"Л" значит Лили. Часть II (гет)

В понедельник он так ничего и не прислал, и она, поколебавшись, после работы зашла на почту и сама отправила ему записку. Сова принесла ответ только во вторник вечером — Лили чуть не заплакала, когда распечатала конверт и прочитала несколько коротких строчек. Целитель Тики сказал, что у Эйлин Снейп повреждены какие-то участки мозга, отвечающие за высшую нервную деятельность, и предложил провести дополнительное обследование — возможно, по его результатам он сможет предложить ей план реабилитации.

Северус так и написал — «реабилитации», а не «лечения»... что же получается, эти повреждения необратимы? Значит, целители даже не надеются, что она выздоровеет, несмотря на все чары, зелья и прочие возможности колдомедицины... Бедный Сев. И бедная его мама — сколько же на нее навалилось! Только оправилась от темной скверны, а тут такое... Болезнь мозга — теперь понятно, откуда взялись проблемы с памятью и прочие странности в ее поведении.

Но неужели ее и правда нельзя вылечить? Маги умеют заживлять раны и выращивать новые кости, играючи справляются с самыми тяжелыми травмами, снимают окаменение и паралич, но ничего не могут сделать с маленькими серыми клеточками у нее в голове? Быть такого не может! Наверняка уже кто-то что-то придумал, и если хорошенько покопаться, то найдутся какие-то чары, или зелья, или другие целители, которые что-то подскажут!

Северус, судя по всему, считал так же — в выходные он забежал к ней буквально на полчаса и предупредил, что в ближайший месяц будет очень занят. И тем самым «дополнительным обследованием», которое предложил целитель Тики, и консультациями со специалистами — дескать, в обмен на кое-какую услугу ему предложили устроить встречу со светилом колдомедицины, и придется сильно попотеть, чтобы выполнить свою часть сделки.

Так что почти весь сентябрь Лили была предоставлена сама себе и училась работать с чужими воспоминаниями. Сначала на коллегах — Руби слила в думосбор названия своей любимой косметики, а Эдди совместил одно полезное с другим и добавил туда несколько книг по теории предсказаний (как потом выяснилось, это были раритеты из личной библиотеки мадам Мелифлуа, которыми она с ним когда-то поделилась). И только Майлан отказался внести свою лепту в ее обучение, отговорившись тем, что его мысли больно жгутся и не подходят для новичка.

Что ж, если его воспоминания и впрямь оставляли ментальные ожоги, то она не горела желанием их просматривать. За это время мигрень сделалась ее постоянным спутником, и она не раз благословляла придуманный Севом эликсир — когда мысли тяжелыми молотами бухали в раскалывающейся голове, а перед глазами плыли разноцветные пятна, только его зелье могло унять боль и возвращало миру четкость и резкость очертаний.

Эдди смотрел на нее сочувственно, говорил, что она скоро привыкнет, и подкидывал новые воспоминания: то со смазанными кусками (и тогда требовалось разглядеть затертое изображение), то с заглушенным звуком (чтобы она училась слышать недоговоренное), а как-то и вовсе подсунул ей фальшивку, собранную из настоящих и придуманных деталей, и очень обрадовался, когда она сразу заподозрила неладное.

После этого ей позволили работать с памятью ментальных слепков. Сначала — с Кассандрой Трелони, и Эдди терпеливо караулил у думосбора, выдергивая ее всякий раз, как она слишком глубоко ныряла в чужое прошлое. Давно закончившаяся жизнь затягивала ее в свой серебристый водоворот, не оставляя после себя ни радости, ни боли, только череду поразительно ярких, но каких-то отстраненных картинок. Вот маленькая Кассандра едет в Хогвартс, вот впервые берет в руки шар для прорицаний и заглядывает в него, почти уткнувшись носом в хрустальную поверхность... Вот знакомится с женихом, которого ей выбрали родители, вот надевает голубой подвенечный наряд, и домовой эльф закрепляет в ее прическе фату... А дальше — провал. Изображение заклубилось перед глазами, а потом вернулось снова: ночь, догорающая свеча и склонившийся над кроватью целитель в бледно-зеленой мантии — он водил палочкой над очнувшейся Кассандрой, вполголоса повторяя диагностические заклинания.

Из-за этого пророчества — как поняла Лили, именно его она разбила в свой второй день в Отделе тайн, — юная пифия прославилась и стала популярной. Волшебники и ведьмы со всего света тянулись к ней, чтобы она увидела их будущее в хитросплетениях папиллярных линий, или в узоре чаинок, или в выпавших им картах. Среди ее клиентов были Фэрис Спэвин, тогдашний Министр магии, предки Малфоев, Блишвиков и Фоули, и даже один из Блэков — надменный мужчина с бородкой клинышком, которому она предсказала множество учеников и маггла-племянника. Он обозвал ее шарлатанкой, в ярости разгромил кабинет, опрокинул курильницу с благовониями и перебил хрустальные шары, но через несколько лет вернулся — присмиревший и пристыженный. Как оказалось, за это время он был вынужден сменить министерскую карьеру на преподавание в Хогвартсе, поскольку его младшая сестра сбежала с заезжим коммивояжером. С тех пор он то и дело наведывался к «своей гадалке», и всякий раз уносил с собой кучу прогнозов и советов, на первый взгляд безумных, но неизменно полезных.

Кроме обычных предсказаний были и другие — порожденные провидческим трансом, всякий раз сопровождавшиеся головными болями и пробелами в воспоминаниях. Как выяснила Лили, их тщательно записывали и уносили копии в специальное хранилище; одно из них сбылось еще при жизни Кассандры. Она предрекла падение «министру в адмиральской шляпе» — и действительно, тогдашнего Министра магии попросили уйти в отставку, когда он пришел на похороны королевы Виктории в гамашах и этом головном уборе. Остальные пророчества ждали своего часа на пыльных полках Отдела тайн — впрочем, с тем же успехом они могли вообще никогда не сбыться, и это никого бы не удивило. Дело в том, что почти всегда в них содержались какие-то дополнительные условия. В этом и заключалась их уникальность: Кассандра видела не только главную линию вероятностей (альфа-линию, как она именовалась в теории предсказаний), но и побочные, и даже могла определить, какие колебания вероятностного поля способны «сдвинуть локомотив истории с основного пути на запасные», как изящно выразился один из ее биографов; эта книга была среди тех, которые добавил в думосбор Эдди, и Лили пересматривала ее так часто, что практически выучила наизусть.

Потом, когда она всерьез взялась за диаду Кассандры Трелони и Деборы Дримлок, эта предусмотрительность здорово ее выручила: ей почти не приходилось отвлекаться, чтобы уточнить даты, и факты сами собой ложились на пергамент, превращаясь под ее пером в изящную вязь уравнений. Дебора Дримлок и вовсе не доставляла никаких хлопот — эта неприметная сотрудница Министерства провела всю жизнь в созерцании полета птиц, или пламени в камине, или мелькающих в зеркалах отражений; она так же чутко откликалась на любые изменения в диаде, как при жизни — на колебания вероятностного поля. Своего рода идеальный резонатор — возможно, благодаря природе своего Дара: единственная из всех, при жизни она была не пифией, а сновидицей.

Немного поколебавшись, Лили все же взяла из библиотеки пару книг о сновидениях и сновидцах — и была разочарована, когда не нашла в них почти ничего полезного. Да, волшебники с таким Даром чувствовали себя в вероятностном поле, как рыба в воде, тонко улавливая малейшие его изменения: они оказывались в нужное время в нужном месте; им часто везло; они тыкали пальцем в небо — и попадали в точку. Но будущее почти никогда не являлось к ним напрямую, облекаясь в плоть образов, символов и причудливых ассоциаций, своих для каждого сновидца, и истинный смысл предсказания зачастую открывался только тогда, когда оно сбывалось.

И это, пожалуй, пугало больше всего: их видения никогда не относились к чужим людям. Либо к самому предсказателю, либо к кому-то из знакомых, причем он мог как наблюдать происходящее со стороны, так и перевоплотиться в одного из участников. Например, одному сновидцу приснилось, что он стал змеей, а потом напал на свою бабушку и укусил ее прямо в грудь. Через два дня старушка скончалась от сердечного приступа, когда любимый книззл уронил на нее статуэтку змеи, и несчастный внук был безутешен: он оплатил услуги дорогого заклинателя и наставил вокруг дома хитроумных ловушек, но не смог спасти ее от смерти.

Выходило, что искать смысл в недавнем видении бесполезно — тот маленький мальчик, схватившийся за прутья кроватки, с тем же успехом может оказаться и не их с Севом сыном, и даже не ребенком, а, допустим, вполне взрослым узником Азкабана, к которому в камеру заглядывает дементор. Лили бы обрадовалась такому толкованию — особенно если это окажется кто-то из бывших однокурсников, тот же Мальсибер, или Эйвери, или Хьюго Фоули... Она уже почти представила шеренгу слизеринцев в полосатых тюремных робах — Розье особенно упирался, требуя буйабес, фуа-гра и пинцет для выщипывания бровей, — но тут Руби фыркнула, скомкала специальный выпуск «Пророка» и запустила бумажным мячиком в стену, и Лили подняла на нее глаза, а Эдди повернул голову.

— И что там пишут?

Он строил в воздухе трехмерную модель каких-то чар, но стоило ему отвлечься, как синие символы замерцали и погасли.

— Чушь, галиматью и несусветную ахинею! — темные глаза Руби сверкнули от злости. — Выдумали себе какой-то Орден — людей они спасают, с Упивающимися борются! А на тех, кто и правда этим занимается, всем плевать!

Эдди откинулся на спинку резного дубового кресла — бедная мебель угрожающе скрипнула.

— Я слышал, у них там совсем туго. И у них, и у патрульных. Какое у Стерджиса дежурство, уже третье? — спросил он, откладывая палочку на стопку старых пергаментов. Скользнул рассеянным взглядом по четвертому столу — за ним никого не было, Майлан после обеда сказал, что плохо себя чувствует, и ушел домой.

— Пятое, — хмуро откликнулась Руби. — И так с аврорских курсов всех выгребли, кто хоть что-то соображает и палочку в руках держать умеет. И все равно... А эти лживые болтуны, — она с отвращением взглянула на газету — с бумажного мячика махал рукой и подмигивал улыбающийся министр, — один дементоров вокруг Азкабана разводит, другие так заврались, что каких-то суперменов придумали... Авроры это были, а не какие-то... огненные птички! Роджерс до сих пор в Мунго — сказали, через неделю выпишут...

— А, так вот откуда пятое дежурство, — он кивнул на ее лабораторную мантию — из-под светлой полы выглядывал край длинной блестящей юбки. — Куда вы сегодня собирались, опять в ночной клуб?

— Хуже, — вздохнула Руби. Ее смуглые щеки еще больше потемнели от прилива крови. — В театр. Ничего, я уже договорилась с Фелисити — она как раз спрашивала, у кого есть лишний билетик...

Вот только перспектива идти туда с подругой ее, похоже, совсем не прельщала. Опущенные уголки губ, залегшая между бровями складка — Руби казалась такой несчастной, что Лили захотелось сказать ей что-то ободряющее. Тем более что Эдди пожал плечами и снова повернулся к своей модели заклинания.

— Ну, это всего лишь неделя. Оглянуться не успеешь, как она пролетит, а потом дежурства перераспределят обратно, — произнесла она, закрывая «Оракул сновидений» и помечая нужное место закладкой.

Но Руби покачала головой.

— Нет. Тут дело... не только в этом, — оглянулась на дверь, потом на аквариум — вдоль передней стенки медленно скользили Амброзиус и Иниго Имаго, смутно белея в толще питательного раствора. — В общем, если что, то я вам ничего не говорила, хорошо? Есть подозрения, что у них там... ну, не все гладко. Помните, в июле была шумиха из-за пожара в поезде? Когда в дыму задохнулось двенадцать магглов?

— Из-за яиц пеплозмея? Которые кто-то положил к радиатору? — Эдди добавил к заклинанию еще одну руну, и вся модель вспыхнула ярче.

— Ага. А вот о чем они точно не писали, — Руби понизила голос, — так это о том, что в аврорате все знали. За день до пожара к ним прилетела сова и подбросила анонимку. Ну, они доложили начальству, то — своему, а дальше все расслабились: вроде как патрульные разберутся, это же их работа... Вот только они не разобрались, потому что кто-то кому-то что-то не передал. То ли обычное головотяпство, то ли... сознательное решение, — закончила она шепотом. Еще раз взглянула на дверь — желтоватый свет ламп мягко обрисовывал ее черные, зачесанные вверх волосы. В смуглых ушах блестели изумрудные серьги.

Палочка Эдди дрогнула, и следующий символ вышел кривым. Он стер его, вывел заново — крупные ноздри сердито раздувались, а на скулах ходили желваки.

Лили поняла, что уже ничего не понимает.

— А зачем мистеру Краучу принимать такое решение? — спросила она, но Руби уже встала со стула и принялась собирать в стопку исписанные листы пергамента, и вместо нее ответил Эдди.

— Может, и незачем, — с расстановкой произнес он. Горящие в воздухе руны бросали холодные отблески на его лицо, выбеляя брови и растрепанные золотисто-пшеничные волосы. — Может, это и не он, а кто-то из его замов. Но лично я бы поставил на то, что он счел жизнь двенадцати магглов... адекватной ценой. За то, чтобы перепуганные обыватели поддержали его инициативу. Разрешили аврорам применять Непростительные.

Что? Вот же гады! Неужели за века изоляции эти чистокровные филистеры настолько уверились в своем превосходстве, что даже лучшие из них не держат магглов за равных?

— Нет, тут ты неправ. Вряд ли это сам Крауч, — тихо возразила Руби, закупоривая пузырек с чернилами и взмахом палочки очищая перья. — Он был просто в ярости, и многие авроры тоже. Стерджис говорит, он никогда не слышал, чтобы Бешеный Моуди так орал... С тех пор они с ребятами и перестроили график дежурств — чтобы в штаб-квартире всегда был кто-то, кто точно отреагирует. Темная магия, не темная — плевать, кто кого должен ловить, если от этого гибнут люди.

Эдди хмыкнул что-то неопределенное и вернулся к работе. Его палочка выписала в воздухе сложный узор — и записанное рунами заклинание начало поворачиваться, показывая себя со всех сторон.

Руби взяла со стула вышитую сумочку и принялась расстегивать лабораторную мантию. Под ней оказалась другая — густо-вишневая, как кровь саламандры, и усеянная перламутровыми блестками, точно на нее кто-то просыпал толченый рог единорога. Стоп, так она собралась в магический Лондон, а не в маггловский? А говорила, что идет в театр...

Впрочем, самой Лили тоже было надо собираться. В семь они с Ремусом договорились встретиться в «Трех метлах», и опаздывать не хотелось. Так что она закрыла чернильницу, помыла чашку от остатков чая и сложила по порядку листы с рабочими записями.

Уже потом, когда они с Руби поднимались в атриум, Лили отважилась спросить:

— А ты разве не в маггловский театр собралась? Мне казалось, ты не особо жалуешь магическое искусство...

Кабина лязгала, дребезжала и вздрагивала у нее под ногами. Руби покачала головой:

— Если бы я сунулась в не-магический ночной клуб у нас в Штатах, меня... не посадили бы, конечно, этот закон уже отменили, но как минимум выперли с работы. А у вас — сколько угодно, только не колдуй при них, и все. Я бы еще пошла, только Стерджису чего-то традиционного захотелось. Чтобы длинные мантии, бархатные кресла, свечи, порхающие программки и хороший спектакль, — и, заметив вопросительный взгляд Лили, пояснила: — «Мохнатое сердце» в постановке братьев Прюэттов. У них сейчас аншлаг, мы билеты за месяц заказывали...

Братья Прюэтты... Где-то она о них уже слышала — от Дейзи и Роуз, наверное, — вот только что именно?.. Было неприятно сознавать, что сколько бы она ни прожила в волшебном мире, любой чистокровный, пусть и иностранец, все равно быстрее сориентируется в местных реалиях — но пока она раздумывала над следующим вопросом, лифт уже приехал. Золотые створки распахнулись, и Руби поспешила к фонтану, где ее ждала пухленькая волшебница в лиловой шелковой мантии. Лили только и осталось, что помахать им рукой и пожелать хорошо провести время.

* * *

Хогсмид встретил ее сумраком и сыплющимся с неба мелким дождем. Ветер швырял водяную взвесь прямо в лицо, под ногами жидко чавкала грязь, и почти все лавки уже успели закрыться. По обе стороны улицы тянулись черные витрины — лишь покачивались на металлических штырях деревянные вывески, да глухо шлепалась о землю редкая капель из водосточных труб.

Но в верхних окнах горели огоньки, а в конце улицы маяком светился паб мадам Розмерты. От влаги волосы липли ко лбу и лезли в глаза — Лили набросила на голову капюшон и зашагала вперед. Один дом, другой, третий... Солома на крышах тоже отсырела и топорщилась в стороны серыми клоками, а впереди нахохлился и поджимал лапу петушок-флюгер, медленно и неохотно проворачиваясь вокруг оси — но тут из «Трех метел» вышел какой-то волшебник, неплотно притворив за собой дверь, и в лицо дохнуло теплом, кисловатым запахом разгоряченных тел и сладкой, щиплющей язык медовухой.

Лили переступила порог и огляделась по сторонам. Внутри было шумно и людно: мадам Розмерта с улыбкой протягивала пожилой ведьме ее содовую с вишневым сиропом, подвыпившая компания у окна громко хохотала, та, что подальше, вполголоса что-то обсуждала, а за ними в дальнем углу обнаружился Ремус. В расстегнутом плаще и длинном сером шарфе, он сидел за столиком у стены, и у самого его локтя стояла кружка со сливочным пивом. Белая шапка пены еще не успела осесть — значит, он только что пришел... Но уже успел раскрыть книгу. И как только умудряется читать в таком гаме?

Она протолкалась к барной стойке и взяла себе бокал медовухи, миновала столик, за которым говорили о квиддиче, еще один, за которым жаловались на взлетевшие цены в Лютном, и наконец остановилась рядом с Ремусом.

— Привет.

Он вздрогнул и поднял голову от книги.

— Привет, Лили. Извини, я зачитался.

И захлопнул маленький томик, убирая его в карман — она успела заметить, что это краткая биография Томаса-Рифмача какого-то неизвестного автора. Надо же, и тут биография — словно и не уходила с работы...

Скинув плащ, она села на стул. Кивнула на ощутимо оттопырившийся карман Ремуса:

— Не знала, что мистер Белби заставляет тебя читать такие книги.

— А... Нет, это я для себя. Взял у Сириуса до завтра. Там не столько биография, сколько сборник баллад — у магглов и половины не сохранилось, — потупившись, пояснил он, и Лили приподняла брови.

— И тем более не знала, что такие книги читает Сириус. И что ты продолжаешь с ним общаться, — добавила она с намеком.

Ремус рассеянно тронул край шарфа, отводя глаза в сторону.

— Ну, не совсем читает — скорее, они стоят у него на полках. Томас-Рифмач приходился ему каким-то там предком, и его прапрадедушка собрал о нем все, что только мог найти, — пробормотал он. Его щеки медленно заливал румянец.

Лили вздохнула. Потянулась за бокалом с медовухой и отпила глоток — пряная жидкость горячей волной прокатилась по языку, мягким теплом осела в желудке.

— Не понимаю я тебя, Ремус, — покачала головой она. — Мне казалось, ты больше не собираешься с ними общаться. После всего, что они сделали — и с тобой, и с Северусом...

Он долго молчал, неподвижно уставившись на собственные руки. Волосы падали ему на лоб — в рыжевато-русых прядях уже посверкивали первые нити седины.

По кружке со сливочным пивом медленно стекала капелька пены.

— Они... изменились, — наконец сказал он. — Знаю, ты уже это слышала тысячу раз, но они и правда изменились. Особенно сейчас, когда их перевели в основной состав. Ты просто не представляешь, что там творится. Один вызов за другим, темная магия — мы в школе и не знали о таких проклятиях... Это — ну, как будто все хорошее осталось позади. Не с ними и вообще в другой жизни. Если еще и я их брошу... — он вскинул голову и еле слышно спросил: — А ты бы на моем месте смогла? Просто перестала общаться, и все? Не дала давней дружбе ни единого шанса?

Лили отпила еще глоток медовухи. В его голосе слышалась горечь — такая едкая, что было странно, как она не разъела ему горло. И этот лихорадочный блеск в глазах...

— Конечно, смогла, — ответила она твердо. — Изменились они или нет, но явно не настолько, чтобы сказать мне правду. Ты признался, не побоялся — и мистеру Белби, и мне, а они не рискнули. Так что я бы на твоем месте решила, что с лжецами мне точно не по пути, — но потом вспомнила Северуса и добавила: — Особенно если бы знала, что все равно их не прощу. Как по мне, любой разрыв лучше, чем такая... полудружба.

Ремус вздрогнул и побледнел, и на мгновение ей почудилось, что в его зрачках промелькнули звериные, золотисто-медовые искры. По коже побежали мурашки, но прежде чем она успела промолвить хоть слово, бородатый волшебник у окна треснул кулаком по столу — с такой силой, что у него с головы едва не свалилась шляпа.

— А я говорю — видел я его, так же ясно, как тебя сейчас! Оборотень это был! Выбежал на опушку, а за ним олень — здоровущий такой...

Его сосед — рыжий и поджарый, немного похожий на ирландского сеттера — скептически хмыкнул, покосившись на почти пустую бутыль с этикеткой «Смородиновый ром».

— Конечно, Ранульф. Этот олень гнался за оборотнем, — протянул он, а их третий собутыльник — коротышка с бородавкой на носу — визгливо расхохотался.

Ремус застонал и закрыл лицо руками.

— Вот видишь — четыре малолетних идиота, один другого краше. Куда уж мне... прощать или не прощать, — тихо, из-под ладони, сказал он. — Я ведь только недавно осознал, насколько были опасны... наши развлечения. Когда нагляделся на то, чем подобное закончилось для других людей. Которые оказались не в то время не в том месте.

Он отнял руки от лица — в его глазах застыло печальное, виноватое выражение. Будто у провинившейся собаки, которая точно знает, что заслужила все пинки, и теперь покорно ждет наказания.

— Да, с нашей природой тяжело совладать. Но это не причина, чтобы ей потакать и вести себя, как дикое животное. Я должен был оставаться человеком, а вместо того и сам смалодушничал, и их за собой утянул.

— Положим, они и сами были рады утянуться, — фыркнула Лили. — Кроме того — уж извини, Ремус, но ты был не в том состоянии, чтобы за себя отвечать. Ты болен и не понимал, что творишь, тогда как они здоровы и прекрасно все понимали. Хотя порой у меня и закрадывается подозрение, что из их черепушек еще при рождении ампутировали мозг. Интересно, если бы они нашли в замке василиска — они бы и его погулять выпустили, а потом страшно удивлялись, что он на кого-то напал? — мрачно добавила она, одним глотком допивая оставшуюся медовуху.

Компания у окна возбужденно загомонила, и мадам Розмерта отправила им еще смородинового рома. Ремус проводил взглядом плывущую по воздуху бутылку и рассеянно придвинул к себе кружку со сливочным пивом.

— Инвалид становится инвалидом, потому что все считают его инвалидом. А потом он привыкает и сам начинает требовать поблажек, — покачал головой он. — Ты знала, что первые попытки достучаться до человеческой ипостаси начались еще в двенадцатом веке? И они делали это сами. Одни. У них не было ничего: ни чар, ни облегчающих зелий, и никакого мистера Белби...

— Так ты этим у него занимаешься? — тихо спросила Лили. — Пытаешься достучаться до своей человеческой ипостаси?

Один из волшебников за соседним столиком набил изогнутую глиняную трубку и прикурил от палочки. Сладко пахнущий дым клубами уходил к потолку, собираясь в белесое облачко у потемневших от времени балок.

Ремус пожал плечами.

— Ну, в основном, конечно, ассистирую ему, когда он варит зелья. Мою котлы, убираюсь в лаборатории — как оказалось, я почти всему научился, пока помогал тебе с тем эликсиром. Работаю с архивами — в старых рукописях можно найти много полезного. Ну и так, по мелочи... что-то вроде частных уроков, — неловко закончил он, опять заливаясь краской, и уткнулся в свою кружку с пивом.

— Не знай я тебя, точно бы решила, что ты говоришь о чем-то непристойном, — заметила Лили, машинально рисуя пальцем круг на деревянной столешнице — и услышала, как закашлялся Ремус.

Она едва успела поднять голову — он побагровел, выпучил глаза, надсадный кашель раздирал ему горло, — а палочка уже сама прыгнула в руку, и заклинание сорвалось с языка:

— Анапнео!

Он тут же перестал хрипеть и хвататься за грудь, и постепенно его дыхание начало выравниваться. На мгновение замолчав, волшебники за соседним столиком скользнули по нему безразличными взглядами, а потом снова вернулись к прерванному разговору.

— Спасибо, — немного придя в себя, выдавил Ремус. В его глазах все еще стояли слезы. — Слушай, ты... ты не думай, между нами нет ничего такого... я с ней немного занимаюсь чарами, и еще чуть-чуть трансфигурацией... просто она учится дома, и... — он осекся, уставившись в полупустую кружку. Кончики его ушей заметно порозовели.

Лили откинулась на спинку стула. Приподняла брови:

— «Она»? Ремус, ты о ком сейчас говорил?

— О... о сестре мистера Белби, — шепотом сознался он. Так низко склонил голову, что едва не уткнулся носом в шарф, и зачем-то уточнил: — Младшей.

Вот это да! Похоже, у Ремуса появилась девушка. Но почему он так отчаянно стесняется? Неужели боится насмешек и якобы дружеских подначек? Ну и зря, она не Блэк и не Поттер, чтобы дразнить беднягу.

— А. Ну что ж, я очень рада, что работа тебе нравится, — небрежно заметила она. — А мне вот про свою и рассказать нечего: что ни возьми, все тайна. Ни коллег обсудить, ни про начальство посплетничать, и я уж молчу про тот проект, которым мы занимаемся. Хотя он очень интересный, да...

— Ну, ты можешь просто оценить его в баллах, — с явным облегчением подхватил Ремус. — Выше ожидаемого? Или превосходно? Как, еще лучше?

— Ага, — улыбнувшись, кивнула Лили. Потом вздохнула и добавила: — И вообще, это не только работы касается. Я счастлива, Ремус. У меня есть все, о чем я только могла мечтать.

Она опустила взгляд на столешницу — и еще успела заметить промелькнувшее в его глазах болезненно-тоскливое выражение. Словно полыхнувший на мгновение огонь, который снова скрылся под пеплом.

Остаток вечера прошел тихо и мирно: они взяли по кружке сливочного пива и перебирали общих знакомых. Сначала Лили рассказала Ремусу, что Роуз и Дейзи не смогли поступить в Волшебную академию драматических искусств и уехали в Штаты, чтобы попытать счастья в тамошней театральной школе, а Лу Бейкерсон с месяц назад взяли в какую-то квиддичную команду из Южной Америки. Потом Ремус вспомнил, что недавно столкнулся с Абигайль Блишвик — и не где-нибудь в Косом переулке, а здесь, в Хогсмиде. Ее родители пришли к мистеру Белби с заказом на зелье для дочери — правда, никакого общения не вышло, потому что она воротила от Ремуса нос и старательно делала вид, что его не замечает. Лили заметила, что оно и к лучшему — лично она бы тоже не захотела афишировать знакомство с этой тупой вертихвосткой, и он кивнул, расплываясь в несмелой улыбке.

Дальше он попросил передать привет Эмме с Саймоном, и они еще немного поговорили о Мэри — после того, как она стала встречаться с Поттером, Ремус мог рассказать о ней едва ли не больше, чем сама Лили. И только одна тема как-то сама собой обошлась стороной — когда внезапно оказалось, что на часах уже девять и пора собираться домой, она осознала, что за весь вечер он так ни разу и не упомянул Северуса Снейпа.

Лили задумалась об этом, когда распрощалась с Ремусом и аппарировала в Вишневый переулок: после душного паба, такого же шумного и людного, как гриффиндорская гостиная после квиддичного матча, ей хотелось тишины и свежего воздуха. Дождь уже закончился, и на прояснившемся небе высыпали звезды; она куталась в шерстяной плащ, шагая по подмерзшей брусчатке, и желтые листья под ногами казались серыми в неверном свете редких уличных фонарей.

В голове бродили ленивые мысли — о том, что Ремус, пожалуй, единственный из ее знакомых, кто ни слова не сказал о ее выборе. Хотя она уже заготовила гневную отповедь: ей казалось, уж этот-то точно не упустит шанса, ведь даже Эмма — даже Эмма! — посоветовала быть с Северусом осторожнее. Правда, так и не объяснила, с чего ей вздумалось разбрасываться такими предостережениями — последнее письмо Лили все еще оставалось без ответа... Господи, до чего же она устала от их постоянного квохтания! Как хорошо, что хотя бы Ремус решил промолчать и оставить свое мнение при себе...

Она миновала коттедж миссис Моуди — тихий и темный, только на втором этаже горел прямоугольник окна, — но потом на заднем дворе залаяла собака, и по ярко освещенным шторам проскользнула тень. Интересно, Нарцисс не обиделся, что его на весь день оставили одного? Ничего, она уже почти вернулась — надо будет положить ему каких-нибудь вкусняшек, тогда он точно сменит гнев на милость...

Лили сделала еще несколько шагов — и застыла как вкопанная.

Отсюда ее маленький домик казался совершенно черным, его контуры размывались и терялись во мраке. Но надпись на входной двери была видна отчетливо. До каждой завитушки, до каждой точки и черточки — ярко-алые буквы пылали на крашеном дереве, переливались и мерцали, точно нарисованные жидким пламенем...

«Вали отсюда, грязнокровка».