День за днем-3 (гет)

Калугин раздраженно ставит свой бокал на стол:

— Знаешь что, Маргарита. Я тебе, по-моему, не устраиваю допросы с истериками, с кем ты тусовала в клубе, так?

Мне скрывать нечего — с Анькой. Но то, что потащилась за приключениями на свою задницу, это точно... Так ведь назло ж ему! Удар попадает в точку, заставляя покраснеть. Но виноват то, он сам! У меня были совсем иные планы на выходные, да и на сегодняшний понедельник, кстати, тоже. Плюхнувшись на табуретку, пытаюсь отнекиваться:

— Ха! Что, значит, с кем? С Аней!

— С Аней? А что, кроме женщин у нас теперь по клубам никто не ходит?

Типа я по мужикам, а он с Егоровой, паритет соблюдает? Есть повод обидеться, и я вскакиваю с табуретки:

— Слушай, к чему ты клонишь, Калугин?

Он отходит, повернувшись спиной, но продолжая обвиняюще тыкать пальцем в мою сторону:

— Да, я клоню к тому, что, скорее всего, к вам прилипли мужики, и эта драка произошла, на все сто процентов, из-за тебя, Маргарита!

Так тусовалась с мужиками или прилипли, заставив дать отпор? Похоже, ему по барабану за что цепляться. Прилипнуть могли где угодно, даже здесь в подъезде! А я, значит, должна, поджав хвост, терпеть оскорбления...

— Почему это из-за меня-то?

Андрей уже орет:

— Да потому, что я тебя знаю, Маргарита!

Отлично! Меня и пускать никуда нельзя, видимо — сразу в драку лезу! Просто, отлично! Стою, разинув рот, слушая всю его ахинею, но тут взрываюсь:

— А-а-а, понятно!

Теперь уже я, предупреждающе подняв палец, начинаю расхаживать к столу и обратно, достраивая предложенную логическую цепочку:

— То есть, все склоки и все драки в этой жизни, вообще происходят из-за меня? А ты у нас весь такой беленький, пушистенький… Открыл в доме госпиталь святой Терезы. Приходите к нему лечиться и корова, и волчица… Причем корова прибежала первая!

Вижу, как Андрей, схватившись за голову, затыкает уши, отворачиваясь. Когда снова поднимает голову и смотрит, по спине аж пробегает холодок — такой видок перекошенный, с дикими глазищами и скрюченными пальцами, готовыми вцепиться мне в волосы:

— Маргарита, ты иногда бываешь такой невыносимой… Дурой!!!

Калугин весь трясется, но слово с его губ слетает громко, яростно и я словно натыкаюсь на стену…. Я? Я — невыносимая дура? До меня доходит не сразу как до жирафа... Я дура невыносимая, а он терпеливый умник с душевными порывами… И этот шок поднимает внутри целую бурю. Почти шепчу, хмуро сведя брови вместе:

— Что ты сказал?

Калугин и сам пугается происшедшего, берет себя в руки, и предупреждающе поднимает палец:

— Спокойно.

Яростно кидаюсь вперед, без разбора махая руками, но Калугину удается отбиваться, отступая шаг за шагом. Обхватив двумя руками, он так стискивает меня, что обе мои верхние конечности оказываются прижатыми к телу, а потом и приподнимает меня над полом:

— Спокойно, спокойно, тихо, тихо, тихо, не кричи.

— Пусти меня!

— Тихо! Перестань!

— Пусти, я сказала!

— Успокоишься, отпущу.

И это после оскорблений? Ноги болтаются в воздухе, и я беспомощно дергаюсь:

— Пусти меня, я сказала.

— Маргарита, прекрати.

Мы лицом к лицу, глаза в глаза, и я как беспомощная кукла в объятиях.

— Все!

Таких крепких, что чувствуется каждый напряженный мускул мужского тела. И вверху… И внизу… Шепчу:

— Пусти.

— Нет.

Калугин отступает спиной к спальне, как с драгоценной ношей, и я не против такого направления движения. Слышится голос Сомовой, видимо уже выбравшей из ванны:

— Кхм, спокойной ночи.

В моем голосе уже нет возмущения:

— Пусти меня.

— Не хочу…. Марго!

И я не хочу. Развернувшись и каким-то образом открыв дверь, Андрей вносит меня в спальню, заставляя забыть обиду и рассмеяться. Обхватив его за шею, счастливо визжу, когда мы валимся на постель. А когда мужское тело наваливается сверху, и наши губы сливаются в глубоком поцелуе, любые мысли вообще отлетают в сторону…

* * *

Умиротворенные после секса, полуголые, расслаблено лежим в постели, уютно прижимаясь друг к другу. Андрюшка, уже натянувший трусы и брюки, выбравшись по пояс из-под простыни, нежно поглаживает мою руку и легонько целует в уголок рта, вызывая приятную щекотку и дрожь. Лежала бы вот так, и лежала, и никуда бы его не отпускала… И почему мы не можем жить вместе… Егорова ж потому и борется, потому и надеется, что мы порознь…

— Андрюш, ты прости меня.

— Да, ладно, я тебя умоляю, это ты меня прости.

Это ж надо умудриться: довести Калугина до белого каления! Виновато усмехаюсь:

— Ну, наговорила всякие гадости.

— Все, ерунда, проехали.

Егорова, все из-за нее. Вдруг вспоминается, как я прыгала от радости, когда Андрюшка ушел от нее и впереди грезился сплошной праздник… Вздохнув, хмурю брови и морщусь, качая головой:

— Я просто ненавижу, когда мы ссоримся.

Калугин берет мою ладошку в свои руки, играя пальчиками… Они такие маленькие в сравнении с его… Андрей хмыкает:

— Хэ… А мне, прям, так нравится, когда мы с тобой ссоримся. Я тоже это ненавижу. Но ты же у нас человек экспрессивный…

Улыбаюсь — что есть, то есть.

— Зацепишься за что-нибудь и понесла-а-а-ась.

Да-а-а? А то, я не по делу цепляюсь?! Пытаюсь возразить, но Калугин перебивает:

— Как говорит одна моя знакомая: «Просто капец!».

— Хэ…

На самом деле все элементарно. Пока мы в таком унисоне и благодушии, может, наконец, меня услышат и поймут?

— Ну, хочешь, я тебе вот один раз, навсегда, объясню, почему это происходит и все?

— А, хочу!

Ну, вот например, прошло два дня, уже третий идет, почему он привез Егорову от доктора опять к себе? Что возил, я уверена — слишком трепетно Калугин относится ко всем врачебным установкам и требованиям… Хочешь — не хочешь, а возникают мысли об «особом» отношении к Наташе. Сглатываю комок в горле, собираясь с мыслями:

— Вот скажи, ты меня любишь?

— Марго, ну, конечно, я тебя люблю!

— Ну, почему, тогда ты относишься ко мне, как будто я у тебя сорок вторая или пятьдесят шестая?

Андрей прекращает целовать плечо и, напрягшись, трет нос, потом поднимает голову:

— А, вот сейчас не понял.

— Ну, а что тут понимать!

Чтобы я не говорила про Наташу, про Катерину, о чем бы, не предупреждала — никогда не принималось и не принимается в расчет! Более того, обо всех событиях с ними я узнавала и узнаю постфактум! А прежняя жизнь семьи Калугиных? Как была, так и осталась за семью печатями… Но говорю о другом, поднимая глаза к потолку:

— С Наташей ты весь такой терпеливый, а я чуть только голос повысила — ты сразу уже кипишь.

Это не совсем, конечно, правда. Может быть даже преувеличение — повышать голос мне приходится не так уж часто и исключительно по определенному поводу. Калугин поднимает предупреждающе палец, не желая обсуждать Егорову:

— Маргарит, я тебя умоляю, давай не будем о Наташе, ладно? Пожалуйста.

Ясно. Добиться ответа, зачем он опять поволок Егорову к себе домой после женской консультации, не получится и под пытками. Так кого он любит больше? Андрей принимается чмокать плечо, но я веду им в сторону, отстраняясь, тема слишком больная, чтобы нежничать:

— Ну, вот опять.

— Ну, что опять?

— Ну, а что она у нас, неприкасаемая?

Калугин грозит пальцем:

— Вот, я же сказал — сейчас зацепишься и начнешь себя накручивать.

Вот именно — только себя. А тебе, как об стенку горох. Просто скажи мне правду и все, и не надо будет ничего накручивать! Вздыхаю:

— Андрей, ну, что накручивать? Ну, согласись, что любая другая баба, на моем месте, уже давным-давно бы по башке настучала за такие дела!

Калугин протестующе хмыкает:

— Да за какие дела?

— Ну, а ты считаешь это нормальным — приволок в дом, положил в койку, супчики ей варишь?

Андрей недовольно отворачивается:

— Марго, ну, что такое?

— А что, такое?

— Ну, мы же договорились, не ссорится.

При чем тут ссора? Я просто задаю логичные вопросы. Мне же в ответ предлагается не обращать внимания ни на Наташины заигрывания, ни на Андрюшины выкрутасы.

— Я не ссорюсь с тобой.

Калугин увещевает:

— А что ты сейчас делаешь?

Молчу, глядя ему в глаза. Что делаю? Пытаюсь разобраться, кто я для мужчины, которого люблю.

— Андрюш, если ты реально хочешь, чтобы между нами исчезли все разногласия….

Отвожу глаза:

— Тебе нужно просто перестать, даже замечать эту Егорову, раз и навсегда.

Калугин, поджав губы, отворачивается:

— М-м-м… Все, понятно.

Он спускает ноги с постели. Что это ему понятно?

— Что, тебе… Куда, ты?

Андрей уже натягивает носки, вздыхая:

— Я, домой.

То есть, вот такой ответ? Ошарашено сажусь в постели, прикрываясь простыней:

— Как, домой?

— Да вот так, домой.

Он привстает с кровати, поправляя и застегивая штаны:

— Марго, я тебя просил русским языком, по-человечески, ну, не надо лезть в эту тему, ну, не надо. Нет, ты с упорством лезешь и лезешь!

Лезу, раз ни фига не реагируешь! Или мне молча ждать, пока тебя в койку затащат? Слепой баран! Взрываюсь, подаваясь навстречу:

— Андрей, а как не лезть, как не лезть?

Сама слышала — на осмотр и домой! Все, отлежалась бревном и хватит. Но, оказывается, нет, преспокойно валяется, да еще в его постели!

— Скажи, мне, пожалуйста… Завтра эта дура тебе под велосипед бросится, послезавтра еще что-нибудь… Ты будешь с ней до пенсии возиться, что ли?

Тяну шею, стараясь заглянуть в лицо отвернувшемуся Андрею, но он даже не оборачивается, продолжая возиться с одеждой.

— Что ты молчишь?

— Я тебе уже сказал — я не хочу это обсуждать.

Он натягивает футболку через голову, а одевшись, поднимается, явно собираясь действительно упорхнуть. И это во втором часу ночи! Полная разочарования язвительно тяну:

— А, понятно… Давай, беги. Она там тебя ждет, не спит.

— Маргарита, это глупо.

Смотрю на него снизу вверх — ага, у нас разделение — я невыносимая дура, а он идеальный умник. Болтается между бабами как цветок в проруби, то в одну постель прыгнет, то в другую, а то и в третью.

— А то, что ты сейчас делаешь, это умно?

Мотнув головой, он разворачивается и идет к двери. То есть, так, да? Повалялся с одной, пора опылить другой цветочек? Придаю голосу жесткости:

— Андрей, вернись!

— Марго…

Он уходит, не оглядываясь, и я кричу вслед:

— Калугин!

Капец! Он меня променял… Променял на эту лживую курицу! Причем демонстративно, легко и просто, как перчатку. В шоке, не зная, что и делать, срываюсь на истеричные угрозы:

— Имей в виду: сейчас уйдешь, обратно ты сюда не вернешься!

Дверь хлопает… Он ушел! Ушел и ему плевать на мои слова. И он готов сто раз не возвращаться, но настоять на своем! Блин, и это свое для него не я! После стольких клятв, обещаний и постельных нежностей. Не понимаю… Все, что могу выдавить из себя — это растерянный смешок:

— Хэ…

И он еще будет утверждать, что любит!

* * *

Вся в эмоциях, расчесав и прихватив волосы в хвост, переодевшись в сиреневую майку и джинсы, выбираюсь из спальни в гостиную — теперь уж точно будет не до сна и лучше быть здесь, чем пялиться в потолок, накручивая себя. Пометавшись по кухне, ставлю чайник — выброс адреналина, порождает жуткий жор, требующий ответных действий.

Вскоре на шум выползает Сомова, в игривых шароварах в цветочек и шлепанцах, и мы, прихватив чашки, бутерброды и конфеты, перемещаемся в большую комнату, за стол. Забравшись на диван с ногами, по-турецки, сосредоточенно лакаю жидкость, но мысли продолжают бурлить, не желая успокаиваться. Возле придиванного модуля трется разбуженная Фиона, недоуменно поглядывающая на нас и на разбросанные по дивану вещи — подушку, клетчатый плед, мою куртку, оставленную на поручне — как утром с бодуна все бросили, так убрать и не удосужились… хозяйки, блин… Аньке любопытно:

— Ну, так что у вас случилось-то?

— Прикинь, я ему говорю: «Если ты сейчас уйдешь, можешь больше не приходить!»

Возмущенно машу рукой в сторону двери:

— Он встал и ушел, нормально, да?!

Сомова, хмыкая, отворачивается, качая головой:

— Да, уж… Хэ.

И что означает сие глубокомысленное хмыкание? Я ж ничего еще не рассказала?

— Что да уж?

— Ну, я о том, что в чем-то, где-то, все-таки, понимаю Калугина.

В чем? Что надо нежничать с бывшими бабами? И, в частности, с Егоровой? Что-то я не замечаю у Аньки такого миролюбия, когда Егоров начинает якшаться с Каролиной... Сделав удивленные глаза, многозначительно веду головой:

— Да? Вот, так даже?

Сомова, с чашкой в руке, косится на меня:

— Да, вот так вот… Да вы, вообще, собачитесь страшно — гав, гав, гав, … гав, гав, гав.

Так он же меня дурой обозвал! Потом-то мы помирились… Речь о другом! Наклонившись вперед, тяну шею, пытаясь заглянуть в лицо подруге:

— Ань, да кто собачится? Он меня провоцирует, ты не понимаешь? Если бы он не возился с этой дурой, никто бы не собачился бы!

Сомова, напившись и отставив чашку, раскидывает руки в стороны, откидываясь на спинку дивана:

— Ну, она провоцирует его.

И что? К чему она ведет?

— Слушай, Ань, содержательный у нас разговор получается — он меня провоцирует, а она его.

Нервно перекинув волосы на плечо, начинаю судорожно их разглаживать.

— Слушай, Марго, я просто говорю о том, что тебе нужно как-то немного иначе реагировать.

— Хорошо, как? Как?

— Ну, ты, извини меня, конечно, но просто я слышала, как вы ругаетесь.

Естественно, рядом же стояла. Анькина поддержка действий Калугина заставляет съязвить, сложив руки на груди и растянув губы в широкой усмешке:

— А-а-а, ты, все-таки, подслушивала, да?

— Ха! Подслушивала… Да ваш ор был слышен вообще на улице, я даже в машине слышала.

В стиральной, что ли? Слова ставят в тупик, но я все равно стыдливо опускаю глаза — криков среди ночи, действительно было избыточно. До неприличия… Все соседи, наверно, проснулись, затаив дыхание.

— Извини.

— Вот именно. Просто у тебя каждая претензия в форме наезда. Я соглашусь, Калугин во многом неправ.

Это еще мягко сказано.

— Марго, ну ты, все-таки, женщина, а давишь на него как мужик.

Да другая убила бы уже давно — и его самого и всех его баб. Протестуя, возмущенно разворачиваюсь к подруге:

— Да кто на него давит!

— Ты, давишь. У тебя каждая претензия — это ультиматум.

А! То есть мягко надо — не спи милок с другими, не флиртуй, и я тебя поцелую… Чушь! Молча закатываю глаза к потолку. Анька добавляет в голос проникновенности:

— Он может быть и рад бы исполнить, да не может. Все-таки, надо как-то тоньше быть.

Что за бред? Почему «не может»? Не хочет! Да и было уже тоньше… Чуть свадьбой с Егоровой не закончилось с новой квартирой, машиной и отъездом парочки в Испанию.

— Ну, как тут быть тоньше, Ань?

С этой липкой дрянью...

— Мне что, претвориться больной, чтобы он сутки напролет около меня кукарекал, да?

Извини, вот, я такому актерскому мастерству, я не обучена!

— Марго, я, вообще, не об этом.

— А о чем?

— А о том, что некоторым женщинам и слова даже говорить не нужно, а мужчина уже чувствует себя виноватым. Понимаешь?

Дергаю отрицательно головой, откидывая волосы — это не про нас с Анькой и не про Калугина. Он почувствует себя виноватым, только, если меня кто-нибудь прирежет или в психушку сдаст, да и то пару дней погорюет, не больше. Не глядя на подругу, соглашаюсь:

— Да умом-то я понимаю, только сделать то как?

От рекомендаций Сомова решительно уходит, перекладывая все на самообслуживание:

— Думай… Думай!

Она приставляет пальцы к своим кудряшкам:

— Вот этим своим умом и думай!

Блин, кто из нас женщина «двадцать восемь лет»? Хотя почему двадцать восемь при тридцатипятилетнем возрасте спросить по-прежнему стесняюсь. И вообще, неужели Сомовой нечего мне подсказать? А общие радиофразы я и сама могу раздавать налево и направо… Сползаю с дивана, вставая с ворчанием:

— Думай… Думай… Все время надо думать… Заколебало уже, думать!

Разминая ноги, обхожу вокруг дивана… Остановившись позади него, нервно поправляю сзади майку, выбившуюся из джинсов и стряхивая с колен и бедер невидимые пылинки. Анюта, решив, что совета ни о чем достаточно, чтобы исполнить долг дружеской помощи, открещивается от дальнейших потуг:

— Ну, ничего, подумаешь чуть-чуть, не треснешь.

Сделав пару кругов мимо горящего торшера к черному окну и обратно, только сильней распаляю себя — думай, не думай, в голову все равно ничего не лезет. Сомова не выдерживает:

— Слушай, чего ты там размаячилась уже? Ну, может быть, ляжешь, а?

Вот и шла бы спать, если невтерпеж.

— Сама-то, чего не ложишься?

Анька елозит по дивану:

— Я уже не хочу… И не могу.

Вот, именно. Бурчу, отворачиваясь:

— Такая же фигня. … Да нет, ну, Ань… Ну, когда у тебя на голове вьют гнездо, ну, как… Вот как в таком случае быть деликатным? Ты знаешь, я уж на многие вещи закрывала глаза, но вот это…

— Марго, ну, успокойся ты, а?

— Да, я, спокойна… Я, спокойна…

Деликатность ей подавай, ужимки и прыжки… И «мужчина уже чувствует себя виноватым»… Как же! Не выдерживаю:

— Просто встал, оделся и ушел! Осталось только…, деньги на тумбочке оставить!

Сомова скривившись, фыркает:

— Марго!

Что? Ну, может и с горяча сказано, несправедливо, но уж очень близко по форме поведения. Тонкую Анькину душу больше не травмирую:

— Все, все…

Звонок мобильника на столе заставляет приостановить метания:

— Дай мне трубу, пожалуйста.

С недовольным видом, Сомова тянется за телефоном:

— О, господи, кто там еще?

Бурчу:

— Не знаю.

Взяв трубку, Анька, не глядя, передает ее за спину и я, открыв крышку, прижимаю мобильник к уху:

— Алло!

В перепонку бьет громкий шепот:

— Марго, привет, это я.

Привет, от ребенка в два часа ночи вызывает шок:

— Алиса? Ничего себе… А ты почему не спишь?

— Я не могу спать.

— Почему?

— Марго, я не хочу, чтобы Наташа жила у нас дома!

Конгруэнтно. Но приходится вздохнуть и присесть на придиваный модуль:

— Алиса… Понимаешь, бывают такие обстоятельства…

Девочка громко шепчет, перебивая:

— У нее от папы будет сын!

Оп-па-на! Неужели Калуга повинился перед дочкой? И уже пол ребенка определили?

— А-а-а… Кто тебе такое сказал?

— Никто, просто знаю и все.

Хотя женское сердце не обманешь, даже такое маленькое, но надо надеяться на лучшее.

— Алисочка, зайка моя, там будет ребеночек не от твоего папы.

— Ну и что? Я все равно не хочу, чтобы Наташа была моей мамой!

Даже у такой малышки, видимо, есть опыт делать подобные предположения. И только Блаженный Андрей витает в облаках.

— А с чего ты взяла, что Наташа будет твоей мамой? Тебе папа сказал?

Сомова, заинтересовавшись разговором, подбирается поближе — как же, ее протеже, за которого она всегда горой, опять облажался.

— Нет. Папа мне ничего не говорил, но почему она тогда спит в папиной кровати?

Этот вопрос и меня интересует постоянно. Логического объяснения, при постоянных клятвах в любви в мою сторону, давно не нахожу.

— Моя ты принцесса... Твой папа, иногда совершает поступки, которые мне тоже непонятны.

— Марго, забери меня, пожалуйста!

Это звучит неожиданно, и я хмурю брови, не воспринимая умом странную детскую просьбу:

— Что? Радость моя, ну что ты такое говоришь?!

— Марго можно я поживу у тебя? Я не могу тут оставаться.

Как я ее понимаю… Но уехать от отца жить к чужой, по сути, тетке?! Смех получается растерянным:

— Алиса, ну, что значит поживу у тебя? Твой дом там, где твой папа. Он никогда в жизни нам этого не разрешит.

— Тогда я убегу!

Маленькая шантажистка.

— Алиса, прекрати, нельзя быть такой эгоисткой.

— А он не эгоист, да?

С этим не поспоришь, когда Калугину надо, то все якобы делается ради дочери, ту же Катерину вспомнить, а когда дочь против, с той же Наташей, например, то девчонка слишком мала, чтобы иметь собственное мнение. Из трубки звучит новая угроза:

— Все, я собираю вещи!

Блин! И ведь правда сбежит — были прецеденты.

— Алис, подожди! Али… Алло!

В трубке слышатся короткие гудки и я, оторвав телефон от уха, чертыхаюсь вслух — вот куда, она, среди ночи?! Не дай бог, что случится!

— Черт.

Позвонить папаше? Скажет, я все выдумываю, дескать ревную от бессильного бешенства, да еще Алису приплела… Поднявшись, начинаю собираться, забирая куртку с дивана. Сомова настороженно интересуется:

— Ты куда это?

Слышала же все, чего спрашивать.

— Там у Алисы бзик — она говорит: либо забирай меня отсюда, либо я убегу из дома.

Собрав волосы в хвост, скрепляю их резинкой. Анька бурчит, видимо не в силах решить, за кого она собственно — за меня или за своего протеже.

— Ну, а что ты-то собираешься делать?

— Ну, как минимум… Как минимум..., надо туда съездить.

Своих не бросаем! Я уже в прихожей и беру ключи с полки. Вся перекосившись, Сомова вяло протестует:

— Слушай, Марго, я прошу тебя, ну, не впутывайся ты, а?

Значит, все-таки, за протеже.

— Что, значит, не впутывайся? Ты что, мне предлагаешь сидеть и ждать, пока она из дома уйдет?

— Ну, позвони Калугину, в конце концов.

Возьми сама и позвони, а я не буду. После того концерта, что он тут устроил? Не лезь истеричка в мои с Наташей дела? Предложение Сомовой вызывает скептический смех:

— Да? Ха-ха-ха… Чтобы он мне опять рассказал, как я все накручиваю?

Снимаю сумку с крючка, полностью готовая к старту.

— Марго…

— Ань! Я Алису не брошу. Все!

Не слушая возражений, выпархиваю за дверь, захлопывая ее за собой.

* * *

Такси поймать удается не сразу. В итоге на часах четыре утра, но я, все равно, требовательно нажимаю кнопку звонка. Через минуту дверь открывается, позволяя ворваться в прихожую, не обращая внимания на заспанного хозяина, издающего невнятные звуки:

— Маргарит, а ты чего здесь делаешь?

Мои глаза мечутся по темным углам в поисках ребенка — неужели не успела? В квартире тихо, ни звука.

— Извини, я не к тебе, а где Алиса?

— Отлично, что значит, где Алиса?

Старательно кручу головой, отгоняя пугливую мысль — сбежала! Срываюсь на истеричные нотки:

— Я спрашиваю, она здесь или уже ушла?!

Из детской появляется девчонка и она уже в куртке, с ранцем и сумкой с вещами.

— Марго, я здесь.

Приседаю перед ней на корточки, привлекая к себе:

— Господи, Алис, ну как же ты меня напугала, до смерти. Ну, также, нельзя!

— Извини.

Непроснутый Калугин издает что-то нечленораздельное:

— Э-а-с…. Теперь, кто-нибудь, спокойно может мне объяснить, что происходит?

Поднимаюсь, демонстративно засовывая руки в карманы и пожимая плечами:

— Вот, именно! Даже не знаешь, что с твоей дочерью происходит.

Андрей растерянно хлопает ресницами, а потом наклоняется к дочурке:

— Алис, ты почему не в постели?

— Я не могу спать!

Отец возмущенно ведет головой, ему явно не нравится, что нечто происходит не по его сценарию. Причем под утро!

— Алисочка, что значит, я не могу спать?!

Посмотри на часы, идиот! Уж наверно не потому, что ей хорошо и уютно! Нахмурено наморщив лоб, вмешиваюсь:

— Да то и значит! У твоего ребенка нервный срыв! Ясно?

— К...

Но расспросить у примчавшейся среди ночи тетки, что за срыв в его собственном доме, Калугин не успевает — к нам, в пресловутом халатике, выплывает из гостиной Егорова:

— Вы меня извините, конечно, а что случилось?

Корова в коровнике сдохла! Блин, тебя тут не хватало. Придерживая одной рукой Алису за плечо, другую засовываю в карман джинсов, демонстративно закатывая глаза к потолку:

— О-о-ой, выползло привидение.

До Андрея, наконец, доходят мои слова и он, нахмурившись, даже заикается:

— Стоп..., какой срыв... К-к…Почему срыв?!

— Андрей, твой ребенок звонит мне посреди ночи и говорит, что ни минуты больше не может здесь оставаться. Это как называется?

Калугин наклоняется к дочери еще сильнее:

— Алис, подожди, а зачем ты звонила Марго?

— Пап, я не могу жить здесь, с этой Наташей.

Вот, именно! Судорожно глажу девочку по голове, поддерживая. Ребенок он же сердцем чувствует! У нее к фальшивой немощи «особого отношения» точно нет.

— Я хочу жить у Марго!

Правильно! Может хоть это подвигнет папашу думать головой, а не другими частями тела. Тот, тем временем, возмущается:

— Алисочка, родная моя, вот ты сейчас понимаешь, что говоришь?

Он повышает голос:

— Что значит, «я хочу жить у Марго»?

Из-за наших спин слышится возмущенный голос Егоровой:

— О, господи, что я вам всем сделала?

Этой лживой козе еще хватает наглости строить из себя невинную овцу! Мы с Алисой оглядываемся:

— Иди, отсюда! Тебя звал, кто?

— Вот, хамло.

Поджав хвост, мегера убирается назад в комнату. Калугин провожает ее взглядом, потом опять накидывается на дочь:

— Так, Алиса. Ну-ка, давай быстро, иди, раздевайся.

Но у девчонки характер в бабушку:

— Нет!

Андрей срывается на крик:

— Раздевайся, я тебе сказал!

Это называется — все, ради дочери?! Ха! Оттесняю Калугина к двери:

— Андрей, можно тебя на минутку? Решил дочь доконать, да?

— Это ты мне, сейчас, говоришь?

— Да, тебе!

Ладно, я уже давно на первенство не претендую, но Алиса?!

— Ты что, не видишь, что ребенок на дух не переносит эту убогую?

Калугин недовольно ведет головой из стороны в сторону:

— Так, знаете что, мамы, давайте, я со своим ребенком разберусь сам, ладно?!

Знаю я, как ты разбираешься! Ради своей потоптанной курицы и дочь не пожалеешь. Уперев руки в бока, не отступаю:

— Делай тут с Егоровой все, что хочешь, а Алису калечить, я тебе не дам!

Андрей смотрит дикими глазами и, кажется, на это раз его коса нашла на камень. Не понимает, бедный, как выпутаться из ситуации — весь его благородный порыв, с заботой о "пострадавшей бедняжке" грозит превратиться в фарс, причем не через меня, а через Алису. Ее то, ревнивой и невыносимой дурой не назовешь и тему не закроешь, хлопнув дверью. Не найдя ничего лучшего, он переходит к привычному объекту упреков:

— Марго, ты вообще, в своем уме?

— А, ты?

— Так, ладно, я понял. Еще раз повторяю — никто никуда не идет!

Ясно, попер на принцип... Отвернувшись, молчу, да и Алиса насупившись, не реагирует на окрики.

— Что, непонятно? Ну, знаешь, что Алиса, я тебя никогда не воспитывал, таким образом, но видимо придется.

Калугин дергает за ремень на поясе, и я кидаюсь этому воспрепятствовать, хватая мужчину за руки:

— Так, Андрей, остынь, пожалуйста!

— Сейчас, остыну.

Алиса отступает, прячась за мою спину, и конец выдернутого из брючных шлеек ремня змеей падает на пол. Идиот, напугает же ребенка! Уже сама перехожу на крик:

— Послушай меня, слушай! Слушай! Постыдись, своей дочери. Ничего страшного не случится, если Алиса поживет пару-тройку дней у меня!

Пока натешишься и отпустишь свою убогую. К тому же в твоих интересах будет сделать это побыстрей. Глядя куда-то мимо меня, Андрей все еще взбрыкивает, хотя и не так грозно:

-Знаешь, что, Маргарита…

Не давая ему пойти по новому кругу, перебиваю:

— Да, Андрей, послушай: ты спокойно разберешься здесь с Егоровой, и здоровый ребенок вернется в здоровый дом.

Предупреждающе поднимаю палец:

— Подумай, прежде чем ответить!

Калугин молчит, а из-за спины слышится Алисин голосок:

— Папа, ну, пожалуйста.

Она делает шаг вперед, и я приобнимаю ее. Мы вглядываемся в смурное лицо Андрея, и тот отступает, отводя взгляд в сторону. Потоптавшись, он со вздохом направляется к входной двери и, гремя замком, распахивает ее. Продолжая прижимать к себе девочку, прихватив свою сумку, оставленную у двери, быстро вывожу Алису на лестничную площадку. Калугин садится под вешалкой, понурив голову, и я захлопываю за нами дверь.