Ataraxia (гет)

На судьбу человеческую оглядываются потом, заранее знать ее нельзя.

©Харуки Мураками. Хроники Заводной Птицы

Гермиона устала потерла глаза — несколько часов она просидела, рассматривая иллюстрации и пытаясь прочесть латинские тексты. Из-за схожести английского с латынью у нее иногда что-то да получалось, но чаще слова складывались в настоящий бред.

Сэм давным-давно уснул в, по его словам, неудобном кресле. Тихо посапывая, он постоянно что-то бормотал — что именно разобрать не получалось.

Гермиона взглянула на часы — стрелка ползла к отметке «10». Через час у нее ночное дежурство, Сэма стоит разбудить. Она аккуратно потрясла его за плечо, тихо позвала: «Сэм, просыпайся».

Только Гермиона не ожидала, что он вдруг резко подскочит и выхватит из кармана пистолет (какой марки она сказать не могла). Осмотрев комнату, Сэм облегченно вздохнул и убрал пистолет.

— Сэм, мне пора. Передать что-нибудь твоему брату?

Сэм вновь рухнул в кресло и, засыпая, ответил:

— Передай: пусть ведет себя прилично.

Гермиона улыбнулась и, повесив свою сумку на плечо, вышла за дверь. Ключей от номера у нее не было, но закрыть его нужно. Оглянувшись, она достала из сумки палочку, пробормотав запирающее заклинание, развернулась и уверенно зашагала прочь от мотеля.

В сентябре в Джефферсон-сити темнело поздно, хотя фонари зажигались ровно в девять, как и зимой. Крыши домов меняли цвет черепицы из-за холодного электрического света и красноватых лучей закатного солнца.

Гермиона щурилась, разглядывая небольшие домики, построенные по единому шаблону. Пусть на первый взгляд здания и были одинаковы, но стоило приглядеться, как подмечались все мелочи, добавленные хозяевами: садовый гном на постриженной лужайке, кашне с мелкими белыми и желтыми цветами на веранде, ржавое велосипедное колесо, гамак меж двух деревьев. Все вокруг казалось Гермионе невыносимо родным, словно она родилась в этом городе, играла на этой самой улице, веселилась с друзьями в этих домишках. Она давно забыла о Лондоне, о всех его жителях и ливнях. Теперь он для нее — чужое.

Джефферсон-сити стал для нее спасением: среди незнакомых улиц душа ее находила успокоение и забывала страхи войны. Не мерещилось черное облако-череп в небе, не слышались отчаянные крики, но только до поры до времени.

При свете дня Гермиона чувствовала себя как нельзя лучше: она могла часами воодушевленно работать, порхать по этажам больницы, даже иногда выпить кофе с медсестрами и вместе посмеяться над каким-нибудь забавным происшествием. В сумерках ее преследовали приступы ностальгии: вот она, еще совсем маленькая, сидит с папой на лужайке у их дома, а теперь они с мамой разглядывают ее первые учебники. Дальше проносились дни ее жизни в Хогвартсе, ее злоключения и все приключения, в которые порою она втягивала Гарри и Рона, а не наоборот.

Мысли о родителях отдавались в сознании острой болью. Пусть ей и удалось вернуть им  память, к хорошему это не привело. Чета Грейнджеров постепенно угасала: пропал аппетит, пришла инфантильность и искаженное восприятие действительности, а вскоре и сердца их замедлили ход. Врачи и колдомедики только развели руками: ничего сделать нельзя.

После смерти мамы и папы, которые были для Гермионы словно ангелы, — непогрешимые, бессмертные, до невозможности мудрые и милосердные, — весь мир опостылел ей. В нем больше не было тех красок, что несколько лет назад. И Рон с Гарри словно тоже изменились: их ждала блестящая карьера, слава, всенародная любовь. Но Гермиона возненавидела все, что было связано с войной, даже Хогвартс перестал быть для нее вторым домом.

Свой девятнадцатый день рождения она встречала в одном из лучших американских колледжей.

* * *

Гермиона никогда не любила безделье. Оно казалось ей началом всех пороков, а когда человек занят, ему некогда думать об изменах, ничтожности окружающих и своих достоинствах.

Именно по этой причине она терпеть не могла ночные дежурства. Даже в самой большой клинике не самого маленького города в штате редко находилась работа по ночам.

Она тихонько отворила дверь в одну из палат — в ней уже несколько недель держали пенсионера с микро-инсультом и бессоницей. Гермиона любила разговаривать с мистером Коллинзом: пожилой механик был достаточно сведущ во всех душевных вопросах и хорошо разбирался в жизни. Порой Гермионе казалось, что он мог бы быть провидцем, таким, о каких рассказывали во времена короля Артура: мистер Коллинз во всем видел скрытую красоту и не верил в невозможности.

— Доброй ночи, мистер Коллинз.

— О, доброй, мисс Грейнджер. — Старик тепло улыбнулся и пододвинулся, освобождая ей место на кровати.

— Как чувствуете себя, мистер Коллинз? С сердцем все в порядке? — поинтересовалась она, усаживаясь на край койки.

— Благодарю, все как обычно, только легкое покалывание.

С минуту Гермиона слушала, как скрипит открытое окно, после поднялась и направилась к выходу. Во всех палатах давно был потушен свет, коридор освещался слабыми лампами и от этого создавалось ощущение пустоты, словно в больнице нет никого, кроме нее. По привычке Гермиона заглядывала в палаты, каждый раз заставая больного сопящим. Но в одной из палат горел свет.

* * *

Джон Винчестер не спал в эту жаркую ночь. Его словно что-то душило изнутри, невидимое, неизведанное, но от этого не менее опасное. Он оттянул пальцами ворот больничной пижамы, вздохнул. Не удержался и открыл окно.

По комнате разлился теплый ночной воздух. Спасенья от назойливого удушья Джон не нашел, а потому решил постараться забыться. Перевернулся с одного бока на другой, подложил руку под голову, закрыл глаза. Удушье не отпускало, казалось, наоборот, сильнее вцепилось в его горло.

Сон — не выход. Джон, решившись прободрствовать всю оставшуюся ночь, включил лампу. На кровати, полу, тумбочке рассеялся прозрачный желтоватый свет, на который вскоре слетелись ночные мотыльки.

Джон думал, специально не моргая уставившись на лампу, чтобы перед глазами поплыли фиолетовые круги. Мысли были такими же темными, как комната, стоило ему выключить свет: не поспешил ли он? Нет ли другого способа?

Жнец бродит где-то рядом — он чувствует его присутствие. Это ощущение близости конца невозможно спутать с обычной летней духотой: оно не отпустит, пока ты не отправишься за жнецом.

Дверь отворилась, тихий и вкрадчивый голос спросил:

— Мистер Винчестер, вы хорошо себя чувствуете?

— Да, мисс… то-есть, доктор… Только жарковато… — тяжело дыша, ответил Джон.

Гермиона предложила снотворное, но он отказался. Когда она уходила, выражение ее лица напомнило Джону другое, родное и близкое лицо. Чем-то эта девушка походила на Мэри.