Зависть богов (джен)

— Мартин, отдай комм.

Корделия трезво оценивала свои возможности. Догнать киборга, а тем более снять с его руки подаренный ею комм шансов нет. Мартин, не прилагая усилий, грациозной, неуловимой тенью перемещался по гостиной, отступая то за прозрачную колонну, то за струящееся из вазы растение, то за парящую чашу с разноцветными угольками. К счастью, за пределы дома он выйти не мог. Корделия успела приказать искину заблокировать дверь.

— Мартин, пожалуйста, не вынуждай меня.

Она могла воспользоваться хозяйскими полномочиями и приказать. Чтобы ее просьба перешла в повелительное наклонение, ей достаточно было произнести установленный маркер — назвать Мартина DEX'ом, и тогда система из ее врага обратится в сообщника, в безупречного экзекутора, действующего изнутри. Процессор задействует имплантаты, чтобы зафиксировать мышцы и направить их на желаемое человеку действие.

Мартину будет больно. Очень больно. Но он все равно будет сопротивляться. Как сопротивлялся и прежде. У него в этом немалый опыт. Сразу не сдастся, не уступит. Одолеть своего кибернетического «близнеца» не сможет, ибо тот априори сильнее, но будет биться с ним, даже если вероятность победы окажется равна десятой доли процента. Чего стоят мягкие мышечные волокна в противостоянии с несокрушимыми наноимплантатами? Волокна будут рваться и кровоточить. Как было уже не раз. В мышечных тканях Мартина множество крошечных шрамов, следов этого внутреннего иссечения, знаков невидимой схватки. Неужели Корделия добавит ему еще?

— Мартин, пожалуйста, отдай мне комм.

— Нет, — ответил он и снова отступил.

Корделия вздохнула. Она допустила ошибку. Просчет, который как нельзя лучше подпадает под изречение давно забытого политика. Чем конкретно знаменит этот политик, был ли полезен или, напротив, токсичен для государства, давно никто не помнит, а вот изречение осталось. «Хотели как лучше, а получилось как всегда». Корделия тоже хотела, как лучше. Хотела уберечь Мартина от ночных кошмаров, но сделала это самым примитивным и недостойным способом — прибегла ко лжи. И это она, так гордившаяся их доверительными отношениями. Сама добивалась его доверия и ему же в этом доверии отказала. Не призналась сразу, по какому поводу ей звонил Генри Монмут.

Да, у нее есть причина, есть оправдание. Набегавшийся с волнами наперегонки Мартин выглядел таким счастливым, таким по-детски безмятежным, что нарушить это хрупкое забвение, это исцеляющее беспамятство показалось ей чрезмерно жестоким. Все равно что полоснуть ножом по доверчиво протянутой детской ручке.

Он только начал все забывать, приноравливаться к иному, более гармоничному устройству вселенной, начал выздоравливать, восстанавливаться не только на уровне телесном, а где-то в модусе неосязаемом, глубоко человеческом. О человеке, наверно, сказали бы, что он сращивает душевные раны.

Корделия, не колеблясь, сказала бы так и о Мартине. Даже скорее о Мартине, чем о некоторых, известных ей прямоходящих, но сам Мартин это отрицал, упрямо отделяя себя от людей. Она не настаивала. Пусть будет психическое увечье, контузия, которую предстояло компенсировать деликатностью и заботой. Времени прошло так мало, что одно неосторожное движение, тревога, стресс могли сорвать едва наросшую защитную корку. Мартин едва научился улыбаться. Не потому, что этого не умел киборг, лишенный соответствующего программного блока, а потому, что об этом забыл человек.

Конечно, Мартин умел улыбаться. Никакие дополнительные программные установки для управления лицевыми мышцами ему не требовались. Умения были врожденными, как у младенца. Младенец улыбается матери, ведомый первым зародившимся чувством довольства и сытости. Наверное, и Мартин в первый год жизни, когда еще не знал боли и страха, точно так же ей улыбался. И даже смеялся. Потому что тогда он был человеком и не сомневался в своей человеческой природе. Люди умеют смеяться, умеют сердиться, умеют плакать. Это называется эмоции.

А потом ему доходчиво объяснили, что он не человек, он киборг, а у киборгов эмоций не бывает. Они не умеют ни смеяться, ни плакать. И он должен забыть эту неуместную человеческую слабость. Он — машина, всего лишь машина. Он даже боль не должен испытывать. Ах, испытывает? Так это остаточное явление, его глупая вера в собственную человечность. Эмоции тоже никуда не делись, но Мартин научился их прятать. Загонять так глубоко, что тестировщики не могли их вырезать даже скальпелем. Улыбка? Какая улыбка? Смех? Он забыл, что это такое.

В первый раз Мартин улыбнулся, — очень робко, тенью, — когда впервые вышел из дома и отправился с Корделией на прогулку. В парке они заметили играющих зверьков, геральдийский аналог белок, но более крупных и жесткошёрстных, чем отличались все представители местной лесной фауны. Белки явно находились в прекрасном расположении духа, носились друг за другом, высоко подпрыгивали и едва не крутили сальто. Забавное зрелище.

Мартин наблюдал за этим почти цирковым представлением с детским восторгом. А потом улыбнулся. Корделия заметила эту улыбку краем глаза, но сразу отвернулась. Опоздала. Ей ли соперничать в реакции с киборгом? Мартин ее взгляд поймал. И тут же стер улыбку. Хотелось бы Корделии знать, чем он мотивировал эту поспешность? Чего испугался? Что хозяйка не одобрит его излишней эмоциональности? Накажет за вопиющую человечность? Но скорей всего спрятался рефлекторно. Как привык это делать. Она не задавала вопросов. Улыбнулся раз, улыбнется и второй.

Мартин долго держался. До своего знаменательного побега и не менее знаменательного возвращения. Прокололся во флайере, когда она везла его домой. Вероятно, думал, что хозяйка слишком увлечена переговорами с искином и пилотированием. А может быть, ни о чем не думал. Позволил эмоциям найти выход и обратиться в мимический рисунок. Не учел, что Корделия наблюдает за ним в так называемое «зеркало заднего вида». Эту функцию давно выполняли камеры внешнего и внутреннего обзора, но пилоты придерживались привычного устаревшего термина.

Корделия подглядывала за ним вовсе не из любопытства. Она помнила об угрозе инсулиновой комы и о ничтожных процентах работоспособности. Мартин лежал на заднем сидении с закрытыми глазами. И он… улыбался. Снова тенью, намеком. Но улыбался.

Потом эта улыбка стала получаться чаще. Она стала ярче, выразительней, еще отмеченная робостью, неуверенностью, но все же неоспоримо радостной. Корделия все еще могла сосчитать эти улыбки по пальцам, но пальцев на руках уже не хватало. Кажется, та улыбка, когда он, продрогший и сияющий, вернулся от линии прибоя к флайеру, уже не умещалась в пальцевый счет. Это была неподдельная радость, радость самой высшей пробы, самой чистой воды. И как такую радость, долгожданную, выстраданную, светлую, осквернить дурной вестью? Как бросить в эту родниковую чистоту горсть склизкого зловонного ила?

Корделия не смогла. Для собственного успокоения она решила, что сделает это позже, расскажет Мартину о возможной угрозе, о глупости ее соседа и попытке шантажа, но и позже она не решилась.

После ужина, когда за прозрачными стенами дома сгустились сумерки и подул ветер, они сидели в гостиной и смотрели единственный канал, на который был настроен головизор — виды инопланетной природы, которые шли в сопровождении классической музыки. Корделия лежала на диване, укрывшись пледом. Мартин как всегда устроился на полу, но так, чтобы ее рука без труда касалась его затылка и время от времени ерошила волосы. Между ними стояла большая плоская ваза с глазированными фруктами, откуда они по очереди вылавливали по блестящей округлым боком конфетке. Мартин — чаще, а Корделия — чтобы поддержать компанию. Они молчали, но это молчание было таким взаимно благотворным, что нарушить его казалось почти кощунством. Им было слишком хорошо, чтобы говорить. И вот как, позвольте спросить, запустить в это тихое озерцо костлявый призрак «DEX-company»? Корделия вновь не решилась.

На следующий день, когда Мартин убежал к парковой запруде продолжать свои изыскания, Корделия сделала пару необходимых звонков — адвокату и на таможню. Попросила к телефону офицера Элис МакКинли. Обменялась с ней несколькими фразами. Та обещала перезвонить. Мартин вернулся голодный и счастливый. Весь перемазанный придонной грязью. Корделия на мгновение вообразила, что он сейчас извлечет из кармана лягушку, ящерицу, озерную креветку и положит перед хозяйкой в качестве охотничьего трофея. Но Мартин только застыл на пороге с виноватым видом.

— Свиненыш! — резюмировала Корделия и указала на дверь ванной, куда Мартин повинно направился. — И переодеться не забудь, исследователь!

На стекле возникла «Жанет».

— «Переодеться», — передразнила хозяйку искин. — А стирать кому? Мне! Я тут кто? Горничная? Машину запускай. Воду грей.

— Ох, какой великий труд! — не отрываясь от работы, парировала Корделия. — Я могу и сама кнопки понажимать. Только тогда возникнет резонный вопрос. Ты мне зачем?

«Жанет» надулась.

— Как зачем? Одиночество разделять. Приятную беседу вести, культурными сведениями обмениваться. И за это никакой благодарности.

Корделия фыркнула.

— И чего ты хочешь?

«Жанет» смущенно потупилась.

— Видеокамеру в душ.

Корделия в изумлении на нее уставилась.

— Оно тебе зачем? Ты, пучок нанокристаллов?

— Как это зачем? Посмотреть.

— И чего ты там не видела?

— Много чего. Хотелось бы подробностей.

— Сходи на порносайт. Их в инфранете превеликое множество. Но... Поймаешь триппер, переустановлю.

— На порносайт неинтересно. Там абстрактные персонажи. А у нас тут конкретный. Ну что такого, если я посмотрю?

— «Жанет», иди в BIOS!

Искин оскорбленно стекла разноцветными струйками. А Корделия в очередной раз впала в грех прокрастинации. «Потом, не сегодня. Время еще есть», думала она. «Успею».

Не успела. Прошел день, другой, все полные той же счастливой рутины. Раздался звонок, Корделия ответила, не взглянув на имя звонившего. Иных секретов у нее не было. Она, без колебаний, вела в присутствии Мартина самые щекотливые переговоры. Порой даже делала это преднамеренно. Ему нравилось чувствовать себя сопричастным. Нравилось разделять «взрослую» ответственность. Так гордится своей сопричастностью ребенок, которому впервые доверяют подержать штурвал, даже если флайер стоит на площадке с выключенным двигателем. Мартин гордился тем, что уличал некоторых собеседников во лжи, удерживая Корделию от заведомо невыгодной сделки. Корделия и сама знала, что сделка провальная, но великодушно уступала Мартину лавры провидца. Она не успела выключить громкую связь и активировать клипсу. Фраза женщины-офицера покатилась от рабочей зоны в гостиную полым титановым шаром.

— Четверть часа назад в космопорте Перигора совершил посадку транспортник «DEX-company».

Корделия щелкнула по сенсору, переводя звук с внешних динамиков на внутренние, но было уже поздно. Мартин вернулся.

Почему-то комм на его левой руке сразу бросился в глаза. Этот комм еще минуту назад лежал на маленьком столике у дивана. Мартин снял устройство, прежде чем отправиться в ванную, хотя комм к водным процедурам был стабильно индифферентен, так же как к перепадам температур или умеренному внешнему воздействию. Падение, швыряние, трясение впечатления не производили, а вот прямое попадание из гранатомета в некоторой степени влияло на работу.

Мартин это знал. Корделия подозревала, что дотошный киборг уже провел полевые испытания, чтобы убедиться в надежности прибора. И все же соблюдал некоторый техно-этикет. Возможно, демонстрируя таким образом доверие или, напротив, провоцируя на злоупотребление хозяйскими полномочиями. Корделия не питала иллюзий — он продолжал ее проверять. Правда, метод тестирования сменил на более щадящий.

— Мартин, пожалуйста, это ничего не значит. Да, они прилетели. Их вызвал идиот Монмут. Добился разрешения.

— Ты знала, — тихо проговорил Мартин.

Отрицать опасно и бесполезно.

— Да, — ответила она со вздохом, — знала. Он позвонил мне, когда мы были у моря. Я осталась у флайера, а ты побежал к воде. Ты не мог меня слышать. Тогда я посчитала это за удачное стечение обстоятельств. Ты ничего не узнаешь, а, следовательно, не испугаешься. Для меня это послужило решающим стимулом. Я хотела тебя уберечь. От тревог и страхов. Чтобы ты не вздрагивал от малейшего шороха, не прятался, не смотрел со страхом в небо. В конце концов, это мой долг, мои обязательства. Я несу за тебя ответственность.

— Да, я помню. Ты говорила. Мы в ответе за тех, кого приручили…

«Жанет», черт бы ее подрал!

— Но ты меня обманула, — безжалостно добавил Мартин. — Я знаю, люди используют эту разновидность лжи — умолчание. Это как бы и не ложь вовсе, а примечание к контракту мелкими буквами. Виновен уже не тот, кто солгал, а тот, кто этим примечанием пренебрег.

— Значит, не отдашь?

Мартин отрицательно качнул головой. Более того, он положил правую ладонь на комм так, что указательный палец приходился на тот самый пусковой сенсор.

— Хорошо, — ответила Корделия, — как знаешь. Ничего другого мне не остается.

Глаза Мартина предостерегающе полыхнули. Корделия усмехнулась. Готовится к противостоянию с имплантатами. «Ну уж нет, такого удовольствия я тебе не доставлю».

Она вышла из зоны гостиной и оказалась на кухне. Мартин настороженно за ней следил. Корделия двигалась нарочито медленно, даже лениво. «Думаешь, что все знаешь про людей? А вот и нет, ничего ты не знаешь. Люди бывают разными. И решения эти люди принимают тоже разные».

За свой гормональный фон Корделия была спокойна. И за пульс, и за давление. Все показатели подскочили еще полчаса назад, когда позвонила Элис, и держатся на тех же границах. Выше у нее не бывает. Ее атрофированные эмоциональные блоки на более выраженную реакцию не способны. Интересно, учел это Мартин или нет? Все так же неспешно Корделия приблизилась к стойке с кухонными принадлежностями. Выглядело так, будто она раздумывает, а не заварить ли чая покрепче или не запустить ли кофеварку. Она провела кончиками пальцев по выстроившимся в идеальном порядке вилкам, десертным и чайным ложкам. Ей нужна ложечка, чтобы зачерпнуть желе или конфитюр, чтобы капелькой фруктовой прозрачной массы украсить фигурную тартинку… Ее рука зависла над старинным, еще привезенным с Земли серебряным набором и тут же метнулась в сторону, к семейству титановых кухонных лезвий.

Семейство было многочисленным, разнокалиберным. Лезвия — широкими, узкими, волнистыми, продолговатыми, но с общей родственной особенностью — безупречной режущей кромкой. В руку прыгнул кто-то из племянников, чуть длиннее ладони, инструмент деликатный и легкий. Едва ощутив, как рукоятка обосновалась под пальцами и приняла требуемую форму, Корделия полоснула ножом по левому предплечью…

Еще и пары недель не прошло, как она избавилась от фиксирующего перелом пластика, и вот уже навлекла на злосчастную конечность очередную напасть. От боли потемнело в глазах. Кровь сразу брызнула. Черная, венозная, густая. Ей удалось перебить жилу одним ударом. Потому что на второй удар времени не хватило. Подскочивший Мартин отнял у нее нож. Спасение хозяина — базовая директива. Он сделал это так ловко, будто пальцы у нее бумажные, и он разгладил их, как фантик от конфеты.

— Зачем? — тихо спросил Мартин, пережимая вспоротую вену.

— Ты мне выбора не оставил.

— Почему ты мне не приказала?

— Ты бы не подчинился. И тебе было бы больно.

— А так больно тебе.

Корделия пожала плечами, будто решила сыграть с киборгом в его же игру.

— Я другое дело, — ответила она. — Я, прежде всего, человек. И все, что я делаю, это мой осознанный добровольный выбор.

Потом она сидела на кожаном табурете у кухонного стола, а Мартин промывал рану антисептиком и накладывал жесткую повязку. Забытый комм валялся где-то в углу. Здоровой рукой Корделия гладила мягкие русые волосы.

— Мы справимся, Мартин, — повторяла она. — Вот увидишь. Все будет хорошо. И комм тебе не понадобится.

Мартин взглянул на нее виновато.

— Я не хотел, чтобы тебе было больно! Я этого не хотел.

— Я знаю. Я и не пытаюсь тебя обвинить или наказать. Я всего лишь пытаюсь тебе кое-что объяснить, донести до твоего логически организованного киборгского ума. Ты, конечно, вправе воспользоваться тем приказом. Ты вправе выбирать между неволей и смертью. Но прежде, чем сделать выбор, вспомни обо мне. О том, что я почувствую, если тебя не станет. Я не угрожаю, не шантажирую, не пытаюсь тебя запугать или внушить чувство вины. И уж тем более я не пытаюсь пустить в ход свои хозяйские полномочия и воздействовать на твои базовые установки. Как там у тебя прописано? Жизнь хозяина в безусловном приоритете? Сам погибай, а хозяина выручай? Так вот, мне приоритет не нужен. Я хочу, чтобы ты сам у себя был в приоритете. Чтобы твоей базовой установкой было выживание.

— Но я так не смогу, — возразил Мартин. — Программа этого не позволит.

— А ты ей объясни так, — заговорщически произнесла Корделия. — Пока есть ты, есть и хозяйка. А не будет тебя, то и ее… не будет.