Лихорадка (гет)

На вокзал Чарльз приехал как раз вовремя. Он с тяжелым сердцем проследовал в вагон и сел возле окна, ожидая отправления поезда. У платформы суетились люди, носильщики таскали багаж, в коридоре не стихали шаги пассажиров и их голоса. Чарльзу хотелось закрыться в глухой раковине, сбежать из плена этого города, где все ему напоминало о его несчастье, что он и делал, но сбежать от самого себя и своих мыслей у него все равно не получилось бы. Он пытался понять, когда и где совершил роковую ошибку, почему не увидел очевидного. Вероятно, его ошибка была в том, что он слишком доверял людям, особенно близким людям, чувствовал себя с ними единым целым, словно у них на всех было одно дыхание, одно сердце, один разум. Чарльз был так воспитан и не мог себе представить, что в жизни бывает как-то иначе, но жизнь все расставила по местам и доказала: доверять можно лишь самому себе.

О нет, он не собирался судить ни Эшли, ни Скарлетт. Он никогда не был судьей и не имел права выносить кому-либо приговоры, единственный человек, которого Чарльз мог судить — это он сам. Однако это не значило, что он и дальше позволил бы играть своим сердцем, словно мячиком. А Скарлетт играла, она всегда играла с ним: сначала ранила, потом лечила его раны, подпускала близко до умопомрачения, а затем грубо отталкивала. Чарльз, впрочем, был уверен, что делала она это не со зла — чего-чего, а зла в Скарлетт не было, только упрямство на пару с нечувствительностью, но все эти игры должны были остаться в прошлом.

Чарльз прощал жену тысячу раз и готов был с радостью простить в тысячу первый, если бы не понимание того, что за этим последует тысяча второй, и тысяча третий, и тысяча четвертый. Это будет продолжаться до тех пор, пока Скарлетт не впустит его в свое сердце, и если этого не произойдет вовсе, что же тут можно поделать? Обиднее всего было то, что прозрение случилось именно тогда, когда Чарльзу начало казаться, что Скарлетт значительно потеплела к нему. Как счастлив он был ночами слушать ее тихое, мерное дыхание на своей груди и охранять ее сон от кошмаров, видеть, как искренне она улыбается ему, болтая о всяких пустяках — прежде они так редко говорили о пустяках! А потом Скарлетт вонзила нож ему в спину, и эту рану было уже не залечить ни извинениями, ни лаской, ни горячими поцелуями. А ведь Чарльз почти поддался и на этот раз — Скарлетт была такой близкой, такой нежной и пылкой, такой соблазнительно прекрасной, что еще мгновение, и он потерял бы голову. Чарльз должен был уйти, иначе ему до конца жизни не выбраться из глубокого омута этой безответной, как оказалось, любви. Неважно, что ему при этом говорило сердце, сердце и так почти подвело его к краю гибели. Нет, ему нельзя было оставаться.

Внезапно Чарльз понял, что он категорически не хочет в Нью-Йорк. Не хочет он ни шумных улиц, наводненных людьми и экипажами, ни суматохи, ни контор, ни судов, ни договоров, ни работы. Он хочет покоя и отдыха своей усталой душе, и на всей земле для этого нет места лучше, чем Тара с ее просторами и тишиной.

До отбытия поезда оставались считанные минуты, когда Чарльз соскочил с подножки вагона если не счастливый, то окрыленный новой надеждой.

* * *

Утром следующего дня Скарлетт проснулась с удивительно ясной головой. И утро было такое же ясное — солнечное, теплое, прозрачное. Скарлетт чувствовала, будто у нее с души свалился камень, впервые за последние дни ее не терзали ни страхи, ни тревоги, ни сомнения, ведь самое страшное и непоправимое уже случилось и на поверку оказалось не таким уж страшным и непоправимым. Чарльз зол — ну и что же с того? За время своей поездки он успеет остыть, подумать, поразмыслить и вернется совсем другим человеком, прежним человеком. Муж безумно любит ее и будет любить всегда, это теперь ясно как божий день, а обиды и разногласия — явление временное, и кому как не Скарлетт знать об этом.

Две вещи обращали на себя внимание. Во-первых, мысли о Чарльзе не покидали Скарлетт: она раз за разом вспоминала их последний разговор, поцелуй, вскруживший им обоим головы, представляла, какие слова скажет Чарльзу по его возвращении и какие у него будут счастливые глаза. Было в этом нечто трепетно-упоительное, волнующее, нечто давно позабытое и в то же время свежее, как весенний ветер, после промозглой зимы врывающийся через открытые окна в застоявшийся воздух комнат. Во-вторых, она почти не думала об Эшли, а если точнее, не думала вовсе. И это было странно, потому что после случая в лавке Фрэнка и последующего вечера у Мелани Скарлетт следовало бы вспомнить об Эшли, поинтересоваться, что он думает и чувствует по этому поводу, злится ли на нее или уже простил, а ей почему-то было решительно все равно. Возможно ли любить человека долгие годы, а разлюбить за один-два дня? Скарлетт не знала ни как, ни почему это произошло, и это не слишком занимало ее, всецело поглощенную новыми впечатлениями и чувствами, которым она пока не могла найти названия.

— Мисс Скарлетт? — постучалась в спальню госпожи Мамушка.

Скарлетт, не переставая кокетливо вертеться перед зеркалом с новой шляпкой на голове, ответила:

— Мамушка, надеюсь, ты не пришла испортить мне настроение какой-нибудь неприятной новостью?

Старая служанка удивленно смотрела, как ее воспитанница порхает по комнате, будто девочка четырнадцати лет, у которой в голове ветер. Мамушка, такая мудрая и проницательная, давно перестала понимать что-либо в жизни молодых господ и только устало качала головой, наблюдая очередные причуды урожденной мисс О’Хара.

— Там пришли мисс Мелани и мистер Эшли. Передать им, что вы сейчас спуститесь?

Скарлетт так и застыла посреди комнаты. Что бы мог значить этот неожиданный визит?

— Мелани? Эшли? Но что… что…

Не дожидаясь ответа, Скарлетт бросила шляпку в кресло и побежала вниз, чтобы поскорее выяснить, в чем дело. Все это ей не нравилось и не понравилось еще больше, когда она увидела супругов Уилкс: бледные, растерянные, словно оба увидели призрака.

— Скарлетт, дорогая… — начала было Мелани, но язык, судя по всему, отказывался слушаться ее, и маленький ротик просто беззвучно и беспомощно открывался.

— В чем дело, Мелли? — настороженно спросила Скарлетт, чувствуя, как сердце уходит в пятки помимо ее воли.

— Дело… дело в том, что…

— Поезд, на котором ехал Чарльз, — помог жене Эшли. — У него взорвался паровой котел, и…

Прежде чем лишиться чувств, Скарлетт увидела только испуганное лицо Эшли, который бросился к ней, чтобы поймать ее обмякшее тело.

— Чарли! — Скарлетт очнулась на своей постели и крепко ухватилась за руку того, кто над ней хлопотал.

— Дорогая, это я, Мелани, — ласково ответила ей золовка.

Ее лицо в виде сердечка казалось спокойным, но в карих глазах блестели слезы — слезы утраты.

— А Чарли? Где он? — лихорадочно переводя взгляд с Мелани на Эшли, вопрошала Скарлетт. — Где Чарли? Что с ним? Да говорите же!

— Вчера вечером случилась катастрофа, в газете опубликовали ее подробности, — тихим, бесцветным голосом сказал Эшли. — Там были списки выживших, раненых, погибших и тех, кто пропал без вести или чьи тела пока не опознаны. Чарли попал в последний список.

О нет, нет, нет, нет, нет! Судьба не могла посмеяться над Скарлетт так жестоко! Не сейчас! Только не сейчас!

— Не правда! Не верю! — выкрикивала она в бессильной ярости на фортуну и колотила кулаками по покрывалу. — Пропал без вести не значит умер, это ложь, ложь!

— Скарлетт, был страшный пожар… — попытался возразить Эшли.

— О, помолчи, Эшли! — гневно оборвала его жена. — Разве ты не видишь, что ей и так плохо? Ну все, милая, тише, тише, я с тобой, — успокаивала она овдовевшую невестку.

Они крепко обнялись и зарыдали друг у друга на плече, так и повалившись вдвоем на кровать. Скарлетт не могла и не хотела верить в случившееся — так просто не бывает, это какой-то злой рок! Еще вчера Чарльз был с ней, она чувствовала тепло его рук, слышала его голос, смотрела в его живые, красивые, чистые глаза, он не может быть мертвым! Он обещал вернуться, обещал…

Слезы Скарлетт потоком хлынули по вискам на подушку, смешиваясь со слезами Мелани, и обе женщины были едины в своем безутешном горе. Каким глупым, каким нелепым Скарлетт казалось то, что она многие годы считала Мелли своей соперницей, в душе ненавидела ее и не могла простить за то, что та якобы заняла ее место рядом с Эшли! Пустая ревность исчезла, как пар, и теперь Мелани была единственным человеком, который понимал чувства Скарлетт и мог разделить ее скорбь.

Подруги проплакали так не меньше часа, пока Скарлетт не погрузилась в тяжелый, мутный сон без сновидений. Придя в себя, она увидела неподвижно сидевшего возле постели Эшли, чья белокурая голова была понуро опущена.

— Мелли? — тихо позвала Скарлетт золовку.

— Мелли ушла успокоить детей.

— О Боже… Боже…

Глаза Скарлетт встретились с глазами Эшли — серыми, потухшими, невыразительными. В них не было ни капли жизни, ни искорки тепла, они были… пустыми. У Скарлетт по спине пробежали мурашки от внезапного осознания пустоты этих глаз, ведь она так долго боготворила их взгляд и грезила о нем!

— Я решил, что не стоит оставлять вас в одиночестве в таком состоянии, — проговорил Эшли. — Скарлетт…

— О, помолчите сейчас, не нужно никаких объяснений, — оборвала она его. — Чарли… Что теперь нужно делать?

— Я поеду в Далтон. Нужно, чтобы кто-то занялся опознанием.

— Хорошо, — Скарлетт подтянула колени к себе и сжалась в дрожащий комок. — Спасибо, Эшли.

Странный холод пронизывал все тело до костей. Чарли ушел, и она замерзала. Казалось, не было ни одного человека в целом мире, возле кого она могла бы согреться. Скарлетт вновь посмотрела на Эшли и поняла, что он никогда не смог бы ее отогреть. Они сидели в одной комнате совсем рядом и были такими чужими друг другу, такими… холодными. Не о чем было поговорить и нечем утешиться, из жизни словно ушла сама жизнь.

— А все-таки вы любили его, Скарлетт, — вдруг прервал молчание Эшли. — Я пытался сказать вам об этом, но…

— Что?.. — удивилась Скарлетт. — Вы хотели сказать мне, что я…

— Мне хотелось, чтобы вы поняли это. Жаль, что все сложилось так трагично.

В растревоженной, отравленной горечью утраты голове у Скарлетт взвился целый рой мыслей, из которых она долго не могла вычленить одну — главную.

— То есть вы… — пробормотала она, растерянно хлопая ресницами. — Вы… Боже мой, да ни один любящий мужчина не станет говорить женщине, что она любит другого! Вы не любите меня, Эшли?..

Эшли, сглотнув комок слез, ответил:

— Я люблю Мелани, Скарлетт.

Ее душу словно обожгло каленым железом. С полминуты Скарлетт сидела неподвижно, оцепенев, а затем новый взрыв гнева ослепил ей глаза.

— Но почему, почему вы не сказали этого раньше? Ведь если бы вы сказали!.. О-о-о! Я не стала бы, не стала… Ведь я люблю…

Она не смогла договорить фразу из-за душивших ее рыданий. Избавившись от многолетнего ярма любви к Эшли, Скарлетт вдруг ясно увидела вещи в их истинном свете — не Эшли вовсе ей был нужен, не Эшли, а Чарльз. Такой непохожий на нее, такой бесхитростный и такой настоящий. В нем не было ни грамма фальши, он всегда делал и говорил то, что велели ему чувства, не носил ни брони, ни масок, и это Скарлетт ошибочно принимала за слабость. О нет, это не слабость! Только трус будет прятать любовь за масками и высокопарными речами, и как много нужно иметь мужества, чтобы вверить свое сердце любимому человеку таким, какое оно есть! Даже если этот человек черств и жесток, как Скарлетт. Как несправедливо жестока она была к нему! Ох, если бы она не была так глупа…

Скарлетт всегда полагала, что Чарльз пропал бы без нее, без ее деловой сметки и живого темперамента, но правда была в том, что это Скарлетт пропала бы без него. Именно Чарльз поддерживал ее, а не наоборот, именно он давал ей ориентиры, умел прогонять тьму из души, как никто другой, и не давал ей огрубеть и раскормить своих демонов. А демонов у Скарлетт было много — глупцы те, кто утверждает, будто с демонами жить веселее. Может, поначалу так и есть, но в конце они неизменно оставляют истерзанную, поруганную душу погибать в полном одиночестве. Скарлетт никогда не была одинока рядом с Чарльзом, и никакие демоны ей не грозили. Она была защищена от всех ужасов этого мира рядом с ним, но принимала это как должное, хуже — даже не замечала. Скарлетт бежала за высокой, недосягаемой звездой, задрав голову, по пути споткнулась о булыжник и по собственному верхоглядству не поняла, что булыжник был алмазом.

В одном Эшли был прав — она любила Чарльза. Любила странной, непонятной даже ей самой любовью, но лишь это чувство и было настоящим. Чарльз был единственным мужчиной, любившим ее, и Скарлетт по-настоящему любила только его и им одним дорожила. Это открытие было таким внезапным, таким ярким и потрясающим до глубины души, но, к сожалению, уже совершенно бесполезным.