День за днем-3 (гет)

Просыпаться тяжело, глаза словно налиты свинцом. Зря конечно вчера столько вылакали винища, теперь и башка будет не на месте, и морда опухшая, сколько не крась. Вчерашнее воскресенье прошло на удивление уныло. Весь день не знали с Анькой как убить время и, в конце концов, Сомова склонила меня смотреть какую-то многосерийную фигню по видику, «Интим не предлагать». Просмотр не впечатлил, вызывая сонливость, и мы переключились на вино.

Когда морщась, поднимаю веки, словно гоголевский вий, обнаруживаю себя в гостиной на диване, с задратой на его спинку ногой. А в бок упираются конечности Сомовой, валетиком устроившейся здесь же, под одним со мной клетчатым пледом. Не слабо вчера выступили — на столе остатки вечернего пиршества: пустая коробка из-под пиццы и две пустых пузыря по ноль семь. Вяло призываю подругу:

— Ань!

Молчание.

— Сомик…

Из под противоположного конца одеяла раздается невнятное:

— А?

Значит живая. Приподнимаюсь, опираясь на локти:

— А будильник, вообще, звонил?

Тихое бормотание:

— Да, звонил, я его выключила.

Капец, а работа? Подношу руку с часами к глазам… Блин, уже десять!

— Нормально мы, всхрапанули.

— Сколько там?

Заспано тру глаза:

— Много там….

Взгляд утыкается в пустую тару.

— Нормально… Мы что, вчера, две бутылки вина усосали?

По ноль семь красного на рыло не слабо. Анька в ответ сонно бормочет:

— Ну, да, ну, это ж сухое.

Что-то непохоже … Массирую пальцами ноющий затылок:

— Угу, а башка трещит как от мокрого! Ань, я не знаю как ты, а я, наверно, сегодня на работу не пойду.

Что-то мне худо, и лень страшенная. К тому же сегодня короткий день и после обеда аверняка вся редакция отправиться в «Дедлайн» пьянствовать и поздравлять мужиков с завтрашним Днем защитника.

Взяв мобильник со столика, откидываю крышку — надо предупредить Люсю. Сомова приподнимается, пытаясь сесть, и хватается за голову:

— Уй… Я тоже.

Она тянется за своим телефоном, лежащем на придиванном модуле:

— Так… Мамочки…

Когда дожидается ответа, жалобно тянет в трубку:

— Гена… Я, наверно, сегодня не приду, чего-то я заболела.

У меня в трубке тоже откликаются.

— Алло, Люсь... Люсь, я сегодня не смогу прийти... У меня тут дела неожиданно нарисовались.

Хмуро тру подбородок — врать, конечно, нехорошо, но мне же нужна компенсация за испорченный выходной? Гляжу, и Анька заваливается на подушку:

— Спасибо тебе, Геночка, пока.

* * *

Пару часов уходит на подъем и приборку. И на чай с фруктами, с яблоками и бананами — на большее нет аппетита. Сомова — метеор, за это время еще и собаку успевает выгулять. Одеться за все утро я так и не могу сподобиться — так и сижу в кресле по-турецки, все в той же вчерашней сиреневой майке, укрыв голые ноги пледом — сколько на соси чай из чашки и не созерцай яблоки с бананами, а все равно в башке уныло и муторно. Может, подстричься сходить? Или в салон какой… Расслабиться душой и телом… Массажик с процедурами, чтобы кожа сияла…. А то вечером макияж смоешь и себя не узнаешь — жухлая, словно зомби. Лениво чешу рукой плечо:

— Ань.

— Че?

— По-моему, надо как-то нам на воздух выбираться.

— Да? Ну, давай... А куда? Есть предложения?

— Да по барабану куда… На воздух!

— Чего, прям по улицам, что ли, будем шляться?

— Ну, а что такого? Мы вчера целый день дровами пролежали. Кино, вино и домино!

— Ну, домино допустим, не было.

— Слава богу, не додумались.

Сомова опять прикладывается к кружке.

— Ну, так чего, прошвырнемся?

Анька неопределенно жмет плечами:

— Ну, а куда?… Что… Фу-у-ух… По магазинам?

Куда, куда…

— Ну, а что… Кстати, умеренный шопинг — отличное лекарство от депрессии.

— Угу, только дороговатый, знаешь ли.

— Я же сказала — умеренный.

Сомова забирает журнал со стола и раскрывает его:

— Ну, ладно, черт с тобой. Пойдем по магазинам…. О! А потом давай заглянем в какой-нибудь СПА-центр, а?

— Слушай, вот читаешь мои мысли. Я сижу и об этом думаю как раз.

Правда это еще дороже встанет. Анька утыкается в свой журнал:

— Ну, все, заметано.

Воодушевившись, продолжаю развивать тему:

— Да, а после СПА можно в какой-нибудь клубешник зарулить.

Потусить и покрасоваться… Сомова удивленно поворачивает голову:

— В клубешник?

Ага. Обрыдло сидеть и ничего не делать — движухи хочется, огней, музыки.

Виновато морщу нос:

— Ну, да… Ань, я тусоваться хочу.

Капец, с Гошиных времен по клубам не ходила. Подруга оживает:

— А, в ночной, в смысле? Что, до утра, что ли?

В ее взгляде удивленная насмешливость и приходится потупить глазки:

— Ну, почему до утра? Хотя бы часиков до двух.

Сомик игриво качает головой:

— У-у-у, девушка, я смотрю, вы начинаете чувствовать вкус к жизни!

Ну, вот застыдила. Пряча глаза, отпиваю из чашки:

— Ну, а что в этом плохого?

— Да нет, как раз наоборот, все хорошо, я очень рада.

Беру с блюдечка конфетку:

— По крайней мере, это лучше, чем целый день дебильные сериалы смотреть.

С намеком кошусь на Анюту, отправляя сладкое в рот. Та бросает в мою сторону укоризненный взгляд:

— Угу… Ой! Только не надо мои сериалы цеплять, пожалуйста, ради бога.

Миролюбиво дожевываю:

— Ладно, не буду… Ну, так чего, где мы сегодня зависаем?

Анюта неуверенно пожимает плечами:

— Ну, знаешь, я вот тут присмотрела клубешник один. Там вроде музычка, ну, так, такая спокойненькая и контингент ненавязчивый.

Когда это она успела ненавязчивый клубешник присмотреть? И без Борюсика, поди?

Хитро приподняв бровь, склоняюсь к подруге, подтрунивая:

— Ань, может, поищем там, где навязчивый?

Сомова принимает шутку за чистую монету и пораженно таращит глаза:

— Мать честная! От кого это я слышу?

Улыбка непроизвольно раздвигает губы до ушей:

— Да, ладно, я шучу.

Ну, с кем еще, вот так вот, поболтать ни о чем и от души?! Невольно вырывается:

— Ань, я так тебя люблю!

Та, уткнувшись в свой журнал, бормочет:

— Угу, конгруэнтно.

— А это плагиат.

Сомова отрывает взгляд от страницы:

— Кто бы говорил!

Кошу глаз на подругу, попивая из чашки — что это она имеет в виду? Ну и ладно…

А Фиона грустно лежит на подстилке, уронив голову на лапы.

* * *

Вечереет. Вернувшись с шопинга, приступаем к подготовке вечерней программы. Может клубешник этот нам и на фиг не сдался, по большому счету, но интересен сам процесс. Выбор одежды, бижутерии, прически, затем макияж — и все с чувством, толком, расстановкой…. В удлиненном красном платье без рукавов и ожерельем из листочков отливающих металлическим блеском отправляюсь в ванную к Аньке, которая там уединилась и подкручивает себе ресницы щипчиками. Пока Сомова украшает себя, причесываюсь, пробую помаду на губы, меряю клипсы. Наконец, Анюта переключается на меня, помогая накрасить ресницы и сделать подводку на глазах. Подруге тоже помогаю — раскрыв пудреницу, кисточкой тонирую ей лицо, а затем в ход идут карандаши для контура губ. Последний штрих — духи и мы, обе довольные, победно смотрим друг на друга — действительно, такую красоту скрывать дома — преступление...

Но это, конечно, еще не конец! Теперь черед за выбором туфель — перебрав три пары, отыскиваю черные босоножки, с серебристой пряжкой, украшенной стразами — на них и останавливаюсь. Все! В приподнятом настроении покидаем квартиру — сегодня весь мир и все мужики — у наших ног!

* * *

Пока добираемся до Анькиного клуба, на улице совсем темнеет, но и внутри огней с иллюминацией не наблюдается — здесь только красноватый полумрак и громкая музыка. Сомневаюсь, что в этом темном клоповнике кто-то заметит нашу красоту. Но раз пришли, пробираемся сквозь толпу, осторожно посматривая по сторонам. С чего Сомова решила, что это приятное место не понимаю. Не могу удержаться от скепсиса:

— Ну и что это за гадюшник?

Подруга, оглядываясь на меня, оправдывается:

— Почему, гадюшник… Нормальный клуб. Пойдем, возьмем что-нибудь.

А то Гоша нормальных клубов не видел! Мне здесь неуютно…. Да тут и присесть-то негде….

Может быть, действительно, после коктейля придет раскованность? Наклоняюсь к Анькиному уху, стараясь перекричать шум:

— Подожди, дай осмотреться.

— Вон, два свободных места, пойдем, сядем.

Сомова кивает в сторону барной стойки и мы гуськом идем туда. Устроившись на высоких табуретках, глазеем на публику, пытаясь войти в общий ритм ночного веселья. Неожиданно рядом раздается писклявый возглас:

— Не понял.

Подняв глаза на подошедшую парочку молодых людей с бокалами в руках, интересуюсь:

— Это вы нам?

У второго удода голосок оказывается таким же тонким:

— Вообще, мы тут сидели.

Похоже у пацанчиков, несмотря на габариты, переходный возраст и они представления не имеют, как вести себя с противоположным полом. Качая головой , c усмешкой кошусь на подругу:

— Братцы! Я вам открою страшную тайну — на этих стульях кто только не сидел. Не приведи господи.

Более мелкий и толстый из странной парочки, обходит нас с Анютой, чтобы приткнуться возле моей персоны:

— Острим?

Чтобы перекричать шум, приходится напрягать голос:

— Ну, это лучше, чем тупить.

Другой, тощий подпевала, подает голос:

— А вы, вообще, откуда такие взялись?

— С Альфы Центавра, знаешь?

Толстяк явно не выдерживает пикировки с умной девушкой, и недостаток разума компенсирует хамской усмешкой:

— Слышь, ты, коза, у вас здесь что, фестиваль юмора?

Даже стоя, он вровень со мной сидящей и есть большое желание нагрубить в ответ этой пародии на мужчину. Пришли засранцы, испортили дамам настроение… Подавшись вперед, буквально утыкаюсь нос к носу:

— Если я коза, то ты козел, понял?!

— Чего ты сказала?

— Чего слышал!

Сомова начинает тихонько поскуливать над ухом:

— Марго, ну не надо.

Уступить этому недоразвитому быдлу?

— Что не надо?

Тощий переходит к угрозам, делая жест, будто смахивая рукой невидимый мусор с табуреток:

— Давай, пять секунд и брысь отсюда!

Еще чего! Это уже дело принципа и я, протянув руку к Сомовой, не даю ей встать:

— Аня, сиди!

Толстяк, ухватив за предплечье тянет меня с табуретки:

— Эй, эй, ты, чего, оглохла?

Соскакиваю сама, вырываясь:

— Ты чего? Руку убери!

— Давай, вали отсюда, овца паршивая.

Мелкий недоносок! Жирный опарыш! Ярость бросает кровь в голову:

— Чего ты сказал?

Короткий удар в челюсть заставляет парнишку отшатнуться и свалиться на колено. Второй испуганно квохчет:

— Ты чего? Эй!

Сомова хватает тощего за грудки не давая вступить в драку, и тот испугано вопит:

— Руки убери от меня.

На этом рукоприкладство заканчивается — парней оттесняют и нам остается переругиваться с этими придурками через головы охранников. Буквально через пять минут в зале появляется милиция и бармен, тыкая в нас пальцем, объявляет двух несчастных слабых девушек зачинщицами драки, да еще и мордобоя…. Урод слепой! Правда пострадавших не обнаруживается — парни успевают смыться, не желая светиться в органах правопорядка.

* * *

Несмотря на отсутствие заявления от побитых, в отделение нас с Анютой, все-таки, везут — типа, зря, что ли, милицейские отрывали задницы от стульев и спешили на вызов? А повод найти всегда можно — документов с собой нет, в клубе нас никто не знает и личности подтвердить не может.

Усадив обеих перед собой, дежурный записывает в книгу наши данные и наши показания. Естественно, мы только защищались, а раз противоположных заявлений, вроде как и нет, то самый правильный выход из ситуации — просто отпустить нас домой.

Увы, проблема с установлением личности не позволяет стражу порядка прийти к такому разумному выводу. Тем не менее он не зверствует:

— Ну, ладно, так и быть, учитывая, что вы женщины по одному звонку. Только быстро!

Он придвигает нам Анютин мобильник. Бросаю выжидающий взгляд на подругу, но та мнется, и протягивает телефон мне:

— Давай, звони Калугину.

Я? Не хочу. Он мне не звонит, весь в заботах об убогой… Кстати, он же сегодня ее должен был везти в клинику к врачу?

— Ха!... Сейчас! Разбежалась. Ты звони Наумычу — у него везде подвязки.

— Ну, что, опять унижаться? Да, ни за что!

— Почему, сразу унижаться?

— Потому что! Тебе что, Калугину трудно позвонить?

Милиционер вмешивается:

— Может быть, вы еще тайное голосование еще устроите, а? Вы будете звонить или нет?

А что, мысль дельная! Почесав висок, перевожу просящий взгляд на дежурного:

— Извините, товарищ лейтенант, а у вас монетки не найдется, а?

Тот растерянно переспрашивает:

— Что-что? Может быть, еще пятьсот рублей дать?

Почему пятьсот?

— Так ладно, тут у меня где-то была, сейчас.

Лезу в сумочку — там, в боковом кармашке, спрятан старый пятак на счастье, его и выуживаю на белый свет:

— Давай! Калугин — решка, Наумыч — орел.

Сомова поднимает глаза к потолку:

— Наумыч, тот еще орел.

Милиционер бросает ручку на стол:

— Вы чего мне тут за цирк устроили, а?

Преданно гляжу ему в глаза:

— Командир, извини, мы быстро.

Сомова торопит:

— Ну, что там?

Подкинув монету, ловлю ее, накрывая ладонью. Когда приподнимаю руку, Сомова удовлетворенно отворачивается:

— Звони, Калугину.

Блин, и это называется «счастливый пятак»?! Разочаровано веду головой из стороны в стороны — если уж невезуха, то во всем. Первой звонить и лебезить, прося о помощи, не хочется — конечно, Андрей не откажется, примчится спасать… Типа лечу ко всем сумасшедшим бабам, ищущим среди ночи проблемы на свою ж… Такой вот, я рыцарь! И только я, вредная дрянь, не понимаю его порывов и ревную к Егоровой. Взяв в руки Анютин мобильник, кручу его в пальцах, а потом тыкаю в сторону своей трубки, лежащей под рукой у милиционера:

— А можно мне, вон тот телефончик?

Дежурный молча меняет мобильник, придвигая другой. Благодарно улыбаюсь:

— Спасибо.

Открыв крышку, кошусь в сторону Сомовой:

— Только имей в виду, если трубку возьмет Егорова, я разговаривать не буду!

Говорю для острастки: все-таки, думаю, Калугин выпроводил бывшую подружку после посещения клиники. Сомневаюсь, что в новых рекомендациях доктора прозвучало везти болезную обратно на Новослободскую и никуда больше… Хэ….

Сомова ворчит, отводя взгляд:

— Ради, бога.

После двух гудков в трубке раздается шепот:

— Да? Алле.

Почему шепотом? Алису спать укладывает?

— Андрей, привет, это Марго. Ты, сейчас, можешь говорить?

— Пока еще нет.

Через секунду голос становится нормальным:

— А чего случилось-то?

— Извини, что так поздно. Просто мы с Аней сейчас в ментовке…

Строгий голос дежурного поправляет:

— Не в ментовке, а в милиции.

— Извините, вырвалось… Да, Андрей, просто вот мы тут с Аней в милиции.

Бросаю взгляд исподлобья на дежурного — теперь, удовлетворен? Тот лишь поджимает губы. Голос Калугина отрывает меня от уроков дипломатии, и я переспрашиваю, пытаясь разобраться в его торопливых вопросах:

— Что?

— Почему в милиции? Что случилось? На вас кто-то напал?

Ага, таксист. Егорову этому гаду не удалось, как следует пощупать, так он решил на Сомике отыграться.

— Да-а-а… Это вообще какое-то недоразумение — мы зашли с Аней в клуб, там драка началась…. И какой-то вообще слепой бармен сказал, что начали ее мы!

— Слушай, ну это бред какой-то.

— Да, вот я и говорю, вообще, чушь какая-то, полная.

— Так, подожди, я не понимаю, а милиция, так чего хочет?

— Да у нас элементарно документов с собой нет.

— Марго?! Ну, вы даете, как нет?

— Как, как… Андрей, я по клубам с собой документы не ношу, знаешь.

— Фу-у-ух… Я понял, ну, чего, сидите, ждите, я выезжаю.

Кстати, о паспорте и пропуске — к Калугину я их точно брала, а вот потом, дома, не видела, не помню.

— Подожди, Андрей, я, кажется, их у тебя оставила, посмотри, пожалуйста.

— У меня? Сейчас, подожди…. Подожди, подожди, подожди…. У-у-у… Марго, я… Сейчас, стой… Да слушай, они здесь!

— Фу-у-у-ух, слава богу.

Хотя Саша Коваль и обещала, что паспорт вместе с моей личностью проходит по всем базам, но лишний раз объявлять Маргариту Реброву в розыск не стоит. Зажав динамик трубки ладонью, смотрю на дежурного:

— Извините, а какой здесь адрес?

— Кастанаевская, двадцать семь.

— Кастанаевская, двадцкть семь. Это участковый пункт, недалеко от перекрестка Минусинской и Кутузовского. Андрюш, мы ждем.

— Давай.

* * *

С Новослободской путь не близок и появление Калугина буквально через полчаса встречаем с Анькой вздохом облегчения. Милиционер рассматривает мой пропуск в редакцию, права, паспорт — все, что должно убедить — перед ним серьезная женщина, а не хулиганка без царя в голове. Стоя у стены, сложив руки на груди, уверенно жду оправдательного приговора… А вот с Сомиком хуже, бумажек на нее нет, и она стоит рядом, понурив голову, наверно представляет себя в камере за решеткой. Дежурный, словно подслушав мои мысли, кивает на Аню:

— Ну, а личность этой гражданки, вы тоже подтверждаете?

Он возвращает Калугину мои документы и тот убедительно горячится:

— Ну, конечно, товарищ лейтенант, это известный диджей Анна Сомова!

Анюта морщится:

— Андрюш не надо, мы это уже говорили.

Милиционер с ней солидарен:

— Да мне хоть диджей, хоть Дед Мороз, у меня, вон рация — вот и все мое радио.

Калугин кивает и не спорит, принимая к сердцу тяжкое материальное положение наших доблестных органов:

— Я понимаю.

Дежурный вздыхает — заявления нет, потерпевших нет, галочку получить за раскрываемость не получится:

— Да, ну, ладно, гуляйте. Только, в следующий раз, все-таки, какой-нибудь документик при себе иметь нужно! Москва — город очень непредсказуемый.

Это точно: на придурков нарваться, раз плюнуть. Усиленно киваю, подтверждая, что впитала напутствие, Андрей тоже угукает соглашаясь. Хочется побыстрее смыться отсюда, и я показываю пальцем за наши с Анькой мобильники на столе:

— Мы учтем... Можно?

— Да, забирайте.

Милиционер сграбастывает обе трубки в пятерню и вкладывает их мне в ладонь. Торопливо благодарю, забирая и свою сумочку со стола:

— Спасибо.

Сомова отмалчивается, и Калугин проявляет вежливость за нее:

— Спасибо. Все, всего доброго.

— Да и вам того же

Андрей еще и жмет руку дежурному. Прижимая сумочку, быстро разворачиваюсь к двери, устремляясь к выходу:

— До свидания.

Калугин торопит нас на выход:

— Пойдемте, пойдемте…

Наконец, Анька тоже бурчит:

— До свидания.

Замыкающий колонну Андрей продолжает расшаркиваться:

— Счастливо.

— Удачи.

— Взаимно… Оп!

Он чуть не сталкивается с парочкой новых страдалиц, которых заводят в кабинет, откуда тут же раздается протест:

— Все Васютин, хорэ, а? У меня уже глаза слипаются.

* * *

В такси не до разговоров — за окошком ночь и огни улиц, а внутри машины — убаюкивающая музыка из приемника молчаливого шофера. Попытки что-то выведать о развитии событий на Новослободской, после моего отъезда, заканчиваются неудачей — Калугин уклончив и делает вид, что впадает в дрему. И это порождает в моей голове смутные подозрения…

На часах далеко за полночь и Анька, открыв дверь в квартиру, облегченно вздыхает, первой заходя в темную прихожую:

— О-ох! Как же хорошо дома, а?

Щелкнув выключателем, зажигаю свет, проходя следом:

— Ой, не говори!

И иду дальше к кухне, бросая по пути ключи на полку. Последним заходит Андрей, прикрывая за собой дверь. Сомнения, порожденные в такси, не ослабевают, и я цепляюсь к Калугину, вредничая:

— Андрюш, сколько мы тебе должны за такси?

— Глупости, пожалуйста, не говори сейчас.

В принципе ответ ожидаемый, но угомониться не получается — пожав плечами, хмыкаю, оглядываясь:

— Ну, ты же рассчитался.

— И что?

— Ну, ладно, хозяин барин.

Укоризненно ойкнув, Андрей усаживается на табурет у кухонной стойки. Сомова направляется, ворча, к другому выключателю, зажигая свет в гостиной:

— Хозяин-барин… Лучше бы спасибо сказала.

А сама-то? Бурчит весь вечер с недовольной мордой… Можно подумать это я ее потащила в ее ночной гадюшник. Достав бутылку пива из холодильника, делаю удивленные глаза:

— А я сказала, между прочим.

— Сказала бы еще раз.

Подала бы пример … Сделав слащавое лицо и добавив елей в голос, обхожу вокруг стола, приближаясь вплотную к Калугину:

— Андрюш, Аня тебе передает большое спа-си-бо.

— Передай Анечке большое, пожалуйста.

Недовольная Сомов опять ворчит, отправляясь дальше по коридору:

— Ну, ладно, я пошла в ванну.

Андрей напутствует:

— Легкого пара!

Анюта, прежде чем исчезнуть за дверью оглядывается:

— Спасибо.

Но, в принципе, это здорово, что Андрей нас так быстро вызволил. И, слава богу, что мои документы нашлись у него дома…. Ладно, так и быть, мир! Обвив двумя руками, повисаю на шее у поднявшегося с табуретки Андрея:

— Слушай, ну, если честно, правда, спасибо большое!

Наши губы сливаются, и мужские ладони плотно ложатся мне на талию. Калугин скромно смущается:

— Я тебя умоляю.

Прищурившись, он смотрит задумчиво куда-то вверх и вдруг выдает:

— Дружба — это понятие круглосуточное.

М-м-м… То есть, это он не по любви, а по дружбе? Напоминание о другом ночном спасении «по дружбе», возвращает к прежней болячке — Калугин, кстати, так и не сказал, отправил он свою болезную к родителям или нет. Изображаю непонимание подтекста и, пожав плечиком, со смешком удивленно приподнимаю брови:

— Дружба? То есть, я тебе просто друг, да?

Давай, выкручивайся. Калугин, не отпуская, поднимается с табуретки:

— Ну-у-у, в широком смысле этого слова.

Его ответ мне не нравится. А Наталья, значит, друг в узком? И в каком месте именно? Вдоль или поперек? И Андрюша у нас, получается, длинномер с рулеткой… Мы куда-то двигаемся мелкими шажками, и я все еще продолжаю натянуто улыбаться и обнимать Калугина за шею одной рукой:

— Какая интересная трактовка… Слушай, друг!

— М-м-м?

— А ты знаешь, меня, вот просто свербит как хочется задать тебе один вопрос, можно?

Калугин, не разжимая объятий, смеется:

— Валяй, дружище.

Ну и каков результат сегодняшнего медосмотра? Егорова уже дома или как? Опустив взгляд ниже мужского подбородка, формулирую вопрос провокационно, чтобы не мог увернуться:

— Скажи, пожалуйста, а Наташа, она ведь все еще в твоей квартире, да?

Калугин скучнеет:

— Ну, да.

Чешу ноготком у виска… Если спрошу, почему не отвез к ней домой, начнется гундеж про беспомощную одинокую страдалицу, которой и воды некому подать. А еще про мое бездушие, ревность и эгоизм. Убираю руки с его плеч и выстраиваю вопрос по-другому:

— То есть, мама с папой ее не забрали, да?

И он, значит, от врача, потащил ее обратно к себе, чтобы кудахтать и варить супчики? Как водится, мне же еще и прилетает за любопытство:

— Ну, ты же слышала русским языком — врач сказал: два дня вообще никуда не кантовать.

То есть я русского языка не понимаю и арифметики не разумею. И сосчитать, что понедельник это уже третий день, ну, никак не в силах… Кстати, еще и глухая! И слова «привезете в понедельник, посмотрим» слышать никак не могла!

Так что? Калугин возил ее сегодня врачу или нет? Или хрен в халате и правда был липовый, и тогда чего ее таскать туда-сюда? Отвернувшись, чешу ноготком нос, с язвительной улыбкой комментируя:

— Понятно… А, я стесняюсь спросить, а спит она, где?

Калугин начинает недовольно бычиться, засовывая руки в карманы и уходя от прямого ответа:

— Что, значит, где?

Когда там жила Катерина, Андрей уверял, что та спит на раздвижном креслице, с ногами, свисающими на пол. Только потом оказалось, что в креслице слишком тесно и чтобы женщина не мучилась, ее вновь допустили на супружеское ложе. Логично предположить тот же механизм и с Егоровой. Прохожу мимо застывшего Андрея, усиливая жестами свой напор:

— Ну-у-у, в чьей постели она спит?

Калугин недовольно вздыхает:

— Марго, зачем заводить всю эту шарманку?

Потому что надо строго выполнять указания лечащего доктора — полежала до понедельника и пошла вон! Но ты же не слушаешь докторов, зачем-то приволок ее обратно? Зачем?

— Какую шарманку?

Калугин молчит, откупоривая бутылку с пивом, и потом наливает его в кружку. Не получив ответа, продолжаю рассуждать, выхаживая вокруг супергостеприимного мужчины:

— Ты мне только что сказал, что ты мне друг…

Предупреждающе поднимаю вверх палец, не давая возразить:

— В широком смысле этого слова … Так что ж ты, друг, не можешь другу на элементарный вопрос ответить?

Усаживаюсь на табурет, возле кухонной стойки, и Калугин придвигает мне пиво…. Потом, задрав голову вверх, он вымученно соглашается:

— Хорошо. Она спит у меня в постели, довольна?

Как-то он быстро сдался, без обычных уверток. Изобразив глубокое внимание, приподнимаю бровь, уточняя детали:

— М-м-м… А ты, стало быть?

— А я, стало быть, в кресле.

Отличный вариант. Если сложить Калугина вдвое, то его метр девяносто едва поместятся на тесном огрызке. Правда желание перелезть на диван, наверняка будет острее и возникнет раньше, чем при среднем человеческом росте.

— Калачиком?

— Ну, зачем же… Оно раскладывается.

Настойчивое сопротивление Калугина только распаляет, и я демонстративно жму плечом, пытаясь съязвить:

— Что ж ты так? Надо было около дверей лечь, там места много, ничего раскладывать не надо!

Андрей обходит вокруг кухонной стойки, приближаясь ко мне вплотную, и голос его становится вкрадчивым:

— Маргарит, ну, скажи сейчас, пожалуйста, чего ты добиваешься, а? М-м-м, чего ты хочешь?

Неужели непонятно? Не хочу я быть с Егоровой в одном мешке «друзей», хоть широком, хоть узком. Третий заход и все по одному сценарию! Пара-тройка дней в кресле и потом все, обычное: «так получилось»! Буквально взрываюсь:

— Да я, просто, пытаюсь понять, сколько эта дура будет из тебя еще веревки вить?!

Опершись на кухонную стойку рукой, Калугин перекрывает мне дорогу:

— А из меня никто веревки не вьет.

— Да? А как это называется?

Или, может, по своей охоте с ней возишься, а? Столько возможностей было сбагрить домой, к родителям, так нет ни в какую! Даже мысли нет, в эту сторону… Возмущение выплескивается неудержимо:

— Любое ее слово, любая прихоть, вообще любое движение пальцем и Калугин уже…

По-собачьи далеко высовываю язык, часто дыша:

— Фэх-фэх-фех… По стойке смирно стоит!

Андрей с недовольным видом отступает, не желая принимать справедливые упреки, но я бросаюсь вслед:

— Я все пытаюсь понять: у тебя глаз нет или головы?

Его раздражение, растет, я это вижу, но сдержаться не могу.

— Маргарита, секунду… Я ее к себе домой не приглашал, так?

В субботу, может, и нет, а про сегодня не скажу! Понятно, что не сама придумала не ехать к родителям. Не отвечая, яростно сверлю Калугина глазами, и тот повышает голос:

— Так. И колбаской при этом не подкармливал.

Ага, только супчиком среди ночи.

— Все произошло на твоих глазах, и ты знаешь, как это было!

Вот, именно! И про то, что ты «как бы отец» слышала, и про скорую до больницы, которую не надо, и про понедельник, когда лежка кончается и болезную надо везти на осмотр и выписывать. Все знаю! Яростно сверкая глазами, воплю в ответ:

— Да я знаю, как это было, и я видела, как ты ее пригласил!

Калугин тут же идет на попятный, противореча собственным же словам:

— Ну, а что, мне нужно было сказать: «Лучше подыхай, там за дверью оставайся»? Или как?

Вот только передергивать не надо!

— Слушай, у нее есть дом собственный, у нее есть мать, отец и тонна бабок! И она любую проблему без твоего участия сможет решить.

Причем в два счета! Выговорившись, отворачиваюсь, качая разочарованно головой. Но Калугин не согласен лишаться лавров заботливого героя и плетется следом, повторяя с надрывом в голосе:

— Но на нее напали, понимаешь?!

— Ха-ха-ха!

— Она была напугана, она позвонила первому человеку. Она могла перезвонить при этом кому угодно!

Ага, и подмешать что-то в жратву, и отцом объявить тоже, кого угодно… И почему, интересно, после объявления мне войны этот первый встречный оказался ты, ну прямо загадка!

— Кому угодно, это кому?

Калугин возбужденно трясет головой:

— А я не знаю!

— Вот, именно. У этого человека, не может быть друзей по определению. У нее есть только один лопух — Калугин. У которого два вот, таких вот больших уха как у слона! И на которых по тонне лапши помещается.

Разведя руки в стороны, демонстрирую калугинскую слоновью лопоухость, так он меня достал, своей слепотой.

— Так, значит, я лопух, да?

В запале наскакиваю, подаваясь навстречу:

— А кто ты?

Как-то осунувшись, Андрей сдерживает тон и делает еще один заход:

— ОК, Маргарит. Ты можешь просто спокойно сказать «Андрей, я тебя ревную» и все.

Опять, двадцать пять. Внутри все кипит и я, сложив руки на груди, возбужденно торкаюсь, то в одну сторону, то в другую. Блин, я ему про Фому, а он мне про забор! Да хоть сто раз ревную и что? С усмешкой повторяю то, что твердила не раз, как глухому:

— Андрей, я тебя ревную, но что это меняет? Ты для всех, знаешь, хочешь быть таким добреньким, а мои интересы вообще ни капли не учитываются!

Да что далеко ходить? Достаточно вспомнить Катерину и как Калугин надо мной насмехался

Обиженно ухожу к кухонной стойке и, взяв в руки бокал с пивом, отпиваю. Андрей цепляется за последнюю фразу, переходя в атаку:

— Нормально, это, значит, я срываюсь среди ночи, приезжаю в отделение милиции, вытаскиваю вас оттуда, но при этом твои интересы тут не учитываются?

И при этом сообщается, что это сделано «по дружбе» как с Егоровой! К тому же, это один случай против ста.

— Слушай, по-моему, я тебя поблагодарила. Нет?