие, жертва со временем превращается в палача. Кто об этом не знает? Да все знают. Излюбленная сюжетная фишка кровавой кинематографической драмы. Маньяк-убийца с тяжелым детством. Классика жанра. Вдобавок такая благодатная почва: детская, едва народившаяся психика, уже подраненная гибелью родителей, и целая свора садистов в фирменных комбинезонах. Есть ли шанс для поврежденного детского самосознания не прорасти в ядовитый хищный чертополох? Шанс, прямо скажем, ничтожный, учитывая криминальную статистику. И это шанс для людей с их свободой выбора и вариабельностью поведения.

А тут не человек. Разумная органическая машина с туннельным восприятием реальности, в котором функцию ментальных фильтров исполняет программа. Есть ли шансы у существа, различающего только два цвета — черный и белый? Люди причинили боль, следовательно, люди — враждебные объекты. А враждебные объекты подлежат уничтожению. Базовая установка с присвоенным ей наивысшим приоритетом.

Он мог ее убить. Всего лишь потому, что она человек. Мог таиться и притворяться. Мог выжидать, мог планировать месть. В тех условиях, где он пребывал, этому быстро учатся. Чтобы выжить. Чтобы облегчить боль. Разумное существо ломается. Хорошо изученный феномен еще со временем разгула инквизиции: отрицание своей человечности ради избавления от боли.

Корделия знала, что рискует. Она не питала иллюзий, как не питает иллюзий скалолаз на скользком утесе. Вертикальная поверхность не обрастет перилами и не подставит желанную перекладину под зависшую над пропастью ногу. Тут или пропасть или вершина. Третьего не дано. Корделия ступила на вершину. Хотя срывалась и падала. Но она победила. Не Мартина. Себя.

Ему тоже было непросто. Предстояло освоить прежде совершенно незнакомые дисциплины — радость и доверие.

С доверием получилось неожиданно быстро, чего Корделия искренне не ожидала. Она рассчитывала на процесс долговременный, даже мучительный, с неудачами и провалами. Предполагала двигаться к цели очень медленно, осторожно, вкрадчивыми шагами. Но Мартин опроверг ее опасения. Вопреки прошлому, вопреки своей враждебности к людям, своему разочарованию и шрамам, он вдруг оказался на удивление наивным и доверчивым. Как будто только и ждал, чтобы ему дали повод.

С одной стороны, Корделия была этому рада. Теперь она могла заботиться о нем без оглядки на его подозрительность, не оправдываясь и не осторожничая. А с другой, такая доверчивость могла бы сослужить ему дурную службу, окажись на месте Корделии человек расчетливый и беспринципный. И детектор бы не помог.

Человек менее щепетильный сыграл бы роль хитрого дрессировщика, приручив Мартина, как несчастного озлобленного зверя. Немного снисходительности, миска теплого супа, мягкая подстилка и умеренная порка вместо многочасовых истязаний, и Мартин, не имеющий иного опыта, принял бы такого человека, как «любимого хозяина». И, наверное, служил бы ему, доверял. Сколько в истории было таких примеров, когда властители обращали в своих верных подданных вот таких одиноких и неприкаянных, и те проливали за них кровь, отдавали жизни, свято веруя в своих кумиров. Жизнь в обмен на толику участия. Вряд ли Мартин распознал бы подделку. Ему не с чем было сравнивать. Верил бы в своего идола до последнего. Вот как сейчас верит ей.

Корделия отвлеклась от рабочего вирт-окна и покосилась на Мартина. Он, устроившись на полу посреди импровизированной гостиной, играл в шахматы с «Жанет». Черно-белая доска напоминала своей заурядностью самые древние земные доски. Те же восемь чередующихся квадратов по вертикали и по горизонтали. Но в фигурах эта доска не нуждалась. Голографические пешки, ферзи и короли вырастали из назначенных правилами клеток. По желанию играющих они принимали облик то рыцарей тамплиеров, то солдат прусского короля Фридриха, то придворных ассасинов императора Хигасияма. Чтобы передвинуть фигуру, следовало коснуться сначала занимаемой ею клетки, а затем тронуть клетку, куда планировался переход.

Мартин обнаружил доску задвинутой за холодильник. Корделия как ни пыталась, так и не смогла припомнить, почему приговорила это клеточное поле к такому странному изгнанию. На вопрос Мартина, что это такое, объяснила, что это очень древняя игра, которую изобрели на Земле более полутора тысяч лет назад. Кажется, в Индии. По легенде, посредством расставленных на доске фигурок, их тогда было намного больше, индийского царевича обучали военной стратегии. А затем это занятие оказалось настолько увлекательным, что его предпочли реальным сражениям без кровопролития и вырезания кишок. «Жанет» тут же вызвалась рассказать и показать, чему Корделия в тайне обрадовалась. Она помнила правила, но сыграть пристойно вряд ли сумела. Мартин быстро учится. Для него это всего лишь очередная головоломка. А для нее позорное фиаско в состязании с искином.

За последующие два часа «Жанет» обыграла его четыре раза, но пятая партия, похоже, затягивалась. Мартин, обдумывая ход, совсем по-человечески кусал мизинец, а «Жанет», расположившись в виртуальном кресле, лениво обмахиваясь веером, изображала снисходительное терпение гроссмейстера. Мартин, решившись, потянулся к клетке с черным слоном, чтобы объявить шах белому королю в треуголке Наполеона. Зеленые глаза домового искина торжествующе блеснули.

— Мартин, она тебя дурит, — сказала Корделия, не отрываясь от бегущего по вирт-окну текста.

— А? Почему?

— Потому что она решила тебя подзадорить. Делает вид, что проигрывает.

— Так не честно! — возмутилась «Жанет». — Как хочу, так и играю.

— А ребенка обманывать честно? — парировала Корделия. — Играешь с ним в модусе «Профи». Не стыдно?

— У него такой же уровень логики, как и у меня. Еще и мозг впридачу, — обиделась искин.

— Зато нет опыта. У тебя в памяти все выигрышные чемпионские партии, дебюты, эндшпили и гамбиты, начиная со Стейница⁽¹⁾, а Мартин первый раз шахматы видит. Быстро переходи в режим «Anfänger»,⁽²⁾ шарлатанка.

— Ладно, ладно, — буркнула «Жанет». — Пожалеем бедного недоросля.

Фигуры с доски исчезли и через мгновение выстроились вновь в исходной позиции.

— Теперь будет играть честно, — пообещала Корделия, возвращаясь к работе.

На экранах как и в предшествующие дни шли новостные выпуски конкурирующих голоканалов. Корделия, просматривая поступающие на ее терминал документы, запросы и протоколы, время от времени поглядывала то на один, то на другой. Если возникший сюжет привлекал ее внимание, она активировала слуховую клипсу и добавляла к голокартинкам звуковой ряд.

Репортаж о пожаре в инкубационном центре «DEX-company» пошел сразу по трем каналам с разницей в несколько секунд. Экстренный выпуск новостей ее собственной новостной редакции также отразил это трагическое событие. Корделия активировала клипсу и прислушалась.

«Пожарная сигнализация центра сработала в 10:15 утра. Служба безопасности эвакуировала сотрудников из задымленного цеха и приступила к поиску очага возгорания. Было принято решение ликвидировать пожар собственными силами, не прибегая к помощи городских пожарных. Однако в результате взрыва произошел выброс топлива из реактора и пламя распространилось по всем служебным помещениям центра. Отсечь огонь посредством находящихся в распоряжении служащих огнетушителей не удалось. В 10:50 поступил сигнал в городскую пожарную часть…»

На экране беззвучно пылали и рушились цеха инкубационного центра «DEX-company». Директор центра, тучный краснолицый мужчина, отвечал на вопросы корреспондентки местного новостного канала. Версия — теракт. Репортер «GalaxiZwei» перечислил имена погибших и раненых. Старший техник Эрни Блюм, охранник Джованни Моретти, главный нейротехнолог Грег Пирсон. Последний умер в центральном госпитале, куда был доставлен с обширными ожогами.

На трех экранах возникло лицо этого доктора Пирсона. Худощавый мужчина с залысинами. Типичный фанатик скальпеля и пробирки.

Неожиданно Корделию поразила наступившая тишина. Звук с экранов шел через клипсу в левом ухе. Правое ухо оставалось свободным. Еще несколько секунд назад она слышала, как «Жанет» с Мартином спорят, считать ли ход состоявшимся, если он только указал на клетку, но не коснулся ее. Они и до этого пререкались. Мартин, в очередной раз обманутый, требовал позволить ему «переходить». «Жанет», насмешничая, утверждала, что даже если малыш «переходит», все равно получит мат в три хода. Мартин перегружал доску, и все начиналось сначала. И вдруг — тишина. Корделия, почуяв неладное, развернула кресло. Послышался голос искина.

— Эй, малыш, ну ты чего? Обиделся?

Мартин сидел там же, посреди гостиной, перед шахматной доской. Но это был не Мартин. Это была… кукла. Идеально выполненная, повторяющая все человеческие подробности, неживая кукла. Корделия вскочила.

— Мартин, Мартин, что с тобой? Что случилось?

Она коснулась его плеча. Застывший, жесткий. Неживой. Киборг.

— Да что с тобой?

Корделия отпихнула доску и опустилась рядом с Мартином на колени. Лицо застывшее, будто пластиковое. Только глаза… живые. А в этих глазах — боль. Темные зрачки расползлись до краев радужки. Он смотрел мимо хозяйки, сквозь нее, на что-то за ее спиной. Корделия оглянулась. Там на трех экранах все еще висело лицо погибшего нейротехнолога центра Грега Пирсона. Это на него смотрел Мартин.

— Ты… ты его узнал?

Глупый вопрос. Конечно узнал. Это не проходной персонаж, не рядовой сотрудник, не стажер и не лаборант. Это, скорей всего, один из ведущих нейрокибернетиков корпорации. А при каких обстоятельствах и где Мартин мог с ним встретиться? Догадаться нетрудно. Засекреченный исследовательский центр на планетоиде у 16 Лебедя.

Корделия давала поручение Ордынцеву добыть всю возможную информацию об этом центре, о проводившихся там исследованиях, о руководителях и научных светилах, но улов бывшего сотрудника СБ оказался скуден. Только общие сведения и никаких имен. «DEX-company» умела хранить секреты. Правда, имя Пирсона ей попадалось. Он упоминался как ученик Гибульского, практически соавтор. А если он участвовал в разработках, то мог и продолжить дело учителя. Мог продолжить работу с первым тестовым экземпляром. И этот тестовый экземпляр его узнал. Узнал своего… кого? Хозяина? Мучителя? Насильника? Скорей всего, три в одном.

— Выключи, — приказала Корделия искину.

Экраны погасли.

— Мартин, — тихо позвала она, — Мартин, все уже кончилось. Все кончилось, мальчик. Его нет. Его. Нигде. Нет. Вернись. Слышишь меня? Ну перестань. Не пугай меня. Возвращайся.

Она знала, где он сейчас — в своем единственном убежище, какое у него было, глубоко внутри самого себя, в каком-то закоулке мозга, за процессором. Он научился сворачиваться в крошечную мыслящую точку и прятаться там, замирать, как зверек, который притворяется мертвым. Корделии представился испуганный, пятилетний мальчик, с придушенным плачем бегущий по коридорам огромного мрачного строения. Мальчик бежит, бежит, а коридоры все не кончаются. Лестницы, двери, повороты. Он не знает, где выход, не знает, куда ведут эти двери и эти лестницы. Ему страшно. Он спотыкается, падает, поднимается и бежит дальше. Он слышит за спиной надвигающийся металлический рокот, гул, рычание, вой. Там, за спиной, чудовище. Оно огромное, многорукое, когтистое, зубастое. Оно схватит и будет терзать. А мальчику надо спрятаться, надо найти убежище. И вот ему кажется, что он это убежище нашел. Он ныряет туда. В колодец, в пыльный воздуховод, в угол под лестницей, в забытый контейнер, в приоткрывшийся люк. Не имеет значения… Он находит место, где становится невидимым, недосягаемым для людей, которые что-то делают с его телом. Он не может защититься и бежать ему некуда. Он может только прятаться в глубине самого себя. Затаиться и ждать.

«Нда… Чудища вида ужасного Схватили ребёнка несчастного И стали безжалостно бить его, И стали душить и топить его»,⁽³⁾ печально пошутила про себя Корделия. Она погладила мягкие, волнистые волосы.

— Он тебе ничего не сделает, Мартин. Он уже никому ничего не сделает. Его нет. Возвращайся. Давай, мальчик, дыши. Ты же почти не дышишь. Поговори со мной. Скажи что-нибудь. Пожалуйста.

— Система готова к работе, — механически произнес киборг.

— Нет, нет, это не ты! Это не ты говоришь. Это машина. Чертов процессор! Я не хочу говорить с процессором.

Корделия обхватила его голову руками и подышала в его волосы, как подышала бы на замерзшую в полете птичку.

— Ну давай, Мартин, отмирай. Отмирай, пожалуйста.

Корделия услышала вздох. Мартин чуть шевельнулся. Его плечи расслабились и опустились.

— Ну вот и умница. Дыши, дыши. Давай вместе. Вдох, выдох. Еще раз. Вдох, выдох. Вот видишь, все получается. Все хорошо, Мартин. Все уже хорошо.

«Взмолился тут мальчик задушенный, Собаками злыми укушенный,

Запуганный страшными масками… И глупыми детскими сказками…»

Она продолжала гладить его волосы. Потом взяла в ладони еще неживое, будто обесцветившееся лицо.

— Давай мы сейчас возьмем термос с горячим чаем, печенье и полетим куда-нибудь. Хочешь? К морю? Или к водопаду?

— К морю, — с трудом выговорил Мартин.

— Значит, к морю. Иди, надень свитер. Там ветер холодный. Море все-таки северное.

Мартин окончательно ожил. Он поднялся и помог подняться Корделии. Она ободряюще, почти безмятежно улыбнулась. Когда Мартин убежал наверх за свитером, она оперлась о прозрачную колонну, закрыла глаза и прошептала:

— Помилуй меня, о Чудовище! Скажу я тебе, где сокровище…

Море носило имя адмирала Нельсона. Оно лежало у северных границ обширных владений Трастамара. Полет до скалистого, в мелких уютных бухточках побережья занял около трех часов. Корделия намеренно не торопилась. Петляла, снижалась, зависала над самыми живописными местами своего «княжества». В отличии от феодальных угодий своих соседей на ее земле не было ни поселений, ни ферм. Ни она сама, ни ее отец не нуждались в арендаторах. Их капиталы работали в иных областях и на других планетах. Земли, доставшиеся ее предкам на Геральдике, служили своеобразным статусным приложением к благородному имени, чем-то вроде фамильных бриллиантов, которые передаются по наследству и не подлежат продаже.

Такое положение вещей устраивало Корделию, не имевшую ни малейшего желания становится пионером-цивилизатором и превращать дикие леса в распаханные пустоши. Ей хватало одинокой усадьбы под управлением домового искина. Правда, в ее собственности находилось еще несколько домов в Перигоре, небольшой отель в Лютеции, столице Геральдики, и вилла на берегу моря Гамильтон. К большему приобретательству она не стремилась. Ее «княжество» в Северной провинции и так занимало впечатляющую площадь. Вполне хватило бы для обустройства небольшого государства с армией, полицией и тюрьмой. Только зачем ей это? Пусть реки остаются чистыми, животные — непуганными, а леса — непролазными.

Мартин завороженно смотрел вниз. Корделия снизилась и полетела, повторяя изгибы речного русла. Река была неширокой, но очень холодной и глубокой. Истоком ей служило горное озеро, откуда вниз по течению спускалась хищная серебристая двухвостая рыба. Гул флайера тревожил подводную живность, множество быстрых мерцающих теней уходило на глубину. Среди деревьев мелькали геральдийские лесные косули, только издали казавшиеся трогательно безобидными, подобно земным собратьям. В действительности эти якобы травоядные обладали нравом более яростным, чем геральдийские волки. Рассекали череп зазевавшегося врага ударом острого копыта и вспарывали брюхо единственным рогом. «Вот вам и кроткие единороги», подумала однажды Корделия, впервые став свидетелем подобной расправы над прыгнувшим с ветки лесным котом. Но из флайера эти косули выглядели как существа магические, воздушные. Как и птицы, парящие под облаками. Такие же грациозные, манящие своим пышным благородным оперением, но легко перешибающие клювом спину какому-нибудь недогадливому грызуну.

Сделав круг над косяком пасущихся травоядных, похожих на земных антилоп, опасных и прекрасных, Корделия взяла курс к побережью и прибавила скорости. За всю дорогу Мартин не произнес ни слова.

Она посадила флайер на берегу бухточки, которую облюбовала уже давно. Она прилетала сюда одна, если нуждалась в созерцательном отдыхе, или привозила редких немногочисленных гостей.

Мартин здесь еще не бывал. Море он видел издалека, во время первой воздушной прогулки, когда Корделия вместе с ним облетала свои владения. Ей тогда показалось, что он был несколько ошеломлен и даже испуган открывшимся ему беспокойной, шумящей, подвижной водной равниной, уходящей за горизонт, и она поостереглась приземляться. Позволила ему усвоить все предшествующие впечатления. Теперь она без колебаний приземлила флайер на белую песчаную полосу между грохочущим прибоем и скалистым нагромождением. Скалы, окружающие бухту и сходящие в нее, будто приговоренные к утоплению преступники, были глубокого чернильного цвета с голубоватыми прожилками. Будто вены под кожей.

А вот песок под ногами был из чистого кварца, снежно белого, словно этот цветовой парадокс задуман неким планетарным дизайнером, который завез этот песок из другой звездной системы. Едва двигатель заглох, Мартин отстегнул ремень безопасности и выскочил, как нетерпеливый ребенок, рвущийся на прогулку, рванул было к воде, но вернулся, помог Корделии извлечь из багажника объемистый термос, печенье, бутерброды, связку тропических фруктов и термоплед, позволяющий с комфортом разположиться даже на снегу. Корделия села, прислонилась к теплому боку флайера. Мартин, схватив печеньку, сел рядом. Они по-прежнему не обменялись ни словом, используя молчание как своеобразный язык.

— Знаешь, — вдруг сказал Мартин, запив сухое печенье чаем, — когда он это делал со мной, он всегда говорил, что любит меня. Я однажды спросил… Если люди это называют любовью, то какова тогда ненависть?

Он не ждал ответа. Да у Корделии его и не было. Она потянулась и накрыла руку Мартина своей в знак того, что и сама пребывает в недоумении.

— Можно? — тихо спросил Мартин, кивком указывая на бурлящую, клокочущую воду.

С моря дул сильный ветер, волны накатывали и отступали.

— Конечно. Только если ты намерен искупаться, учитывай, что вода холодная. Она даже в самые жаркие месяцы достаточно не прогревается. В эти воды время от времени заносит полярные льды.

— Я не буду купаться. Я только поброжу по берегу, — заверил ее Мартин.

Снял кроссовки, носки, закатал джинсы до колен и побежал по песку, сверкая литыми, точеными икрами. Добежал до воды, влетел и тут же выскочил, обжегшись непривычным глубинным холодом. Корделия, подперев голову кулаком, за ним наблюдала. Ага, теперь будет осторожней. Идет навстречу волне мелкими шажками, позволяет пенистому серо-зеленому языку облизать голые стопы. Стоически принимает ласку. Ежится под свитером, который Корделия заставила его надеть. С него сталось бы заскочить во флайер в одной футболке, все позабыв в мальчишеском азарте.

Зазвонил брошенный в бардачке видеофон. Корделия не хотела его брать, чтобы на какое-то время оборвать все связи и посвятить эти несколько часов Мартину, но в последний момент сработала многолетняя привычка. Выбравший ответственность должен быть досягаем. Она нехотя встала и забралась во флайер за видеофоном. На дисплее знакомый номер. Имя также… небезызвестное. Генри Монмут, баронет. Корделия поморщилась. Сказала же, что все вопросы к адвокату. Какова черта ему надо?

— Чего тебе, Генри? — начала она, пренебрегая приветствием.

— О, Корделия, дорогая, как я рад тебя слышать!

— Чего тебе? — сухо повторила Корделия. — Мы находимся в судебной тяжбе. По закону нам нельзя разговаривать без участия адвокатов.

— Какая же ты формалистка! Такой красивой женщине следует запретить использовать слова, лишенные эмоциональной окраски и отдающие канцеляризмом.

— Я в третий раз тебя спрашиваю. Чего ты хочешь?

Баронет заговорил без притворной любезности.

— Ну если ты настаиваешь… Мы должны кое-что обсудить.

— Все вопросы к моему адвокату.

— К адвокату, так к адвокату, — согласился он, — но для начала я хотел бы…

— Я не отзову иск, Генри. И у тебя нет средств заставить меня это сделать. Твой сын нарушил закон. Он вторгся в мои владения и занимался там браконьерством.

— Но он стрелял не по зверю, а по киборгу. Это кое-что меняет. Ты не находишь?

— Что именно? — машинально задала вопрос Корделия, наблюдая за Мартином.

Тот все-таки забрался в воду по щиколотки. Подкравшаяся волна окатила его с ног до головы. «Вот бестолочь», подумала Корделия. «Промокнет же. И полетит домой в мокром свитере». Она почти не слушала что говорит Монмут. А тот продолжал.

— Видишь ли, у присяжных может возникнуть вопрос. А что делал твой киборг так далеко от хозяйки и от дома, который ему предписано охранять? Обычно такое ценное и опасное оборудование не отпускают так далеко и не оставляют без присмотра.

— Я отправила его проверить размещенные по периметру датчики, — равнодушно ответила Корделия.

— Тогда почему он был так странно одет? Служебный киборг, выполняющий поручение хозяина, должен носить комбез с голопечатью. Он же у тебя DEX. Или Irien?

— DEX, — нехотя ответила Корделия.

И забеспокоилась. К чему он клонит?

— Тем более! — радостно воскликнул тот. — У них должна быть печать. Это закон! А у твоего киборга печати не было. Откуда ребятам было знать, в кого, вернее, во что они стреляют?

— То есть, по поводу стрельбы по человеку из медвежьего станнера вопросов у присяжных не возникнет?

— Вряд ли человек благородный оказался бы в лесу в столь плачевном положении. В грязи, в овраге. Такое поведение соответствует преступным намерениям. Дети правильно рассудили. Это мог быть бродяга, грабитель или сумасшедший. Он мог быть опасен. Вот и пальнули.

— В спину.

— Он убил Аргуса! Любимую собаку моего сына. Ты не находишь, что твой киборг вел себя неоправданно агрессивно?

— Не нахожу. Он защищался. Мар… Киборг ни на кого не нападал. Это хорошо видно на видеозаписи, сделанной с беспилотника. Киборг прятался в овраге, а пес на него бросился.

— Подобное поведение может быть приемлемо для человека, но не для киборга. Это выглядит по меньшей мере… странно. Я тут… консультировался.

— Ты... что делал?

— Консультировался. Один из моих дальних родственников работает на «DEX-company». В одном из ее филиалов. Я обрисовал ему ситуацию, и он уверил меня, что поведение явно нетипично. Что нет ни одной программы, которая заставила бы киборга действовать подобным образом. И этот родственник, — тут Генри сделал едва заметную паузу, — посоветовал мне обратиться в «DEX-company» за экспертным заключением.

— Только хозяин киборга имеет право обращаться к экспертам. Проверяй своих киборгов, Генри.

— Речь идет о будущем моего сына. О его жизни и свободе. Да, я признаю, что он повел себя… неразумно. Он нарушил закон. И будет наказан. Но я, как отец и глава рода, намерен использовать свое влияние, чтобы смягчить это наказание. Он стрелял по киборгу, а киборг лично у меня вызывает некоторые вопросы. Эти же вопросы непременно возникнут и у присяжных. Мой адвокат позаботится об этом.

Тут Корделию осенило.

— Да ты мне угрожаешь!

— Нет, Корделия, нет, как ты могла подумать. Я всего лишь забочусь о будущем сына. Исполняю свой родительский долг. Ищу смягчающие обстоятельства. Как, к примеру, присяжные посмотрят на то, что киборг был… бракованный?

Корделия смотрела на Мартина. Тот играл с волнами в «догонялки». Заходил в воду почти по колено, а потом пускался наутек, когда очередной вспененный вал катил следом. Бракованный, еще какой бракованный!

Понятно, чего добивается Генри. Если киборг даже предположительно окажется бракованным, то преступление «онижедетей» будет переквалифицировано в подвиг. Они сражались со страшным и ужасным сорванным DEX’ом. Они явили храбрость. Не отступили. Не сбежали. Напротив, они, возможно, спасли жизнь самой Корделии, заставив киборга выдать свою непригодность. Стыдно судить их за это. Их надо простить и наградить.

— А если я соглашусь на освидетельствование и мой киборг окажется исправным?

Монмут помедлил с ответом. Видимо, уверовав в непогрешимость специалиста из «DEX-company», он надеялся на отказ Корделии.

— Тогда конечно… никаких претензий, — забормотал он.

— Если в работе моего киборга не найдут нарушений, я могу и встречный иск подать, за клевету. Я не люблю, когда мне угрожают. И шантажируют.

— Я не угрожаю! — с благородным пафосом воскликнул он. — Я всего лишь пытаюсь убедить тебя снять обвинение в браконьерстве. Пусть оставят только нарушение границы. Мы могли бы заключить сделку. И обойтись без судебного разбирательства. Ты снимаешь это обвинение, а я не обращаюсь в «DEX-company».

— Нет, Генри, не сниму. Теперь из принципа не сниму. Если бы ты попросил меня об этом по-человечески, без угроз, я бы, возможно, и согласилась бы. Для меня предстоящий суд такое же малопривлекательное мероприятие, как и для тебя. Но ты взял себе в союзники «DEX-company». Ты меня шантажировал. А я не заключаю сделок с шантажистами.

— Но я… постой, постой… Не бросай трубку.

Но Корделия уже отключилась.

— Мудак! — сказала она, обращаясь к уже замолчавшему видеофону.

И помахала Мартину.

Он вернулся к флайеру довольный и продрогший.

— Замерз? — спросила она, вручая ему пластиковый стакан с чаем.

Он кивнул и жадно выпил сразу половину.

— Вода… холодная, четыре градуса, — пожаловался Мартин, откусывая бутерброд.

— А я тебя предупреждала. Море северное. Тут всегда вода холодная. Ну ничего. Скоро поедем к другому морю, южному. На Шии-Раа. Хочешь?

Глаза Мартина заблестели.

— Хочу.

— Но там люди, Мартин. Много людей. Справишься?

1) Вильгельм Стейниц — первый официальный чемпион мира по шахматам (1886—1894)

Вернуться к тексту

2) Начинающий (нем.)

Вернуться к тексту

3) Стих Сергея Михалкова

Вернуться к тексту