День за днем-3 (гет)

Утром мириться с Сомовой желания не возникает — сама насвинячила, пусть первая и извиняется. Тем более что та, нарочно, выходить из своей комнаты не торопится, типа спит. Приходится и одеваться, и завтракать в одиночестве. Можно подумать, без нее не справлюсь… Выбираю темно-серое закрытое платье…, которое прекрасно все подчеркивает и открывает — все для вас Андрей Николаевич: оно короткое, сильно выше колен, поясок утягивает талию, а укороченные рукава, украшенные завязками, не прячут рук. С прической не заморачиваюсь — расчесанные волосы скреплены сзади гребенкой и вполне красиво спадают широкой волной на спину. Последний взгляд в зеркало — четыре с плюсом! Макияж, маникюр — пятерка!

Нарочно усаживаюсь с оладьями и чаем в кресло за столиком в гостиной — мне и Фионы хватит для компании… К тому же она вон как ловко хавает оладушки! Наконец, Анька выползает наружу и сразу начинает с упреков:

— Ну, зачем ты ей даешь?

Взяв грушу из блюда на столе, она побрасывает ее в руке и плюхается на диван, вгрызаясь зубами в сочный плод. Ни тебе здрасьте, ни доброго утра… Ну, и я не буду — не реагируя, отпиваю кофе из чашки.

На столе начинает зудеть Анькин мобильник и Сомова привстает, чтобы его забрать и откликнуться:

— Алло! Да Вера Михайловна.

В мою сторону летит сердитый взгляд. Интересно, что это Машиной маме вдруг приспичило? Поставив чашку на широкий подлокотник, выжидающе гляжу на подругу, ожидая окончания разговора.

— Да, нет, пока полная тишина.

Мне уже не до Фионы, и я отталкиваю ее просящую морду в сторону. Сомова угрюмо бурчит в трубку:

— А, ну, пару раз наверное, брякнула, сказала, что у нее все нормально.

Судя по готовности меня прикрыть, Анька, все-таки, планирует помириться и дальше тащить тяжкий крест единственной подруги Маргариты Ребровой.

— А что такое?… Ну, может дела навалились… Да, эгоистка — это мягко сказано.

Капец, ну, не может удержаться, чтобы меня не пнуть. Похоже, парочка нашла общую тему — помыть косточки нерадивой Маше. Снова беру чашку с подлокотника и отпиваю, косясь на подругу.

— Вера Михайловна, ну о чем вы говорите! Сделаю, конечно... Я вас тоже целую…, до свидания.

Сомова дает отбой и раздраженно вгрызается в грушу. Потом во вчерашнем тоне язвит, бросая многозначительный взгляд в мою сторону:

— Между прочим, напоминаю некоторым, что для кое для кого, ты — в командировке. Ты бы, хотя бы, изредка проявлялась, давала о себе знать, а?

Она бросает мобильник на стол, но я не перечу, не желая раздувать еще тлеющий угли вчерашних разборок. Тем более, что упрек справедлив. Но и промолчать не в силах:

— Еще какие-нибудь указания будут?

Анька косится, но молчит, соглашаясь не буянить. Киваю:

— Ну и замечательно. Приятного аппетита.

Сомова, не глядя, бурчит:

— И тебе.

Допив, ставлю чашку на блюдце и вылезаю из-за стола, отдавая остаток оладушка Фионе. Сомова снова запоздало протестует:

— Ну, не давай ты ей.

Иду за сумкой и переобуваться, а огорченная собаченция провожает меня печальным взором. У меня тоже настроение не очень — ссора с Анютой душу совсем не греет и даже наоборот.

* * *

Тем не менее, мне известен проверенный способ лечения уныния, раздражения и прочих негативных чувств. Потому и еду не на работу, а к Андрюшке — моему личному источнику бурных положительных эмоций. К тому же, мужчину надо поддержать перед предстоящим разговором с несостоявшимся тестем, укрепить дух, тело и правильный настрой мыслей.

Звоню в дверь, и когда Калугин открывает, уже с порога завлекательно улыбаюсь, чуть склонив голову на бок:

— При-и-вет!

Андрей отступает, пропуская в прихожую:

— Привет.

Придерживаясь рукой за притолоку, делаю шаг внутрь:

— Я могу войти?

— Спрашиваешь.

Хмыкнув, захлопываю за собой дверь и ныряю в распахнутые объятия, подставляя губы. Надеюсь, Алису уже отправили в школу? Сильные руки крепко прижимают меня к мужчине, и я повисаю на шее у Калугина. Наш поцелуй быстро переходит от мягкой стадии к горячей, и я уже чувствую, как меня подталкивают и направляют вглубь квартиры, заставляя семенить ногами, отступая спиной.

— М-м-м…

Мы уже проскакиваем двери гостиной, Андрюшкины губы перемещаются на шею, требуя продолжения банкета, но я шутливо протестую:

— Ну, все, все, хватит!

По-видимому, Алисы все-таки нет, потому мой герой и не сдерживается — продолжает подталкивать к дивану, заставляя плюхнуться на него. Однако десерт потом, сначала нужно прояснить ситуацию:

— Хватит. А то голова уже…

Закружилась….

— Фух!

Хихикая, глажу ладошкой Андрюшку по щеке, и он предлагает:

— Давай, чаю?

С чабрецом? Усаживаюсь удобней, подсовывая ногу под себя, не снимая туфель.

— Нет, спасибо, я уже позавтракала.

Рука Калугина так остается на моей коленке, нежно поглаживая ее. Мы смотрим, друг на друга, и Андрей страдальчески сводит брови:

— Марго!

— М-м-м?

— Ты извини меня, пожалуйста, за вчерашнее. Ну, я не мог не уйти.

Да кто ж против то… Только уж если быть принципиальным до конца, то уходить надо было с Наумычем, а не в одиночку. Но спорить не хочется, и я отвожу взгляд в сторону, опуская глаза:

— Да, я все понимаю.

— Нет, просто мне все это выслушивать…

С брезгливым лицом Калугин фыркает. Можно подумать нам с Анютой «все это выслушивать» оказалось приятно. Хмыкаю, приподняв бровь:

— Ну, ничего страшного, я все выслушала.

— Как? А причем тут ты?

В его глазах непонимание и это удивительно. Действительно, причем тут я? Такая наивная реакция, хотя совершенно непонятно, как могло быть по-другому.

— Ну, Наумыч решил, что причем, назвал меня предательницей.

Брови Калугина лезут на лоб:

— Тебя предательницей?

Логично, что наши жаркие поцелуи с Андреем не остались без внимания Егорова. Из-за этого же весь сыр-бор.

— Ну, да… Спасибо, что не полицаем. Видите ли, я увожу отца его внука.

Калугин кивает, отводя взгляд:

— А, вон оно как… Угу…

Но, худа без добра не бывает, еложу от нетерпения:

— Слушай, Андрюш, я знаешь, что подумала?

Калугин молчит, не поднимая глаз, и я осторожно подползаю к опасной теме:

— Может это и к лучшему?

— Что, именно?

— Ну, что Наумыч все узнал? Может, уж хватит нам, как школьникам, по углам прятаться?

И с Наташей все станет однозначней, чтобы она там не надумала и не продолжала внушать народу.

— Давай всем все скажем открытым текстом?!

Глаз Калугина косит вбок, а на губах появляется усмешка:

— Кому, всем?

Я тоже могу быть настойчивой:

— Андрюша, всем — это значит всем.

— Ну, насчет всех, я пока не уверен. Пока!

Он поднимает указательный палец вверх. Интересно, кто же выпадает из этого списка? Может, сама мать-героиня?

— Но мы обязательно это скажем … А вот с Наташей, поговорить нужно.

Ясненько…. Значит, пока все остается, как остается… Насчет разговоров с беременной коброй у меня особого вдохновения нет, эти разговоры, по опыту, у Андрюшки долгие и ни о чем. Да и слушать злобная мымра никого не станет. А вот то, что желание легализовать наши отношения на работе у него явного протеста не вызывает, только откладывается, выглядит оптимистичным. Неуверенность — да, есть, но не протест. А неуверенность, при настойчивости, защитник никудышный. Так что прорвемся!

Взгляд Калугина опять туманен, полон предвкушения и концентрируется где-то у основания моей шеи. Я уже и сама чувствую возбуждение — похоже, вчерашний сорванный вечер требует срочной компенсации и мой мужчина уже готов наброситься на свою жертву, аки голодный лев… Душа сладко поет, и я не сопротивляюсь потоку Андрюшкиных поцелуев, и его неукротимому желанию снять с меня платье.

* * *

Однако предаваться долгим утехам возможности нет и через полчаса мы разъезжаемся в разные стороны — я в издательство, а у художественного редактора есть дела в модельном агентстве, куда он и отправляется.

Оказавшись у себя в кабинете, первым делом пытаюсь исправить оплошность, в которую меня ткнула носом Сомова — звоню Вере Михайловне. Правда еще не знаю, что за легенду ей выдать — задерживаюсь в командировке или возвращаюсь? Очень не хочется ворошить уснувший курятник в Обыденском переулке, с мамами и Сережами, но ведь и про Калугу ничего однозначно сказать пока нельзя… Совместный секс это одно, а планы на будущее — совсем другое, и как Андрей повернет всю ситуацию через неделю или месяц, одному богу известно. Даже сейчас, когда нас вместе не видел и не слышал только слепоглухой, этот подпольщик боится лишних разговоров и сплетен.

— Маша, Маша-простокваша и что я скажу этой Вере Михайловне? Ну, ладно, что-нибудь скажу.

Разместившись у окна с трубкой в руке, открываю крышку, но набрать номер не успеваю — раздается стук в дверь и в кабинет заходит Зимовский, уткнув глаза в листки в руках:

— Физкультпривет… Не помешал?

— Да нет, заходи.

— Слушай, Марго… Меня твоя идейка прилично вставила … Я тут набросал кое-что, может, глянешь?

Забирая, распечатку, заглядываю в листки:

— А что это?

— Тест по мотивам Гошиной статьи. Короче, отвечаешь на 22 вопроса и по количеству набранных баллов понимаешь, кто ты есть в постели на самом деле.

— М-м-м…, забавно… А кто-нибудь уже отвечал?

Антон отвечает осторожно:

— Нет, пока.

Неужели, на себе не попробовал? Хотя все зависит от постановки вопросов, на кого тест рассчитан — мужчин или женщин… Зимовский делает заговорщицкое лицо:

— Как говорится: у тебя право первой ночи.

Значит, женский. Чуть сощурившись, выражаю сомнение такому доверию — уж не задумал ли он посмеяться над бедной девушкой? Я ведь ничего не забыла — ни про старую деву, ни про подзаборную шлюху. Антоша добавляет:

— Шутка юмора веселей. Короче, если есть там рациональная мысль, можно поправить и шлепнуть прямо под статьей.

— Угу. А если мысли нет, то можно шлепнуть того, кто это придумал, да?

Лицо Зимовского становится злым, и я спешу его успокоить:

— Шутка юмора веселей. Я подумаю, Антон.

— Ну, короче, как надумаешь, дай знать.

Он недовольно идет к двери и я, вскинув вверх подбородок, кидаю в удаляющуюся спину:

— Всенепременно.

— Угу.

Усевшись за стол, просматриваю листки и усмехаюсь — ну, что, может и правда ответить на 22 поставленных вопроса? Так, первый — цвет волос… Брюнетка…

Чтобы не слишком разочаровываться, пролистываю сразу в конец, на листки с результатами, но там, в ответах, один треш, перекошенные оргазмом физиономии… Отвечающим дамам категорически не понравится… Надо же так придумать, женщина — свинья!

— Да-а-а… Капец, какой-то, вообще….Хэ… Нет, живым людям это показывать нельзя!

Выравниваю стопку листков и откладываю в сторону, на подставку для бумаг.

* * *

Но потом приходит здравая идея — итоговый маразм можно и переделать, поэтому неплохо было бы посмотреть и вопросы, придуманные Антоном. Прицепив листки к планшетке, вылезаю из кресла — когда хожу, почему-то лучше думается, особенно в такие моменты как сейчас — частичного мозгового отключения: когда любая мысль нет-нет, да и сворачивается либо на нас с Калугой, либо — а что же теперь будет?

— Так, а вот это нормально. Только не что бы вы сделали, а как бы вы поступили.

Тянусь взять карандаш со стола и сразу делаю пометку. Неожиданный чмок в шею, заставляет вздрогнуть и оглянуться. Андрюшка! Он улыбается:

— Привет.

Шутливо упрекаю:

— Господи, напугал!

— Не хотел. Я соскучился, просто.

За пару часов? Приятно слышать.

— Я тоже.

С готовностью кладу руки на плечи любимого мужчины и подставляю губы — целуй! Калугин бережно обнимает за талию, и мы сливаемся, увлекаясь и играя языками. Запоздало приходит мысль о распахнутой настежь двери и сразу уходит — ну и пусть! А уж если Егорова заглянет, то вообще будет праздник души. Кстати… Прервав поцелуй, но продолжая держать Андрюшкино лицо в ладонях, задаю вопрос, который он сам же и придумал и пообещал выполнить:

— Ты поговорил с Наташей?

Калугин мотает головой, запыхавшись от поцелуя:

— Не-е-е, ее пока на работе нет.

Наши губы снова тянутся друг к другу, но останавливаюсь: не хочу быть занудой, но опыт подсказывает — надо:

— Ну, ты же поговоришь?

— Обязательно. Ты не представляешь, насколько я сам этого хочу!

Желание радует. Уткнувшись губами, носами, мы целуемся. Понятно, что разговор с этой выдрой ничего не даст — до сих пор, никакие его слова воздействия на эту упертую дуру не оказывали, она методично шла к поставленной цели. Но важно, чтобы сам Калугин держал дистанцию, не сближался, не поддавался на уловки, а еще лучше — увеличивал разрыв.

* * *

Андрюшка уходит, и я быстренько заканчиваю с опросником — слабенький все-таки тест получается и вопросы в основном лажовые... Для бани с девочками, а не для читательниц солидного журнала.

Ну, что, теперь можно и по кофейку? Отправляюсь в комнату отдыха — чайник еще горячий, только что вскипел, остается только насыпать гранулированного порошка в чашку и заварить.

На ходу отпивая, отправляюсь в обратный путь и вдруг, на пороге, натыкаюсь взглядом на знакомую обширную спину возле Люсиной стойки. Полный капец! Торопливо разворачиваюсь и ныряю обратно за угол. Чего она здесь делает? Поставив чашку на столик, осторожно выглядываю обратно. Вера Михайловна, как всегда, громогласна и до меня доносится заветное созвучие «Васильева Маша». Ну, все, мне крышка… До кухни доносятся только отдельные слова и Людмила сообщает:

— Единственный человек, который подает здесь кофе — это я.

О чем это они? Вера Михайловна оглядывается, заставляя отпрянуть, но и отсюда слышно, как Машина мать волнуется, и говорит все громче:

— Да ничего я не перепутала! «Мужской журнал» вы выпускаете?

— Да.

— Ну, значит, все правильно.

Снова выглядываю — надо что-то предпринять и поскорее. Люся берет трубку телефона:

— Я могу, конечно, позвонить в отдел кадров, узнать… Да, но у них, по-моему, там обед… М-м-м, к сожалению, я ничем помочь не могу.

К парочке присоединяется Валик, и проблема начинается раздуваться до глобальных масштабов:

— Слушай, Валик, а ты не знаешь, у нас работает такая … Маша…

Вера Михайловна вставляет:

— Васильева.

Секретарша повторяет после подсказки:

— Васильева.

Кривошеин неуверенно мямлит:

— Здрасьте… Васильева? Может новенькая, которая в рекламном отделе?

Он тоже начинает крутить головой и мне снова приходится прятаться. Увы, опоздала — через пару секунд Валентин возникает на пороге комнаты отдыха:

— О! Маргарита Александровна…

Чего орать-то так!? Грозно цыкаю, демонстрируя пальцами захлопнувшийся рот болтуна:

— Тсс…

Валик испуганно немеет, и у меня появляется возможность улизнуть из западни. Взяв Кривошеина за плечи, разворачиваю его в сторону холла и, подталкивая сзади, и прячась за его спину, шустро продвигаюсь в сторону кабинета. Людмила с Верой Михайловной, как раз уткнулись в списки сотрудников и в нашу сторону не глядят…. Слава богу, там нет фотографий. У распахнутой двери, облегченно бормочу:

— Все, Валик, спасибо тебе.

Кривошеин недоуменно переспрашивает:

— А что это было?

Тебе-то, какая разница?! Отмахиваюсь:

— Забудь.

— А все-таки?

Вот, настырный. Что сейчас не скажи, сплетни все равно кругами разойдутся. Бросаю взгляд на Веру Михайловну — она заканчивает таращиться в бумагу и вот-вот опять начнет крутить головой.

Валик все еще смотрит на меня со знаком вопроса в глазах, и я бормочу, прежде чем шмыгнуть к себе в кабинет и плотно прикрыть дверь:

— Считай, что я решила с тобой пофлиртовать, но вовремя одумалась.

Увы, хоть сто раз спрятавшись, проблему не решить. Бессильно мотаюсь по комнате и пытаюсь придумать, как отвадить Люсю от нежданной гостьи. Но при этом и не разубедить Веру Михайловну в озвученной мной пост-Машиной истории! Наконец, хватаю трубку городского телефона, чтобы набирать внутренний Людмилин номер. Та отзывается быстро:

— Алле.

— Алле, Люсь.

Уперев руку в бок, поглядываю в сторону остекленной стенки, с приоткрытыми жалюзи — кажется, у секретарской стойки сейчас пусто? Может, гостья ушла?

— Скажи, пожалуйста, ты сейчас очень сильно загружена?

— А, ну вообще-то, прилично. А что вы хотели?

— Скажи, я видела там у тебя какая-то женщина?

— Да, зовут Вера Михайловна.

Мозг яростно строит одну комбинацию за другой. Сказать, что пришла сумасшедшая? Сомнительно — Люся с перепугу и санитаров может вызвать…

— А по какому она вопросу?

— Она утверждает, что в нашем издательстве работает ее дочь, Маша Васильева.

— А ты проверила по спискам?

— Что? А нет, в списках я ее не нашла.

Так она ушла или нет? Или где-то дожидается у моря погоды?

— И чего она тогда ждет?

— Просто в отделе кадров сейчас обед и она ждет, пока кто-нибудь появится.

Значит, сидит. В отдел кадров тетю пускать нельзя — там дела, с фотографиями, с копиями паспортов… Стоп! Придумала. Не сумасшедшая... Шпионка!

— Ясно. Все, как я и думала!

Голос Люси становится растерянным:

— Вы о чем?

— Видимо, я не ошиблась — я эту тетеньку очень хорошо знаю. Она работает в журнале «Мачо». Ну, по крайней мере, работала. В бухгалтерии.

— Да вы что-о-о?

— Да. И заметь, как она удачно выбрала время — когда в отделе кадров как раз обед.

То есть сидит и собирает информацию!

— Может вызвать охрану?!

Фантазирую все с большим воодушевлением:

— Так! Вот, только не надо никакой охраны. Спокойно Люсь, скандалы нам сейчас не нужны. Давай поступим умнее!

— А каким образом?

— Слушай меня внимательно и запоминай. Короче, легенда будет такая: ты созвонилась с отделом кадров. Маша Васильева — это такая стройная девушка с темными волосами, она работает недавно, замещает зав. отделом моды и с неделю как в командировке за границей. И еще будет там долго… Запомнила? Если Маша Васильева выдумка этой гражданки, то она сразу смекнет, что ее план провален и постарается скрыться.

— Ага.

Закончив разговор, иду к двери и, приоткрыв ее, осторожно выглядываю в щель. Вот они, беседуют голубушки. Доносятся слова Людмилы:

— Просто она работает совсем недавно, все ее зовут Мария, вот и не сопоставила. Вы уж меня извините, пожалуйста.

— Да ничего, ничего, а где она сейчас?

— Сейчас?

— Она в редакции?

— Нет, она в командировке! Уж как неделю.

— Как? Так долго?

Еще одна артистка. Прекрасно же знает, где Маша, но все изображает так искренне.

— А почему ж долго. Они там мотаются по Европе, выставки, показы… Знаете, такие командировки могут длиться две-три недели, а то и больше.

Люся замечает, что я подсматриваю в приоткрытую дверь и снижает голос. Они шушукаются и, наконец, Вера Михайловна успокаивается:

— Значит, неизвестно, когда она приедет?

Секретарша отрицательно мотает головой. Умница!

— К сожалению.

— А уточнить это нельзя?

Появление Зимовского, неторопливо приближающегося к секретарской стойке, ставит под угрозу весь задуманный план. Не выдержав, ругаюсь в пространство:

— Капец. Еще тебя здесь не хватало.

Люся добавляет для солидности:

— А я бы…, я бы спросила у Бориса Наумыча, но его, к сожалению, сейчас нет.

Вера Михайловна вздыхает:

— Ну, хорошо, хорошо, спасибо, за информацию.

Антон вмешивается:

— Простите, здесь кому-то нужен Борис Наумыч? Может, я могу чем-нибудь помочь?

Тоже мне, заменитель, блин! Нужно срочно привлечь его внимание, и я судорожно набираю номер Антона в мобильнике. Людмила начинает объяснять:

— А… Это знаете, это речь идет об одной нашей сотруднице и как….

Трели личного телефона заставляют Зимовского отвлечься:

— Ой, извините. Алло!

Рыбка клюнула, теперь ее надо подтянуть к берегу. От двери направляюсь к столу:

— Алло, Антон, ты сейчас в издательстве?

— Не поверишь, я прямо в самом эпицентре.

— Отлично, а заскочи, пожалуйста, ко мне на одну секунду.

— По поводу?

— А это по поводу твоего супертеста.

— А… Ну, уже лечу.

— Просто, я его проверила на здоровых и вменяемых людях.

— Да? Ну и как результаты?

Дверь кабинета толкается внутрь и на пороге возникает Антоша — довольный и самоуверенный. Не отрывая трубку от уха, гляжу на него:

— А результаты плачевные — одни перестали быть здоровыми, другие вменяемыми.

Зимовский приближается, тоже не отнимая трубку от уха:

— Да? И что из этого следует?

Звучно захлопываю крышку мобильника:

— Надо переработать.

Антон начинает придуриваться: недоуменно смотрит на свой мобильник, потом с серьезным видом аллекает, пожимая плечами:

— Алло…, алло…, бросила трубку.

Усмехаюсь — лавры Петросяна Зимовскому не дают покоя.

— Ну, суть вопроса ты же понял?

Антон чешет губу под носом, издавая неопределенные звуки, потом проходит к окну:

— Э-э-э…, м-м-м… Насчет переработать?

— Да!

— Маргарита Александровна, я в этом издательстве только и делаю, что перерабатываю.

Привалившись к этажерке с бумагами, у стены, сочувственно хмурю брови:

— Бедный, бедный Антон Владимирович.

Антоша, не чувствуя подвоха, удивленно на меня смотрит:

— А кто тебе сказал, что я бедный?

— Бухгалтерия. Ни премии в этом месяце, ни сверхурочных.

Такой поворот разговора для Зимовского неожиданнен и он растягивает губы в натянутой улыбке:

— С чего это ты взяла?

Думаю Людмила уже разобралась с Верой Михайловной… Убираю усмешку с лица:

— А с того, что я задачу тебе поставила две минуты назад, а ты стоишь здесь, все к словам цепляешься!

Резкая отповедь Антону не нравится, и он хмыкает:

— Нда, короткая аудиенция... В отличие от некоторых.

Это еще что за намеки?

— Не поняла.

Сунув руки в карманы, Зима ехидничает, направляясь к выходу:

— А вот все остальные поняли.

Это он про нас с Андреем? Провожаю спину насмешливым взглядом — ну, поняли и поняли, пусть завидуют, меня это нисколько не напрягает.

* * *

На самом деле, работы накопилось выше крыше, день пролетает незаметно: в суете, беготне и телефонных звонках. За окном темно, рабочий день закончен, и я собираюсь домой. Прихватив документ со стола, вешаю на плечо сумку и иду из кабинета. Возле секретарской стойки останавливаюсь:

— Все Люсь, я go home.

Оторвавшись от своих бумаг, та кидает быстрый взгляд:

— Понятно.

Протягиваю ей послание:

— Слушай, тут еще платежку надо в банк срочно отправить. Не поздно?

— А, да нет, успеем.

— Спасибо, а то я сегодня днем замоталась, совсем из головы вылетело.

Люся опять утыкается в бумаги:

— Угу…, я думаю…

Что, значит, «я думаю»? Странный ответ напрягает в свете намеков об аудиенции с Калугиным в закрытом кабинете. Подумаешь, это и было то один раз всего. Сразу выпускаю иголки:

— Что ты думаешь?

Спохватившись, секретарша расплывается радостной улыбкой:

— А я думаю, что по дороге домой я и сама заскачу и передам.

То-то же.

— Спасибо. Ну, стало быть, до завтра.

— Ага.

Кривошеин стоящий рядом с секретарской стойкой, тоже кивает:

— Всего доброго.

Вот, сплетник! Наверно это он Людмиле в уши надул. Слышится звонок подошедшего лифта, и я спешу к распахнувшемуся зеву, кидая на ходу:

— Счастливо!

Успеваю проскочить в открытые двери, прежде, чем они захлопываются.

* * *

А дома скучно… Без Андрюшки, без Аньки… Облачившись в любимую фуксиевую майку и джинсы, ковыряюсь на кухне, пытаясь скреативить ужин. Может, пельмени? В дверь звонят, и я иду открывать нежданному гостю. Возле окошка домофона замираю — гостья не только нежданная, но и неприятная. Наверняка пришла скандалить. Поджав губы, все-таки, поворачиваю защелку замка, распахивая дверь и делая шаг назад. Похоже, Калугин и правда поговорил с Наташей, раз приперлась выяснять отношения. Причем tet-a-tet.

Егорова бесцеремонно заходит, закрывает за собой дверь и, молча, направляется в гостиную, не глядя в мою сторону. Да, нахрапистости девочке не занимать. Иду следом:

— Вообще-то, я не предлагала тебе войти.

— А я зашла, прикинь?

Опершись рукой на боковой пилон полок, отделяющих гостиную от прихожей, жду продолжения, и оно следует:

— Ну, что ты смотришь? Хочешь, убей меня! Вернее нас.

Какое театральное начало. Я не Калуга, самодеятельность устраивать и лапшу вешать на уши мне бесполезно, так что снисходительно вздыхаю:

— Чего тебе надо?

Егорова на меня не смотрит, демонстративно ручки на груди сложила и изображает гордость:

— Да хотела тебе сказать прямо в лицо.

Чуть склонив голову набок, терпеливо жду змеиного откровения, и оно выплескивается:

— Мало того, что ты уводишь отца моего ребенка, ты уже настолько обнаглела, что вы кувыркаетесь в моем издательстве! На глазах у всего планктона.

Три ха-ха! А ты как хотела? На твою ползучую тактику ответим кавалерийским наскоком!

— Отвечаю по всем пунктам. По поводу ребенка — все претензии после анализа ДНК — это раз. Второе…

Такой ответ Егоровой не нравится, и она перебивает, повышая голос:

— Так! Послушай! Ребенок это наше личное дело с Андреем! И мы не собираемся слушать твои поганые советы!

Если она думает взять верх луженой глоткой, значит, совсем плоха — и не таких обламывали. Сложив руки на груди, иду мимо, в раздумье опустив голову — собачиться с ней и переходить на ответное гавканье, абсолютно не хочу. Тем более, что эта выдра тут же побежит плакаться Калугину, какая я плохая и жестокая.

— Слушай девочка, по-моему, у тебя желчный пузырь лопнул. Смотри, вон уже в глазах плещется, остынь, подумай о ребенке.

Забираю сумку Егоровой с придиванного модуля и вешаю гостье на плечо — аудиенция окончена. Та, не глядя в мою сторону, шипит:

— Как я тебя ненавижу, а?!

Успокаиваю:

— Не печалься, это взаимно.

Егорова вдруг злорадно объявляет:

— А ты долго будешь проклинать тот самый день, когда ты переступила порог нашего офиса!

Сняв сумку с плеча, она бросает ее со шлепком на пол, явно намекая, что я должна нагнуться перед ней и поднять. Щас! Спешу и падаю… А что касается того дня…

— А я и так иногда его проклинаю.

Хоть это и бесполезное занятие. Прошлое осталось в прошлом. Добавляю:

— Только, имей в виду: Калугин, к тебе, не вернется!

По крайней мере, очень на это надеюсь.

— А это дело уже не Калугина, это дело чести.

Честь, у ядовитой гадюки? Открытие в зоологии… Удивленно вскидываю брови:

— Боже, какой пафос! Прямо жена белого офицера.

— Имей в виду, ты у меня кислотой будешь плакать, ясно?

Еще одно открытие, теперь в человеческой физиологии. Во взгляде Егоровой неприкрытая ненависть и я снисходительно всплескиваю руками:

— Да, ты что?… Пойду прямо сейчас в книгу рекордов Гинесса позвоню. Когда хоть начинаем?

Снова злобное шипение:

— Вот, дура.

— Слушай, девочка, ты себе даже не представляешь, с кем ты связываешься. Знаешь такую поговорку: «Бери ношу по себе, чтоб не падать при ходьбе»?

— А ты знаешь такую поговорку: «И на старуху бывает проруха»?

Меня разбирает смех — я то, имела в виду, что этой курице придется воевать не только с Марго, но и с Гошей, с его умом и характером, а эта дура все бахвалится подростковыми прыщами. Моя реакция на ее ужимки Егоровой не нравится:

— Чего ты смеешься?

Сунув руки в карманы джинсов, уже не скрываю усмешки:

— Да я, вот, смотрю на тебя и думаю: вот у девочки все есть — и фигура и деньги, почему же с мозгами-то бог обидел? Слушай, а может тебе к Гудвину пойти, а?

Егорова недовольно огрызаясь, нагибается поднять сумку:

— Сама сходи, кляча старая.

Она делает пару шагов к выходу, но последнее слово не за ней:

— О-о-о… Я смотрю, ты зациклилась. А кроме того что я тебя старше, ну, какие-нибудь аргументы будут?

Наташа на пороге гостиной оглядывается:

— Слушай, если ты думаешь, что я свалю в сторону и буду смотреть, как ты им крутишь, то ты ошибаешься….

Это я кручу Калугиным? Вот удивила, так удивила… Привалившись плечом к полкам с усмешкой качаю головой:

— Это кто мне сейчас говорит? Уж как ты им крутишь, то там не Калугин, а целый пропеллер получается!

— А я тебя предупредила. Хочешь войны? Война будет!

Испугала кошку сосиской. У меня каждый день война. А с тобой — так…, бои местного значения. Да и воевать юной захватчице будет не по сезону — на дворе еще февраль, а в холода и Наполеон замерз, да и немцы под Москвой тоже.

— Хэ…, а ты русской зимы не боишься?

Егорова шипит от двери:

— Я ничего не пожалею!

Вот, дура.

— Даже ребенка?

Отпор Наташу бесит:

— Слушай, ты!

— Что?

Но Егорова уже берет себя в руки и кривится в улыбке:

— Счастливо оставаться.

Отворачиваюсь:

— Тебе, того же.

Хотя, зачем ей здесь оставаться? Надо было пожелать попутного пендаля!

Дверь хлопает, и я вздыхаю:

— Господи, прости ее дуру….

Пришла тут, «нашего ребенка!»… Хотя история с беременностью действительно темная… И оговорка Калугина «все сходится», при полуторанедельной разнице в сроках, только нагнетает подозрений. Потому и добавляю:

— И меня грешную.

Вдруг и правда, это его ребенок… И топаю к холодильнику — пора подумать об ужине.

* * *

Сегодня у меня вегетарианский день — в морозилке обнаруживается пакет с замороженными овощами, вот их то, я, и собираюсь готовить. Тем более что большого умения для этого не требуется — выложил в сковородку, да потушил. Пока копошусь в холодильнике, из прихожей слышится скрежетание ключа и сомовское ворчание — явилась, не запылилась. Даже головы не поднимаю на ее дефилирование мимо, к себе в комнату…

Хотя, конечно, червячок точит — непривычно вот так… Когда в воздухе сплошное электричество и все друг на друга обижены... Может помириться? В тяжких размышлениях тычу пластмассовой лопаткой в тающие ледышки, разминая их по дну сковородки — рис, фасоль, что-то еще стручковое с консервированными грибами. Слышу сзади неуверенное:

— Кхм…

Сомова проходит к холодильнику и оттуда косится на меня. Кажется, она тоже уже не злится? Анюта достает с полки лоток с куском вареного мяса, свежий огурец, берет со столешницы длинный нож и все это тащит на нашу кухонную стойку.

Несчастным взглядом провожаю ее спину — мы что, теперь, все время будем кушать как в общаге? Анюта начинает яростно отрезать ломти мяса, и я, оставив все на плите, тихонечко подступаю к Сомовой поближе. Она успокоилась или нет? Первой признавать вину не поворачивается язык и я, потоптавшись, нахожу другое решение — просто приникаю к Анькиной спине и кладу голову подруге на плечо. Та сразу сдается:

— Ты прости меня, а?

Конечно! Сразу и сама готова повиниться:

— Это ты меня прости.

— Я такая дура!

Да обе хороши!

— Да, ничего ты не дура.

— Да нет, ты права. Ну, правда… Ну, просто когда ты позвонила... Ну, Наумыч лез ко мне, и я уже ничего не слышала! Мозги вообще потекли.

Я и сама это ей говорила, только не хочу все взваливать на нее одну: Калугин ведь тоже в тот момент лапал и лез с поцелуями, так что мозги текли не у нее одной. Помотав головой, беру подругу за плечо:

— Нет, это я виновата. Надо было сказать конкретно, а так действительно непонятно и двусмысленно можно трактовать.

Сомова преданно заглядывает мне в глаза:

— Н-н-н… Ты не сердишься на меня?

Давно уже!

— Да нет, конечно… А ты на меня?

— Да ты что, шутишь, что ли? Да я вообще жить без тебя не могу!

Признание достает до слез, и не могу удержаться от умильной улыбки:

— А я без тебя!

Сдерживаемые эмоции переполняют, и я лезу обниматься, крепко захватив Аньку за шею. Особо не поговоришь, но нам удается:

— Я люблю тебя.

— А я тебя.

Прижимаемся крепко-крепко:

— Причем очень, очень, очень….

Господи, как же здорово, что мы помирились!

— Я тоже очень, очень.

Довольные смеемся и я предлагаю:

— Ну, что, будем ужинать?

— Давай…

К ее мясу, да мои овощи! Кидаюсь к плите за сковородкой и тащу ее к столу, тыкая на ходу лопаткой:

— Ой, я тут попыталась что-то приготовить.

Анюта двигает к центру стола нарезку:

— А вот, мяско. Выглядит аппетитно.

Ставлю подостывшую сковороду прямо на стол. Меня уже разбирает любопытство — мы ж два дня ничего друг другу не рассказывали:

— Так, слушай, а как у тебя это-то… С Наумычем.

Сомова морщится и отмахивается:

— Да… И-и-и…

— Что, совсем?

Анюта глаза отводит:

— В двух словах не расскажешь.

Да, уходил отсюда Егоров некрасиво, всех собак на Сомову повесил. Невольно хмурюсь — Аньку жалко, она-то к беременности Наташи и нашим с Андреем шашням, вообще никаким боком. Сомова интересуется:

— А как у тебя с Калугой?

Иду взять ложки со столешницы. Вопрос интересный. Похоже, соблазнение на «попробовать», без особых надежд и претензий на большее, стремительно перерастает во что-то постоянное. Даже не знаю радоваться этому или опасаться.

— Да, вроде, тьфу, тьфу, тьфу….

Настоящий роман, по-взрослому. Но что из этого выйдет, мы с Андреем не обсуждали и я даже не знаю, стоит ли подобный разговор с ним затевать — как бы, не испортить.

— Да?… Ну, хоть у кого-то все хорошо…

Мир, после стольких переживаний, стоит закрепить:

— Выпьешь, что-нибудь?

Анюта не возражает:

— Да, давай.

Метнувшись к холодильнику, выуживаю оттуда бутылку пива. Но, может быть Аньке надо покрепче? Вернувшись к столику, уточняю:

— А что ты будешь?

Но Сомик и от пива не отказывается, шутит:

— А… Ну, что-нибудь жидкое.

Воодушевление, охватившее обеих, заставляет захихикать над немудреной шуткой, и я снимаю бокалы с горки:

— Так…

Анька уже вовсю хомячит овощи из сковороды, так что тороплюсь открыть пробку и разливаю светлое по бокалам.

* * *

Через часок, оставив Сомову мыть посуду после ужина, сама прячусь в спальне — очень хочется услышать Андрюшкин голос. Горит ночник, добавляя романтизма и я, сбросив тапки, забираюсь с мобильником на постель, устраиваясь на подушках поудобней и скрестив по-турецки ноги. Любимый откликается быстро:

— Алло.

— Алло, Андрюш, привет, это я!

— Привет. Здорово, что ты позвонила.

— Ты не спишь еще?

Голос в трубке мягок:

— Еще нет. Лежу, о тебе думаю.

Даже подозреваю, что именно! И от этого счастливо смеюсь:

— Ну, небось, ерунду всякую?!

— Конечно, а как ты догадалась?

— Потому что я, про тебя, то же самое думаю. У дураков мысли сходятся.

Вспомнив о нежданном визите, пытаюсь стать серьезней:

— Слушай, ко мне тут Наталья заходила.

— Какая? Егорова?

— Егорова, Егорова, какая же еще.

— Так, ну и чего хотела?

— А ты не понимаешь, чего хотела? … Ну, пыталась мне объяснить, что я лишний человек на этой планете.

Голос Андрея становится жестким:

— Ну… Я надеюсь, ей это не удалось?

— Увы.

— Марго, ты там ничего себе лишнего не позволила?

Заботливый ты наш. Нет, чтоб спросить: не позволила ли чего лишнего Наталья? Остается только хмыкнуть:

— Ну, что ты, как можно. Солдат ребенка не обидит.

Замечание с подтекстом, но Калуга слишком толстокож или делает вид, что не понимает:

— Ну, вот и правильно. Маргарит, ты пойми, пожалуйста — ну, она сейчас в положении, надо делать поправку на ветер. Потому что, если не дай бог, с ней что-то произойдет… Ну, вот не дай бог…, она же нас обвинит в первую очередь.

Усмешка получается горькой — боюсь, она в любом случае будет нас обвинять, даже если уедет на другой континент.

— Андрюш, ты что думаешь, я этого не понимаю?

— Да нет, я понимаю, конечно, что ты все понимаешь...

Но лишняя забота о Наташеньке не помешает, да? Предупреждаю:

— Ну, в общем, ты тоже держи нос по ветру: она с завтрашнего дня начнет кренделя выписывать… Ты уж, не ведись.

— Хорошо… Марго-о-о-о…

— Что?

— А я тебя люблю.

Теперь эти слова обрели для нас с Андреем гораздо большее наполнение, чем раньше, и я мурлычу:

— Да, я тебя тоже. Вот, очень, очень.

— А я как возьму, как приснюсь тебе сегодня ночью!

Мне смешно — уж я-то представляю возможные последствия, если приснюсь возбужденному мужскому организму. Правда и женский может не остаться в долгу — были прецеденты…

— А я тебе. Договорились.

— Целую.

— Все, целую, спокойной ночи.

— Спокойной. Пока…

В трубке гудки отбоя… Мечтательно пялюсь на потолок — он меня любит!